Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/Корабль в бурю/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. |
| ← Ѣсть нечего! | Кавказскіе богатыри — Корабль въ бурю | Походъ → |
| Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть третья. Побѣда! — М.: Изданіе редакціи журналовъ «Дѣтское чтеніе» и «Педагогическій листокъ», 1902. — С. 5. |
Тихи и пустынны теперь суровыя горы надолго задремавшаго Кавказа… Безлюдны жалкія руины ауловъ, гордо сидѣвшихъ когда-то на самомъ темени его великановъ… Одинъ вѣтеръ уныло свищетъ, врываясь въ зіяющія, какъ глазныя впадины въ черепѣ, окна пустыхъ сакель и въ бойницы башенъ. Мало-по-малу рушатся минареты и купола мечетей, и только порою волки ищутъ въ нихъ пристанища отъ непогоды, да совы и филины прячутся отъ свѣта тамъ, гдѣ еще такъ недавно величалось правовѣрными чудное имя Аллаха и его пророка… Пустынны тропинки ведущія къ этимъ орлинымъ гнѣздамъ, — не слышится на ихъ кремняхъ звонкая иноходь кабардинскаго коня… Безмолвіе въ ущельяхъ, пропадаютъ сады, съ такими усиліями цѣлыми вѣками взрощавшіеся чуть не на голомъ камнѣ… Всякая ползучая, цѣпкая поросль глушитъ драгоцѣнное дерево, и только по вечерамъ, точно эхо старыхъ былей или отзвучіе давно забытой пѣсни, — вдругъ на васъ пахнетъ благоуханіемъ цвѣтовъ, взлелѣянныхъ когда-то горскими красавицами… Дичаетъ край, бывшій ареною эпическихъ подвиговъ старыхъ кавказцевъ, школою для боевыхъ силъ цѣлой Россіи… Печально рисуются на его темно-голубыхъ небесахъ силуэты средневѣковыхъ построекъ… Молчитъ все вокругъ… И только въ отдаленныхъ захолустьяхъ Турціи — за дымнымъ мангаломъ — потомки изгнанныхъ нами горныхъ рыцарей передаютъ изъ устъ въ уста сказанія о дивномъ, на вѣки потерянномъ для нихъ краѣ… Поютъ его яркія пѣсни дѣвушки, проданныя въ гаремы, разсказываютъ его легенды юноши — въ дворцахъ Стамбула… А сама ихъ родина — угрюмо безмолвствуетъ, какъ могила, къ которой всѣми дорогими близкими людьми уже забытъ путь, и глушитъ его дикая поросль, и только усталый звѣрь знаетъ, — гдѣ лежитъ никѣмъ не оплаканный надгробный камень… Не то было — въ эпоху, описываемую нами… Вся эта страна отъ моря и до моря кипѣла жизнью и боевою дѣятельностью, вездѣ на сѣдловинахъ и утесахъ горъ сидѣли многолюдные аулы. Въ сакляхъ, похожихъ на башни, росли храбрые джигиты, предпочитавшіе смерть рабству и униженію… На отвѣсахъ, надъ безднами, надъ прохладными ущельями змѣились тропинки, по которымъ проносились изъ конца въ конецъ удивительные всадники… Внизу — поэтическою дремою стояли лѣса. По окраинамъ — выдвинутые нами впередъ — шумно, весело и безстрашно жили казачьи станицы, хмурились сторожевые бастіоны и крѣпости… И часто отсюда, въ самую глубь немирнаго края, какъ смѣлые корабли, разсѣкающіе море, шли небольшіе отряды… Кругомъ бѣшено подымались волны народныхъ ополченій… Съ неудержимою стремительностью они набрасывались на борта и на носъ этого корабля, съ высоты надъ нимъ небесными громами раздавались тысячи выстрѣловъ. Съ каждаго утеса невидимые враги встрѣчали отважныхъ пловцовъ молніями, а корабль-отрядецъ все шелъ да шелъ въ даль этого взбѣшеннаго моря, въ самое