Ф. Н. Глинка
Иов
Свободное подражание священной книге Иова (отрывки)
Глинка Ф. Н. Сочинения
Сост., послесл. и коммент. В. И. Карпеца.- М.: «Советская Россия», 1986.
ГЛАВА II
Семь знойных отпылали дней,
Семь летних протекли ночей
В отчизне пальм и аромата:
Сквозь синий воздух — реки злата
И реки пурпура лились,
И от востока до заката
Без грома молнии неслись
И над оазами сияли
(Тревожа сон пустынных птиц)
Разливы пылкие зарниц;
Или серебряные звезды
Блистали радостью очей
На круглом густо-синем своде;
Или, как млечная река,
На яхонт неба облака
Взбегали: виделись пещеры,
Картины гор и городов,
И выступали дромадеры,
Глотая звезды… {*} Чудно все
На пышном небе Аравийском
В краю песков Авситидийском,
В стране оазисов и пальм…
Так семь ночей прошли в пустыне, —
С тех пор как _трое_ из друзей
(И каждый от земли своей)
Пришли об Иове проведать.
И были те друзья — цари
Или властители. — И первый
_Елиафаз_ был Феманин,
Потомок от сынов _Исава_;
С другой страны пришел другой: —
_Валдад_, властитель из Савхеи,
Ховарского Амнона сын;
Ко дню назначенному прибыл
И третий из друзей: то был
_Софар_ — и был он _царь Минийский_.
Страдальца вид их поразил,
Пришли и — друга не узнали!
Вотще знакомых черт искали,
Уставя на него глаза:
Кругом его была зараза
И Бога гневного гроза;
На нем белелася проказа
От головы до самых ног!
Живой мертвец — он изнемог…
Лишь кости, в судоргах, стучали!..
И горько, горько зарыдали
Друзья, узрев всю меру зла…
Но скорбь уста им заперла:
Склонив главы, они молчали,
Не смея друга утешать…
И чем утешить? Что сказать?!
Но, растерзав свои одежды,
Насыпав праху на главы
И взбросив вверх по горсти праха,
_Семь_ дней и _семь_ ночей сидели
При дружном ложе на земле.
- Поэтическое выражение Аравийских поэтов: они представляют облака
верблюдами, пожирающими звезды… Так, в одной из своих од (в оде на взятие
Измаила) и наш Державин говорит: «и рыбы ходят в небесах». Здесь рыбами
названы облака.
ГЛАВА III
Взглянул страдалец на друзей,
Привстал и ветхие одежды
Оправил… Но, себя страшась,
Поник главой на перси. Тяжко
Вздыхал скорбящий, и — он был
Как кедр, надломленный грозою,
Ни мертвым, ни живым. — Но вдруг,
Отдавшись лютой скорби, громко
Осиплым гласом возопил:
«Погибни день, когда из чрева
На гибель вышел я на свет,
И ночь, которая сказала:
„Се, в чреве зачат человек!“
И я записан в книгу жизни!..
Угасни тот злосчастный день
Во тьме глухой и в сени смерти!
Да будет мрачен он, как полночь,
И душен, как полдневный зной! —
И ночь, в которую я зачат,
С тем днем, в который я рожден,
Изглади, Господи! изглади
Из книги тайныя Своей,
Из лет, из круга годового! —
И в той ночи да не взойдут —
Утехи взоров — звезды неба
И миловидная луна!
С рассветом, свежестью богатым,
Заря! ты, в роскоши своей,
Не весели ее ни златом,
Ни пурпуром _своих бровей_! {*}
{* * Выражение подлинника.}
Да будет ночь сия бесплодна,
Да будет вся она — болезнь!..
Пусть темен, сумрачен, как бездны,
Повиснет свод над ней беззвездный!..
Да ни _единая_ жена,
В часы погибельной той ночи,
Страдальца в чреве не зачнет! —
Не будь у той ночи прохлады!..
