Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/Атака/ДО

Кавказскіе богатыри — Аттака
авторъ Василій Ивановичъ Немировичъ-Данченко

Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть вторая. Въ огневомъ кольцѣ. — М.: Изданіе редакціи журналовъ «Дѣтское чтеніе» и «Педагогическій листокъ», 1902. — С. 14.

— Ну, теперь помоги Боже!.. — повторяли солдаты кругомъ.

Зловѣщее молчаніе воцарилось по ту сторону… Боевые юмористы, задиравшіе нашихъ, вернулись къ своимъ. Слышался гулъ только отъ сближавшихся шаекъ… Луны уже не было. Она зашла за горы, и изъ-за Шайтанъ-дага ея серебряное сіяніе вѣнцомъ раскидывалось еще, мало-по-малу опускаясь и замирая. Ярче горѣли звѣзды. Все точно притаилось кругомъ. Млечный путь выступалъ во всемъ великолѣпіи — съ миріадами вселенныхъ — дивнымъ твореніемъ художника, создавшаго ихъ… Брызгалова невольно охватило чувство восторженнаго обожанія… И онъ про себя уже молился: «Ты, создавшій все это, Ты, зажегшій свѣтильники ночи. Ты, невидимо присутствующій вездѣ, дай намъ сегодня силу и побѣду!.. Ибо мы служимъ Тебѣ, Единому, Вѣчному, Милосердому и Всемогущему»… Во мракѣ кругомъ краснѣли только фитили въ рукахъ у фейерверкеровъ, тускло отражаясь на желтой мѣди орудій… Слышался шорохъ солдатъ на стѣнахъ, изрѣдка въ потемкахъ едва-едва поблескивалъ штыкъ.

— Кнаусъ!.. Ракету!.. — тихо проговорилъ Брызгаловъ.

— Есть! — отвѣтилъ тотъ также тихо.

Туманъ припалъ тонкою пеленой къ землѣ. Онъ только кусты ея прикрывалъ, и когда огненная змѣя, шипя, взвилась въ высоту, — отовсюду выдѣлились уже недалеко отъ крѣпостныхъ стѣнъ молчаливыя массы враговъ. Довольно было нѣсколькихъ мгновеній, чтобы Брызгаловъ оцѣнилъ силу готовившагося удара. Впереди сидѣли наибы и мюриды на коняхъ. Позади, какъ море, раскидывалась масса пѣшихъ лезгинъ… Чего они медлятъ?.. Гдѣ Хатхуа?

— Вторую… Погодите, впрочемъ… — Ребята, если вы увидите всадниковъ у рва, — осадите мнѣ ихъ! — Съ Богомъ, вторую!..

Опять новая огненная змѣя взвилась вверхъ… У края рва, дѣйствительно, оказалось нѣсколько конныхъ и между ними князь Хатхуа, объѣзжавшій, повидимому, выбрать мѣсто, гдѣ удобнѣе перекинуться черезъ препятствіе. Какъ ни быстро погасла ракета, но этого было достаточно. Нѣсколько ружей выбросило огненные снопы во мракъ передъ собою и двое всадниковъ свернулось въ ровъ со своихъ сѣделъ. «Хорошо, если-бы Хатхуа былъ между ними!» — подумалъ комендантъ, но кабардинецъ тотчасъ-же крикнулъ ему изъ-за рва — чисто по-русски:

— Спасибо за урокъ, комендантъ!.. Сочтемся послѣ.

Хатхуа нарочно остановился неподвижно… Во мракѣ его фигура чуть-чуть выдѣлялась надъ конемъ.

— Мы въ тебя и стрѣлять не станемъ! — крикнулъ ему Левченко…

— Я заговоренъ, по твоему? — смѣялся Хатхуа.

— Нѣтъ… А по тебѣ веревка плачетъ!

— Молчать, Левченко!.. Довольно… — приказалъ Брызгаловъ.

И опять тишина. Темный силуэтъ кабардинскаго князя пропалъ во мракѣ.

— Ваше высокородіе! — тихо наклонился Левченко…

— Ну?..

— Царапаются по стѣнѣ…

Дѣйствительно, слышался тамъ какой-то шорохъ.

— Какъ царапаются?

— А тые самые, которые, значитъ, прихилимшись сидѣли. Дозвольте попужать…

— Ну, попробуй!..

