Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/Газават/ДО
| ← Джамаатъ | Кавказскіе богатыри — Газаватъ | Степанъ Груздевъ → |
| Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть первая. Газаватъ. — М.: Типографія А. И. Мамонтова, 1902. — С. 24. |
Солнце стояло уже посреди неба, обдавая все внизу своимъ палящимъ зноемъ. Далеко, далеко, куда только проникли взоры, — тянулись причудливыя вершины Аварскихъ горъ. Долины между ними затянуло свѣтомъ. Грохотъ горныхъ потоковъ, ревъ водопадовъ, заглушавшіе все по ночамъ и на разсвѣтѣ, теперь притаились. Два или три раза среди общаго молчанія утомленной зноемъ природы, раздавались внизу выстрѣлы, но на нихъ никто не обращалъ вниманія. Какой-то пернатый хищникъ, раскинувъ громадныя, темныя крылья, ринулся въ одну изъ саклей и, выхвативъ съ ея двора курицу, взвился съ нею опять въ головокружительную высоту. Кабардинскій князь взялъ было ружье у своего нукера, да Джансеидъ остановилъ его.
— Ради Аллаха! Что ты дѣлаешь?
— А что? — удивился тотъ, недовольный тѣмъ, что ему помѣшали.
— Развѣ ты не знаешь нашего адата?
— У лезгинъ на все адаты!
— Это старый. Не у насъ однихъ! И по всей Чечнѣ его соблюдаютъ: когда старики передъ лицомъ Аллаха совѣщаются въ мечети, никто не смѣетъ стрѣлять въ аулѣ.
Уздень передалъ ружье слугѣ и нахмурился.
— Долго ли они будутъ еще болтать. Нѣтъ, у насъ не такъ: нашъ джамаатъ передъ всѣмъ народомъ.
Но онъ не кончилъ: двери мечети растворились.
Всѣ жадно устремили туда горѣвшіе страстнымъ любопытствомъ взоры.
«Что-то покажется въ дверяхъ: вынесутъ ли муталлимы саблю или выйдутъ съ пустыми руками?»
Съ кровель поднялись женщины. Въ эту торжественную минуту онѣ забыли осторожность, и чадры сами спали съ нихъ… Вдругъ вся площадь точно ахнула… Въ темнотѣ изъ мечети показался самъ мулла Керимъ. Его никто не поддерживалъ, онъ шелъ по-юношески легко и въ правой рукѣ высоко держалъ обнаженную саблю. И не успѣлъ еще онъ ступить на накалившіеся каменья площади, какъ молодежь выхватила изъ-за поясовъ пистолеты, у кого были — скинули ружья изъ-за спины, и весь аулъ, казалось, затрепеталъ на темени утеса отъ оглушительной трескотни безпорядочныхъ выстрѣловъ. Подъ этотъ грохотъ старики выходили изъ мечети. Гассанъ шелъ позади, печальный, сумрачный. Мнѣніе его не одержало верхъ. Онъ зналъ русскихъ и предвидѣлъ гибель родного аула. Залпы вверху отдались въ долинахъ. Въ скалахъ все, что оставалось дома, выскочило на крыши и оттуда снизу тоже стало посылать выстрѣлы въ бездонную синь огневого неба. Съ окрестныхъ утесовъ всполошились спавшіе совы и филины, отдыхавшіе кречеты и соколы. Все это со-слѣпа поднялось вверхъ, и долго жалобные крики встревоженныхъ пернатыхъ разбойниковъ неслись съ высоты въ узкія улицы аула. Издалека другіе аулы съ другихъ вершинъ отозвались такими же выстрѣлами. Тамъ поняли, въ чемъ дѣло, и точно привѣтствовали отовсюду вспыхнувшій въ Салтахъ газаватъ. Сегодня весь Дагестанъ, такимъ образомъ, узналъ о священной войнѣ и сталъ снаряжать узденей на битву.
Одни только аулы казикумухцевъ[1] остались равнодушны. Впрочемъ, нѣтъ: всѣ ихъ жители поспѣшно собирались домой и соображали, какъ бы имъ дать знать «урусу», что они не причемъ въ общемъ безуміи своего народа.
Лаки — купцы и промышленники. Они, какъ разносчики и ремесленники, бродятъ повсюду.
«Подними любой камень и ты подъ нимъ найдешь лака, — говорятъ лезгины. — Если не застанешь его, то поколоти мѣсто, гдѣ онъ сидѣлъ». Такъ непріязненно дагестанцы относятся къ продавшемуся шайтану казикумухцу.