Да заклянет тот день, ту ночь,
Кто для заклятий мощь имеет,
Кто, тайным словом, в дебрях змей,
И, по глухим лесам, зверей.
Иль, с брега, лютых крокодилов
Скликать и заклинать умеет,
Кому дана наука _та_,
Кто, в час свой, древнего кита
Таинственно преодолеет!..
Зачем тот день, зачем — с той ночью
Мне дали свет увидеть сей?
Зачем я не родился мертвым?
Зачем не умер я — родясь?!.
Почто ты на свои колени
Меня, о матерь! приняла?
Почто лелеяла, ласкала
Меня — младенца сберегала
И в детских играх и во сне?
Зачем молилась обо мне?!.
Почто меня питали перси?
Земли _небывший_ населенец,
Зачем я в чреве не погиб,
Как недоношенный младенец?
Меня б закинуть, чтоб пропал
Я в пеленах, еще без смысла!
За то давно б уже я спал
Протяжным сном в глубоком лоне,
На общем сходбище — в земле!
Там все равны — рабы и князи:
Богач бок о бок с нищим лег;
Для всех один покой счастливый
Под хладным черепом земли!
Покинув троны, там легли
Цари, что в бранные тревоги
За славой гибнущей текли:
Вонзались в небо их чертоги
Из скал громадных на столпах;
Над прахом их — все стерлось в прах!..
И те, что золото холмили
И серебро в своих ларях,
Со мной бы рядом опочили…
Там нет насилий, чужд там страх;
Различья нет там земнородным;
Для узников — нет кандалов,
Нет кабалы там для рабов,
Никто не стонет от трудов…
Все — долгий отдых и свобода
У _подземельного_ народа!
Прохладна за могилой сень!..
А здесь, а в сей палящей жизни,
В сей бездорожной темноте,
Мы только бродим, как слепые!..
Зачем ты светишь, Божий день?
Чтоб нам показывать, как люди
Томятся, плачут и грустят?
А я, — я мученик безвинный, —
Рыкаю громче гладных львов,
И, словно ток на дне кремнистом,
В моей груди кипит тоска; —
Полуистлевшему и пищу
Подаст — _хлеб жизни_ чья рука?! —
Я воплем приправляю пищу,
Роняю слезы в питие!
Я трачу жизнь, теряю силу,
И сам себе свою могилу,
Тоскуя, вырыть бы я рад,
И _гроб_ почел бы я за _клад_!..
Вот, други! вот мое бытье!
_Он_ каменной налег горою
На перси мне, холодный _страх_:
Я весь им стиснут! Вот я вижу:
Чего боюсь… ко мне идет;
Чего содрогнусь… то надходит!
Горю и зябну… страшно!.. страшно!!!
Изныли кости от тоски!..
Но разве я роптал доселе,
Под тяжким натиском скорбей? —
Не сохранял ли я молчанья,
Когда, въедаясь, прогрызал
Мой недуг гибнущее тело,
И видел кости я свои?
Ведь, я как камень был, — доколе
Меня прожег Господний гнев!..»
ГЛАВА VI
«О, как бы, други, я желал,
Чтоб здесь, пред вашими глазами,
Спустилися весы судеб,
И чтоб на них мои все муки
Господь правдивый возложил!»
Так Иов грустный говорил
И продолжал с болезнью сердца:
«Тогда б увидели, что скорбь,
Моя болезнь, моя тоска,
Мои несносные мученья —
И вес приморского песка
Перетянули б… От того
В моих болезненных речах
Порой тоскливое волненье…
Увы, я чувствую: в меня
Впились, вонзились _Божьи стрелы_,
И душу из меня сосет
Их ядоносная отрава.
И ужасы — кругом меня,
Со всех сторон грозой пугают!..
Горю, томлюсь — покоя нет!