сердце воинственнаго края, разбрасывая бунтующую стихію и оставляя за собою далеко бѣлую пѣну… Все шелъ да шелъ!.. Каждый шагъ ему доставался съ бою… Каждый день — начинался и оканчивался взятіемъ заваловъ или ауловъ, пожарищами… Солдаты таяли… Русскіе могилы росли по пути, какъ указатели его направленія, а корабль еще смѣлѣе плылъ впередъ и впередъ по неугомонной стихіи… И мало-по-малу смирялись ея оперенные пѣнистыми гребнями валы; громы стихали, и гасли ихъ молніи!.. Ураганъ смѣнялся штилемъ… Горные кланы приносили повинную, высылали аманатовъ, и мы останавливались въ глубинѣ враждебнаго края, строили тамъ крѣпостцу, сажали въ ней двѣ или полторы роты, — слабую по численности, но безмѣрно сильную по духу горсть людей, рѣшительныхъ, смѣлыхъ и гордыхъ сознаніемъ своей нравственной доблести… Надолго все смирялось кругомъ… До новаго возстанія, до новаго газавата… Крѣпостцы — тонули въ неукротимой бурѣ народнаго гнѣва… Ихъ защитники спокойно умирали, иногда взрывая на воздухъ себя, чтобы даже обезсиленнымъ и раненымъ имъ не пришлось-бы попасть въ позорный плѣнъ… Память о такихъ герояхъ до сихъ поръ еще живетъ на Кавказѣ, — но новый день съ новыми заботами уже глушитъ ее, какъ глушитъ руины славныхъ крѣпостей горная поросль и дикая лоза… Легенды не стало, но вмѣстѣ съ нею ушла и жизнь… Новая не создается по щучьему велѣнію, — и, можетъ быть, пройдутъ еще вѣка, прежде чѣмъ говоръ веселыхъ голосовъ и мелодическіе звуки пѣсенъ опять воскресятъ старыя и молчаливыя захолустья горнаго края…
Корабль въ бурю… Именно — корабль въ бурю…
Такимъ казалась «экспедиція», какъ называли тогда, которую, желая спасти Брызгалова, послалъ прямо въ глубь возставшаго края смѣлый Фрейтагъ. Добраться до Самурскаго укрѣпленія берегомъ, — прошли-бы мѣсяцы, и оно-бы пало ранѣе. Проще было черезъ Чечню кинуться въ Дагестанъ на Салты, гдѣ на этотъ разъ родился газаватъ, — разнести все на пути, сжечь до тла аулы, пославшіе туда бойцовъ, на мѣстѣ Салтовъ не оставить и камня на камнѣ и заставить такимъ образомъ скопище Шамиля опрометью броситься назадъ на защиту своихъ очаговъ и сакель… Не даромъ горцы, въ гимнѣ газавата, просили Аллаха пуще всего беречь остающіяся въ аулахъ семьи мюридовъ… Ударъ по этимъ ауламъ и семьямъ — былъ всегда ударомъ по сердцу, и его не выдерживали безтрепетные рыцари горъ… Напротивъ, они разсѣевались тотчасъ-же, какъ воробьи отъ холостого выстрѣла надъ полемъ, и каждый всадникъ стремглавъ летѣлъ къ себѣ, чтобы защитить родныхъ, чтобы стать у порога своей сакли, и, если нельзя отстоять ее, то умереть у входа… Пусть врагъ переступитъ въ нее не иначе, какъ черезъ трупъ бойца… Малые отряды, чтобы ихъ не раздавили многочисленные горные кланы, должны были бить по воображенію, — они это и дѣлали… Русская экспедиція проходила, какъ циклонъ, какъ смерчъ… Все гибло при встрѣчѣ съ нею, — и позади оставалась пустыня. Надолго послѣ того врагъ склонялся и покорно молчалъ…
Корабль въ бурю — въ пути уже вторую недѣлю…
