Глава VI
правитьБорьба между обоими ожесточенными противниками, императором и папой, длившаяся многие годы, происходила в самом Риме и составила в его существовании особую эпоху, которая сопровождалась полным разорением города. Эта замечательная война из-за Рима в противоположность тем, которые происходили раньше, не была ознаменована никакими героическими событиями, так как она велась очень небольшими силами. Тем не менее важное значение самой борьбы, удивительная судьба короля, осаждавшего Рим, и нравственное величие папы, защищавшего осажденный город, придают этой борьбе исключительный интерес. Генрих IV, Григорий VII, Роберт Гюискар и великая маркграфиня были действующими лицами этой трагедии.
С лета 1080 г. Виберт оставался в Равенне и собирал здесь войска, между тем как Григорий прилагал все свои старания к тому, чтобы возбудить против него крестовый поход. Норманны, однако, изменили папе. Гюискар, правда, уклонился от союза с Генрихом, но увещаниям папы так же не последовал, так как готовился к походу в Грецию, чтобы восстановить на византийском троне самозванца Михаила Дука. Этот замысел лишал папу необходимой для него в то время помощи норманнов; но, вынужденный обстоятельствами, Григорий не мог не одобрить его. Что касается Иордана Капуанского, то он принял сторону Генриха. Таким образом, единственным союзником Григория оставалась Матильда. Тем не менее приближение врага не лишило Григория его мужества; по примеру Велизария он решил защищаться от нападения, оставаясь за стенами Рима. Когда Рудольф пал, Григорию настойчиво советовали примириться с Генрихом, указывая, что на поддержку Германии нет никакой надежды, что сопротивление графини Матильды, по мнению ее вассалов, есть не больше как одно безумие. Но Григорий не поддался на эти советы и потребовал от германцев, чтобы они выбрали нового короля и при этом напомнил, что король, который будет избран ими, должен быть покорным вассалом церкви. Генрих вступил в Италию весною 1081 г. В Германии все еще продолжалась междоусобная война; но приверженцы Генриха были достаточно сильны для того, чтобы одолеть римскую партию. Три года ужасной борьбы, которую Генрих вел как воин и политик, сделали этого человека, богато одаренного от природы, вполне мужественным. На этот раз он явился в Италию, чтоб отомстить за свой позор в Каноссе, добиться императорской короны и заставить папство снова служить имперской власти. В страстной борьбе Генрих провел еще целых три года; но из тез целей, к которым он стремился, были достигнуты только две первые: папство, освобожденное гением Григория из-под ига имперской власти, сохранило навсегда свою независимость от этой власти.
В Равенне Генрих надеялся усилить свое войско и привлечь на свою сторону Гюискара; эта надежда, однако, не оправдалась. Хитрый герцог, не внимая одинаково и просьбам Григория, уже в Пасху 1081 г. отплыл в Дураццо. Тогда Генрих возложил на себя итальянскую корону и созвал в Павии собор, на котором Виберт был провозглашен папой под именем Климента III. Затем, не встречая на пути никаких преград со стороны маркграфини Матильды, Генрих двинулся на Рим.
22 мая Генрих расположился лагерем на Нероновом поле, и Григорий имел случай убедиться при этом, как были предусмотрительны его предшественники, воздвигшие укрепленный город Леонину. Норманны, тосканцы и городская милиция охраняли стены Леонины; зато в самом Риме королевская партия была слаба и не имела предводителя. Со времени Тотилы Рим ни разу не подвергался такой продолжительной осаде, к которой Генрих намерен был теперь приступить. Но силы его были недостаточны, и первый поход не дал никаких результатов. Генрих призвал в свой лагерь римлян, принадлежавших некогда к партии Кадала и Бенцо; некоторые ландграфы, и в частности Тускуланские, перешли на сторону Генриха. Он учредил свой сенат или курию и назначил придворных должностных лиц, новых судей и нового префекта. Все это было целесообразно, так как усиливало партию короля. Но Рим остался верен папе и на предложения Генриха ответил отказом. На Пасхе в лагере была устроена процессия, и Генрих принял в ней участие, надев на себя корону. При виде этой процессии сторонники папы могли торжествовать: императорская корона и папская тиара, которыми король и его ставленник-папа так страстно желали овладеть, хранились в базилике Св. Петра, остававшейся недоступной для осаждавших город. Спустя 40 дней Генрих снял свой лагерь и направился в Тоскану. Бессильный враг на этот раз должен был ограничиться лишь одной угрозой своему противнику.
Города Пиза, Лукка и Сиена, бывшие тогда в цветущем состоянии, воспользовались случаем освободиться из-под власти маркграфини и получили императорские декреты, благодаря которым их гражданская независимость возросла еще более. Только одна Флоренция оказала Генриху сопротивление и выдержала осаду. В Равенне, в которой король проводил зиму, к нему явился посол императора Алексея. Теснимый Гюискаром, император просил Генриха о помощи и в надежде получить ее возможно скорее послал королю большую сумму денег. Между Генрихом и императором был заключен договор. Получение византийских денег оказалось вполне своевременным, так как победить Рим, по-видимому, было легче золотом, чем мечом. Весной 1083 г. судьба оказалась, однако, все так же неблагосклонной для короля. Сторонники папы по-прежнему мужественно защищали Леонину; пролом в стене не послужил на пользу осаждающим; пожар в базилике Св. Петра, изменнически подожженной, был так же вскоре прекращен. Генриху пришлось снова отступить в Кампанью; он миновал Соракте, с большим трудом переправился через Тибр и 17 марта остановился в Фарфе.
Подчиненное непосредственно имперской власти, это аббатство явилось для Генриха превосходной точкой опоры в Сабине. Фарфские монахи вели постоянную борьбу с Кресцентиями из рода Октавиана (Кресцентий, сын Октавиана и Рогаты, был отцом Иоанна, Гвидо, Ченчия и Рустика) и к папам относились враждебно, так как последние стремились отнять у аббатства его независимость, которая была исстари дарована ему императорскими декретами. Аббат Бернард остался верен Генриху; почтив приезд своего верховного властителя подобающими празднествами, аббат затем помог ему провиантом и деньгами.
