История упадка и разрушения Римской империи (Гиббон; Неведомский)/Глава VIII

История упадка и разрушения Римской империи — Часть I. Глава VIII
автор Эдвард Гиббон, пер. Василий Николаевич Неведомский

Оригинал: англ. The History of the Decline and Fall of the Roman Empire. — Перевод опубл.: 1776—1788, перевод: 1883—1886. Источник: Гиббон Э. История упадка и разрушения Римской империи: издание Джоржа Белля 1877 года / [соч.] Эдуарда Гиббона; с примечаниями Гизо, Венка, Шрейтера, Гуго и др.; перевёл с английскаго В. Н. Неведомский. - Москва: издание К. Т. Солдатенкова: Тип. В. Ф. Рихтер, 1883-1886. - 23 см. Ч. 1. - 1883. - [2], XVIII, 543 с., [1] л. портр.; dlib.rsl.ru

Глава VIII

О положении Персии после восстановления этой монархии Арташиром.

Всякий раз, когда Тацит отклоняется от своего сюжета для того, чтобы заняться внутренними делами германцев или парфян, его главная цель — дать отдых читателю, утомленному однообразным зрелищем пороков и бедствий. С царствования Августа до времен Александра Севера Рим знал только внутренних врагов — тиранов и солдат, а перевороты, совершавшиеся по ту сторону Рейна и Евфрата, имели крайне слабое влияние на его благосостояние. Но когда военное сословие, в разгаре анархии, ниспровергло и власть монарха, и законы сената, и даже дисциплину лагерей, северные и восточные варвары, бродившие вблизи от римских границ, смело напали на провинции разрушающейся монархии. Их беспокойные набеги превратились в грозные нашествия, и после длинного ряда превратностей фортуны, сопровождавшихся невзгодами то для одной, то для другой стороны, некоторые неприятельские племена утвердились в провинциях Римской империи. Чтобы составить себе ясное понятие об этих важных событиях, мы должны предварительно изучить характер, силы и стремления тех народов, которые отомстили за Ганнибала и Митридата.

В самые отдаленные века всемирной истории, когда покрывавшие Европу леса служили убежищем для перекочевывавших с места на место дикарей, обитатели Азии уже жили в больших городах и уже сплотились в обширные империи, в которых процветали искусства, роскошь и деспотизм. Ассирийцы господствовали на Востоке^[1] до тех пор, пока скипетр Нина и Семирамиды не выпал из рук их изнеженных преемников. Мидяне и вавилоняне разделили между собой их владения и потом сами были поглощены персидской монархией, распространившей свои завоевания за пределы Азии. Один из потомков Кира, Ксеркс, вторгся, как рассказывают, с двумя миллионами людей в Грецию. Но для завоевания Персии было достаточно тридцати тысяч солдат, предводимых сыном Филиппа Александром, которому греки поручили поддержать их славу и отомстить за них. Государи из рода Селевка захватили македонские завоевания на Востоке, но скоро лишились их. Почти в то самое время, как они постыдным ядерным договором уступили римлянам страну, лежащую по сю сторону Тавра, они были вытеснены из всех провинций Верхней Азии диким племенем скифского происхождения — парфянами. Владычество парфян, распространившееся от Индии до пределов Сирии, было в свою очередь ниспровергнуто Арташиром, или Артаксерксом, основателем новой династии, которая под именем Сасанидов владела Персией до вторжения арабов.^[2] Этот важный переворот, оказавший пагубное влияние на судьбу Рима, совершился на четвертом году царствования Александра Севера и в двести двадцать шестом году после Р. Х.^[3]

Арташир служил с большим отличием в армии последнего парфянского царя Артабана и, как кажется, был отправлен в ссылку, а потом поднял знамя бунта вследствие царской неблагодарности, этой обычной награды за высокие достоинства. Его происхождение было покрыто мраком и благодаря этому служило поводом как для оскорблений со стороны его врагов, так и для лести со стороны его приверженцев. Первые уверяют, что Арташир произошел от любовной связи между женой кожевника и простым солдатом.^[4] Вторые утверждают, что он происходил от одной ветви древних персидских царей, хотя время и несчастья мало-помалу низвели его предков до скромного положения простых граждан.^[5] В качестве законного наследника монархии он заявил свои права на престол и задался благородной целью освободить персов от гнета, под которым они томились более пяти столетий со смерти Дария. Парфяне были разбиты в трех больших сражениях.^[6] В последнем из этих сражений их царь Артабан был убит, и воинственный дух нации навсегда угас.^[7] Власть Арташира была торжественно признана на большом собрании, проходившем в городе Балке, в Хорасане. Два юных принца из царского дома Аршакидов были в числе сатрапов, преклонявшихся перед победителем, но третий, помышлявший не о настоящей минуте, а о прошлом величии, попытался удалиться с многочисленной толпой вассалов к своему родственнику, королю Армении; этой небольшой армии, состоявшей из дезертиров, был отрезан путь, и она была истреблена благодаря бдительности победителя, ^[8] который смело возложил на себя двойную корону и принял титул царя царей (или шахиншаха. — Примеч. ред.), по примеру своего предшественника. Впрочем, эта пышные титулы не служили для него удовлетворением тщеславия, а напоминали ему его обязанности и разжигали в его душе честолюбивое намерение восстановить во всем их блеске и религию и империю Кира.

I. Во время продолжительного рабства Персии под македонским и парфянским игом народы Европы и Азии заимствовали друг у друга религиозные суеверия и извращали их разными примесями. Правда, Аршакиды исповедовали религию магов, но они примешали к ней различные языческие понятия, заимствованные от иностранцев. Имя древнего персидского пророка и философа Заратуштры^[9] еще чтили на Востоке; но устарелый и таинственный язык, на котором написана Зенд-Авеста^[10] открывал обширное поле для споров между семьюдесятью сектами, которые различно объясняли основные правила своей религии и служили предметом насмешек для неверующих, не признававших божественного призвания и чудес пророка. Арташир задумал уничтожить идолопоклонство, примирить раскольников и доказать заблуждение неверующих путем непогрешимого решения общего собора и с этой целью созвал магов из всех частей своего государства. Эти священнослужители, так долго томившиеся в пренебрежении и неизвестности, приняли приятное для них приглашение и в назначенный день собрались в числе почти восьмидесяти тысяч человек. Но так как столь шумное сборище не могло подчиняться в своих прениях голосу разума и так как не было возможности проводить в нем какие-либо политические идеи, то число членов персидского синода было постепенно низведено до сорока тысяч, до четырех тысяч, до четырехсот, до сорока и, наконец, до семи магов, пользовавшихся самым большим уважением за свою ученость и благочестие. Один из них, по имени Эрдавираф, еще молодой, но уже прославившийся своею святостью прелат, получил из рук своих сотоварищей три чаши со снотворным вином. Он выпил их и мгновенно впал в продолжительное и глубокое усыпление. После своего пробуждения он рассказал царю и толпе верующих о своем путешествии на небеса и о своей интимной беседе с Божеством. Это сверхъестественное доказательство заглушило все сомнения, и все статьи веры Заратуштры получили одинаковый авторитет и определенность.^[11] Мы считаем не лишним сделать краткий очерк этой знаменитой системы не только для того, чтобы уяснить характер персидской нации, но и для того, чтобы пролить более яркий свет и на ее мирные сношения с Римской империей, и на происходившие между ними войны.^[12] Главная и основная статья этой системы содержит в себе знаменитое учение о двух принципах; это была смелая и неблагоразумная попытка восточной философии согласовать существование нравственного и физического зла с атрибутами благого Создателя, управляющего Вселенной. Высшее и самобытное существо, в котором или благодаря которому существует Вселенная, называется в писаниях Заратуштры беспредельным временем; впрочем, следует признаться, что это беспредельное существо более похоже на метафизическую абстракцию ума, нежели на реальный предмет, одаренный самосознанием и обладающий нравственными совершенствами. Это беспредельное время, очень напоминающее хаос у греков, породило от века веков — неизвестно, актом ли сознательной воли или бессознательно, — два второстепенных, но активных принципа Вселенной, Ахура-Мазду и Аримана, каждый из которых обладает творческой силой, но по своей неизменяемой натуре склонен пользоваться этой силою для различных целей^[13] Принцип добра вечно объят светом, принцип зла вечно погружен в мрак. Мудрая благость Ахура-Мазды сделала человека способным к добродетели и обильно снабдила его красивое жилище тем, что необходимо для его счастья. Его бдительная предусмотрительность направляет движение планет, поддерживает порядок времен года и гармонию элементов. Но зложелательство Аримана давно уже проникло в яйцо Ахура-Мазды или, другими словами, нарушило гармонию между его творениями. Со времени этого пагубного вторжения самые мелкие частицы добра и зла попеременно примешиваются одна к другой и приходят в брожение; самые сильные яды появляются среди самых благотворных растений; наводнения, землетрясения и действие огня свидетельствуют о происходящей в природе борьбе, а крошечный мир, в котором живет человек, беспрестанно потрясается от пороков и бедствий. В то время как весь остальной человеческий род несет цепи рабства, наложенные на него безжалостным Ариманом, только один верный перс воздает религиозное поклонение своему другу и покровителю Ахура-Мазде и сражается под его знаменем света в полной уверенности, что в последний день будет участвовать в славе его триумфа. В этот решительный момент блестящая мудрость благости доставит власти Ахура-Мазды превосходство над яростной злобой его соперника. Ариман и его последователи будут обезоружены, покорены^[14] и погрузятся в свой природный мрак, а добродетель навсегда упрочит мир и гармонию Вселенной^[15]

