Глава V править
Личная слабость преемников Карла, их жалкие страсти и раздоры из-за монархии, которую окончательно погубила ленная система, значительно подняли в ту эпоху авторитет папы. В лице Николая I священный папский сан явился в сочетании с такой смелостью характера, какой обладали только немногие папы. С внутренними достоинствами Николая I гармонировали его знатное происхождение, благородный внешний облик и образование, поскольку, конечно, оно было возможно тогда; что же касается того счастья, которое дается, властью, то его выпало на долю Николая I столько, сколько не выпадало ни одному папе со времени Григория Великого. Николаю удалось сломить и силу короля, и силу епископов, а ослабленная имперская власть стала пустым призраком после того, как бездетный Людовик отдал всего себя хотя и мужественным, но ничтожным и бесконечным войнам в Нижней Италии. Между тем в папстве уже явилась мысль о всемирной духовной монархии — мысль, которой позднее проникся Григорий VII и которую осуществил
Иннокентий III. Понятие о Риме как нравственном средоточии мира сохранялось в виде предания, которое ничем не могло быть уничтожено. И чем более утрачивала единство и могущество имперская власть, чем меньше оказывалось в ней сил для того чтобы быть политическим центром христианских народов, тем больше приближалось к осуществлению притязание папства стать душой и творческим началом христианской республики, в которой на долю светских властителей оставалось быть только орудиями, подлежащими смене.
Как бы следуя великому историческому призванию, папство, вынужденное обстоятельствами, вдохнуло в римскую имперскую власть новую жизнь; но едва только эта власть была создана, как духовная организация немедленно вступила в тайную борьбу с политической организацией. Если бы римский император как христианский монарх мог править так же, как правили Константин и Феодосии, когда в провинциях всякая автономия была совершенно подавлена, тогда и папа мог бы разделить власть с императором, предоставив последнему тяготы мирского управления и оставив за собой всю сферу духовного управления. Но с ростом человечества в монархии Карла возникло множество отдельных сил, и все они стали во враждебные отношения и к папству, и к имперской власти; этими силами оказались различные национальности, местные церкви, герцоги, епископы и короли различных народов, права и вольности, привилегии и иммунитеты; все эти начала естественного обособления и германской индивидуальности не замедлили объявить войну как политическому, так и духовному строю. Что касается имперской власти, то она была ослаблена этими силами, так как ее единство пока было только еще внешним и ее основу составляли одни только материальные и преходящие условия. Но нераздельное нравственное начало папства, несмотря на поражения, которые постигали его порой, могло овладеть названными силами. Неизменно сохраняясь во все времена и оставаясь неприкосновенным в своем внутреннем содержании, несмотря ни на какие политические перевороты, это начало не переставало одерживать победы над враждебными ему началами власти королевской, епископской и имперской. И такая победа была неминуема, так как в людях утверждалось самой верой, этой единственной неодолимой силой на земле, что начало папской власти есть неземной источник всякой другой власти и что она — та недвижимая ось, вокруг которой вращается духовный мир.
Представление о римской монархии нашло в Николае свое олицетворение.
Можно утверждать, что обладание церковным государством и городом, скрепленное имперской властью, не должно было иметь существенного значения для папства как верховного духовного института; но нельзя не признать, что это обладание было в высокой степени благоприятно задачам папства, так как дало ему драгоценную независимость в местности, имевшей неизмеримо важное значение. Обладание даже большим королевством в какой-нибудь другой стране никогда бы не дало папству той опоры, которую оно приобрело, получив в свое распоряжение эту небольшую страну с городом Римом. При Николае I патримонии св. Петра составляли еще никем не тронутую собственность церкви, и ценность их была неизмеримо велика. Предшественники Николая I основывали города, снаряжали войска и корабли, создали итальянскую лигу, защищали и спасали Рим, и сам Николай I как король правил прекраснейшей страной в мире, простиравшейся от Равенны до Террачины. Утверждают, что он первый из пап короновался тиарой; но последняя была увенчана тройной короной уже при его преемниках, высокомерие которых не знало никаких пределов. Для властной природы такого человека корона не была, конечно чем-то чуждым, но он видел в ней нечто большее, чем символ того светского государства, которым обладала церковь и которое вскоре же было утрачено ею. Мнимый дар Константина сослужил хорошую службу притязаниям пап, и размеры, которых достигли их притязания, основанные на этом дерзком подлоге, показали, как далеко простирались идеи папства вообще. Более важное, однако, значение имели лжеисидоровские декреталии, которые явились выражением этого дарования земель. Эта замечательная выдумка заключалась в том, что было сочинено множество писем и декретов, будто бы писанных древними папами. Все эти письма и декреты были помещены в собрании соборных актов, и автором собрания был объявлен знаменитый Исидор Севильский. Собрание это появилось в средине IX века, и Николай I был первым папой, который воспользовался этими вымышленными письмами и декретами как кодексом папских прав. Благодаря подобному вымыслу церковь наделялась такими привилегиями, которые делали ее вполне независимой от государства. Ставя королевскую власть гораздо ниже папской и по достоинству ниже даже епископской, эти вымышленные акты в то же время возносили папу на такую высоту над епископами, что на него уже не могли распространяться постановления местных соборов. Верховным судьей над всеми митрополитами и епископами признавался папа; его велениям должны были подчиняться эти духовные чины; из-под власти же короля они совершенно освобождались. Словом, за папой декреталиями признавалась диктатура в церковном мире. Николай I нашел в них самое подходящее орудие для борьбы с королями и местными соборами и одержал победу и над теми, и над другими; а император, который хорошо видел опасность, угрожавшую политическому началу, не мог сделать ничего другого, как только оставаться пассивным зрителем этой победы папы.
