Глава LVII
правитьС острова Сицилии читатель пусть теперь перенесется за Каспийское море, откуда вышли те тюрки или туркмены, против которых был главным образом предпринят первый Крестовый поход. Империя, основанная ими в шестом столетии в скифских странах, уже давно распалась; но их имя еще пользовалось громкой известностью среди греков и на Востоке, а остатки этой нации, состоявшие из могущественных и независимых племен, были рассеяны по степям от Китая до берегов Окса и Дуная; венгерская колония вошла в состав европейской республики, а азиатские троны были заняты рабами и солдатами тюркского происхождения. В то время как копье норманнов поработило Апулию и Сицилию, толпы этих северных пастухов рассеялись по персидскому царству; их князья из рода Сельджуков основали могущественную и прочную империю на всем пространстве от Самарканда до границ Греции и Египта, и тюрки постоянно владели Малой Азией до той поры, когда их победоносное знамя было водружено на Софийском соборе.
Одним из самых могущественных тюркских монархов был Махмуд Газневи, царствовавший в восточных провинциях Персии через тысячу лет после рождения Христа. Его отец Сабуктегин был рабом того раба, который сам был рабом при повелителе правоверных. Но в этой рабской генеалогии первая ступень была чисто номинальная, так как на ней стоял владетель Трансоксианы и Хорасана, находившийся в номинальной зависимости от халифа Багдадского; на второй ступени стоял государственный министр, полководец Саманидов, разорвавший своим восстанием узы политического рабства. Но третью ступень занимал в семействе этого мятежника настоящей домашний раб Сабуктегин, возвысившийся благодаря своему мужеству и ловкости до звания главного начальника города и провинции Газни в качестве зятя и преемника своего признательного повелителя. Приходившая в упадок династия Саманидов сначала находила защитников в своих служителях, а в конце концов была ими свергнута, и среди общественной неурядицы фортуна Махмуда становилась все более и более блестящей. Для него был впервые придуман титул султана и его владения расширились от Трансоксианы до окрестностей Исфагана, от берегов Каспийского моря до устьев Инда; но главным источником славы и богатства была для него священная война с индостанскими Генту. Описание всех битв и осад, происходивших во время его двенадцати экспедиций, едва ли могло бы уместиться в одном волюме, а я не могу посвятить ему и целой страницы. Этого мусульманского героя никогда не устрашали ни неблагоприятное время года, ни вышина гор, ни ширина рек, ни бесплодие пустынь, ни многочисленность врагов, ни грозный вид их боевых слонов. В своих завоеваниях султан Газни зашел далее Александра; после трехмесячного перехода через возвышенности Кашмира и Тибета он достиг знаменитого города Киннога на Верхнем Ганге и в морском сражении, происходившем на одном из рукавов Инда, разбил флот туземцев, состоявший из четырех тысяч судов. Дели, Лахор и Мультан были принуждены отворить перед ним свои ворота; плодородная страна Гуджарат возбудила его честолюбие, и он нескоро решился покинуть ее, а его жадность внушила ему бесплодное намерение открыть те острова Южного океана, которые были богаты золотом и благовонными веществами. Благодаря уплате дани райи сохранили свои владения, а жители свою жизнь и свое имущество; но к религии Индостана ревностный мусульманин был жестокосерден и беспощаден; много сотен храмов и пагод было срыто до основания; много тысяч идолов было разрушено, а драгоценный материал, из которого были сделаны эти идолы, послужил для служителей пророка и поощрением и наградой. На Гуджаратском мысу, в окрестностях города Диу, который принадлежал к числу остатков от прежних португальских владений, была построена Сумнатская пагода. Она пользовалась доходами с двух тысяч селений; две тысячи брахманов были посвящены в звание служителей местного бога, которого они обмывали ежедневно утром и вечером водами отдаленного Ганга; под их начальством состояли триста музыкантов, триста цирюльников и пятьсот танцовщиц, отличавшихся знатностью своего происхождения или красотой. Доступ к храму охранялся с трех сторон океаном; проход через перешеек был загражден натуральной или искусственной пропастью, а город и его окрестности были населены фанатиками. Эти фанатики признавали, что Кинног и Дели были наказаны за свои прегрешения, и объявили, что если нечестивый чужеземец осмелится приблизиться к их священной территории, на его голову наверное падет божеское мщение. Этот вызов побудил благочестивого Махмуда лично померяться силами с индийским божеством. Пятьдесят тысяч поклонников этого божества были поражены насмерть копьем мусульман; на стены победители взобрались по лестницам; святилище было осквернено, и завоеватель стал наносить своей железной палицей удары в голову идола. Испуганные брахманы, как рассказывают, предложили ему выкуп в размере десяти миллионов стерлингов, а самые благоразумные из его советников настоятельно доказывали ему, что уничтожение сделанного из камня изображения не изменить чувств Генту и что эта большая сумма могла бы быть употреблена на вспомоществование правоверным. «Ваши доводы, — отвечал им султан, — основательны и красноречивы; но Махмуд никогда не согласится выставить себя в глазах потомства торговцем идолами». Он повторил удары, и скрытое внутри статуи сокровище из жемчуга и рубинов объяснило причину благочестивой щедрости брахманов. Осколки идола были отправлены в Газни, Мекку и Медину. Известие об этом назидательном событии дошло до Багдада, и халиф почтил Махмуда титулом поборника фортуны и религии Мухаммеда.
От описания кровавых сцен, которыми наполнена история всех наций, я с удовольствием перехожу к собиранию тех цветков, которые пахнут просвещением и добродетелью. Имя Махмуда Газневи до сих пор чтят на Востоке; его подданные наслаждались благосостоянием и внутренним спокойствием; его пороки были прикрыты религией, а следующие два случая из его домашней жизни послужат доказательством его справедливости и великодушия.
I. В то время как султан присутствовал на заседании верховного совета, один из его подданных пал ниц перед его троном и принес ему жалобу на наглость родного турецкого солдата, который выгнал его из дома и с брачного ложа. «Не высказывайте громко ваших жалоб, — сказал Махмуд, — а уведомьте меня, как только этот солдат снова придет в ваш дом; я сам хочу произнести приговор над виновным и наказать его». Получив ожидаемое извещение, султан отправился вслед за своим путеводителем, окружил дом своими телохранителями и, погасив факелы, постановил смертный приговор над преступником, уличенным в захвате чужой собственности и в прелюбодеянии. После того как этот приговор был приведен в исполнение, факелы были снова зажжены: Махмуд, став на колена, стал молиться, а потом, встав на ноги, попросил чего-нибудь поесть и бросился на поданное кушанье с жадностью проголодавшегося человека. Бедняк, получивший это удовлетворение за нанесенную ему обиду, не был в состоянии воздержаться от восклицаний, в которых выразил свое удивление и свое любопытство, а любезный монарх снизошел до объяснения мотивов своего странного образа действия: «Я имел основание подозревать, что только который-нибудь из моих сыновей мог осмелиться совершить такое преступление, и я погасил факелы для того, чтобы мое правосудие было слепо и неумолимо. В моей молитве я благодарил Бога за открытие преступника, а с той минуты, как вы обратились ко мне с вашей жалобой, я находился а таком тревожном состоянии, что три дня ничего не ел».
