Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/Милость!/ДО
| ← Аттака | Кавказскіе богатыри — Милость! | Шамиль → |
| Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть вторая. Въ огневомъ кольцѣ. — М.: Изданіе редакціи журналовъ «Дѣтское чтеніе» и «Педагогическій листокъ», 1902. — С. 27. |
Утромъ по всему простору Самурскихъ отмелей началась уборка труповъ и раненыхъ.
Только съ разсвѣтомъ дежурныя части, остававшіяся на стѣнахъ, могли опредѣлить весь уронъ, который потерпѣлъ вчера непріятель. Кнаусъ съ нѣмецкою обстоятельностью распредѣлилъ убитыхъ по ихъ значенію у горцевъ, и оказалось, что больше всего пало при штурмѣ крѣпости мюридовъ. Вода выступила изъ рвовъ, окружавшихъ укрѣпленіе, и подъ нею видны были такіе же безмолвные свидѣтели вчерашняго ужаса… Дальше, по отмелямъ, уже не такими массами лежали тѣла людей и лошадей. Больше всего ихъ было тамъ, куда былъ направленъ мѣткій огонь картечныхъ орудій… Когда туманъ сталъ разсѣиваться и подыматься, — изъ-подъ него, какъ изъ-подъ однообразнаго полога, выступили сотни другихъ тѣлъ, разбросанныя до тѣхъ поръ, пока хваталъ глазъ. Тамъ уже работали лезгины, — собирая своихъ. Въ кустахъ тоже замѣчалось медленное шуршаніе и движеніе вѣтвей — очевидно, и тамъ переживали мучительную агонію раненые… Угрюмо прислушиваются къ раненымъ солдаты. Ожесточеніе боя улеглось, — осталось сожалѣніе къ такимъ же, какъ и они, людямъ… — «Хорошіе войны», — замѣчаетъ одинъ. — «Добрые воины, страху не знаютъ. Коли бы не бунтовали, — первые были бы!..» И въ этихъ словахъ — невольно, на зло говорившему, слышится состраданіе… Когда надъ причудливыми вершинами Дагестана поднялось солнце, и утренняя мгла, свившись легкими облачками, стала медленно подыматься отъ скалы къ скалѣ, все выше и выше, — зрѣлище, представшее героическимъ защитникамъ маленькой крѣпостцы, было поистинѣ ужасно…
— Неужели все это мы? — спросилъ замирающимъ голосомъ молодой солдатъ.
— Чего? — отозвался ему неохотно, не глядя на него, усачъ, помнившій еще Ермолова.
— Дяденька, ужели же это все вчера?.. Мы, то ись?..
— А то кто-же?..
— Господи, — сколько! Бѣды-то, бѣды…
— По присягѣ… Въ бою врага щадить нельзя. Попалъ онъ въ плѣнъ, другое дѣло, — другъ онъ тебѣ и братъ. Особливо, если раненый… Ну, а въ сраженіи жалѣть не приходится…
— Это-то я знаю… А только сколько ихъ… И все-таки жалко. Живые вѣдь.
— Картечью било. Извѣстно!..
Когда второй наказъ будуны уже прокричали съ минаретовъ подоблачныхъ ауловъ, — къ крѣпости стала приближаться группа всадниковъ — глашатаи… Молодой солдатъ было приложился сдуру, забылъ недавнее сожалѣніе къ участи раненыхъ, какъ сосѣдъ ткнулъ его легонько въ шею.
— Ты чего, дуракъ?..
— Стрѣлять… Попужать… — растерялся тотъ.
— Я тебя попужаю. На вѣкъ закаешься… Развѣ не видишь, — они безъ оружія…
Дѣйствительно, ни на комъ не было ни ружей, ни пистолетовъ, ни шашекъ. Даже кинжалы, съ которыми никогда не разстаются горцы, не болтались на ихъ поясахъ. Лошади ихъ храпѣли и пугливо сторонились отъ массы тѣлъ, мимо которыхъ и черезъ которыя пришлось имъ проѣзжать. Одна даже закусила удила и, круто вывернувшись изъ толпы, понесла назадъ, но нагайка всадника тотчасъ же отрезвила ее, и, дергая головой и кусая удила, конь живо нагналъ своихъ. Кнаусъ послалъ дать знать Брызгалову, и онъ вышелъ съ переводчикомъ на стѣну…
— Отчего они бѣлаго флага не показываютъ? — спросилъ кто-то изъ офицеровъ.
— Это не переговоры… Они пріѣхали просить милости. Вы видите, — безоружные.
Брызгаловъ приказалъ отворить ворота, опустить мостъ, и одинъ, въ сопровожденіи переводчика, вышелъ черезъ мостъ — по ту сторону рва.
— Что вамъ надо? — грозно спросилъ онъ, хмуря свои сѣдыя брови на наибовъ.
Тѣ заговорили по-своему.
Татарскій переводчикъ въ почтительныхъ выраженіяхъ передавалъ ихъ.