Онъ перевалилъ нѣсколько хребтовъ, покинулъ много сырыхъ и прохладныхъ ущелій… Прошелъ лѣса, встрѣчавшіе его молчаливою дремою… Въ нерукотворенномъ величіи возносились надъ нимъ гиганты Кавказскаго хребта; вершины ихъ тонули въ небесахъ, выдвигая обнаженныя чела изъ густой чащи дѣвственныхъ боровъ и дубовыхъ пустынь… Нѣкоторые, казалось, скалами подпирали синеву безоблачной тверди. Какъ полуразрушенныя колонны, эти утесы все выше и выше подымались. Но отрядъ еще былъ внизу. Тишина стояла кругомъ… Генералъ Кузнецовъ хмурился: безмолвіе было здѣсь зловѣщимъ признакомъ… Солдаты бросались къ попутнымъ ауламъ, оттуда никто не бѣжалъ при ихъ видѣ. Аулы оказывались уже оставленными. Встрѣча готовилась гдѣ-то впереди. Гдѣ? Кто могъ указать это?.. Безлюдье было призрачно. За отрядомъ наблюдали тысячи глазъ… Со всѣхъ высотъ, со всѣхъ утесовъ — зоркіе бойцы слѣдовали за нашей экспедиціей и угадывали путь корабля… Всадники и пѣшіе давали знать о немъ тѣмъ, кто ждалъ впереди… Вонъ на скалѣ мелькнула папаха. Ее никто не видѣлъ — слишкомъ далека она, — но у горца орлиный глазъ… Въ синевѣ ущелья онъ, притаясь, уже разсмотрѣлъ авангардъ. Тихо и осторожно двигается онъ… Три сотни казаковъ… Надежныя роты… Нѣсколько горныхъ орудій… Все сосчиталъ горецъ и, пока авангардъ дальше и дальше уходилъ по извилинамъ утонувшаго въ темнотѣ ущелья, чеченецъ уже краткими турьими тропами перебѣжалъ впередъ… Тутъ пологій скатъ. Здѣсь вся наша экспедиція, весь нашъ корабль будетъ на виду, и горецъ, какъ чайка надъ моремъ, разсмотритъ каждую мачту его, каждую снасть… Солнце бьетъ въ этотъ скатъ; золотистымъ туманомъ лежитъ на немъ свѣтъ, тыльный для сторожевого чеченца. Золотистымъ туманомъ, въ которомъ нѣжно и мягко обрисовываются голубыя тѣни рытвинъ, овраговъ, складокъ выступившихъ горбинъ… Авангардъ показался здѣсь… Точно маленькое пятно, тѣнь отъ случайно набѣжавшей на небо тучки… Пятно это все движется и движется. Нѣсколько разъ въ немъ, точно полымя, блеснуло, — горецъ угадалъ подъ солнцемъ мѣдь горныхъ орудій, легкимъ отвѣсомъ чешуи какой-то чудятся штыки… А вонъ другая уже большая тѣнь — это движутся главныя силы — колонна экспедиціи… Тутъ уже горецъ весь перешелъ въ глаза… Онъ зоркимъ окомъ одолѣваетъ пространство и часто угадываетъ то, что недоступно ему разсмотрѣть… Онъ считаетъ роты и сотни… За нею, за этою главною силою набѣга медленно ползетъ подвижный паркъ… Транспортъ… Обозы… Все замѣтилъ и запомнилъ горецъ, ни одна телѣга, ни одна пушка не укрылась отъ него… Теперь весь отрядъ на склонѣ горы… Весъ отрядъ подъ свѣтомъ… Вонъ арріергардъ… Двѣ роты… Казаковъ тамъ нѣтъ… Вонъ по бокамъ — особыя колонны, охраняющія главную, прикрывающія ее… Непрерывныя цѣпи отъ авангарда до арріергарда, — точно ожерельемъ, охватили отрядъ… Кавалерія зачѣмъ-то выѣхала впередъ и вѣеромъ раскинулась… Горецъ намѣтилъ себѣ одного драгуна, подъѣхавшаго слишкомъ близко къ саклѣ, на которой онъ засѣлъ, какъ коршунъ… Намѣтилъ, приложился… Да вдругъ почему-то раздумалъ и прочь отвелъ ружье, а самъ сползъ скорѣе внизъ на противоположную сторону отъ отряда, нашелъ подъ утесомъ своего стреноженнаго коня, кошкой въ сѣдло вскочилъ и взвился птицей по неприступнымъ, казалось, мѣстамъ, — дать знать кому надо о всемъ, что онъ увидѣлъ, о чемъ онъ догадался и что сообразилъ.