Теология Заратуштры казалась туманной иностранцам и даже большинству его последователей; но философская простота персидского культа поражала даже самого поверхностного наблюдателя. «Этот народ, — говорит Геродот^[16] — отвергает употребление храмов, алтарей и статуй и смеется над безрассудством тех народов, которые воображают, что боги произошли от людей или что они имеют какое-нибудь сходство с человеческой натурой. Персы совершают свои жертвоприношения на вершинах самых высоких гор. Их богослужение заключается главным образом в гимнах и молитвах; Высшее Существо, наполняющее обширные небесные пространства, есть тот предмет, к которому они обращаются». Однако греческий писатель в то же время обнаруживает склонность к политеизму, так как приписывает персам поклонение земле, воде, огню, ветрам, солнцу и луне. Но персы во все века протестовали против этого и старались объяснить свой двусмысленный образ действий, подавший повод к таким обвинениям. Они относились с религиозным уважением к названным элементам, и в особенности к огню, свету и солнцу, которое они называли Митрой^[17] потому что считали их за самые чистые символы, за самые благородные произведения и за самых могущественных агентов Божественной Власти и Природы^[18]

Всякая религия тогда только производит глубокое и прочное впечатление на человеческий ум, когда она развивает в нас привычку к повиновению, предписывая такие правила благочестия, причина которых нам непонятна, и тогда только внушает нам уважение, когда налагает на нас нравственные обязанности, соответствующие внушениям нашего собственного сердца. Религия Заратуштры вполне удовлетворяла первому из этих требований и в значительной мере второму. Лишь только верующий перс достигал возмужалости, на него надевали таинственный пояс как залог божеского покровительства, и с этой минуты все его действия, даже самые неважные или вызванные необходимостью, освящались особыми мотивами, возгласами и коленопреклонениями, и если бы он, при каких бы то ни было обстоятельствах, не исполнил этих, обрядов, он впал бы в грех не менее тяжкий, чем нарушение нравственного долга.^[19] Впрочем, и нравственные качества, как-то: справедливость, милосердие, щедрость и пр., также требовались от всякого последователя Заратуштры, который желал избавиться от преследований Аримана и жить с Ахура-Маздой в блаженной вечности, где степень счастья будет в точности соразмеряться с добродетелями и благочестием верующего.^[20]

Впрочем, местами Заратуштра откладывает в сторону роль пророка и, принимая на себя роль законодателя, обнаруживает такую великодушную заботливость о счастье каждого и об общественном благе, которая редко встречается в низких или химерических теориях суеверия. Пост и безбрачие — эти обычные способы приобретения божеских милостей — он с отвращением осуждает, усматривая в них преступное отречение от лучших даров Провидения. Религия магов требует от благочестивого человека, чтобы он производил на свет детей, разводил полезные деревья, истреблял вредных животных, проводил воду для орошения сухой почвы Персии и вообще достигал спасения своей души путем земледельческих занятий. Мы можем цитировать из Зенд-Авесты следующее мудрое и благотворное правило, вознаграждающее нас за множество встречающихся в ней нелепостей: «Кто засевает землю вниманием и усердием, совершает более важную религиозную заслугу, нежели тот, кто повторяет десять тысяч молитв»^[21] Весной ежегодно устраивалось празднество, которое должно было напоминать о первобытном равенстве людей и о теперешней их взаимной зависимости. Тогда гордые цари Персии меняли свою пустую пышность на более существенное величие, смешиваясь с самыми незнатными, но самыми полезными классами своих подданных. В этот день все земледельцы без различия могли садиться за стол царя и его сатрапов. Монарх принимал их прошения, выслушивал их жалобы и беседовал с ними как с равными. «От ваших трудов, — говорил он им (и говорил если не искренно, то правдиво), — вы получаете ваши средства существования, а ваше спокойствие вы получаете от нашей бдительности; стало быть, мы взаимно необходимы друг для друга; будем же жить, как братья, в согласии и любви».^[22] В богатой и деспотически управляемой стране такое празднество, конечно, должно было походить на театральное представление, но по крайней мере это была комедия, достойная царского присутствия и способная служить хорошим уроком для молодого государя.

Если бы все предписания Заратуштры отличались таким же возвышенным характером, его имя могло бы быть поставлено в ряд с именами Нумы и Конфуция, а его система вполне заслуживала бы тех одобрений, с которыми относились к ней некоторые из наших богословов и даже некоторые из наших философов. Но в его разноцветном произведении попеременно отражаются то здравый смысл, то страсти, то восторженность, то личный расчет и к самым полезным и возвышенным истинам примешиваются самые отвратительные и опасные суеверия. Число магов, то есть членов жреческого сословия, было чрезвычайно велико, так как их собралось на собор — как мы заметили выше — восемьдесят тысяч. Их влияние усиливалось еще тем, что между ними господствовала строгая дисциплина. Правильно организованная иерархия имела своих представителей во всех провинциях Персии, а архимаг, имевший постоянное местопребывание в Балхе, пользовался общим уважением в качестве видимого главы церкви и законного преемника Заратуштры.^[23] Маги имели в своем распоряжении очень значительные денежные средства. Кроме того, что они владели большим количеством самых плодородных земель Мидии^[24] они собирали налог со всех имений и продуктов промышленной деятельности персов.^[25]

«Хотя бы ваши добрые дела, — говорит корыстолюбивый пророк, — превосходили числом древесные листья, капли дождя, небесные звезды или песчинки на морском берегу, они не принесут вам пользы, если их не одобрит дестур, то есть жрец. Чтобы получить одобрение этого путеводителя всех жаждущих спасения, вы должны аккуратно уплачивать ему десятую часть со всего, что вам принадлежит, — с ваших имуществ, с ваших земель и с ваших капиталов. Если дестур будет доволен, ваша душа избавится от адских мучений, вы будете удостоены похвал в этой жизни и будете счастливы в будущей, потому что дестуры — руководители в религии; им все известно, и они — избавители всех людей».^[26]