II. Султан Газни объявил войну против династии Бундов, царствовавшей в западной Персии; его обезоружило послание вдовствующей султанши, и он отложил нападение до достижения ее сыном совершеннолетия. «При жизни моего супруга, — писала хитрая регентша, — я всегда опасалась вашего честолюбия; он был такой монарх и такой воин, что был достоин с вами померяться. Его уже нет на этом свете; его скипетр перешел к женщине и к ребенку, и вы не осмелитесь напасть ни на этого малолетнего ребенка, ни на эту слабую женщину. Как была бы бесславна ваша победа и как было бы позорно ваше поражение! а ведь исход борьбы в руках Всевышнего». Корыстолюбие было единственным черным пятном на благородном характере Махмуда, а эта страсть еще никогда не находила для себя более полного удовлетворения. Восточные писатели заходят за пределы вероятного, когда описывают такие массы золота и серебра, каких еще никогда не накопляла человеческая жадность, и такие громадные жемчуги, бриллианты и рубины, каких еще никогда не производила природа. Впрочем, почва Индостана чрезвычайно богата драгоценными каменьями; его торговля во все века собирала золото и серебро со всего мира, а на его сокровища впервые наложил руку магометанский завоеватель. Поведение Махмуда в последние дни его жизни ясно обнаружило тщету богатств, которые так трудно было приобрести и сохранить, но с которыми все-таки пришлось расстаться. Он обошел обширные помещения, в которых хранилось сокровище Газни, горько заплакал и снова запер за собою двери, ни с кем не поделившись хотя бы частицей тех богатств, которых он уже не мог сохранить. На следующий день он сделал смотр своим военным силам, состоявшим из ста тысяч пехотинцев, пятидесяти пяти тысяч всадников и тысячи трехсот боевых слонов. Он снова проливал слезы при мысли о непрочности человеческого величия, а его скорбь еще усилилась при известии об успешных неприязненных действиях туркмен, которым он открыл доступ внутрь своих персидских владений.
При теперешней немногочисленности азиатского населения власть установленных правительств и заботы о земледелии ограничиваются окрестностями городов, а дальние страны предоставлены пастушеским племенам арабов, курдов и туркмен. Эти последние разделяются на две большие орды, поселившиеся по обеим сторонам Каспийского моря: западная колония может выставить для войны сорок тысяч солдат; восточная колония, менее доступная для любознательных путешественников, но более сильная и более многолюдная, состоит почти из ста тысяч семейств. Эти поселенцы сохранили среди цивилизованных наций нравы скифских степей; они перекочевывают с места на место сообразно с временем года и пасут свои стада среди развалин дворцов и храмов. Их стада мелкого и крупного скота составляют их единственное богатство; их палатки черные или белые, сообразно с цветом знамени, покрываются войлоком и имеют кругообразную форму; зимой они носят овчины, летом одежды из суконных или из бумажных материй; физиономии мужчин грубы и свирепы, физиономии женщин кротки и привлекательны. Бродячая жизнь поддерживает в них воинственный дух и уменье владеть оружием; они сражаются, сидя на конях, а их мужество обнаруживается в частых ссорах то друг с другом, то с соседями. За право пользоваться пастбищами они уплачивают небольшую дань владетелю страны, но домашняя юрисдикция находится в руках их вождей и старшин. Первое переселение восточных туркмен, этих самых древних представителей своей расы, может быть отнесено к десятому столетию христианской эры. В то время, как могущество халифов стало приходить в упадок, а их полководцы обнаруживали свое бессилие, Яксарт уже не мог служить преградой для внешних врагов; после каждого нашествия туркмен — все равно оканчивалось ли оно победой или отступлением — некоторые из кочевых туркменских племен принимали веру Мухаммеда и получали право селиться на обширных и отличавшихся прекрасным климатом равнинах Трансоксианы и Хорезма. Стремившиеся к верховной власти тюркские арабы поощряли эти переселения, пополнявшие их армии новыми рекрутами, наводившие страх и на их подданных и на их соперников и охранявшие границу от более диких туркменских туземцев; и Махмуд Газневи придерживался такой же политики, но в таких размерах, каким еще не было примера в прошлом; ему объяснил его ошибку вождь сельджуков, живший на бухарской территории. Султан спросил у него, сколько людей может он доставить для военной службы. «Если вы пришлете, — отвечал Измаил, — одну из этих стрел в наш лагерь, пятьдесят тысяч ваших служителей сядут на коней». «А если бы это число оказалось недостаточным?» — продолжал Махмуд.- «Пошлите эту вторую стрелу в орду Балика, и вы получите еще пятьдесят тысяч». — "Но если бы мне понадобились, — сказал Газневи, старавшийся скрыть свое беспокойство, — все военные силы ваших союзных племен?- «Пошлите мой лук, — отвечал Исмаил, — и когда его покажут всем племенам, двести тысяч всадников явятся на этот вызов». Убоявшись дружбы такого могущественного человека, Махмуд переселил самые беспокойные племена внутрь Хорасана, где они были отделены от своих соотечественников рекою Оксом и были со всех сторон окружены покорными Махмуду городами. Но внешний вид страны скорее прельстил, чем устрашил переселенцев, а отсутствие султана Газни и затем его смерть ослабили энергию правительственной власти. Пастухи превратились в разбойников, а из разбойничьих шаек образовалась армия завоевателей; она стала опустошать Персию вплоть до Исфагана и до берегов Тигра, и туркмены не стыдились или не боялись померяться своим мужеством и числом с самыми гордыми азиатскими монархами. Сын и преемник Махмуда, Масуд слишком долго пренебрегал предостережениями самых благоразумных своих советников. «Ваши враги, — неоднократно говорили они ему, — были сначала роем муравьев; теперь они уже обратились в маленьких змей, а если вы немедленно их не раздавите, они сделаются так же ядовиты и сильны, как большие змеи». Война то прекращалась перемириями, то снова возобновлялась, а полководцы султана то имели успех, то терпели неудачу; наконец султан лично выступил в поход против туркмен, которые устремились на него со всех сторон в беспорядке и с дикими криками. «Масуд, — как рассказывает персидский историк, — один устремился на встречу потока, где был со всех сторон окружен блестящим оружием врагов, но он выказал такую гигантскую силу и такое мужество, какими еще никогда не отличался никакой царь. Он нашел такую помощь в некоторых из своих приближенных, которых он поощрял словами и примером, и в том чувстве чести, которое свойственно мужеству, что повсюду, куда он направлял гибельные удары своего меча, неприятель или падал ниц перед ним, или бежал от него. Но в ту минуту, как победа, по-видимому, развевалась на его знамени, позади его все предвещало беду; когда он оглянулся кругом, он увидел, что почти вся его армия, за исключением отряда, находившегося под его личным начальством, торопливо спасалась бегством». Некоторые из военачальников тюркского происхождения покинули Газневи из трусости или потому, что изменили ему, и этой достопамятной Дандеканеской битвой была основана в Персии династия царей-пастухов.
Победоносные туркмены немедленно приступили к избранию царя, и если можно верить довольно правдоподобному рассказу одного латинского историка, жребий решил, кому быть их повелителем. На нескольких стрелах были надписаны сначала названия племен, потом названия семейств, принадлежавших к избранному племени, и, наконец, имена членов этих семейств; стрелы вынимал из связки ребенок, и таким путем верховная власть досталась Тогрул-Беку, сыну Михаила, который был сыном Сельджука; имя этого последнего сделалось бессмертным благодаря величию его потомства. Султан Махмуд хотя и хвалился знанием национальной генеалогии, но сознавался, что ему неизвестна генеалогия Сельджуков; однако начальник этого рода, как кажется, был одним из могущественных и известных вождей. За то, что он осмелился проникнуть в гарем своего государя, Сельджук был изгнан из Туркестана; он переправился вместе с многочисленной толпой своих друзей и вассалов через Яксарт, стал лагерем в окрестностях Самарканда, принял религию Мухаммеда и снискал венец мученика в войне с неверными. Он дожил до ста семи лет, пережил своего сына и принял на себя попечение о своих двух внуках Тогрул и Иафар; старшему из них было сорок пять лет, когда он был возведен в звание султана в царственном городе Нишапуре. Его доблести оправдали слепую случайность, которой он был обязан своим избранием. Его храбрость не требует похвал, так как она была общим достоянием всех тюрков, а его честолюбие равнялось его храбрости. Он выгнал Газневи из восточной части Персии и, стремясь к завоеванию стран с более мягким климатом и более богатых, мало-помалу оттеснил Газневи к берегам Инда. На западе он низвергнул династию Бундов, и скипетр Ирана перешел от персов к тюркам. Те монархи, которые уже испытали на себе меткость стрел сельджуков или опасались ее, преклоняли свою голову перед победителем; вследствие завоевания Азербайджана или Мидии он приблизился к границам римских владений, и этот вождь пастухов осмелился отправить посла или глашатая с требованием от константинопольского императора дани и покорности. В своих собственных владениях Тогрул был отцом своих солдат и своего народа; благодаря его твердому и справедливому управлению Персия избавилась от следствий анархии, и те же самые руки, которые обогрялись кровью, сделались охранительницами правосудия — и общественного спокойствия. Более грубые и, быть может, более благоразумные из туркмен по-прежнему жили в палатках своих предков, и эти военные колонии распространились от берегов Окса до берегов Евфрата благодаря покровительству своих туземных монархов. Но те тюрки, которые жили при дворе и в городах, цивилизовались благодаря деловым занятиям и утратили прежнюю грубость нравов благодаря жизненным наслаждениям; они стали подражать одежде, языку и нравам персов, а царские дворцы Нишапура и Рея отличались порядком и роскошью больших монархий. Самые достойные из арабов и персов достигали высших государственных должностей, и вся тюркская нация горячо и искренно перешла в религию Мухаммеда. Именно этот факт и был причиной резкого различия между теми сонмищами северных варваров, которые разлились по Европе, и теми, которые разлились по Азии. Между мусульманами точно так же, как и между христианами, непрочные местные традиции заглохли перед здравым смыслом и авторитетом господствующей системы, перед старинною репутацией и перед общим сочувствием народов. Но торжество Корана было более чисто и достохвально, потому что оно обошлось без помощи того внешнего блеска богослужения, который мог привлекать к себе язычников некоторым сходством с идолопоклонством. Первый из сельджукских султанов отличался своим религиозным рвением и искренностью своей веры; он ежедневно произносил те пять молитв, которые предписаны правоверным; первые два дня каждой недели он выдерживал особый пост и в каждом городе строил мечеть прежде, чем приступить к постройке дворца.
