Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/Корабль в бурю
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. |
| ← Есть нечего! | Кавказские богатыри — Корабль в бурю | Поход → |
| Источник: Немирович-Данченко В. И. Кавказские богатыри. Часть третья. Победа! — М.: Издание редакции журналов «Детское чтение» и «Педагогический листок», 1902. — С. 5. |
Тихи и пустынны теперь суровые горы надолго задремавшего Кавказа… Безлюдны жалкие руины аулов, гордо сидевших когда-то на самом темени его великанов… Один ветер уныло свищет, врываясь в зияющие как глазные впадины в черепе окна пустых саклей и в бойницы башен. Мало-помалу рушатся минареты и купола мечетей, и только порою волки ищут в них пристанища от непогоды, да совы и филины прячутся от света там, где ещё так недавно величалось правоверными чудное имя Аллаха и его пророка… Пустынны тропинки ведущие к этим орлиным гнёздам, — не слышится на их кремнях звонкая иноходь кабардинского коня… Безмолвие в ущельях, пропадают сады, с такими усилиями целыми веками взращавшиеся чуть не на голом камне… Всякая ползучая, цепкая поросль глушит драгоценное дерево, и только по вечерам, точно эхо старых былей или отзвучие давно забытой песни, — вдруг на вас пахнёт благоуханием цветов, взлелеянных когда-то горскими красавицами… Дичает край, бывший ареною эпических подвигов старых кавказцев, школою для боевых сил целой России… Печально рисуются на его тёмно-голубых небесах силуэты средневековых построек… Молчит всё вокруг… И только в отдалённых захолустьях Турции — за дымным мангалом — потомки изгнанных нами горных рыцарей передают из уст в уста сказания о дивном, навеки потерянном для них крае… Поют его яркие песни девушки, проданные в гаремы, рассказывают его легенды юноши — в дворцах Стамбула… А сама их родина — угрюмо безмолвствует как могила, к которой всеми дорогими близкими людьми уже забыт путь, и глушит его дикая поросль, и только усталый зверь знает, где лежит никем не оплаканный надгробный камень… Не то было в эпоху, описываемую нами… Вся эта страна от моря и до моря кипела жизнью и боевою деятельностью, везде на седловинах и утёсах гор сидели многолюдные аулы. В саклях, похожих на башни, росли храбрые джигиты, предпочитавшие смерть рабству и унижению… На отвесах, над безднами, над прохладными ущельями змеились тропинки, по которым проносились из конца в конец удивительные всадники… Внизу — поэтическою дрёмою стояли леса. По окраинам — выдвинутые нами вперёд — шумно, весело и бесстрашно жили казачьи станицы, хмурились сторожевые бастионы и крепости… И часто отсюда, в самую глубь немирного края как смелые корабли, рассекающие море, шли небольшие отряды… Кругом бешено подымались волны народных ополчений… С неудержимою стремительностью они набрасывались на борта и на нос этого корабля, с высоты над ним небесными громами раздавались тысячи выстрелов. С каждого утёса невидимые враги встречали отважных пловцов молниями, а корабль-отрядец всё шёл да шёл в даль этого взбешённого моря, в самое сердце воинственного края, разбрасывая бунтующую стихию и оставляя за собою далеко белую пену… Всё шёл да шёл!.. Каждый шаг ему доставался с бою… Каждый день начинался и оканчивался взятием завалов или аулов, пожарищами… Солдаты таяли… Русские могилы росли по пути как указатели его направления, а корабль ещё смелее плыл вперёд и вперёд по неугомонной стихии… И мало-помалу смирялись её оперённые пенистыми гребнями валы; громы стихали, и гасли их молнии!.. Ураган сменялся штилем… Горные кланы приносили повинную, высылали аманатов, и мы останавливались в глубине враждебного края, строили там крепостцу, сажали в ней две или полторы роты, — слабую по численности, но безмерно сильную по духу горсть людей, решительных, смелых и гордых сознанием своей нравственной доблести… Надолго всё смирялось кругом… До нового восстания, до нового газавата… Крепостцы тонули в неукротимой буре народного гнева… Их защитники спокойно умирали, иногда взрывая на воздух себя, чтобы даже обессиленным и раненым им не пришлось бы попасть в позорный плен… Память о таких героях до сих пор ещё живёт на Кавказе, — но новый день с новыми заботами уже глушит её, как глушит руины славных крепостей горная поросль и дикая лоза… Легенды не стало, но вместе с нею ушла и жизнь… Новая не создаётся по щучьему велению, — и, может быть, пройдут ещё века, прежде чем говор весёлых голосов и мелодические звуки песен опять воскресят старые и молчаливые захолустья горного края…