Эти правила покорности и слепой веры мага, без сомнения, с тщанием старались запечатлевать в умах юношества, так как в их руках было воспитание и им поручали даже королевских детей^[27] Персидское духовенство, отличавшееся спекулятивным умом, изучало тайны восточной философии и, путем ли высшего знания, или путем высшего искусства, приобрело репутацию, что оно хорошо знакомо с некоторыми тайными науками, получившими свое название от слова «магия».^[28] Те из членов этого сословия, которые были более деятельны, проводили время в светском обществе при дворе и в городах; даже в делах управления Арташир большей частью руководствовался советами жреческого сословия, которому он возвратил его прежний блеск или из политических расчетов, или из благочестия^[29]

Первый совет, который маги дали Арташиру, был согласен с духом нетерпимости, которым отличалась их религия, ^[30] с привычками прежних царей^[31] и даже с примером их законодателя, который пал жертвою религиозной войны, возбужденной его собственным не выносившим иноверия усердием^[32] Эдиктом Арташира было строго запрещено исповедовать какую бы то ни было религию, кроме религии Заратуштры. Храмы парфян и статуи их обоготворенных монархов были с позором ниспровергнуты^[33]

Меч Аристотеля (это было название, данное на Востоке политеизму и философии греков) был без труда разбит в куски^[34] пыл преследования скоро настиг самых непреклонных из всех — евреев и христиан^[35] не были пощажены даже еретики, принадлежавшие к персидской национальности и исповедовавшие персидскую религию. Величие Ахура-Мазды, не терпевшего соперников, нашло себе подмогу в деспотизме Арташира, не терпящего людей непокорных, и еретики скоро были низведены в его обширных владениях до незначительного числа — восьмидесяти тысяч^[36] Этот дух преследований набрасывает пятно бесчестья на религию Заратуштры, но так как он не вызывал никаких внутренних потрясений, то он способствовал усилению новой монархии, соединив всех разнородных жителей Персии узами религиозного рвения.

II. Благодаря своему мужеству и своей энергии, Арташир вырвал скипетр Востока из рук древнего парфянского царского дома. Но ему предстояла более трудная задача — ввести на всем обширном пространстве Персии однообразную и сильную администрацию. Слабые и кроткие Аршакиды роздали своим сыновьям и братьям главные провинции и высшие государственные должности в качестве наследственных владений. Витаксы, или восемнадцать самых могущественных сатрапов, имели право носить царский титул, а пустое тщеславие монарха находило для себя удовлетворение в номинальном господстве над столькими вассальными царями. Даже жившие среди гор варварские племена и рассчитывавшие на прочность своих стен греческие города Верхней Азии^[37] неохотно признавали над собой власть Арташира и редко ей подчинялись; а Парфянская империя представляла собой живое подобие феодальной системы, ^[38] впоследствии преобладавшей в Европе. Но деятельный завоеватель лично обошел все провинции Персии во главе многочисленной и хорошо дисциплинированной армии. Победы над самыми отважными мятежниками и взятие самых сильных крепостей^[39] распространили славу его оружия и подготовили мирное признание его верховенства. Упорное сопротивление кончалось гибелью вождей, но с их приверженцами победитель обращался милостиво.^[40] Добровольное подчинение награждалось почестями и богатствами, но осторожный Арташир никому не дозволял носить титул царя и уничтожил всякую посредническую власть между троном и народом. Его владения, почти равнявшиеся объемом современной нам Персии, ограничивались со всех сторон морями или большими реками — Евфратом, Тигром, Араксом, Оксом, Индом, Каспийским морем и Персидским заливом.^[41] В прошедшем столетии в этой стране насчитывалось пятьсот пятьдесят четыре города, шестьдесят тысяч деревень и около сорока миллионов жителей.^[42] Если мы сравним управление Сасанидов с управлением государей из рода Сефи, а политическое влияние религии магов с политическим влиянием мусульманской религии, то мы придем к тому выводу, что государство Арташира заключало в себе по меньшей мере столько же городов, деревень и жителей. Но при этом следует заметить, что во все века недостаток портов на приморских берегах и редкость свежей воды внутри страны очень препятствовали развитию торговли и земледелия персов, которые при вычислении населения, как кажется, прибегали к мелочным, но весьма обыкновенным хитростям для удовлетворения своего национального тщеславия.

Лишь только честолюбивый Арташир сломил сопротивление своих вассалов, он стал угрожать соседним государствам, безнаказанно оскорблявшим Персию во время продолжительной дремоты его предшественников. Он одержал несколько легких побед над дикими скифами и изнеженными индийцами, но, чтобы отомстить за оскорбления, которые не раз наносились Персии^[43] римлянами, ему пришлось употребить в дело все свои военные силы. После завоеваний Траяна наступил сорокалетний мир, плод его мужества и умеренности. В промежуток времени между вступлением на престол Марка Аврелия и царствованием Александра Севера два раза вспыхивали войны между империями Римской и Парфянской, и, хотя все военные силы Аршакидов боролись только с одной частью военных сил римлян, успех постоянно был на стороне последних. Правда, император Макрин, вследствие осознания непрочности своего положения и вследствие своей трусости, купил мир ценой почти двух миллионов ф. ст. на наши деньги, ^[44] но военачальники Марка Аврелия, император Север и его сын получили немало победных трофеев в Армении, Месопотамии и Ассирии. Так как описание их подвигов некстати прервало бы нить рассказа о более важных переворотах, совершившихся внутри Римской империи, то мы расскажем только о неоднократных бедствиях, которым подвергались два важных города — Селевкия и Ктесифон.

Селевкия, находившаяся на западном берегу Тигра, почти в сорока пяти милях к северу от древнего Вавилона, была главным городом македонских завоеваний в Верхней Азии.^[45] После того как могущество македонян пришло в упадок, Селевкия в течение многих столетий все еще сохраняла существенные особенности греческих колоний — любовь к искусствам, военные доблести и любовь к свободе. Эта независимая республика управлялась сенатом, состоявшим из трехсот представителей высшего сословия; народ состоял из шестисот тысяч граждан; городские стены были крепки, и пока различные сословия жили во взаимном согласии, они относились с презрением к могуществу парфян; но ожесточение политических партий иногда доходило до того, что они обращались к помощи общего врага, стоявшего почти у самых ворот города.^[46] Парфянские монархи, подобно могольским монархам Индостана, вели бродячий образ жизни своих предков скифов, и императорский лагерь нередко разбивался в равнине Ктесифона на восточном берегу Тигра, на расстоянии только трех миль от Селевкии.^[47] Роскошь и деспотизм привлекали ко двору массу людей, и маленькая деревушка Ктесифон незаметно разрослась до размеров большого города.^[48] В царствование Марка Аврелия римские полководцы доходили до Ктесифона и Селевкии. Греческая колония принимала их как друзей, некогда они нападали на место пребывания парфянских царей, они не переставали относиться дружески к обоим названным городам. Но разорение и сожжение Селевкии и избиение трехсот тысяч ее жителей запятнали славу римского триумфа.^[49] Селевкия, и без того уже обессиленная соседством слишком могущественного соперника, не могла поправиться от гибельного удара; но Ктесифон в такой мере восстановил свои силы через тридцать три года, что был в состоянии выдержать упорную осаду против императора Севера. Впрочем, город был в конце концов взят приступом; царь, лично участвовавший в его обороне, спасся бегством, а сто тысяч пленных и богатая добыча были наградой римским солдатам за их усилия.^[50] Несмотря на эти бедствия, Ктесифон заменил Вавилон и Селевкию в качестве одной из самых больших восточных столиц. В летние месяцы персидский монарх наслаждался в Экбатанах освежающими ветрами, дувшими с гор Мидии, а для своей зимней резиденции он предпочитал Ктесифон из-за мягкости его климата.

