Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/В завалах/ДО
| ← Походъ | Кавказскіе богатыри — Въ завалахъ | Бой въ облакахъ → |
| Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть третья. Побѣда! — М.: Изданіе редакціи журналовъ «Дѣтское чтеніе» и «Педагогическій листокъ», 1902. — С. 23. |
Только черезъ нѣсколько дней нашъ отрядъ вступилъ въ Дагестанъ… Совсѣмъ иная природа раскидывалась кругомъ. Не было лѣсовъ, свѣжею тѣнью ласкающихъ Чеченскія низины, не было пологихъ скатовъ, по которымъ все-таки легко было двигаться солдатамъ. Настоящій разбойный край пошелъ, пересѣченный, изрытый оврагами, весь перерѣзанный ущельями, надъ которыми горы громоздились на горы, скалы на скалы… Каменный хаосъ царилъ кругомъ, пугая непривычное воображеніе. Тутъ все тянулось въ высоту, и тропки ложились головокружительными зигзагами надъ страшными безднами. Аулы взбирались въ поднебесье, оспаривая у орловъ ихъ недоступныя гнѣзда… Сама природа позаботилась такъ защитить доступы къ нимъ, что снизу казалось невозможнымъ добраться до первыхъ саклей, а добравшись и глядя сверху, дѣлалось непонятно, какимъ образомъ безъ птичьихъ крылъ удалось это! Только мѣстами по рвамъ и оврагамъ, гдѣ змѣились въ вѣчной тьмѣ холодные потоки, росли вѣковые лѣса, переплетались своими чашами. Даже дикому кабану надо было сначала прорѣзать себѣ выходъ острыми клыками, а потомъ уже ринуться къ потоку… Стояла мертвая тишина, нарушавшаяся грохотомъ обваловъ… Уже нельзя было идти какъ въ Чечнѣ — ни цѣпямъ, ни боковымъ колоннамъ не было мѣста… Въ Дагестанѣ и авангардъ, и главный отрядъ, и арріергардъ вытягивались гуськомъ, а справа и слѣва притаившіеся за скалами, обломками утесовъ, за гребнями, трещинами и рвами били на выборъ изъ мѣткихъ ружей отчаянные полудикари, обрекшіе себя, по обѣту, вѣрной смерти. Русскіе, одолѣвая невозможныя препятствія, кидались на горцевъ и оставляли одни трупы, но за каждый такой приходилось платиться десятками солдатъ… Тутъ горная война выходила изъ предѣловъ дѣйствительности и дѣлалась легендой. Часто, заранѣе простившаяся съ жизнью, горсть мюридовъ садилась въ какую-нибудь башню на горной тропѣ и на цѣлые часы задерживала движеніе экспедиціи. «Рыцари» горъ отстрѣливались, почти ни одной пули не выпуская даромъ. Они били нашихъ — и дорого продавали жизнь. Когда солдатамъ, наконецъ, удавалось ворваться въ подобное каменное гнѣздо, мюриды съ громкимъ и восторженнымъ пѣніемъ знаменитаго «гимна смерти» кидались въ шашки, кинжалы, и часто, только перебивъ фанатиковъ, наши съ изумленіемъ видѣли, какая жалкая шайка храбрецовъ сумѣла преградить намъ дорогу и вырвала у насъ столько жертвъ. Дагестанцы боролись не по-чеченски, они не прятались въ засады. Эти богатыри горныхъ клановъ дрались лобъ въ лобъ, лицомъ къ лицу, грудь съ грудью. Такого чуднаго боевого матеріала не существовало нигдѣ, и даже озлобленные солдаты отдавали имъ должную справедливость. Каждый пунктъ края находился подъ наблюденіемъ опытнаго военнаго муртазегита, которому подчинялись составлявшіе зерно всякаго отряда мюриды. Важнѣйшіе завалы, башни ауловъ и мостовъ были непремѣнно отмѣчены ихъ значками. Муртазегитъ, какъ паладинъ родовыми гербами, гордился ими и умиралъ подъ ними спокойно, зная, что онъ теряетъ только жизнь, но спасаетъ то, что для дагестанца было гораздо важнѣе, — честь… «Обо мнѣ будутъ пѣть баяны моего аула! — говорили они въ агоніи, — и на ихъ угрюмыхъ лицахъ отражалась при этихъ словахъ счастливая улыбка. — Что смерть? Она открываетъ намъ двери рая, она его привратникъ!..» И они весело шли ей навстрѣчу.
