Глава II
правитьЗа Иоанном X следовали два незначительных папы; нет сомнения, что оба они были креатурами Марозии, которая стала теперь всемогущей, но еще не решалась возвести на папский престол своего собственного сына ввиду его слишком юного возраста. Лев VI, сын примицерия Христофора, оставался папой лишь несколько месяцев, когда насильственно удаленный предшественник его еще томился в темнице. Льва VI сменил на папском престоле Стефан VII, также римлянин. Несмотря на то что он оставался папой в течение более чем двух лет до февраля или марта 931 г., остается совершенно неизвестным, чем ознаменовалось его пребывание в сане папы. И вообще понтификат этих двух пап оказался в таком полном забвении, что более молодой современник их Лиутпранд совершенно не упоминает о них и от Иоанна X переходит прямо к Иоанну XI. Со вступлением же на престол Петра этого папы власть Марозии стала уже неограниченной.
Иоанн XI был сыном этой так обесславившей себя римлянки, которая приказывала титуловать ее именем senatrix и даже patricia, так как она действительно была и светской властительницей города, и сама назначала пап. Отцом Иоанна XI считался Сергий III, но это не вполне достоверно. Наступило время, когда и церковь, и Рим были тиранизированы женщиной. В ту пору второй муж Марозии, Гвидо Тусцийский, возведенный, конечно, римлянами в сан патриция уже умер, а его маркграфство перешло к его брату Ламберту. Едва овдовев, Марозия решила вступить в третий брак и свои все более и более смелые помыслы остановила на Гуго, короле Италии. Как человек молодой, могущественный и честолюбивый Ламберт был опасным соперником для Гуго, и потому последний поспешил устранить его с своей дороги и принял предложенную ему руку патриции Рима.
Вероломный, корыстный и чувственный интриган, отважный и не знающий совести, готовый ради того, чтобы расширить свое итальянское королевство, прибегнуть к самым бесчестным средствам, Гуго был истинным представителем своего времени. Во Франции, как и в Италии, и государство, и церковь были в глубочайшем упадке, но Германии эта романская язва коснулась лишь слегка. Как хранившая в себе этическое и правовое начала, эта страна была призвана восстановить церковь и вместе с ней империю Карла. Но для такого восстановления время тогда еще не пришло, и Италии еще предстояло дойти до полного распада. Если бы мы имели возможность выйти из пределов истории Рима, мы указали бы, как Гуго распродавал епископства и аббатства Италии, водворяя всюду своих бесчестных любимцев, как он давал волю всякому вожделению и всюду душил чувство справедливости. Епископ Лиутпранд, пленивший Гуго благозвучием своего голоса, был пажом при дворе этого короля в Павии и здесь приобрел склонность относиться к вещам легко и поверхностно, что отчасти и чувствуется в его произведениях. Как позднее Маккиавелли превознес Цезаря Борджиа, так и Лиутпранд воздал хвалу тирану Гуго. Признательность, политические соображения и воспоминания о молодых годах, проведенных при дворе Гуго, повлияли на суждения Лиутпранда; он восхваляет Гуго как человека умного, смелого и щедрого, преданного духовенству и наукам и не задумываясь называет его даже философом. Нет сомнения, что государь этот обладал выдающимися способностями; его распущенность была облечена в рыцарские формы. Вступая часто в общение со святыми людьми, как, например, с Одоном Клюнийским, Гуго в то же время был самым бесстыдным сластолюбцем своего времени. И эту чувственную распущенность не мог не порицать даже сам Лиутпранд, который видел в женщинах только наложниц и восторгался остроумием народа, прозвавшего любовниц Гуго именами языческих богинь; Пезолу — Венерой, Розу — Юноной и красавицу римлянку Стефанию — Семелой. В епископе, не знавшем голоса совести, преступления Гуго не искоренили окончательно любви к правдивости, и он сообщает, что Гуго, решив вступить в брак с Марозией, не остановился перед тем, чтобы предать бесчестию свою собственную мать. Каноническими законами брак между свойственниками воспрещался как кровосмешение; Марозия же была женой Гвидо, сводного брата Гуго. Сначала Гуго публично объявил, что трое детей его матери Берты были не ее детьми, а подкидышами; но Ламберт по обычаю своего времени вступил в поединок и, выйдя я из него победителем, тем доказал свое законное происхождение. Тогда Гуго заманил своего сводного брата к себе, велел ослепить его и заключил в тюрьму, а маркграфство тосканское передал брату своему Бозону (от того же отца) Затем, получив свободу со смертью своей жены Альды, Гуго направился в Рим для совершения брака с Марозией.
Честолюбивая Марозия не задумывалась ни над какими религиозными сообщениями, так как ей не грозило отлучение от церкви со стороны папы, которым был ее собственный сын. Вскоре после смерти Гвидо она отправила к Гуго послов, предлагая ему свою руку и обладание Римом, в котором светская власть уже не принадлежала папе. Сама Марозия должна была видеть, что власть ее в городе не обеспечена. При поддержке мужчин, своих вассалов или поклонников, она как женщина могла временно иметь значение, но в то же время должна была опасаться, что римляне рано или поздно сбросят с себя это постыдное иго. Ее безмерному честолюбию льстила мысль сменить титул senatrix и patricia на сан королевы, и в своих мечтах она шла дальше, видя себя в блеске императорского пурпура: ее сын, Иоанн XI, не посмел бы отказать в императорской короне королю Италии, который вскоре должен был стать его отчимом. Наступившие теперь события внесли в историю Рима новый характер: они впервые привели к той тирании, которая существовала в древности в греческих городах и в позднейшее время Средних веков в городах Италии.