— Аллахъ вчера наказалъ народъ за грѣхи… Въ рукахъ Его — побѣда или пораженіе… Побѣду Онъ далъ вамъ, на позоръ осудилъ насъ!.. — медленно и важно, не слѣзая съ коня, говорилъ старшій изъ наибовъ… — Судьбы Его неисповѣдимы, и не намъ судить дѣла Его. Если такъ случилось, значитъ, мы виноваты предъ лицомъ Аллаха, и Магометъ, даже своимъ представительствомъ, не могъ защищать насъ. Ты самъ видѣлъ, что мы шли на твои стѣны, не боясь смерти. Долго еще будутъ въ горахъ разсказывать о вчерашней битвѣ… Долго! Много матерей будутъ плакать въ осиротѣвшихъ сакляхъ… Но Богъ, даровавшій вчера побѣду вамъ, завтра, быть можетъ, даруетъ ее намъ… Сегодня наверху вы, — завтра будемъ мы! Мѣра гнѣва Его исполнится и передъ Его лицомъ мы найдемъ благоволеніе… Мы, поэтому, просимъ у васъ милости такой же, какую, если будетъ угодно Великому и Всемогущему, и вамъ окажемъ потомъ, — онъ гордо поднялся на стременахъ и уже громко и съ достоинствомъ заговорилъ. — Не униженными просителями явились мы здѣсь, а равными къ равнымъ, воинами къ воинамъ… Судьбы битвъ перемѣнчивы, побѣждали вы, побѣждали и мы… Намъ нечего считаться! Я не разъ встрѣчалъ стараго полковника, — кивнулъ онъ на Степана Ѳедоровича, — въ бою грудь съ грудью. У меня на плечахъ есть шрамъ отъ его шашки, и мой кинжалъ, должно быть, оставилъ слѣдъ на его груди.
— Я узнаю тебя, наибъ Юсуфъ…
Брызгаловъ, улыбаясь, подалъ ему руку. Тотъ ее пожалъ… Странно было видѣть эту суровую улыбку на лицѣ того и другого.
— Мы съ тобою поквитались. У меня нѣтъ зла ни противъ тебя, ни противъ твоихъ. Ты, вѣрно, пришелъ просить разрѣшенія убирать трупы?
— Да, по шаріату, — они не могутъ оставаться гнить на поляхъ, какъ падаль.
— Такъ вотъ вамъ мое разрѣшеніе. До вечера сегодня, пока солнце не зайдетъ за Шахдагъ, вы можете приходить подъ самую крѣпость и убирать трупы, но съ двумя условіями: тѣ, которыхъ пришлешь ты, должны быть безоружными.
— Слушаю, саибъ.
— Потомъ: съ труповъ должно быть снято оружіе и брошено на землѣ.
— И кинжалы? Ты знаешь, саибъ, нельзя мусульманина, павшаго на землѣ, хоронить безъ кинжала.
— Кинжалы можете оставлять на трупахъ и на раненыхъ, а остальное — долой. Мои солдаты сверху будутъ слѣдить за исполненіемъ этого, и при малѣйшемъ нарушеніи условій, начнутъ стрѣлять по ослушникамъ. Прощай, наибъ Юсуфъ! Мнѣ-бы пріятнѣе было драться не противъ тебя, а рядомъ съ тобою.
— И мнѣ тоже, саибъ!.. О твоей храбрости говорятъ у насъ даже и въ Кабардѣ. Такихъ узденей мало и у натухаевцевъ!.. Прощай, саибъ!.. Благодарю тебя отъ лица этихъ, — указалъ онъ величественнымъ жестомъ на безмолвныхъ свидѣтелей, лежавшихъ кругомъ.
Брызгаловъ еще разъ пожалъ ему руку и пошелъ назадъ.