Вместе с верою в Коран сын Сельджука усвоил глубокое уважение к преемнику пророка; но этот высокий титул оспаривали друг у друга халифы багдадский и египетский и каждый из двух соперников старался убедить могущественного, но необразованного варвара в превосходстве своих прав. Махмуд Газневи принял сторону Аббассидов и с негодованием отвергнул почетное одеяние, привезенное ему послом Фатимидов. Однако неблагодарный Хашемит переменился и назначил сельджукского султана своим светским заместителем над мусульманским миром. Так как Тогрул верно исполнял и расширял обязанности, наложенные на него этим важным званием, то он был призван содействовать освобождению халифа Кайема и повиновался этому священному призыву, доставлявшему ему случай завоевать еще одно царство. Повелитель правоверных, превратившийся в окруженный почетом призрак, дремал в своем багдадском дворце. Его служитель или повелитель, князь Бундов уже не был в состоянии защищать его от наглости мелких тиранов, и берега Евфрата и Тигра подпали под власть взбунтовавшихся эмиров тюркских и арабских. Прибытия завоевателя ожидали как благодеяния, а временное зло, которое могли причинить огонь и меч, считалось хотя и крайне неприятным, но благотворным средством, с помощью которого только и можно было восстановить порядок. Персидский султан выступил из Хамадана во главе таких военных сил, которым никто не был в состоянии сопротивляться; тех, кто держал себя с гордостью, он поражал беспощадно, а тех, кто преклонялся перед ним, он миловал; князь Бундов исчез; головы самых упорных бунтовщиков были положены к стопам Тогрула, и он преподал урок повиновения жителям Мосула и Багдада. После наказания виновных и восстановления внутреннего спокойствия коронованный пастух принял награду за свои труды, и блестящая комедия изобразила торжество религиозных предрассудков над могуществом варваров. Тюркский султан отплыл по Тигру, высадился у ворот Ракки и совершил свой въезд верхом на коне. Он почтительно сошел с коня у входа во дворец и пошел пешком, а впереди его шли снявшие с себя оружие эмиры. Халиф сидел, прикрывшись черным покрывалом; на его плечах была надета черная мантия Аббассидов, и он держал в руке посох пророка Божия. Завоеватель Востока преклонил свою голову до земли, простоял несколько времени в смиренной позе и затем его провели к трону визирь и переводчик. После того как Тогрул воссел на втором троне, был прочитан вслух патент, назначавший его временным заместителем Мухаммедова преемника. На него надевали одно вслед за другим семь почтенных одеяний и ему подарили семерых рабов, родившихся в семи странах аравийского царства. Его мистическое покрывало надушили мускусом, а в знак его двойного владычества над Востоком и над Западом на его голову надели две короны и его опоясали двумя палашами. После этой церемонии султана удержали от вторичного земного поклона, но он два раза поцеловал руку повелителя правоверных, а глашатаи провозгласили во всеуслышание его титулы при одобрительных возгласах мусульман. Во время вторичного посещения Багдада сельджукский монарх снова спас халифа от его врагов и почтительно вел за узду мула, на котором халиф возвращался из тюрьмы во дворец. Их союз был скреплен бракосочетанием сестры Тогрула с преемником пророка. Халиф Кайем охотно принял тюркскую девушку в свой гарем, но он высокомерно отказался выдать свою дочь за султана, не желая смешивать кровь Хашемитов с кровью скифского пастуха; он тянул переговоры об этом браке несколько месяцев, пока постепенное уменьшение его доходов не напомнило ему, что он все еще находится под властью повелителя. Вскоре после своего вступления в брак с дочерью Кайема Тогрул кончил жизнь; так как он не оставил после себя потомства, то титул и прерогативы султана перешли к его племяннику Алп-Арслану, имя которого мусульмане стали произносить в публичных молитвах вслед за именем халифа. Впрочем, этот переворот доставил Аббассидам и более свободы и более могущества. Владычествовавшие над Азией тюркские монархи относились без зависти к внутреннему управлению, имевшему своим средоточием Багдад, и повелители правоверных избавились от тех унизительных притеснений, которым их подвергали присутствие и бедность персидской династии.
С тех пор как халифы утратили прежнее могущество, выродившиеся сарацины занимались внутренними раздорами и не посягали на принадлежавшие Римской империи азиатские провинции, расширившиеся, благодаря победам Никифора, Цимисхия и Василия, до Антиохии и до восточных границ Армении. Через двадцать пять лет после смерти Василия его преемники внезапно подверглись нападениям неизвестной им варварской расы, соединявшей мужество скифов с фанатизмом новообращенных и имевшей в своем распоряжении искусства и богатства могущественной монархии. Мириады тюркских всадников рассыпались вдоль границы на протяжении шестисот миль от Тавра до Эрзерума и в честь арабского пророка была пролита кровь ста тридцати тысяч христиан. Впрочем, военные предприятия Тогрула не имели для греческой империи никаких важных или прочных последствий. Поток повернул в сторону от ничем не защищенной местности; султан предпринял осаду одного армянского города, но прекратил ее без славы или без успеха; незначительные военные действия то возобновлялись, то прекращались с переменными счастьем, а храбрость македонских легионов напомнила о славе завоевателя Азии. Имя Алп-Арслана (храброго льва) выражало ходячее понятие о том, какие свойства составляют совершенство человеческой натуры, а преемник Тогрула действительно был одарен свирепостью и благородством этого царственного зверя. Он перешел через Евфрат во главе тюркской кавалерии и вступил в главный город Каппадокии, Кесарию, которая привлекала его славой и богатством храма, воздвигнутого там в честь св. Василия. Благодаря своей прочности здание устояло против его нападений, но он унес украшенные золотом и жемчугом двери святилища и осквернил мощи святого, человеческие слабости которого были в то время прикрыты почтенной ржавчиной древности. Алп-Арслан довершил завоевание Армении и Грузии. В ту пору армянское царство уже не управлялось самостоятельными монархами, а его население утратило прежнее мужество; константинопольские наемные войска, состоявшие из ненадежных иноземцев, из неопытных и незнакомых с дисциплиной новобранцев, покидали без боя искусственные укрепления. В Константинополе позабыли на другой же день об утрате этих важных пограничных владений, а католики не были ни удивлены, ни недовольны тем, что Христос и его Матерь предали в руки неверных население, так глубоко зараженное ложными учениями Нестория и Евтихия. Грузины, или иберы, оказали более упорное сопротивление в лесах и долинах Кавказских гор, но тюркский султан и его сын Малик были неутомимы в этой священной войне; они требовали от своих пленников как светской покорности, так и духовной, а тех неверных, которые не хотели отказаться от религии своих предков, заставляли носить вместо ожерелий и браслетов железные конские подковы в знак позора. Впрочем, эта перемена религии не была ни искренней, ни всеобщей, и в течение многовекового рабства у грузин не прерывался ни ряд монархов, ни ряд епископов. Но эта раса, одаренная от природы внешним совершенством, погрязла в бедности, невежестве и пороках; она исповедует христианство только на словах, а если она избавилась от навязанной ей ереси, то это произошло от того, что по своему невежеству она неспособна запомнить какие бы то ни было метафизические догматы.