Из этих успешных вторжений римляне не извлекли для себя никаких существенных или прочных выгод; впрочем, они и не пытались удержать за собой такие далекие завоевания, отделявшиеся от провинций империи обширными степными пространствами. Завоевание Осренского царства было менее блестящим военным подвигом, но принесло им гораздо более существенную пользу. Это маленькое государство занимало северную и самую плодородную часть Месопотамии между Евфратом и Тигром. Его столица Эдесса находилась почти в двадцати милях по ту сторону первой из этих рек, а ее население, со времен Александра, состояло из смеси греков, арабов, сирийцев и армян.^[51] Слабые осренские государи, находясь на окраине двух враждебных одна другой империй, были по склонности привязаны к парфянам, но превосходство римского могущества вынудило их покориться, о чем до сих пор свидетельствуют их медали. После окончания парфянской войны при Марке Аврелии предусмотрительность заставила римлян запастись каким-нибудь надежным ручательством в их преданности. С этой целью были построены в различных частях страны форты, а в укрепленном городе Нисибине был поставлен римский гарнизон. Во время беспорядков, вспыхнувших после смерти Коммода, осренские владетели попытались свергнуть с себя иго, но твердая политика Севера упрочила их зависимость, ^[52] а вероломство Каракаллы довершило это легкое завоевание. Последний эдесский царь Абгар был отправлен в Рим в цепях, его владения были обращены в провинцию, а его столица была удостоена названия колонии; таким образом, за десять лет до падения Парфянской монархии римляне достигли прочного господства по ту сторону Евфрата.^[53]

И благоразумие, и жажда славы могли бы служить оправданием для воинственных замыслов Арташира, если бы его намерения ограничивались защитой или приобретением выгодной границы. Но честолюбивый перс открыто признавался в стремлении к более обширным завоеваниям и считал себя способным поддержать свои чрезмерные притязания и доводами разума, и силою оружия. Он ссылался на то, что Кир первый завоевал всю Азию — до Пропонтиды и Эгейского моря, а его преемники долго владели этими землями; что во время их царствования провинции Кария и Иония управлялись персидскими сатрапами и весь Египет до пределов Эфиопии признавал над собой их власть.^[54] Пользование их правами было временно прервано продолжительной узурпацией, но эти права не были уничтожены, и, лишь только он благодаря своему происхождению и мужеству надел на свою голову персидскую корону, он счел первым своим долгом восстановить прежние границы и прежнее величие монархии. Поэтому великий царь (таким высокопарным слогом выражались его послы, отправленные к императору Александру) приказывал римлянам немедленно удалиться из всех провинций, принадлежавших его предкам, и, уступив персам господство над Азией, довольствоваться бесспорным господством над Европой. Исполнение этого дерзкого поручения было возложено на четырехсот самых высоких и самых красивых персов, которые должны были заявить о величии своего повелителя красотою своих коней, великолепием своего оружия и богатством своей одежды.^[55] Такого рода послание скорее походило на объявление войны, нежели на предложение вести переговоры. Тогда и Александр Север и Арташир собрали все свои силы и ввиду важности предстоявшей борьбы сами приняли начальство над своими армиями.

Если верить свидетельству, которое, по-видимому, достовернее всех исторических повествований, а именно той дошедшей до нас речи, которую сам император произнес в сенате, то мы должны допустить, что победа Александра Севера ничем не уступала тем победам, которые были одержаны над персами сыном Филиппа. В армии великого царя было сто двадцать тысяч лошадей, покрытых стальной броней, семьсот слонов, на спине которых были прикреплены башни, наполненные стрелками, и тысяча восемьсот колесниц, вооруженных косами. О такой громадной армии еще ни разу не упоминалось ни в летописях Востока, ни даже в восточных сказках;^[56] тем не менее она была разбита в большом сражении, в котором Александр выказал себя и неустрашимым солдатом, и искусным военачальником. Великий царь обратился в бегство, а громадная добыча и завоевание Месопотамии были непосредственными плодами этой победы. Таковы были подробности этого блестящего и неправдоподобного сообщения, которое, как это видно слишком ясно, было внушено тщеславием монарха и бесстыдным раболепием льстецов, но было принято без возражений отдаленным от места действия и рабски покорным сенатом.^[57] Но мы не только не верим, чтобы армия Александра одержала какую-либо значительную победу над персами, а даже имеем основание подозревать, что весь этот блеск воображаемой славы прикрывал случившуюся на самом деле неудачу.^[58]

Наши подозрения подтверждаются авторитетом одного современного историка, отзывавшегося о добродетелях Александра с уважением, а о его недостатках с беспристрастием. Он сначала рассказывает, в чем заключался благоразумный план ведения войны, задуманный Александром. Три римские армии должны были вторгнуться в Персию в одно время различными путями. Но хотя военные операции были хорошо задуманы, они не были ведены с искусством и успехом. Лишь только первая из этих армий вступила в болотистые равнины Вавилонии и приблизилась к искусственному слиянию Евфрата с Тигром, ^[59] она была окружена превосходящими в числе силами и уничтожена неприятельскими стрелами. Вторая римская армия могла легко проникнуть в самую середину Мидии благодаря союзу с королем Армении^[60] Хосроем и благодаря гористой местности, в которой персидская кавалерия не могла действовать. Эти храбрые войска опустошили соседние провинции и благодаря некоторым военным успехам как будто оправдали тщеславие императора. Но отступление этой победоносной армии было дурно направлено или по меньшей мере неудачно. При обратном переходе через горы множество солдат погибло от трудности пути и от сурового зимнего холода. Было решено, что в то время, как эти два больших отряда проникнут в противоположные оконечности персидских владений, главная армия, находившаяся под начальством самого Александра, поддержит их нападение и вторгнется в самую середину царства. Но неопытный юноша, находившийся под влиянием советов своей матери, а может быть, и под влиянием своих собственных опасений, покинул свои храбрые войска и отказался от надежды восторжествовать над противником; проведя лето в Месопотамии в бездействии, он отвел назад в Антиохию армию, уменьшившуюся числом вследствие болезней и раздраженную неудачей. Совершенно иначе вел себя Арташир. Быстро переезжая от холмов Мидии к болотистым берегам Евфрата, он повсюду лично руководил обороной и при всех переменах фортуны соединял с искусством самое непреклонное мужество. Однако в нескольких упорных битвах с ветеранами римских легионов персидский монарх потерял цвет своей армии. Даже его победы лишь истощали его силы. Он не умел воспользоваться ни отсутствием Александра, ни беспорядками, вызванными смертью этого императора. Вместо того чтобы выгнать римлян из Азии, как он намеревался, он даже не был в состоянии вырвать из их рук небольшую провинцию Месопотамию.^[61] Царствование Арташира, продолжавшееся со времени последнего поражения парфян только четырнадцать лет, составляет достопамятную эпоху в истории Востока и даже в истории Рима. Его характер, по-видимому, носил на себе отпечаток отваги и энергии, которыми вообще отличаются государи, достигающие верховной власти не по наследству, а путем побед. До самого последнего периода Персидской монархии его свод законов лежал в основе гражданского и религиозного управления Персии.^[62] Некоторые из высказанных им мнений дошли до нас. В особенности одно из них доказывает его проницательность в том, что касается системы управления. «Власть государя, — сказал Арташир, — должна опираться на военную силу; эта сила может быть поддерживаема только при помощи налогов; все налоги в конце концов падают на земледелие, а земледелие может процветать только под покровительством справедливости и умеренности».^[63] Арташир завещал свою новую империю и свои честолюбивые замыслы против римлян сыну своему Шапуру, который не был недостоин своего великого отца; но эти замыслы были слишком обширны для могущества Персии и лишь вовлекли обе нации в длинный ряд разорительных войн и обоюдных бедствий.