Отрядъ, движеніе котораго по Чечнѣ мы уже видѣли, вступивъ въ Дагестанъ, тотчасъ-же принялъ всѣ мѣры предосторожности, не нужныя въ другихъ горахъ. Выслали впередъ пластуновъ, всюду, гдѣ можно было раскинуть разъѣзды, — разбросали лучшихъ казаковъ. По ночамъ на высотахъ горъ, давая отъ вершины къ вершинѣ грозную вѣсть о приближеніи русскихъ, вспыхивали заготовленные горцами столбы, обернутые соломой… Аулы, какъ орлиныя гнѣзда въ высотѣ, готовились къ оборонѣ, но, замѣтивъ, что отрядъ минуетъ ихъ, тотчасъ-же посылали всадниковъ ему навстрѣчу. Наши рѣшили не дѣйствовать по мелочамъ и направить главный ударъ въ самое сердце края и потому не останавливались передъ этими горстями слѣпившихся бѣлыхъ саклей, высматривавшихъ сверху движеніе врага. Отрядъ много уже оставилъ такихъ орлиныхъ гнѣздъ за собою…
— Кажется, пока-что, пройдемъ благополучно! — соображалъ по своему Кошенко, уже считавшій себя знатокомъ горной войны.
— А вотъ погодите! — загадочно отвѣчалъ ему казачій офицеръ, все суровѣе и суровѣе хмурившій сѣдыя брови…
— Чего годить?.. Вонъ аулы, если-бы хотѣли, — могли-бы устроить намъ хорошую встрѣчу… А до сихъ поръ — нигдѣ еще…
— Скоро Ильгеринскіе лѣса пойдутъ… Есть тутъ такое подлое мѣсто — скалы, и на скалахъ лѣсъ. Тогда и увидите…
И дѣйствительно, сверху, съ одной изъ занятыхъ нашихъ отрядомъ высотъ, мы увидѣли, наконецъ, эти знаменитые лѣса… Тутъ хаосъ скалъ былъ охваченъ отовсюду хаосомъ сплошной растительности. Точно она хотѣла заполонить утесы и, если нельзя расколоть и разрушить ихъ своими могучими корнями, то хоть такъ покрыть ихъ ползучею зеленью, цѣпкими стволами и вѣтвями, чтобы никто не видѣлъ подъ ними голаго камня. Подъ этимъ лѣсомъ и скалами съ гнѣвнымъ шумомъ пробивался потокъ, забравшій яростную пѣну на самое темя утесовъ, выбившихся-таки изъ зелени. Онъ гремѣлъ въ тѣснинѣ, ворочалъ камни, павшіе на его пути, разливался въ болѣе широкомъ ущельѣ, подмывая его отвѣсные скаты, и нигдѣ не отражалъ солнца, потому-что сквозь эту дебрь они ни однимъ лучомъ не могло къ нему пробиться… Сами лезгины называли это мѣсто «проклятымъ». Тутъ царилъ шайтанъ, и Аллахъ посылалъ сюда ангеловъ на гибель гяурамъ только тогда, когда русскій отрядъ показывался напротивъ. Безъ этого горные кланы объѣзжали далеко Ильгеринскій лѣсъ…
Вонъ онъ весь внизу. Грохотъ и ревъ потока оттуда. Зелень и острія скалъ… Все перепутано, перегорожено, сцѣпилось какими-то узлами. Откосъ крутъ, растрескался и расщелился, такъ растрескался и расщелился, что не знаешь, куда завтра, начавъ переходъ черезъ него, поставить ногу… Рвы идутъ зигзагами и встрѣчаются съ другими такими-же. Всюду какіе-то провалы, гдѣ лежитъ туманъ… Тропинки, если и есть, пропадаютъ надъ отвѣсами…
— Отдыхайте, ребята, лучше… Утромъ будетъ дѣло! — слышится по отряду.
— Коли завтра Богъ пронесетъ, — остальное все обладимъ!