Свой поход в Сабину Генрих совершил с той целью, чтобы оградить себя здесь от нападений маркграфини и быть ближе к Лациуму, в котором via Latina охранялась Тускуланскими графами, затем он занял Тиволи и сделал его резиденцией нового папы который должен был продолжать осаду Рима и в то же время поддерживать возмущение на соседней норманнской территории. В отсутствие Роберта его врагам удалось поднять восстание в итальянских провинциях, принадлежавших этому герцогу. Подпав под иго норманских пиратов, лангобарды испытывали те же бедствия как и англосаксы под тиранической властью Вильгельма — Завоевателя.
Свои надежды лангобарды возложили на Генриха. Взяв греческие деньги, он, однако не пошел дальше Тиволи. Византийскому императору было крайне желательно чтобы Генрих совершил поход в Апулию и тем избавил императора от Роберта. Для короля, напротив, было более выгодно, чтобы Роберт оставался в греческой земле, вдали от Италии; оба союзника думали воспользоваться один другим как громоотводом. Таким образом, Генрих не оказал никакого содействия императору. Между тем восстание в Апулии, особенно усердно поддерживаемое Иорданом Капуанским, приняло настолько обширные размеры, что Роберт вынужден был вернуться в Италию. Передав начальство над войском в Греции своему сыну Боэмунду, Гюискар поспешил в Апулию, где после долгой и упорной борьбы ему удалось наконец подавить восстание.
После Пасхи Генрих перешел в Ломбардию. Судьба, казалось, обрекла его в вечную борьбу со священником и амазонкой. В Верхней Италии, в Аппенинах и по берегам По, где у Матильды было много укрепленных мест, Генриху пришлось вести трудную партизанскую войну. Но и здесь он так же не имел решительного Успеха. Города подвергались опустошению; церкви сжигались; борьба велась с фанатической яростью, присущей религиозным войнам. Летописец того времени называет дворец великой маркграфини гаванью, в которой искал спасения католический мир; здесь урывались гонимые королем священники, аббаты и всякие другие лица, и средства Матильды, владетельные права которой простирались на половину Италии, были вполне достаточны для того, чтобы помогать еще и Григорию VII трудных обстоятельствах.
Следить за всеми походами Генриха было бы слишком утомительно. В конце 1082 г. он в третий раз подступил к Риму; на этот раз нападение Генриха было так же упорно, как сопротивление противника. Вернувшись, чтобы продолжать осаду Рима, Генрих нашел дела все в том же положении. В течение лета папа Климент III как военачальник короля несколько раз выступал на борьбу с Римом и делал опустошительные набеги на Кампанью; тем не менее ему не удалось достигнуть никаких результатов. Генрих расположился лагерем по-прежнему на Нероновом поле. Целых семь месяцев терпение короля подвергалось тяжелому испытанию. Могущественная власть Григория над людьми, может быть, сказалась ярче всего именно в той преданности, которую римляне за три года осады проявили по отношению к нему, несмотря на то что он был их и папой, и государем.
Нетерпеливый враг старался взять приступом Ватикан и укрепления, находившиеся возле базилики Св. Павла; но эти усилия не имели успеха. Между тем бедственное положение осажденного города становилось настолько невыносимым, что римляне начинали уже думать о сдаче; удержать их от этого Григорию удалось только с помощью золота, которое взамен воинской помощи посылал ему Гюискар. Наконец совершенное изнурение стражи отдало Леонину во власть короля. Миланские вассалы Теобальда и саксонцы, предводительствуемые Вигбертом Тюрингенским, взобрались на стены, убили стражу и овладели одной из башен. Ликующие войска Генриха проникли в Леонину через пролом в стене: по преданию, первым вступил в город Готфрид Бульонский (2 июня 1803 г.). Затем произошла яростная битва у базилики Св. Петра; сторонники Григория искали спасения в ней; преследуя их, германцы так же проникли в базилику, и священный храм превратился в арену кровавого побоища. Римлянам удалось еще укрепиться в портике; но на следующий день победители взяли его штурмом. Охваченные местью приверженцы Генриха повсюду разыскивали Григория; только захватив его, они могли признать свою победу достигнутой вполне и войну законченной. Но папа, охраняемый Пьерлеоне, успел скрыться в замке св. Ангела.
Таким образом, Генриху удалось наконец после долгих усилий овладеть базиликой Св. Петра. Страшный враг короля находился совсем близко; скрытый в замке, этот враг, может быть, смотрел через бойницы замка на бывшего паломника Каноссы, когда он вместе с антипапой, окруженной рыцарями, епископами и римской знатью, торжественно следовал в собор среди дымившихся развалин города, Пение Те Deum должно было ласкать ухо Генриха; его жажда мести была удовлетворена; тем не менее еще не все было им достигнуто. Антипапа (кукла, с которой он мог расстаться каждую минуту) не был посвящен, и на него самого еще не была возложена императорская корона. Он мог бы взять ее в базилике Св. Петра, но из благоразумия воздержался от этого. Надо было сначала получить согласие Рима, который еще не был покорен, и король вступил в переговоры с ним. Затем Генрих надеялся так же, что Григорий будет готов сам совершить коронование и, вынужденный необходимостью, согласится на самый выгодный для короля мир.