Вступая в Рим в марте 932 г., Гуго последовал примеру своих предшественников или, может быть, подчинился законам города: войска были размещены лагерем вне города, за стенами. Сам Гуго въехал в Рим в сопровождении лишь свиты рыцарей, окруженный духовенством и знатью, встречавшими его с королевскими почестями. Торжество бракосочетания происходило в древнем мавзолее; в нем были устроены свадебный зал и брачная спальня. Это был мавзолей императора Адриана, представлявший тогда укрепленный замок города; порфировый саркофаг с телом императора в то время еще стоял в склепе. Нет в мире здания, история которого была бы полна таких превратностей и так трагична, как история замка Св. Ангела, и эта история продолжается еще на протяжении целого ряда столетий, правда, уже не столь мрачной эпохи. В нашем изложении истории города со времен Гонория мы часто говорили о мавзолее Адриана и в последний раз Упомянули о нем, говоря о видении Григория I, которому представился архангел, стоявший над этим мавзолеем. Еще в VIII веке в воспоминание этого видения на вершине замка была сооружена церковь архистратигу Михаилу, названная по ее положению S.-Angeli usque ad coelos. Почитание архистратига в то время было уже сильно распространено, и церковь его имени в начале названного столетия существовала в Авранше. В эпоху Марозии первоначальное назначение замка Св. Ангела было почти забыто; затем в течение столетий замок служил крепостью и был самым укрепленным местом в городе. И замечательно, что Лиутпранд, видевший лично мавзолей Адриана, называет замок просто крепостью, не упоминая имени Адриана. Точно так же не называет Лиутпранд замок домом Теодорих — именем, под которым мавзолей упоминается у современного Лиутпранду франкского летописца. Казалось бы, Лиутпранду следовало при изложении событий того времени описать замок, как это сделал Прокопий, говоря о штурме готов; но старина была уже забыта людьми и только вот что мог сказать Лиутпранд: «При входе в город стоит укрепление изумительной красоты и крепости перед воротами его через Тибр перекинут великолепный мост, по которому проходят, с дозволения крепостной стражи, направляющиеся в Рим и выходящие из него. Сама крепость, умалчивая обо всем другом (об этом умолчании и нельзя не пожалеть!), настолько высока, что построенная наверху ее церковь в честь архистратига Михаила называется церковью Св. Ангела в небесах». Таким образом, мавзолей должен был выглядеть еще великолепным сооружением и сохранять в большей части свою мраморную облицовку. Нет сомнения, что в нем еще существовали надписи, посвященные погребенным в нем императорам, — надписи, которые были скопированы эйнзидельнским монахом; но едва ли время сколько-нибудь пощадило украшавшие мавзолей статуи и колоннады, так же как и те статуи которые некогда стояли на мосту Адриана.
Гуго был введен в замок Св. Ангела, и здесь состоялось бракосочетание, которое совершал, вероятно, родной сын Марозии, папа Иоанн XI. Летописцы умалчивают о празднествах, которыми сопровождалась эта удивительная свадьба, и точно так же не упоминают ни единым словом о приготовлениях к возведению Гуго в сан императора. Не может быть сомнения, что для этого уже все было готово, но неожиданный переворот в Риме сделал невозможным коронование Гуго в императоры. Имея в своих руках замок и будучи уверен в своем близком и полном торжестве, Гуго вошел в роль надменного властителя: он стал обходиться презрительно с знатными римскими людьми и смертельно оскорбил своего юного пасынка Альберика, относившегося враждебно к браку своей матери, который являлся преградой на его собственном пути. Коварный Гуго уже решил при удобном случае отделаться от юного Альберика, и последний опасался этого. Принужденный матерью исполнять службу пажа при отчиме, юноша однажды с упрямой неловкостью стал лить воду на руки короля, пожелавшего их вымыть, и получил от него удар в лицо. Тогда, пылая мщением, Альберик выбежал из замка, созвал римлян и воодушевил их речью, в которой объяснил им, какому невероятному позору подвергают они себя, повинуясь женщине и позволяя властвовать над собой бургундцам, грубым варварам, бывшим некогда римскими рабами. В своей речи он взывал к памяти о древнем величии Рима, и эти воспоминания, здесь столь же бессмертные, как и памятники прошлого, воспламенили римлян, подобно тому, как позднее их воспламеняли те же воспоминания при Кресцентии, Арнальдо, Кола ди Риенцо, Стефано Поркари и при республиканцах 1798 и 1848 гг. Давно готовые к возмущению, римляне пришли в неистовство. Повсюду раздался набатный звон; народ схватился за оружие и, закрыв городские ворота, чтобы преградить доступ в город войскам Гуго, бросился брать приступом замок Св. Ангела, где находились Гуго и Марозия. Не надеясь выдержать осаду, король решился бежать. Ночью, как беглый галерный раб, он спустился по веревке через стену города Льва, затем счастливый, что избежал смерти, поспешил в лагерь своих войск и отступил с ними, покрытый позором, в Ломбардию, потеряв таким образом честь, свою жену и императорскую корону.
Так неожиданно закончилось пышное торжество Марозии в Риме. Город был теперь свободен и ликовал. Одним приемом римлянам удалось освободиться и от короля, и от императора, и от светской власти папы и добиться для города независимости. Альберик был провозглашен римским государем, и первым его делом было заключить свою мать в тюрьму, а брата, папу Иоанна XI, отдать под стражу в Латеране.
Совершившийся в Риме переворот был вполне чужд тем древнеримским идеям, с развитием которых мы позднее встретимся в истории города. Основы этого переворота были аристократические, и Рим стал республикой знатных. С той поры как палы присвоили себе светскую власть, римская родовая знать не переставала вести с ними борьбу и вела ее все с большим и большим успехом. Сильная рука первых Каролингов держала римскую аристократию в подчинении, но с падением императорской власти поле борьбы было открыто для этой аристократии. С конца IX века знатные римляне становятся господами городского управления: власть делается их достоянием при Феодоре и окончательно переходит к ним при Марозии. Революция 932 г. устранила незаконную власть женщины, опиравшейся на могущество рода, из которого она происходила, и на своих мужей, которые не были римлянами; но вместе с тем наследника этой же именно женщины революция сделала главой города, узаконила власть этого главы выборами и дала ему титул государя. Светская власть была отнята у папы, принадлежавшего к той же фамилии, как и его брат-государь, и передана последнему; таким образом, эта революция была столько же семейная, сколько и государственная. Изгнанием Гуго римляне как бы объявляли, что отныне они не признают своим властителем чужестранца — ни короля, ни императора — и что правящая над ними власть должна быть национальной. Это была замечательная попытка Рима достигнуть политической независимости; столица мира сразу вступала в ряд небольших итальянских герцогств, какими были Венеция, Неаполь и Беневент; в пределах дарованных церкви владений, составлявших церковное государство, Рим становился свободным светским государством, а папе предоставлялась одна духовная власть, как это и было раньше.
