Глава V править
Александр II умер 21 апреля 1073 г.; его преемником был Гильдебранд. В этом гениальном правителе снова воплотился непреклонный, величественный дух древних римлян. Деятельность Гильдебранда протекала на рубеже двух различных социальных эпох; одна из них уже кончалась, другая — еще только начиналась. По своей природе Гильдебранд был деятель политический, а не церковный, и священнический облик едва ли шел к нему. Отношения, в которых стояла церковь к миру и к светской власти, Гильдебранд подверг полному преобразованию, и это был один из самых великих насильственных переворотов, известных в истории. В папском Риме Гильдебранд был цезарем, и политическая задача этого цезаря заключалась в достижении единодержавия папства.
По своему происхождению Гильдебранд не был, однако, ни римлянин, ни латинянин. По преданию, отцом Гильдебранда был простой столяр в тусцийской Соане по имени Боницо; таким образом, самый великий папа принадлежал к лангобардской расе, которая в большом числе населяла Тоскану, Еще ребенком Гильдебранд был взят в Рим своим дядей, аббатом монастыря Св. Марии на Авентине. Возможно, что, приняв монашество, Гильдебранд вступил сначала в орден бенедиктинцев и только позднее перешел в клюнийский орден, который своим иерархическим строем так поразил воображение Гильдебранда. Страстная натура этого человека не могла быть всецело поглощена аскетической мистикой того времени и он вышел из нее, правда, с душой фанатика, но тем не менее здоровым.
Скромный идеал святого отшельника был чужд Гильдебранду, одаренному способностью оказывать на людей огромное влияние. Зрелище глубоко испорченного общества обрекало чувствительного Дамиани на отшельничество; Гильдебранд испытывал еще большие страдания, видя падение иерархической власти римской церкви. Мы должны вспомнить, что в годы юности Гильдебранда, когда будущее для него было полно надежд, престол св. Петра был занят нравственным уродом, а римская церковь была сведена на степень обыкновенного провинциального епископства, которое семья диких графов считала достоянием своих младших членов. Вдумчивому человеку, сознававшему мировое значение папства, не трудно было понять, чем было обусловлено это падение папства и какими средствами могло быть достигнуто его возрождение. Причины упадка папства заключались в подчинении духовенства, превратившегося в феодалов, светской власти и затем в ослаблении церковной дисциплины; средствами возрождения папства являлись реформы этой дисциплины, объединение всей церкви под верховной властью Рима и освобождение папства и духовенства, первого из-под власти римской знати и королевского патрициата, второго — от светской инвенституры.
В трудные времена раскола и междоусобной борьбы городских партии папы имели обыкновение обращаться за помощью к германским королям, призывали их в Рим и возлагали на них императорскую корону; эти временные услуги оплачивались каждый раз восстановлением вассальных отношений к имперской власти. На соборе в Сутри Гильдебранд присутствовал, будучи юношей. На этом соборе папство было низведено Генрихом III в положение простого епископства; это дало возможность Генриху III наделять папством своих любимцев так же легко, как каким-нибудь германским епископством. Сопровождая в Кельн Григория VI, присужденного к изгнанию, Гильдебранд имел достаточно досуга для того, чтобы подумать о рабстве, на которое обрекал папство его освободитель-император. Надлежало перенести борьбу за пределы городской территории — сделать ареной этой борьбы всю империю. Папство должно было освободиться из-под ига имперской верховной власти, а это могло быть достигнуто только при условии, если бы церковь была поставлена вне законов государства. Эти оба учреждения под влиянием феодализма за многие века его существования сплелись друг с другом самым тесным образом; лишение светской власти права инвеституры должно было теперь освободить церковь от имперских феодальных оков, точно так же, как с установлением безбрачия все духовенство выделялось из общества, освобождалось от его обязанностей и становилось чуждым его интересам. Нести ответственность духовенство должно было только перед одним папой; при этом условии он, как глава всех архиепископов и провинциальных церквей, мог надеяться на то, что удастся подчинить себе так же и королевскую власть.
Эти великие планы слагались мало-помалу в уме Гильдебранда. Мы уже говорили о том, как неутомимо работал Гильдебранд со времени избрания Льва IX папой и как, будучи канцлером, он после издания избирательного декрета шаг за шагом завоевал папству и все большую независимость, и все большее значение. Насильственные перевороты способствуют выработке сильных характеров, и Гильдебранд, прежде чем стать папой, проходил школу борьбы за реформу в продолжение правления шести своих предшественников. Ученье длилось долго и было нелегким; но никогда ни один монарх не вступал на престол с таким глубоким знанием положения дел, людей и своих сил и с таким ясным пониманием поставленной себе цели, какими обладал Гильдебранд.
Перед избранием папы партией реформы был намечен план действий, в составлении которого, по всей вероятности, принимала участие и Беатриса Тосканская. Архидиакона Гильдебранда надлежало провозгласить папой среди бурных кликов народа, как бы вдохновенного самим Богом. 22 апреля, когда тело умершего Александра еще не было погребено и оставалось в Латеране, раздались громкие крики, требовавшие избрания Гильдебранда папой, и затем торжествующие кардиналы, сопровождаемые ликующим народом, отвели Гильдебранда в церковь Св. Петра in Vincoli, где он и был провозглашен папой. Кардиналы объявили составленный заранее избирательный декрет, и народ, стоявший густыми толпами, мог по совести присоединиться к восхвалениям, которые воздавались достоинствам избранного папы.
Когда папой был выбран Григорий I, он бежал, желая уклониться от обязанностей, которые на него возлагались. Григорию VII, министру пяти пап, опытному в государственных делах, такое смирение было бы совершенно не свойственно. Гильдебранд не прилагал стараний к тому, чтобы быть избранным, так как был уверен в своем избрании. Возгласы народа, доходя до слуха Гильдебранда, не вызывали в нем никакой тревоги, и он внимал им как полководец, которого после множества одержанных им побед легионы провозглашают императором. И тем не менее этот человек, которого ждала такая великая судьба, на мгновение почувствовал в себе нерешительность перед тем, как вступить на ту вершину могущества, на которую люди слабого характера нередко восходят не задумываясь и с легким сердцем только потому, что не способны понять роковое величие этой вершины. Противники Гильдебранда, для которых было весьма важно подорвать доверие к правильности его избрания, стали уверять, что Гильдебранд был избран только благодаря обману и подкупу. Но эти уверения были несправедливы. Огромное большинство римлян стояло на стороне Гильдебранда как человека, который вполне отвечал тому времени. Своей безупречной жизнью Гильдебранд внушал к себе уважение, и перед умом его преклонялись все. Избрание, если бы оно было произведено с нарушением канонических установлений, отдало бы Гильдебранда безоружным в руки его многочисленных врагов; при таких условиях осторожный Гильдербранд не возложил бы на себя тиару.
Новый избирательный декрет несомненно сохранял за Генрихом право утверждения выборов, и Григорий VII не мог не считаться с этим правом; поэтому он известил короля о своем избрании. Хлопотать о том, чтобы согласие короля было получено, Григорий не счел нужным; тем не менее он благоразумно отсрочил свое посвящение до того времени, когда мог быть уверенным, что это утверждение последует или в нем не будет надобности. Непреклонная строгость, которую должен был проявить в деле реформы такой человек, как Григорий VII, пугала епископов Галлии и Германии, и они советовали Генриху не утверждать выборов. Если бы на германском престоле вместо юного государя, увлекаемого страстями, сидел чело век сильного характера, он, конечно, не примирился бы с избранием Григория и устранил бы со своей дороги будущего врага раньше, чем он стал силен. Но Григорию так же, как многим великим правителям, посчастливилось достигнуть власти тогда, когда сильные люди лежали в могиле, а в живых оставались только слабые его противники. Великие победы, одержанные Григорием и составляющие поныне предмет изумления, были возможны только потому, что германская империя была охвачена смутой и престол Германии был занят юношей, лишенным самообладания.
Восстание саксов парализовало королевскую власть государя, не достигшего зрелости, и Генрих не решился осложнить свое шаткое положение борьбой с самым страшным из своих врагов. Во имя прав короны в Рим был послан граф Эбергард, который должен был удостоверить правильность выборов. Но это было не более, как приличный выход из трудного положения. 29 июня, в день апостола Петра, Григорий VII был посвящен в сан папы в присутствии имперского канцлера Италии, маркграфини Беатрисы и императрицы Агнессы.
Борьба Григория VII за единодержавие папства составляет предмет собственно истории церкви; поэтому наше изложение должно быть по необходимости заключено в более тесные границы. Мы, конечно, не можем не коснуться общего направления и условий, в которых развивались события того времени; тем не менее нам приходится сосредоточить наше внимание только на политической стороне этих событий; мы должны именно выяснить, как отразилась на судьбе Рима борьба между короной и тиарой, охватившая весь мир, какое участие принимал в ней город. В этой борьбе Рим так же играл большую роль; в силу своей постоянной связи с императорами и папами этот город не мог не иметь во всемирной истории значения одного из деятельных факторов.