Овладев Леониной, Генрих уже имел в своих руках ключ к Риму, на который эта победа произвела большое впечатление. Длившаяся без конца осада, начинавшийся в городе голод и опасения гнева Генриха породили в народе панику; все входы в Рим были заняты; никто не смел ни войти в город, ни выйти из него. Римлянам казалось, что можно согласиться на условия, которые предлагал им Генрих. Рассчитывая поколебать в римлянах их преданность к Григорию, Генрих объявил им, что он желает получить корону из рук Григория, с которым он решил примириться и что римляне должны помочь ему в этом; что же касается несогласия, которое существует между ним и Григорием, то пусть оно будет передано на обсуждение и решение собора. Ничто, однако, не могло поколебать Григория; на самые настойчивые просьбы римлян он ответил решительным отказом и остался глух к мольбам даже своих, самых преданных сторонников из духовенства, которые, стоя на коленях, заклинали его вступить в переговоры с королем и спасти отчизну из ее безнадежного положения. Действуя таким образом, Григорий оставался совершенно чужд всякому страху и не возлагал надежд ни на какую случайную удачу. Как некогда в башне Ченчия, так и теперь, находясь в мавзолее Адриана, этот замечательный человек смело шел наперекор обстоятельствам. Решив не признавать Генриха ни королем, ни императором и не уступать населению, он объявил, что Генрих, как было условлено в Каноссе, должен покориться его повелениям и что вселенский собор будет созван им в ноябре.
Таким образом, римляне в городе, Генрих в Леонине и Григорий в замке св. Ангела составили три отдельных лагеря; борьба была приостановлена, и деятельно велись переговоры. В это же время явились послы императора Алексея просить Генриха начать обещанный поход в Апулию. Казалось, время было благоприятно для этого похода. Иордан Капуанский мужественно и удачно боролся с Гюискаром, вернувшимся в Италию, и надеялся, что ему удастся теперь победить своего соперника и занять герцогский престол в Апулии. Так как не подлежало, по-видимому, сомнению, что Рим падет, то Иордан поспешил к королю, чтобы принести ему присягу. Уезжая, он настойчиво уговаривал аббата Монте-Касино отправиться вместе с ним и принять на себя посредничество в заключении мира между королем и папой. Желания самого Генриха сводились к тому же. Получив от короля несколько раз приглашение, Дезидерий решился наконец последовать ему и, отправившись в путь вместе с капуанским государем, прибыл к отлученному королю в Альбано. Здесь Иордан принес королю присягу, уплатил ему огромную дань и получил в обладание Капую как императорский лен. Мужественный аббат заявил протест против этой инвеституры, утверждая, что Иордан может получить Капую как лен только с того момента, когда Генрих будет возведен в сан императора, но король уступил просьбам Иордана и затем золотой буллой милостиво подтвердил права Дезидерия на богатое аббатство Монте-Касино. Чувство признательности, однако, не сделало Дезидерия более уступчивым. Но как ни старался он избавиться от общества еретиков, он все-таки вынужден был проводить с ними целые дни и даже вступать в диспут по жгучим вопросам того времени с «антихристом» Вибертом. Своего друга, виновного в таком отступничестве, Григорию надлежало бы, конечно, так же отлучить от церкви; но поставленный в необходимость подчиниться обстоятельствам, папа оставил в этом случае закон не примененным. Переговоры между послами римлян, папы и Генриха происходили в церкви S.-Maria in Pallara на Палатине. Был заключен клятвенный договор, которым было постановлено передать дело короля на решение собора; папа обязался созвать собор в ноябре, а Генрих дал клятву в том, что он не будет препятствовать епископам явиться на этот собор. Тайной статьей договора римляне обязались, однако, на случай бегства или смерти Григория предоставить королю в определенный срок императорскую корону. Папа, который в этом случае был бы ими избран, должен был короновать Генриха, и сами римляне должны были присягнуть ему в верности. Опутав римлян такими договорами и взяв их заложников, Генрих, вполне довольный, направился в Тоскану. Часть стен Леонины он приказал разрушить и затем в укреплении, воздвигнутом в Леонине, на холме Palatiolus, оставил под начальством Ульриха Годесхеймского только 400 всадников. В Тоскане маркграфиня Матильда была по-прежнему готова вести войну за дело Григория. Когда падение папы казалось неизбежным, Матильда, поддавшись просьбам своих епископов, уговорам графини Адельгенды и мольбам разоренных городов, почти решила сложить оружие. Но это сомнение могло овладеть ею только ненадолго, и она вскоре же отказалась от всякого компромисса. Мужественная маркграфиня сохранила верность делу своего великого друга, который оставался в замке св. Ангела и, окруженный врагами и изменниками, бесстрашно ждал грядущих событий. Чтобы освободить Григория, у Матильды не было достаточных сил, и это глубоко печалило ее; с большим трудом она могла только отражать нападения Генриха и потому была обрадована, когда с приближением вселенского собора король, опустошавший ее владения, направился снова в римскую Кампанью.
Созывая собор, Григорий приглашал на него всех епископов, которые не были отлучены от церкви. Он писал в своей энциклике, что намерен обличить истинных виновников губительной распри, опровергнуть возведенные на него обвинения и, как он надеялся, восстановить мир с императорской властью. Далее он призывал в свидетели Бога, что Рудольф был избран королем против его желания и что вина всех бедствий лежит на Генрихе, который не исполнил договора, заключенного в Каноссе. Никаких других епископов, кроме неотлученных от церкви, папа не мог призвать на собор. Со своей стороны король не мог отдать себя на суд этих епископов, не обрекая вперед своего дела на полную неудачу. Поняв намерения папы, Генрих нарушил договор и принял меры к тому, чтобы епископы — и в их числе самые ревностные сторонники папы: Гуго Лионский, Ансельм Луккский и Регинальд Комский, — не могли явиться в Рим на собор. Точно так же были взяты Генрихом под стражу послы его германского соперника и кардинал Оттон Остийский, посол Григория к этому королю-сопернику.
Таким образом, ноябрьский собор оказался малочисленным, и цель его созыва осталась недостигнутой. Негодование Григория было так велико, что он едва удержался, чтоб не отлучить Генриха от церкви еще раз; тем не менее анафема была провозглашена всем тем, кто препятствовал епископам явиться на собор.