— Только-бы Ильгеринскій лѣсъ пройти…
Обойти его нельзя было — направо и налѣво нѣтъ доступныхъ мѣстъ. Къ востоку ущелье съ своимъ потокомъ падали въ бездну, съ запада стѣною подымалась гора, съ которой такой-же потокъ гремѣлъ тонкою струйкою водопада. Впереди за Ильгеринскимъ лѣсомъ, крутой взлетъ стремнины, трудный, какъ и этотъ спускъ… Они заканчиваются въ высотѣ острыми выступами утесовъ. Бывалые люди знали, что за этими выступами — страшная пропасть. Гора оканчивается тамъ, точно ее кто-то срѣзалъ, и за пропастью начинается другая, такая-же… Отъ скалы здѣсь къ скалѣ за пропастью перекинутъ узенькій мостъ, кажущійся отсюда остріемъ ножа. Страшно смотрѣть на него снизу. Неужели придется идти по немъ, одолѣвъ Ильгеринскіе лѣса, идти надъ этимъ чудовищнымъ проваломъ — по ниточкѣ, гдѣ и одинъ человѣкъ помѣщается съ трудомъ, гдѣ нѣтъ ни перилъ, ни парапета… Вонъ горецъ показался на немъ… Страшно, дѣйствительно, страшно! На скалѣ, у входа на мостъ — башня. Дагестанская башня! на мостъ нужно проѣхать подъ ея воротами, за мостомъ у выхода — такая-же…
— Дорого намъ достанутся эти башни! — соображаетъ старый казачій офицеръ. — Очень дорого! Теперь и въ той, и въ другой засѣли мюриды… Ихъ не заставишь отступить, ихъ надо перебить всѣхъ до одного! Только, пока перебьешь, — мы у насъ у самихъ не досчитаемся сотни-другой народу. Особенно та вонъ башня, что позади… Не дай, Боже!.. Жаркій день завтра…
Лагерь стихалъ съ тягостнымъ предчувствіемъ боя, ожидавшагося на утро.
— Никто, какъ Богъ! — говорили солдаты.
— Не въ первой… На то и присягу принимали, чтобы помирать, когда надо!
И, утѣшивъ себя этимъ, спокойно засыпали старые кавказскіе богатыри, такъ спокойно, что, казалось, тутъ нѣтъ никого, и если-бы не силуэты часовыхъ, которымъ сегодня было приказано не перекликаться, то вершина этой горы казалось-бы мертвой и безлюдной…
Луна скупо засіяла подъ самое утро надъ острыми и причудливыми вершинами. Тусклый фантастическій свѣтъ ея мерцалъ на отвѣсахъ. Гдѣ-то въ горныхъ узлахъ свисталъ вѣтеръ, падая роптали потоки… Ярко пылали у ауловъ зажженные соломенные сигналы, передавая все дальше и дальше вѣсть о томъ, что смѣлый врагъ вторгнулся въ считавшееся недоступнымъ сердце Дагестана. Кротко и печально сіяли звѣзды въ высотѣ, сіяли и словно смаргивали слезинки… Имъ было жаль обреченныхъ смерти… Они видѣли души, надъ которыми безпощадная смерть уже остановилась въ грустномъ раздумьѣ…
Чу! послышалась тревожная дробь барабана, тихо начали подыматься солдаты…
Зловѣще сталъ на пути Ильгеринскій лѣсъ… Черною дремою онъ окуталъ ущелье между двумя пустынными каменными горами. Сверху кажется, что это туча припала къ нагрѣтой землѣ и не можетъ оставить ея… Гнѣвно шумитъ и бѣсится потокъ въ чащѣ, реветъ и мечется, точно хочется ему поскорѣе освободиться отъ охватившихъ его отовсюду гранитныхъ объятій… Хаосъ скалъ и деревьевъ все ближе и ближе… Чу! сквозь шумъ потока слышатся и другіе звуки… Это не чечня воровская, что, притаясь, ждетъ врага да норовитъ его расплохомъ взять. Здѣсь лезгины — «рыцари горъ», они не прячутся… Солдаты вслушиваются — воинственная пѣсня койсабулинцевъ все громче и громче, точно рѣзкимъ рисункомъ выдѣляется на однообразномъ фонѣ грохота негодующей воды… Старая пѣсня, знакомая многимъ изъ бойцовъ, бывшихъ уже въ Дагестанѣ!.. Чутко насторожились солдаты. Каждый припоминаетъ, когда и въ какомъ бою онъ ее слышалъ, и рядомъ съ нею изъ безвѣстныхъ и забытыхъ горныхъ могилъ подымаются десятки павшихъ товарищей и, кажется, рядомъ въ ногу идутъ, съ задумавшимися друзьями… изъ далекихъ и безвѣстныхъ могилъ!.. Въ какія-то лягутъ эти — еще живые люди?.. Вотъ первыя деревья лѣса… Ревъ воды и напѣвъ дагестанцевъ здѣсь еще слышнѣе. Они наполнили весь лѣсъ…
— Что это? — интересовался Кошенко.