Корабль в бурю… Именно — корабль в бурю…
Таким казалась «экспедиция», как называли тогда, которую, желая спасти Брызгалова, послал прямо в глубь восставшего края смелый Фрейтаг. Добраться до Самурского укрепления берегом, — прошли бы месяцы, и оно бы пало ранее. Проще было через Чечню кинуться в Дагестан на Салты, где на этот раз родился газават, — разнести всё на пути, сжечь дотла аулы, пославшие туда бойцов, на месте Салтов не оставить и камня на камне и заставить таким образом скопище Шамиля опрометью броситься назад на защиту своих очагов и саклей… Недаром горцы, в гимне газавата, просили Аллаха пуще всего беречь остающиеся в аулах семьи мюридов… Удар по этим аулам и семьям был всегда ударом по сердцу, и его не выдерживали бестрепетные рыцари гор… Напротив, они рассеивались тотчас же, как воробьи от холостого выстрела над полем, и каждый всадник стремглав летел к себе, чтобы защитить родных, чтобы стать у порога своей сакли, и, если нельзя отстоять её, то умереть у входа… Пусть враг переступит в неё не иначе как через труп бойца… Малые отряды, чтобы их не раздавили многочисленные горные кланы, должны были бить по воображению, — они это и делали… Русская экспедиция проходила, как циклон, как смерч… Всё гибло при встрече с нею, — и позади оставалась пустыня. Надолго после того враг склонялся и покорно молчал…
Корабль в бурю — в пути уже вторую неделю…
Он перевалил несколько хребтов, покинул много сырых и прохладных ущелий… Прошёл леса, встречавшие его молчаливою дрёмою… В нерукотворённом величии возносились над ним гиганты Кавказского хребта; вершины их тонули в небесах, выдвигая обнажённые чела из густой чащи девственных боров и дубовых пустынь… Некоторые, казалось, скалами подпирали синеву безоблачной тверди. Как полуразрушенные колонны эти утёсы всё выше и выше подымались. Но отряд ещё был внизу. Тишина стояла кругом… Генерал Кузнецов хмурился: безмолвие было здесь зловещим признаком… Солдаты бросались к попутным аулам, оттуда никто не бежал при их виде. Аулы оказывались уже оставленными. Встреча готовилась где-то впереди. Где? Кто мог указать это?.. Безлюдье было призрачно. За отрядом наблюдали тысячи глаз… Со всех высот, со всех утёсов — зоркие бойцы следовали за нашей экспедицией и угадывали путь корабля… Всадники и пешие давали знать о нём тем, кто ждал впереди… Вон на скале мелькнула папаха. Её никто не видел — слишком далека она, — но у горца орлиный глаз… В синеве ущелья он, притаясь, уже рассмотрел авангард. Тихо и осторожно двигается он… Три сотни казаков… Надёжные роты… Несколько горных орудий… Всё сосчитал горец и, пока авангард дальше и дальше уходил по извилинам утонувшего в темноте ущелья, чеченец уже краткими турьими тропами перебежал вперёд… Тут пологий скат. Здесь вся наша экспедиция, весь наш корабль будет на виду, и горец как чайка над морем рассмотрит каждую мачту его, каждую снасть… Солнце бьёт в этот скат; золотистым туманом лежит на нём свет, тыльный для сторожевого чеченца. Золотистым туманом, в котором нежно и мягко обрисовываются голубые тени рытвин, оврагов, складок выступивших горбин… Авангард показался здесь… Точно маленькое пятно тень от случайно набежавшей на небо тучки… Пятно это всё движется и движется. Несколько раз в нём точно полымя блеснуло, — горец угадал под солнцем медь горных орудий, лёгким отвесом чешуи какой-то чудятся штыки… А вон другая уже большая тень — это движутся главные силы — колонна экспедиции… Тут уже горец весь перешёл в глаза… Он зорким оком одолевает пространство и часто угадывает то, что недоступно ему рассмотреть… Он считает роты и сотни… За нею, за этою главною силою набега медленно ползёт подвижный парк… Транспорт… Обозы… Всё заметил и запомнил горец, ни одна телега, ни одна пушка не укрылась от него… Теперь весь отряд на склоне горы… Вес отряд под светом… Вон арьергард… Две роты… Казаков там нет… Вон по бокам — особые колонны, охраняющие главную, прикрывающие её… Непрерывные цепи от авангарда до арьергарда точно ожерельем охватили отряд… Кавалерия зачем-то выехала вперёд и веером раскинулась… Горец наметил себе одного драгуна, подъехавшего слишком близко к сакле, на которой он засел как коршун… Наметил, приложился… Да вдруг почему-то раздумал и прочь отвёл ружьё, а сам сполз скорее вниз на противоположную сторону от отряда, нашёл под утёсом своего стреноженного коня, кошкой в седло вскочил и взвился птицей по неприступным, казалось, местам, — дать знать кому надо о всём, что он увидел, о чём он догадался и что сообразил.
