Глава IV
правитьКогда по смерти Льва IV приступили к избранию нового папы, в Риме возникли крупные волнения. Большинство римлян избрало папой кардинала церкви Св. Каликста, Бенедикта, и он в торжественной процессии был отведен в Латеран. Духовенство и знать подписали избирательный декрет, чтобы затем, «согласно древнему обычаю», представить его на утверждение императорам. Епископ Николай из Ананьи и magister militum Меркурий должны были доставить декрет императорам. Но на пути к ним Арсений Игувинский внушил послам иное направление мыслей. Он был приятелем того кардинала Анастасия, который был низложен Львом IV, но сохранял еще свое могущественное влияние, добивался сам папской короны и имел в Риме своих сторонников. На его же сторону переманил Арсений послов, и они, прибыв к императору Людовику, стали ходатайствовать перед ним за Анастасия. Вернувшись в Рим и сообщив римлянам о скором прибытии императорских послов, папские легаты вступили в заговор с Анастасией, который уже успел тем временем появиться в Риме, и с партией этого кардинала. Главами партии были magister militum Григорий и Христофор и епископы Радоальд из Норто и Агафон из Тоди. Затем прибыли в город Горту императорские послы — граф Бернгард и граф Адельберт; Анастасий поспешил к ним, а за ним последовали Николай, Меркурий, Радоальд и Агафон. В Рим они отправились все вместе. На пятой миле от Рима, у базилики Св. Левкия, они были встречены послами избранного папы Бенедикта. Эти послы были немедленно закованы в цепи; тогда Бенедикт выслал е щ других послов — герцога и секундицерия.
Послы императора (важно заметить их поведение в отношении к Риму) объявили духовенству, знати и народу, что все они должны на следующий день собраться у базилики Св. Левкия и выслушать там повеления императора. Когда римляне стали собираться в указанное место, им вышли навстречу оба графа, бывшие императорскими послами, Анастасий и его приверженцы, ведя с собой пленниками секундицерия Адриана, супериста Грациана и скриниария Феодора. Потрясая оружием, вся процессия прошла через Нероново поле и вступила в Леонину через ворота Св. Перегрина. Большое волнение овладело Римом. В то время как Бенедикт оставался в Латеране и ожидал, чем закончится это волнение, Анастасии проник в базилику Св. Петра и здесь дал волю и своим мстительным чувствам, и иконоборческим влечениям. Следуя древнему обычаю, Лев IV приказал изобразить над дверями сакристии собор, на котором был низложен непокорный кардинал. Анастасий не только разрушил эту картину, но еще сжег образа святых и изрубил топором изображения Христа и Св. Девы. После этого он поспешил со своими друзьями в Латеран, приказал разломать двери во дворце, которые были заперты, ворвался в него и сел на папский престол, между тем как Бенедикт, окруженный преданным ему духовенством, сидел на другом троне в самой базилике. Тогда по приказанию Анастасия епископ Роман Баньорейский и толпа вооруженных людей проникли в церковь, стащили Бенедикта с папского престола, сорвали с него его папское одеяние и подвергли его поруганию, после чего он был отдан под надзор нескольких кардиналов, которые раньше также были низложены Львом IV. Все это происходило 21 сентября 855 г. Как только весть о происшедшем разнеслась, многие граждане и духовные бросились бежать в капеллу Sancta Sanctorum и здесь с воплями пали ниц. Но на другой день сторонники Бенедикта, ободренные настроением народа, собрались в базилике Aemiliana и здесь, несмотря на угрозы имперских графов, с оружием в руках ворвавшихся в пресбитерий церкви, твердо заявили, что они не согласны признать папой соперника Бенедикта. Во вторник состоялось новое собрание в Латеране, и народ единогласно высказался за канонически избранного Бенедикта. Тогда послы уступили; Анастасий был с позором изгнан из Латерана, а Бенедикт, освобожденный из-под стражи был посажен на лошадь Льва IV и в торжественной процессии отведен в Santa Maria Maggiore. Затем ради покаяния был установлен трехдневный пост; приверженцы Анастасия, моля о пощаде, бросились к ногам Бенедикта, и 29 сентября в базилике Св. Петра в присутствии императорских послов Бенедикт был посвящен в папы. Такими событиями возвестило о себе наступление одной из самых ужасных эпох папства. Раздоры внутри самого города принимали все более угрожающие размеры; народ и знать разбивались на партии; честолюбие кардиналов все росло, и они стали принимать участие в возмущениях; отношения церкви и государства становились все более натянутыми. Поразительное поведение императорских послов, желавших силой посадить на апостольский престол кардинала, который был уже осужден торжественным соборным решением, показало, что император все еще находится под неприятным впечатлением, произведенным на него процессом между Даниилом и Грацианом, и вовсе не желает видеть власть в руках такого сильного папы, каким был Лев IV, а мечтает заместить папский престол какою-нибудь подчиненной ему, императору, креатурой. Но все эти замыслы были разбиты стойкостью римлян, и императорский престиж в конце концов только пострадал.
Лишь за день до посвящения нового папы Людовик стал единодержавным императором. Лотарь поделил свою империю между сыновьями, а сам, усталый и больной, измученный угрызениями совести (его преследовала тень его отца), поступил в Прюмский бенедиктинский монастырь, около Трира, и там 28 сентября умер. Смерть эта не опечалила Рим. За короткое время правления Бенедикта iii история города бедна событиями. Папская хроника отмечает происходившие не раз, вследствие разливов Тибра, наводнения; но описание жизни папы наполнено одним только перечислением священных приношений и реставраций церквей. В последнем отношении заслуживает внимания восстановление разрушенной сарацинами гробницы св. Павла.