13 ноября 867 г. великий папа умер, и смерть его произвела глубокое впечатление. Мир дал доказательства этому папе, что питал к нему чувства глубочайшего уважения и изумления, и только приговоренные к отлучению и находившиеся под угрозой такой кары радостно подняли головы, надеясь получить свободу и добиться уничтожения папских декретов.
Выбор римлян остановился на Адриане, престарелом кардинале Св. Марка, сыне Талара, из рода Стефана IV и Сергия II. Находившиеся в городе императорские послы не были приглашены на избирательное собрание и заявили недовольство; его удалось, однако, устранить указанием на то, что таким порядком действии права короны не умаляются, так как конституция предоставляет императору право утверждать избранного, но не требует, чтобы выборы происходили на глазах у послов. Послы удовольствовались этим объяснением, выборы были утверждены императором, и 14 декабря Адриан II был посвящен в папы.
Свое вступление на престол Адриан II ознаменовал дарованием амнистии. Уже к первому совершенному им богослужению были допущены некоторые лица из отлученных его предшественником, и в числе их были, между прочим, кардинал Анастасий, создавший себе такую дурную славу, и Теутгауд Трирский; этому раскаявшемуся грешнику папа назначил для жилья келью в монастыре Св. Андрея на Clivus Scauri. Некоторые прелаты, обвиненные в государственной измене, томились в изгнании; так император отправил в ссылку епископов Непи и Веллетри; отсюда можно заключить, как велика была императорская власть. Адриан убедил императора помиловать этих епископов. Другие римляне из мирян, обвиненные в государственной измене, были заточены на галеры; папа добился и их освобождения. По-видимому, за то время, пока престол св. Петра оставался вакантным, императорским послам были принесены жалобы, — может быть ложные, а иногда и справедливые, — и многим довелось стать жертвами этих жалоб. Уже в то время междуцарствие каждый раз порождало анархию и давало простор тирании сильных. Яркой иллюстрацией такому порядку вещей может служить следующее поразительное событие. Незадолго до посвящения Адриана в город вступил Ламберт, герцог сполетский. Войдя в соглашение с недовольными в Риме, где жило немало могущественных лангобардов и франков, из которых некоторые имели даже герцогский титул, и, может быть, еще не зная, что выбор папы уже утвержден императором, Ламберт отважился на такой шаг, который далеко превосходил его полномочия. Императорская конституция предоставляла герцогу сполетскому право иметь наблюдение за выборами нового папы, и, по-видимому, в эту эпоху герцогу сполетскому вообще придавалось значение вице-короля в римских делах. Но Ламберт, вступив в беззащитный город, вел себя в нем как завоеватель. Он конфисковал у знати имения и продавал или дарил их франкам, грабил церкви и монастыри и дозволил своим воинам уводить из города и его окрестностей римских девушек. Проделав все это, Ламберт покинул город. Тогда папа отправил германскому императору письмо с изложением своих жалоб и отлучил от церкви всех тех лангобардов и франков, которые призваны были Ламбертом и принимали участие в грабеже города. Это нападение Ламберта на Рим возвестило о близком распаде империи Каролингов и наступлении той эпохи, когда Италия была охвачена ужасными смутами, герцоги вели между собой войны из-за обладания Римом и в самом городе свирепствовала борьба партий — той эпохи, к изложению которой нам предстоит вскоре перейти.
В то время Людовик находился в Южной Италии. Еще раньше он обратился ко всем итальянским вассалам с воззванием, в котором призывал их напасть на сарацин в Бари и намеревался именно теперь начать свой поход из Лукании. Там и получены были Людовиком жалобы римлян; но, по недостатку ли времени или просто по нежеланию, он не наказал Ламберта низложением с престола, сделав это только в 871 г. и уже по другим мотивам.
Тяжкие испытания постигли Адриана II в первое время его правления. Его враги, приверженцы умершего папы, завидовали избранию Адриана в папы и распространяли слухи, будто он по трусости имеет намерение отменить декреты своего предшественника, благодаря которым папская власть приобрела такое огромное значение. Адриан поспешил опровергнуть эти слухи; чтобы успокоить римских патриотов, он объявил им, что никогда не покинет пути, которым шел Николай I, и затем окончательно привлек их на свою сторону, когда совершил публичное моление о Николае I и торжественно признал все его декреты; кроме того, Адриан II приказал также довести до конца постройку базилики, начатой Николаем I. Но, умиротворив таким образом друзей своего предместника (oт термина «местоблюститель» — Прим. ред.), Адриан II возбудил против себя его врагов, давших Адриану двусмысленную кличку Николаита.
Особенно деятельными членами противной Адриану партии, опиравшейся на франков, были кардинал Анастасий и его брат Элевтерий, люди знатного происхождения, сыновья богатого епископа Арсения, который не мог примириться с тем, что его сыну, отлученному от церкви еще Львом IV, Николай I помешал стать папой. Будучи до перехода в духовное звание женатым, Адриан имел дочь и, ставши папой, сосватал ее за одного знатного римлянина. Но Элевтерий, движимый ли чувством любви к девушке или охваченный чувством мести к ее отцу, похитил невесту и вступил в брак с нею. Оскорбленный папа, не имея возможности сам наказать могущественного вельможу, скрывавшегося в своем неприступном дворце, обратился к императору, умоляя его прислать своих послов для суда над преступником В то же время поспешил в Беневент и отец Элевтерия, чтобы склонить подарками на свою сторону корыстолюбивую королеву, но был неожиданно настигнут там смертью. Наконец прибыли в Рим императорские послы; это привело Элевтерия в такую ярость, что он заколол и дочь папы, и ее мать Стефанию, добровольно или по принуждению последовавшую за дочерью. После того убийца был схвачен императорскими людьми и обезглавлен.