— Мѣсто открытое… Спокойно идти… — замѣтилъ молоденькій адъютантъ, ѣхавшій позади генерала, товарищу, старому добродушному казачьему офицеру.
Тотъ сплюнулъ въ сторону… Скосилъ глазъ къ юношѣ и мигнулъ ему.
— Чего вы это?..
— Такъ… Лѣсокъ-отъ видите… Ишь махонькій…
— Ну?..
На противоположномъ скатѣ лѣсъ стоялъ щетинкой… Казался изумруднымъ подъ этимъ солнцемъ. Къ нему со всѣхъ сторонъ примыкали утесы.
— Тамъ, будьте благонадежны… насъ встрѣтятъ…
— Кто… Кому встрѣтитъ?
— Воны[1] встрѣтютъ… Гололобь самая… Только мы туда носомъ, — сейчасъ начнется. Я ихъ знаю, азіатовъ…
— Ну, это вамъ такъ кажется… Вы подумайте, какая тишина…
— А вы полюбуйтесь-ка на этихъ птицъ…
Надъ лѣсомъ, дѣйствительно, рѣяли птицы.
— Коли, не глядя на жару, онѣ не садятся, — значитъ имъ тамъ, въ лѣсу, не спокойно. Ужъ, какъ пить дать, встрѣтютъ. Сидятъ они тамъ въ завалахъ.
— Надо-бы генералу сказать…
— А вы думаете, ёнъ глупѣй меня, — не видитъ… Небось, уже мозгуетъ, какъ и что…
И дѣйствительно… Точно, чтобы оправдать лестное о себѣ мнѣніе офицера, — тотъ вдругъ обернулся.
— Кошенко! Прикажите, чтобы подтянули орудія… Казаковъ вѣеромъ впередъ… Авангарду быть наготовѣ… Его подлецы эти безъ выстрѣла пропустятъ… Боковымъ колоннамъ не зѣвать… Цѣпямъ смотрѣть въ оба. Да пошлите туда Кыштымскаго… Онъ молодецъ и знаетъ ихъ природу… Арріергарду — собраться въ кулакъ… У всѣхъ-ли тамъ заряды въ исправности? Эти разбойники прежде всего на него набросятся.
Юноша летитъ исполнить приказаніе, а самъ про себя думаетъ: «У страха глаза велики… Перепугались наши старики. Тишина такая. Кто изъ горцевъ можетъ еще думать о чемъ-нибудь въ такую жару!..»
Но вотъ у самой опушки лѣса мелькнула какая-то красная точка. Мелькнула и исчезла… Офицеръ сообразилъ, въ чемъ дѣло… Очевидно, высматривали русскихъ оттуда… Ну, значитъ, надо быть готовымъ… Это было для него — первое дѣло. Онъ только что пріѣхалъ на Кавказъ и «горѣлъ желаніемъ сразиться»[2]. Такъ онъ читалъ объ этомъ у Марлинскаго и весь былъ въ трепетѣ и лихорадкѣ ожиданія…
— Слава Богу, слава Богу, слава Богу!.. — повторялъ онъ про себя. — Только-бы оказаться молодцомъ… Господи — помози!.. Такъ, кажется… Ахъ, жаль, нѣтъ особой молитвы на это… Вотъ вѣдь не учили въ корпусѣ…
Лѣсъ молчалъ…
Словно замершія въ свѣтѣ и зноѣ, стояли старыя вѣковыя деревья… Кое-гдѣ солнечные лучи проникали сквозь листву и цѣлыми водопадами изумруднаго блеска падали въ зеленую траву… Казалось, все задумалось кругомъ… Или ждало?.. Чего?.. Тайною вѣяло отовсюду: и отъ этихъ вершинъ, и отъ сѣрыхъ корявыхъ стволовъ, и отъ далей, гдѣ они сливались въ сквозное марево… Тайной, которая или уже совершилась или еще должна была совершиться.