Прежде чем созвать первый собор, Григорий направился в Апулию, чтобы заставить норманнов возобновить свои обязательства по отношению к папскому престолу; как разумный полководец, Григорий прежде всего решил обеспечить себе прочную базу для действий. Не имея возможности изгнать из пределов Италии проникших в нее норманнов, папы направили свои усилия к тому, чтобы помешать этим опасным соседям стать вассалами империи, заставить их служить церкви и, следуя политике Древнего Рима, ослабить их взаимными раздорами и соперничеством. В августе 1073 г. Григорию присягнул как вассал лангобард Ландульф VII Беневентский, а в сентябре такую же присягу принес государь капуанский. Ричард обязался платить дань, не вступать, помимо согласия папы, в вассальные отношения к императору, защищать церковное государство и наконец считать действительным избирательный закон. Гюискар не захотел последовать примеру своего соперника; покоритель Сицилии нашел излишним обращать завоеванные им земли в лен, полученный от папы. Хорошо понимая, в чем заключались намерения папы, Гюискар решил поставить себя в лучшие условия и еще дальше раздвинуть пределы своих завоевании. Поэтому он отказался принести присягу. Тогда Григорий весьма искусно возбудил вражду между ним и Ричардом. Старания Григория обратить Южную Италию в ленное владение римской церкви не могут казаться странными, но удивительны поспешность и откровенность, которые Григорий проявил по отношению к другим, более важным притязаниям Св. престола.
Если бы в настоящее время папа объявил иностранных государей своими вассалами, он был бы сочтен за сумасшедшего. А между тем было такое время, когда папы совершенно серьезно утверждали, что им принадлежит верховная политическая власть над половиной всего мира, когда народы доверчиво внимали этим притязаниям, а короли трепетали от страха перед ними или покорно признавали их. Почвой, которая впервые породила эти смелые идеи, был дар Константина; лены норманнских завоевателей способствовали дальнейшему росту требований, основанных на этих идеях. Едва вступив на папский престол, Григорий уже смутил королей своим замыслом создать второе всемирное господство Рима. Земли Запада должны были быть превращены в ленные владения римской церкви, а их государи стать вассалами св. Петра. Тогда как предшественники Григория истощали свои силы, стараясь вернуть церкви утраченные патримонии, этот сильный человек, имевший в своих руках только жалкие клочки церковного государства, надеялся достигнуть господства над всем миром. Нельзя не удивляться, читая письма Григория, из которых часть написана вскоре после того, как он был провозглашен папой.
В этих письмах Григорий, ничуть не смущаясь, объявляет иностранным государям, что их земли принадлежат Св. престолу.
Такое высокомерное отношение вытекало из мысли, что Христос есть владыка мира и что эта прерогатива переходит на папу как на наместника Христа. Но у пап не хватило бы смелости проводить эту мысль, если бы их не побуждали к тому отчасти мистические представления о сущности папства, отчасти полная неурядица государственный соотношений. Завоеватели, желая придать захваченной ими добыче законную форму обладания, присягали наместнику Христа как вассалы и получали отпущение своего греха. Претенденты на корону, озабоченные тем, чтобы обеспечить ее за собой, объявляли свои государства ленным владением папы, Нравственной поддержки церкви государи искали столько же из расчета, сколько из благочестия. Короли, — как грешники, так и праведники, — одинаково уделяли римской церкви ежегодную лепту с имущества своих народов, не спрашивая на то их согласия, и этот благочестивый дар Латеран превращал в обязательную дань. Собственник, теснимый обстоятельствами, обыкновенно уступал церкви свою никому другому неподвластную землю, чтобы получить ее затем обратно в виде церковного лена, и церковь настолько привыкла к такому правовому порядку, что решила распространить его с доменов на королевства и признать их так же обязанными платить ей дань. Римская церковь присвоила себе множество прав, и некоторые из них были курьезны; так, Григорий VII считал себя ленным государем Богемии на том основании, что Александр II разрешил герцогу Братиславу носить митру; далее — государем России потому, что беглый князь новгородский посетил гробницу св. Петра и объявил свою страну ленным владением апостола; затем — государем Венгрии, так как Генрих III принес в дар базилике Св. Петра государственное копье и корону этой страны, когда покорил ее. Вступив на папский престол, Григорий немедленно же послал кардинала Гуго в Испанию, чтобы добиться в ней признания суверенитета римской церкви, так как государство это будто бы издавна принадлежало св. Петру. Такие же требования Григорий предъявил Корсике, Сардинии, Далмации, Кроации, Польше, Скандинавии и Англии, совершенно серьезно считая все эти страны собственностью св. Петра.
Эти притязания, чисто римские по своей смелости, казались бы нам совершенно невероятными, если бы они не вытекали из известного религиозного мировоззрения, которое вполне соответствовало общему духу Средних веков. Спокойствие и уверенность, с которыми Григорий VII заявлял об этих притязаниях, придает даже некоторое величие его мистической идее о том, что все земное изменчиво и преходяще по сравнению с вечным основоначалом религии. Григорий VII смотрел на мир лишь как на форму, в которую облечена христианская идея; политический строй мира, по мысли Григория, подлежит изменениям и не представляет существенной важности, а церковь вечна; она — истинный мировой порядок, царство Божие, включающее в себе, как свои служебные орудия, все другие установления.
Но реально существовавшее государство не отвечало идеалу Григория. Он решил осуществить этот идеал прежде всего в Южной Италии и серьезно обдумывал план войны с норманнами. Григория путало возраставшее могущество Роберта Гюискара, который умно и смело шел к прекрасной цели создать из Южной Италии единое королевство. Завоевателя с такими способностями и с враждебными замыслами Григорий VII не мог игнорировать и должен был или устранить его совсем, или привлечь на свою сторону как вассала. Сначала, надеясь иметь больше успеха, чем Лев IX, Григорий остановился на мысли создать союз западных государств; но затем воспламененное обладанием тиары воображение Григория скоро унесло его далеко за пределы этой задачи. Ближайшая цель, которую Григорий ставил себе, всегда составляла часть общего, величественного плана. Решив созвать европейское войско, Григорий предполагал сначала изгнать из Италии норманнов, греков и сарацин, затем, освободив Византию от мусульман, подчинить ее римской церкви и наконец водрузить в Иерусалиме крест. Имея такие намерения, Григорий писал государям Италии, Вильгельму Бургундскому и еще в декабре 1074 г. Генриху; последнему он высказывал, что готов сам вести войско в крестовый поход и в таком случае возложит защиту римской церкви на Генриха. Изумительна фантастичность этого плана, и не менее странно то, что он явился в такое время! Григорий начал свой понтификат тем смелым замыслом, который мог быть в действительности заключительным актом его правления; он как бы хотел избежать той жестокой борьбы в Италии, которую предчувствовал, и с этой целью старался увлечь за собой народы на Восток. Надеялся ли Григорий на то, что его иерархические идеи будут проведены в Европе с меньшей борьбой, когда ему удастся охваченный энтузиазмом христианский мир увлечь в этот поход? Или, может быть, этот план крестового похода служил только маской единственного намерения Григория подчинить себе Южную Италию? Он должен был, во всяком случае понимать, что до тех пор, пока независимость Западной церкви не достигнута, он сам не может принять личного участия в религиозной войне на Востоке. Участвуя же в ней, он, вероятно, стал бы во главе крестового похода и, может быть, лишил бы Готфрида Бульонского, в то время еще юного, его бессмертной славы. Таким образом на страницах всемирной летописи не был начертан поход величайшего папы, который с посохом в руке и с тиарой на голове готов был, подобно восторженному Александру и Траяну, вести за собой массы фанатизированных людей.