Персы, давно уже цивилизовавшиеся, вовсе не были одарены ни той воинственной любовью к независимости, ни той душевной и физической неустрашимостью, которые доставили северным варварам владычество над Европой. Военные науки, составлявшие главную силу Греции и Рима, точно так же как они составляют в наше время главную силу Европы, никогда не делали больших успехов на Востоке. Персам вовсе не были знакомы те основанные на дисциплине военные эволюции, которые придают единство громадной массе людей и которые влагают в нее одну душу. Они были одинаково несведущи и в возведении правильных укреплений, и в осаде их, и в обороне. Они полагались на свою многочисленность более, нежели на свою храбрость, и более на свою храбрость, нежели на свою дисциплину. Их пехота была не что иное, как плохо вооруженная, бездушная толпа собранных наскоро крестьян, которых привлекала под знамена приманка грабежа и которые разбегались так же точно после победы, как и после поражения. Монарх и его вельможи переносили в лагерь блеск и роскошь сераля. Их военным операциям много мешали сопровождавшие их женщины, евнухи, лошади и верблюды; сверх того, нередко случалось, что среди удачной военной кампании персидская армия должна была разделиться на части или совершенно гибла от неожиданно постигшего ее голода.^[64]

Однако привыкшие к роскоши и к деспотизму персидские аристократы отличались личной храбростью и глубоким чувством национального достоинства. С семилетнего возраста их учили говорить правду, стрелять из лука и ездить верхом; в особенности в этих двух последних занятиях они отличались необыкновенным искусством.^[65] Самые способные юноши воспитывались на глазах своего монарха, занимались своими телесными упражнениями внутри его дворца и во время своих продолжительных и утомительных занятий охотой приучались к хладнокровию и повиновению. В каждой провинции сатрапы содержали этого рода школы, развивавшие в молодежи воинские доблести. Персидские вельможи (так свойственно человеческой натуре понятие о феодальной зависимости) получали от щедрот царя земли и дома с обязательством служить ему в случае войны. Они были готовы по первому призыву сесть на коня и в сопровождении воинственной и блестящей свиты из своих приверженцев присоединиться к многочисленным отрядам гвардейцев, набиравшихся со строгой разборчивостью между самыми сильными рабами и самыми отважными авантюристами Азии. Эти армии, состоявшие из легкой и из тяжелой кавалерии, были страшны столько же стремительностью атаки, сколько быстротой своих движений и висели, подобно грозной туче, над восточными провинциями приходившей в упадок Римской империи.^[66]