Алп-Арслан не подражал притворному или искреннему великодушию Махмуда Газневи и без всяких угрызений совести напал на владения греческой императрицы Евдокии и ее детей. Она была так испугана его военными успехами, что отдала и свою руку и свой скипетр солдату, и Роман Диоген был возведен в звание императора. Из патриотизма, а может быть и из высокомерия, Роман выступил из Константинополя через два месяца после своего вступления на престол, а в следующем году он выступил в поход, к общему скандалу, во время празднования Пасхи. Во дворце Диоген был не более как супруг Евдокии, но в лагерях он был императором римлян и держал себя на высоте этого звания с слабыми средствами и с непреодолимой твердостью. Своим мужеством и своими военными успехами он внушал солдатам бодрость, подданным надежду, врагам страх. Тюрки проникли внутрь Фригии; но султан предоставил своим эмирам ведение войны, а их многочисленные отряды рассеялись по Азии в полной уверенности в победе. В то время как они были обременены добычей и позабыли о дисциплине, греки напали на них поодиночке и разбили их; император был так деятелен, что сам успевал быть повсюду и в то время, как до тюрок дошло известие о его экспедиции в Антиохию, они потерпели от него поражение на возвышенностях подле Трапезунда. Во время трех трудных кампаний тюрки были оттеснены за Евфрат, а в четвертую и последнюю кампанию Роман предпринял освобождение Армении. Страна была так опустошена, что ему пришлось взять с собою съестные припасы на два месяца и он приступил к осаде Маназкерда,- важной крепости, находившейся на половине дороги между теперешними городами Эрзерумом и Ваном. Его армия состояла по меньшей мере из ста тысяч человек. Константинопольская армия получила подкрепления, состоявшие из недисциплинированных отрядов, которые были набраны во Фригии и в Каппадокии; но ее главную силу составляли европейские подданные и союзники — македонские легионы и болгарские эскадроны, молдавская орда узов, которые сами принадлежали к тюркской расе, а главным образом наемные отряды отважных франков и норманнов. Эти последние находились под начальством храброго Урсела Балиола, родственника или родоначальника шотландских королей и славились своим умением владеть оружием или, по греческому выражению, искусным исполнением пиррической пляски.
Получив известие об этом смелом нашествии, угрожавшем его наследственным владениям, Алп-Арслан поспешил на театр военных действий во главе сорока тысяч всадников. Его быстрая и искусная эволюция привела в замешательство и напугала более многочисленную греческую армию, а при поражении, нанесенном одному из главных греческих полководцев Василакию, он впервые выказал и свое мужество и свое милосердие. Император имел неосторожность разделить свои силы после взятия Маназкерда. Он тщетно пытался воротить наемных франков; они не исполнили его приказания, а он из гордости не захотел дожидаться их прибытия; бегство узов встревожило его и внушило ему подозрения, и он поспешил, наперекор благоразумным советам, дать решительное сражение. Если бы Роман принял благоразумные предложения султана, он мог бы безопасно отступить и, быть может, заключить мир; но он принял эти предложения за доказательство трусости или слабости неприятеля и отвечал на них оскорбительным и недоверчивым тоном: «Если этот варвар желает мира, пусть он очистит занимаемую им территорию, а в залог своей искренности пусть отдаст нам город Рей и тамошний дворец». Эта самоуверенность вызвала улыбку на устах Алп-Арслана, но он обнаружил скорбь при мысли о предстоящей смерти стольких правоверных мусульман; совершив горячую молитву, он объявил, что дозволяет всякому, кто того желает, удалиться и не принимать участия в предстоящей борьбе. Он собственноручно подвязал своему коню хвост, заменил свой лук и стрелы палицей и палашом, оделся в белое платье, надушил свое тело мускусом и объявил, что, если он будет побежден, место, на котором он находился, будет местом его погребения. Сам султан, по-видимому, отказался от употребления метательного оружия, но он надеялся, что ему доставят победу стрелы тюркской кавалерии, эскадроны которой были расставлены в форме полумесяца. Вместо того чтобы придерживаться тактики греков и расположить свою армию в несколько рядов с резервами позади, Роман собрал свои войска в одну густую фалангу и с горячностью устремился на неприятеля, который устоял от этого натиска благодаря своей ловкой изворотливости. В этой бесплодной борьбе он провел большую часть летнего дня; наконец благоразумие и усталость принудили его возвратиться в лагерь. Но отступление всегда опасно, если оно совершается в виду предприимчивого неприятеля: лишь только знамена повернули вспять, фаланга расстроилась вследствие низкой трусости или еще более низкой зависти Андроника, который соперничал с Романом и в этом случае опозорил и знатное происхождение и звание Цезарей. В эту минуту общего смятения и изнеможения тюркские эскадроны осыпали неприятеля градом стрел и сомкнули вокруг греческого арьергарда свой полукруг. Армия Романа была уничтожена, его лагерь был разграблен, а доискиваться цифры убитых и попавшихся в плен было бы бесполезно. Византийские писатели оплакивали утрату одной неоценимой жемчужины, но позабыли упомянуть о том, что в этот роковой день Рим безвозвратно утратил свои азиатские провинции.