Казачій офицеръ только отмахивается. Толстый и коротенькій пѣхотинецъ-капитанъ, такъ и замерзшій въ этомъ роковомъ для старыхъ кавказцевъ чинѣ, широко улыбается…
— Знаемъ мы это мѣсто!
«Чему онъ это радуется?» — соображаетъ про себя Кошенко.
Еще-бы, чему! Для него эта пѣсня полна значенія. Въ ней встаетъ и воскресаетъ передъ нимъ вся его молодость… И, какъ-будто, чтобы пояснить это, капитанъ, сіяющій и возбужденный, торопливо говоритъ юношѣ:
— Я ее четыре раза слышалъ… Хорошо знаю… Первый разъ еще съ покойнымъ Лермонтовымъ въ Голофеевской экспедиціи… Помните «Валерикъ» его…
— Неудачная была! — хмурится казакъ. — Неудачная была она…
— Да и остальныя не лучше… Надѣюсь, на этотъ разъ мы не опростоволосимся… Дадимъ имъ знать…
— А въ какихъ еще вы участвовали? — интересуется Кошенко.
— Въ Ичкеринской и Сухарной… т.-е., Даргинской… Въ этой недавно еще…
Чу!.. засвистали пули… Въ ревѣ воды и напѣвѣ боевого гимна — даже не слышно было выстрѣловъ.
Старый капитанъ снялъ фуражку съ вспотѣвшей головы и перекрестился. Словно шорохъ пробѣжалъ по рядамъ солдатъ. Всѣ дѣлали то-же. «О, Господи!» — послышалось откуда-то… И тотчасъ-же на встрѣчу — еще гуще, цѣлымъ роемъ зажужжали свинцовые шмели… Вонъ и потокъ виденъ. Реветъ и мечется, бѣлой пѣной закидываетъ до верхушекъ скалы и деревья… Точно невидимыя въ водѣ — безчисленныя громадныя руки цѣлыми горстями швыряютъ ее… Неудержимо рвется бѣшеная вода въ перегородившихъ ее камняхъ… На одномъ изъ этихъ камней гордо стоитъ зеленый значекъ муртазегита, командующаго заваломъ. За нимъ мелькнула рыжая папаха, другая, третья… Остановились солдаты… Завалъ тянется по всему противоположному берегу. Грудами навалены тамъ срубленныя деревья, камни, земля… Какъ одолѣть эту преграду? А за ней видна другая такая же, за той третья чуть мерещится по отвѣсу лѣсной горы… И вездѣ, во всѣхъ завалахъ мелькаютъ папахи, блестятъ тонкія дула ружей… «Алла, Алла!» — слышится оттуда… Перебѣгающая дробь выстрѣловъ…
— Орудія впередъ! — рѣзко командуетъ генералъ. — Картечныя гранаты…
Мигомъ выдвинулись мѣдныя жерла и жадно направили пасти къ заваламъ. Не поспѣли поднести къ нимъ снаряды, какъ прислугу у орудій точно вѣтромъ смело… Пули снесли ее прочь, и раненые и убитые корчатся у лафетовъ… Но спокойно, не торопясь, на ихъ мѣсто становятся другіе… Пли!.. Точно рухнули скалы, и разомъ цѣлый ливень картечи хлынулъ въ завалы… Пли!.. Еще разъ огненные снопы ринулись туда… Значка муртазегита уже нѣтъ, — его скинуло удачно направленнымъ снарядомъ… Но такъ-же важно и торжественно доносится оттуда съ перебѣгающею дробью выстрѣловъ священный напѣвъ:
«Въ бой отважныхъ кличетъ честь…
Азраилъ летитъ надъ нами…
Въ каждомъ дулѣ спѣетъ месть
И побѣда надъ врагами…
Мать, не плачь! Твой сынъ въ бою —
Лучшій воинъ у Аллаха…
И не даромъ жизнь свою
Онъ продастъ врагу. Безъ страха —
У заваловъ смерти ждетъ…
Слыша голосъ Магомета:
„Кто погибнетъ, въ рай войдетъ,
Въ бездну радости и свѣта“»…
Картечь ливнемъ падала туда, но на выстрѣлы нашихъ орудій еще вдохновеннѣе звучала пѣсня дагестанскихъ воиновъ… Перебѣгающая дробь оттуда сыпалась, не умолкая… У насъ цѣлыми рядами падали солдаты, но считать ихъ было некогда…
— Ребята!.. — бодро и весело звучитъ голосъ генерала. — Не разъ мы съ вами одолѣвали ихъ. Покажемъ и теперь имъ силу нашего родного штыка! Ур-ра!!.