На Рождество 1083 г. Генрих вернулся в Рим и нашел, что положение дел изменилось для него к худшему. Гарнизон, оставленный на Palatiolus, погиб от лихорадки, и самое укрепление было срыто римлянами. Между тем время, назначенное последними для коронования, уже было близко. Так как римские заложники находились в руках Генриха, то римлянам ничего не оставалось, как только открыть папе свой тайный договор с Генрихом. Оправдываясь перед папой, они старались уверить его, что вовсе не обещали Генриху, будто он будет торжественно коронован Григорием, а только говорили, что папа даст ему корону. Но в подобной комедии такой серьезный человек, как Григорий, не мог, конечно, принять участие. Не желая одинаково ни играть роли смиренного слуги папы, ни брать корону, надетую на трость и спущенную со стен замка св. Ангела, Генрих так же отверг предложения римлян. Таким образом, договор был окончательно нарушен, и король объявил римлянам, что если война не прекращается, то виноват в том не он, король, который готов был заключить мир, а упрямый папа и знать, поступившая изменнически.
Если бы в распоряжении Генриха было побольше денег, он, вероятно, скоро овладел бы Римом, так как для того, чтобы привлечь на сторону короля народ, нужны были только деньги. Опустошив весной 1084 г. Кампанью, Генрих решил затем идти в Апулию. Но не успел он выступить в поход, как явились римские послы и объявили королю, что Рим отдается под его власть, отказывается от Григория, убедительно просит короля короноваться и готов признать папой Климента III.
Эта внезапная перемена исходила не столько от знати, сколько от народа, который страстно желал положить конец своим бедствиям и по отношению к капитанам начинал уже проявлять некоторую самостоятельность. Римляне мужественно и долго боролись за папу; но затем наступило время, когда у них не стало больше сил жертвовать собой замыслам Григория, которые не обещали им никаких выгод. Измена римлян была тяжким ударом для Григория, так как за ней неизбежно должно было последовать его падение; тем не менее выдающаяся энергия этого папы не была сломлена и в этот раз. Умалчивая о страшном разорении, которому Рим вскоре затем был подвергнут Гюискаром, один норманнский монах того времени осыпает, не смущаясь целым градом упреков непостоянных и жадных до золота римлян, между тем как они были только жертвами папы и императора. Этот монах, однако, так же мало был клеветником, как и Югурта древнего времени. «Ты погибаешь, Рим, — восклицает Гауфрид, — от своего презренного вероломства; никому не внушаешь ты уважения; ты готов каждому подставить свою спину под удары. Твое оружие притупилось; твои законы нарушены. Ты полон лжи; тебе присущи расточительность и скупость. Ты не знаешь, что такое верность и благопристойность; язва симонии съедает тебя. Все в тебе продажно. Одного папы для тебя мало, и ты хочешь иметь двух; который-нибудь из них щедро одаряет тебя, и ты прогоняешь другого; если первый перестает быть щедрым, ты призываешь второго. Ты делаешь из одного папы угрозу другому и таким способом набиваешь свою мошну. Некогда ты был источником всех доблестей; теперь ты скопище грязи. В тебе нет больше никакого благородства; с клеймом бесстыдства на челе ты преследуешь одни только подлые корыстные цели».
Ускоренным маршем Генрих вернулся в Рим 21 марта 1084 г., вступил в город, как некогда Тотила, через ворота св. Иоанна и разместился вместе с антипапой в Латеране. Короля сопровождали его жена и несколько германских и итальянских епископов и нобилей. Насколько неожиданным был такой исход борьбы для Генриха, видно из того письма, которое он написал после своего коронования епископу вердюнскому Дитриху: «В день св. Бенедикта мы вступили в Рим; мне до сих пор кажется, что я вижу это во сне; я готов сказать, что Господь, послав нам этих десять человек, сделал для нас то, чего не могли бы достигнуть наши предки и с 10 000 человек. Потеряв всякую надежд у овладеть Римом, я уже хотел вернуться в Германию; но тут явились римские послы; они призвали меня в город, и мы были приняты им с ликованием».
Григорий, готовый скорее умереть, чем унизить себя перед королем, оставался в замке св. Ангела, охраняемый только горсткой решительных людей. Еще не все, однако, было потеряно для него. Значительная часть знати оставалась пока на его стороне; наиболее неприступные места в Риме были так же в руках папы. Его племянник Рустик занимал Целий и Палатин; Капитолий был во власти фамилии Корси; Пьерлеони владели островом Тибра. Тогда Генрих решил сразить своего врага политическим актом, совершенным в самом Риме, и с этой целью созвал своих римских сторонников, нобилей и епископов в собрание. Григорию было предложено явиться на это собрание; когда же он не счел нужным последовать такому приглашению, собрание объявило его низложенным и затем, исполнив все установленные формальности, провозгласило Виберта папой. В Вербное воскресенье Климент III был отведен в Латеран и посвящен ломбардскими епископами в сан папы, а 31 марта, в первый день Пасхи в базилике Св. Петра после слабого сопротивления сторонников Григория Климент уже возложил на Генриха и его жену императорские короны. В это же время римлянами была предоставлена новому императору и патрицианская власть. После этого император и папа немедленно установили порядок церковного и светского управления: были назначены Латеранские министры, судьи и префект. Климент III учредил свой сенат из кардиналов и на места семи латеранских епископов назначил новые лица. В пределах Рима и городской территории распоряжения Климента почти нигде не встретили сопротивления, и с той поры судебные акты стали помечаться понтификатом этого папы.
Затем Генрих быстро повел осаду римских укреплений; они должны были пасть, и та же участь ждала замок св. Ангела, в котором сберегалась самая дорогая добыча; ведь некогда эта крепость уже была однажды завоевана Оттоном III. В Septizonlum, на Палатине, племянник Григория оказал отчаянное сопротивление. Монахи монастыря Св. Григория на Clivus Scauri сделали этот замок почти неприступным. Постройки древних римлян возводились в таких колоссальных размерах, что даже те здания, которые служили городу украшением, кажутся великанами по сравнению с крепостями нашего времени. Поэтому Генриху пришлось осаждать Septizonlum как настоящую крепость. С помощью осадных машин ряды роскошных колонн, поставленных друг на друга, были опрокинуты и когда Рустик наконец сдался, один из самых прекрасных памятников Рима уже был наполовину разрушен. Точно так же был взят приступом Капитолий с его башнями, который защищали сторонники Григория Корси, происходившие, вероятно, из корсиканской колонии Льва IV Принадлежавшие им дворцы были разрушены и сожжены, и Генрих, торжествуя, мог объявить древний Капитолий своей временной резиденцией.