Новому главе не было присвоено звание римского консула или патриция, как, впрочем, его называли по привычке его современники. Сан патриция в эту эпоху обозначал всю светскую и судебную власть в Риме, но был связан с представлением о наместничестве, соответствуя тому, чем некогда был сан экзарха, и таким образом Удостоверял собой существование стоявшей над ним верховной власти. Теперь было нежелательно признавать такую верховную власть, и потому Альберику был дан титул: Princeps atque omnium Romanorum senator, а подпись Альберика на актах, соответственно стилю того времени, гласила так: «Мы, Альберик, милостию Божией смиренный государь и сенатор всех римлян». Из этих двух санов — princeps и senator — для Рима был новым только первый. Он имел политическое значение и служил удостоверением заявленной независимости города и самостоятельности образованного им государства. Этот же титул — princeps — присвоил себе
Арихис Беневентский, когда после падения Павии объявил себя независимым государем. Так как королевство было различаемо от папства, то под понятием «princeps» подразумевалась светская власть в противоположность духовной, которая сохранялась за папой, и этот титул ставился гораздо выше титула senator, что видно из дипломов и хроник, в которых никогда не упоминается второй титул; его также нет на римских монетах Альберика. Муниципальный сан «сенатора римлян» был введен уже Феофилактом, но только теперь, вероятно, прибавкой слова «всех» значение его было повышено, и Альберик был таким образом признан главой знати и
В VIII веке мы не могли найти никаких следов деятельности римского сената; при Каролингах его существование точно так же ничем не обнаруживалось; тем же менее у историков IX и X веков и в документах этих столетий название сената вообще встречается очень часто. С той поры, как была восстановлена Римская империя, когда явились снова титулы императора и августа и опять стало отмечаться даже постконсульство императоров, воспоминания о старине вновь приобрели всю живость, и если уже знатным франкам льстило называть себя сенатором, то тем с большим нетерпением желала вернуть себе титул сенатора римская знать. Слово «сенат» было настолько употребительно, что мы встречаем его даже в актах одного собора, на котором было постановлено, что папа избирается всем духовенством по предложению сената и народа. Но мнения тех историков, которые на основании такого употребления древнего наименования полагают, что сенат продолжал существовать и в X веке, не выдерживают критики. Сенат не мог существовать без сенаторов, т. е. отдельных сочленов, которым было бы присвоено такое отличительное наименование; мы, однако, находим в бесчисленных актах той эпохи, так же как и в актах предшествовавшего времени, подписи римлян как консулов и герцогов (dux), но не находим ни одной такой, в которой римлянин был бы назван «сенатором». Представление о сенате неизменно остается только собирательным, и говорится о сенате вообще и о благородных сенаторах, т. е. о знатных людях города. Феофилакт был первым римлянином со времени исчезновения древнего сената, называвшим себя сенатором римлян, а прибавка к этому слова «всех» свидетельствует, что ни о каком организованном сенате не могло быть и речи. Точно так же мы не можем допустить, что титул сенатора, принятый Альбериком, был равнозначен титулу «senior» или «синьор»; мы думаем, что титул сенатора в этом случае определял гражданскую власть Альберика. Возложив на него пожизненное консульство, римляне отметили более широкие полномочия Альберика в пределах новой римской республики саном «сенатора всех римлян». Не следует также упускать из виду того обстоятельства, что и в позднейшее время в Риме нередко был только один сенатор. Кроме того, этот титул оказывается наследственным только в семье Альберика, но ни в какой другой, так как и женщинам его семьи — его тетке, младшей сестре Марозии, Феодоре и ее дочерям, Марозии и Стефании, — также был присвоен полный титул: senatrices omnium romanorum. Весьма замечательно таким образом, что женщины в Риме назывались senatrices, тогда как в тоже самое время ни один римлянин не имел сана сенатора, за исключением Альберика и затем его потомка Григория Тускуланского.
Власть Альберика опиралась прежде всего на аристократию, но обеспечена была более всего могуществом его собственной семьи. Заслуги отца Альберика не были забыты; но человек этот впоследствии стал врагом Рима, по своему же происхождению был ему чужд. Поэтому и юный государь никогда не называется сыном Альберика Старшего, а отмечен везде как сын Марозии, которая в течение известного времени была главой рода, впоследствии прозванного тускуланским, и свою власть Альберик наследовал в действительности от матери. Семья Марозии (историческая роль самой Марозии была закончена, и дальнейшая ее судьба остается неизвестной) состояла в родстве со многими другими семьями в городе и в принадлежавшей ему области. Альберик, сильный своими богатыми владениями, вассалами и обладанием замка Св. Ангела, привлек на свою сторону знатных людей Рима одинаковым для них, как и для него, преимуществом независимости. Знати были предоставлены высшие административные посты, и, вероятно, она была одарена также церковными имениями. Возможно, что был точно определен круг лиц, которые принадлежали к знати и имели право принимать участие в общественных делах.
Однако мы не располагаем точными сведениями об установлениях Альберика. Ничто нам не говорит ни о сенате на Капитолии, ни о новых магистратах; не упоминаются также имена патриция и префекта, так как Альберик совмещал в себе их власть. О городском устройстве в позднейшее время также нельзя думать. Знати не противополагались городские классы, муниципальное же устройство возможно только при этом условии. В городе, не имевшем ни торговли, ни промышленности, переполненном и управляемом духовенством, едва ли мог существовать класс собственно горожан. В этом городе были только духовенство, знать и народ; образованного и деятельного среднего общественного класса, составляющего основу свободы и силы государства, не существовало в Риме. Мы тщательно искали в документах того времени каких-либо следов жизни римских граждан и лишь кое-где нашли указания на существование занятий и ремесел в таких обозначениях, как lanista, opifex, candicator, sutor, negotiator. У шерстобитов, золотых дел мастеров и кузнецов, ремесленников и купцов еще не пробуждалась мысль, что и они также имеют право на участие в управлении городом. Только при избрании папы подавали они свой голос аккламацией да собирались по общественным делам на заседания цехов или artes, происходившие под председательством старшин. Все эти люди находились в зависимости от знати так же, как колоны или арендаторы, в качестве клиентов существовали под ее покровительством и несли по отношению к ней те или другие обязательства. Новый властитель мог, однако, даровать цехам некоторые привилегии. Наконец, низший класс народа, существовавший главным образом за счет церкви и ее щедротами, охотно сменил властителя и добровольно подчинился римскому государю — человеку, который был полон сил, юн, щедр и обладал видной и привлекательной наружностью. Его железная рука умела подавить смуту и охранить городского жителя от произвола сильных, а без этого власть нового правителя никогда не могла бы продолжаться столь продолжительное время.
Чтобы укрепить свое положение, Альберику необходимо было сосредоточить свое внимание в особенности на организации военных сил. Римская милиция существовала по-прежнему — в виде цехов; на это указывает все еще включавшееся в договоры условие, по которому арендатору воспрещалось уступать землю религиозным и воинским учреждениям — numerus seu bandus railitum. Городскую милицию Альберик привлек на свою сторону тем, что взял на себя и верховное начальство над нею, и уплату ей жалованья. Вместе с тем она была усилена и реорганизована; возможно, именно при Альберике город был разделен на новые 12 округов, и в каждом из них был учрежден полк милиции со своим начальником. Мы увидим, что после Альберика городская милиция приобретает более важное значение. В поддержке же милиции Альберик нуждался ввиду интриг враждебного духовенства и честолюбивых замыслов знати, а также и ради борьбы с Гуго. Знать, духовенство и народ Рима присягнули Альберику в верности, и с той поры этот смелый человек стал монархом города и всей принадлежащей городу области.