Бѣшенный трескъ наступленія, оглушающій крикъ цѣлой массы солдатъ, и невиданное чудо! Ревущаго потока съ его пѣною не видать подъ ихъ сплошною массой. Все, что было здѣсь, кинулось туда. Страшныя, неукротимыя воды, кружа людей по окраинамъ, какъ щепки, сносятъ ихъ прочь. Одни борятся со стихіей, другіе, настигнутые лезгинскою пулею, раскинувъ руки, покорно отдаются волнѣ этого стремительнаго теченія, третьи задыхаются въ немъ, исходя кровью, но масса непобѣдимо живою плотиною кидается къ заваламъ, чтобы прямо изъ воды поднялись грозною стѣною. Какъ они одолѣютъ эту стѣну? Но такой вопросъ можно было предложить только не кавказцамъ… Вотъ они уже лѣзутъ по ней, падаютъ и лѣзутъ опять, на мѣсто одного убитаго — десятки живыхъ, и врагъ оказался достойнымъ такой отваги. Онъ не бѣжитъ подъ прикрытіе скалъ и лѣса, — онъ ждетъ, стоя во весь ростъ на завалахъ. Муртазегитъ съ мюридами впереди. «Ура!» смѣшивается съ именемъ Аллаха… Львинымъ порывомъ какимъ-то, словно возносятся къ нимъ солдаты… Кошенко, оглянувшись, не узналъ коротенькаго и пузатаго капитана. Старый навагинецъ проснулся въ немъ. Онъ швырнулъ куда-то фуражку, — лицо его пылаетъ одушевленіемъ, грозно нахмурились брови, и его «ура» выдѣляется смѣлою ноткою въ общемъ униссонѣ боя… «Ну-ка, товарищи, ну-ка, друзья!.. Покажемъ имъ ребятки!..» И онъ ужъ на верху… Точно во снѣ Кошенко видитъ, какъ надъ нимъ заноситъ мюридъ шашку, но старый капитанъ не такія видѣлъ надъ собою, и мюридъ летитъ внизъ на штыки столпившихся у завала солдатъ. Бой уже по всей линіи. Безпощадный штыковый бой. Грудь съ грудью, лицомъ къ лицу. Не просятъ и не даютъ пощады. Не смотрятъ другъ другу въ глаза — колятъ и рубятъ. Выстрѣлы пистолетные только изрѣдка нарушаютъ страшное молчаніе схватки, потокъ еще неистовѣе реветъ позади — ему обидно, что черезъ его свободныя воды перетаскиваютъ туда орудія… Но времени терять некогда… Чего не возьмешь быстрымъ натискомъ, то сейчасъ-же будетъ утрачено. Нѣтъ резервовъ, некому уходить въ нихъ… Вся линія въ бою, и всѣмъ есть дѣло. Даже обозные бросили телѣги и кинулись на помощь общему дѣлу. Теперь каждая рука на счету… Не выдержали лезгины, — отхлынули… Отдѣльными кучами дерутся еще… Остальные кидаются ко второй линіи заваловъ, которые тоже надо взять, не отдыхая, — взять сейчасъ, сію минуту. Нельзя допускать ихъ опомниться… Каждое мгновеніе — отнимаетъ у насъ бойцовъ, каждый отдыхъ — достается цѣною десятковъ жизней… Нельзя дать этимъ горнымъ орламъ время засѣсть за тѣ вонъ завалы, и старые кавказскіе солдаты уже не ждутъ команды — они по слѣду бѣгущихъ врываются во вторую линію непріятельской обороны и работаютъ тамъ штыками, нисколько не безпокоясь о томъ, слѣдуютъ-ли за ними товарищи или нѣтъ… да и не о чемъ безпокоиться… Вся масса отряда кидается туда… Еще полчаса, — и эта линія заваловъ въ нашихъ рукахъ… Но изъ третьей — та же перебѣгающая дробь выстрѣловъ… Тамъ сосредоточилось все, что уцѣлѣло у лезгинъ. Этимъ уже некуда бѣжать, эти обрекли себя смерти. Имъ не предлагаютъ сдаться. Знаютъ наши, что лезгины не сдаются! Не зачѣмъ! Чего имъ бояться?.. Вѣдь «смерть — привратникъ рая». Смеживъ глаза здѣсь, они тотчасъ-же откроютъ ихъ въ раю у Аллаха… Тамъ даже опять вспыхнула пѣсня, и наши слышатъ на лезгинскомъ языкѣ воодушевляющую строфу этого гимна смерти…
«Кровь за кровь — мюридъ впередъ!