Левченко, привыкшій на охотѣ видѣть въ полумракѣ, какъ днемъ, легъ на парапетъ и высунулъ голову, потомъ тихонько выдвинулъ ружье, нацѣлился. Громадный лезгинъ, какъ ящерица, припавшій къ стѣнѣ, пользуясь ея трещинами и скважинами, ползъ на-верхъ, — самъ не зная зачѣмъ… Нужно было видѣть его цѣпкость, чтобы повѣрить ей… Левченко засмѣялся.

— Эй, не слишкомъ-ли высоко залетѣла ворона въ чужія хоромы…

Сверкнулъ выстрѣлъ, слабый крикъ, и лезгинъ, какъ тяжелый мѣшокъ, рухнулъ на землю.

Левченко подождалъ…

— Вѣрно!.. Теперь готовъ…

Онъ еще посмотрѣлъ въ другія стороны…

— Давай ружье! — приказалъ товарищу.

Тотъ подалъ ему заряженное, и вторая «сѣрая» ящерица рухнула внизъ.

— Чисто, ваше высокоблагородіе…

— Спасибо. Должно быть, акъ-булахцы.

— Никому больше…

Акъ-булахцы, дѣйствительно, между лезгинами были настоящими горными ящерицами. Аулы ихъ мостились на такихъ недоступныхъ высотахъ, что, глядя снизу, нельзя понять, какъ добраться туда безъ крыльевъ. Акъ-булахцу такихъ крыльевъ не нужно было — онъ надѣнетъ на руку родъ перчатки съ желѣзными когтями, сниметъ обувь, чтобы она не мѣшала цѣпкимъ пальцамъ ноги, — и быстро взберется на отвѣсную стѣну. Лезгинская пословица говоритъ, что «акъ-булахцу — брось въ бездну хлѣбъ, онъ его тамъ изъ горла у шайтана выхватитъ». Брызгаловъ, глядя впередъ, соображалъ, что такихъ акъ-булахцевъ у Хатхуа не одинъ десятокъ. Вѣрно, онъ ихъ пуститъ впередъ, чтобы они влѣзли на стѣны. Самъ начнетъ аттаку отсюда, а ихъ пошлетъ на лѣвую башню или въ другое мѣсто… Онъ приказалъ Незамай-Козлу взять Левченку, котораго ни одинъ акъ-булахецъ не могъ-бы надуть, и отправиться на свою позицію… Самъ-же озабоченно посматривалъ на кучку мюридовъ, еще распѣвавшихъ священныя пѣсни. Онъ зналъ, что лучше и безопаснѣе имѣть дѣло съ нѣсколькими тысячами байгушей, какъ-бы они стойки ни были, чѣмъ съ сотней мюридовъ, окружавшихъ наиба. Мюридъ умираетъ, убивая, и никогда не бѣжитъ съ поля битвы, если даже и можетъ спастись. Съ ними мало храбрости — нужна хитрость. Одинъ мюридъ, засѣвшій за камень, или въ аулѣ въ саклѣ, сто́итъ цѣлаго гарнизона. Онъ отлично выбираетъ пункты. Часто, бывало, мюридъ поставитъ нѣсколько ружей на сошки, направивъ ихъ въ каждый проулочекъ, уголокъ, изворотъ тропинки, откуда могутъ подойти наши. Чтобы взять такого отчаяннаго горнаго волка, надо рѣшиться на большія потери и броситься на него цѣлой колонной. Особенно, если мюридъ — не чеченецъ, а лезгинъ. Лезгины талантливы и стойки. Они мастера укрѣпляться. Завалы ихъ всегда такъ разсчитаны, что съ какой стороны ни подойди къ нимъ, они встрѣтятъ васъ перекрестнымъ огнемъ. Противу артиллеріи они роютъ канавы съ покатыми навѣсами, засыпанными землей, гдѣ они въ полной безопасности отъ ядеръ и гранатъ. Крытыя сводами подземныя канавы ихъ идутъ въ нѣсколько ярусовъ. Чеченецъ нарубитъ деревья и спрячется за ними. Лезгинъ пересыплетъ ихъ землей и каменьями и создастъ истинную твердыню. Чеченецъ дерзокъ, но подъ огнемъ нервенъ; лезгинъ, какъ и нашъ солдатъ, спокоенъ, хладнокровенъ. Чеченецъ-наѣздникъ — налетѣлъ, изрубилъ и исчезъ. Лезгинъ встрѣчаетъ открытымъ боемъ на крѣпкой позиціи, усиливъ ее еще завалами, башнями, подземными канавами… Брызгаловъ былъ убѣжденъ, что и теперь уже вся долина р. Самура перерыта ими. Явись къ намъ подкрѣпленіе, лезгины станутъ отступать, защищая каждую пядь земли и не отдадутъ ее иначе, какъ съ боя; и теперь, рѣшивъ открытую аттаку, они разобьются лбами о стѣны крѣпости, но не отойдутъ. Брызгалову случалось видѣть ихъ аттаки «въ шашки», и, только хорошо знакомый съ качествами своихъ солдатъ, онъ могъ оставаться спокойнымъ… Ему было тягостно лишь ожиданіе. Что-то старое, знакомое, напоминавшее ему юность вскипало въ груди. Хотѣлось самому, какъ нѣкогда, помѣряться, но онъ тотчасъ-же забиралъ себя въ руки и, когда «потомокъ тевтонскихъ рыцарей», какъ онъ самъ себя рекомендовалъ — бѣлобрысый прапорщикъ Кнаусъ, разгорѣвшись, предложилъ ему какую-то отчаянную выходку, — Брызгаловъ немедля осадилъ молодого нѣмца.