С Византией Бенедикт поддерживал дружеские сношения. Император Михаил прислал к нему однажды монаха-живописца Лазаря, который поднес папе Евангелие, великолепно переплетенное и украшенное миниатюрами; без сомнения, это евангелие было работой самого монаха.
Бенедикт III умер 8 апреля 858 г., когда Людовик только что покинул Рим. Неизвестно, что было в этот раз причиной приезда императора в Рим. Узнав о смерти папы, Людовик немедленно вернулся в город, желая своим личным присутствием предупредить возможные злоупотребления при выборе папы, а также и воспользоваться при этом своими правами. Он убедил римлян подать голоса за диакона Николая человека выдающихся способностей, принадлежавшего к знатному роду, сына регионара Феодора, и 24 апреля вновь избранный папа принял посвящение в базилике Св. Петра в присутствии императора. По окончании торжеств, которыми сопровождалось посвящение папы, Людовик покинул город. Внимание, которое оказал император Николаю, имевшему много врагов среди духовенства, и затем признательность, которую этот папа не замедлил проявить к императору, заставляют думать, что между ними существовали личные отношения. Покинув Рим, император для отдыха сделал остановку у церкви Св. Левкия, где ныне находятся развалины Torre del Quirtto Сюда же в сопровождении высшего духовенства и знати явился Николай с целью посетить императора. Последний поспешил выйти папе навстречу, взял его лошадь под уздцы, провел ее до своей палатки, принял папу у себя, угостил его, одарил богатыми приношениями и, когда папа уезжал, опять взял его лошадь за повод и вел некоторое расстояние. Таким глубоким самоунижением императора и гордым обхождением с ним папы началась первосвященническая деятельность Николая I.
А между тем для деятельности этой возникали чрезвычайно серьезные затруднения; именно в это время национальные церкви восстали против уже начавшего слагаться папского самодержавия. Николай сумел, однако, устранить притязания и королей, и епископов своим твердым и решительным образом действий. Константинополь он отлучил от церкви; варварским народам, как некогда Григорий Великий, он дал мудрую конституцию; баронам же и кардиналам Рима его власть казалась настолько непререкаемой, что они не дерзали восставать против нее.
В первый же год по избрании Николая папой проявила непокорность Равенна. Архиепископ этого города Иоанн стремился добиться полной самостоятельности в своей области; он обходился и с мирянами, и с духовными как местный государь, конфисковывал имения, отлучал от церкви епископов и запрещал как им, так и папским чиновникам поездки в Рим. Нунциям папы он объявил, что архиепископ Равенны не обязан являться на собор в Риме. Николай три раза приглашал Иоанна явиться и затем отлучил его от церкви. Тогда Иоанн отправился в Павию к Людовику и оттуда в сопровождении императорских послов явился в Рим; но Николай твердо отклонил всякое посредничество императора, и Иоанн должен был уехать из Рима. В это же время к папе явились послы Эмилии и равеннской знати с просьбой приехать к ним и защитить их от произвола архиепископа и его брата Георга. Иоанн не стал ожидать приезда папы и снова отправился к императору; Николай же тем временем успокоил жителей Равенны, вернув им их имения. Тогда архиепископ заявил о своей готовности покориться; Николай помиловал его, но поставил условие, чтобы он раз в год являлся в Рим и не посвящал епископов Эмилии без разрешения пап и предварительного избрания епископов папским герцогом, духовенством и народом. Кроме того, папа запретил Иоанну требовать от епископов какую-либо дань и препятствовать их поездкам в Рим, во всех же спорных делах предписал подчиняться приговору суда в Равенне, в котором должны были присутствовать папский посол и вестарарий Равенны. Иоанн уехал из Рима лишь после того, как подписал все эти соборные постановления. Таким образом Николай одержал не менее полную победу и как светский властитель Эмилии и Пентаполиса. Более трудной оказалась борьба с Константинополем, которая началась в это же время. Борьба эта привела к непримиримому раздору и окончилась полным отделением Рима от греческой империи. Однако мы можем лишь бегло коснуться этих событий, связанных с именами Фотия и Игнатия, так как события эти выходят за пределы истории города. В декабре 857 г. православный патриарх Игнатий благодаря интригам министра Варгы был лишен своего сана императором Михаилом; на место же патриарха был возведен прямо из мирян протоспафарий Фотий — человек, по своей учености далеко превосходивший свое время. И вот между приверженцами Игнатия, с одной стороны, и друзьями Фотия, с другой возгорелась на Востоке борьба. Обе партии апеллировали к Риму; папские легаты, епископ портский Радоальд (некогда сторонник восставшего кардинала Анастасия) и Захарий, епископ г. Ананьи, склонились на подкуп и признали назначение Фотия правильным. Тогда папа отлучил от церкви нарушителей его воли, а на римском соборе в апреле 863 г. осудил Фотия и отрешил его от патриаршего сана. Между Римом и Константинополем стали беспрерывно странствовать легаты, и в городе появилось такое же множество греков, какое было во времена иконоборства. В этот раз императорские спафарии приносили с собой, конечно, не драгоценные Евангелия, а письма, дышавшие ненавистью и презрением. Спор принял догматическое направление, когда Фотий формулировал свои положения, которыми римская церковь изобличалась в ереси: пост в субботний день; безбрачие духовенства; более же всего filioque — допущение происхождения Духа Святого и от Сына. Все это такие разногласия, которые, по счастью, уже не волнуют разум нашего времени; но в те века, когда человечество было бедно истинными философскими проблемами, таких разногласий было достаточно, чтобы воспламенить умы и создать ту великую рознь, которая навсегда разделила обе церкви. Фотий, со своей стороны, предал папу анафеме, но сам в 867 г. был лишен патриаршего сана Василием, занявшим престол Михаила, когда последний был умерщвлен. Эта ожесточенная борьба длилась все время, пока Николай был папой.