Оставался еще замок св. Ангела, где укрывался папа. Римляне сами обложили замок; окружив его плотным кольцом, они рассчитывали, что голод заставит осажденных сдаться. Тем временем послы папы без устали ездили по Кампаньи, разыскивая Роберта Гюискара, чтобы броситься к его ногам и умалять его прийти возможно скорее на помощь папе. Девяносто лет тому назад римлянин Кресцентии, осажденный в замке св. Ангела, боролся с императором, отстаивая независимость города; теперь в этом же замке был осажден императором папа, защищавший независимость церкви от светской власти. Трагическая история мавзолея Адриана, времена Велизария и Тотилы, Альберика, Марозии и Кресцентия, образы задушенных в мавзолее пап — все это невольно должно было вставать в памяти Григория в те тревожные дни, когда он находился под сводами замка и слышал раздававшиеся снаружи неистовые крики римлян и германцев. Какая участь постигла бы Григория, если бы он отдался в руки Генриха? Снедаемый желанием отомстить за свой позор в Каноссе, Генрих, вероятно, поступил бы точно так же, как некогда поступил его отец по отношению к Григорию VI. Величайший из всех пап был бы уведен императором за Альпы и затем закончил бы свою жизнь как пленник где-нибудь в Шварцвальде или на Рейне. Поднявшись на стены мавзолея, Григорий мог видеть разорение, которому подверглись Леонина и Рим. Но тщетно всматривался папа в Тусцийскую равнину, надеясь увидеть войска своего друга маркграфини; они не показывались, и, мучимый ожиданием, Григорий обращал свои взоры в сторону латинской Кампаньи, откуда должны были явиться конные отряды норманнского герцога. Наконец их сверкающие копья показались к югу от Палестрины. Узнав о бедственном положении папы, Гюискар решил поспешить к нему на помощь, так как с падением Григория Генрих мог бы обратить свое оружие против него самого, образовав грозный союз всех его врагов. Гюискар выступил в поход в начале мая, имея 6000 всадников и 30 000 человек пехоты; в этом войске было немало жадных к добыче калабрийцев и еще более диких сарацин из Сицилии. Дезидерий уведомил папу о походе Гюискара и в тоже время сообщил об этом так же императору. Такое двусмысленное поведение подверглось строгому осуждению; Дезидерия упрекали в том, что из осторожности он служил двум господам, которые были во вражде между собой. Счастье только посмеялось над Генрихом; этому Танталу Средних веков не довелось ни разу добиться настоящего успеха. Вступить в борьбу с самыми грозными воинами того времени Генрих не мог, так как войско его было невелико; остаться в Риме он так же не мог: непостоянные римляне не внушали ему доверия; к тому же некоторые укрепления все еще оставались в руках сторонников Григория. Вынужденный таким образом покинуть город, чтобы не быть самому осажденным, Генрих приказал разрушить на Капитолии башни, а в Леонине стены и, как некогда Витигес перед приближением Велизария, созвал римлян в собрание. Объявив, что государственные дела призывают его в Ломбардию, он уговаривал смущенных его удалением римлян не сдавать города и обещал им скоро вернуться. Затем, предоставив римлян их собственной участи, Генрих вместе с Климентом III 21 мая направился по Фламиниевой дороге Civita Castellana, чтобы оттуда проследовать дальше.
В то время как Генрих отступал от Рима, всадники Гюискара показались у Латеранских ворот. Двигаясь ускоренным маршем, Гюискар шел долиной Сакко, по Латинской дороге, и достиг Рима 24 мая — через три дня после ухода Генриха. Предполагая, что Генрих удалился из Рима с той целью, чтобы сделать неожиданное нападение с тыла, Гюискар сначала расположился лагерем у Aqua Martia и простоял здесь три дня. Римляне не впустили его в город. Мужественное сопротивление, которое они оказали Гюискару, является блестящей страницей, начертанной в их средневековой истории. Бедственное положение римлян в то время заслуживало полного сочувствия; император, во власть которого был отдан ими город, покинул их, и жестокая осада, длившаяся целых три года, завершилась тем, что злополучный Рим был предоставлен на разграбление алчным норманнам и сарацинам, призванным папой. Гюискар вступил в переговоры с изменниками и приверженцами Григория, во главе которых стоял консул Ченчий Франджипане. 29 мая когда уже начинало темнеть, рыцари Роберта взобрались на ворота S. Lorenzo. Проникнув в город, они поспешили к Фламиниевым воротам и, взломав их, впустили стоявшее здесь наготове войско. Римляне бросились было навстречу норманнам, но герцогу удалось через Марсово поле, объятое пламенем, пробиться к мосту через Тибр, освободить папу из замка св. Ангела и проводить его в Латеран.