Наибъ Юсуфъ приказалъ глашатаямъ вернуться, и черезъ четверть часа ихъ рѣзкіе гортанные крики раздались уже далеко. Точно ожидавшая ихъ сѣрая масса пѣшихъ лезгинъ безъ оружія наполнила всю долину. Дравшіеся подъ стѣнами этой крѣпости нахлынули обратно, но уже мрачными и молчаливыми, съ голыми руками. Солнце не играло на дулахъ ружей и на оправѣ шашекъ и кинжаловъ. Между ними много было наибовъ, — они слѣдили за тѣмъ, чтобы нигдѣ не нарушалось условіе и не было безпорядка… Безмолвно совершалась работа, и въ зловѣщей тишинѣ пришедшіе подымали павшихъ и уносили ихъ на себѣ… На ихъ мѣстѣ оставались кучи ружей, шашекъ и пистолетовъ!.. На крѣпостныхъ стѣнахъ, — вся эта суета внизу производила неизгладимое впечатлѣніе… Братья отыскивали братьевъ, отцы — сыновей, сыновья — отцовъ. Многіе поворачивали убитыхъ лицомъ къ солнцу и съ трепетнымъ выраженіемъ жалости взглядывалъ въ ихъ лица. Вонъ одинъ важный наибъ нашелъ, наконецъ, своего… Красавецъ горецъ, еще безусый, лежалъ, раскинувъ руки, у самаго Самура… Старикъ наклонился надъ нимъ и, чтобы никто не видѣлъ его горя, свою и его голову накрылъ башлыкомъ и оставался такъ нѣсколько минутъ… Потомъ вдругъ всталъ. Лицо его было сумрачно и грозно… Онъ поднялъ дорогую ношу, перекинулъ ее черезъ сѣдло и повелъ коня въ поводу… Вонъ другая группа… Трое молодыхъ бойцовъ въ богатыхъ и щегольскихъ черкескахъ — елисуйцы, должно быть, — отыскали старика, папаха котораго была обвита зеленою чалмою. Они сняли съ него шашку и пистолеты, благоговѣйно поцѣловали ихъ, потомъ припали устами къ поламъ убитаго и съ лицами, по которымъ текли слезы, поднявъ, понесли его на себѣ… Много такихъ встрѣчъ происходило на глазахъ у русскихъ… Вотъ, наконецъ, вдали краснымъ пятномъ выдѣлилась кучка всадниковъ — она быстро приближалась къ полю вчерашней битвы…
— Шамиль, Шамиль!.. — пронеслось по стѣнамъ, и съ жаднымъ любопытствомъ выбѣжали и воззрились на него солдаты.
Худое лицо съ яркими, — горящими внутреннимъ огнемъ глазами. Худое лицо — нервное, съ орлинымъ носомъ, тонкими и безкровными губами… Широкія плечи, могучая фигура… Кажется, что глаза эти не мигаютъ вовсе, что рѣсницы ихъ ко лбу приросли… Соколинымъ взглядомъ онъ окидываетъ поля и хмурится, почти сдвигая уже сѣдѣющія брови… Онъ — точно одно тѣло съ лошадью. Легкій кабарднискій конь — золотомъ горитъ подъ нимъ. Тонкія ноги его, шутя, одолѣваютъ разстояніе… Шамиль что-то обдумываетъ. Онъ внимательно смотритъ на стѣны крѣпости и на русскихъ… Ни вражды, ни злобы въ его глазахъ… Онъ исполнитель велѣній Аллаха. Развѣ ангелъ Азраилъ ненавидитъ поражаемыхъ имъ?.. Онъ удержалъ коня и медленно проѣзжаетъ вдоль убитыхъ и раненыхъ… Оглядывается… Какой-то старикъ наибъ подскакиваетъ къ нему. Онъ говоритъ что-то такъ же безстрастно… Наибъ во весь опоръ летитъ къ стѣнамъ и, доскакавъ до рва, прикладываетъ руки ко рту и кричитъ по-русски:
— Великій имамъ Чечни и Дагестана — повелитель всѣхъ горныхъ народовъ отъ южныхъ горъ до Терека и отъ моря до моря, рабъ Аллаха и вѣрный слуга Магомета, пророка его — шлетъ привѣтъ всѣмъ и благодаритъ за милость.
Брызгаловъ отдалъ честь.
Внимательно-острый и огненный взоръ Шамиля остановился на немъ. Точно онъ оцѣнялъ противника, съ которымъ имѣлъ дѣло… Что-то шевельнулось въ углахъ его рта, и, слегка дотронувшись рукой до сердца, — онъ медленно повернулъ коня и поѣхалъ назадъ…
— Орелъ! — говорили солдаты.
— Орелъ-то орелъ — только мы ему вчера, какъ каза́чка задорному пѣтуху, не мало перьевъ изъ хвоста выхватили…
— Погоди, орла-то въ курятникъ запремъ, каково ему сладко будетъ…
— Ты еще курятникъ заведи такой сначала…
— А бравый… Что говорить, бравый…
Красное пятно все уменьшалось и уменьшалось. Скоро оно казалось искоркой въ облачкѣ пыли… И искорка эта погасла, и пыли уже нѣтъ… Внизу — та-же уборка… Брызгаловъ выслалъ казаковъ, тоже безъ оружія, собирать шашки, пистолеты и ружья. Ихъ грудами вносили въ крѣпость и складывали у стѣнъ… Солнце далеко еще не зашло за Шахдагъ, какъ вокругъ Самурскаго укрѣпленія не было уже убитыхъ и раненыхъ. Тишина охватила долину… Прислонившись къ горамъ, кланы тоже безмолвствовали… Вершины горнаго Дагестана царственно плавали въ лазурной безднѣ неба, подымая на своемъ темени грозные аулы подъ знойные лучи солнца… Безмолвіе царило кругомъ такое, что даже страннымъ казалось, — что еще вчера все это пространство было полно неистоваго рева битвы… Самуръ тихо катилъ серебряныя воды, и, слегка вздрагивая, перешептывались о чемъ-то листья чинаръ…