Успешные сношения Рима с варварским народом, жившим на границах Византии, также немало содействовали поддержанию распрей между Римом и Востоком. Когда Григорий Великий простер свою отеческую руку к Британии, чтобы дать англосаксам римский церковный закон, это не имело для греков никакого значения; но когда Николай стал стремиться к тому, чтобы включить в лоно римской церкви болгар, это должно было возбудить в греках большую ревность. Уже несколько веков болгары занимали южный берег Дуная, расположившись в роскошной местности Мизии. Уже много раз доводилось этому страшному славянскому племени вступать в битвы с франкскими графами в Паннонии и договариваться с ними о границах; случалось ему также доходить до стен Константинополя и проникать в глубь провинции по ту сторону Балкан, и много греческого войска погибло от его стрел. С 811 г. дикий болгарский король садился один за стол и брал вместо чаши череп византийского императора, а внушавшие Ужас болгарские воины размещались вокруг короля на почтительном расстоянии и поедали свою грубую пищу, одни — сидя на седлах, другие — лежа на земле. Череп этот был оправлен в золото и принадлежал тому императору Никифору, которым была свергнута с престола императрица Ирина. В это дикое племя христианство проникло из
Византии благодаря двум славянским апостолам, братьям Константину и Мефодию из Фессалоник. В 861 г. король Борис, будучи в мире с императором Людовиком, крестился по греческому обряду и принял имя Михаила; затем с помощью ли небесных святых или как храбрый воин, мечом и мужеством одолев языческую партию среди болгарской знати, он отправил послов в Рим. В болгарской стране действовали одновременно и латинские, и греческие миссионеры. Возможно, что ввиду возникавших между ними пререканий в душе короля, жившего раньше в блаженном неведении язычника, возникли сомнения о том, по какому именно обряду надлежит совершить крещение болгарского народа. Патриарший престол в это время оспаривался в яростной борьбе двумя претендентами, и Борис, желавший охранить свою страну от влияния Византии, обратился к папе, прося дать нужные указания и пастырей для болгарского народа.
С сыном самого короля во главе болгарские послы вступили в Рим в августе 866 г. В числе привезенных ими богатых подарков было также победоносное оружие короля, которое он имел в своих руках во время борьбы с восставшими язычниками; это оружие было назначено в дар св. Петру. Весть об этом посольстве и приношениях возбудила, однако, гнев императора Людовика, который уже раньше был раздражен против папы и находился в это время в Беневенте. Людовик потребовал, чтобы папа выдал ему и оружие, и все другие приношения, считая, вероятно, что они не приличествуют св. Петру и желая иметь их сам как воинские трофеи новой провинции Болгарии, которую он надеялся присоединить к империи. Николай уступил одну часть приношений, но другую, извиняясь, удержал у себя. Между тем болгарские люди были приняты в Риме с распростертыми объятиями. Папа назначил для болгар, ской паствы двух епископов: Павла из г. Популонии и того Формоза из г. Порто, который впоследствии был избран папой. Вместе с этими епископами было отправлено посольство в Константинополь, куда оно должно было прибыть через болгарское государство. Путешественники благополучно прибыли в Болгарию, за исключением послов, которые были назначены к византийскому двору, но не были пропущены через границу и должны были вернуться назад. Тем не менее Формоз и Павел приступили к выполнению своей задачи. Они неутомимо крестили болгар, являвшихся толпами, устранили греческих миссионеров и убедили короля признавать одно латинское духовенство и только римский порядок богослужения. Эта энергическая деятельность привела к тому, что было отправлено в Рим посольство просить папу сделать мудрого Формоза архиепископом Болгарии, однако, Николай, не желая лишать Порто его пастыря, отклонил эту просьбу и послал в далекую страну еще нескольких пресвитеров, из числа которых и приказал избрать архиепископа.