Пока еще оставалась какая-нибудь надежда, Роман старался собрать и спасти остатки своей армии. Когда центр, в котором находился император, остался со всех сторон незащищенным и был окружен победоносными тюрками, Роман с отчаянным мужеством сражался до солнечного заката во главе тех храбрых и преданных подданных, которые не покинули его знамени. Они все пали подле него; его лошадь была убита; он сам был ранен, но все еще бесстрашно оборонялся, пока не был подавлен многочисленностью нападавших. Один раб и один простой солдат оспаривали друг у друга честь такой славной добычи; этот раб видел его восседающим на константинопольском троне, а этот солдат был принят в армию, несмотря на свое чрезвычайное уродство, только потому, что обещал отличиться каким-нибудь выдающимся военным подвигом. С Романа сняли его вооружение, драгоценные каменья и императорскую мантию, и он провел печальную и опасную ночь на поле сражения среди беспорядочного сборища самых грубых варваров. Утром царственного пленника привели к Алп-Арслану, который не верил своему счастью, пока личность пленника не была удостоверена его послами и более трогательным свидетельством Василакия, который со слезами целовал ноги своего несчастного государя. Преемник Константина, одетый в платье простолюдина, был приведен в тюркский диван, и ему было приказано преклониться до земли перед повелителем Азии. Он неохотно повиновался, а Алп-Арслан сошел со своего трона и, как рассказывают, поставил свою ногу на шею римского императора. Но этот факт сомнителен, и если султан действительно до того возгордился своей победой, что потребовал исполнения этого национального обычая, то его остальное поведение вызвало похвалы даже от его благочестивых противников и может служить примером для самых цивилизованных веков. От тотчас поднял своего царственного пленника и три раза пожав ему с нежным участием руку, стал уверять его, что его жизнь и его достоинство находятся в безопасности в руках такого монарха, который научился уважать величие себе равных и превратности фортуны. Из дивана Романа отвели в соседнюю палатку, где ему прислуживали с почетом и с уважением сподвижники султана, а сам султан сажал его по два раза в день на почетном месте за своим столом. Во время длившихся целую неделю фамильярных сношений между победителем и побежденным, первый не оскорбил последнего ни одним словом, ни одним взглядом; но он строго порицал недостойных подданных, покинувших своего храброго государя в минуту опасности, и деликатно указал своему антагонисту на некоторые ошибки, сделанные им во время ведения военных действий. Приступая к переговорам о мире, Алп-Арслан спросил у императора, каких условий ожидает он от победителя, а спокойное хладнокровие, с которым император отвечал на этот вопрос, доказывает, что он сохранил полную умственную свободу. «Если вы жестокосерды, — сказал он, — вы лишите меня жизни; если вы послушаетесь того, что внушит вам высокомерие, вы заставите меня идти за вашей колесницей; если же вы поступите согласно с вашими интересами, вы примете выкуп и возвратите меня моему отечеству». «А как бы вы сами поступили, — продолжал султан, — если бы фортуна благоприятствовала вашему оружию?». В ответе грека выразилось такое чувство, которое он должен бы был заглушить в себе не только из благоразумия, но даже из признательности: «Если бы я победил, — сказал он с ожесточением, — я приказал бы отсчитать на твоем теле порядочное число ударов». Тюркский завоеватель улыбнулся при такой дерзости своего пленника, заметив, что христианским законом предписано любить врагов и прощать обиды, и благородно заявил, что не будет подражать такому примеру, которого не одобряет. После зрелого обсуждения Алп-Арслан продиктовал условия, на которых соглашался отпустить императора и заключить мир: он потребовал выкупа в один миллион золотых монет, бракосочетания между детьми двух монархов и освобождения всех мусульман, находившихся во власти греков. Роман со вздохом подписал этот договор, столь унизительный для достоинства империи; немедленно вслед за тем на него надели турецкое почетное одеяние; ему возвратили его приближенных и патрициев, и султан, вежливо с ним обнявшись, отпустил его с богатыми подарками и с военным конвоем. Лишь только Роман достиг границы империи, его уведомили, что двор и провинции отказались признавать своим императором пленника; низвергнутый монарх с трудом собрал двести тысяч золотых монет и, отсылая эту долю своего выкупа, сознался перед победителем в своей неспособности уплатить остальную сумму и в своем несчастии. Из великодушия или, быть может, из честолюбия султан готовился вступиться за своего союзника, но исполнению его замыслов помешали поражение, заключение в тюрьму и смерть Романа Диогена. Из мирного договора не видно, чтоб Алп-Арсан принудил пленного императора уступить ему какую-либо провинцию или какой-либо город; его мстительность была удовлетворена его победными трофеями и добычей, собранной в Анатолии на пространстве между Антиохией и Черным морем. Лучшая часть Азии подчинилась его владычеству; двести князей или княжеских сыновей окружали его трон и двести тысяч солдат стояли под его знаменем. Султан пренебрег преследованием спасавшихся бегством греков, но он задумал более блестящее предприятие — завоевание Туркестана, который был колыбелью дома Сельджуков. Он двинулся из Багдада к берегам Окса; через эту реку был перекинут мост и войска Алп-Арслана употребили двадцать дней для переправы на противоположный берег. Но губернатор Берзема Иосиф Хорезмиец задержал его наступательное движение и осмелился защищать крепость против повелителя Востока. Когда губернатор был взят в плен и проведен в царскую палатку, султан стал укорять его за упорное безрассудство, вместо того чтобы похвалить за мужество; раздраженный дерзкими возражениями пленника, Алп-Арслан приказал привязать его к четырем столбам и оставить его умереть в этом мучительном положении. Услышав это приказание, доведенный до отчаяния хорезмиец обнажил свой меч и стремглав бросился к трону; телохранители подняли свои боевые секиры; их усердие сдержал Алп-Арслан, считавшийся самым искусным стрелком из лука; он вынул свой лук, но поскользнулся; стрела полетела в сторону, а Иосиф поразил его кинжалом в грудь и был немедленно изрублен в куски. Рана оказалась смертельной, и тюркский монарх перед смертью завещал гордости царей следующее предостережение: «Когда я был молод, один мудрец советовал мне смиряться перед Господом, не полагаться на мои собственные силы и не пренебрегать самым ничтожным врагом. Я пренебрег этими советами и за это несу теперь заслуженное наказание. Вчера, когда я с возвышения любовался многочисленностью, дисциплиной и мужеством моих армий, мне казалось, что земля дрожит под моими стопами, и я говорил самому себе: ты, бесспорно, царь мира, самый великий и самый непобедимый из полководцев. Теперь эти армии уже не принадлежат мне, и оттого, что я положился на мои собственные силы, я умираю теперь от руки убийцы». Алп-Арслан был одарен добродетелями тюрка и мусульманина; своим голосом и высоким ростом он внушал к себе уважение; его лицо окаймляли длинные бакенбарды, а его широкая чалма имела форму короны. Бренные останки султана были положены в гробнице династии Сельджуков, и прохожий мог призадуматься, читая следующую прекрасную надпись: «Вы, которые видели достигавшее небес величие Алп-Арслана, зайдите в Мерв, и вы увидите это величие обращенным в прах!» О непрочности человеческого величия еще красноречивее свидетельствует исчезновение как надписи, так и самой гробницы.
При жизни Алп-Арслана его старший сын был признан будущим тюркским султаном. После смерти отца у этого сына стали оспаривать наследство дядя, двоюродный брат и родной брат; они взялись за оружие и собрали своих приверженцев; победив всех трех, Малик-шах упрочил свою собственную репутацию и отстоял свои права первородства. Жажда власти во все века возбуждала одни и те же бедствия, в особенности в Азии; но в длинном ряду междоусобиц нелегко бы было отыскать более чистое и более благородное чувство, чем то, которое было выражено турецким принцем. Накануне битвы он молился в Тусе, павшим ниц перед гробницей имама Ризы. Поднявшись на ноги, он обратился к стоявшему рядом с ним на коленях визирю Низаму с вопросом, о чем он молча молился: "О том, чтоб ваше предприятие увенчалось победой, — был благоразумный и, по всему вероятию, чистосердечный ответ министра. «Что касается меня, — возразил великодушный Малик, — то я просил Бога бранных сил, чтоб он лишил меня и жизни и короны, если мой брат более меня достоин царствовать над мусульманами». Благоприятное решение Небес было скреплено халифом, и священный титул повелителя правоверных был в первый раз дан варвару. Но этот варвар, благодаря своим личным достоинствам и обширности своих владений, был самым могущественным монархом своего времени. Организовав внутреннее управление Персии и Сибири, он двинулся во главе бесчисленных армий, чтобы довершить начатое его отцом завоевание Туркестана. Во время переправы через Окс лодочники, перевозившие его войска, заявили ему жалобу на то, что их жалование уплачивается доходами с Антиохии. Султан нахмурился, узнав о таком нелепом распоряжении, но ловкая лесть визиря вызвала на его устах улыбку: «Я избрал такое отдаленное место не для того, чтобы медлить уплатою жалования, а для того, чтобы засвидетельствовать перед потомством, что в ваше царствование жители Антиохии и берегов Окса были подданными одного и того же монарха». Но это обозначение границы подвластных Малику стран было неверно и узко; по ту сторону Окса он взял города Бухару, Хорезм и Самарканд и покорил всех мятежников или независимых варваров, осмелившихся оказывать ему сопротивление. Малик перешел через Сигон или Яксарт, который был крайней границей персидской цивилизации; туркестанские орды подчинились его верховенству; его имя ставилось на монетах и упоминалось в молитвах в Кашгар — татарском царстве, граничившем с Китаем. От этой китайской границы он распространил свою непосредственную юрисдикцию или феодальную власть на запад и на юг до гор Грузии, до окрестностей Константинополя, до священных стен Иерусалима и до ароматических рощ счастливой Аравии. Вместо того чтобы утопать в роскоши гарема, царь-пастух вел деятельную жизнь и в мирное время и в военное и постоянно был в походе. Благодаря тому что царский лагерь беспрестанно переносился с одного места на другое, все провинции были одна вслед за другой осчастливлены его присутствием, и он, как рассказывают, двенадцать раз проехал с одного конца до другого по своим обширным владениям, превосходившим по объему азиатское царство Кира и владения халифов. Самой благочестивой и самой блестящей из этих экспедиций было посещение Мекки: его оружие охраняло свободу и безопасность караванов; граждан и пилигримов обогащали его щедрые подаяния, а печальный вид степей оживили места для пристанища и для отдыха, которое он устроил для своих единоверцев. Охота была любимым развлечением султана, доходившем до страсти, а его всегда сопровождали сорок семь тысяч всадников; диких зверей убивали, по греческому обыкновению, в громадном числе, но за каждого из них выдавалось бедным по одной золотой монете; таково было незначительное вознаграждение, которое уплачивалось на счет народа за все расходы и за весь вред царских забав. Среди внутреннего спокойствия и благоденствия, которыми отличалось его царствование, азиатские города украсились дворцами и госпиталями, мечетями и училищами; немногие выходили из дивана без вознаграждения и никто не выходил, не добившись правосудия. Персидский язык и персидская литература ожили под владычеством Сельджуков и если правда, что Малик соперничал с щедростью тюрка, менее могущественного, чем он сам, то следует полагать, что его дворец оглашался песнопениями сотни поэтов. Султан посвятил более серьезные и более просвещенные заботы исправлению календаря, которое было совершено общим собранием восточных астрономов. Изданный пророком закон обязывал мусульман вести неправильный счет времени по лунным месяцам; обращение солнца было известно в Персии со времен Зороастра и ежегодно праздновалось, но после того, как маги утратили свое влияние, необходимая прибавка в счет времени была оставлена без внимания; из секунд и минут составились целые дни и начало весны перешло из созвездия Овна в созвездие Рыб. Царствование Малика ознаменовалось введением так называемой Джелаллединовой эры, и все ошибки как прошлые, так и будущие были исправлены таким счислением времени, которое превосходит точностью Юлианский календарь и приближается к точности Григорианского.