— Никто здѣсь не сомнѣвается въ вашей храбрости. Но помните, что помимо храбрости офицеру нужно хладнокровіе. Гораздо больше приноситъ пользы тотъ, кто ждетъ команды, чѣмъ рискующій на каждомъ шагу собою, чтобы показать личное молодечество. Этимъ, Кнаусъ, вы здѣсь никого не удивите. Да, впрочемъ, не безпокойтесь, — улыбнулся онъ. — Судя по тому, что лезгины всей массой идутъ сюда съ мюридами впереди, — а чеченцамъ они предоставили другія позиціи, — васъ ожидаютъ еще пріятные моменты встрѣтить ихъ грудь грудью…

— Да что же они не начинаютъ!..

Только въ это мгновеніе Брызгаловъ понялъ, чего они медлятъ.

Гулъ прошелъ по долинѣ… Всѣ эти массы воинственныхъ горныхъ клановъ восторженно привѣтствовали кого-то. Очевидно, они всѣ ждали именно этого «кого-то», и потому такъ неистово встрѣтили его своимъ привѣтомъ. Гулъ росъ и приближался. Въ центрѣ его неслись какіе-то огни. «Это, очевидно, факелы въ рукахъ у конвойныхъ всадниковъ, у свиты», — соображалъ Брызгаловъ. Точно лавина катилась съ высоты… Вотъ уже оглушительный вихрь этотъ близко-близко… По командѣ Брызгалова, взвилась ракета, — и недалеко онъ увидѣлъ группу конныхъ горцевъ… Впереди — старый мюридъ съ зеленымъ знаменемъ, за нимъ четверо съ факелами. Дымъ ихъ длинными языками назадъ откинулся. За ними вихремъ неслось нѣсколько такихъ же, и между ними одинъ весь въ красномъ, въ высокой обернутой зеленымъ чалмѣ-папахѣ. Какъ ни былъ тусклъ свѣтъ факеловъ, Брызгаловъ отличилъ эти цвѣта и, всмотрѣвшись въ краснаго всадника, вздрогнулъ, но тотчасъ оправился и, не давая дурному впечатлѣнію распространиться на солдатъ, обернулся къ нимъ и весело крикнулъ:

— Поздравляю васъ, ребята! Вамъ предстоитъ сегодня слава отразить отъ нашей родной крѣпости самого Шамиля.

«Ура!..» — точно земля вздрогнула отъ грознаго крика солдатъ, засѣвшихъ на стѣнахъ. «Ура!» — загремѣло по всѣмъ ея сторонамъ… Этотъ вызовъ спокойной, въ самое себя вѣровавшей силы, несся прямо въ лица врагамъ, грозный, какъ и защитники жалкой кучи камней, ожидавшіе за ними рѣшительнаго удара.

— Орудіе… Пли!

Вихремъ картечи смыло кучку всадниковъ, приблизившихся ко рву…

Одинъ изъ нихъ, именно красный — былъ виденъ. Онъ остался на мѣстѣ, глядя на стѣны, ровъ, башни, на гласисы и парапеты и оцѣнивая ихъ опытнымъ глазомъ. Во мракѣ — размѣры его коня и его самого казались еще болѣе преувеличенными, хотя и Шамиль былъ очень высокъ ростомъ… Около оставался одинъ Хатхуа, — и Шамиль что-то объяснялъ своему наибу, указывая на башни… Потомъ онъ сдвинулъ папаху на затылокъ и медленно отъѣхалъ назадъ…

«Самъ Шамиль… И никого нельзя послать въ Дербентъ… Самъ Шамиль!»

