Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/В Петербурге/ДО
| ← Плѣнные | Кавказскіе богатыри — Въ Петербургѣ | У Императора → |
| Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть третья. Побѣда! — М.: Изданіе редакціи журналовъ «Дѣтское чтеніе» и «Педагогическій листокъ», 1902. — С. 137. |
Точно сонъ представлялся потомъ молодому елисуйскому горцу весь этотъ путь отъ Мцхета до Петербурга. Военно-грузинская дорога, смѣло одолѣвавшая перевалы и ущелья Кавказскаго хребта, — почти двое сутокъ приковывала вниманіе путниковъ къ своимъ чуднымъ картинамъ. Оказія двигалась медленно, осетины начали волноваться, и старый хохолъ штабсъ-капитанъ Спириденко осторожно велъ ее, высылая впередъ и по сторонамъ казачьи разъѣзды. Князь Гагаринъ попробовалъ было подтрунить надъ нимъ, но какъ-будто нарочно въ эту самую минуту изъ-за гребня Гудаура грянуло нѣсколько выстрѣловъ, всколыхнувшихъ застоявшійся воздухъ молчаливой горной пустыни. Стрѣляли издали, и потому никого не задѣло. Казаки, кинувшіеся туда, ужъ никого не нашли, только за однимъ совсѣмъ краснымъ утесомъ чернѣло на землѣ нѣсколько угольковъ, да трава кругомъ была потоптана… Бездны — направо и налѣво, синія ущелья, со дна которыхъ курился сизый паръ, лѣса и рощи, сползавшіе по ребрамъ откосовъ въ бездонныя глубины. Изрѣдка, на высотѣ воздушной брошенный въ самое небо и весь такъ и вырѣзавшійся на его темной синевѣ, воинственный аулъ, — гдѣ каждая сакля была и башнею, гдѣ зачастую мерещились стѣны, сложенныя Богъ вѣсть въ какую незапамятную старь!.. Зато солнца тутъ было въ волю. Оно щедро раскаляло голыя вершины горячими лучами, и въ ихъ блескѣ то золотыми, то серебряными казались каймы далекихъ ледниковъ, обливавшіяся по зорямъ рубиновыми и яхонтовыми струями. Скоро за Гудауромъ бѣшеный Терекъ зашумѣлъ и забился въ грозныхъ тѣснинахъ. Еще нѣсколько часовъ, — и за Владикавказомъ въ неоглядную сѣверную даль легла передъ ними казавшаяся безконечною равнина… Горецъ съ тоскою оглядывался назадъ. Эта гладь щемила ему сердце. Годныя горы манили его назадъ. На зло разстоянію, ему изъ-за нихъ слышался милый голосъ любимой дѣвушки, точно черезъ эти безчисленныя вершины она кидала ему свой кличъ: «вернись скорѣе!» И небо было блѣднѣе, и солнце уже не такъ согрѣвало землю, и всѣ ея чудныя краски какъ-будто полиняли, точно ихъ кто-то смылъ съ утомленнаго лица природы, — и оно, блѣдное, плоское, безсильно смотрѣло въ недосягаемую высь холодѣвшаго неба. И все подъ нимъ тоже холодѣло, по мѣрѣ того, какъ за Ставрополемъ, смѣнивъ «оказію» на перекладныхъ лошадей, князь Гагаринъ съ Амедомъ стали уже быстро нестись въ самое сердце, — незнакомаго и чуждаго затосковавшему горцу края, казавшагося ему такимъ непривѣтнымъ, негостепріимнымъ. Они миновали много большихъ городовъ, съ ихъ непонятною ему суетою, съ невиданными типами, съ страннымъ складомъ жизни, пока, наконецъ, въ ясное, но блѣдное утро вдали не сверкнули, за красными стѣнами Донского монастыря, сорокъ-сороковъ колоколенъ, куполовъ и башенъ московскихъ церквей. По мѣрѣ того, какъ они ближе и ближе подъѣзжали сюда, — князь дѣлался радостнѣе, а Амедъ — молчаливѣе и молчаливѣе. Ему точно хотѣлось посторониться отъ новаго