Тихо и осторожно вошелъ сюда авангардъ… Всадники разсыпались впереди и по сторонамъ и, пробираясь сквозь чащу, пристально всматривались въ глубину лѣса. Но тамъ ничего не было. Кошенко даже успокоился. «Это у старыхъ кавказцевъ бываетъ. Они иногда преувеличиваютъ опасность», и, странное дѣло, только-что онъ хотѣлъ боя, ждалъ его, искалъ ощущеній, казавшихся такими заманчивыми на корпусной скамьѣ, а тутъ вдругъ обрадовался, да какъ!.. Счастливою волною что-то прилило къ сердцу, и онъ даже заломилъ фуражку на бокъ, совершенно такъ-же, какъ это онъ видѣлъ у одного штабного… Авангардъ уже весь въ лѣсу… Маленькая дистанція, и въ его суровую дрему вступаетъ главная колонна… генералъ супится: ему не по душѣ это зловѣщее молчаніе вѣкового бора.
— Ужъ начинали-бы скорѣй, прохвосты! — ругался онъ, глядя вправо и влѣво.
Всѣ боковыя цѣпи вошли въ тѣнь старыхъ орѣшниковъ… Солдаты едва пробираются между деревьями и въ кустарникѣ… Чу!.. Что это?.. Около просвистало что-то… И щелкнуло въ сторонѣ, будто толстый и сухой сукъ обломился… Именно, сухо щелкнуло… Опять снова что-то треснуло, и опять жужжитъ свинцовая пчела…
— Ну-ка, стрѣлки… Брызните!..
Скоро лѣсъ, казалось, весь наполнился этими свинцовыми пчелами и шмелями. Щелкало и трещало отовсюду… И спереди, и съ боковъ, и позади… Непріятеля не было видно… Гдѣ онъ? Кошенко тщетно всматривался, пока пуля не задѣла козырька его фуражки.
— Э, чортъ! — сорвалось у него.
— Что, братику? — спросилъ его казакъ.
— Да фуражку попортило.
— Ну, за носъ-то козырькомъ поплатиться хоть куда… А то-бы вдругъ васъ всякой красоты лишили… Тоже и безъ носу вашему брату, адъютанту, охъ не хорошо!
Пуля съ противнымъ чмоканіемъ шлепнулась гдѣ-то близко, близко… И Кошенко вдругъ сообразилъ, что это въ лошадь не въ мѣру шутливаго казака… Та взвилась, потомъ опустилась на ноги и зашаталась… — «Ну, еще чего!» — вытянулъ тотъ ее нагайкой… Лошадь тряхнула ушами и опять пошла, только у шеи — красная полоса крови побѣжала… Въ авангардѣ было все тихо. Авангардъ шелъ, точно его заколдовалъ кто-то отъ опасности, зато позади — перестрѣлка разгоралась на славу. Тамъ, казалось, каждый листокъ дерева трещалъ, самый воздухъ обращался въ сплошной свинцовый дождь… Были ужъ и раненые… Двое убитыхъ… Одинъ — въ високъ, другой — въ сердце… А непріятеля никто еще не видѣлъ… Откуда онъ бьетъ нашихъ? Всѣ глаза обращались пристально и пытливо туда, откуда летѣли эти шмели, но тамъ сѣрѣли все тѣ-же корявые стволы лѣса… Одинъ изъ солдатъ замѣтилъ движеніе въ ближайшей вершинѣ дерева, — приложился и спустилъ курокъ. Огнемъ брызнуло изъ ружейнаго дула и тотчасъ-же грузно, нелѣпо взмахнувъ руками, шлепнулся о земь громадный оборванный чеченецъ… Онъ приподнялся, было, на локтяхъ, но упалъ опять… Кошенко стороною объѣхалъ его. На носилкахъ уже несли раненаго офицера.