Кричу, зову — не отвечают;
Прошусь в могилу — не пускают;
Под зноем мук страдальцу нет
Ни сна, ни сладостной прохлады;
Мой сон наполнен страшных грез,
Глаза растаяли от слез,
И сердце, слыша грозы, млеет…
О горе, я живой — мертвец!
Я часто сам к себе с вопросом:
Живу ли я, иль не живу?
Я обеспамятел в несчастьи
И разум утопил в слезах. —
Мне опостылил свет и люди…
А я ведь так любил людей!!.
Все, все, чего страшился прежде,
Теперь увидел на себе!
Ведь я — не каменный, не медный…
_Осел_ ревет ли на траве?
И _бык_ мычит ли подле корма,
Когда присмотрен он и сыт?..
Что пища без приправной _соли_?!.
Мой хлеб постыл мне стал от боли,
Полынью стало питие!
Увы мне!.. Братья вероломны
Спешат от ложа моего —
Все врознь, как токи снеговые,
Как своевольные ручьи
Без русла. От снегов рожденны,
Те _ненадежные_ ручьи
Бегут, теряясь в бездорожьи,
И первый яркий солнца луч
Их иссушает до поддонья.
И мнимой дорожа водой,
Вслед за _скитальцами-ручьями_,
Беспечно доверяя им,
В пустыни идут караваны
И погибают заблудясь…
Вот караван _Феманский_ длинный,
_Саввейцев_ шумный караван
По тем ручьям пошли в пустыню
И ужаснулись, зря обман
Своих предателей безводных…
И я хотел бы воду жизни
Из ваших вычерпнуть речей
И освежиться ими в жажде;
Но, вместо сладких токов водных,
Пред несчастливцем появились
Вы уж иссякнувшим ручьем!!
Так чем вам напоить страдальца,
Отверженного от людей?!.
Да! — я отверженец, бездомок,
Кому чужда уже земля…
Я брошен бурей, как обломок
В грозе морей от корабля…
Но разве у родства, у дружбы
Я требую себе даров,
Или наград моим утратам,
Иль избавления от бед,
Иль выкупа от супостата?..
А признаюсь: я б оценил
Одну слезу — слезу от сердца,
Когда б сюда, на грудь мою,
Ее участье обронило…
Но вкруг меня — один упрек!..
Скажите ж: _как и что_ мне делать?..
Я стисну грусть и замолчу!
Без доказательств доказать
Хотите вы свою мне правду,
А голос скорби и тоски.
Как дым, пускаете на ветер!..
Друзья, богатые умом,
Меня в безумьи не вините!
Безумен я? — так обличите…
Я неразумен? — научите…
О, мудрена наука жизни!!
Но я готов вам уступить,
В чем уступить по правде можно!
Ваш долг помочь и просветить:
Но вы в речах своих так строги!..
Участья нужен мне елей!
Мои свежи еще так раны!
А вы с оружьем острых слов
На безоружного напали,
И, сети ставя сироте,
Подкоп под дом его ведете!
Хотите ль сердце смять мое
И, запугав, засыпать мразом
Последний жар моей души?..
Однако ж выслушайте, други!
Сверите все мои слова
И взвесьте их и рассудите:
Напрасно ль друг ваш вопиет,
Иль вопиет в нем чувство правды?..
А правда ведь еще моя!!»
ГЛАВА VII
«Что наша жизнь? — Тревожный сои,
Борьба и тяжкая работа!
Как раб, боящийся лозы,
Влача свой плуг под ярким зноем,
Все рвется, чтоб укрыться в тень;
Все смотрит, — скоро ль долгий день
Завечереет, скоро ль отдых: —
Так дни и месяцы текут
Моей многострадальной жизни!..
Все тело рушится мое:
То вдруг его облягут раны,
То заживут… И вдруг опять
Моя растрескается кожа
И, гноем накипев, болит…
Жизнь, смерть, день, ночь… все стало смутно.
Сомкну ли ночью я глаза
(Страдальцу ночь — долга, как вечность!), —
Я пробужусь и говорю:
Когда ж рассвет? — Ах, скоро ль утро?!