Таким образом, воинственному герцогу удалось увенчать себя славой покорителя Рима, составляющей удел лишь немногих героев. Счастье служило этому герцогу вернее, чем Помпею и Цезарю. Войска восточного императора были разбиты Гюискаром в Альбано; западный император был обращен им в бегство; им же был восстановлен на Святом престоле и величайший из пап. В истории редко встречается такое поразительное зрелище, как стоящие один возле другого образы Григория VII и его избавителя Гюискара. Заключая в свои объятия героя Палермо и Дураццо, признательный папа должен был вспомнить Льва IX; в свою очередь и Гюискар не мог не почувствовать изумления при виде совершенно изменившихся обстоятельств: некогда, на поле битвы при Чивита, он стоял коленопреклоненный перед папой, который был взят им в плен; теперь он приветствовал этого папу, которого спас от его лютых врагов
Между тем в злополучном Риме, который Гюискар отдал своим солдатам на разграбление, разыгрывались сцены насилия, еще более ужасного, чем при нашествии вандалов. Нa третий день римляне восстали и с бешеной яростью напали на своих победителей — варваров. Имперская партия, успевшая вновь сплотиться, надеялась, что ей удастся отчаянным нападением одержать победу. Но на помощь Гюискару, положение которого оказалось опасным, поспешил из лагеря юный сын Гюискара Рожер с 1000 всадников. Римляне боролись мужественно, но вынуждены были все-таки сдаться. Восстание было подавлено среди потоков крови и пламени пожара, так как Роберт ради своего спасения приказал поджечь город. Когда пожар прекратился и битва стихла, перед глазами Григория открылась картина Рима превращенного в дымящееся пепелище; сожженные церкви, разрушенные улицы, тела убитых римлян — все это явилось безмолвным обвинителем папы, и он не мог не отводить своих взоров, когда перед ним проходили сарацины, гнавшие в свой лагерь толпы связанных римлян. Знатные женщины, мужчины, именовавшиеся сенаторами, дети и юноши, обреченные на рабство, выставлялись на продажу так же открыто, как скот. Некоторые римляне, и в их числе префект города, назначенный императором, были уведены как военнопленные в Калабрию.
Но готы и вандалы были счастливее норманнов, так как овладели Римом в то время, когда его сокровища еще были неисчерпаемы; добыча мусульман, служивших в войске герцога, не могла сравниться даже с той, которая 230 лет назад досталась их предкам, разграбившим базилику Св. Петра. В XI веке нищета в Риме была полная и даже в церквях не было украшений. Изувеченные статуи попадались лишь кое-где в разоренных улицах или валялись в кучах мусора среди развалин терм и храмов. И только уродливые изображения святых, которые еще можно было найти в базиликах, точно так же уже успевших прийти в ветхость, могли послужить грабителям некоторой добычей, так как к этим изображениям привешивалось золото, которое жертвователи приносили в дар.
Охваченные животной страстью, победители целыми днями предавались насилиям, грабежу и убийству. Наконец римляне, с обнаженным мечом и веревкой на шее, явились к герцогу и пали к его ногам, умоляя о пощаде. Грозный герцог почувствовал сострадание, но уже не имел возможности возместить римлянам их потерь. В истории Григория разорение Рима является более темным пятном, чем в истории Гюискара. Не желая, может быть, этого разорения и чувствуя весь ужас при виде Рима, охваченного пламенем, Григорий, тем не менее точно движимый Немезидой, остался пассивным зрителем бедствий, постигших Рим. Не сказалась ли в Григории VII, когда на его глазах и по его вине горел Рим, такая же ужасная роковая сила, как и в Наполеоне, когда он с невозмутимым спокойствием объезжал поля битв, обагренные кровью? Полной и прекрасной противоположностью образу Григория VII является образ Льва Великого, спасающего священный город от Аттилы и смягчающего участь этого города, когда он был взят грозным Гензерихом. Ни у кого из современников Григория мы не находим указаний на то, что он сделал какую-либо попытку спасти Рим от разграбления или выразил свое соболезнование бедственному положению города. Но что могло значить для человека непреклонной воли разрушение Рима по сравнению с идеей, в жертву которой этот человек принес спокойствие всего мира?
Падение Рима оплакивал много лет спустя чужеземный епископ, Гильдеберт Турский, посетивший город в 1106 г. Мы приводим эту трогательную элегию:
«Ничто не может сравниться с тобою, Рим, даже теперь, когда ты превращен в развалины; по этим останкам можно судить, чем был ты в дни твоего величия. Время разрушило твое пышное великолепие; императорские дворцы и храмы богов стоят, утопая в болотах. Твоя мощь миновала и трепетавший перед нею грозный парфянин оплакивает ее. Цари своим мечом, сенат мудрыми установлениями и сами небожители сделали тебя некогда главою мира. Цезарь злодейски решил владеть тобою безраздельно, не думая быть тебе отцом и другом. Ты следовал трем мудрым путям: побеждал врагов силой, боролся с преступлением законом, приобретал друзей поддержкой. Заботливые вожди неусыпно сторожили тебя в твоей колыбели; притекавшие к тебе волной чужеземные гости лелеяли тебя и помогали твоему росту. Триумфы консулов происходили в твоих недрах; судьба дарила тебя своей благосклонностью; художники отдавали тебе перлы своего творчества; весь мир осыпал тебя сокровищами. О горе! Охваченный воспоминаниями, я смотрю на твои развалины, город, и в глубоком волнении восклицаю: ты был, Рим! Но ни время, ни пламя пожара, ни меч воина не могли лишить тебя всей твоей прежней красоты. И то, что остается, и то, что исчезло, велико; одно не может быть уничтожено, другое — восстановлено. Пусть будут и золото, и мрамор; пусть строят искусные мастера и помогают им сами боги, ничего подобного ни тебе, ни твоим развалинам уже не может быть создано. Творческая сила людей вложила некогда в Рим столько мощи, что он мог устоять даже против гнева богов. И их изображения здесь так изумительно прекрасны, что сами боги желают походить на них. Но природа никогда не могла создать тех чарующих изображений богов, какие создал человек. И вот изображение это живет и в нем поклоняются уже не самому божеству, а искусству создавшего его мастера. Счастливый город! О, если б ты не был во власти твоих тиранов, если б властители твои не были презренными обманщиками!»
Гильдеберт видел Рим с его развалинами, древними и более позднего происхождения, в начале XII века; он имел так же возможность видеть тогда и следы недавнего опустошения, произведенного в городе норманнами Гюискара. Талантливого поэта испугало чарующее впечатление, произведенное на него языческим Римом, и, желая ослабить это впечатление, он написал другую элегию, в которой, говоря от лица Рима, высказывает ему утешение в его печалях. «Когда я находила радость в идолах, — говорит у автора несчастная сивилла, — мою гордость составляли войско, народ и великолепие мраморов. Идолы и дворцы разрушены; народ и воины порабощены, и едва ли Рим еще помнит о Риме; но теперь мои орлы заменены крестом, Цезарь — Петром и земля — небесами».