Еще не успѣли старики выйти изъ мечети, какъ молодежь къ ея порогу приволокла за рога черныхъ барановъ.
Война была объявлена, — поэтому бѣлые не годились для сегодняшняго торжества. Одного за другимъ подводили животныхъ къ джаміи. Мутталлимы должны были держать ихъ за рога, а лезгины однимъ ударомъ шашки рубили имъ головы. Удачные удары возбуждали общій восторгъ, неудачные — насмѣшки… Быстрѣе молніи взвилась шашка Джансеида, и черная, кудлатая голова барана покатилась на плиты… Кровь его облила порогъ мечети.
— Хорошо, джигитъ! Руби такъ русскія головы… Хвала твоему отцу, да возрадуется его душа!.. Въ твоей саклѣ всегда будетъ достатокъ. Горе твоимъ врагамъ!
Бѣдному Селиму не повезло.
Своего барана онъ обезглавилъ съ трехъ разъ. Общій смѣхъ пошелъ по всей площади.
— Эй, Селимъ! — кричали ему, — ты бы остался дома холсты ткать, съ нашими женщинами, да чужихъ ребятъ няньчить.
— Селимъ по ошибкѣ носитъ черкеску.
Весь блѣдный стоялъ онъ, опустивъ голову. По горскому обычаю онъ не смѣлъ сердиться въ такую минуту.
Джансеидъ вступился за друга, замѣтивъ слезы на глазахъ Асланъ-Козъ.
— Чего вы напали на него? Виноватъ онъ развѣ, что у него шашка зазубрилась. Нашимъ шашкамъ давно вѣдь не было дѣла. Не мудрено! Не опускай головы, Селимъ. Я сейчасъ приведу тебѣ новаго барана. Только возьми мою шашку и оставь ее себѣ.
Но раньше, чѣмъ онъ пошелъ за животнымъ, Асланъ-Козъ крикнула сверху:
— Я сама приведу его, погодите. Селимъ всѣмъ вамъ докажетъ, что не у него, а у васъ пряжи въ рукахъ.
Молодой человѣкъ вспыхнулъ и оправился, услышавъ голосъ невѣсты, такъ смѣло вступившейся за него. Не прошло нѣсколькихъ минутъ, — какъ она сама показалась на площади, едва волоча за рога обреченную жертву.
— Я встану рядомъ. И если тебѣ не удастся, — умру отъ стыда! — шепнула она на ухо Селиму.
— Джансеидъ, спасибо тебѣ! Возьми свою шашку назадъ.
— Оставь, оставь ее, она лучше твоей.
— Я покажу этимъ эшакамъ[2], — презрительно окинулъ Селимъ всю площадь, — что моя сила не на кончикѣ языка. Не надо мнѣ шашки, у меня и кинжалъ исполнитъ ту же службу. Держи за рога, Асланъ-Козъ.
А самъ на мгновеніе зажмурился.
— Алла, Алла! — про себя прошепталъ онъ. — Если мнѣ не удастся, я вторымъ ударомъ себя принесу тебѣ въ жертву.
Весь блѣдный, онъ замахнулся, — и разрубленное животное, обливаясь кровью, рухнуло на камни площади.
Все кругомъ дрогнуло отъ восторга: обезглавить крупнаго барана однимъ ударомъ кинжала считалось самымъ мастерскимъ дѣломъ. Асланъ-Козъ не выронила отрубленной башки. Она удержала ее, высоко поднимая надъ собою и не замѣчая, что кровь каплетъ прямо на ея шелковый башметъ.
— Слава Селиму! — восторженно кричала молодежь.
Джансеидъ съ радостной гордостью смотрѣлъ на пріятеля.
Въ такой торжественный день нечего было беречь дорогого въ лезгинскихъ аулахъ дерева.
Мальчишки натаскали его на площадь, женщины принесли большіе чугунные котлы. Дѣвушки побѣжали внизъ къ потоку за водою…
Старики усѣлись подъ деревомъ въ ожиданіи общаго пира.
Только мулла Ибраимъ не успокоился. Онъ спросилъ у Керима:
— Гдѣ у васъ русскій этотъ, плѣнный аскеръ?
— Внизу.
— Пойдемъ туда. Мнѣ надо убѣдить его спасти свою душу и тѣло. Онъ храбрый джигитъ.
— Я уже пробовалъ. Обѣщалъ ему саклю.
— Что же онъ?
— Подлая собака, въ глаза мнѣ плюнулъ. Пойдемъ, можетъ быть, сердце гяура не устоитъ передъ твоею мудростію.
И оба старика пошли по ступенямъ крутой улицы, внизъ, къ лачугѣ русскаго плѣннаго.