Дипломы Альберика так же, как это делалось и раньше, помечены годом соответственного понтификата; но на папской монете при Альберике уже чеканится его имя, как прежде чеканилось имя императора. О полноте власти Альберика не менее свидетельствуют также судебные акты. Судебные разбирательства обыкновенно происходили в Латеране или в Ватикане в присутствии папы, императора или их уполномоченных; но с той поры как светская власть была отнята у пап Альбериком, высшая судебная инстанция была передана государю Рима. Как и раньше, суд и теперь происходил в различных местах, но важной характерной чертой для нового порядка было то, что Альберик сделал местом судебного разбирательства также и свой собственный дворец. Этот дворец был на Авентине, и в нем родился Альберик, но жил он в via Lata, у церкви Апостолов, вероятно, на том месте, где ныне стоит дворец Колонна, которые ведут свой род от Альберика. Эту часть города мы уже отметили как самую замечательную; это был аристократический и самый оживленный квартал города, окруженный величественными развалинами терм Константина и форума Траяна; он включал в себя via Lata верхнюю часть нынешнего Корсо.
В одном из дошедших до нас актов мы находим уизания на случай судебного разбирательства во дворце Альберика. 17 августа 942 г. явился к нему на суд по спорному делу своего монастыря аббат Лев из Субиако; судьями курии Альберика были следующие лица: Марин, епископ Полимарциума и библиотекарь, примицерий Николай, секундицерий Георгий, аркарий Андрей, сакелларий, протоскриниарий апостольского престола, и затем наиболее знатные люди того времени: Бенедикт, прозванный Кампанино (что означает граф Катаньи) и несомненно родственник Альберика, Калолео, герцог Григорий де Каннапара, вестарарий Феофилакт, супериста Иоанн, Димитрий, сын Мелиоза, Балдуин, Франко, Григорий Авентинский, Бенедикт из Флумине, Бенедикт де Леоне де Ата, герцог Адриан, Бенедикт, сын Сергия, и другие. Таким образом, существовали два класса судей; к первому принадлежали судьи прежнего состава: министры папского двора, прелаты, которые вскоре после Альберика стали называться judices ordinarii. Римский государь оставил, следовательно, неизмененным состав суда с этой стороны. Второй класс, так же как и прежде, составляли знатные люди Рима, но теперь они уже входили в состав суда как лица, принадлежащие ко двору государя. Они являлись на суде в роли шеффенов; это нередко было для них тягостной повинностью, так как постоянных шеффенов, в смысле франкских скабинов или позднейших judices dativi, тогда еще не существовало. Таким образом «optimiti» или являлись действительными судьями, или присутствовали в качестве boni homines.
Летописцы того времени не отмечают у Альберика ни одного из тех пороков, в которых они обвиняют его мать, Марозию, и короля Гуго, и если они недовольны Альбериком, то лишь постольку, поскольку он лишил папу светской власти, держал его как пленника и по отношению к церкви казался тираном. Люди, принадлежавшие к партии германской имперской власти, считали Альберика узурпатором; но в отношении к императорской власти владычество Альберика ни в каком случае не могло считаться узурпацией, так как этой власти уже не существовало, а король Италии не имел никаких прав на Рим. Если при Григории II, когда правил законный император, римляне, сохраняя традиции республики и исходя из права избрания императора, переменили форму правления и возложили верховную власть на папу, то тем более они могли считать это право принадлежащим им тогда, когда не было никакого императора. Рим не был принесен ни Пипином, ни Карлом в дар папам, а подчинился им добровольно. Каролингская имперская конституция, которой признавалась верховная власть папы над страной, утратила свою силу с падением империи, и римляне вернули себе свое исконное право, не заботясь о том, что права папы на город узаконивались временем и еще более тысячами славных деяний пап, так как новый Рим был созданием церкви. Так же, как раньше римляне избирали папу, они избрали теперь государя и перенесли на него светскую власть, признанную некогда за папой.
Вынужденный обстоятельствами быть осторожным, Альберик удовольствовался господством над городом и принадлежавшей последнему областью, поскольку она была действительно в его власти. Не ослепляя себя никакими заносчивыми честобивыми помыслами, Альберик ограничился скромным, но прекрасным титулом «государя и сенатора всех римлян». Чтобы достигнуть сана римского императора, Альберику надлежало бы раньше завладеть короной лангобардского государства, но, вместо того чтобы вступать из-за нее в рискованную борьбу с Гуго, Альберик мудро удовольствовался своим господством в Риме, и город в долгое правление этого государя пользовался полной безопасностью и внутренним спокойствием, едва ли когда-либо в другой раз выпадавшими на долю Рима.
Можно было предвидеть, что Гуго пожелает отомстить за свое поражение. В 933 г. он с войском подошел к Риму, горя нетерпением наказать город, вернуть себе права, которые, по его мнению, давал ему брак с Марозией, и добиться императорской короны. Но осада города, несмотря на то что попытки взять приступом стены производились ежедневно, оказалась неудачной, и Гуго вынужден был отступить и довольствоваться опустошением окрестностей города. В 936 г. Гуго вновь явился перед городом, но и в этот раз также неудачно. В его войске появилась чума, и он, наконец, был вынужден заключить при посредстве Одона Клюнийского мир с Альбериком. Имея в виду усыпить осторожность своего непобедимого пасынка, Гуго решил выдать за него замуж свою дочь Альду, но обманулся сам, так как Альберик принял свою невесту и дал в Риме убежище возмутившимся вассалам Гуго, но его самого не допустил в город. Брак с Альдой состоялся потому, что надежды Альберика получить руку греческой принцессы не сбылись. По словам сорактского летописца, Альберик отправил послом в Константинополь Бенедикта из Кампаньи и приготовил свой дворец к приему невесты, но, говорит далее летописец, этот брак не состоялся. Без сомнения, Альберик искал сближения с греческим двором, желая получить признание своего сана со стороны этого двора и имея в виду придать себе внешний блеск таким высоким родством. С падением Западной империи византийский император снова стал внушать опасения. Успехи греков все более приближали их к Риму, и восточные императоры никогда не переставали считать себя законными римскими императорами. Союз с ними мог бы служить поддержкой Альберику в его борьбе с Гуго; но византийцы намерены были заключить этот союз только при условии, чтобы повелитель Рима был подчинен им как патриций. Время этих переговоров с Византией нам неизвестно точно так же, как мало известно, в чем они заключались. Мы знаем только, что Альберик добивался благосклонности императора Романа и принудил папу признать за византийским патриархом Феофилактом, сыном императора, право ношения паллия и распространения этого права на всех преемников патриарха независимо от особого на каждый раз разрешения папы. Этот образ действий, несогласный с каноническими законами, дает нам понять, какова была политика Альберика, но не доказывает, что последний ставил себе задачей снова подчинить Рим игу греков. Причиной неудачи переговоров скорее были интриги Гуго и нежелание самого Альберика изменить Риму.