Этими высокими размышлениями римляне, конечно, не могли утешаться, видя свои город совершенно опустошенным и самих себя превращенными в нищих. Война, бегство, смерть и плен уменьшили население Рима на многие тысячи людей.
Уже несколько веков Рим не переживал такого страшного опустошения; партийные войны, длившейся 20 лет, смута, царившая как в самом городе, так и вне его, и затем пожар окончательно превратили Рим в развалины. Со времени Тотилы, разрушившего стены Рима, это было первое действительное разорение города внешними врагами. Мы имеем возможность назвать ряд памятников, которые были уничтожены в то время.
При осаде базилики Св. Павла Генрихом был, вероятно, разрушен древний портик, который шел к базилике от ворот; ватиканский портик был обращен в развалины при взятии Борго. Леонина была уничтожена пожаром; при этом должна была пострадать и самая базилика Св. Петра. В городе были опустошены Палатин и Капитолий; та же участь, которую потерпел Septizonium, самая красивая часть императорских Дворцов, должна была постигнуть и другие укрепленные здания города. Но опустошения, которым подвергся город при Кадале и Генрихе, были незначительны по сравнению с теми, которые потерпел город от пожара, произведенного норманнами. Гюискар два раза поджигал город: первый раз, когда проник в ворота Фламиния, и во второй раз, когда римляне перешли в нападение. Пожар опустошил Марсово поле, вероятно, вплоть до моста Адриана; в этой местности погибли остатки портиков и многие другие памятники; уцелели только мавзолей Августа и колонна Марка Аврелия, первый — благодаря особенностям его постройки, вторая — вследствие изолированного положения се на открытом месте. Квартал города от Латерана до Колизея, густо заселенный, был уничтожен огнем и с той поры Латеранские порота стали называться «обгорелыми». Древняя церковь S.-Quattro Coronati превратилась в груду волы; Латеран и многие церкви должны были пострадать, вероятно, в значительной степени; Колизей, триумфальные арки и развалины Circus Maximus так же едва ли могли остаться нетронутыми. Все летописцы, упоминающие об этой ужасной катастрофе, согласны в том, что пожаром была уничтожена значительная часть города. Писатель конца XV века справедливо утверждает, что именно норманны были виновниками плачевного состояния, в котором Рим оказался к тому времени. Некогда густонаселенный Целий (округ Колизея) не потерял еще тогда окончательно своих обитателей, но начал все более и более пустеть, и та же судьба постигла Авентин, который еще при Оттоне III выделялся своим цветущим видом. В настоящее время на этих холмах царит глубокое безмолвие и лишь кое-где стоят одни древнейшие церкви да некоторые развалины, и, видя это запустение, мы внаем, что начало ему было положено норманнами. Мало-помалу население стало покидать эти местности и сосредоточилось на Марсовом поле в новом Риме".
Разорению города в ту эпоху, впрочем, много содействовали и внутренние причины. Как в более ранние времена древние здания переделывались в церкви, так теперь эти здания превращались в замки и башни. Затем каменные глыбы и колонны увозились из Рима, как из каменоломни, даже в другие города. Прекрасный пизанский собор, построенный в XI веке, и знаменитый собор в Лукке, освященный Александром II, были украшены, без всякого сомнения, колоннами, или принесенными в дар Римом, или купленными у города. Для постромки своей базилики Дезидерий приобрел колонны и мраморные глыбы в Риме и отправил их на судах через Порто. Если Гюискар не воспользовался как добычей языческими статуями, то ценные украшения и колонны он легко и мог взять и употребить на постройку собора Св. Матфея в Салерно. Но скорее можно предполагать, что Гюискаром, как некогда Гензерихом, были увезены из Рима и настоящие художественные произведения, первая элегия Гильдеберга дает именно некоторые указания на то, что после разорения, которому Рим был подвергнут норманнами, в нем все еще оставались мраморные и бронзовые статуи.
Норманны освободили Григория VII, но те ужасные насилия, которые были совершены ими, обрекли его на вечное изгнание. С общечеловеческой точки зрения это изгнание было справедливой карой, постигшей Григория. Его политическая жизнь была окончена, когда Рим оказался превращенным в развалины. Правда, римляне обещали Григорию полное подчинение; но он не мог не понимать, что станет жертвой их мести, как скоро норманны уйдут из Рима. Роберт взял заложников, оставил в замке ев. Ангела гарнизон и в июне вместе с напои выступил в Кампанью; овладеть Тиволи ему не удалось, но другие замки были разрушены им. Затем наступила минута, когда Григорий с мучительным чувством в душе должен был взглянуть в последний раз на Рим и проститься навсегда с Вечным городом, который послужил ему ареной борьбы и который он оставлял обращенным в развалины, Григорий мог сказать себе, что он уходит непобежденным, но он не был так же и победителем. Взволнованному воображению Григория должен был рисоваться образ Генриха на берегах По; мысленно следя за своим врагом, Григорий, вероятно, представлял себе, как этот враг возвращается на родину, торжествуя, что ему удалось завладеть Римом, возложить на себя императорскую корону, возвести на Св. престол антипапу и наконец принудить даже самого Григория бежать в изгнание под тягостью проклятий римлян. И в то время как один из этих противников направлялся к северу, другой, обязанный признательностью к вассалу, вынужден был следовать за ним на юг, в чужую сторону, вместе с римлянами, взятыми в плен. Великий папа, некогда проповедовавший крестовый поход против единоверцев сарацин, уходил теперь из опустошенного Рима, охраняемый толпами норманнов и тех же самых сарацин, — уходил затем, чтобы печально проследовать изгнанником в Монте-Касино и Салерно и приютиться у своего друга Дезидерия. Таков был глубоко трагический конец драмы жизни Григория VII, и этот конец явился столь же ярким торжеством вечной справедливости, каким была одинокая смерть Наполеона на острове Св. Елены.