— Въ ногу меня! Идти самъ не могу… — точно извинялся тотъ.
— Вонъ-вонъ они!.. — радостно крикнулъ солдатъ около.
Вдали, въ цѣломъ маревѣ сѣрыхъ стволовъ, смутно и неопредѣленно замелькало что-то… Огонь оттуда разгорался не на шутку…
— Эхъ, штыками-бы!..
— Егеря! — точно угадалъ ихъ желаніе генералъ. — Ну-ка, выбейте мнѣ ихъ!..
Съ крикомъ «ура» — рота бросилась туда; ее встрѣтилъ залпъ изъ-за пней… Кошенко, хоть ему никто не приказывалъ, поскакалъ тоже туда. Стрѣляли и спереди, и сверху…
— Какъ птицы, негодяи, въ деревьяхъ засѣли… — замѣтилъ незнакомый офицеръ, ласково улыбаясь Кошенкѣ.
Смутныя фигуры стали еще смутнѣе… Скоро и совсѣмъ пропали… Но зато съ другой стороны началось то-же. Отбились тамъ, — врагъ перекинулся опять сюда. Казалось, что онъ повсюду… Чѣмъ дальше, тѣмъ было хуже… Уже въ цѣпи очень порѣдѣло у насъ. Оттуда выбыло немало народу… Послали туда новыхъ солдатъ, но чеченцы еще болѣе усилили огонь. Скоро и этихъ оказалось недостаточно… Раненыхъ было уже много… Горцы, очевидно, замѣтили уронъ, понесенный нами, потому что не успѣли еще очнуться наши, какъ казавшійся недвижнымъ лѣсъ вдругъ ожилъ, воскресъ… Точно изъ-подъ земли поднялись со всѣхъ сторонъ остервенѣлые бойцы… Замелькали всадники, съ вершинъ деревьевъ сползли внизъ пѣшіе чеченцы, засверкали шашки и кинжалы, еще мгновеніе, — и вдругъ въ лѣсу раздались повсюду дикіе крики, гиканіе, какой-то ревъ проклятій. Свалка на минуту отбросила цѣпь назадъ. Юный Кошенко не взвидѣлъ свѣта. Онъ вдругъ бросился впередъ и самъ не понимая, въ чемъ дѣло, увидѣлъ себя скачущимъ съ двумя какими-то чеченцами. Тѣ вѣрно, тоже оторопѣли и не трогали его… Къ счастью юноши, откуда ни возьмись десятка два казаковъ. Они вихремъ пронеслись наперерѣзъ. Кошенко замѣтилъ только, какъ одинъ изъ чеченцевъ ткнулся почему-то носомъ въ шею лошади, а другой — откинулся назадъ… Кто-то схватилъ лошадь молодого прапорщика подъ узды и повернулъ ее обратно…
— Куда, — зачѣмъ? — самъ не понимая, въ чемъ дѣло, спрашивалъ онъ.
— Туда нельзя, ваше благородіе. Тамъ они васъ, какъ барана, зарѣжутъ.