и казавшагося ему такимъ холоднымъ міра. Посторониться, чтобы или тотъ пронесся мимо, не задѣвъ его, или самому обойти, не утонувъ въ кипучихъ волнахъ непонятной ему жизни… Свѣтлымъ проблескомъ явился, окутанный зеленью сада, гдѣ-то на Патріаршихъ Прудахъ, домъ князя Гагарина, съ большими и строгими комнатами, съ красавицами-сестрами, голоса которыхъ Амеду напомнили бы Нину, если бы онъ, хотя на мгновеніе, могъ ее забыть. Горца встрѣтили, какъ родного, а когда молодой кавказскій офицеръ разсказалъ имъ о подвигахъ елисуйскаго аги, — на немъ уже съ восторгомъ останавливались взгляды всѣхъ, кто съ нимъ встрѣчался здѣсь. Вечеромъ пѣли, играли, танцовали. Амедъ жался къ стѣнѣ и большими глазами пристально всматривался во все это, съ печалью соображая, что вѣдь и Нина выросла при такой обстановкѣ, которую онъ, бѣдный горецъ, никогда не пойметъ; что она захочетъ, можетъ быть, создать ее вокругъ себя и чѣмъ же онъ, — полудикарь, — поможетъ ей въ этомъ. Онъ мысленно давалъ себѣ слово, — ни одного дня болѣе не терять, учиться, работать, чтобы стать рано или поздно ровнею дѣвушкѣ, казавшейся ему еще милѣе и ближе, тѣмъ милѣе и ближе, чѣмъ больше ширилось и росло разстояніе между ними. За Москвою — его окутали сизые туманы холоднаго сѣвера. Онъ плотнѣе завернулся въ бурку. Но вмѣстѣ съ тѣмъ глубокое волненіе все сильнѣе и сильнѣе охватывало юношу. Теперь еще четыре-пять дней, — и онъ увидитъ Императора, отъ одной мысли и слова котораго зависитъ вся его жизнь… Въ этихъ сѣверныхъ, все болѣе и болѣе сгущавшихся туманахъ — въ мистически величавый образъ выросла фигура русскаго царя, котораго всѣ они — тамъ, далеко, на Кавказѣ знали только по наслышкѣ. Онъ однимъ движеніемъ руки посылалъ туда на геройскіе подвиги, на безпримѣрные походы и на смерть — десятки тысячъ солдатъ; эти солдаты благоговѣйно говорили о немъ наивнымъ горцамъ, и тѣмъ онъ представлялся чѣмъ-то, ничего общаго не имѣвшимъ съ обыкновенными людьми, далеко превосходившимъ даже сказочныхъ великановъ и богатырей ихъ горнаго эпоса… Какъ Амедъ, простой елисуйскій ага, будетъ говорить съ нимъ? Все, что онъ задумывалъ въ Тифлисѣ, и ранѣе въ казавшемся отсюда такою жалкою незамѣтною точкою — Самурскомъ укрѣпленіи, вдругъ показалось ему такъ незначительно, неясно и блѣдно… Нужно было что-то другое, а что, — это ему не давалось, совсѣмъ не давалось. Онъ мысленно вызывалъ чудный образъ Нины, молилъ ее въ мечтахъ: «научи меня, ты знаешь все», шепталъ дѣтски-наивную молитву Иссѣ… И вдругъ успокоился подъ самымъ Петербургомъ и не только успокоился, но и повеселѣлъ… «Исса все знаетъ, всему наставитъ, всему поможетъ! Недаромъ Онъ уже сколько разъ оказывалъ ему явно Свою чудную силу. Съ Иссой — ничего не страшно, съ вѣрою въ Него онъ готовился умереть тогда, съ такою же вѣрою онъ теперь хочетъ жить!»
Онъ ужъ улыбался, — предъявляя документы на Петербургской заставѣ.
Узнавъ, что прапорщикъ Амедъ, Курбанъ-Ага елисуйскій слѣдуетъ по приказанію намѣстника кавказскаго къ Государю, — офицеры всполошились, и одинъ изъ нихъ сѣлъ вмѣстѣ съ Амедомъ, чтобы доставить горца прямо въ Зимній дворецъ…
Было холодно.
Туманъ стоялъ на невиданно широкихъ, обставленныхъ громадными домами улицахъ.