И Брызгалова сразу охватило спокойствіе. Теперь онъ уже зналъ опасность, — и ничего тайнаго передъ нимъ не было, мужественная душа его только окрѣпла отъ этого…

— Самъ Шамиль!.. — и сердце его билось ровно…

Онъ только зорко слѣдилъ за этимъ краснымъ уже, сливавшимся съ окружающимъ его мракомъ пятномъ. Факелы тамъ были погашены…

Чу! — рѣзкій, повелительный голосъ. Точно орелъ бросилъ съ высоты свой хищный крикъ, — и вся эта желѣзная масса всадниковъ ринулась впередъ со-слѣпу, ничего не видя передъ собою и ничего не соображая… За нею двинулись пѣшія дружины, осыпая выстрѣлами крѣпость… Какой-то хаосъ родился вдругъ изъ зловѣщей и мертвой тишины… Бѣшено неслись всадники, хрипло повторяя свое: «Алла-Алла!» — неслись прямо на смерть, ждавшую ихъ въ глубинѣ крѣпостного рва, — но его надо было наполнить хоть тѣлами, все равно, и вся передняя часть грозной лавиной съ стихійнымъ шумомъ рухнула туда. Вслѣдъ за нею посыпались другіе, но некогда было защитникамъ крѣпости слушать этотъ громъ воплей, криковъ, стоновъ, ржанія лошадей, проклятій и выстрѣловъ… Каждое мгновеніе сближало враговъ. Вся жизнь солдатъ сосредоточилась теперь, казалось, въ глазахъ, — и они зорко слѣдили… Вотъ уже по засыпанному еще живыми людьми рву перекидываются пѣшіе лезгины, чеченцы скачутъ вдоль стѣнъ крѣпости, оцѣнивая, куда поставить лѣстницы… Наводненіе достигло этой плотины и бьется теперь подъ нею, бьется бѣшеными волнами, словно нащупывающими, гдѣ эти плотины послабѣе, гдѣ онѣ могутъ скорѣе поддаться, рухнуть и открыть дорогу ревущей стихіи… Всадниковъ уже массы, — но ни одного выстрѣла не сдѣлала крѣпость… Вотъ и пѣшія дружины переходятъ сюда… Разомъ ахнули мѣдныя жерла орудій, нѣсколько сноповъ огня разорвало тьму, но лезгины не дрогнули. Сотни ихъ упали, — другія сотни двигались стѣной имъ на смѣну… а за этими сотнями позади двигались еще тысячи.

— Пальба на выборъ! — скомандовалъ Брызгаловъ.

Солдаты точно ждали этого. Каждый уже намѣтилъ жертву… Въ трескѣ и грохотѣ залповъ и отдѣльныхъ выстрѣловъ тонули крики и стоны раненыхъ. Казалось, земля до самыхъ таинственныхъ нѣдръ своихъ разсѣдалась, скалы раскалывались, и вздрагивали горы въ этомъ невообразимомъ неистовствѣ боя. А пѣшія дружины врага спокойно все шли да шли новыми грядами грозныхъ валовъ на смѣну павшимъ, шли съ спокойною преданностью судьбѣ, съ вѣрою въ свою правоту…

— Молодцы! — невольно вырвалось у нашихъ солдатъ.

— Да, это не то, что чечня!..

— Куда чеченцу! Ему только бы разбоемъ. Онъ… — и, не кончивъ, говорившій схватывается за руку товарища и падаетъ внизъ.

— Даромъ выстрѣловъ не тратить! Порохъ дорогъ! Помнить это!.. — слышится бодрый голосъ Брызгалова.

Теперь уже внизу волнуется сплошное море лезгинъ. Гвалтъ оттуда.

Напрасно — сверху на выборъ бьютъ мюридовъ и наибовъ, — точно никому тамъ и дѣла нѣтъ до этого… Вотъ уже лѣстницы подставлены къ стѣнамъ и крутымъ гласисамъ… Ихъ много… Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ — онѣ одна къ одной сплошь… Орудія уже не прерываютъ кровожаднаго рева. Клубы дыма стоятъ кругомъ, вся крѣпость закурилась ими, точно это залитый водою костеръ, обволакивающійся паромъ и чадомъ… Въ дыму глухіе крики… То-и-дѣло въ немъ мелькаютъ новыя лица.

— Штыками бодрѣй встрѣчай! — грозовой уже носится голосъ Брызгалова.

Какая-то голова въ папахѣ показалась у самаго Кнауса. Тотъ рубнулъ шашкой, и, раскинувъ руки, лезгинъ летитъ съ лѣстницы внизъ… Другой ему навстрѣчу… Кнаусъ и его отправилъ туда-же… Третьяго постигаетъ та же участь.