Не успѣли вернуться они, — бой уже закипѣлъ по всей линіи. Казалось, что въ пустынномъ дотолѣ лѣсу самыя деревья рождали враговъ. Они вдругъ являлись справа, слѣва, впереди и сзади. Особенно они налегали на арріергардъ. Прорвавъ въ одномъ мѣстѣ цѣпь, они накинулись на обозъ и стали его грабить. Но тутъ въ нихъ уже выровнявшіяся горныя орудія брызнули такимъ градомъ картечи, а очнувшіяся линейныя роты и егеря такъ дружно ударили въ штыки, и такое «ура» молодецкое и бѣшеное крикнули прямо въ лица врагамъ, что чеченцы вдругъ, какъ явились, такъ и исчезли…
— Что это, что это? — оторопѣло повторялъ Кошенко.
— Чего вы дивитесь[3]? — повернулся къ нему казакъ.
— Помилуйте… Что-жъ это? Точно въ театрѣ… Гдѣ они?
— Чеченцы-то?
— Ну, да. Были — и нѣтъ. Вѣдь ихъ тутъ больше тысячи навѣрное, — куда-же они спрятались?
— А ужъ такая у нихъ подлая повадка.
Дѣйствительно, лѣсъ точно умеръ… Только нашъ отрядъ съ нѣсколькими ранеными и убитыми… Стволы старыхъ дубовъ, орѣшниковъ и каштановъ. Величавыя вершины сводами вверху — и зловѣщая, что-то сама про себя затаившая тишина… Молча двигается отрядъ впередъ… Чу… опять засвистали свинцовые шмели отовсюду.
— Теперь они во весь лѣсъ стрѣлять будутъ, пока не выйдемъ, — угрюмо ворчитъ казачій офицеръ. — Сами прихилятся[4], только знай себѣ пущаютъ. Подлецъ народъ…
— Прапорщикъ Кошенко! — подозвалъ генералъ.
Тотъ подъѣхалъ.
— Я вами недоволенъ. Только и прощаю вамъ, что ради вашей молодости. Вы чего кидаетесь въ свалку? Кого здѣсь между нами вы думаете храбростью удивить?.. Истинная храбрость заключается для подчиненнаго въ спокойномъ ожиданіи и еще больше, спокойномъ и точномъ исполненіи приказаній. Безразсудство не имѣетъ ничего общаго съ отвагой… Чего вы залетѣли туда?.. Кому принесли-бы вы пользу, если-бы чеченская шашка прогулялась по вашей шеѣ?
Потомъ, замѣтивъ, что юноша сконфузился, генералъ уже ласково продолжалъ:
— Погодите, — еще будетъ время вамъ отличиться. Это сегодня дѣтская забава, — серьезное ждетъ впереди… Тогда я васъ самъ пошлю!
Что-то просвистало у самаго уха Кошенко, и онъ невольно наклонился…
— Знакомая? — спросилъ его генералъ. — Пуля-то «знакомая»?.. А вотъ нагибаться не слѣдуетъ и напрасно, главное! Потому что, если ужъ просвистала, значитъ, — опасность прошла… Ну, поѣзжайте съ Богомъ!
Чеченцы теперь били со всѣхъ деревьевъ, за каждымъ пнемъ, казалось, сидѣлъ, притаившійся врагъ, и Кошенкѣ отовсюду чудилось направленныя на него дула… «Неужели я такой трусъ? — соображалъ онъ про себя, замѣчая, какъ его лошадь пугливо и осторожно поводитъ глазами въ сторону, откуда налетаютъ эти свинцовые шмели. — Неужели я трусъ?.. Вѣдь это ужасно, ужасно!..»
А корабль-отрядъ все плылъ да плылъ впередъ посреди враждебнаго моря… Онъ все разрѣзывалъ, куда ни приходилъ, и нигдѣ не оставлялъ слѣда, гдѣ прошелъ… Позади смыкалися тѣ-же бѣшеныя волны!.. Ни слѣдовъ опустошенія, ни слѣдовъ покорности… только тотъ клочекъ земли, гдѣ стоялъ отрядъ, былъ нашъ, — стоило ему сойти, и кончено… Волны народныхъ ополченій заливали его отовсюду…
Зловѣще молчалъ казавшійся мертвеннымъ лѣсъ… Тихо плылъ корабль къ намѣченной цѣли…