Сѣрый туманъ, — въ этомъ сѣромъ туманѣ все казалось нарисованнымъ карандашомъ, — другихъ красокъ не было. Лицомъ къ лицу съ безцвѣтною дѣйствительностью блескъ и жизнь юга казались сплошною неправдою, сумасшедшею горячечною выдумкою!.. По одной изъ улицъ, съ музыкою впереди, шелъ гвардейскій полкъ. Рослые саженные солдаты, — такихъ доселе и не видѣлъ Амедъ! Земля глухо стонала подъ мѣрными ударами ногъ этихъ гигантовъ. Вдали въ сѣрой мглѣ, казалось, въ самую безконечность уходили безчисленные ряды такихъ же сѣрыхъ солдатъ, и вдругъ молодой елисуецъ — самъ себѣ показался такимъ жалкимъ, такимъ маленькимъ, ничтожнымъ, точно онъ — пылинка, затерявшаяся въ этомъ туманѣ, плывущая въ его волнахъ куда-то… Жалкимъ и такимъ маленькимъ! И этому несчастному, крохотному и безсильному существу, теперь, можетъ быть, сейчасъ, сію минуту надо предстать передъ повелителемъ милліоновъ народа, и не народа, а народовъ — всей этой безконечной страны, отъ полюса до сожженной солнцемъ Персіи, повелителемъ, по одному слову котораго эти сѣрые гиганты пойдутъ и умрутъ — безъ колебаній, безъ разсужденій, — куда бы онъ ни послалъ ихъ… Но тутъ же сейчасъ — наивная мысль, точно на ладони, приподняла его къ самому небу. Онъ, Амедъ ничтоженъ, жалокъ, да! Но вѣдь всѣ подданные называютъ этого царя — отцомъ, значитъ, и Амедъ ему сынъ тоже! Притомъ царь такъ великъ, что въ его глазахъ и Амедъ долженъ казаться одинаковымъ, на ряду съ самыми сильными людьми… И онъ тихо проговорилъ про себя: «Я тебѣ вѣрю, Исса, — помоги мнѣ». И странное спокойствіе охватило его разомъ, точно изъ безконечной дали, ласково и ободряюще улыбнулась ему Нина!..
— Это Невскій! — объяснилъ ему слѣдовавшій съ нимъ офицеръ.
Амедъ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на него. Ему рѣшительно все равно было, — онъ вѣдь не зналъ ни улицъ, ни площадей громаднаго и невѣдомаго ему города.
Но, когда онъ оглянулся назадъ и впередъ, — ему показалось, что этотъ Невскій во всѣ стороны ложится въ безконечность! Туманъ порѣдѣлъ, и горца поразила суматоха, кипѣвшая кругомъ.
— Это все генералы? — спросилъ онъ у проводника.
Тотъ незамѣтно улыбнулся.
— Есть и генералы!
Амедъ сталъ было считать генераловъ и счетъ потерялъ имъ…
— Много! — тихо проговорилъ онъ. — И все большіе генералы?
— И большіе, и маленькіе.
— Нѣтъ, все большіе! — упорно не соглашался онъ, отдавая честь направо и налѣво.
Опять полкъ, вѣроятно, изъ манежа шелъ, перегородивъ дорогу. Солдаты казались еще болѣе рослыми и сурово смотрѣли передъ собою, отбивая шагъ. Музыка впереди, грозно били барабаны. Что-то кровожадное, зловѣщее слышалось въ ихъ переборѣ. Эта дробь точно заглушала послѣдніе инстинкты жизни и жалости въ душѣ. Мѣрно колыхались черные султаны на каскахъ. Красиво сидѣли на коняхъ офицеры.
— Много солдатъ здѣсь? — спросилъ опять Амедъ.
— Да, не мало.
Онъ подумалъ-подумалъ.
— Милліонъ будетъ?
Офицеръ засмѣялся.
— Все-таки поменьше милліона.
— И все большіе?
— Да, это гвардія… Проѣдемъ скорѣе, — издали кавалергарды подвигаются.
Амедъ оглянулся туда. Съ Малой Садовой ужъ выѣхалъ на Невскій первый рядъ всадниковъ, сверкавшихъ золотомъ нагрудниковъ, касокъ и флаговъ… Они подвигались какою-то сплошною массой, которая, казалась, все должна была растоптать и уничтожить передъ собою…
— У насъ, — оживился Амедъ, — только въ сказкахъ разсказываютъ про такихъ. Это все — Рустемы?
— Какіе Рустемы?
— Богатыри?
— Вы лучше, прапорщикъ, подумайте, какъ вы станете Государю представляться.
— Зачѣмъ думать?
— Развѣ вы не боитесь его?
— Царя?.. Нѣтъ… Не боюсь… — Амедъ подумалъ и закончилъ. — Не боюсь… Зачѣмъ бояться… Я присягалъ ему и служу… Онъ отецъ, — мы дѣти… Такъ въ горахъ говорили намъ. И въ дербентской школѣ, гдѣ я учился, — тоже. А развѣ меня сейчасъ же примутъ?