Удрученный всем этим, несчастный Адриан II созвал собор. Анастасий, которого не без основания считали участником в преступлении брата, снова был отлучен от церкви, и ему было объявлено, что он будет предан анафеме, если не удалится от города более чем на 40 миль или позволит себе исполнение каких-нибудь церковных обязанностей. Кардинал получил этот декрет 12 октября 868 г. в базилике Св. Пракседы и дал клятву подчиниться произнесенному над ним приговору. Описанные события показали, до какой степени дух своеволия овладел римской знатью. Еще сдерживаемая в то время авторитетом императора, эта знать неизбежно должна была захватить в свои руки папский престол, когда императорская власть перестала существовать в Риме.
Адриан II продолжал действовать в том же самом духе, в каком действовал Николай I. Церковная история прославляет твердость, с которой Адриан II вел борьбу против епископов, не желавших покориться авторитету папы; мы лишены, однако, возможности хотя бы даже мимоходом остановиться на знаменитом восьмом вселенском соборе, который происходил в 869 г. в Византии под председательством папского легата и на котором декреты Николая I о низложении Фотия были снова подтверждены.
С другой стороны, государи своей внутренней слабостью не переставали содействовать возрастанию могущества пап. Орудие борьбы, которым располагали последние — отлучение от церкви, — оказывалось все более и более могучим. Своей роковой страстью к Вальдраде Лотарь пробил глубокую брешь в том престиже, которым была окружена королевская власть; Николай смело проник в эту брешь, и с такой же твердостью шел по ней Адриан. Восстановленная в своих правах жены и королевы несчастная Теутберга была вскоре же после того снова прогнана мужем и бежала к королю Карлу Лысому. Она объявила папе Николаю, что решилась отказаться от брака с государем, который поступает как тиран и намерена искать спокойствия своей душе в монастыре; но эта жертва догмы была обречена, по-видимому, на нескончаемые муки. Папа отказал дать ей развод, говоря, что он мог бы сделать это только при условии, если бы и нарушитель брака, Лотарь, также отказался навсегда от права вступить в новый брак. Николай отлучил Вальдраду от церкви, а Лотарю написал гневное письмо, в котором грозил ему той же карой.
Сильный только в своей слабости к женщине король безропотно покорился этому унижению и просил папу дозволить ему для оправдания явиться лично в Рим; но Николай отказал королю и в этом. По смерти Николая Лотарь обратился с той же просьбой к его преемнику, надеясь склонить его на свою сторону, и, по-видимому, Адриан изъявлял согласие на поездку короля в Рим. В то же время Лотарь обратился к посредничеству императора. Извещая его о своем приезде, Лотарь просил императора помочь ему добиться от папы развода с Теутбергой и права на вступление в брак с Вальдрадой. В июне 869 г. Лотарь прибыл в Равенну. Послы Людовика, который в это время был занят осадой Бари, старались объяснить Лотарю, что он не должен ехать дальше, так как таким образом он только еще более затруднит положение императора; но ослепленный страстью король думал об одном — о том счастье, которое ждало его в объятиях Вальдрады и за которое он готов был отдать все сокровища своего королевства. Он спешно продолжал свой путь и, прибыв к фату, мольбами и подарками добился того, что его сторону приняла императрица Энгельберга. Тогда император потребовал, чтобы Адриан прибыл в Монте-Касино; туда же отправилась вместе с Лотарем и Энгельберга. Здесь Лотарь осыпал папу подарками, но мог добиться от него очень немногого: 1 июля 869 г. папа только допустил Лотаря к причастию после того, как вероломный король торжественно поклялся, что с той поры как Вальдрада была отлучена от церкви, он не знал этой женщины. Затем Энгельберга вернулась к своему мужу, папа отправился в Рим, а Лотарь, утративший всякий стыд, следовал за папой по пятам. Вступление короля в город было так же позорно: ни один священник не вышел навстречу королю. Прокравшись тайком со своей свитой в базилику Св. Петра и никем не приветствованный, король разместился затем в ближайшем дворце, в котором не было ни одной прибранной комнаты. Затем папа отказал королю в служении для него обедни и пригласил его только к своему столу в Латеран; на богатые же королевские подарки иронически ответил тем, что, в свою очередь, подарил королю одеяние, называвшееся aena, пальму и ферулу. Малодушный король не был, однако, огорчен всем этим и, покинув Рим, продолжал свой путь через Лукку; здесь он и его приближенные заболели летней лихорадкой, и по приезде в Пьяченцу 10 августа он умер. В этой смерти народ усмотрел небесное возмездие, которое было ниспослано на короля за его ложную клятву и распутство.