Еще раньше Николай разрешил сомнения болгар. Ответы папы, собранные под именем Response, являются вместе с тем кодексом гражданских установлений для первобытного народа. Едва ли найдется хоть одна такая сторона гражданского существования, по отношению к которой не требовали бы указаний наивные болгары. Они спрашивали, в каких формах должно совершаться бракосочетание; когда они должны исполнять супружеские обязанности; в какое время дня надо принимать пищу; как одеваться; должны ли они судить преступников? Всем этим болгары напоминают тех дикарей Парагвая, которым были даны иезуитами соответственные установления. Далее болгары сообщали, что до сей поры они привыкли нести в сражениях как знамя конский хвост, и спрашивали, чем они должны теперь заменить этот символ всадника. Папа заменил конский хвост крестом. Болгары указывали далее, что перед битвой они имеют обыкновение совершать всякого рода колдовство, дабы получить соизволение богов на победу; папа отвечал болгарам, что они должны оставить это колдовство, молиться в церквях, отворить тюрьмы, освободить рабов и военнопленных. Король спрашивал, поступает ли он по-христиански, когда пирует один, отдаляя от себя королеву и воинов; в своем ответе папа увещевает короля быть смиренным и указывает, что древние знаменитые государи делили трапезу со своими друзьями и рабами. По поводу вопроса более политического, чем практического характера, именно — каких епископов надо почитать как истинных патриархов, Николай воспользовался этим подходящим случаем, чтобы дать ответ обстоятельный и вместе с тем вполне ясный и для Константинополя. Первый из всех патриархов, отвечал Николай, папа в Риме: его церковь основана апостолами; второе место занимает Александрия как установление св. Марка; третье — Антиохия, так как Петр правил этой церковью прежде, чем пришел в Рим. Единственно эти три церкви составляют апостольские патриархаты. Византия и Иерусалим не должны иметь притязаний на такой авторитет; церковь в Константинополе не установлена кем-нибудь из апостолов, и патриарх этого города, называемого Новым Римом, именуется первосвященником только с благоволения императоров, а не в силу действительного права.
Такова была болгарская конституция Николая I, один из самых замечательных памятников практической деятельности и мудрости римской церкви, сумевшей, не прибегая к оружию и трибуналам, разом внести римские законы в страны, которые едва ли были уже посещаемы латинянами со времени Валента и Валентиниана, и стремившейся приобрести на Дальнем Востоке новую провинцию. Сношения между Николаем и королем Борисом, хотя и совершенно иного рода, были для Рима поистине столь же славны, как и те победы, которые в тех же придунайских странах одержал некогда Траян над королем Децебалом. Тем не менее провинция Болгария недолго оставалась под духовной властью Рима: уже в 870 г. она воссоединилась с греческой церковью.
Ведя борьбу с греческой схизмой и будучи крайне озабочен успехами магометан в Сицилии и Южной Италии, Николай в то же самое время был вовлечен в такую жестокую распрю с императорским домом и с франкской церковью, что, казалось, эта распря должна также привести к разрыву. Поводом к раздорам послужили похождения некоторых знатных женщин, явившиеся грубым, хотя и не исключительным нарушением общественной нравственности (если только можно говорить о ней по отношению к тому веку). Юдифь, дочь Карла Лысого и вдова Этельвольфа, вышла замуж за своего пасынка — Этельбальда; этот брак не был сочтен безнравственным. Когда же по смерти мужа Юдифь, вернувшись во Францию, увлекла графа Балдуина и он похитил ее, король Карл приказал собору отлучить графа от церкви. Влюбленные обратились к посредничеству папы, и он примирил с ними отца. В это же время другая женщина сосредоточивала на себе внимание своей необузданной жизнью. Ингильтруда, дочь графа Мактифрида и жена графа Бозо, покинула своего мужа и, переходя из объятий одного любовника в объятия другого, мало печалилась о проклятии, которому предал ее папа. Приключения обеих этих женщин, однако, были отодвинуты на второй план горькой судьбой королевы и бесстыдным Торжеством королевской любовницы.
Брат императора, Лотарь Лотарингский, ради своей возлюбленной Вальдрады прогнал от себя свою супругу Теутбергу. Это печальное событие глубоко взволновало страны и народы, государство и церковь и дало возможность папе подняться на такую высоту, где он мог приобрести более действительную славу, чем на почве богословских догм. Поведение Николая I по отношению к этому постыдному событию в королевском доме было преисполнено твердости и достоинства; священническая власть папы явилась нравственной силой, охраняющей добродетель и карающей порок в такое время, когда еще не существовало общественного мнения, с которым приходится считаться также и государям. Изгнанная и оклеветанная королева, корону которой Лотарь уже возложил на голову своей любовницы, прибегла к заступничеству папы. Последний поручил произнести приговор собору в Меце и объявил Лотарю, что он будет отлучен от церкви, если не явится на суд этого собора. Папские легаты, и в числе их Радоальд, епископ Портский, которого однажды византийцы уже сумели подкупить, были податливы на золото, всегда имевшее для римлян неодолимую притягательную силу. Легаты не предъявили писем папы и признали, что развод Лотаря совершен по закону и что Вальдрада — законная жена Лотаря. Лишь для соблюдения формы были посланы в Рим кельнский архиепископ Гюнтер и трирский епископ Теутгауд, чтобы доставить на подтверждение папы постановления собора. Среди многих епископов, которые, добиваясь королевских иммунитетов и льгот и забыв всякую совесть, поддерживали Лотаря в его вожделениях, Гюнтер и Теутгауд были самыми усердными его сторонниками Держа сторону королевской власти, они надеялись также, что епископская власть станет таким образом более независимой от папы. Прибыв в Рим и передав папе акты Франкского собора, оба посла были уверены, что им удастся сговориться с ним; но Николай сначала в продолжение трех недель не допускал их до себя, а затем приказал им явиться на собор в Латеране, на котором франкским епископам было прямо объявлено, что они лишаются сана и отлучаются от церкви; на этом же соборе были кассированы и постановления местного собора в Меце. Это было осенью 863 г.