— Место открытое… Спокойно идти… — заметил молоденький адъютант, ехавший позади генерала, товарищу, старому добродушному казачьему офицеру.
Тот сплюнул в сторону… Скосил глаз к юноше и мигнул ему.
— Чего вы это?..
— Так… Лесок от видите… Ишь махонький…
— Ну?..
На противоположном скате лес стоял щетинкой… Казался изумрудным под этим солнцем. К нему со всех сторон примыкали утёсы.
— Там, будьте благонадёжны… нас встретят…
— Кто… Кому встретит?
— Воны[1] встретют… Гололобь самая… Только мы туда носом, — сейчас начнётся. Я их знаю, азиатов…
— Ну, это вам так кажется… Вы подумайте, какая тишина…
— А вы полюбуйтесь-ка на этих птиц…
Над лесом, действительно, реяли птицы.
— Коли, не глядя на жару, они не садятся, — значит им там, в лесу, неспокойно. Уж, как пить дать, встретют. Сидят они там в завалах.
— Надо бы генералу сказать…
— А вы думаете, ён глупей меня, — не видит… Небось, уже мозгует, как и что…
И действительно… Точно, чтобы оправдать лестное о себе мнение офицера, — тот вдруг обернулся.
— Кошенко! Прикажите, чтобы подтянули орудия… Казаков веером вперёд… Авангарду быть наготове… Его подлецы эти без выстрела пропустят… Боковым колоннам не зевать… Цепям смотреть в оба. Да пошлите туда Кыштымского… Он молодец и знает их природу… Арьергарду — собраться в кулак… У всех ли там заряды в исправности? Эти разбойники прежде всего на него набросятся.
Юноша летит исполнить приказание, а сам про себя думает: «У страха глаза велики… Перепугались наши старики. Тишина такая. Кто из горцев может ещё думать о чём-нибудь в такую жару!..»
Но вот у самой опушки леса мелькнула какая-то красная точка. Мелькнула и исчезла… Офицер сообразил, в чём дело… Очевидно, высматривали русских оттуда… Ну, значит, надо быть готовым… Это было для него — первое дело. Он только что приехал на Кавказ и «горел желанием сразиться»[2]. Так он читал об этом у Марлинского и весь был в трепете и лихорадке ожидания…
— Слава Богу, слава Богу, слава Богу!.. — повторял он про себя. — Только бы оказаться молодцом… Господи — помози!.. Так, кажется… Ах, жаль, нет особой молитвы на это… Вот ведь не учили в корпусе…
Лес молчал…
Словно замершие в свете и зное стояли старые вековые деревья… Кое-где солнечные лучи проникали сквозь листву и целыми водопадами изумрудного блеска падали в зелёную траву… Казалось, всё задумалось кругом… Или ждало?.. Чего?.. Тайною веяло отовсюду: и от этих вершин, и от серых корявых стволов, и от далей, где они сливались в сквозное марево… Тайной, которая или уже совершилась, или ещё должна была совершиться.