Занятый проектом возвращения в Рим во главе войска, Григорий умер 25 мая 1085 года в Салерно. «Я умираю в изгнании потому, что любил справедливость и ненавидел неправду», — печально говорил Григорий на своем смертном одре, и в этих словах вполне сказалась коренная черта сильного и мужественного характера Григория. Но этот человек могучего ума и почти исключительной силы воли не принадлежит к числу тех мудрых провозвестников новых начал, великие заслуги которых перед человечеством признаны всеми народами без различия. Григорию должно быть отведено место в ряду земных правителей, могучее воздействие которых на мир вместе и насильственно, и благотворно. Религиозная основа, из которой исходил Григорий, ставит его, однако, гораздо выше светских властителей. Рядом с ним Наполеон по идейному содержанию является поразительно бедным. Цели, которые преследовал Григорий VII, были, конечно, унаследованы им от его предшественников. Но исключительные способности правителя и государственного муж а составляли собственное достояние Григория точно так же, как и присущая ему революционная смелость, до которой не доходил никто ни в Древнем Риме, ни в новейшее время. Опрокинуть существовавший тогда в Европе общественный строй для того, чтобы на развалинах его воздвигнуть папский престол, — такая мысль нисколько не страшила этого монаха. Истинное величие его, однако, было уже позади, когда он достиг престола. Как папа Григорий взял на себя слишком большую задачу: то, что могло быть создано целыми веками, он хотел осуществить в короткое время своего могущества. Тот, кто хочет достичь невозможного, переходит в область несбыточного, и попытка Григория сосредоточить в своих руках политическую власть над всем миром была именно такой несбыточной мечтой.
Нельзя не поражаться энергии, которую проявил Григорий в борьбе за независимость церкви и в установлении иерархической власти. Государство священников, единственным оружием которых были крест, Евангелие, благословение и анафема, заслуживает удивления больше, чем все государства римских и азиатских завоевателей. Такое воплощение духовной власти в государственной форме будет всегда составлять совершенно особенное проявление нравственной силы, не сходное ни с каким другим. Григорий VII был героем именно этого государства. Он понимал человечество как единую церковь, но эту последнюю он представлял себе только в образе папского единодержавия. Идея о том, что смертное существо может обладать непогрешимостью и свойствами, уподобляющими его Богу, что оно может держать в своих руках ключи от рая и ада и что этому апостолу смирения, но вместе и единому властителю, так как он является наместником Бога, должен быть подчинен весь мир, — идея эта всегда будет казаться чудовищной. Она была порождена веком рабства, невежества и нищеты, когда измученное человечество стремилось воплотить начало добра в какой-нибудь личности, которая, будучи источником утешения, всегда оставалась бы зримой и достижимой. Предоставление власти «вязать и разрешать» в вопросах нравственности одному человеку является, может быть, самым поразительным фактом из всего, что знает всемирная история; оно объясняется однако, тем, что в Средние века церковь была выразительницей и всеобщих нужд, и наиболее сильных страстей, и самых возвышенных идей, присущих человечеству. Светская среда была в то время еще груба и невежественна, и духовные ее силы были вызваны к жизни уже только после борьбы, начало которой было положено Григорием VII.
Таким образом, нет ничего удивительного в том, что величие церкви приняло благодаря Григорию, такой воинственный характер. Чуждый христианству идеал Григория, однако, не был оправдан историей, так как оказался ниже истинного идеала человечества. Апостольское учение по-прежнему сохраняет свою силу; между тем как иерархические основоположения Григория уже давно утратили свое значение и в настоящее время, когда образование стало общим достоянием, являются не более как запоздалым бредом сторонников невежества и фанатиков. Нельзя не поставить Григорию в вину того, что он расколол церковь на две половины: одну светскую, состоящую из мирян, лишенных избирательного права, и другую — касту священников, самих себя избирающих. Представление о христианской республике было в действительности извращено основоположениями Григория, так как на место церкви была поставлена иерархия. Григорий внес в церковь дух цезаризма. Если эта, как казалось, совершенная система должна была воссоединить в себе все другие политические формы — демократическую, аристократическую и монархическую, то зависимость ее действия от воли отдельного лица и затем сосредоточение всей догматической власти в руках людей одной касты не могли не породить всего того зла, к которому приводят произвол и деспотизм, и потому вполне понятно, что за системой, созданной Григорием VII, должна была последовать немецкая реформация.
Из всего того, что было сделано Григорием, наиболее важное значение имело непредвиденное Григорием всемирное пробуждение духа в человечестве. Это пробуждение было вызвано борьбой, впервые затронувшей все нравственные основы существования людей. Великое движение, которое охватило и церковь, и государство, получило свое начало именно от Григория. Исполинская борьба двух общественных форм, составляющих всю совокупность социального строя, — церкви и государства, — их вначале варварское сочетание в феодальных учреждениях, затем все большее разделение и постоянный антагонизм — таково историческое содержание Средних веков. Но обеспечить церкви и государству их полную взаимную независимость, освободить их окончательно от иерархической неподвижности, внести в них начала свободы, справедливости и общественности и таким образом создать единое царство культуры и мира — все это остается недостигнутым до настоящего времени. В век кулачного права и варварства великие христианские идеи не были доступны пониманию людей. Разве церковь Григория VII и Средних веков была действительно воплощением христианства? Можем ли мы так же сказать, что наше время уже осуществило эти возвышенные идеи, являющиеся выражением непреходящих начал человеческой личности и общества? Падение феодального государства франков и ослабление могущества григорианской церкви скорее были указанием на наступление новой эпохи в существовании человеческого рода. Сохранившиеся до сих пор колоссальные обломки Средних веков уносятся один за другим на наших глазах великим потоком жизненной гармонии; путем нескончаемой борьбы грубый и неподатливый мир достигает все-таки этой гармонии и приближается к счастью, одно предвидение которого уже составляет источник великой радости для благородных умов.