Между тем грандиозный замысел ничем не окончился. Правда, было собрано войско в 50 000 человек, частью в Италии, частью по ту сторону Альп, и папа вместе с Гизульфом Салернским (Роберт был отлучен папой от церкви на мартовском соборе в 1074 г.) прибыл к этому войску, стоявшему у Монте-Чимино, близ Витербо; но уже вскоре ревностными помощницами папы остались только графини тосканские. Роберту Гюискару, вероятно, удалось расстроить союз, заключенный против него папой между Ричардом Капуанским и Гизульфом, и таким образом поход против норманнов так же не состоялся. Но если Григорию не удалось окончательно поставить Южную Италию в вассальные отношения к церкви, то в Тоскане он нашел беспредельную преданность. В этой стране он мог видеть оплот, ограждавший его с севера от нападения германцев, и, руководимый уже более практическими соображениями, Григорий сосредоточил на ней свое внимание. Мечта о всемирном господстве рассеялась, как облако; но, расставшись со своею мечтой, Григорий из наследия Матильды создал папству церковное государство. Воспитанная своей набожной и смелой матерью, графиня Матильда была другом Григория и гением-хранителем папской иерархии. Эта знаменитая государыня происходила из того же народа, как и Григорий, так как ее родители были лангобардами. В то время ей было 28 лет. Брачной жизнью Матильда не жила; ее муж постоянно отсутствовал. Храбрый и умный Готфрид Горбатый не разделял ни религиозного восторга, ни римской политики своей жены и стоял на стороне Генриха. Этой холодностью между мужем и женой воспользовался Григорий, чтобы вовлечь Матильду окончательно в свои планы. Он назначил ей духовным отцом клюнийца Ансельма, епископа луккского; не часто доводилось духовникам выслушивать обеты такой богобоязненной и вместе с тем решительной женщины, какой была Матильда. Личная дружба между Григорием и Матильдой, имевшая исторически важное значение, представляет исключительное явление; это был единственный случай, когда между папой и молодой, энергичной женщиной существовали отношения такого серьезного характера и важного значения. Люди, склонные к недоброжелательству и злословию, тщетно старались набросить тень подозрения на эти отношения; здравое суждение никогда не помирится с предположением, что такой человек, как Григорий VII, из высокой сферы своих обширных замыслов мог снизойти до простой любовной интриги и искать в ней удовольствий; возможно, однако, что в чувстве дружбы, вызванном восхищением, участвовало так же и сердце женщины. Одаренная сильным характером и высоким умом, Матильда стояла по образованию впереди своего времени и была полна истинного величия, но гений Григорий одержал над ней победу, и его замыслам она отдала и свой мужской ум, и свое женское сердце, искренне веря в эти замыслы, как в идеал. Детей у Матильды не было, и это обстоятельство объясняет многое. Если бы она была обыкновенной монахиней-мечтательницей вроде Марцеллы или Схоластики того века, она прославилась бы, может быть, разве только своей дружбой с таким человеком, как Григорий; но эта воинственная Дебора папства была прирожденной правительницей и во всякую эпоху заняла бы место наравне с теми немногими великими государынями, которые известны в истории. Свое служение идеям Григория Матильда торжественно начала с участия в первом соборе этого папы, созванном в 1074 г. в Великий пост. На этом соборе, на который съехалось множество епископов и государей, Григорий подтвердил декреты своих предшественников, относившиеся к реформе, и затем без всякой пощады объявил низложенными всех тех духовных пастырей, которые еще продолжали вести брачную жизнь или были виновны в симонии. В своих посланиях к епископам Запада Григорий потребовал от них безусловного подчинения постановления собора. Такое диктаторское вмешательство римского первосвященника в дела епископств уже не представляло тогда ничего необыкновенного. Как Лев Исаврянин думал эдиктом очистить церковь от идолопоклонства, так Григорий решил окончательно изгнать из нее тех пастырей, образ жизни которых противоречил каноническим правилам, и это решение вызвало в христианском мире такое же глубокое волнение, каким он был охвачен во времена Льва Исаврянина. В VIII веке во имя разума византийский деспот объявил войну христианским святыням, и на защиту их встал папа Григорий; в XI веке во имя нравственных начал и канонических правил борьбу провозгласил папа, и защитником присущих человечеству чувств явился германский император; к несчастью, злоупотребления и порок сумели так же укрыться за щитом этого императора. В борьбе церкви с государством каждый раз были замешаны самые существенные задачи светской политики; но в XI веке почувствовавшая свою силу церковь уже боролась не с жалкими остатками римского абсолютизма, не из-за права догматического самоопределения и не за светскую власть; в этот раз борьба шла между двумя великими, освященными временем системами. Поскольку при этом дело заключалось в достижении суверенитета, борьба велась в ложном направлении; поскольку же вопрос шел о естественном разграничении обеих систем, она была разумна. Феодализм почти окончательно спутал границы светской и духовной власти, и такое положение стало невыносимым. Церковь с ее установлениями стремилась насильственным процессом стать по отношению к политической власти в независимое положение; но эта власть и не могла, и не хотела освободить церковь от вассальной зависимости. Последствием такого революционного движения была борьба, длившаяся целых 50 лет и еще более ужасная, чем 30-летняя война. Злополучный Рим, местопребывание пап, оставаясь неизменно источником борьбы и тем святилищем, в котором хранились оба ее символа, императорская корона и тиара, много раз являлся театром войны, в которой победа попеременно склонялась то на ту, то на другую сторону.
В самом Риме Григорий встретил большое сопротивление. В противность соборным постановлениям множество римских духовных лиц продолжало по-прежнему жить во внебрачном сожительстве; никому не казалось странным, что их дети, Непоты, богатели за счет церковного достояния и наследовали бенефиции своих отцов-дядей. Один из летописцев, описавший сцены, происходившие в стенах базилики Св. Петра, дает нам понятие о том, что представляли собой в то время римские церкви. В сказанной базилике имелось 60 охранителей храма — mansionarii; это были все женатые, светские люди; одетые кардиналами, охранители днем служили обедню и, вводя таким образом жертвователей в обман, принимали от них приношения; когда же наступала ночь, охранители устраивали в базилике оргии и оскверняли алтари сценами вожделения, грабежа и убийства. Изгнать эту бесчинствовавшую толпу Григорию стоило немалого труда.
Низложенные священники, их родственники и клиенты глубоко возненавидели Григория и примкнули к городской знати, враждовавшей с папой. К ним тайно присоединился так же и Виберт, который в то время был архиепископом равеннским.
Некогда канцлер и наместник в Италии, самый деятельный сторонник Кадала и заклятый враг Гильдебранда, Виберт был человек еще молодой и выдавался своим честолюбием, умом и энергией. К концу правления Александра II Виберту с большой ловкостью удалось занять место архиепископа в Равенне. На соборе 1074 г. Виберт присутствовал лично и, как человек, по-видимому, вполне покорный, занял подобающее ему место по правую руку папы, которого он в действительности ненавидел. Он, однако, отказался послать своих вассалов против норманнов, с которыми было предположено начать воину, и точно так же не созвал вассалов, когда нужно было наказать восставшего графа Баньорейского. Виберт вел тайные переговоры с Ченчием и, вероятно, ему же было поручено германским двором разузнать, на какую партию в Риме можно положиться и как велика эта партия. Нетрудно было предвидеть, что между папой и королем последует разрыв. Поставленный обстоятельствами в необходимость сделать уступку возмутившимся саксам, юный Генрих, правда, обещал Григорию подчиниться декретам, которыми вводилась реформа; но это смиренное обещание было вынужденным. Ничуть не стесняясь, Генрих по-прежнему продавал церковные места. В Германии симония была распространена так же, как во всех других странах, и большинство священников в ней имело жен. Мысль заставить прелатов, которые жили, как князья, и несколько тысяч духовных лиц в империи подчиниться постановлениям собора, — эта мысль должна была казаться действительно дерзкой, и когда после первого собора легаты Григория в сопровождении императрицы-матери явились в Германию, всю страну охватило невообразимое волнение. Общественное мнение должно было осудить покупку церковных должностей, и епископы со своей стороны ничем не могли оправдать симонию; но было достаточно оснований к тому, чтобы бороться с монашеским воспрещением брачной жизни, противным христианскому учению. В этой трагической борьбе из-за брачного института, определившей ход всемирно-исторических событий, побежденной оказалась естественная сторона человеческого существования, а победителем — суровый монашеский аскетизм. Победе последнего содействовал господствовавший в то время мистицизм; затем сам декрет о безбрачии был искусно связан с благотворным воспрещением симонии.
Папские послы (следует заметить, что со времени Гильдебранда посылка легатов получила совершенно новый характер: при нем они стали посылаться в провинции вселенской церкви, как некогда проконсулы Древнего Рима) потребовали у Генриха удаления советников, отлученных от церкви еще при Александре II и являвшихся главными виновниками продажи церковных должностей, и затем подчинения Германии постановлениям собора. Но мужественный архиепископ бременский Лиемар спас достоинство германской церкви: вместе с другими епископами он отказался признать действительность собора, который должен был быть созван в
Германии в присутствии римских легатов. Германия, Франция и Италия распались на партии, страстно враждовавшие между собой; одни стояли за папу, другие были против него. Колоссальная борьба, навстречу которой шел папа, в нем самом вызывала тревогу. Враги в Риме, ломбардские епископы и норманны внушали ему опасения, и он повсюду искал союзников. Теряя надежду найти их, он обратился к Дании, призывал короля Свено прийти на защиту церкви и в награду обещал уступить ему одну из южноитальянских провинций. Как некогда византийские императоры, ведя войны с Италией, принимали к себе на службу северных варягов, сарматов и гуннов, так и Григорий решил вести витязей Ютландии и Зеландии против одноплеменных с ними норманнов и теми берегами, которые уже были в руках последних, готов был наделить пришельцев, забывая об участи своей собственной отчизны.