Но вдругъ передъ нимъ нѣсколько головъ. Онъ рубнулъ одну, — но тутъ грудь съ грудью, невѣдомо какъ, оказывается громадный лезгинъ въ бараньей шкурѣ и хрипло кричитъ что-то офицеру… Кнаусъ и не замѣчаетъ, что у того въ рукѣ кинжалъ, — да и незачѣмъ, потому что штыкъ ближайшаго солдата глубоко проникаетъ въ грудь горца, и его обезсиленная рука съ кинжаломъ падаетъ, не нанеся рокового удара. Кнаусу — дѣла по горло. Онъ справился съ третьимъ, не сообразивъ сгоряча, что тотъ выстрѣлилъ ему въ лицо и только потому и промахнулся, что другой солдатъ со стороны прикладомъ тронулъ его въ бокъ… Бой вверху идетъ у орудія. Невѣдомо, какъ туда прорвались лезгины и бѣшено насѣдаютъ на отбивающуюся орудійную прислугу. Брызгаловъ — тамъ уже, — нѣсколько десятковъ солдатъ за нимъ — и башня опять чиста, а снизу лѣзутъ новыя и новыя сотни отчаянныхъ головорѣзовъ… Теперь уже по всей линіи крѣпостной стѣны идетъ полувоздушный бой въ штыки съ нашей — и въ шашки съ ихъ стороны. Блескъ взметывающихся вверхъ лезвій, какъ скрещивающіяся молніи, лязгъ желѣза о желѣзо, стоны раненыхъ, глухія проклятія, ободряющія слова команды, стукъ отъ падающихъ внизъ враговъ, трескъ лѣстницъ, ломающихся подъ тяжестью ихъ… Теперь все перемѣшалось… Въ общемъ маревѣ боя схватываются грудь съ грудью, лицомъ къ лицу встрѣчаются враги вперемежку. Кое-гдѣ сплошной массой стоятъ они, и нѣтъ мѣста рукѣ размахнуться, потому что тѣсно, точно всѣхъ вмѣстѣ давитъ какой-то громадный прессъ. Пистолетные выстрѣлы въ упоръ. У многихъ изъ нашихъ солдатъ оказались лезгинскіе кинжалы. Тѣсно, штыкомъ не размахнуться, и они работаютъ непріятельскимъ оружіемъ. Брызгаловъ вездѣ. Чудомъ онъ не раненъ. Точно сквозь туманъ онъ видитъ, какъ Кнаусъ схватился съ громаднымъ оборванцемъ… Брызгаловъ, не замѣчая, что передъ нимъ враги, хочетъ прорваться на помощь къ молодому прапорщику, но тотъ и самъ отбивается и самодовольно шепчетъ:

— У насъ въ Дерптѣ тоже учили драться, и такъ, и весьма даже превосходно!

Степанъ Ѳедоровичъ видитъ, что наступаетъ рѣшительный моментъ. Вонъ, вдали — подъ свѣтомъ звѣздъ, при трепетномъ блескѣ перебѣгающихъ выстрѣловъ — самъ Шамиль уже ведетъ аттаку. Пора! Во время Брызгаловъ вспомнилъ о фугасахъ… Еще минута, и страшный трескъ ихъ, такой трескъ, что врагъ, оглушенный, останавливается, не опустивъ удара на намѣченныя жертвы, такой трескъ, будто земля, вздрогнувъ, крикнула всѣмъ своимъ громаднымъ тѣломъ. Снопы пламени, тысячи камней взметнулись въ высоту… И, точно, обезумѣвшая лавина, аттака въ слѣпомъ страхѣ двигается назадъ; со стонами и воплями бѣгутъ отъ страшныхъ стѣнъ лезгины, бѣгутъ, сметая передъ собою новыя и свѣжія дружины… Вслѣдъ имъ — со стѣнъ сбрасываютъ наши оставшихся еще храбрецовъ; перебѣгающій огонь выстрѣловъ, и вдругъ разомъ отмыкаются ворота крѣпости, и въ нихъ выскакиваетъ и выносится прямо въ живую массу врага — бравая полусотня казаковъ съ пиками на-перевѣсъ. Не давая ему опомниться, она кругомъ летитъ по полю, смываетъ прочь нѣсколько клановъ, попавшихся ей на пути, съ гикомъ стремится на Шамиля, — и, не выдержавъ ея натиска, тотъ самъ уходитъ прочь къ горамъ. А казаки уже далеко въ сторонѣ и, все такъ же вѣеромъ раскинутые, сбрасываютъ все, что передъ ними смѣетъ еще стоять въ ожиданіи рокового удара. Такъ же быстро, какъ вынеслась туда, — сотня вернулась назадъ, замкнулись за нею крѣпостныя ворота, и смѣлое, свободное, счастливое «ура» торжествующихъ защитниковъ крѣпости летитъ на страхъ врагу въ осіянную звѣздную бездну неба, гдѣ на востокѣ уже блѣднѣетъ тьма, и рѣзче обрисовывается причудливая кайма горъ.