---

1. Один древний хронолог, на которого ссылается Веллей Патеркул (кн. 1, гл. 6), замечает, что ассирийцы, мидяне, персы и македоняне господствовали над Азией в течение тысячи девятисот девяноста пяти лет, со времени восшествия на престол Нина и до поражения Антиоха. Так как последнее из этих важных событий случилось за двести восемьдесят девять лет до Р. Х., то первое может быть отнесено к две тысячи сто восемьдесят четвертому году до Р. Х. Астрономические наблюдения, найденные в Вавилоне Александром, заходят пятьюдесятью годами далее.
2. «История Персии» упоминает о следующих четырех династиях, царствовавших с древнейших времен до вторжения арабов: Пискдадиды, Цеаниды, Ашканиды, или Аршакиды и Сасаниды. Основателем первой из них был Кайомаро, которого часто смешивают с Ноем. То были баснословные времена, и потому иные царствования продолжались семьсот и даже девятьсот лет. Эти первые цари сражались с giels, или злыми духами, и вступали в мелочные споры с dews, или волшебницами; эти распри так же смешны, как ссоры Юпитера, Венеры, Марса и других греческих богов. История династии Цеанидов напоминает греческих героев или наших рыцарей: в ней рассказывается о геройских подвигах Ростама и его сражениях с Аффендиаром, старшим сыном Густаспа. Во время царствования этой династии великий Кир был настоящим основателем Персидского царства. Последний из этих царей, Искандер, поручил управление сатрапиями вельможам; один из этих последних, Асхек, или Арзас, провозгласил себя королем и сделался основателем династии Арзасидов, или Аршакидов. Персидские историки сохранили имена только очень немногих из этих монархов, династия которых была наконец свергнута Ардшир-Бабеканом, или Арташиром, основателем династии Сасанидов, царствовавшей четыреста двадцать пять лет. См. диссертацию Фрерэ «Memoires de lAcad. des Inscript, et Belles-Lettres», т. XVI. — Гизо
3. На пятьсот тридцать восьмом году эры Селевка. См. Агафия, кн. 2, стр. 63. Так велика небрежность восточных писателей, что Евтихий относит это важное событие к слишком ранней эпохе — к десятому году царствования Коммода, а Моисей Хоренский — к слишком поздней эпохе, ко времени царствования Филиппа. Аммиан Марцеллин черпал из хороших источников, но переписывал находившиеся у него в руках материалы с такой раболепной точностью (XXIII, 6), что, по его словам, род Аршакидов еще занимал персидский престол в половине четвертого столетия.
4. Имя кожевника было Бабек, а имя солдата — Сасан; от первого Арташир получил прозвание Бабегана, а от последнего все его преемники получили название Сасанидов.
5. DHerbelot, Bibliotheque Orientale, Ardshir.
6. Согласно с приведенным выше сообщением Агафия, это была одна битва, продолжавшаяся с большим упорством в течение трех дней. — Шрейтер
7. Дион Кассий, гл. 80. Геродиан, кн. 6, стр. 207. Абуль-Фарадж, Dynast., стр. 80.
8. См. Моисея Хоренского, кн. 2, гл. 65-71.
9. Гайд и Придо, составившие из персидских легенд и из своих собственных догадок очень приятный исторический рассказ, называют Заратуштру современником Дария Гистаспа. Но достаточно будет заметить, что греческие писатели, жившие почти в одном веке с Дарием, единогласно полагают, что эра Заратуштры предшествовала их собственному времени несколькими сотнями или даже целой тысячью лет. Мойль основательно опроверг мнения своего дяди Придо и отстоял против него древность персидского пророка. См. его сочинение, ч. 2.
10. Эта древняя идиома называлась зенд. Язык комментария пехлеви хотя и гораздо более нов, но уже много сотен лет тому назад перестал принадлежать к числу живых языков. Один этот факт (если его признать достоверным) служит достаточной порукой за древность тех произведений, которые Анкетиль привез в Европу и перевел на французский язык. (Зенд значит жизнь, живой. Это слово обозначает или собрание канонических книг последователей Заратуштры или самый язык, на котором они написаны. Это те книги, которые содержат в себе слово жизни, потому что язык первоначально носил название зенд или потому, что ему дали это название по причине содержания книг. Авеста значит оракул, откровение, урок; это слово также обозначает не какое-либо особое сочинение, а собрание книг Заратуштры, как откровение Ахура-Мазды. Поэтому это собрание называется то Зенд-Авестой, то просто Зендом. Зенд был древним языком Мидии, как это доказывается его сходством с диалектами армянским и грузинским; он был мертвым языком при Аршакидах в тех самых странах, которые были театром происшествий, описываемых в Зенд-Авесте. Некоторые критики, и между прочими Ричардсон и сэр В. Джонс, сомневались в древности этих книг: первый из них полагал, что зенд никогда не был языком, употреблявшимся в письме и в разговоре, что он был изобретен в более поздние времена магами для того, чтобы служить орудием их искусства; но Клёкер в своих исследованиях, прибавленных к исследованиям Анкетиля и аббата Фушэ, доказал: 1) что зенд действительно когда-то был живым языком, на котором говорили в некоторых частях Персии; 2) что язык, на котором написаны книги, заключающие в себе учение Заратуштры, есть действительно древний зенд; стало быть, они могли быть написаны не иначе как в то время, когда этот язык был еще живым и когда на нем говорили; 3) что с тех пор, как зенд сделался разговорным языком, на нем перестали писать; стало быть, книги, написанные на этом языке, могли быть написаны не иначе как в то время, когда зенд был живым языком. — Что касается эпохи, в которую эенд был разговорным языком и в которую жил Заратуштра, то она до сих пор служит предметом споров между учеными: одни, как, например, Гайд и даже Анке-тиль полагают, что Заратуштра жил при той династии персидских царей, которая ведет свое начало от Кира, и считают его современником Дария Гистаспа; отсюда следовало бы заключить, что он жил в половине шестого столетия до Р. Х.; другие, как-то: Тихсен, Геерен и пр., полагают, что он жил при мидийской династии и что царь Густасп, в царствование которого жил Заратуштра, как он сам это утверждает, был то же, что Киаксар 1-й из индийского рода, царствовавший за семьдесят лет до Кира и за сто лет до Дария Гистаспа. Это мнение опирается на некоторые места Зенд-Авесты и кажется самым правдоподобным: описание провинций и главных городов царства Густаспа, принадлежащее самому Заратуштре и находящееся в начале его Вендидада, не подходит к персидским царям, а предполагает индийскую династию. Некоторые критики, и между прочими аббат Фушэ, признают существование двух Заратуштр, из которых самый древний (иначе называемый Зердустом) был настоящим основателем религии магов и, должно быть, жил при Киаксаре 1-м, а другой был простой реформатор, живший при Дарий Гистасле. Это мнение основано лишь на одном месте у Плиния Старшего, авторитет которого очень сомнителен, потому что сведения греков и латинов о Заратуштре неточны и противоречивы. См. Гайда, de Rel. vet. Pers., стр. 303, 312, 335, диссертацию профессора Тихсена de Religionum Zoroastricarum, apud veteres gentes, vestigils. In comment, soc. Goet., ч. 2, стр. 112, и диссертацию аббата Фушэ о личности Заратуштры, Memoires de lAcademie des inscript. et Belles-Lettres, ч. 27, стр. 253—394. Пехлеви был языком стран, соседних с Ассирией, и, вероятно, самой Ассирии. Пехлеви значит сила, геройство; это был также язык древних героев и персидских царей, вообще людей сильных. В нем много армянских корней. Анкетиль полагает, что он образовался из зенда; Клёкер не разделяет этого мнения. «Пехлеви, — говорит он, — имеет более плавности, и в нем не так много гласных букв, как в зенде». Книги Заратуштры, сначала написанные на зендском языке, были впоследствии переведены на языки пехлеви и фарси. Пехлеви уже вышел из употребления при династии Сасанидов, но ученые все еще писали на нем. Фарси, первоначально занесенный из Парса, или Фарсистана, был в то время господствующим наречием. См. Kleukers Anhang zum Zend-Avesta, т. 2, ч. 1, стр. 158; ч. 2, стр. 3 и след. — Гизо). (Вместе с немецким переводом сочинения Анкетиля Клёкер дал нам приложение к Зенд-Авесте, а в первой части поместил различные диссертации французских писателей, и между прочим Фушэ, о вопросах, касающихся религии, философии и истории персов. Здесь переводчик обнаружил свою склонность к двусмысленным выражениям, а также проявляющуюся в других его произведениях склонность облекать мраком все, что было бы желательно выяснить. С другой стороны, проф. Мейнерс с большим хладнокровием проверял историю Заратуштры и приписываемых ему книг. Результаты его исследований помещены частью в третьем томе Bibliotheca Philologica Nova и частью в восьмом томе Commentaria Societatis Gottingensis. Талантливый знаток Востока сэр Уильям Джонс пошел по его следам; перевод его письма к Анкетилю касательно этого предмета был еще подробнее недавно рассмотрен Августом Геннигом в его «Очерке истории ост-индской литературы», причем проверена и подлинность Зенд-Авесты (Гамбург, 1786). Все эти исследования вовсе не привели к таким фактам, которые говорили бы в пользу подлинности Зенд-Авесты, и придают вес сомнениям, выраженным Гиббоном. То же самое можно сказать и об отрывках, которые цитировались из этих книг с целью объяснить, в чем заключалось учение самой древней персидской религии. — Шрейтер)