На втором своем соборе, в конце февраля 1075 г., Григорий объявил светскую власть лишенной права инвеституры в отношении духовенства; отныне никто из епископов и аббатов не должен был принимать от королей, императоров, герцогов из графов кольцо и посох; этим постановлением собора был сделан вызов всей светской власти. Запрещая светским властителям продавать церковные места, папы стоявшие за реформу, преследовали в сущности злоупотребления, которые вполне заслуживали порицания; но Григорий покушался на право королей, которое принадлежало им издревле; кольцо и посох вручались епископам до посвящения их как символы тех земель, которые они получали от государства в ленное владение. Феодальная связь между светскими и духовными лицами, ставшая государственно-правовой, должна была таким образом порваться сразу; духовенству предстояло быть совершенно исключенным из феодальной системы. Это и был знаменитый декрет положивший начало 50-летней борьбе, которая явилась как бы отмщением христианскому миру за слабость благочестивых людей, жертвовавших церкви земли и города, и за безумие королей, облекавших священников княжеской властью. Обладание землями короны было, конечно, источником страшного зла для церкви; церковные места продавались и были жалуемы светской властью, помимо всякого соображения с заслугами, и даже — до получения ими духовного сана — самым презренным придворным любимцам. Нередко король, передавая кому-либо посох, решал по своему капризу, кому быть епископом или аббатом; такие избранники короля становились вассалами короны и были обязаны, как военачальники, служить лично во время войны. Священническое одеяние их почти не отличалось от одежд герцога и графа; государственные права и обязанности, потребности и всевозможные пороки были одни и те же у тех и у других. Очистить священнический сан от всех этих светских элементов, несопоставимых с апостольским званием, значило удовлетворить религиозным и гуманным началам. Но Григорий VII, решив сделать церковь совершенно независимой от государства, хотел в то же время сохранить за ней ее обширные владения; он никогда не понял бы идеалиста-мечтателя, который стал бы утверждать, что самый прямой путь, которым может быть достигнута независимость духовенства от политической власти — это сделать духовенство неимущим и сохранить за ним одно нравственное значение, т. е. вернуть духовенство к тому положению, которое занимали апостолы. Своим смелым планом Григории хотел обеспечить церкви светскую власть над обширными землями во всех странах, совершенно освободить ее от вассальной зависимости по отношению к короне, подчинить церковь одному только папе и таким образом из половины Европы создать римское церковное государство.
Момент, избранный для лишения короля права инвеституры, был, по-видимому, благоприятен, так как Генриха жестоко теснили саксы. Но победа, одержанная в июне 1075 г. при Унсгруте, развязала Генриху руки, и он почувствовал себя королем. Милан, Равенна, Рим и норманны оказывались как бы естественными союзниками короля; под руководством людей, более искусных, чем Ченчий, Виберт и кардинал Гуго, снова отпавший от церкви, против Григория мог бы быть создан грозный союз. В Милане королевская власть была восстановлена. Несколько лет длилась в этом городе междоусобная война патаров; но наконец знать и народ восстали против невыносимой тирании Эрлембальда. Знаменитый капитан был убит в уличной схватке и пал со знаменем св. Петра в руке. По просьбе миланцев Генрих назначил архиепископом миланским Тедальда. Григорий, при дворе которого оставался изгнанный из Милана архиепископ Атто, не мог помешать этому назначению. Тедальд был объявлен низложенным, но влияние Григория на Милан было уже утрачено со смертью Эрлембальда.
Самым деятельным противником Григория был Ченчий, глава всех недовольных в Риме. У префекта города нашлось достаточно мужества, чтобы возбудить судебный процесс против этого разбойника; но не нашлось такого человека, который решился бы привести в исполнение смертный приговор, произнесенный над Ченчием; даже Матильда оказалась его заступницей. Ченчий представил заложников, его башня была разрушена, и некоторое время после того он ничем не заявлял о себе, Но этим временем он готовил отмщение. Увидев, что разрыв папы с Генрихом неизбежен, Ченчий замыслил низвергнуть Григория с папского престола. От имени римлян Ченчий предложил Генриху овладеть Римом и обещал выдать Григория пленным. Многие надеялись на то, что покушение на жизнь или на свободу папы так же как во времена первого иконоборства, положит конец всякой борьбе. Неизвестно, принимал ли Генрих участие в этом замысле; но фактически заговор не был поддержан ни ломбардами, ни норманнами, ни королем и оказался не более как простым разбоем бандита; тем не менее место и время, избранные для этого разбоя, делали его особенно гнусным.
Сцена, разыгравшаяся в Рождество 1075 г., является одним из самых ужасных эпизодов в истории Рима Средних веков. В сочельник папа служил обычную обедню в подземной церкви S.-Maria Maggiore; в это время раздаются крики и шум оружия, и затем в церковь врывается Ченчий с мечом в руке, в сопровождении магнатов, участников заговора. Схватив избитого и израненного папу за волосы, Ченчий вытаскивает его из церкви, взваливает на лошадь и среди ночной тишины мчится с ним по улицам Рима в свой дворец-башню в округе Parione. В городе немедленно подымается тревога; колокола бьют в набат; народ хватается за оружие; священники в ужасе запирают алтари; милиция спешит занять городские ворота; толпы людей с зажженными факелами бегут по всем улицам города, но папы нигде не находят. По утру народ собрался на совещание у древнего Капитолия; казалось, снова наступили времена Каталины с его заговором. Наконец пришла весть, что папа заключен в башню Ченчия. Одинокий, израненный и обреченный на поругание, Григорий действительно находился здесь, так как Ченчий не имел возможности увезти его из города. Разбойник потребовал, чтобы ему были отданы в ленное радение лучшие имения церкви; его вассалы подвергали папу оскорблениям, а необузданные сестры Ченчия осыпали папу ругательствами, среди которых, вероятно, не раз было упомянуто имя Матильды; несмотря на все это, Григорий не потерял своего достоинства. Партия Ченчия, рассчитывавшая призвать Рим к свободе, не нашла никакой поддержки; попытка этой партии вызвать восстание была скоро подавлена, и рассвирепевший народ бросился брать приступом башню Ченчия, чтобы освободить Григория. Видя себя погибшим, Ченчий просил о пощаде, а, быть может, и потребовал ее, оказав вооруженное сопротивление. Папа пощадил врага и обещал ему полное отпущение грехов, если он совершит паломничество в Иерусалим и вернется оттуда покаявшимся. Величие духа и благородство характера Григория, может быть, никогда не проявлялись так ярко, как в эту ночь под Рождество и в следовавшие затем дни. Он сдержал свое слово даже по отношению к Ченчию, который покушался на его жизнь и которого он спас от ярости разгневанного народа. Освободив Григория, народ торжественно проводил его обратно в церковь S.-Maria Maggiore, и прерванная обедня была окончена этим замечательным человеком, более счастливым, чем Лев III. Затем дома Ченчия и его сторонников были разрушены народом, а сам он и его родня бежали. Не думая вовсе о паломничестве в Иерусалим, Ченчий разместился в одном из своих замков в Кампаньи, собрал вассалов и тех магнатов, которые были недовольны Григорием, и принялся безнаказанно опустошать церковные домены.
Такую полную противоречий судьбу пришлось испытать величайшему из всех пап. Весь мир трепетал перед ним, и короли преклонялись к его ногам, а возмутившиеся римляне волочили его за волосы. Он внушал страх своим коронованным противникам, но был бессилен перед самыми презренными из своих врагов; в глубине своей души он не мог не вспомнить изречении Соломона о суете всякого земного величия.
Ночь покушения на жизнь Григория создала ему славу человека несокрушимой воли и окружила его ореолом мученика. В то же время в римском народе сказались ясно его преданность к Григорию и преклонение перед его гением. Эта поддержка со стороны народа была важна для Григория и подняла его дух. Затем друзья Григория могли уверить его в том, что покушение на него было произведено не без участия Генриха; таким образом, единственным результатом этой безумной выходки была утрата последней надежды на возможность соглашения. Разгневанный Григорий отбросил в сторону всякое колебание, если только оно еще было в нем, и решил пойти навстречу самому могущественному из своих противников. Вопрос сводился теперь к тому, чтобы заставить светскую власть преклониться перед декретами церкви. Борьба между Генрихом IV и Григорием VII, представителем государства и представителем церкви, является, может быть, самой замечательной драмой, которую когда-либо создавала политическая история.
Преисполненный самодовольства после победы над саксами, юный Генрих не считал нужным вспоминать о данных им раньше обещаниях. Он продолжал, как и прежде, продавать церковные места и приблизил к своему двору отлученных от церкви советников. Эти обстоятельства и послужили Григорию поводом к тому, чтобы сделать решительное нападение на Генриха. Последнее письмо Григория к королю было, по существу, вызовом хитрого и умного противника, который в тиши готовился к битве. Григорий потребовал от короля полного покаяния в грехах; но, не ограничиваясь этим, он еще настаивал на том, чтобы король представил ему свидетельство, в котором подписью какого-нибудь епископа было бы удостоверено, что король действительно покаялся. Открыто и смело Григорий давал понять Генриху, что его может постигнуть участь Саула. Римские легаты еще раньше были отправлены в Гослар; они объявили королю, что он должен покаяться в своих грехах и что в случае, если он не исполнит этого требования, он будет отлучен от церкви.