Тогда архиепископы поспешили отправиться в Беневент, где находился император. В своих жалобах они указывали, что над ними совершено насилие, что в их лице оскорблены и сам император, и его брат, что неограниченная власть папы представляет серьезную угрозу могуществу и императорской, и королевской власти. Все это привело Людовика в ярость. Собрав войско, он двинулся на Рим в сопровождении своей жены Унгельберги и обоих архиепископов, которым он решил вернуть сан и принудить к тому папу силой. В феврале 864 г. Людовик вступил в Рим. По слухам, император шел, полный враждебных замыслов против Рима, и потому папа предписал общий пост, устроил молитвенные процессии и наложил на весь город траур. Прибыв в Рим, Людовик остановился во дворце при базилике Св. Петра и не был встречен папой, который был в Латеране и неустанно молился об избавлении от «государей, творящих зло». Напрасно бароны Людовика ставили Николаю на вид, что таким поведением своим он только еще больше усиливает гнев императора, процессии не переставали двигаться по городу. Одна из таких процессий, приблизившись к базилике Св. Петра, начала было подниматься по ступеням атриума, как вдруг вассалы и солдаты Людовика, раздраженные сопротивлением папы, набросились на духовенство, стали наносить ему побои, сорвали хоругви и поломали крест св. Елены, в котором, по верованию того времени, был вделан кусок древа подлинного креста. Участники процессии искали спасения в бегстве. Со времени основания империи Каролингов такого рода сцен еще не происходило в Риме. Казалось, что единение, царившее между папой и императором, было уничтожено, и в первый раз город стал свидетелем национальной ненависти между германцами и римлянами.
Как рассказывала молва, папа тайно переплыл на челне через Тибр, беж ал в базилику Св. Петра и здесь провел два дня и две ночи без пищи и питья; тот франк, который изломал крест св. Елены, был поражен смертью, а сам император заболел лихорадкой. Тогда императрица взяла на себя посредничество между мужем и Николаем.
Получив обещание, что он останется неприкосновенным, папа явился к императору, и между ними произошел долгий разговор. После этого папа снова вернулся в Латеран, но с архиепископов не было снято отлучение, и Людовик приказал им вернуться в Германию. Прежде, однако, чем покинуть Рим, эти немецкие прелаты написали памфлет, в котором протестовали против своего низложения таким смелым языком, каким епископы никогда не говорили ни с одним папой. В этом памфлете ярко сказалось стремление местных церквей к независимости. Уже во вступлении к нему, обращаясь к лотарингским епископам, оба прелата без малейшего стеснения выражаются так: «Николай, именуемый папой, причисляющий себя к апостолам и выдающий себя императором всего мира, предал нас проклятию; но
Христос дал нам силу оказать должное сопротивление, и Николаю пришлось немало каяться в том, что он наделал». Памфлет, обращенный к папе, состоял из семи глав. Отвергнув приговор над собой как несогласный с каноническими правилами, авторы предавали затем анафеме самого папу. Гюнтер, епископ кельнский как человек решительный поручил своему брату Гильдуину, также принадлежавшему к духовенству, вручить памфлет папе лично; если же последний откажется принять его, то положить его в исповедальню Св. Петра. Как предвидел Гюнтер, Николай отказался прочесть памфлет, и Гильдуин, окруженный вооруженными людьми, направился к базилике Св. Петра, чтобы исполнить поручение брата. Люди, охранявшие исповедальню (они составляли отдельную корпорацию под именем Mansionarii scholae confessionis S.-Petri), окружили гробницу апостола, но ворвавшиеся в базилику напали на стражников, убили одного из них, бросили памфлет в исповедальне и затем ушли из базилики, прокладывая себе дорогу мечами.
Событие это показало, что дружеские отношения между императором и папой далеко еще не были восстановлены. Людовик спокойно смотрел, как его солдаты совершали самые грубые насилия, как будто бы находились во вражеской стране: дома и даже церкви подвергались разграблению; совершались убийства; над монахинями и знатными женщинами производились насилия. Сам Людовик не счел нужным провести Пасху в Риме; чтобы отпраздновать ее, он намеренно покинул город и отправился в Равенну к архиепископу Иоанну. Не будучи в силах забыть перенесенное в Риме унижение и по-прежнему чувствуя раздражение против папы, Иоанн был рад случаю воспользоваться в своих интересах распрей между немецкими епископами и папой, поспешил наладить с ним в дружественные отношения и прилагал все старания к тому, чтобы еще более усилить гнев Людовика. Вся эта борьба не сломила, однако, сил Николая. Его дух оставался таким же твердым и непреклонным, как некогда дух древнего римлянина. Николай продолжал грозить отлучениями, и они внушали такой же страх, как небесная молния. Лотарингские епископы прислали папе свои объяснения и в них приносили покаяние, а папский легат Арсений, снабженный письмами, которые были написаны папой королям, епископам и графам и дышали пламенной угрозой, явился в Лотарингию и держал себя так же высокомерно, как проконсул Древнего Рима. Прибыв к королю, перепуганному возможностью отлучения от церкви. Арсений сам привел к нему его отвергнутую супругу и увел его возлюбленную. Слабая и разрозненная королевская власть, вступив в борьбу с Римом за неправое дело, дала папству случай одержать блестящую победу. Правда, описанная драма еще не закончилась этим актом; сам Николай вслед затем умер, и только при его преемнике наступил конец скандальному процессу.
За время, в которое Николай был папой, в Риме не возникало никаких внутренних смут; напротив, повсюду раздавались хвалы полному благополучию и обильным урожаям. Бедные получали пищу в изобилии; как прежде римский император, папа приказал выдавать всем нуждающимся подписанные его именем марки, дававшие право на получение съестных припасов.