Просвещение и блеск, озарившие Азию в то время, как Европа была погружена в самое глубокое варварство, должны быть приписаны не столько образованности тюркских завоевателей, сколько их кротости. Значительной долей своей мудрости и своих добродетелей они были обязаны тому персидскому визирю, который управлял империей в царствование Алп-Арслана и его сына. Низам был одним из самых просвещенных восточных министров и считался халифом за оракула во всем, что касалось религии и учености, а султан полагался на него как на преданного представителя своего могущества и правосудия. После тридцатилетнего управления, и слава этого визиря, и его богатство, и даже его заслуги были признаны за преступления. Он был низвергнут интригами женщины и соперника, а свое падение он сам ускорил опрометчивым заявлением, что эмблемы его звания — шапка и чернильница — были связаны волей Божией с троном и с диадемой султана. Этому почтенному государственному мужу было девяносто три года, когда он был отставлен от должности, должен был защищаться от нападений своих врагов и наконец был умерщвлен каким-то фанатиком; последние слова, произнесенные Низамом перед смертью, свидетельствовали о его невинности, а остальная жизнь самого Малика была и непродолжительна и бесславна. Из Исфагана, который была сценой этих позорных деяний, султан отправился в Багдад с намерением свергнуть халифа и перенести свою собственную резиденцию в столицу мусульманского мира. Бессильному преемнику Мухаммеда была дана десятидневная отсрочка, но еще до истечения этого срока ангел смерти призвал к себе варварского монарха. Малик просил через своих послов в Константинополе руки римской принцессы; но это предложение было вежливо отклонено, а дочь Алексия, на долю которой могла выпасть роль жертвы, выразила свое отвращение к такому противоестественному бракосочетанию. Дочь султана была выдана замуж за халифа Мактади с непременным условием, что он откажется от своих жен и наложниц и всегда будет довольствоваться этим почетным брачным союзом.
Смерть Малик-шаха положила конец величию и единству тюркской империи. Его престол сделался предметом спора между его братом и его четырьмя сыновьями, и после нескольких междоусобных войн мирный договор примирил оставшихся в живых претендентов, утвердив окончательное отделение Персидской династии, — этой старшей и главной ветви дома Сельджуков. Три младшие династии были Керманская, Сирийская и Румская; первая из них владычествовала над обширными и малоизвестными странами по берегам Индийского океана; вторая выгнала арабских принцев из Алеппо и Дамаска, а третья, всех более нас интересующая, напала на римские владения в Малой Азии. Их возвышению содействовала великодушная политика Малика; принцам своей крови, — даже тем из них, которых он победил в открытом поле, — он дозволял искать новых, достойных их честолюбия царств; этим способом он удалял беспокойных людей, которые могли бы нарушать спокойствие его царствования. В качестве верховного главы своего рода и своей нации великий султан Персии требовал покорности и дани от своих братьев, царствовавших в Кермане и в Никее, в Алеппо и в Дамаске; атабеки и эмиры сирийские и месопотамские развертывали свои знамена под сению его скипетра и орды туркмен разлились по равнинам западной Азии. После смерти Малика узы единства и субординации ослабели и наконец совершенно разорвались; снисходительность султанов из дома Сельджуков возвышала из рабов до наследственных тронов и, по восточному выражению, из-под их ног подымались как пыль тучи монархов. Один из принцев царского рода Кутульмиш, сын Сельджукова сына Израиля, пал в битве с Алп-Арсланом, а великодушный победитель пролил слезу над его могилой. Пятеро сыновей убитого, полагаясь на многочисленность своих приверженцев, увлеклись честолюбием и жаждой мщения и объявили войну сыну Алп-Арслана. Две армии ожидали сигнала к бою, когда халиф, позабыв, что его величие не дозволяет ему показываться публично, вмешался в дело с целью примирить противников. «Вместо того чтобы проливать кровь тех, кто ваши братья и по происхождению и по религии, соедините ваши силы для священной войны с греками, этими врагами Бога и его пророка». Они вняли его голосу; султан обнял своих мятежных родственников, а старший из них, храбрый Сулейман, принял царское знамя, с которым завоевал и оставил своим потомкам римские провинции от Эрзерума до Константинополя и неизвестные западные страны. В сопровождении своих четырех братьев он перешел через Евфрат; вскоре после того тюркский лагерь был раскинут в окрестностях Кутайи, во Фригии, а летучие кавалерийские отряды Сулеймана опустошили свою страну вплоть до Геллеспонта и Черного моря. С тех пор как империя стала приходить в упадок, малоазиатский полуостров не раз подвергался нашествиям персов и сарацинов, но хотя эти нашествия и были опустошительны, они были переходящим явлением; более прочное завоевание было уделом турецкого султана, а его армии открыли туда доступ греки, желавшие владычествовать над развалинами своего отечества. После взятия в плен Романа слабый сын Евдокии шесть лет трепетал от страха под тяжестью императорской короны, пока двойное восстание не отняло у него, в течение одного месяца, и восточных провинций и западных; оба взбунтовавшиеся вождя носили имя Никифора, но прозвища Бренния и Вотаниата отличали европейского претендента от азиатского. Их доводы или, вернее, их обещания были взвешены в заседании дивана и, после некоторых колебаний, Сулейман принял сторону Вотаниата, открыл свободный проход его войскам, шедшим из Антиохии в Никею, и соединил знамя полумесяца с знаменем креста. После того, как его союзник вступил на константинопольский престол, султану было оказано любезное гостеприимство в предместии Хрисополе или Скутари, и в Европу был перевезен отряд из двух тысяч тюрков, ловкости и храбрости которого новый император был обязан поражением и взятием в плен своего соперника Бриенния. Но за владычество в Европе было дорого заплачено утратой владычества в Азии; Константинополь лишился провинций, которыми владел по ту сторону Босфора и Геллеспонта, и получавшихся оттуда доходов, а ввиду того, что тюрки постоянно подвигались вперед, укрепляя переходы через реки и горы, не оставалось никакой надежды ни на их отступление, ни на их изгнание. Другой претендент на императорский престол обратился за помощью к султану; одетый в пурпуровую мантию и в красные полусапожки, Мелиссен следовал за тюркским лагерем, а оставленные беззащитными города склонялись на увещания римского принца, который немедленно передавал их в руки варваров. Эти территориальные приобретения были закреплены мирным договором с императором Алексеем; напуганный Робертом, император стал искать дружбы Сулеймана и только после смерти этого султана расширил восточную границу римского мира до Никомедии, на расстояние почти шестидесяти миль от Константинополя. Только защищенный со всех сторон морем и горами, Трапезунд сохранил на оконечности Эвксинского Понта свой прежний характер греческой колонии и отстоял свою принадлежность к христианской империи.