Сын Генриха III, самый могущественный государь того времени, не мог не отнестись с справедливым негодованием к такому требованию; но вместо того, чтобы ответить на него иронически и с полным самообладанием, юноша дал волю своему раздражению и в бешенстве, не помня себя, напал на своего противника. Приказав прогнать легатов с позором, Генрих созвал собор в Вормсе. Явившиеся на собор германские епископы 24 января объявили папу низложенным. С точки зрения истинных государственных интересов, юный король не мог иметь никакого оправдания; своим необдуманным шагом он показал, что не понимал политических условий.
Он полагал, что папа, восстановив против себя своими декретами все светские и духовные власти в империи, уже не найдет ни в ком поддержки. Вместе с тем в оценке своих собственных сил Генрих так же ошибался, будучи введен в заблуждение врагами Григория относительно положения его в Риме. Отлученный от церкви, но не смирившийся, кардинал Гуго явился самым яростным обвинителем Григория на соборе в Вормсе и при этом постарался дать понять, что он участвует на соборе как посол римлян. К длинному и ребяческому перечню преступлений, которые были поставлены в вину Григорию, даже самые злейшие враги его относились с недоверием. Но движимая чувством независимости национальная германская церковь не мирилась с властолюбивым папой, который отымал у епископов последнюю самостоятельность, объявлял их низложенными помимо соборных постановлений и даже требовал чтобы общины отказывались признавать духовную власть таких епископов. Казалось, что этот папа видел во всех людях, кроме себя, не более как только подданных. Таким образом, Генрихом на борьбу с папой была призвана прежде всего национальная церковь, которой грозила утрата независимости.
В наше время папство представляет только тень того, чем оно было; теократическая власть, которую оно когда-то имело над королями, представляется нам уже странной и сказочной. И тем не менее, прочитывая документы, относящиеся к тому времени, мы, спокойные созерцатели минувшего, не можем не почувствовать до некоторой степени того страстного возбуждения, которым дышат эти документы. Король писал папе:
«Генрих, король не захватом, а Божией милостью, Гильдебранду, не папе, а вероломному монаху».
«Это приветствие ты заслужил, сеятель раздора, рассылающий не благословения, а проклятия служителям церкви. Я буду краток: архиепископов, епископов и священников ты попираешь ногами, как рабов, у которых нет своей воли. Ты считаешь всех их невежественными и себя одного знающим. Из благоговения к апостольскому престолу мы терпели все это; ты принял благоговение за трусость; ты восстал даже против королевской власти, которая дарована нам Богом, и грозишь отнять ее у нас, как будто власть и государство не в Господних руках, а в твоих.
Христос призвал нас на царство; тебя на папство — не призывал. Ты достиг его хитростью и обманом; позоря свою монашескую рясу, ты деньгами приобретаешь расположение людей, расположением их — оружие и оружием — престол мира; но, престол, ты нарушаешь мир, так как вооружаешь подданных против правительства и проповедуешь измену епископам; они призваны Богом, а ты даешь власть даже мирянам низлагать и осуждать их. Меня, неповинного короля, которого судит только Бог, ты хочешь низложить, тогда как даже Юлиана Богоотступника епископы предоставили судить единому Богу! Не сказал ли Петр, истинный папа: бойтесь Бога, почитайте царя? Но ты Бога не боишься, а потому и меня, Его ставленника, не почитаешь. Апостол Павел провозглашает тебе анафему; решением всех наших епископов тебе произнесен приговор, и он гласит: оставь апостольский престол, которым ты завладел противозаконно, и пусть другой займет его, — тот, кто не будет совершать насилия над религией и преподаст истинное учение Петра, Я, Генрих, Божией милостью король, вместе со всеми нашими епископами взываю к тебе: удались, удались!»
Таково содержание письма Генриха к Григорию, которое по своему значению является ценным документом того времени. Низложение папы, будучи незаконным, так как в соборе принимали участие только германские епископы, явилось актом, неслыханным в летописях церкви, и взволновало весь Запад. Королевские послы поспешно переправились через Альпы и были встречены с восторгом ломбардскими магнатами и епископами. Собравшись в Пиаченце, ломбардцы присоединились к постановлениям собора в Вормсе и со своей стороны так же низложили папу.
Доставить в Рим постановления соборов в Вормсе и Пиаченце было поручено Роланду, одному из пармских священников. В то же время и Генрих обратился к римлянам с воззванием, в котором, как патриций их, предлагал им удалить Григория и избрать нового папу. Следует заметить, что сан римского патриция как бы давал Генриху, который не был императором, некоторое право действовать так по отношению к папе. Объявив Григория низложенным, Генрих ссылался именно на власть, принадлежавшую ему как патрицию. 22 февраля в Латеранской базилике происходил собор, и за день перед тем явился посол. Как только заседание было открыто обычным церковным пением, Роланд выступил вперед и, обратившись к папе, мужественно объявил: «Король, мой государь, и все епископы по ту сторону гор повелевают тебе немедленно сойти с престола, которым ты противозаконно овладел; а без согласия их и императора никто не должен занимать этот престол Вас же, братья (и говоривший обратился к присутствовавшему духовенству), я приглашаю явиться в Троицын день к королю; он назначит вам папу, потому что тот, который сидит здесь, не папа, а хищный волк». Крики негодования были ответом на эти слова; все присутствовавшие на собрании поднялись со своих мест; кардинал гор. Порто объявил, что преступник должен быть взят, и префект Рима уже бросился на Роланда с мечом. Возможно, что смелый замысел Григория был бы окончательно разрушен этим фанатическим порывом; но Григорий быстро овладел им и не допустил собрание совершить убийство посла.
Когда спокойствие было восстановлено, собранием были приняты решительные меры. Ломбардские и германские епископы, подписавшие декреты в Вормсе и Пиаченце, были отлучены от церкви; некоторые из них, к полному торжеству папы, явились к нему из-за Альп молить у его ног о прощении уже в первые дни собора. Затем по требованию собрания король был приговорен к наивысшей мере наказания — к отлучению от церкви. Между тем в базилике как участница собора присутствовала императрица Агнесса, и каждое слово, раздававшееся на собрании, казалось, было направлено в ее сердце. Вдова могущественного Генриха отвернулась от своего сына и была на стороне римского духовенства; тем не менее фимиам, который воскурили ей в Риме, не мог совсем заглушить в ней чувства матери.
Церковное отлучение, на которое Григорий осудил могущественного христианского монарха, прогремело по всему миру, как оглушительный удар грома. Еще никогда отлучение от церкви не производило такого потрясающего впечатления. Все другие папские отлучения бледнеют по сравнению с всемирно-историческим значением отлучения от церкви, которое было провозглашено Григорием и явилось причиной раздоров, охвативших весь Запад. В мрачной истории Средних веков в этот момент разыгрывалась ужасная и вместе величественная трагедия, которая становится все более и более изумительной по мере того, как человечество, двигающееся вперед, отдаляется от нее.
Все человечество верило в то, что власть благословлять и проклинать принадлежала главе церкви, и никто из светских правителей не оспаривал у папы его права присуждать к церковному покаянию. Церковной каре подлежали одинаково и короли, и все другие миряне; вполне уверенный в себе, Григорий мог бы сказать: «Когда Христос говорил Петру: паси овцы моя, — разве Он исключал из их числа королей?» Отлучение от церкви было общепризнанным орудием пап; возможно ли было для такого папы, как Григорий, отказаться от этой меры по отношению к королю, который унижал церковь, допуская в ней всякие злоупотребления, и затем объявил папу низложенным? Тем не менее отлучение короля от церкви было актом неслыханной смелости и произвело на весь мир глубоко потрясающее действие. Власть папы в те времена еще не казалась людям настолько безграничной, чтобы такое решение, как отлучение короля от церкви, могло быть принято ими спокойно, Еще более изумительным являлся тот беспримерный факт, что римский епископ присваивал право объявлять главу государства лишенным короны, освобождать подданных от данной ими присяги и таким образом сеять повсюду ненависть и возмущение. Проверят ли люди позднейших веков тому, что было время, когда папа считал свою, как бы божескую, власть полученной преемственно от смиренного и миролюбивого апостола? Уже для нас, стоящих до некоторой степени еще близко к Средним векам является непонятным стремление сосредоточить все божественное величие в лице одного жалкого смертного, — кажется странным такое желание человека присвоить себе право благословлять и проклинать на вечные времена, тогда как достаточно одного неуловимого мгновения чтобы этот человек исчез бесследно. Средневековому папству, которое так смело стремилось выйти за пределы конечного, было присуще какое-то роковое величие.