Николаем были восстановлены два водопровода: так называемые Tocia и Traiana или Sabatina; последний снабжал водой Леонину и назывался там в ту пору водопроводом Св. Петра. Так как последний водопровод был восстановлен уже Григорием IV, то надо предполагать, что или с тех пор этот водопровод был испорчен сарацинами, или Николай улучшил в нем направление и распределение воды. Строительное искусство в те времена было в упадке, и возводившиеся сооружения быстро разрушались. Николаю пришлось снова строить даже стены Остии, которые совсем недавно заново были возведены Григорием IV, и снабдить их более прочными башнями, в которые был помещен гарнизон. Правда, из опасения морских пиратов Остия была уже покинута, но в Порто все еще существовала корсиканская колония.
Поразительно малое число как церковных пожертвований, сделанных Николаем I, так и церквей, им построенных, не может быть поставлено в вину этому папе. По отчету его биографа, он построил портик Св. Марии in Cosmedim. Нет сомнения, что Николай был диаконом именно этой церкви, так как ей он уделил особенное внимание перед всеми другими церквями; кроме упомянутого выше помещения для пап, Николай выстроил при этой церкви еще прекрасный триклиний. Живопись и мозаика в диаконии S.-Maria nova Льва IV принадлежит Николаю; в Латеранском дворце он возвел новое жилое здание, а при базилике Св. Себастиана — монастырь.
Биограф Николая I, по-видимому, немного понимал в науках и потому не сообщает, насколько последний содействовал процветанию их в Риме. Биограф этот ставит только в заслугу отцу Николая, что тот был другом свободных искусств и дал сыну возможность ознакомиться с ними; далее следует сообщение, что Николай был сведущ во всех священных науках; таким образом, надо полагать, что биограф имел в виду здесь только теологические познания. Тем не менее содействие развитию наук в целях смягчения варварских нравов составляет особенность, присущую эпохе Каролингов, ее красоту и славу. Гений Карла и его друзей, которым была известна классическая римская литература, явился могучим толчком, сразу поднявшим стремление к научному знанию, и в этом же направлении действовали и преемники Карла. Блестящим доказательством всему этому служит эдикт Лотаря I в 825 г. Сокрушаясь о том, что в Италии в следствие отсутствия должной заботливости со стороны начальствующих лиц почти повсюду прекратилось обучение наукам, император приказывает учредить 9 центральных школ в следующих отдельных округах: в Павии, где впоследствии эта школа стала знаменитым университетом, — учреждение которого, конечно, неосновательно, приписывается Карлу Великому, — в Иврее, Турине, Кремоне, Флоренции, Фермо (для герцогства сполетского), Вероне, Виченце и Форуме Юлия (Чивидаль Фриульский). Такое вполне определенное указание на повсеместное исчезновение школ доказывает, что обучение в Италии находилось в самом плачевном состоянии. О высших учебных учреждениях не было и помину, а то, что обозначалось именем «доктрины», включало только религиозные вопросы и, может быть, еще начатки кое-каких светских познаний, а именно грамматики.
Эдикт Лотаря относился к королевству Италии, но не касался Рима и церковных провинций. А здесь царило такое же, если еще не большее, невежество, как это доказывают некоторые постановления римских соборов. В 826 г. Евгений II предписал иметь во всех епископствах и приходах ученых, которые должны были обучать наукам и священным догматам. Эта классификация знаний указывает, что обращалось внимание также и на светские науки (artes liberates) и что между ними и теологией (sancta dogmata) делалось должное различие; но едва ли возможно было найти преподавателей светских наук. Науки эти были в полном упадке, и когда Лев IV в 853 г. подтвердил декрет Евгения, он должен был добавить следующее: «Хотя обыкновенно учители свободных наук в приходах встречаются редко, но в преподавателях Священного Писания и наставниках церковной службы недостатка не может быть». На то же самое приходилось жаловаться Риму. В нем не было ни одного ученого, ни одной школы, которые бы пользовались некоторой известностью. Правда, с того времени, как бенедиктинцы поселились в городе, в Риме существовали монастырские школы и, между прочим, древняя Латеранская, которая была учреждена теми же бенедиктинцами и дала образование многим папам. Но эти школы нельзя было и сравнивать со школами, существовавшими в Германии и Франции, как, например со школой в Фульде, С. Галлене, Туре, Корвее, или в Ломбардии, в Павии Рим не блистал именами таких выдающихся людей, как Иоанн Скот, Рабан Мавр, Агобард Лионский, шотландец Дунгал в Павии и Луп Феррьерский.
Из всех светских наук разве только юриспруденции еще могло уделяться в Риме некоторое внимание: по статуту Лотаря в Риме должны были быть преподаватели права; им были известны законы Юстиниана, и они излагали свой предмет по компендиуму; адвокаты же и нотариусы по необходимости должны были знать салические и лангобардские законы.
Многие папы селили в новых монастырях греческих монахов; последние обучали римское духовенство своему языку, и хотя эллинская литература ничего от этого не приобретала, тем не менее знакомство со всем греческим поддерживалось таким образом в Риме, а папы имели возможность в подобных семинариях готовить людей, которые затем могли быть посылаемы в качестве нунциев в Константинополь и служить секретарями и толмачами.