— Спасибо, ребята, благодарю васъ, товарищи!.. Кнаусъ, дайте вамъ пожать руку!..

И всюду навстрѣчу Брызгалову, — «рады стараться» и «ура» сливаются вмѣстѣ въ одинъ радостный, веселый крикъ… Пока еще некому считать потери. Объ убитыхъ и раненыхъ забыли… Въ угарѣ побѣды не до нихъ, когда каждая жилка трепещетъ отъ сознанія великаго счастья, когда грудь ходуномъ ходитъ, и воскресное сознаніе торжества одуряющимъ туманомъ окутываетъ голову… Не до нихъ теперь, когда шапки подымаются и во внезапно наступившей тишинѣ, поднявъ крестъ вверхъ, священникъ, ни на минуту не оставлявшій боевыхъ позицій, бодро и смѣло начинаетъ.

— «Тебя, Бога, хвалимъ!..» — стройно пристаютъ къ нему солдаты…

Выше и выше подымается святая пѣснь, и когда дѣло дошло до «Не постыдимся во вѣки», кажется, что самые камни, изъ которыхъ сложены эти стѣны, поютъ славу Господу, дарующему побѣду живымъ и воскресеніе въ жизнь вѣчную павшимъ.

Лезгины были уже отбиты отовсюду. Сегодня всѣ держали себя героями. Незамай-Козелъ, дѣйствительно, былъ запорожецъ, сѣчевикъ въ душѣ. Онъ горѣлъ боевымъ воодушевленіемъ и у себя работалъ штыкомъ, какъ простой солдатъ… Когда врага уже не было, онъ съ сожалѣніемъ слѣдилъ за его отступленіемъ. «Эхъ, жаль!» — вырвалось у него. «Чего жаль?» — спросилъ его Роговой. «Какъ же — безо время ушли… Еще-бы трошки^[1] порубиться!..» Возбужденіе боя не улеглось. Устали пока не чувствовалъ никто. Всѣ громко, преувеличенно громко говорили, смѣялись. Радостное чувство сознанія, что «я вотъ уцѣлѣлъ» прокрадывалось въ самыя великодушныя сердца вмѣстѣ съ мыслью, что «я вѣдь ничего не сдѣлалъ для того, чтобы уцѣлѣть, напротивъ, рубился молодцомъ и смѣю въ глаза смотрѣть каждому и смотрѣть прямо!..» Только теперь Брызгаловъ вспомнилъ о раненыхъ… Но ему еще хотѣлось разъ обойти всю крѣпость… Солдаты весело встрѣчали его. Исчезла разница положеній, — тутъ были только братья, дравшіеся и умиравшіе рядомъ. Теперь, въ эти торжественныя минуты всѣ они любили другъ друга и готовы были, на зло себялюбивымъ инстинктамъ, все-таки прорывавшимся, — отдать жизнь за товарища. Поэтому и на привѣты Брызгалова они отвѣчали уже не такъ, какъ прежде. Въ этихъ откликахъ слышалось что-то умиленное, точно въ каждомъ звукѣ ихъ бились скрытые пульсы… «Самого Шамиля — разнесли, ребята!..» «Не ко времю онъ носъ показалъ!» — послышалось изъ рядовъ. «Сунься еще — и еще накладемъ»… «Если Богъ поможетъ!» — закончилъ другой голосъ… А позади священникъ въ это самое время запѣлъ: «Иного-бо развѣ Тебе защитника не имамы!» — и вдругъ вся эта счастливая, радостная масса, точно повинуясь какому-то, внезапно въ каждой душѣ раздавшемуся, неотразимому голосу, безъ шапокъ, склонила колѣна передъ золотымъ крестомъ пастыря, высоко поднятымъ надъ ними…

Внизъ Брызгалову страшно было идти.