По смерти Лотаря его земли были захвачены Карлом Лысым и Людовиком немецким; это дало папе случай выступить против них как против разбойников, тем более что император, обделенный при таком захвате земель, сам просил папу о посредничестве в этом деле. В ту пору Людовик был совершенно поглощен войной с сарацинами в Нижней Италии. В 871 г. ему наконец удалось занять Бари и взять в плен султана. Участие греков в таком важном предприятии было ничтожно, и победа Людовика разожгла в них зависть; Василий прислал Людовику презрительное письмо, в котором, между прочим, отказывал ему в титуле базилевса и насмешливо называл его «riga». Ответ Людовика на это письмо в высшей степени замечателен. Мы приведем его, чтобы установить представление той эпохи о Римской империи и показать, что святость императорского сана, по собственному признанию самого императора, уже ставилась тогда в прямую зависимость от помазания императора рукой папы.
«Наши дяди, — так писал Людовик, — знаменитые короли, признают в нас императора, хотя они и старше нас годами и не чувствуют к нам никакой зависти, так как они чтут помазание и посвящение, которыми через возложение на нас рук папы и его молитвы, по воле Божией, нам дарована власть над Римской империей. Царство Отца, Сына и Св. Духа едино, и церковь составляет на земле часть этого царства, управление же ею Бог возложил ни на тебя, ни на меня в отдельности, а на нас обоих вместе, и мы должны сохранить ее единой». Далее идет речь о том, как перешла к королям франков императорская власть: «Мы получили ее от нашего деда, но не узурпацией, как ты полагаешь, а волею Бога, решением церкви и первосвященника, через возложение его рук над нами и помазание. Ты говоришь, будто мы должны называться императорами франков, а не римлян, но ты должен знать, что если бы мы не были римскими императорами, мы не могли бы быть и императорами франков. И это имя, и этот сан мы получили от римлян, среди которых впервые засияло это величие, а с ним к нам перешли и божественное управление народом и городом, защита и возвеличение матери всех церквей, давшей роду наших предков сначала королевскую власть, а затем императорскую. Государи франков назывались сначала королями и уже после императорами, именно те из них, над которыми папой было совершено миропомазание. Так наш прадед Карл Великий первый из нашего племени и рода был помазан папой и, в силу дарованной ему тем благодати, был провозглашен императором и помазанником Божиим, между тем как другие нередко достигали императорского сана помимо божественного воздействия и посредничества папы, будучи избраны только сенатом и народом. Были и такие, которые даже не избирались, а возводились на императорский престол солдатами или овладевали императорским скипетром Рима другими способами. Но если ты осуждаешь действия римского папы, то порицай уж и Самуила, который, отвергнув Саула, им самим раньше помазанного, нашел нужным помазать на царство Давида».
Проведя эту искусную параллель между отвергнутым Саулом, или греческим императором, с одной стороны, и Давидом, или франкским королем, — с другой (надо вспомнить, что Карл Великий любил, чтоб его называли Давидом), Людовик в заключение писал византийцу: «Мы приобрели Римскую империю благодаря нашему православию, греки же утратили ее в силу своего неправославия; они покинули не только город и столицу империи, но и римский народ, забыли даже его язык и ушли на чужбину».
Талантливо составленное одним духовным лицом письмо это представляет со времени Карла Великого самый ценный документ по вопросу о значении Римской империи. Опираясь на прошедшее, это письмо целым рядом исторических соображений приводит к ясному заключению. Нарушение законного порядка престолонаследия — со стороны Давида по отношению к Саулу — искупалось милосердием Божиим, действовавшим через посредство верховного представителя религии. Миро, которое изливалось на голову императора, исходило из того же источника, из которого получил благословение и мажордом франков, когда он похитил корону у Меровингов; права, обоснованные легитимностью, исключали возможность существования всяких других прав, политических и фактических. Поэтому эти другие права и были устранены волею Божией. Правда, Людовик еще называет римлян вообще источником императорской власти, но не придает этому в действительности такого значения и, уже не думая вовсе о выборах, производимых народом или сенатом, постоянно возвращается как к решающему моменту к суждению церкви и к помазанию папой. Такая точка зрения вытекала, однако, отчасти и из политики самих императоров, которые охотнее ставили свой сан в зависимость от посвящения их папой, т. е. от Бога, чем от избрания их вассалами, которые становились все непокорнее, страстно желали подчинить себе императорскую власть и старались ослабить и раздробить империю Карла, чтобы на ее развалинах создать свое собственное могущество. И с той поры императорская власть стала неразрывной с помазанием, совершаемым папами, а последние могли смело объявить, что власть эта, как лен, может быть дарована одной только их первосвященнической властью.
Неслыханное насилие, совершенное в том же 871 г., показало, впрочем, насколько уже успела утратить в своем величии императорская власть. Победитель Бари, спасший Южную Италию от сарацин, направился со всей своей богатой добычей в Беневент, а разрозненное войско занялось покорением возмутившихся городов. В Беневенте своим надменным обхождением и грабежами Энгельберга, знать, сопровождавшая Людовика, и его воины привели жителей в раздражение. Тогда Адальгис, прельстившись дорогой добычей, доставшейся Людовику от сарацин, задумал смелый план; имея основание опасаться гнева Людовика, которого он уже не раз оскорблял своим неповиновением, и, как все государи Южной Италии, признавая очень неохотно власть императора, Адальгис решил овладеть им. Нападение было сделано в августе во дворце Адальгиса. Три дня продолжалась дикая борьба, кончившаяся тем, что император, его жена и все франки были взяты в плен. Адальгис отнял у пленных все их сокровища, продержал их в заточении больше месяца и затем взял с Людовика клятвенное обещание в том, что он никогда не вступит с войском в герцогство беневентское и никогда не станет мстить за совершенное над ним насилие. Уже после всего этого и напуганный высадкой сарацин у Салерно Адальгис возвратил пленникам свободу. Императорская власть была таким образом унижена и оскорблена собственными вассалами империи. Весть об этом позорном событии произвела страшный переполох; она разнеслась повсюду, и стихотворцы распевали по улицам песню о плене императора; полагали даже, что император уже умер.