11. Гвид, de Religione veterum Pers., гл. 21.
12. Я извлек эти сведения о Зенд-Авесте преимущественно из сочинения Анкетиля и из Саддера, приложенного к трактату д-ра Гайда. Тем не менее я должен сознаться, что преднамеренная неясность пророка, фигурный язык Востока и способное вводить в заблуждения посредничество французского или латинского перевода могли вовлечь меня в ошибки и ересь при составлении этого краткого изложения персидской теологии.
13. (Здесь ошибка: Ариман не принужден делать зло по своей неизменяемой натуре; Зенд-Авеста положительно утверждает (см. Ицешне), что он родился добрым, что вначале он был свет, но зависть сделала его злым; он позавидовал могуществу и атрибутам Ахура-Мазды: тогда свет превратился в тьму и Ариман был низвергнут в преисподнюю. См. сокращенное изложение учения древних персов в начале Зенд-Авесты Анкетиля, гл. 2,2. — Гизо)
14. (По словам Зенд-Авесты, Ариман не будет уничтожен или навсегда низвергнут в преисподнюю; при воскресении мертвых он будет совершенно побежден Ахура-Маздой; его могущество будет уничтожено, его царство будет потрясено в самых основаниях; он сам будет очищен в потоках объятого огнем металла; его сердце и воля изменятся; он сделается святым, прекрасным, утвердит в своих владениях закон и поучения Ахура-Мазды, соединится с ним узами вечной дружбы, и оба они будут петь похвальные гимны в честь Предвечного. См. вышеупомянутое сокращенное изложение: ibid; Kleukers Anhang, ч. 3, стр. 85, N 36; Ицешне, одна из книг Зенд-Авесты. — Согласно с более новым произведением «Саддер Бун-Дегеш», Ариман будет уничтожен; но это не согласно ни с самим текстом Зенд-Авесты, ни с понятием, которое дает нам автор о том, каким будет царство Предвечного по прошествии двенадцати тысяч лет, в течение которых должна продолжаться борьба между добром и злом. — Гизо)
15. Новейшие персы (и в некоторой мере Саддер) возводят Ахура-Мазду в степень первоначальной и всемогущей причины, а Аримана низводят в степень низшего, но мятежного духа. Их желание угодить мусульманам, может быть, побудило их усовершенствовать их теологическую систему.
16. Геродот, кн. 1, гл. 131. Но д-р Придо не без основания полагает, что употребление храмов было впоследствии дозволено в религии магов.
17. Митра не был то же, что солнце у персов; Анкетиль с успехом опроверг мнение тех, которые их смешивают, и оно очевидно несогласно с текстом Зенд-Авесты. Митра — первый из духов, или изедов, созданных Ахура-Маздой: он печется о всей природе; отсюда и произошло то, что многие греки полагали, будто Митра был Summus Deus персов. У него тысяча ушей и десять тысяч глаз. Халдеи, как кажется, приписывали ему более высокое положение, нежели персы. Он тот, кто дал Земле свет Солнца: таким образом, Солнце, называемое Хор (блеск), есть низший дух, который вместе со многими другими духами участвует в исполнении обязанностей Митры. Такие духи, помогающие другому духу, называются его камкарами, но никогда не смешиваются с ним в Зенд-Авесте. В дни, посвященные одному из духов, перс должен читать не только те молитвы, с которыми следует обращаться к этому духу, но и те, с которыми должно обращаться к его камкарам; вот почему гимн к Митре исполняется в день, посвященный Солнцу (Хору) и vice versa. Это, вероятно, и было причиной того, что этих двух духов смешивали одного с другим; но Анкетиль заметил эту ошибку, на которую также указали Клёкер и все те, кто изучал Зенд-Авесту. См. восьмую диссертацию Анкетиля; Kleukers Anhang, ч. 3, стр. 132. — Гизо .
18. Гаид, de Relig. Pers., гл. 8. Несмотря на все их объяснения и протесты, которые, как кажется, были искренними, их тираны-мусульмане постоянно клеймили их обвинением в языческом поклонении огню.
19. В том, что касается обрядов, Заратуштра был гораздо менее требователен, чем жившие после него служители его религии: таково обычное развитие всех религий; их культ, который вначале бывает чрезвычайно прост, с течением времени все усложняется разными мелочными обрядами. Нижеприведенное правило Зенд-Авесты доказывает, что Заратуштра не придавал этим обрядам такого значения, какое предполагает Гиббон. Это доказывает то самое правило, которое цитирует сам Гиббон: «Кто засевает землю с вниманием и усердием, совершает более важную религиозную заслугу, нежели тот, кто повторяет десять тысяч молитв». К тому же Гиббон извлек доказательство своего мнения не из Зенд-Авесты, а из Саддера, который был написан много позже. — Гизо
20. См. Саддер, самая незначительная часть которого состоит из нравственных правил. Обряды, которые приказывалось исполнять, были бесконечны и мелочны. Благочестивый перс должен был совершать пятнадцать коленопреклонений, молитв и пр. всякий раз, как он обрезывал свои ногти, удовлетворял естественную нужду или надевал священный пояс. Саддер, стр. 14, 50, 60.
21. Зенд-Авеста, ч. 1, стр. 224 и Precis du Systeme de Zoroastre, ч. 3.
22. Гайд, de Religione Persarum, гл. 19.
23. Гайд, de Religione Persarum, гл. 28. И Гайд, и Придо, говоря о иерархии магов, употребляют термины, принятые в христианской иерархии.
24. Аммиан Марцеллин, XXIII, 6. Он сообщает нам (если только можно вполне ему верить) две интересные подробности: 1) что маги заимствовали некоторые из своих самых сокровенных догматов от индийских браминов и 2) что маги составляли не только особое сословие, но также особое племя или род.
25. Достоин внимания тот факт, что десятина считалась божеским установлением и по закону Заратуштры, и по закону Моисея. Те, которые желали бы объяснить это сходство, могут — если это их удовлетворяет — предполагать, что во времена не столь отдаленные маги внесли в писания своего пророка это полезное для них правило. (Слова, которые цитирует Гиббон, взяты не из писаний самого Заратуштры, а из Саддера; это сочинение, как я уже прежде заметил, появилось гораздо позднее, чем книги, составляющие Зенд-Авесту, и было написано каким-то магом для народного употребления; поэтому то, что в нем содержится, не должно быть приписываемо Заратуштры. Странно, что Гиббон впал по этому случаю в заблуждение, так как даже Гайд не приписывал Саддера Заратуштре, и заметил, что он написан стихами, тогда как Заратуштра всегда писал прозой. (Гайд, гл. 1, стр. 27.) Что бы мы ни думали об этом последнем мнении, которое мы считаем не совсем основательным, более позднее появление Саддера не подлежит сомнению: аббат Фушэ даже не думает, чтобы это было извлечение из книг Заратуштры. См. его диссертацию, о которой уже было упомянуто ранее, — Mem. de lAcad. des Inscript. et Belles-Lettres, ч. 27. — Гизо) (Когда Гизо писал эти замечания, он, по-видимому, упустил из виду тот факт, что главной целью Гиббона было не изложение религии Заратуштры в том виде, как он ее первоначально проповедовал, а объяснение той формы, в которой она воспламеняла умы персов во время их войн с Римом. В то время Саддер еще не существовал, но он, без сомнения, только привел в систематический порядок и письменно изложил основанные на преданиях и давно практиковавшиеся злоупотребления. — Издат.)
26. Саддер, стать я. 8.
27. Платон в «Алкивиаде».
28. Плиний (Hist. Natur., кн. 30, гл. 1) замечает, что магия опутывала человеческий род тройными цепями религии, медицины и астрономии. (Новейшие исследования о происхождении и истории магии были поощрены наградами, которые были назначены Королевской Академией наук в Геттингене. Они доказывали, что слово «магия» вошло в употребление лишь в более поздний период времени и что неоплатоники сделали из него науку. См. трактат проф. Тидемана и объяснения проф. Эбергарда в последней части его «Литературной мысли». — Шрейтер)
29. Агафий, кн. 4, стр. 134.
30. Юм в своей «Натуральной истории религии» основательно замечает, что самые утонченные философские секты более всех других склонны к религиозной нетерпимости. (Религиозная нетерпимость магов проще объясняется их желанием охранять или увеличивать их огромные доходы, о которых было только что говорено. Юм и Гиббон принадлежали к самой «философской» из всех сект, но разве они согласились бы с тем, что они больше всех склонны к религиозной нетерпимости? — Издат .)