Весть об отлучении германского короля от церкви произвела на Западе невероятно сильное впечатление. По словам летописца того времени, этой вестью Римская империя была потрясена вся до основания. Неслыханное решение папы совершенно спутало понятия людей; между тем духовенство ради оправдания Григория старалось найти в анналах папства соответственные примеры и ссылками на разные случаи применения епископской власти, не имевшие ничего общего с поступком Григория, успокоить вызванное им негодование.
Генрих и Григорий, ставшие теперь врагами не на жизнь, а на смерть, в своем нападении друг на друга исходили из одинаковых оснований; они оба объявили друг друга низложенными; оба сошли с почвы права и оба присвоили себе полномочия, которыми не обладали. Но оружие было у них неодинаково. В те времена король даже тогда, когда он держал в своей руке меч героя, был бессилен перед папой, в распоряжении которого было отлучение от церкви. Борьба короля с папой была тогда как бы борьбой простого человека с волшебником. Генрих ринулся в борьбу слепо, не помня себя; но Григорий повел ее с искусным расчетом. Дальнейший ход событий показал, что у папы, стоявшего, по-видимому, совсем одиноко, союзники были более сильные, чем у его противника.
И тот, и другой были деспотические натуры; но деспотизм короля умерялся закономерностью государственного строя, тогда как для иерархической власти папы епископы и соборы не служили ограничением. Неустойчивость характера порочного государя ослабляет сочувствие к нему в постигшей его участи; он поддерживал злоупотребления, существовавшие в церкви, и в этом отношении победа над ним папы была желательна; но заносчивая программа непогрешимости и всевластия папства, которая была провозглашена Григорием, страшит мысль и умаляет значение произведенной им благодетельной реформы, хотя бы мы и признавали, что церковь должна быть независима от политической власти. Подлинность 27 тезисов, включенных в регесты Григория, сомнительна, но мы отметим те из них, которые выражены наиболее резко, так как они воспроизводят собой все то, к чему стремился Григорий VII и что он сам открыто высказывал в своих письмах.
«Римская церковь установлена самим Богом. Одному папе принадлежит право издавать новые законы, учреждать новые общины и низлагать епископов помимо 610 соборных постановлений. Он один имеет право распоряжаться знаками императорского достоинства. У него одного государи лобызают ногу. Только его имя провозглашается во всех церквях. Это имя едино во всем мире. Он обладает правом низлагать императоров. Он может освобождать подданных от присяги, данной ими верховной власти, если эта власть нарушает справедливость. Помимо его одобрения ни одна глава, ни одна книга не считается каноническими. Его решение нeпререкаемо. Он не подлежит ничьему суду. Римская церковь была всегда непогрешима и останется непогрешимой во веки веков, как свидетельствует Св. писание. Когда совершается посвящение римского папы, согласное с каноническими правилами, он приобретает святость через заслуги св. Петра. Только тот истинный католик, кто во всем согласуется с римской церковью».
На отлучение от церкви Генрих ответил низложением папы, но вскоре затем убедился, что его противник обладает могущественной силой. В собственной стране Генриха спокойствие было совершенно нарушено. Среди наиболее могущественных князей была возбуждена надежда на обладание престолом; в народе были разожжены фанатизм и суеверие, представляющие такую страшную опору церковной власти; духовенству, знати и народу дано было пенять, что они могут освободиться от деспота, отлученного от церкви, и избрать другого короля, который получит апостольское благословление, если папа найдет его достойным. Если бы Генрих был истинным монархом, он нашел бы в себе силы перенести церковное отлучение; но имперская власть Генриха покоилась на шатком фундаменте феодального строя, и папы, стремившиеся к расширению своей власти, были обязаны своими успехами единственно только этому строю.
В истории германской империи мы встречаем случаи, когда от короля, которого боялись или ненавидели, отпадали князья-вассалы, епископы и значительная часть народа (но не весь народ). Здесь мы отметим только тот факт, что позорному унижению короля в Каноссе, богато одаренного от природы и мужественного воителя, но не умевшего владеть своими страстными порывами, содействовала сама германская партия, враждебная королю. Две трети Германии в сил у политических условии были против короля и держали сторону Рима. Могущественные враги Генриха и во главе их Вельф Баварский, Рудольф Швабский и Бертольд Каринтийский не приняли его приглашения прибыть в Вормс и в октябре съехались на сейм в Трибуре где присутствовали и папские легаты. Опасаясь монархических замыслов Генриха и руководствуясь злополучными соображениями яростной партийной вражды, эти князья превратились в союзников Рима. Тщетно просил король не позорить в его лице достоинства отчизны и империи. Сейм в Трибуре изменил отечеству и объявил, что папа имел право объявить такой смелый приговор; этим решением сейма за папой была признана верховная судебная власть над империей. Далее сейм объявил Генриха низложенным, если с него не будет снято отлучение до 2 февраля 1077 г. В этот день в Аугсбурге под председательством папы должен был быть созван собор, которому и предстояло произнести окончательный приговор. До того времени Генрих должен был оставаться в Шпейере как частное лицо. Малодушный король покорился этому позорному решению, с которым едва ли примирился бы даже Карл Лысый, и, отменив свои декреты, направленные против папы, удалился в Шпейер. Получил от германцев приглашение прибыть в Аугсбург, Григорий известил их о своем приезде. Но в то время как он проезжал через земли своего друга Матильды, желавший получить прощение Генрих в сопровождении небольшой свиты уже пробирался в жестокую зимнюю стужу тропой изгнанников по ледяным равнинам М. Сениса. Этот бесхарактерный государь бросался из одной крайности в другую; чувствуя себя покинутым, он сложил свое оружие, забыл о своем королевском величии и, подвергая себя глубочайшему унижению, пал к ногам своего изумленного врага. Услышав, что Григорий едет в Германию, Генрих понял, что этому приезду необходимо помешать. Решительный и мужественный человек собрал бы войско и не медля преградил бы путь папе в Германию. Но Генрих был только хитер; широты и смелости мысли в нем не было. И первый итальянский поход сына того Генриха, войска которого, закованные в железо, приводили Италию в трепет, был только жалким паломничеством беглеца, осужденного и каявшегося в своих грехах. Будучи торжеством суеверия над разумом и человеческим достоинством, это паломничество свидетельствовало, однако, в то же время о великой победе, одержанной нравственной силой, которую представляла церковь. Единственно прекрасной стороной паломничества Генриха была трогательная любовь его жены; отвергнутая мужем раньше, она явилась к нему и разделила с ним все опасности пути.
Когда Генрих прибыл в Италию, ломбардцы встретили его шумными ликованиями. До сих пор северные итальянцы знали только таких германских королей, которые, перейдя Альпы, нападали на Рим, возводили на престол пап или низлагали их и брали в свои руки имперскую власть. Ломбардцы полагали, что и Генрих так же пришел в Италию затем, чтобы удалить Григория, «врага человечества», с папского престола. Поэтому к Генриху явились целые толпы вассалов из многих городов, лежащих частью к северу от р. По, частью к югу от нее. Григорий, остановившийся на время в Мантуе, бежал тогда в Каноссу, укрепленный замок Матильды, и заперся в нем. Графы и епископы уговаривали Генриха идти на Рим; но в душе короля боролись гордость и боязнь, и он оставался в нерешительности. Затем, совершенно потерянный, этот юноша оттолкнул от себя ломбардцев и колеблющимися шагами пошел навстречу духовной смерти. Приближавшийся день собора в Аугсбурге казался Генриху ужасным и в то время, как предстоявший позор приковывал его к месту, страх гнал его в Каноссу. Наконец роковой замок показался перед глазами Генриха. Здесь за тройным рядом стен под охраной владелицы замка находился монах, предавший короля анафеме. Сюда же, чтобы вымолить прощение, каждый день прибывали мучимые раскаянием германские епископы. Генрих вступил в переговоры, и посредницами в них явились, как вестницы милосердия, две женщины: графиня Матильда и графиня Адельгейда, жена Генриха. В истории папства останутся памятными навсегда две замечательные личности, в которых ярко сказалось духовное величие пап: Лев, перед которым признал себя побежденным страшный Аттила, и Григорий, перед которым преклонил колена Генрих IV, одетый во власяницу кающегося. Но впечатление, которое производят на нас эти два исторических события, неодинаково; в первом случае мы чувствуем всю силу чисто нравственного воздействия, во втором — нас поражает какая-то почти сверхчеловеческая сила характера. Но эта бескровная победа монаха имеет больше прав на всеобщее изумление, чем все победы Александра, Цезаря и Наполеона. Сражения, в которых бились в Средние века папы, они выигрывали не железом и свинцом, а нравственной силой, и это применение или воздействие высших духовных начал, как деятельного фактора, является причиной тому, что Средние века порой стоят выше нашего времени. Какой-нибудь Наполеон по сравнению с Григорием представляет собой не более как варвара.