Онъ такъ сжился съ каждымъ изъ этихъ солдатъ. Они были для него семьей, братской семьей. Пока его дочь росла въ Петербургѣ, для него не было людей ближе этихъ. Каждаго онъ зналъ, какъ знаютъ дорогихъ людей. Зналъ съ его слабостями и достоинствами, съ его прошлымъ и съ тѣмъ, что ему дорого въ прошломъ. При всѣхъ своихъ маленькихъ огорченіяхъ, къ нему шли его солдаты за совѣтомъ и помощью, въ полномъ убѣжденіи, что отецъ-командиръ, такой строгій и суровый въ строю и на службѣ, не откажетъ ни въ чемъ возможномъ. Случится-ли что-нибудь дома, далеко, за нѣсколько тысячъ верстъ позади, въ глухихъ, по безлюдьямъ и бездорожьямъ затерянныхъ деревушкахъ, и Брызгаловъ выслушаетъ, и въ рѣзкомъ голосѣ начальника — каждому послышится что-то ласковое, участливое. А отъ слова и до дѣла только одинъ шагъ. Словъ-то еще Брызгаловъ терять не любилъ, больше дѣло дѣлалъ. Рекрута «пригонятъ», точно полузатравленнаго волченка, и затоскуетъ тотъ; — Брызгаловъ позоветъ, привѣтитъ, товарищамъ прикажетъ беречь малыша, — и смотришь, бѣдняга черезъ нѣсколько дней чувствуетъ себя точно дома въ родной семьѣ. Ужасы военной муштры на Кавказѣ не существовали; они всѣ были въ «Россіи» того времени. Поэтому Брызгаловъ зналъ, что на своихъ онъ можетъ надѣяться, какъ на каменную гору, — и теперь ему страшно и тяжело было этихъ своихъ видѣть внизу, въ лужахъ крови, умирающими или уже отошедшими туда, «идѣ-же нѣсть печали и воздыханія», оставивъ внизу только продырявленныя тѣла.

Онъ тихо спускался…

Въ воздухѣ еще кружились свинцовые шмели… Гулкій топотъ отступающихъ за Самуръ воинственныхъ лезгинскихъ дружинъ слышался все слабѣе и слабѣе… Впереди, подъ чинарою, горѣли фонари и дымился красный языкъ пламени, выхватывая изъ мрака фигуру наклонившагося къ кому-то доктора и рядомъ съ нимъ бѣлый силуэтъ, при видѣ котораго сердце Степана Ѳедоровича дрогнуло…

— Нина! Ты что… Я тебѣ сказалъ…

— Не сердитесь на дочь! — поднялъ свое измученное лицо докторъ. — Не знаю, что бы я дѣлалъ безъ ея золотыхъ рукъ и ангельскаго сердца!..

— Я, нѣтъ… Я ничего… — смѣшался Брызгаловъ и, когда Нина окончивъ бинтовать раненую ногу лежавшему на землѣ солдату, поднялась, отбрасывая назадъ волосы, отецъ ее порывисто обнялъ…

Она на мгновеніе припала къ его груди, но тотчасъ-же съ усиліемъ оторвалась и перешла къ слѣдующему раненому…

Вотъ они, братья по оружію! Брызгаловъ, сдвинувъ брови, смотритъ внимательно имъ въ лица… И на него снизу блѣдныя, посинѣвшія, искривленныя страшною мукою, — глядятъ эти «жертвы вечернія» сегодняшней побѣды… Безкровныя губы силятся что-то сказать… Нѣкоторые даже хотятъ приподняться и падаютъ опять.

— Лежите, лежите, голубчики! — приказываетъ имъ комендантъ.

— Степановъ, и тебя тронуло? А какимъ молодцомъ отбивался, на моихъ глазахъ! — троихъ лезгинъ за стѣну сбросилъ…

— Тронуло, — тихо отвѣчаетъ тотъ.

— Куда?

Докторъ смотритъ многозначительно, и Брызгаловъ понимаетъ безъ словъ: «тяжело, безнадежно»… Онъ тотчасъ-же овладѣваетъ собою, и лицо его принимаетъ веселое выраженіе.

— Выпользуемъ, навѣсимъ тебѣ крестъ и ступай вольнымъ казакомъ на всѣ четыре стороны!..

Но больного обмануть трудно.