Ограниченный в своем правлении одними церковными делами, папа Иоанн XI умер в январе 936 г. после 5 лет бесцветного существования под бдительным надзором своего брата. Тогда папская тиара была возложена властителем Рима на бенедиктинского монаха. Уступчивый Лев VII был вполне подходящим для Альберика папой, и с отказом последнего от светской власти между тем и другим не могло быть недоразумений. С затаенным вздохом Лев называет своего покровителя и тирана милосердным Альбериком, своим духовным сыном и достославным государем римлян. Летописец Флодоард посвятил этому папе несколько стихов в знак своей признательности за то, что был им дружественно принят. В этих стихах автор прославляет папу как человека благочестивого, стремящегося к божественному и презирающего земное, но ни одним словом не упоминает об Альберике. Таким образом то, что делалось по необходимости, возводилось в добродетель.
Умный государь римлян возвел на престол Петра благочестивого монаха и предоставил ему блистать апостольскими добродетелями. Затем рука об руку с папой Альберик приложил старания к тому, чтоб восстановить дисциплину в монастырях. Мы таким образом должны сказать несколько слов о монашестве.
За четыре века установление Бенедикта выполняло свое культурно-историческое назначение, но затем пришло в упадок. Назначение это заключалось в создании нового христианского общества. Окруженные варварскими народами, бенедиктинские монахи представляли своими союзами организованное общество, хотя, может быть, и преследовавшее односторонние задачи; это общество имело форму семьи; его глава был облечен авторитетом отца, а связующим общество звеном была любовь. Законы гражданской жизни были утрачены, но бенедиктинцы создали вновь кодекс гражданских законов; устав Бенедикта был самым древним законодательным актом Средних веков. Таким образом в среде варварства были посеяны семена общественности, основанной на христианской любви к ближнему. В то время как весь мир представлял собой дымящееся пожарище, бенедиктинские братства вели жизнь мирную, трудолюбивую и благочестивую и являлись для варварских народов свободным от гнета нужды царством нравственного идеала, где процветали повиновение и смирение. С апостольской энергией эти братства обращали язычников в христиан, Евангелием помогали мечу Карла завоевывать провинции и расширяли сферу действия церкви. Будучи убежищем для людей, постигнутых несчастием, и для людей, впавших в преступление, бенедиктинские монастыри были, с другой стороны, рассадником науки, единственной школой духовно обедневшего человечества, приютом последних остатков классической культуры. Теряясь мыслями и мечтами в беспредельной дали небес, бенедиктинцы в то же время сеяли хлеб, собирали жатву и складывали плоды земные в просторных житницах. Обладая сами поместьями и занимаясь земледелием, что предписывалось уставом Бенедикта, монахи явились основателями городов и колоний, и бесчисленное множество местностей обязано этим людям своим заселением и процветанием. Великая культурно-историческая задача бенедиктинского монашества заключалась в том, чтобы победить варварство принципом общественности, основанной на христианской любви, школами, земледелием, основанием городов, постоянным мирным посредничеством в борьбе грубых сил и согласованием светского начала с церковью; выполнение этой великой задачи обеспечило институту Бенедикта выдающееся значение в истории человечества. Каким реформам ни подвергалось позднее монашество, сколько новых и отчасти знаменитых монашеских орденов ни было впоследствии учреждаемо, ни один из них не достиг ни христианской доблести, ни общественного значения бенедиктинцев той эпохи, ибо все позднейшие ордена преследовали особые цели, состояли на службе у церкви и следовали известному направлению своего времени.
Быстрый упадок бенедиктинского ордена стоял, однако, в самой тесной связи с падением империи и папства. И там, и здесь причины были одни и те же. Но принципиально монашество больше, чем империя и папство, заключало в себе зародыши разложения. Как только с новым государственным строем, созданным Карлом, светские элементы были выдвинуты вперед, со всей силой сказалось противоречие между интересами божественными, с одной стороны, и земными — с другой, — противоречие, остававшееся до того скрытым. Человеческий дух, отрешившийся от всего земного и долгое время следовавший этому отречению, теперь снова устремился к обладанию земными благами, так презиравшимися монашеством. Предъявившая свои права действительность встала в полное противоречие с религиозной добродетелью и породила ужасающие несообразности. В X веке так же, как и в XV, совершался процесс сильнейшего общественного брожения. Проследить ход волновавших общество идей не составляет, однако, задачи историка. Он мог бы скорее указать, как упадок монашества начался с обогащением монастырей и с получением монахами высоких должностей в государстве и церкви; эти должности развивали честолюбие монахов, приобретавших огромное влияние при королевских дворах и иногда вступавших на престол Петра. Одаренные огромными владениями, монастыри превращались во владетельные княжества, аббаты — в графов. Уже Карл Великий дал пагубный пример раздачи аббатств светским баронам. Щедро раздаваемые племянникам, друзьям и вассалам аббатов, эти имения вскоре оказались во власти тысячи хищных разбойников. Распущенность обусловливалась, однако, не столько эгоизмом, всевозраставшей жаждой наслаждений и невероятными партийными раздорами, сколько неопределенностью государственного строя. Наконец, смертельный удар монастырям нанесло и постоянно повторявшееся разорение их венграми и сарацинами. Многие аббатства были разрушены и их монахи разогнаны; там же, где монастыри еще существовали, устав более не соблюдался и монастырский строй исчез так же, как исчез канонический строй белого духовенства, некогда составлявший предмет забот Людовика Благочестивого.
Но когда упадок монашеских учреждений достиг крайнего предела, возникла замечательная религиозная реакция, и заглохшие христианские чувства были внезапно пробуждены несколькими святыми людьми, которые, казалось, восстали из праха св. Бенедикта. Среди людей, объятых страхом скорой кончины мира, снова пробудилось стремление к аскетизму, среди хаоса необузданных страстей опять выступила неодолимая потребность покаяния; повсюду появились учредители орденов, пустынники и кающиеся, такие же фанатичные, как в древней Фиваиде. Миссионеры и мученики направлялись в страны диких славян; государи и тираны стали опять со стенаниями одеваться в монашескую рясу, и только благочестие некоторых людей озаряло своим кротким светом одну из самых мрачных эпох церкви, как непроглядную ночь озаряют мерцающие звезды.