Некоторые церкви и монастыри были снабжены библиотеками. Латеранская библиотека существовала по-прежнему, и почтенный титул «библиотекаря» удержался в эпоху даже самого глубокого невежества. В папском архиве сохранялось бесчисленное множество церковных актов и регесты, или папские письма; то были драгоценные первоисточники и по истории, и по языку того времени — произведения подлинной римской литературы первой половины Средних веков; утрата всех этих сокровищ, погибших бесследно в XII и XIII веках, привела к тому, что в наших сведениях о том времени появился крупный и неизгладимый пробел.
Не может быть сомнения в том, что в церковных и монастырских библиотеках Рима находились также произведения латинской и греческой литератур. Такого рода списки (codies) должны были сохраняться то в том, то в другом месте еще с эпохи готов; с течением же времени к ним, конечно, присоединялись еще новые рукописи. Заграничные монастыри в IX в обладали многими литературными сокровищами; аббатство Центула или С. Рикьера в Галлии, где некогда был аббатом Ангильберт, славилось в 831 г. тем, что обладало 256 списками, и чрезвычайно интересно знать, какие именно книги называет летописец в числе светских; то были: Aethicus de mundi descriptione, история Гомера, включая Диктиса и Дареса фригийских, весь Иосиф Плиний Младший, Филон, басни Авиена, Виргилий, а из «грамматиков», на которых в ту эпоху было больше всего спроса, Цицерон, Донат, Присциан, Лонгин и Проспер. Но если такого рода книги встречались во Франции, то тем более они должны были быть и в Риме. В 855 г. аббат Луи Феррьерский обратился к Бенедикту III с просьбой прислать ему сочинение Цицерона de Oratore, Institutiones Квинтилиана, комментарий Доната к Теренцию, обещая, что все это будет возвращено в целости, как только будут сняты копии со всех этих произведений.
Но в римских отчетах ничего не говорится о светских списках, и если в жизнеописаниях пап и встречаются упоминания о книгах, то только о Евангелиях, антифонариях и миссалах, так как существовало обыкновение обзаводиться ими в церквях. Таким книгам по справедливости придавалось значение богатого приношения и о пожертвовании их даже упоминалось на надгробных надписях. Пергаментный список стоил больших денег; для того чтобы написать и разрисовать его, требовалось много утомительного труда и искусства, гораздо больше, чем для того, чтобы отлить подсвечник или вазу и вызолотить их.
Искусные монахи проводили всю свою уединенную жизнь в том, что работали над составлением таких списков Священного Писания и произведений отцов церкви. Эти списки скорее рисовались, чем писались, то кисточкой, то пером, частью римским полууставом, маюскулом или минускулом, частью мудреными лангобардскими буквами и затем местами еще украшались миниатюрами, причем первая миниатюра обыкновенно изображала писца или аббата-заказчика, а то и обоих вместе, держащих в руке список и приносящих его в дар какому-нибудь святому. Сложное очертание букв уже само по себе затрудняло писание и заставляло прибегать к вырисовыванию; кроме того, чрезвычайно искусные заглавные буквы списка разукрашивались еще золотом и красками. О той любви, прилежании и тщательном искусстве, с которыми все это проделывалось, свидетельствует поныне знаменитый Каролингский список Библии, который относится к IX веку и хранится в монастыре Св. Павла как величайшая драгоценность этого монастыря.
Такие рукописи выясняют вместе с тем и характер той эпохи. Искусству приходилось тогда бороться с глубоким варварством, и влияние последнего сказалось на произведениях искусства их неуклюжими и грубыми формами. Как у древних дорийцев, египтян и этруссков, дух IX и последующих веков преисполнен таинственности, загадочности и символизма, и об этом ясно свидетельствуют характер картин и письма, употребление монограмм на документах и монетах и любовь к арабескам. В особенности на монетах отразился облик общественной жизни эпохи; надписи и изображения на папских монетах этого времени имеют ужасный вид.
Если б Аноним Салернский посетил Рим при Николае I, ему, конечно, никогда не удалось бы найти здесь многочисленную группу 32 философов, которых он насчитал в 870 г. в цветущем Беневенте. Эрхемперт, продолжатель истории лангобардов Павла Диакона, монах монастыря Монте-Касино (этот монастырь славился ученостью своих монахов; в то время аббатом был знаменитый Бертарий), пришел бы в ужас от невежества римских монахов и кардиналов, если б ему случилось быть в Риме, а отлученный от церкви Николаем I греческий патриарх Фотий по своим знаниям показался бы в Риме совершенным чудом, так как едва ли в городе нашелся бы хоть один схоласт, который мог бы назвать по имени еще стоявшие на развалившемся форуме Траяна почерневшие и изуродованные статуи мудрецов и поэтов.
Но город Цицерона был посрамлен научным образованием не только одних византийцев; те же арабы, которые разграбили сокровища Св. Петра и Св. Павла, могли с гордостью указать на свои университеты, на своих философов, теологов, грамматиков, астрономов и математиков, прославивших города Каирван, Севилью, Александрию, Бассору и Багдад — магометанские Афины Востока. В Константинополе, великом мировом городе теологов и софистов, грамматиков и ученых-педантов, нашелся свой могущественный меценат, тот самый кесарь — Варда, который низверг патриарха Игнатия. Константинопольские государи Лев Философ и позднее его сын, Константин Порфирородный, были великими ревнителями наук, а Фотий оказался новым Плинием и Аристотелем варварского времени и имел в своей знаменитой «библиотеке» извлечения из 280 авторов, составлявшие лишь малую часть всего им прочитанного.