В течение трех дней стоял несчастный король в одежде кающегося перед внутренними воротами замка, умоляя отворить их ему. Григорий колебался довериться обещаниям легкомысленного государя, и это было естественно; но смирение короля возбуждало общее сочувствие к нему, и строгость Григория должна была показаться жестокой даже Матильде. Сняв с униженного короля церковное отлучение (28 января), Григорий в то же время лишил его королевской власти; Генрих должен был передать корону папе и оставаться частным человеком до тех пор, пока над ним не состоится суд на соборе; затем, в случае нового избрания Генриха, должен был дать присягу в том, что будет всегда повиноваться воле папы. Григорий понимал, что благодаря ему папство в этот момент проявляло свое всемирно-исторческое значение. Некогда Оттон I плакал при виде несчастного папы, простиравшего к нему руки и молившего о помощи. Григорий так же был растроган, когда увидел что к его ногам пал с рыданиями германский король, верховный властитель Запада Но смягчить железную волю этого римского монаха возможно было только ненадолго. Величественное спокойствие, с которым Григорий произнес свой приговор над Генрихом, придает этому папе какой-то роковой и в то же время возвышенный облик.
«Если я, — говорил Григорий, принимая св. дары, — повинен в том, в чем меня обвиняют, пусть немедленно постигнет меня смерть, как только я приму эту облатку». И, приняв при восторженных кликах фанатизированной толпы одну половину облатки, Григорий с невозмутимым спокойствием передал другую половину королю, призывая его на равный суд Божий. Но чуждый в эту минуту чувства собственного достоинства, Генрих малодушно отступил перед ужасным испытанием, которое было ему предложено. Правда, он не сделался в этот момент клятвопреступником, как Лотарь; возможно так же, что унижение и отчаяние, которые были пережиты им тогда, снова воскресили в душе его мужество и возродили его нравственно.
Дела людей имеют свои определенные границы роста и упадка; поднятое на известную высоту дело рук человеческих начинает опускаться, и наоборот. В то время как Григорий стоял в зените своего счастья, Генрих изведал всю глубину своего унижения; затем Григорий стал медленно спускаться к обычному уровню человеческого существования, а звезда Генриха начала так же медленно снова подниматься. Покинув замок, где были принесены в жертву и достоинство империи, и величие предков, и чувствуя себя человеком, как бы пробужденным от ужасного сна, Генрих направился в Ломбардию. Он был встречен здесь гробовым молчанием. Храбрые ломбардцы, еще не распустившие своих войск, отнеслись к королю с презрением; графы и епископы избегали встречи с ним или обходились холодно; города, в которых республиканский дух был уже силен, отказывали королю в приюте или с большой неохотой разрешали ему останавливаться только за стенами. Северную Италию охватило недовольство: ломбардцы находили, что Генрих нанес короне неизгладимый позор. Сами они были готовы идти вместе с королем бороться против общего врага; но король изменнически заключил с этим врагом позорный мир; необходимо было теперь заменить трусливого отца малолетним сыном его, Конрадом, идти в Рим с ним, короновать его императором, прогнать Григория и избрать другого папу.
Не успел Генрих покинуть Каноссу, как в его душу закрались новые сомнения. Если, как объяснил он ломбардцам, он добивался снятия с него церковного отлучения действительно только для того, чтоб получить свободу и отомстить за себя папе, то каждый мог назвать короля лжецом и строгость папы являлась тогда вполне справедливой. Такой человек, как Григорий, глубоко понимавший людей, мог сказать себе наперед, что в его власти подвергнуть крайнему унижению короля, действующего по внушению страстей, но нет возможности принудить этого короля всегда оставаться в таком унизительном положении. Отмщение Григорию являлось естественным последствием чрезмерности его победы. Его отказ Генриху, желавшему возложить на себя в Монце итальянскую корону, был основателен. Некоторое время Генрих еще сторонился ломбардцев, но затем стал хлопотать о примирении с ними. Своих сторонников, мужественно отказавшихся от прощения, предложенного им из Каноссы папой, Генрих принял в Пиаченце. Виберт равеннский, а так же и Ченчий вступили с ним в переговоры. Ченчию не мог не казаться странным король, дошедший до такого позорного унижения перед папой, которого сам Ченчий незадолго перед тем вытащил за волосы из церкви, желая снова испытать свое счастье в борьбе с Григорием, Ченчий явился в Павию; но Генрих, по-видимому, не решился принять его. С целью подстеречь Григория этот мстительный римлянин держался поблизости Каноссы и не переставал замышлять один заговор за другим, пока неожиданная смерть не постигла его в Павии. Сторонники Григория радовались тому, что Каталина был взят наконец в преисподнюю; но те, кто был отлучен папой от церкви, и во главе их архиепископ Виберт проводили тело своего друга в могилу с шумным торжеством.
Если безбожного Ченчия поглотил ад, то благочестивый Цинтий был взят, конечно, на небо. Префект, которому Григорий на время своего отсутствия доверил Рим, был убит в конце лета 1077 г. в засаде, устроенной в Кампаньи братом Ченчия Стефаном. Римские сторонники Цинтия, опечаленные его смертью, отомстили за нее убийце: они взяли приступом укрепленный замок Стефана, убили его самого и выставили его голову перед базиликой Св. Петра; соучастники Стефана точно так же были наказаны: одни — убиты, другие — изгнаны. Таким образом, Цинтий разделил участь своих друзей Ариальда и Эрлембальда. К его могиле так же стекались богомольцы; останки префекта, поучавшего своих сограждан при жизни проповедями, оказались чудотворными; заключенные в мраморный саркофаг, они были поставлены в парадизе базилики Св. Петра и еще долго были предметом общего поклонения.
За Цинтием 14 декабря последовала в могилу несчастная мать Генриха. Она умерла в Латеране, глубоко опечаленная тяжким унижением, которому подвергся ее сын. Тело императрицы было погребено в капелле Св. Петрониллы при базилике Св. Петра. Из всех коронованных лиц германского происхождения только Оттон II и Агнесса похоронены в Риме.
Мужественная решимость Генриха вернуть себе королевское достоинство окрепла в его душе; он понял предстоявшую ему задачу и смело взялся за разрешение ее. Во вторую половину своей жизни Генрих боролся с папской властью, как герой, и эту борьбу продолжали затем Гогенштауфены, которых Генрих пожаловал в сан герцогов Швабии.
Германские мятежники пригласили папу приехать в марте в Форхгейм, где должен был состояться суд над королем, и, согласно договору в Каноссе, Григорий потребовал, чтобы Генрих дал ему пропуск и явился сам в Форхгейм. Но Генрих уклонился от исполнения этого требования, и папа послал в Германию своих легатов. Григорий едва ли мог иметь намерение устранить от престола смирившегося короля и, вероятно, желал только подчинить его как вассала Св. Престолу, а затем так же заставить его отказаться от права инвеституры и признать все другие папские декреты. Но неожиданной помехой всем этим планам папы явилось избрание нового короля: 13 марта 1077 г. в присутствии папских легатов Рудольф Швабский был избран германским королем, а Генрих объявлен низложенным. Это избрание, в котором Григорий не принимал никакого участия, что и было подтверждено им позднее торжественной клятвой, совершенно изменило весь ход дел. Оно нарушало договор, заключенный в Каноссе, и превращало германских противников Генриха в бунтовщиков, восставших против короля, который между тем был уже прощен папой. Благоразумие, конечно, требовало, чтобы папа воздержался на первое время от всякого вмешательства и сохранил за собой выгодное положение судьи двух враждующих королей, из которых ни один еще не был им признан. Таким образом, это неожиданное перемещение власти поставило германскую империю в то же положение, в котором папство находилось при Генрихе III.
Генриху пришлось спешить в Германию, чтобы начать борьбу за корону. Он назначил своими наместниками в Италии Тедальда, архиепископа Миланского, и Дионисия Пьяченцского и в апреле перешел через Альпы. Покинув свою отчизну малодушным трусом, он возвращался в нее теперь как настоящий король. Его прекрасная, мужественная фигура, царственная манера держать себя, энергия и смелость, все это впервые сказалось в нем во всей своей силе и поставило его наряду с самыми знаменитыми монархами германской империи.
Между тем Григорию, остававшемуся в замке Матильды, стали угрожать непокорные ломбардцы, с которыми Генрих успел примириться. Благодаря привилегиям, которые были дарованы Генрихом городам, независимость последних значительно возросла; великий папа, охваченный властолюбием, казался для Италии более опасным, чем обессиленный король с его суверенитетом. Все ломбардские города и вся Романья примкнули к знамени Генриха; они преградили папе проход через Альпы, взяли в плен папских легатов и затем решили, созвав в мае в Ронкалье сейм, вновь подтвердить постановления пьяченцского собрания и объявить папу низложенным. Только войска Матильды спасли папу от вооруженного нападения на него.