Тихо и осторожно вошёл сюда авангард… Всадники рассыпались впереди и по сторонам и, пробираясь сквозь чащу, пристально всматривались в глубину леса. Но там ничего не было. Кошенко даже успокоился. «Это у старых кавказцев бывает. Они иногда преувеличивают опасность», и, странное дело, только что он хотел боя, ждал его, искал ощущений, казавшихся такими заманчивыми на корпусной скамье, а тут вдруг обрадовался, да как!.. Счастливою волною что-то прилило к сердцу, и он даже заломил фуражку набок, совершенно так же, как это он видел у одного штабного… Авангард уже весь в лесу… Маленькая дистанция, и в его суровую дрёму вступает главная колонна… генерал супится: ему не по душе это зловещее молчание векового бора.
— Уж начинали бы скорей, прохвосты! — ругался он, глядя вправо и влево.
Все боковые цепи вошли в тень старых орешников… Солдаты едва пробираются между деревьями и в кустарнике… Чу!.. Что это?.. Около просвистало что-то… И щёлкнуло в стороне, будто толстый и сухой сук обломился… Именно, сухо щёлкнуло… Опять снова что-то треснуло, и опять жужжит свинцовая пчела…
— Ну-ка, стрелки… Брызните!..
Скоро лес, казалось, весь наполнился этими свинцовыми пчёлами и шмелями. Щёлкало и трещало отовсюду… И спереди, и с боков, и позади… Неприятеля не было видно… Где он? Кошенко тщетно всматривался, пока пуля не задела козырька его фуражки.
— Э, чёрт! — сорвалось у него.
— Что, братику? — спросил его казак.
— Да фуражку попортило.
— Ну, за нос-то козырьком поплатиться хоть куда… А то бы вдруг вас всякой красоты лишили… Тоже и без носу вашему брату, адъютанту, ох нехорошо!
Пуля с противным чмоканьем шлёпнулась где-то близко-близко… И Кошенко вдруг сообразил, что это в лошадь не в меру шутливого казака… Та взвилась, потом опустилась на ноги и зашаталась… — «Ну, ещё чего!» — вытянул тот её нагайкой… Лошадь тряхнула ушами и опять пошла, только у шеи — красная полоса крови побежала… В авангарде было всё тихо. Авангард шёл, точно его заколдовал кто-то от опасности, зато позади — перестрелка разгоралась на славу. Там, казалось, каждый листок дерева трещал, самый воздух обращался в сплошной свинцовый дождь… Были уж и раненые… Двое убитых… Один — в висок, другой — в сердце… А неприятеля никто ещё не видел… Откуда он бьёт наших? Все глаза обращались пристально и пытливо туда, откуда летели эти шмели, но там серели всё те же корявые стволы леса… Один из солдат заметил движение в ближайшей вершине дерева, — приложился и спустил курок. Огнем брызнуло из ружейного дула, и тотчас же грузно, нелепо взмахнув руками, шлёпнулся оземь громадный оборванный чеченец… Он приподнялся, было, на локтях, но упал опять… Кошенко стороною объехал его. На носилках уже несли раненого офицера.
— В ногу меня! Идти сам не могу… — точно извинялся тот.
— Вон-вон они!.. — радостно крикнул солдат около.
Вдали, в целом мареве серых стволов, смутно и неопределённо замелькало что-то… Огонь оттуда разгорался не на шутку…
— Эх, штыками бы!..
— Егеря! — точно угадал их желание генерал. — Ну-ка, выбейте мне их!..
С криком «ура» — рота бросилась туда; её встретил залп из-за пней… Кошенко, хоть ему никто не приказывал, поскакал тоже туда. Стреляли и спереди, и сверху…
— Как птицы, негодяи, в деревьях засели… — заметил незнакомый офицер, ласково улыбаясь Кошенко.
Смутные фигуры стали ещё смутнее… Скоро и совсем пропали… Но зато с другой стороны началось то же. Отбились там, — враг перекинулся опять сюда. Казалось, что он повсюду… Чем дальше, тем было хуже… Уже в цепи очень поредело у нас. Оттуда выбыло немало народу… Послали туда новых солдат, но чеченцы ещё более усилили огонь. Скоро и этих оказалось недостаточно… Раненых было уже много… Горцы, очевидно, заметили урон, понесённый нами, потому что не успели ещё очнуться наши, как казавшийся недвижным лес вдруг ожил, воскрес… Точно из-под земли поднялись со всех сторон остервенелые бойцы… Замелькали всадники, с вершин деревьев сползли вниз пешие чеченцы, засверкали шашки и кинжалы, ещё мгновение, — и вдруг в лесу раздались повсюду дикие крики, гиканье, какой-то рёв проклятий. Свалка на минуту отбросила цепь назад. Юный Кошенко не взвидел света. Он вдруг бросился вперёд и сам не понимая, в чём дело, увидел себя скачущим с двумя какими-то чеченцами. Те верно, тоже оторопели и не трогали его… К счастью юноши, откуда ни возьмись десятка два казаков. Они вихрем пронеслись наперерез. Кошенко заметил только, как один из чеченцев ткнулся почему-то носом в шею лошади, а другой — откинулся назад… Кто-то схватил лошадь молодого прапорщика под узды и повернул её обратно…
— Куда, — зачем? — сам не понимая, в чём дело, спрашивал он.