Начало реформ бенедиктинцев было положено во Франции, где в 910 г. Бернон учредил в Клюни свой знаменитый монастырь после того, как герцог Вильгельм
Аквитанский подарил ему для этой цели клюнийскую виллу. Созданный им монастырский орден, в основу которого был положен устав Бенедикта, быстро распространился по Европе. Самого Бернона вскоре превзошел его ученик Одон; это был аббат, отдавший себя проповеди монастырской реформы в разных странах. С той поры клюнийская конгрегация получила над миром преобладающую духовную власть; совершенно справедливо сравнивали эту конгрегацию с позднейшим орденом иезуитов, имевших такое большое влияние при королевских дворах. Система клюнийской конгрегации сводилась тоже к тому, чтобы подчинить весь нравственный мир человечества власти папы. Таким образом, в самые безнадежные времена церкви в ней все-таки не было недостатка в силах, которые могли вдохнуть в нее новую жизнь. Клюнийский орден — это первое звено в длинном ряде духовных воинствующих корпораций, сохранившихся до самого последнего времени.
Пользовавшийся высоким уважением как короля Гуго, так и Альберика Одон много раз бывал в Риме и принимал деятельное участие в заботах Альберика и Льва VII, старавшихся восстановить в монастырях дисциплину. В самом Риме Одону было уступлено в 936 г. аббатство Св. Павла, здания которого представляли развалины, а монахи были в бегах и вели развратную жизнь. Одон привел сюда других братьев, назначил настоятелем над ними Балдуина из Монте-Касино, который уже был реформирован. В 939 г. Альберик передал Одону суппонтинский монастырь Св. Илии в римской Тусции и затем подарил еще для учреждения монастыря свой собственный дворец у церкви Свв. Алексея и Бонифации Таким образом возник монастырь Св. Марии, являющийся памятником этого знаменитого римлянина и поныне существующий на Авентине как мальтийский приорат. Вообще Альберик сделал Одона архимандритом всех монастырей римской области. Сообщающая об этом хроника Фарфы не упоминает ни одним словом о папе, который был отодвинут государем на задний план. Монастыри Св. Лоренцо и Св. Агнесы введением в них клюнийской реформы были обязаны также Альберику. Римский государь зорко следил за состоянием всех аббатств и епископств, находившихся под его властью. К их упадку он не мог относиться безразлично, так как этот упадок имел для него еще более важное значение, чем разорение сельского населения и гибель земледелия, связанные с этим упадком. Сохраняя могущество монастырей и замещая их своими приверженцами, Альберик имел в виду затем с их помощью обуздать высокомерие знати. В 937 г. он оказал милость также монастырю Субиако, подтвердив привилегии, которые были дарованы монастырю Иоанном X; благодаря им монастырь уже обладал castrum sublacense, и судебная власть здесь принадлежала аббату в лице его наместника. За этим же монастырем Альберик утвердил монастырь Св. Эразма в Риме, на Целии, с этой поры навсегда слившийся с Субиако.
Неподалеку находилось еще аббатство Свв. Андрея и Григория; мы упоминаем о нем потому, что к нему относится самая замечательная грамота Альберика. 14 января 945 г. Альберик подарил аббату Бенедикту замок Маццано со всеми угодьями и жившими здесь колонами. Это место, составлявшее семейную собственность Альберика, принадлежала диоцезе Непи, где епископом был брат государя Сергий. По счастливой случайности сохранился список драгоценного пергамента, удостоверяющего этот дар; список подписан всеми членами семьи сенатора римлян. Таким образом, тиран Рима явился ревностным сторонником монашества в его обыкновенной форме, и предание приписывает даже его сестрам учреждение монастыря Св. Стефана и Св. Кириака у S.-Maria in via Lata. Но нигде реформа не была так необходима, как в Фарфе. Это знаменитое аббатство, которое тщетно пытались подчинить своей власти папы, уже не пользовалось больше покровительством императора, так как последнего не существовало; но Альберик признал принадлежащим себе как государю Рима право верховной власти над аббатством.
Мы говорили о разрушении аббатства и теперь продолжим его историю. Фарфа была выстроена вновь аббатом Роффредом; в 936 г. он был убит двумя своими монахами, Камио и Гильдебрандом. Камио, знатный сабинянин, поступил в монастырь, еще будучи юным, и обучался у аббата грамматике и медицине. Свое основательное знакомство с последним искусством ученик вполне доказал, приготовив для своего благодетеля напиток, отравивший его. Получив затем от короля Гуго благодаря подаркам сан аббата, Камио вместе с Гильдебрандом стал вести распутную жизнь и через год поссорился с ним и прогнал его. Тогда Гильдебранд объявил себя аббатом в монастырских имениях марки Фермо, и в Фарфе на несколько лет воцарился раскол. И Камио, и Гильдебранд имели жен. У Камио, жившего с Лиузой, было семь дочерей и три сына, и всех их он обеспечил по-княжески. С не меньшей бесцеремонностью, под видом арендных и меновых договоров, раздавал Камио монастырские имения своим приверженцам и воинам и вел себя в Сабине как государь. Таким же точно образом хозяйничал и Гильдебранд в Фермо. Как-то раз он устроил пиршество в своей резиденции S.-Victoria и пригласил на него своих жен, сыновей, дочерей и рыцарей; когда все пировавшие были пьяны, в замке произошел пожар и истребил те бесчисленные сокровища, которые Гильдебранд похитил из Фарфы. Примеру аббатов следовали и монахи; каждый из них имел наложницу и был с нею повенчан в церкви. Монахи уже не жили более в монастырях, а размещались в виллах и являлись в Фарфу разве только по воскресеньям, чтобы с лукавой улыбкой приветствовать друг друга. Все, что было ценного в Фарфе, они расхищали; даже золотые печати на императорских дипломах исчезали и заменялись свинцовыми; священные парчовые одеяния переделывались на платья для любовниц, а церковная утварь на браслеты и серьги. И такой порядок вещей продолжался целых полстолетия. Альберик решил положить этому конец в Сабине, как только заключил мир с Гуго. Эту богатую провинцию, в которой Одону предстояло много работы, Альберик хотел подчинить Риму. Сначала Альберик послал к Фарфу монахов, чтобы они ввели там клюнийский устав; но Камио отказался принять монахов, а ночью их хотели задушить, так что они должны были бежать назад в Рим. Тогда Альберик в сопровождении войска направился сам в аббатство, прогнал Камио, поместил в монастыре клюнийцев и поручил его попечению монаха Дагобера из Кум, приказав прежним монахам вернуть все, что было ими расхищено. Это было в 947 г. Но уже через пять лет новый аббат был отравлен, и бесчинство с некоторыми перерывами стало снова царить в монастыре. Мы вернемся к нему, говоря об эпохе Отгонов.