Утверждение тюркского владычества в Анатолии или в Малой Азии было самою тяжкою из всех утрат, понесенных церковью и империей с того времени, как халифы стали расширять свои владения путем завоеваний. За свое старание распространять мусульманскую религию Сулейман получил название Гази, или священного поборника, и его новое царство Римское или Румское было прибавлено к списку царств восточной географии. Оно, как рассказывают, простиралось от Евфрата до Константинополя и от берегов Черного моря до границ Сирии; в нем находились в большом числе руды серебряные и железные, квасцовые и медные; в нем было много хлеба и вина, много рогатого скота и превосходных коней. Богатства Лидии, искусства греков, блеск Августова века сохранились только в книгах и в развалинах, одинаково непонятных для скифских завоевателей. Однако в Анатолии и до сих пор встречаются богатые и многолюдные города, а под византийским владычеством эти города были и более многочисленны, и более обширны, и более богаты. Султан выбрал для постройки своего дворца и укрепил главный город Вифинии Никею; владычествовавшая над Румом Сельджукская династия основала свою резиденцию в ста милях от Константинополя, а божественность Христа стали отвергать и осмеивать в том самом храме, где она была признана первым вселенским собором католиков. В мечетях стали проповедовать единство Божие и призвание Мухаммеда; в школах стали учить арабскому языку; кади стали постановлять приговоры по законам Корана; в городах стали преобладать тюркские нравы и тюркский язык, и тюркские лагеря рассыпались по равнинам и горам Анатолии. При тяжелой обязанности уплачивать дань тюркам и жить в рабской от них зависимости, христиане пользовались правом исповедовать свою религию; но самые высокочтимые из их церквей были профанированы: их священники и епископы подвергались оскорблениям; они должны были выносить торжество язычников и вероотступничество своих единоверцев; над несколькими тысячами детей было совершено обрезание, и много тысяч пленников были обречены на исполнение низких обязанностей при своих повелителях или на удовлетворение их страстей. После утраты Азии Антиохия по-прежнему оставалась верной Христу и Цезарю; но эта уединенная провинция не могла ожидать помощи от римлян и была со всех сторон окружена магометанскими владениями. Ее губернатор Филарет готовился с отчаяния изменить и своей религии и своему императору; это преступление предотвратил сын Филарета, поспешно отправившийся в никейский дворец и предложивший Сулейману отдать в его руки эту ценную добычу. Честолюбивый султан сел на коня и совершил переход в шестьсот миль в двенадцать ночей (так как днем он отдыхал). Это предприятие было ведено с такой быстротой и в такой тайне, что не успевшая опомниться Антиохия сдалась, а примеру метрополии последовали зависимые от нее города вплоть до Лаодикеи и до границ территории, принадлежавшей городу Алеппо. От Лаодикеи до Фракийского Босфора или до рукава св. Георгия, завоевания и владычество Сулеймана простирались в длину на тридцать дней пути, а в ширину, между утесами Ликеи и Черным морем, они простирались на десять или пятнадцать. Незнакомство турков с мореплаванием в течение некоторого времени охраняло бесславную безопасность империи; но лишь только был построен пленными греками флот из двухсот судов, Алексия объявил страх за стенами его столицы. Он разослал по всей Европе плачевные послания, в которых старался разжалобить латинов, описывая опасное положение, слабость и богатства Константинова города.
Но самым интересным из всех завоеваний, совершенных сельджукскими тюрками, было завоевание Иерусалима, сделавшегося вскоре после того театром борьбы для всех народов. В капитуляции, заключенной с Омаром, жители Иерусалима выговорили неприкосновенность своей религии и собственности, но условия этого договора объяснял по-своему такой повелитель, с которым было бы опасно спорить, и в течение четырехсотлетнего владычества халифов политические условия, в которых жило иерусалимское население: подвергались частым переменам. Но магометане захватили три четверти города, в чем для них могли служить оправданием увеличивавшееся число людей, переходивших в магометанскую религию, и возрастание населения; патриарху с его духовенством и прихожанами был отведен особый квартал; за это покровительство уплачивалась поголовная подать в две золотые монеты, а гроб Господен вместе с церквью Воскресения еще оставался в руках своих поклонников. Не местные жители были самыми многочисленными и самыми знатными из этих поклонников; завоевание города арабами не только не прекратило пилигримство, но придало им более широкие размеры, а энтузиазм, из которого возникала мысль об этих опасных путешествиях, находили для себя пищу в скорби и негодовании. К гробу Господню и к другим соседним святилищам беспрестанно стекались с востока и с запада толпы пилигримов, в особенности во время празднования Пасхи; греки и латины, несториане и яковиты, копты и абиссинцы, армяне и грузины содержали там особые часовни, особых священослужителей и бедняков своего вероисповедания. Единодушие молитв, возносившихся на стольких разнообразных языках, и богослужение, совершавшееся столькими нациями в одном и том же храме, могли бы представлять назидательное зрелище общего согласия; но религиозное рвение христианских сект было заражено ненавистью и мстительностью, и они стремились к порабощению своих духовных братьев на том самом месте, где распятый Мессия прощал своих врагов. Там первенствовали франки благодаря своему мужеству и своей многочисленности, а величие Карла Великого служило охраной и для латинских пилигримов и для восточных католиков. Этот благочистивый император облегчал своими подаяниями положение бедняков карфагенских, александрийских и иерусалимских и многие из палестинских монастырей были основаны или реставрированы на его щедрые пожертвования. Величайший из Аббассидов, Гарун-аль-Рашид считал своего христианского собрата за равного себе и по гению и по могуществу; их дружба была скреплена частыми взаимными подарками и отправками посольств, и халиф, передал императору ключи от гроба Господня и, быть может, от города Иерусалима, не отказываясь от своей верховной власти над Святыми Местами. Во время упадка монархии Каролингов, республика Амальфи оказывала полезные услуги торговле и религии европейцев на Восток. Ее суда перевозили латинских пилигримов к берегам Египта и Палестины и этой доставкой выгодных грузов снискали милостивое расположение и покровительство халифов Фатимидов; на Голгофе была заведена ежегодная ярмарка, а итальянские торговцы основали монастырь и госпиталь св. Иоанна Иерусалимского, послужившие колыбелью для того монашеского и военного ордена, который впоследствии владычествовал на Родосе и Мальте. Если бы христианские пилигримы ограничились поклонением гробнице пророка, последователи Мухаммеда не порицали бы их, а стали бы подражать их благочестию; но эти непреклонные унитарии были скандализованы таким культом, в который входили рождение, смерть и воскресенье Бога; католические образы были заклеймены названием идолов, и мусульмане с негодованием и насмешкой смотрели на чудесное пламя, вспыхивавшее у гроба Господня накануне праздника Пасхи. Этот благочестивый обман был придуман в девятом столетии; латинские крестоносцы охотно верили ему из религиозного усердия, а духовенство греческих, армянских и коптских сект стало ежегодно повторять его перед легковерной толпой и для своей собственной пользы и для пользы своих тиранов. Принцип религиозной терпимости во все века находил для себя опору в личных интересах, а доходы султана и его эмира ежегодно увеличивались благодаря тому, что столько тысяч иноземцев тратили там свои деньги и уплачивали налоги.