— Туда нельзя, ваше благородие. Там они вас как барана зарежут.
Не успели вернуться они, — бой уже закипел по всей линии. Казалось, что в пустынном дотоле лесу самые деревья рождали врагов. Они вдруг являлись справа, слева, впереди и сзади. Особенно они налегали на арьергард. Прорвав в одном месте цепь, они накинулись на обоз и стали его грабить. Но тут в них уже выровнявшиеся горные орудия брызнули таким градом картечи, а очнувшиеся линейные роты и егеря так дружно ударили в штыки, и такое «ура» молодецкое и бешеное крикнули прямо в лица врагам, что чеченцы вдруг, как явились, так и исчезли…
— Что это, что это? — оторопело повторял Кошенко.
— Чего вы дивитесь[3]? — повернулся к нему казак.
— Помилуйте… Что ж это? Точно в театре… Где они?
— Чеченцы-то?
— Ну, да. Были — и нет. Ведь их тут больше тысячи наверное, — куда же они спрятались?
— А уж такая у них подлая повадка.
Действительно, лес точно умер… Только наш отряд с несколькими ранеными и убитыми… Стволы старых дубов, орешников и каштанов. Величавые вершины сводами вверху — и зловещая, что-то сама про себя затаившая тишина… Молча двигается отряд вперёд… Чу… Опять засвистали свинцовые шмели отовсюду.
— Теперь они во весь лес стрелять будут, пока не выйдем, — угрюмо ворчит казачий офицер. — Сами прихилятся[4], только знай себе пущают. Подлец народ…
— Прапорщик Кошенко! — подозвал генерал.
Тот подъехал.
— Я вами недоволен. Только и прощаю вам, что ради вашей молодости. Вы чего кидаетесь в свалку? Кого здесь между нами вы думаете храбростью удивить?.. Истинная храбрость заключается для подчинённого в спокойном ожидании и ещё больше, спокойном и точном исполнении приказаний. Безрассудство не имеет ничего общего с отвагой… Чего вы залетели туда?.. Кому принесли бы вы пользу, если бы чеченская шашка прогулялась по вашей шее?
Потом, заметив, что юноша сконфузился, генерал уже ласково продолжал:
— Погодите, — ещё будет время вам отличиться. Это сегодня детская забава, — серьёзное ждёт впереди… Тогда я вас сам пошлю!
Что-то просвистало у самого уха Кошенко, и он невольно наклонился…
— Знакомая? — спросил его генерал. — Пуля-то «знакомая»?.. А вот нагибаться не следует и напрасно, главное! Потому что, если уж просвистала, значит, — опасность прошла… Ну, поезжайте с Богом!
Чеченцы теперь били со всех деревьев, за каждым пнём, казалось, сидел, притаившийся враг, и Кошенко отовсюду чудилось направленные на него дула… «Неужели я такой трус? — соображал он про себя, замечая, как его лошадь пугливо и осторожно поводит глазами в сторону, откуда налетают эти свинцовые шмели. — Неужели я трус?.. Ведь это ужасно, ужасно!..»
А корабль-отряд всё плыл да плыл вперёд посреди враждебного моря… Он всё разрезывал, куда ни приходил, и нигде не оставлял следа, где прошёл… Позади смыкались те же бешеные волны!.. Ни следов опустошения, ни следов покорности… Только тот клочок земли, где стоял отряд, был наш, — стоило ему сойти, и кончено… Волны народных ополчений заливали его отовсюду…
Зловеще молчал казавшийся мертвенным лес… Тихо плыл корабль к намеченной цели…