Горя желанием отомстить за нанесенную обиду, но в то же время связанный клятвой и довольный, что удалось избежать еще худшей участи, император собрал свои войска, вступил в Сполето, где лишил Ламберта его сана и направился затем в Равенну. На следующий, 872 г., в Духов день Людовик прибыл в Рим. Встреченный со всеми почестями папой в Латеране, император заявил ему о своем желании быть освобожденным от клятвы, которая была вынуждена у него в Беневенте, и это желание было исполнено перед собранием духовенства и знатных лиц. Воспламененные речью Людовика те из присутствовавших, которые еще оставались верны Людовику или императорской власти, были увлечены воспоминаниями былых времен. Римский сенат, заседавший, конечно, не на развалинах Капитолия, а в базилике Латерана или Св. Петра, объявил Адальгиса врагом республики и приговорил его к изгнанию. Но, в общем, все втайне торжествовали, видя ослабление императорской власти. Римляне и итальянцы, герцоги, епископы и графы, папа, сарацины и норманны — все усердно стремились к тому, чтобы низвергнуть императорскую власть, и, когда наконец это свершилось благодаря также быстрому упадку династии Карла, для Рима и папства наступило самое ужасное время: папы внезапно Утратили все свое могущество и подверглись глубочайшему унижению.
В ту эпоху церковь была, однако, счастлива тем, что один за другим сменяли друг друга папы, все такие же мужественные, как и те, благодаря которым Рим был освобожден от византийского ига. Тогда как трон Каролингов замещался все более и более слабыми правителями, на престол Петра всходили люди, бесконечно превосходившие этих правителей своими дипломатическими способностями, твердостью и энергией.
Адриан II умер, и в папы был посвящен 14 декабря 872 г. еще более выдающийся муж Иоанн VIII, сын Гундо, римлянин, но происхождения, может быть, лангобардского. Немного лет спустя скончался и император Людовик II, последний из Каролингов, которому еще был присущ деятельный ум и который был способен еще задаваться планами, достойными империи. Отдав многие годы своей жизни упорной и достойной борьбе, имевшей целью спасти Южную Италию от сарацин и объединить королевство, но, будучи не в силах бороться с внутренним разложением, к которому неизбежно должны были привести феодальное начало и иммунитет епископов, Людовик II умер 12 августа 875 г. около Брешии и был погребен в церкви Св. Амвросии в Милане. Это был первый император Средних веков, который вступил в роковой лабиринт Италии и погиб в нем, сам став почти итальянцем. Его смертью был закончен известный период в истории империи; с этого момента империя утратила свою силу и значение и стала игрушкой в руках папы и итальянской знати, а Италия впала в то противоречие, которое длится до наших дней и вследствие ее географического положения делает ее яблоком раздора между Германией и Францией.
Кроме дочери Эрменгарды, Людовик не имел наследников. Его дяди, Карл Лысый французский и Людовик немецкий, стремились каждый к обладанию Италией и императорской короной. Имперский сейм, созванный в сентябре в Павии вдовой императора, склонявшейся в пользу немецкой партии, не привел ни к какому результату. Предстояло решать вопрос оружием. Сыновей Людовика, Карла Толстого и Карломана, поддерживал могущественный маркграф Беренгар Фриульский, который по матери своей Гизеле приходился родным внуком Людовику Благочестивому. Чтобы бороться с дядей, оба сына Людовика один за другим перешли через Альпы, но частью золотом, частью обманом Карлу удалось убедить своих племянников отказаться от их замысла. Императорская корона была уже обещана папой этому ничтожному государю. Еще при жизни Людовика II, силы которого Рим боялся и успел почувствовать ее на себе, церковь возлагала надежды на Францию, и Адриан тайно обещал Карлу Лысому возложить корону на него по смерти императора, а не на какого-либо другого государя. Мысль о передаче короны королю германского происхождения была еще далека или, может быть, казалась опасной ввиду слишком близкой связи Италии с Германией; поэтому Иоанн VIII не задумался стать на сторону французской партии как более сильной и дававшей ему надежду на деятельную помощь в борьбе с знатью Рима и страшными сарацинами. Через Формоза, епископа г. Порто, Гадерика, епископа г. Веллетри, и Иоанна, епископа г. Ареццо, он пригласил Карла приехать в Рим для коронования, и Карл поспешил последовать этому приглашению. 17 декабря 875 г. состоялась торжественная встреча в базилике Св. Петра, а в Рождество Карл был коронован. Папе и римлянам, подавшим за него голос, Карл заплатил такие огромные денежные суммы, что его германские враги сравнивали его с Югуртой, подкупившим продажный римский сенат.
В противоположность своим предместникам, не наследуя отцу на престоле и не будучи избран имперским сеймом, Карл должен был унизиться до заискивания У римских знатных людей и просить их признать его кандидатом на императорскую корону, а папа имел смелость публично назвать римского императора своим собственным созданием, притом в таких выражениях, каких еще никто никогда не слыхивал. Нам не вполне известен договор, заключенный Карлом Лысым с церковью. Сделанные им уступки должны были быть великими, так как корона была получена им из рук папы и только по его милости. Но если бы эти уступки ничтожного государя имели такое же действительное значение, как привилегии, дарованные полновластным императором Людовиком Благочестивым, они, без сомнения, были бы выдающимися актами в истории папства.