Для души, не знавшей страха,
Мостъ пылающій ведетъ
Надъ пучиной въ рай Аллаха»…
Но дальше пѣть некогда, — напоръ отряда слишкомъ стремителенъ… Почти на плечахъ отступающихъ врываются туда солдаты. Ничего нельзя разобрать толкомъ, но генералъ спокоенъ. Онъ опытный боевой психологъ и по крику своихъ воиновъ видитъ, что нечего бояться неудачи. Лишь-бы поменьше было потерь, побольше уцѣлѣло людей! Вѣдь такихъ лѣсовъ, какъ Ильгеринскій, еще много впереди… Онъ, оглядываясь, считаетъ умирающихъ и убитыхъ.
Кошенко, радостный, сіяющій, бѣжитъ къ генералу сверху.
— Поздравляю, ваше превосходительство!.. Послѣдній завалъ взятъ. Наши ужъ…
И, не кончивъ, нелѣпо взмахнулъ руками и валится къ ногамъ генерала.
— Что съ вами?.. Ранены?.. — наклонился тотъ.
Но юноша недвиженъ… Подъ затылкомъ его сочится маленькая рана.
— Бѣдный! — про себя шепчетъ генералъ и креститъ умершаго. — Бѣдный… — и слеза падаетъ на сѣдые усы стараго кавказскаго солдата.
Завалы, дѣйствительно, взяты. Воодушевленное «ура» несется сверху и повторяется въ обозѣ за потокомъ. «Ура» точно огнемъ охватываетъ лѣсъ, будто языки пожарища, — перекидывается оно вдаль, и повторенное тысячами скалъ, ущелій, утесовъ, возвращается обратно торжествующее и радостное — въ Ильгеринскіе лѣса, въ эту страшную трущобу… Весело смотрятъ уцѣлѣвшіе на тихо подходящаго къ нимъ генерала… Весело, возбужденно и радостно, — и никому пока нѣтъ дѣла до тѣхъ, что не могутъ уже теперь присоединить счастливыхъ голосовъ къ общему побѣдному крику, до тѣхъ, что раскинулись по этой кручѣ и вмѣстѣ съ врагами ждутъ — осужденія или оправданія передъ общимъ и нелицепріятнымъ судомъ Божіимъ…
— Сколько потерь… Сколько потерь!.. — тихо соображаетъ генералъ… — Еще нѣсколько такихъ стычекъ, и экспедиція станетъ невозможной, и бѣдному Самурскому укрѣпленію останется одно изъ двухъ: позорно сдаться или…
Но что — или, онъ не окончилъ…
Къ нему — изорваннаго и израненнаго, но суроваго, рѣшительнаго и гордаго вели муртазегита.
— Какъ васъ зовутъ?
— Али-Ибраимъ-бекъ. Я вамъ памятенъ по Аварскому Кой-су…
И угрюмая усмѣшка чуть-чуть показывается на тонкихъ губахъ горца.
— Вы аварецъ?
— Всѣ храбрые люди — аварцы…
— Сколько васъ было въ завалахъ?..
— Сочтите!.. Мы предоставляемъ Богу считать своихъ воиновъ… А сами не считаемъ… даже враговъ!..
— Займитесь имъ… Перевяжите раны! — приказываетъ генералъ… Али-Ибраимъ-бекъ, я васъ знаю… Даете-ли вы слово не бѣжать, и тогда я васъ не прикажу караулить…
Глаза у аварца гордо сверкнули… Онъ поднялъ голову…
— Благодарю… Но дать слово не могу… Я не баба… Я воспользуюсь первымъ случаемъ, чтобы уйти отъ васъ…
Генералъ ласково положилъ ему руку на плечо.
— Иного отвѣта я не ждалъ отъ лучшаго Шамилева наиба!.. Холщевниковъ!..
Толстый капитанъ подбѣжалъ къ командующему отрядомъ.
— Поручаю вамъ. Обращайтесь хорошо, — но смотрите за нимъ въ оба. При первой попыткѣ къ побѣгу — пулю въ лобъ. Переведите ему это!..
И генералъ тихо пошелъ къ заваламъ.