Альберику, реформировавшему также монастырь Св. Андрея на Соракте, удалось таким образом распространить свою власть на Сабину. До сих пор эта провинция принадлежала Сполето; по-видимому, она в это время была отделена от него. Именно с 903 г. начинают упоминаться собственные управители Сабины, называвшиеся то герцогом, то графом, то маркизом. Первым управителем отмечен лангобард Ингебальд, муж Теодоранды, дочери римского консула Грациана.
В июле 939 г. Лев VII умер и на его место заступил римлянин Стефан VII; о его управлении история почти ничего не говорит, так как при Альберике папы только подписывали свое имя на буллах. По одному источнику, стоящему особняком, Стефан был изуродован в каком-то восстании и, желая скрыть это оскорбление, не показывался народу. Если это сообщение не более как сказка, оно все-таки дает нам понятие о том, в каком положении были тогда папы.
Стефан VIII был обязан своим саном Альберику; если этот папа, как предполагали впоследствии, был подвергнут жестоким истязаниям приверженцами государя и, может быть, даже по его приказанию, то надо думать, что Стефан был замешан в заговоре против Альберика. Между тем даже в том источнике, в котором говорится о восстании, Стефан не упоминается, и точно так же мы не находим его имени в числе лиц, подвергнутых Альбериком наказанию. Очевидно, что в попытках свергнуть Альберика не было недостатка в Риме. Духовенство, потерявшее свою власть, и честолюбивая знать поддавались внушениям агентов Гуго и склонялись на подкупы. Летописец Сорактский неожиданно подымает завесу, скрывающую от нас все эти события, но говорит лишь очень неопределенно о заговоре, во главе которого стояли епископы Бенедикт и Марий. В этот заговор были посвящены будто бы даже сестры Альберика, так как одна из них, по словам летописца, донесла о заговоре, после чего виновные были наказаны смертью, тюрьмой и бичеванием. Альберик властной рукой усмирил восставших духовных и вельмож; таким образом, пока он жил, ни один папа не решался добиваться светской власти, и наместники Христа бесшумно сменяли один другого на престоле Петра.
По смерти Стефана VIII в 943 г. Альберик назначил папой Марина II. Этот бледный призрак папы просуществовал три года, все время тревожно прислушиваясь к велениям своего государя, без которого он, «кроткий и миролюбивый человек, не решался сделать ни одного шагу». Столь же успешно Альберик боролся с Гуго, который не переставал добиваться императорской короны. Уже в 931 г. Гуго объявил своего юного сына Лотаря соправителем и королем Италии; в 938 г. в расчете укрепить свое положение он женился на Берте, вдове Рудольфа II Бургундского, а на дочери его Адельгейде, ставшей впоследствии знаменитой, женил сына. С византийцами Гуго также старался установить более тесную связь. Но положение его на троне Италии, несмотря на то что все более важные места епископов и графов были заняты бургундцами, было все-таки непрочно. Коварная, тираническая натура Гуго внушала ненависть к себе; ломбардская знать тяготилась им и уже не преклонялась перед его авторитетом, поколебленным неудачными походами на Рим. В 941 г. Гуго снова явился перед Римом и устроил свою главную квартиру у церкви Св. Агнессы. Возможно, что он простоял в этот раз у стен в течение всей зимы. Одон Клюнийский по-прежнему был посредником в мирных переговорах. Ни угрозами, ни силой, ни подкупающими обещаниями Гуго не удалось добиться того, чтобы ворота города были открыты ему. Римляне оставались верны Альберику, хотя и видели, что города и земли их области подвергаются опустошению. Эта безуспешность хищнических набегов Гуго и его подкупов кажется историку Лиутпранду настолько поразительной, что он не находит возможным объяснить сопротивление продажного Рима ничем другим, как только скрытым Божиим предопределением.
Но наконец судьба избавила Рим от Гуго: в Ломбардии вспыхнуло восстание, с которым Гуго уже не мог справиться. Несмотря на все свои старания, он не мог принизить окончательно всю враждебную ему знать. Желая вполне подчинить себе сына Адальберта, Беренгара Иврийского, Гуго женил его на своей племяннице Вилле, дочери Бозона. Беренгару, однако, удалось избежать грозившей ему опасности: он бежал сначала к герцогу Швабскому, а затем к германскому королю Оттону. Удостоверившись впоследствии, что положение Гуго в Италии достаточно поколеблено, Беренгар в 945 г. вернулся назад. Немедленно многие епископы встали на его сторону, Милан открыл ему ворота, и ломбардцы в надежде получить от нового властителя епископства и графства изменили знамени Гуго. Последний послал, однако, в Милан своего сына, общего любимца, и умолял знатных людей сохранить корону хотя бы за этим сыном. Политика итальянцев была такова, что они решили на всякий случай иметь в лице сына Гуго противника Беренгару. Так как Гуго имел намерение увезти в Прованс богатые сокровища королевства, то сам Беренгар от имени собравшихся в Милане ломбардцев довел до сведения Гуго, что они готовы и теперь, как раньше, признавать его королем Италии. Тем не менее Гуго вскоре ушел в Прованс, оставив на несколько злополучных лет своему сыну Лотарю призрачное итальянское королевство.
Последствием этого переворота для Рима был мир. В 946 г. Гуго отказался от всех своих притязаний и предоставил Альберику власть в Риме с его территорией. С той поры государь римлян правил спокойно, а папа так же, как и раньше, покорно повиновался его велениям. В марте 946 г. Марин II умер; ему наследовал Агапит II, римлянин по рождению и человек рассудительный, остававшийся папой почти десять лет. С Агапита папство даже начало возрастать в своей силе, так как между ним и чужеземными землями с этой поры стали снова устанавливаться отношения, чего, по-видимому, не было при предшественниках Агапита. Кроме того, уже готовились события, с наступлением которых в Риме должно было все измениться. Доведенная до крайней степени истощения Италия столкнулось с силой немецких королей, которая на многие столетия связала судьбу Италии с германской империей.