Еще несколько месяцев Григорий оставался в Верхней Италии, но затем увидел, что проникнуть в Германию для него не представляется возможным. Вернувшись в Рим, он понял, что положение, в котором он очутился, было почти безвыходное, что борьба с германским королевством, которую он надеялся в короткое время привести к концу, только начиналась. Правда, Рим был спокоен; но успехи норманнов внушали Григорию опасения. Генрих приложил старания к тому, чтобы выставить против папы этих серьезных врагов, а хитрый Роберт Гюискар весьма искусно избегал принять чью-либо сторону. Не встречая для осуществления своих планов помехи вроде римского похода или какой-нибудь папской затеи, Роберт приступил к завоеванию Кампаньи. Случай к тому был дан гор. Амальфи, и Гюискар направил свое оружие против своего собственного зятя, Гизульфа Салернского страшного деспота и самого преданного друга Григория. Усилия папы предупредить это нападение оказались тщетными; Роберт заключил союз со своим прежним соперником, Ричардом Капуанским, в мае 1077 г. обложил Салерно, овладел им и принудил самого Гизульфа, затворившегося в цитадели, сдаться. Последнему лангобардскому государю, сыну некогда столь блестящего Воймара, были дарованы жизнь и свобода, а папа приютил его в Риме у себя на службе и затем сделал правителем (rector) римской Кампаньи.
Так прекратилось существование в Южной Италии лангобардских государств. Замечательна та стойкость, которую проявило лангобардское племя, создавшее эти государства; правда, древний язык его был вытеснен романским наречием, но сам народ еще сохранялся и знатные фамилии по-прежнему гордились своим происхождением от завоевателей, участников походов Альбоина. Еще далеко за половину XII века мы встречаем в документах древнелангобардские имена Махенульфа, Ландульфа, Пандульфа, Аденульфа, Гизульфа, далее Маральда, Кастельмана, Ромуальда, Авдоальда, Мусанда, Адемара, Лидта, Арехиса, Радельгрима, Адельберта, Адельфара, Радельхиса, Визельгара, Родерика. Добрая слава этого германского племени заключается в том, что, слившись с итальянским народом, оно явилось его существенной и благородной частью. В течение 500 лет оно сохраняло свою индивидуальность, неся в себе определенный правовой порядок; он был дарован этому племени ее мудрыми королями в то время, когда среди итальянцев царило варварство. Только с середины XII века этот порядок перестал существовать. Раньше мы уже много раз отмечали, что лангобарды на протяжении целых столетий стояли во главе духовной и политической жизни Италии; в позднейшую эпоху в лице графини Матильды, Григория VII и Виктора III мы все еще видим цвет лангобардского племени.
В то время как Ричард осаждал Неаполь, Роберт решил присоединить к своим владениям так же и Беневент. Предлогом к этому походу Роберту послужило то обстоятельство, что Гизульфу был дан приют в Риме, удобный же случай осуществить этот план представился, когда умер бездетный Ландульф VI, последний государь Беневента и вассал папы. В конце 1077 г. Роберт осадил Беневент и стал делать опустошительные набеги на римскую территорию и на мархии анконскую и молетскую. Беневент оказал, однако, мужественное сопротивление. Роберта не пугало Церковное отлучение, на которое он был осужден; но по отношению к капуанским государям папская политика оказалась более действительной. В 1078 г. Ричард умер под стенами Неаполя, примирившись с церковью. Его сыну Иордану папа сумел внушить, что успехи Гоберта могут со временем погубить самого Иордана. Тогда последний снял осаду с Неаполя, принес как вассал присягу в Риме, вступил в союз с беневентцами, разбил войска Роберта и призвал к восстанию баронов Апулии и Калабрии. Таким образом, Роберт был принужден вступить в соглашение с папой. Григорий оказался уступчивым, так как нуждался в защите норманнов против Генриха, с которым он во второй раз открыто порвал сношения и который уже готовился к походу в Италию. Нельзя, конечно, не считать басней легенду о том, что папа, желая привлечь на свою сторону опасного норманнского государя, будто бы соблазнял его надеждой на получение императорской короны; тем не менее он предоставил ему достаточно преимуществ. Роберт Гюискар, принесший ленную присягу папе при личном свидании с ним 29 июня 1080 г. в Чепрано при Лирисе, снял осаду с Беневента, и с той поры этим городом владели всегда папы. Но затем Григорий уже не счел нужным восстанавливать Гизульфа в его правах и оставил Салерно, Амальфи и даже некоторые части мархии Фермо, владения св. Петра, временно во власти завоевателя, которого позднее наделил еще Апулией, Калабрией и Сицилией. Взамен всех этих уступок герцог обязался платить ежегодную дань и быть защитником церкви, что уже было обещано им еще Николаю II.
Гордый норманн послушался голоса благоразумия и направил свои помыслы на завоевание Греции; он признал законность панской инвеституры, дарованной «Милостью Господа Бога и св. Петра», и с той поры в течение более чем 600 лет короли обеих Сицилии считались вассалами Св. престола. Ленной присяги Григорий потребовал также от короля Англии, Вильгельма Завоевателя, который в то самое время, когда его соплеменники завоевывали Италию, овладел Британией. Папы надеялись что ту же роль, которую они так удачно исполнили в Италии, им удастся сыграть и в Англии, где норманнским пиратам предстояло так же завоевать земли, чтобы затем получить их в ленное владение от Рима. Вильгельм вторгся в Англию с папского разрешения, с хоругвью св. Петра в руке, и на затем — то обстоятельстве римская курия основывала свои верховные права на Англию. Но король отнесся к притязаниям Григория только с усмешкой и в своем лаконическом письме ответил на них отказов
Между тем папе приходилось принять какое-нибудь решение относительно Генриха, который и ноябре 1077 г. в Германии уже был снова отлучен от церкви кардиналом-легатом Бернгардом, Потерявшим терпение саксам удалось упросить папу признать наконец, Рудольфа королем, а Генриха — низложенным с престола В марте 1080 г. в Риме был созван собор. На этом соборе Григорий объявил Генрихи лишенным германской и итальянской корон и проклял как заклинатель его оружие. Затем Григорий торжественно признал Рудольфа королем и в заключение призвал апостолов Петра и Павла явить миру доказательств того, что им дана власть не только вязать и разрешать на небе, но что они точно так же и на земле обладают властью раздавать и отнимать государства, княжества, графства и всякие другие владения. В этот момент страстная борьба, достигшая крайнего напряжения, помутила великий ум Григория.
Отлучение от церкви, объявленное во второй раз, не имело того действия, которое оно произвело в первый раз; Генрих как государь, опытный в ратном деле, теперь был готов к бою, имея за собой всю Северную Италию. 31 мая в Майнце был созван собор из 19 епископов, сторонников Генриха, и они снова объявили папу низложенным. Таким образом, обе враждовавшие стороны еще раз повторили то. что ими уже было проделано однажды; но затем Генрих сделал еще дальнейший шаг. 25 июня 1080 г. в Бриксене состоялся собор многих итальянских епископов, и здесь, согласно желанию Генриха, папой был избран Виберт Равеннский. Благодаря этому избранию борьба Генриха против Григория получила церковный характер. Как папа боролся с королем, выставляя против него в Германии другого короля, так и Генрих, в свою очередь, выдвинул против Григория антипапу. Большое значение имело в особенности то обстоятельство, что в паны был избран архиепископ равеннский. Будучи с давних времен врагами пап. патриархи Равенны начиная с X века стали так же могущественны, как владетельные князья. Затем с течением времени Экзархат, самая древняя провинция каролингского церковного государства, совершенно отделился от Рима и сделался достоянием равеннских архиепископов. Передавая отдельные Города графам как своим собственным вассалам, которые вскоре же стали наследственными, равеннские епископы вместе с тем считали древнее папское достояние леном, полученным ими во владение не от пап, а от императоров.
Давний противник Григория, вполне понимавший политические условия того времени, Виберт, неизбежно должен был принять как антипапа самое деятельное участие в борьбе. Это был полтинник опасный, каким Кадал не мог быть. Человек знатного происхождения, образованный, одаренный государственным умом, честолюбивый Виберт давно мечтал о тиаре, надеясь отнять ее у Григория. Теперь Виберт достиг своего избрания, но посвящение и власть могли быть получены им только в базилике Св. Петра. Покинув Бриксен, Виберт немедленно направился в Ломбардию, а Генрих, назначивший свой поход в Италию на следующий год, пошел против саксов. В октябре на Эльстере Генрих был побежден в кровавой битве, но в то же время избавился от своего врага, так как Рудольф был убит. Прошла зима, и весной 1081 г. Генрих с войском спустился с Альп, чтобы наказать своего римского противника.
Этот момент является поворотным пунктом в истории Генриха и Григория. Прилив, вознесший Григория на высоту, сменился отливом, и для Григория наступили времена, когда несчастие стало преследовать его в Риме; затем последовали падение Григория и смерть его в изгнании. Но изумительный гений Григория сказался во всей своей яркости и на закате дней этого человека, когда одинокая звезда его величественно опустилась за горизонт истории, скрывшись в безбрежном море прошлого.