— Точно что крестъ, ваше вскородіе! Только деревянный!.. А уйду, дѣйствительно, далеко… Долго жить вамъ прикажу…

Сколько въ этомъ «долго жить» — грустнаго… Уходящій изъ міра оставляетъ послѣдній завѣтъ свой тѣмъ, кого ужъ ему не суждено видѣть ни здѣсь, ни тамъ… Долго жить… «Прощайте, будьте счастливы!.. Счастливы, только меня ужъ не будетъ между вами… Вамъ свѣтъ солнца, лазурь неба, тихая ласка вѣтерка въ знойный день, дыханіе моря, лепетъ волнъ, вамъ и ночь спокойная, и день радостный, вамъ — слово и пѣсня, и смѣхъ, и слезы, а мнѣ — одинъ мракъ, одинъ мракъ могилы, какое-то невѣдомое, великое ничто… Долго жить!.. Живите, радуйтесь, только безъ меня, я даже не улыбнусь вамъ изъ моего близкаго „далека“»… Такъ и понялъ это Брызгаловъ. Онъ перекрестилъ солдата и остановился, видя, что тотъ еще его хочетъ спросить о чемъ-то.

— Тебѣ тяжело говорить?..

— Напослѣдокъ, Степанъ Ѳедоровичъ… дозвольте узнать… отбили мы ихъ?..

— Отбили, отбили…

— Совсѣмъ отбили?..

— Да… Теперь долго не сунутся… — Брызгаловъ чувствовалъ, что эта ложь зачтется ему тамъ выше всякой правды…

— Слава Богу!.. — радостное сіяніе, точно отсвѣтъ заходящаго солнца, отразилось на лицѣ раненаго. — Слава Богу!.. Съ побѣдой… — и затѣмъ онъ вдругъ нашелъ въ себѣ силу подняться на локтяхъ и счастливымъ взглядомъ охватить всѣхъ, кто былъ кругомъ… — Братцы… Самого Шамиля… Съ побѣдой… Ура!..

И не кончилъ, упалъ навзничь, грудь приподнялась неестественно, у самаго рта заклокотало что-то, и, когда его надорванный крикъ слабыми голосами подхватили другіе раненые, — Степанова уже не было на свѣтѣ, только широко открытые глаза его смотрѣли на Брызгалова, словно удивляясь, что это съ нимъ, съ Степановымъ, отчего онъ не можетъ поднять голову отъ земли шевельнуть рукой и продолжать этотъ радостный крикъ. Брызгаловъ закрылъ ему глаза и пошелъ дальше…

А вонъ изъ-подъ шинелей ногами впередъ торчатъ убитые… Страненъ видъ ихъ. Ничего подъ сѣрымъ сукномъ не видно, кромѣ этихъ паръ подошвъ. Одна къ одной, углами. Но взглядъ не отрывается отъ нихъ, — не шевельнутся-ли… Не вернется-ли жалкій скиталецъ изъ того великаго нѣчто или ничто опять въ эту прохладу ночи, уже дрогнувшей отъ первой ласки просыпающагося дня?..

— Сколько убитыхъ и умершихъ отъ ранъ?

— Восьмеро, — тихо отвѣчаетъ докторъ.

— Слава Богу! — я бо́льшаго боялся. Ну, а раненыхъ? — спросилъ онъ, немного погодя.

— Пятнадцать человѣкъ уже въ лазаретѣ, десять еще осталось здѣсь.

Брызгаловъ понурился и пошелъ къ себѣ…

— Свести солдатъ внизъ! Оставить часовыхъ въ удвоенномъ составѣ. Выслать секреты и собакъ… Да пусть казаки охватятъ крѣпость разъѣздомъ… Скажите, чтобъ не стрѣлять по убивающимъ раненыхъ и убитыхъ…

И онъ упалъ въ кресло. Усталь взяла свое, — онъ заснулъ. Уже нѣсколько минутъ стоялъ передъ нимъ Незамай-Козелъ. Надо было доложить обо всемъ, что случилось у него, но комендантъ попробовалъ съ усиліемъ открыть глаза и не могъ.

— Сморился…

Незамай-Козелъ думалъ самъ отдохнуть, но пожалѣлъ Брызгалова. И опять пошелъ вверхъ на стѣны.

— Не будить коменданта! — приказалъ онъ. — Ему сегодня — вдвойнѣ пришлось: и за насъ, и за себя…

Черезъ часъ кончилась перевязка. Нина еще пришла въ лазаретъ узнать, все-ли есть тамъ, оказалось, что докторъ предусмотрѣлъ все. Она горячо пожала ему руку и пошла къ себѣ. Бодрая и мужественная, дѣвушка держалась на ногахъ только до своей комнаты. — У себя — ее оставили силы. Она хотѣла дойти до постели, но вдругъ ноги ея подкосились, голова закружилась, сердце замерло, какой-то туманъ и мракъ окуталъ все, и она рухнула на мягкій шушинскій коверъ, устилавшій спальню…

Тише и тише жужжали свинцовые шмели, дальше уходилъ гулъ отступавшихъ горныхъ клановъ.

Примѣчанія

1. укр.