31. Цицерон, de Legibus. 11, 10. Ксеркс по совету магов разрушил греческие храмы.
32. Гайд, de Relig. Persar., гл. 23, 24; dHerbelot, Bibliotheque Orientale, Zerdusht. Жизнь Заратуштры во 2-й части Зенд-Авесты.
33. Сравн. Моисея Хоренского, кн. 2, гл. 74, с Аммианом Марцеллином, XXIII, 6. Впоследствии я воспользуюсь этими местами.
34. Раввин Авраам, в Tarikh Schicard, стр. 108, 109.
35. Basnage, Histoire des Juifs, кн. 8, гл. 3. Созомен, кн. 2, гл. 1. Мани, который был подвергнут позорной смерти, можно считать за отступника от религии магов точно так же, как и за отступника от христианской религии.
36. Гайд. de Religione Persar., гл. 21.
37. Эти колонии были чрезвычайно многочисленны. Селевк Никатор основал тридцать девять городов, которым дал свое собственное имя или имена некоторых из своих родственников (см. Аппиана, in Siriac., стр. 124). Эра Селевка, которая до сих пор еще в употреблении между восточными христианами, обозначается до 508 (196 года христианской эры) на медалях греческих городов в пределах Парфянской империи. См. сочинения Мойля, ч. 1 стр. 273 и сл. и Freret, Mem. de lAcademie, ч. 19.
38. Новейшие персы обозначают этот период как период династии царей всех народов. См. Плиния Hist. Natur.,VI, 25.
39. Евтихий (ч. 1, стр. 367, 371, 375) рассказывает об осаде острова Мезена на Тигре с такими подробностями, которые напоминают историю Низа и Скиллы.
40. Агафий, 11, 164. Владетели Сегестана обороняли свою независимость в течение многих лет. Так как сочинители рассказов обыкновенно относят события своего собственного времени к древним временам, то нет ничего невозможного в том, что баснословные подвиги принца Сегестанского Рустана были повторением этих действительно случившихся событий.
41. Едва ли можно причислять к составу Персидской монархии морской берег Гедрозии или Макрана, который тянется вдоль Индийского океана от мыса Жаск (Капелла) до мыса Гоадель. Во времена Александра и, вероятно, в течение нескольких следующих веков эта местность была густо населена диким племенем икфиофагов или рыбаков, которые не знали никаких искусств, не признавали над собою никакого повелителя и были отделены от остального мира негостеприимными степями (см. Аппиана de Reb. Indicis). В двенадцатом столетии маленький городок Таиц (по предположению Анвилля это был Тефа, упоминаемый Птолемеем) был населен и обогатился от арабских купцов (см. Geographic Nubienne, стр. 58 и Анвилль, Geographic Ancienne, ч. 2, стр. 283). В прошедшем столетии вся страна была разделена между тремя государями, из которых один был мусульманин, а другие двое язычники; они сохранили свою независимость от преемников шаха Аббаса (Voyages de Tavemier, ч. 1, кн. 5, стр. 635).
42. Chardln, ч. З, гл. 1-3.
43. Последнее из этих оскорблений было, без сомнения, нанесено бесстыдным коварством Каракаллы. Он предложил дочери Артабана вступить с ним в брак, и это предложение было принято ее отцом. Под предлогом встречи своей невесты он приблизился во главе многочисленной армии к персидской столице, внезапно напал на доверчивого монарха, приготовившегося встретить его как зятя, и вместо свадебного пиршества устроил сцену кровопролития и разрушения. Это сообщает Геродиан (кн. 4, гл. 10), а один французский писатель называет этот поступок «le modele оu du moins lebauche de la St. Barthelemi de Catherine de Medicis». — Шрейтер
44. Дион, кн. 28, стр. 1335.
45. Чтобы ознакомиться в точности с географическим положением городов Вавилона, Селевкии, Ктесифона, Модэна и Багдада, которые часто смешиваются один с другим, см, превосходную диссертацию Анвилля в Mem. de LAcademie, ч. 30 (см. также Лэйяра «Ниневия и Вавилон», стр, 472, 483, 570 и пр. — Издат.)
46. Тацит, Анн.,. XI, 42. Плиний. Hist. Natur., VI. 26.
47. Это можно заключить из слов Страбона, кн. 16, стр. 743.
48. Весьма интересный путешественник Бернье, следовавший за лагерем Аурангзеба от Дели до Кашмира, с большой подробностью описывает этот огромный передвижной город. Конная гвардия состояла из тридцати пяти тысяч человек, а пешая — из десяти тысяч. Считали, что в лагере находилось: сто пятьдесят тысяч лошадей, мулов и слонов, пятьдесят тысяч верблюдов, пятьдесят тысяч волов и от трехсот до четырехсот тысяч людей. Почти все население Дели следовало за двором, который поддерживал своим великолепием его промышленность.
49. Дион, кн. 71, стр. 1178. Ист. эпохи Цезарей, стр. 38. Евтропий, VIM, 10, Евсевий in Chronic. Квадрат (слова которого цитируются в Истор. эпохи Цезарей) старался оправдать римлян тем, что жители Селевкии первые нарушили свою клятву.
50. Дион, кн. 75, стр. 1263. Геродиан, кн. 3, стр. 120. Ист. эпохи Цезарей, стр. 70.
51. Цивилизованные жители Антиохии называли жителей Эдессы смесью варваров. Впрочем, в пользу этих последних говорит тот факт, что в Эдессе говорили на арамейском наречии, которое считалось самым чистым и самым изящным из трех сирийских наречий. Это замечание Бейер (Hist. Edess., стр. 5) заимствовал от сирийского писателя Георгия Малатийского.
52. Дион, кн. 75, стр. 1248—1250. Бейер не воспользовался этим важным указанием.
53. Со времен Осроя, давшего новое название этой стране, и до последнего царя Абгара, это царство просуществовало триста пятьдесят три года. См. ученое сочинение Бейера Historia Osrhoena et Edessena.
54. Ксенофонт, в предисловии к Киропедии, дает ясное и блестящее понятие об обширности владений Кира. Геродот (кн. 3, гл. 79 и пр.) дает нам интересное и подробное описание двадцати больших сатрапий, на которые была разделена Персидская империя Дарием Гистаспом.
55. Геродиан, V1,202,212.
56. В армии Дария во время сражения при Арбелах было двести колесниц с косами. В огромной армии Тиграна, над которой одержал победу Лукулл, только семнадцать тысяч лошадей были вполне покрыты броней. Антиох вывел против римлян пятьдесят четыре слона. Так как он часто вел с индийскими владетельными князьями то войны, то мирные переговоры, то ему удалось собрать сто пятьдесят этих громадных животных; но едва ли случалось, чтобы самый могущественный из монархов Индостана был в состоянии выставить на поле битвы семьсот слонов. Уверяли, что Великий Могол имел в своем распоряжении от трех до четырех тысяч слонов, но Тавернье (Voyages, ч. 2. кн. 1, стр. 1, 198) открыл путем самых точных исследований, что у него было только пятьсот слонов для его багажа и восемьдесят или девяносто для войны. Греки расходились в мнениях касательно числа слонов, которое выставил на поле битвы Пор, но Квинт Курций (VIII, 13), оказывающийся в этом случае благоразумным и скромным, довольствуется восемьюдесятью пятью слонами, отличавшимися своей необыкновенной величиной и силой. В Сиаме, где эти животные водятся в самом большом числе и всего более ценятся, восемнадцать слонов считаются достаточными для каждой из девяти бригад, на которые разделена армия; а общая сумма из ста шестидесяти двух слонов, годных для войны, может быть иногда удваиваема. Hist. des Voyages, ч. IХ, стр. 260.
57. Ист. эпохи Цезарей, стр. 133.
58. См. в главе 6-й примечание касательно этого предмета. — Гизо.
59. Тильемон уже заметил, что географические сведения у Геродиана несколько сбивчивы.
60. Моисей Хоренский (Ист. Армен., кн. 2, гл. 71) поясняет это вторжение в Мидию, утверждая, что царь Армении Хосрой разбил Арташира и преследовал его до пределов Индии. Но военные подвиги Хосроя были преувеличены; он действовал как зависимый от римлян союзник.
61. Подробности этой войны можно найти у Геродиана, кн. 6, стр. 209,212. Старинные сократители и новейшие компиляторы слепо придерживались Истор. эпохи Цезарей.
62. Евтихий, ч. 2, стр. 180, vers. Pocock. Великий Хосрой Нуширван разослал свод законов Арташира всем своим сатрапам для того, чтобы они приняли его за неизменное руководство.
63. DHerbelot, Bibliotheque Orientale, слово Ardshir. Мы можем заметить, что после древнего периода баснословных сказаний и после длинного промежутка полного мрака новейшая история Персии приобретает вид правдоподобия со времени царствования династии Сасанидов.
64. Геродиан, кн. 6, стр. 214. Аммиан Марцеллин, кн. 23, гл. 6. Между этими двумя историками есть некоторые разногласия, являющиеся естественным последствием тех перемен, которые произошли в течение полутора столетий.
65. Персы до сих пор самые ловкие кавалеристы, а их лошади самые лучшие на всем Востоке.
66. Я извлек из сочинений Геродота, Ксенофонта, Геродиана, Аммиана, Шардена и др. те правдоподобные сведения о персидской аристократии, которые или могут быть отнесены к каждому веку, или должны быть отнесены преимущественно к веку Сасанидов.