Переворот, вследствие которого скипер перешел от Аббассидов к Фатимидам, послужил скорее к пользе, нежели ко вреду Святых Мест: живший в Египте монарх лучше сознавал важность сношений с христианами, а палестинские эмиры были менее удалены от правосудия и влияния верховной власти. Но третьим из этих халифов Фатимидов был знаменитый Хаким, — бешеный юноша, утративший из нечестия и из деспотизма страх и перед Богом и перед людьми, и проводивший все свое царствование в безобразном сочетании пороков с безрассудствами. Не обращая никакого внимания на самые древние египетские обычаи, он обрек женщин на безусловное затворничество; это стеснение вызвало жалобы со стороны лиц обоего пола, а эти жалобы раздражали его; одна часть старого Каира была предана пламени, и в течение нескольких дней происходила кровопролитная борьба между войсками халифа и жителями. Сначала халиф выказал усердие ревностного мусульманина, основать или обогатить несколько мечетей и коллегий; тысяча двести девяносто копий Корана были списаны на его счет золотыми буквами и он издал эдикт об истреблении виноградников в Верхнем Египте. Но его тщеславие скоро увлеклось надеждой основать новую религию; слава пророка не удовлетворяла его, и он стал выдавать себя за видимый образ Всевышнего, который, после девяти появлений на земле, наконец олицетворился в его царственной особе. При имени царя живых и мертвых Хакима каждый должен был преклонять колена и воздавать ему религиозное поклонение; его мистерии совершались на горе подле Каира; шестнадцать тысяч новообращенных подписались под его символом веры, а жившие среди Ливанских гор свободные и воинственные друзы и по сие время верят в божественность этого сумасброда и тирана и убеждены, что он еще жив. В качестве бога, Хаким ненавидел иудеев и христиан, считая их поклонниками своих соперников; но остаток старых предрассудков или благоразумия еще заставлял его склоняться на сторону магометан. Своими жестокими и безрассудными гонениями в Египет и в Палестину он довел до мученической смерти и многих до вероотступничества; он не обращал никакого внимания ни на права, ни на особые привилегии сектантов и всеобщим эдиктом наложил запрещение на культ и иноземцев и туземцев. Церковь Вознесения, служившая храмом для всего христианского мира, была разрушена до основания; совершавшиеся накануне Пасхи чудесное зажигание светильников прекратилось и много нечестивого труда было потрачено на разрешение той пещеры под утесом, которая, в сущности, и считалась гробом Господним. При известии об этом святотатстве европейские нации были поражены удивлением и скорбью, но вместо того, чтобы взяться за оружие для защиты Святой Земли, они удовольствовались тем, что стали жечь или изгонять иудеев, как тайных подстрекателей нечестивого варвара. Впрочем, Хаким из нетвердости в убеждениях или из раскаяния сам до некоторой степени облегчил бедственное положение Иерусалима: тиран подписал декрет о возвращении христианам их церквей, но вслед за тем был умерщвлен агентами своей сестры. Царствовавшие после него халифы снова стали придерживаться прежних принципов и в религии и в политике, и снова ввели религиозную терпимость; при благочестивом содействии константинопольского императора, гроб Господен восстал из своих развалин, а пилигримы стали возвращаться, после непродолжительного воздержания, с усилившейся жаждою подвигов благочестия. Морские переезды в Палестину были сопряжены с опасностями и не часто представлялся для них удобный случай; но обращение Венгрии в христианство открыло безопасное сообщение между Германией и Грецией. Апостол этой страны, св. Стефан помогал и делом и советом своим странствующим единоверцам, которые могли проходить по христианским странам все полторы тысячи миль, отделяющим Белград от Антиохии. Франки выказали такое усердие в деле благочестивых странствований, какого у них не замечалось ранее, и большие дороги покрылись толпами людей обоего пола и всякого звания, высказывавших желание дожить только до той минуты, когда приложатся к гробнице своего Искупителя. Принцы и прелаты отказывались от заботы о своих владениях, и многочисленность этих благочестивых караванов служила прелюдией для тех армий, которые в следующем столетии выступали в поход под знаменем креста. Почти за тридцать лет до первого Крестового похода архиепископ Майнцский предпринял вместе с епископами Утрехтским, Бамбергским и Регенсбургским трудное путешествие от берегов Рейна до берегов Иордана, а число тех, кто их сопровождал, доходило до семи тысяч человек. В Константинополе им оказал гостеприимство император, но тем, что они высказывали свое богатство, они навлекли на себя нападение свирепых арабов; они обнажили свои мечи поневоле и не без угрызений совести, выдержали осаду в селении Капернаум и спаслись благодаря продажному покровительству эмира из рода Фатимидов. После посещения Святых Мест они отплыли в Италию, но из их свиты только две тысячи человек добрались до своей родины. Секретарь Вильгельма Завоевателя Ингульф участвовал в этом благочестивом странствовании; он рассказывает, что они выехали в Палестину из Нормандии в числе тридцати здоровых и весьма хорошо снабженных всадников, но что эти всадники переходили обратно через Альпы в числе двадцати человек пешком и в очень жалком виде с котомкой на спине.
После поражения римлян спокойствие халифов Фатимидов было нарушено тюрками. Один из полководцев Малик-шаха, Атсиз Хорезмиец вступил в Сирию во главе сильной армии и завладел Дамаском частью при помощи голода частью силой. Хомс и другие города этой провинции признали багдадского халифа и персидского султана, и победоносный эмир без сопротивления достиг берегов Нила; Фатимид готовился бежать внутрь Африки, но служившие в его гвардии негры и жители Каира сделали отчаянную вылазку и прогнали тюрок за пределы Египта. Во время своего отступления Атсиз предавался убийствам и грабежу; пригласив в свой лагерь иерусалимского судью и нотариусов, он приказал казнить их, и вслед за тем умертвил три тысячи граждан. За свое жестокосердие или за свое поражение Атсиз был скоро наказан братом Малик-шаха, султаном Текешем, который, имея более прав и более сильную армию, отстоял свое владычество над Сирией и Палестиной. Дом Сельджуков владычествовал над Иерусалимом около двадцати лет; но наследственная власть над священным городом и над его территорией была поручена или предоставлена вождю одного туркменского племени, эмиру Ортоку, дети которого, после изгнания из Палестины, основали две династии, царствовавшие на границах Армении и Ассирии. Восточные христиане и латинские пилигримы оплакивали переворот, который лишив их правильной администрации и старинного покровительства халифов, наложил на них железное иго северных иноземцев. При своем дворце и в своем лагере великий султан до некоторой степени ввел искусства и нравы Персии; но большинство тюркской нации и в особенности пастушеские племена, еще отличались свирепостью степных жителей. Западные азиатские страны на всем пространстве от Никеи до Иерусалима сделались театром войн с внешними врагами и внутренних междоусобиц, а те пастухи, которые владычествовали в Палестине, не будучи уверены в прочности своего владычества и сами не зная, где находится граница их владений, не имели ни досуга, ни способности выжидать медленной пользы, доставляемой свободой торговли и религии. Пилигримы, достигавшие после бесчисленных опасностей у ворот Иерусалима, делались жертвами хищничества частных людей или правительственной тирании и нередко погибали от голода и болезней, не успевши поклониться гробу Господню. Из врожденного жестокосердия или из возбужденного новой религией фанатизма, туркмены оскорбляли священнослужителей всяких сект; они тащили патриарха за волосы по мостовой и заключили его в темницу для того, чтоб принудить его паству к уплате выкупа, а варварская грубость этих властителей нередко прерывала богослужение в церкви Воскресения. Растроганные рассказами об этих бедствиях, миллионы западных жителей выступили под знаменем креста на освобождение Святых Мест; однако как все эти обиды, вместе взятые, были ничтожны в сравнении только с одним святотатсвом Хакима, которое латинские христиане вынесли с таким терпением! Менее тяжелые обиды воспламенили более чувствительные натуры их потомков; возник новый дух религиозного рыцарства и покорности перед владычеством пап; был затронут крайне чувствительный нерв и внутренее сотрясение отозвалось в самом сердце Европы.
|
Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.
Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода. |