22 ноября 950 г. юный король Лотарь внезапно умер в Турине; была ли причиной его смерти горячка, или он был отравлен Беренгаром, — неизвестно. Со смертью Лотаря бургундская партия пала, а национально-итальянская возвысилась и стала вести политику, которая при Гвидо, Ламберте и Беренгаре I имела такой неудачный исход. 15 декабря Беренгар Иврийский возложил на себя ломбардскую корону, причем велел короновать также и своего сына Адальберта. Таким образом в Италии снова оказались два национальных короля, имевшие в далекой перспективе императорскую корону. Беренгар, конечно, мог желать повенчать своего сына со вдовой Лотаря, чтобы тем привлечь на свою сторону бургундскую партию; но неизвестно, делал ли он ей такого рода предложение. Так как красивая жена предшественника на троне Италии внушала Беренгару опасения, то он 20 апреля 951 г. заключил ее в тюрьму, сначала в Комо, а затем в башне на Гардском озере. Но смелая женщина бежала в Реджио под защиту епископа Адальгарда. Что последний отослал ее в Каноссу, под охрану Аццо и Адальберта, это, вероятно, не больше, как только легенда. Неожиданно затем произошел полный переворот. Адельгейда, ее приверженцы из партии Лотаря, враги Беренгара, более всего миланцы и наконец папа Агапит, который был недоволен и своим зависимым положением в Риме, и тем, что Экзархат и Пентаполис находились во власти Беренгара, — все эти лица вдруг возложили свои упования на Героиню и, вместо того чтобы стремиться к установлению в своей стране национального правления, снова призвали в Италию чужеземца.
Уже блиставший своими воинскими подвигами и являвшийся как бы вторым Карлом Великим по своему королевскому величию и мудрости Отгон двинулся с войском из Германии. При одном его приближении ломбардское войско Беренгара рассеялось. Тогда Оттон предложил свою руку Адельгейде. Брак состоялся в конце 951 г. в Павии, и юная королева Ломбардии, отдавшаяся в сильные руки Оттона, явилась символом покорившейся ему Италии. Отец Отгона, Генрих I, саксонский герцог, ведя жестокую борьбу со славянами, венграми и датчанами, равно как и с государями немецких племен, сумел восстановить восточную франкскую империю и создать могущественное национальное государство. Идея империи, однако, продолжала сохранять свою силу даже и тогда, когда государственная система Карла рушилась. Оттон I, вступивший на германский престол в 936 г., обладал геройскими доблестями и был способен осуществить эту идею. Италия в ту эпоху была раздроблена и беспомощна; но если бы страна эта, далеко превосходившая своими нравами и образованностью полуварваров-немцев, могла в средине X века провозгласить своим королем национального великого государя, каким был Альберик, нет сомнения, что похода Оттона из Германии не последовало бы.
Нам неизвестно, послал ли Агапит свое приглашение Отгону с ведома Альберика; мы склонны думать, что последнему было известно о приглашении, так как Альберик должен был желать падения Беренгара, ибо он не мог не предвидеть, что король Италии возобновит притязания Гуго на Рим. Но последствий похода Оттона не мог предвидеть ни Альберик, ни кто-либо другой. Германский король спускался с Альп, делая вид, что он предпринимает паломничество в Рим, и решив сообразовать свои планы с положением вещей на месте. Уже в 952 г. он желал лично посетить Рим и отправил к папе послами епископов майнцского и хурского, которые должны были условиться с папой о посещении Рима Отгоном и переговорить о многих других, более важных вещах. Это были послы к папе, а не к тирану; но решительный отказ принять Оттона в Риме исходил от Альберика, а такой отказ делает немало чести его энергии. Великому королю было отказано в приеме сенатором всех римлян, и король со своей женой Адельгейдой мирно вернулся в свое государство.
Тогда неожиданно обманутый во всех своих надеждах Беренгар поспешил сдаться герцогу Конраду Лотарингскому, наместнику Оттона в Италии. Он явился вместе со своим сыном на имперский сейм в Аугсбурге и уже как германский вассал получил ломбардскую корону, причем области Вероны и Аквилеи были отделены от союза итальянских земель и по воле короля переданы герцогу Генриху Баварскому, брату Оттона. Удрученным вернулся Беренгар в свое королевство, чувствуя, что отныне над ним висит меч Оттона. Однако происходившие в Германии внутренние раздоры дали Беренгару возможность быть независимым еще в течение нескольких лет. По-видимому, Беренгар избрал Равенну своим главным местопребыванием. Этот знаменитый, но почти забытый город, который уже давно затмили Павия и Милан, снова стал значимым и привлек к себе внимание императоров. До далеких провинций древнего экзархата не достигала рука ни папы, которому Равенна принадлежала по договору, ни Альберика, и итальянские короли мало-помалу отнимали у церкви эти провинции.
В таком положении были дела в Верхней Италии, когда государь и сенатор всех римлян покинул арену истории. Альберик умер в Риме в 954 г. в расцвете своих сил. День и месяц его смерти неизвестны. Судьба была к нему милостива, не дав ему возможности быть личным свидетелем того, как его отчизна снова подпала под императорское иго. Почувствовав приближение своей кончины, Альберик поспешил к Св. Петру (так сообщает летописец сорактский) и здесь, перед исповедальней апостола, взял клятву с знатных римских людей, что они по смерти Агапита изберут папой Октавиана, сына и наследника Альберика. Во всем этом мы не сомневаемся: Альберик своим ясным умом не мог не понимать, что отделение светской власти от папства не может долго продолжаться в Риме. Между тем в папстве при Агапите уже зародилась надежда укрепиться с помощью Германии, и раньше или позже Оттон I должен был стать повелителем Рима. Все это понимал Альберик. Но на что был способен он сам, того продолжать не мог его сын, еще сохранявший в себе много детского и наделенный посредственными способностями. Принудив римлян возложить на сына папскую тиару, Альберик мог надеяться, что, по крайней мере, таким образом сохранит власть над Римом в своей семье.
Если мы примем во внимание, что правление Альберика продолжалось 22 года, в течение которых сменились 4 папы, что оно способно было противостоять серьезным притязаниям церкви, внутренним раздорам, создаваемым привыкшими к безначалию знатью и народом, постоянным нападением могущественных внешних врагов, что, наконец, государственная власть Альберика по смерти его перешла к его юному сыну, мы должны будем отвести этому «сенатору» одно из самых почетных мест среди всех римских граждан Средних веков. С именем Альберика неразрывно связана слава Италии той эпохи; он был истинным мужем, достоин был быть римлянином и вполне заслужил у своего времени титул Великого, который, по-видимому, был дан ему его потомками, гордившимися своим происхождением от такого предка. Род Альберика не угас с ним и его сыном Октавианом, но размножился многими ветвями и в XI веке во второй раз приобрел власть над Римом в лице графов Тускуланских.