— Можетъ быть, и сейчасъ!
Что-то екнуло въ сердцѣ Амеда, но онъ тотчасъ же, съ восточною покорностью судьбѣ, успокоился и ждалъ того, что должно было случиться…
Въ концѣ Невскій точно раздвинулся. Громадная площадь шла во всѣ стороны, въ порѣдѣвшемъ туманѣ блеснулъ адмиралтейскій шпицъ, направо выдвинулись массы величаваго дворца и Главнаго Штаба.
— Это что, минаретъ?
— Нѣтъ, — засмѣялся офицеръ, — это Александровская колонна.
— Зачѣмъ?.. Сверху кричатъ что-нибудь?
Тотъ ему объяснилъ. Амедъ почтительно снялъ папаху, проѣзжая мимо.
— Къ Государю Императору отъ кавказскаго намѣстника! — тихо передалъ Амеда какому-то офицеру его провожатый.
— Пожалуйте! — и тоненькій, блѣдный офицеръ съ закрученными усами указалъ горцу на колоссальную лѣстницу.
— Развѣ сейчасъ? — робко спросилъ онъ.
— Не знаю… Если будетъ угодно его величеству!
Амедъ сбросилъ бурку.
Замѣтивъ четыре солдатскихъ Георгія у него на груди, офицеръ сдѣлался любезнѣе.
— Вы не теряйтесь… Оправьтесь. Государь очень привѣтливъ.
Тотъ даже не разслышалъ. У него въ ушахъ стучало… Онъ почувствовалъ тяжесть въ ногахъ. Казалось, что онѣ приростаютъ къ широкимъ ступенямъ лѣстницы. Теперь Амедъ уже ничего не соображалъ и не видѣлъ. Ни колоссальныхъ часовыхъ стоявшихъ у дверей то тамъ, то сямъ, ни громадности и роскоши всего его окружавшаго; ни зашитыхъ въ золото и увѣшанныхъ невѣдомыми ему орденами важныхъ лицъ, спускавшихся внизъ, точно съ неба, куда и его на минуту возносило что-то чудесное. Какая-то красавица мимоходомъ внимательно взглянула на него и, встрѣтивъ восхищенный взглядъ Амеда, улыбнулась.
— Князь! — остановила она офицера. — Кто это?
— Не знаю… Отъ кавказскаго намѣстника къ Государю.
— Совсѣмъ Аммалатъ-Бекъ!
А Аммалатъ-Бека все больше и больше охватывало смятеніе. Ему казалось, что бѣлая зала, вся въ позолотѣ, расширяется и расширяется по мѣрѣ того, какъ онъ идетъ по ней. Право, ему никогда не добраться до тѣхъ вонъ большихъ дверей съ часовыми. Двери отодвигаются отъ него. Какъ странно и гулко и рѣзко звучатъ шаги. Какія колоссальныя окна, — любое бы воротами въ стѣнахъ горнаго аула могло быть…
Офицеръ подошелъ къ дверямъ…
Часовой сдѣлалъ честь…
Провожатый оглядѣлъ въ послѣдній разъ Амеда.
— Не бойтесь же… Приведите себя въ порядокъ.
Тотъ мелькомъ скользнулъ по лицу говорившаго недоумѣлымъ взглядомъ.
— Что такое?
Но объяснять было некогда: дверь открылась. Они вошли въ небольшую комнатку. Два кавалергарда, какъ изваянные, съ палашами на-голо стояли у слѣдующихъ дверей. Здѣсь было тихо… Странно тихо. Высокій, сѣдой генералъ съ желтымъ недовольнымъ лицомъ, стоялъ у окна и смотрѣлъ на площадь. Съ середины комнаты, какъ-то преувеличенно безъ шума скользя по полу, быстро подошелъ къ нимъ молодцоватый флигель-адъютантъ. Пошептавшись съ провожатыми, онъ съ любопытствомъ остановилъ глаза на лицѣ горца.
— Прапорщикъ, пожалуйте мнѣ ваши бумаги.
Амедъ, разстегнувъ черкеску, вынулъ пакетъ.
Флигель-адъютантъ съ легкимъ поклономъ принялъ. Провожатый исчезъ куда-то. Флигель-адъютантъ передъ слѣдующими дверями пріостановился на секунду, озабоченно обдернулся, подождалъ еще… и потомъ пріотворилъ дверь…