С Карлом Лысым величие империи глубоко пало, папская же власть высоко возросла. Конституции Карла Великого и Лотаря потеряли свое значение для Рима; права императорской власти были утрачены и обратились в пустой звук; сан императора стал игрушкой в руках пап и могущественных феодалов, и скоро наступило время, когда итальянские графы могли щеголять в короне Карла, будучи вассалами его же империи.
Новый император оставался в Риме только до 5 января 876 г. Затем в сопровождении папы Карл поспешил в Павию и здесь в собрании епископов и знатных людей королевства Италии был не только утвержден в сан императора, но еще избран королем Италии и коронован Анспертом, архиепископом миланским, между тем как предшественники Карла делались королями Италии по решению императора и общеимперского сейма. Таким образом, избрание Карла Лысого явилось вообще поворотным пунктом в истории Италии; в этом избрании сказалось, с одной стороны, могущество папы, епископов и итальянских вельмож, достигшее чрезвычайных размеров, с другой — национальное чувство, уже сложившееся в Северной Италии. Король возложил управление итальянскими делами на герцога Бозона, на сестре которого, Рихильде, он женился, а сам направился во Францию, где он также должен был быть провозглашен императором. Имперский сейм происходил в Понтионе в июле. Карл явился на сейм в роскошном византийском одеянии и как вассал получил от легатов папы золотой скипетр.
Подчинив себе императорскую власть, Иоанн VIII вернулся из Павии в Рим, где его присутствие оказывалось необходимым отчасти ввиду сарацин, угрожавших нападением, отчасти ввиду враждебного настроения городской знати. Вслед за победой над империей наступила полная анархия; той императорской власти, которая оберегала папство, уже не существовало больше; таким образом победа над империей довольно скоро стала вместе и тяжким поражением для папства. В истории редко встречаются примеры такой злой иронии судьбы над честолюбивыми замыслами людей, какая выпала на долю римских пап того времени. В городе существовала сильная германская партия, имевшая сношения с вдовой императора, с Беренгаром Фриульским, Адальбертом Тусцийским и маркграфами сполетским и камеринским. Избрание Карла императором не совпадало с интересами этой партии, стремившейся вообще к независимости и являвшейся для папы источником постоянной тревоги. Нравы этих знатных людей вполне соответствовали грубому характеру той эпохи; но если мы примем во внимание, что их же единомышленником был и епископ Формоз, который всеми своими современниками прославляется как святой человек, то мы должны будем усомниться в справедливости того, в чем обвинялась эта знать.
Формоз, епископ Порто, обративший на себя внимание своей миссией в стране болгар и выдававшийся среди духовенства своими способностями и познаниями, возбудил к себе ненависть в подозрительном папе и во многих кардиналах. Будучи раньше отправлен послом к Карлу с приглашением прибыть в Рим для коронования, Формоз принял на себя это посольство, вероятно, или по принуждению, или из осторожности, не желая обнаруживать своих симпатий к германской партии. Возможно, что его опасались как претендента на папскую корону, так как он был влиятельным членом сильной партии. По неизвестным причинам Формоз покинул свое епископство в Порто, и на этом основании его обвинили в том, что он был в заговоре с римлянами против императора и папы. Знатные люди Рима составляли могущественную семью родственных между собою лиц. В числе их были генералы милиции, министры двора, номенклатор
Григорий, его зять Георгий и дочь Константина, секундицерий Стефан и magister militum Сергий. Чтобы жениться на Константине, Георгий убил свою жену, племянницу Бенедикта III, и благодаря влиянию своего тестя и подкупу судей остался свободен от всякого наказания. Сергий, племянник великого папы Николая I, следуя примеру короля Лотаря, также прогнал от себя свою жену и вступил в открытую связь со своей франконской любовницей Вальвизиндулой. После выборов императора и с возвращением в Рим папы все эти преступные люди принуждены были покинуть город в то самое время, когда в окрестностях Рима, вплоть до его ворот, разбойничали сарацины. Покидая город, Георгий и Григорий сначала ограбили Латеран и другие церкви, а затем отворили ночью ворота Св. Панкратия и бежали искать убежища в герцогстве сполетском. Это дало папе основание обвинять беглецов в том, будто они имели намерение впустить магометан в Рим. 19 апреля 876 г. был созван собор в Пантеоне, и папа по прочтении обвинений объявил, что он отлучает от церкви бежавших римлян, и в том числе епископа Формоза, если они не вернутся к назначенному времени. Так как никто из бежавших не явился назад, то приговор был приведен в исполнение, а Формоз, кроме того, был лишен и своего епископства, и духовного сана. Едва ли может подлежать сомнению, что Формоз и бежавшие из города римляне имели сношение с маркграфами сполетским и камеринским и с Адальбертом Тусцийским, под защитой которых они позднее появляются; но их изменнический договор с сарацинами не представляет ничего правдоподобного; по крайней мере Формоза следует считать непричастным к такому договору.