Относительно сохранившаяся чистота греческого языка сделала возможным продолжение научной деятельности еще на много веков; византийцы, сознавая эту чистоту своего языка, относились с презрением к римлянам. Император Михаил в одном из своих писем к папе Николаю I издевается над латынью римлян и называет ее языком «варваров и скифов»; и действительно, латынь, на которой говорил тогда народ, которую знали нотариусы и даже на которой писали летописцы, давала ученым-грекам достаточно оснований для насмешек. Но папа — сам или через свою канцелярию, пока еще владевшую хорошим стилем, — отвечал вполне правильной латынью, и это был наилучший способ защиты от насмешек. Далее папа справедливо указывал Михаилу, что не может не быть смешным его притязание на титул императора римлян, на языке которых он не умеет говорить и только потому называет этот язык варварским. Тем не менее основания, на которых папа построил свою защиту языка Цезаря, Цицерона и Вергилия, были заимствованы исключительно только из христианской религии и выводились из того, что на кресте литеры I. N. R. I. были будто бы латинскими.
Между тем в знании латинского языка и наук совершенствовались даже те самые народы Германии и Галлии, которых римляне не переставали обзывать варварами. Какой-нибудь Гинкмар из Реймса казался римским кардиналам чудом. Поэзия, как духовная, так и светская, окончательно смолкла в Риме; у римлян не оказывалось таланта даже на то, чтобы сложить, хотя бы варварскими стихами, какую-нибудь надпись для мозаик в церквях, на городские ворота и на надгробные памятники, и в это же самое время франкские летописцы, как Эрмольд Нигеллус, писали свои истории латинскими стихами, а немецкие поэты, отцы которых еще были язычниками, создавали на могучем первобытном языке германского народа свои евангельские гармонии, оригинальность которых и поныне приводит нас в изумление. Рим уже не давал более никаких теологических трудов. Чтобы написать историю города и увековечить его замечательную судьбу со времен Пипина и Карла, не нашлось ни одного летописца. Германия, Франция и даже Южная Италия, где исторические записи велись в Монте-Касино, дали нам в наследие большое число хроник; но римские монахи были настолько безучастны к истории своего города, что события, происходившие в нем в ту эпоху, остались для нас окутанными полнейшим мраком.
Но именно в эту же самую эпоху папство ревностно продолжало вести свою древнюю хронику. Со времени образования церковного государства — с той поры, как возросло могущество не только пап, но и епископов, владения которых превратились в богатые иммунитеты, — еще более стала чувствоваться необходимость передать потомству историю церквей в порядке смены их пастырей и в виде жизнеописаний последних. Такая необходимость чувствовалась, очевидно, повсюду, так как в эту эпоху создалось множество подобного рода сборников и в основу всех их были положены перечни епископов, их письма или регесты и другие акты. Помимо Рима, Агнеллем была составлена, правда, варварская, но тем не менее ценная, история архиепископов Равенны, диаконом Иоанном — жизнеописание епископов Неаполя. Таким образом, сложилось мнение, что в эту самую эпоху был собран проредактирован Liber Pontificalis, и именно Анастасией, с именем которого неразрывно, хотя и неосновательно, связывается вообще книга пап.
Этот Анастасий, носивший звание «библиотекаря», жил при Николае I и Иоанне VIII. Достоверно неизвестно, принадлежат ли Анастасию биографии даже тех пап, которые были его современниками. Жизнеописания пап в форме календарных отметок и перечисления годов правления и деяний их велись уже со II и III веков Со времени Григория Великого в этих описаниях стали пользоваться еще письмами и актами пап. Из такого же материала, все более разраставшегося, возникли официальные жизнеописания пап; самые полные из них принадлежат эпохе Каролингов. Описания эти совершенно не имеют характера летописей, и это затрудняет пользование ими; они представляют собой нескладную смесь очень точных заметок о постройках, о пожертвованиях и о действительных исторических событиях. Дурной стиль жизнеописаний не имеет ничего общего с языком римской канцелярии, который в регестах Николая I и Иоанна VIII, по счастью, дошедших до нашего времени, так пленяет нас своим изяществом, ясностью и силой. Тем не менее значение жизнеописаний, как почерпнутых из самых надежных источников, неоценимо и не умаляется даже теми искажениями, которые в интересах папства намеренно сделаны в изложении фактов. Если бы не существовало жизнеописаний, для нас остались бы совершенно неизвестными многие века существования и папства, и города Рима. С биографией Николая I традиционное ведение книги пап прерывается, и нам в нашем дальнейшем изложении истории города не раз придется пожалеть об отсутствии этого источника.
Библиотекарь Анастасий был знаком также с греческим языком и перевел хронографию Никифора, Георгия Синкелла и Феофана и другие произведения греческой церковной литературы. Согражданин Анастасия, диакон Иоанн, также понимал по-гречески, и им написана жизнь Григория Великого, причем он воспользовался актами Латеранского архива. Нельзя не отметить, что подобная монография явилась именно в эпоху Каролингов и после того, как автор пережил правление Николая — папы, своею деятельностью и величием напоминавшего Григория Великого. Произведение это представляет самостоятельный труд и поразительно отличается от совершенно сухого изложения во всех жизнеописаниях пап. В нем виден автор, сведущий в риторике и обладающий живой фантазией; он стремится, правда не вполне успешно, достигнуть в своем изложении изящества и полноты и обнаруживает некоторое знакомство с древней литературой.