В 876 г. магометане проникли в римскую область; они разграбили Сабину, опустошили Лациум и Тусцию и несколько раз появлялись у ворот Рима. Монастыри, имения и domuscultae, на устройство которых была потрачена такая масса труда, все были разорены до основания; колоны предавались смерти или уводились в рабство, и римская Кампанья обратилась в пустыню, в которой царила лихорадка. В письмах Иоанна, которые он писал в 876 и 877 гг. к Бозону, к Карлу Лысому, к императрице Рихильде, к епископам империи, слышатся те же стенания о бедствиях Рима, которые раздавались во времена лангобардов при Григории; но воины Магомета были более лютыми врагами, чем воины Агилульфа. Город мог только с большим трудом укрыть и прокормить стекавшиеся в него толпы сельских жителей, монахов и духовенства церквей, обращенных в развалины. «Города, крепости и села уничтожены вместе с их жителями; епископы разогнаны; в стенах Рима ищут приюта остатки совершенно беззащитного народа; за стенами города все разорено и обращено в пустыню, и — да спасет нас от этого Бог — остается погибнуть только городу. Вся Кампанья лишена своего населения; и мы, и монастыри, и другие благочестивые учреждения, и римский сенат оставлены без средств к существованию; окрестности города опустошены до такой степени, что в них нельзя уже найти ни одной живой души, ни взрослого человека, ни ребенка». Так писал Иоанн Карлу Лысому, в котором теперь, при крайней нужде, он желал найти могущественного императора, и молил его о помощи, «повергаясь на землю перед его величием». Тем не менее Карл, давший при короновании клятву защищать город своей императорской рукой, предоставил его мечу сарацин.
Теперь вся Италия почувствовала, как много потеряла она со смертью воинственного Людовика II, так как политические условия юга благоприятствовали завоевания арабов. Религия не была преградой для сношений и даже союза между арабами и южноитальянскими государями. Уже при Людовике II эти государи ради своих интересов пользовались услугами неверующих, и император громко жаловался, что Неаполь стал вторым Палермо и второю Африкой. Вступать в соглашение с сарацинами побуждали итальянских государей одинаково и торговые интересы, и желание найти союзника в борьбе между собой и с императорами Востока и Запада. Кроме того, этим государям были известны замыслы римской церкви, которая мечтала о приобретении патримоний в Неаполе и Калабрии, заявляла притязания на Беневент и Капую и, пользуясь смутой, господствовавшей в Италии, приобретала в ней земли. Владея после падения Бари одним Тарентом, сарацины двинули на Италию новые флоты; когда же со смертью императора-победителя исчез главный оплот, сдерживавший сарацин, они принудили Неаполь, Гаэту, Амальфи и Салерно не только заключить мир, но и соединиться с ними в набегах на побережья церковного государства и Рима. Единственным энергичным противником сарацин теперь был папа Иоанн. Его деятельность должна была пристыдить королей и покрыла его самого воинской славой. Такой человек, по справедливости, достоин был править Римом. Имея против себя ужасную лигу, располагавшую, как говорили, ста кораблями, Иоанн не пал духом и посылал Карлу Лысому письма, в которых настоятельно просил о помощи. Карл отправил к папе Ламберта Сполетского, которому в 876 г. было возвращено герцогство, и его брата Гвидона с тем, чтобы они сопровождали папу в Неаполь и Капую и помогли ему расстроить лигу. Однако государи эти были сомнительными помощниками. В начале 877 г. Иоанн сам поспешил в Неаполь, и здесь просьбами и угрозами ему удалось достигнуть того, что Гвайферий Салернский отказался от союза с сарацинами. Далее папа вел переговоры с Амальфи, который в то время уже был цветущим торговым городом и управлялся выборным герцогом или префектурием; тогда эту должность занимал Пульхарий. Наконец, папа искал помощи еще у греческих адмиралов — Григория и Феофилакта, прося их прислать корабли в гавань Тибра.
Даже Григорий I, когда он был тесним лангобардами, не обнаружил большей энергии; но Иоанн вдобавок располагал гораздо более значительными средствами. Он сам вооружил римские суда, и свет впервые увидел, правда, небольшой, но все-таки собственный папский флот. Эти военные корабли, как и при Велизарии, еще назывались дромонами; они имели обыкновенно в длину 170 футов, были снабжены каждый двумя башнями, одной возле носа, другой у кормы, и военными машинами для метания, зажигания и абордажа и приводились в движение ста веслами, которыми гребли галерные рабы, тогда как морские солдаты помещались в середине корабля и в башнях. Обладание этим маленьким флотом, стоявшим в Порто, преисполнило папу гордостью, и он с торжеством писал императрице Энгельберте, что теперь он уже не нуждается в гаэтанцах и может сам защитить себя. Но в Неаполе старания Иоанна не имели успеха, так как Сергия II не удалось склонить к отказу от выгодного для него союза с арабами. Тогда папа отлучил от церкви Сергия и его город, двинул на него Гвайферия с войском и без всякого колебания приказал отрубить головы 22 пленным неаполитанцам. После того он вернулся в Рим. Но, узнав, что берега Фонда и Террачины опустошены сарацинами, папа пробыл в городе только пять дней, а затем вышел с флотом из Порто в море; у мыса Цирцеи он настиг магометан, отбил у них 18 кораблей, освободил 600 христиан, обращенных в рабство, и уничтожил большое число неприятеля. Это был первый случай, когда папа выступал в борьбу как адмирал. Одержав победу над неверными, Иоанн направил свои помыслы на раздираемые смутой земли южноитальянских государей в надежде подчинить папскому престолу и эти земли.
Имея в виду образовать лигу государей, Иоанн поспешил отправиться в Траэтто, принадлежавший церкви, и в это же время греческий флот нанес сарацинам в неаполитанском море еще большее поражение. Между тем в Неаполе папа старался поддержать революцию. Здесь захватил Сергия его брат, епископ Афанасий, вырвал у него глаза и в таком виде отправил в Рим, где по приказанию папы Сергий был заточен в тюрьму, в которой он и умер. К этому братоубийству, совершенному епископом, папа отнесся как к счастливому случаю, а убийца получил обещанные ему деньги и хвалебное послание. Так политические интересы государства столкнули папу-правителя с той, нравственно не совмещавшейся со светской властью стези апостольских добродетелей, по которой папе как пастырю надлежало идти.
Но вскоре, весной 878 г., наступили события, которые принудили Иоанна бежать во Францию и расстроили его планы относительно Нижней Италии. Прежде чем покинуть Рим, Иоанн должен был откупиться от сарацин: он обязался платить им как ежегодную дань 25 000 манкузов серебра. А незадолго до этого Иоанн заключил с амальфийцами договор, по которому они обязывались за ежегодное вознаграждение в 10 000 mancusi охранять своими судами берега на протяжении от Траэтто до Чивита-Веккии. Однако пока Иоанн оставался в Риме, республика не думала приступать к исполнению договора, и Иоанн был недоволен этим. По возвращении из Франции, в 879 г., папа увидел, что он был обманут. Безбожный Афанасий, оставаясь епископом, стал также и герцогом неаполитанским и таким образом в малом виде представлял собой того же папу. Следуя примеру своего брата Сергия, Афанасий не постеснялся вступить в союз с неверными, чтобы иметь защиту от византийского императора, с которым папа тогда был в мире. Напрасно Иоанн ездил снова в Гаэту и Неаполь и раздавал там золото: предателя не устрашило даже отлучение от церкви. Точно так же обманут был папа и амальфийцами: эти хитрые купцы, получив 10 000 золотом, объявили, что им следует по договору 12 000, и по-прежнему не посылали своих судов для защиты берегов, с сарацинами же обходились как с союзниками. Иоанн отлучил от церкви и амальфийцев. Едва ли каким-либо другим папой было объявлено столько отлучений от церкви, уже ставших обычным оружием в Латеранском арсенале.
С той поры положение Нижней Италии, как лангобардской, так и греческой, стало ухудшаться с каждым годом; сарацины и греки грабили эту богатую страну и нередко вели борьбу с Салерно под одним знаменем с неаполитанцами. Пандульф Капуанский, принужденный признать верховную власть папы, призвал в свою истерзанную страну магометан. Таким образом боязнь, которую внушали католическим государям политические замыслы папы, была одной из самых существенных причин, давших возможность сарацинам укрепиться в Нижней Италии. Изучая историю этой страны в ту эпоху, нельзя не прийти в совершенное смущение от царивших тогда ужасных интриг, изощренности в обмане и животной дикости людей.
Призванные Афанасием как союзники против Рима и греков арабы подошли к Неаполю и разместились у Везувия. В 881 г. они уже окончательно водворились здесь и заняли Агрополис близ Пестума; точно так же призванные герцогом Доцибилом Гаэтанским, искавшим у них помощи против папы, они расположились сначала лагерем около Итри, а затем основались на правом берегу Лириса или Гарильяно, неподалеку от развалин тех самых Минтурн, в болотах которых некогда скрывался бежавший Марий. Построив здесь большую крепость, арабы держались в этом ужасном разбойничьем гнезде в течение целых 40 лет и отсюда совершали свои набеги на прекрасную Кампанью, убивая и грабя население. Таким образом были сожжены и на долгие годы обращены в развалины знаменитые монастыри Монте-Касино и Св. Винцента при Вультурне, некогда бывшие цветущими культурными центрами.
Что касается Рима, то памятником, свидетельствующим о тяжелом гнете над ним сарацин, остались только письма Иоанна. Другой великий памятник, созданный этим папой ввиду той же опасности, которую представляли сарацины, погиб. А именно Иоанн VIII возвел вокруг базилики Св. Павла такую же стену, какою Лев IV оградил базилику Св. Петра. Ближайший скалистый холм представлял превосходное место для возведения укрепления; возможно, что папа построил здесь крепость, а весь пригород окружил стеной, воспользовавшись, вероятно, портиком, который вел в церковь от ворот. Огражденному этой стеной пригороду папа дал название «Ioannipolis». От этого замечательного сооружения не осталось ни малейшего следа. Ни один летописец не упоминает о постройке города Иоанна, и сведениям о нем мы обязаны только копии с надписи, которая была начертана на одних воротах этого нового сооружения:
Эта стена служит к спасению и ворота ее неприступны; они закрыты для нечестивых и открыты верующим. Войдите, знатные люди, и вы, старцы и юноши простого звания, войди весь христианский народ, ищущий св. храма. Его с благоговением соорудил служитель Господа Иоанн, который отличался возвышенным духом и великими достоинствами. Прозванный по имени папы Иоанна VIII, досточтимый город зовется Иоаннополисом. Да сохранят навсегда св. Ангел Господень и апостол Павел ворота от злого врага. Красуясь, возвышаются они среди далеко раскинувшейся стены, и радостно строил их папа апостольского престола Иоанн, дабы по смерти его самого Христос умилосердился над ним и отверз ему врата Небесного Царства.