Приходит утро — я опять,
Вздыхая, вопию: где ж вечер?!
Мое все тело — струп и струп,
И я — седой, стенящий труп!!!
Как ссохлась, пригорела кожа!..
Увы, мои былые дни
Мелькнули, будто в зыбких красках:
Мелькает нить за челноком…
Промчалась жизнь скорей беседы
И стала мимолетным сном…
О горе! все невозвратимо:
Прошла пора моих надежд!..
Земных отрад, земного счастья
Уж не видать мне и в мечте!
Как облак дымчатый редеет
И исчезает в высоте:
Так я исчезну! — Бездна ада
Не выдает _своих_: увы!
Оттоль не выйдешь в дом родимый,
Ни вести к ближним не пошлешь! —
Уйду, — и без меня застынет
Мое и место на земле!!.
Итак, доколь еще язык мой
В устах вращается, друзья, —
Я буду, буду все, с тоскою,
Все беспрерывно изливать,
Всю ярость беспредельной скорби:
Скажу и выскажу векам,
И поздним донесу народам,
Что совершалось здесь со мной,
Как мучили меня в пустыне!..
Что — я?.. Речной ли крокодил,
Иль гневная пучина моря,
Что так плотиной обложен,
Так связан, заперт и стеснен?!
Когда прошу: дай мне отраду,
Дай видеть счастье хоть во сне, —
Далеко, дикою мечтою,
Ты сон мой отгоняешь прочь…
То окружен я пустотою,
То черная, в пустыне, ночь
Полна страшилищ: — вот их очи
Огнем неистовым горят,
Они в меня вонзают взоры;
То реки с клокотом шипят.
То с грохотом валятся горы —
Все на меня!!! — Я весь разбит.
Изломан, раздроблен, убит;
Мое от страха сердце жмется,
И весь я — как под бурей трость;
И слышу, — все во мне трясется,
И ударяет кость о кость…
Почто ж томить?.. Вели скорее
Меня изгладить из живых
И душу свободить от духа,
От смерти кости свободить! —
И! что есть человек, сын персти,
Что Ты так чествуешь его,
И, с непонятною заботой,
О нем радеешь и болишь,
И в дивных утренних виденьях
Ему о _тайном_ говоришь?..
За что ж меня терзать? — И долго ль
Мне ропотным и скорбным быть?
Пусть я грешу, — но что я значу
Перед Тобою, страж людей?
Зачем сражать меня стрелами —
Негодовать, как на врага?
Чтоб не помиловать страдальца,
Не снять бы всех его грехов —
Из жалости к сей бедной жизни!!.
Ведь, может, завтра же придут,
Меня поищут… и напрасно!
Страдальца боле не найдут!..»
ГЛАВА XXIV
«Ах, для чего не соизволил
Господь вести Свой суд открыто,
Поставить правду на земле,
И так судьбы людей устроить, —
Чтобы пороки за собой
Влекли свое и наказанье?
Напротив, что бывает здесь? —
Преступники живут спокойно,
Спокойно у сирот берут
Последний родовой участок,
Спокойно чуждые стада
В свои загоны загоняют
И с ветхих рубищ нищеты
Последний лоскут отдирают!
Так бедных мучат, позабыв,
Что те — их братья, те же люди!
Но их считают ли людьми?
Толпы их, скрывшись в темных дебрях,
Выходят лишь ночной порой,
Чтоб на полях, уже пожатых,
Забытый колос подобрать
И пропитать своих младенцев…
Как часто острый, горный дождь
Покров убогий пробивает, —
И мать, прижав к груди дитя,
На хладный камень упадает,
Изнеможенная, без сил!..
Как часто сильный у бессильных
Детей от персей нагло рвет
И их назад не отдает —
Без тяжкой платы, без залога! —
Кем жмет елей он из олив,
Кем точит сок из винограда, —
Того как часто голод жмет
И жажда тяжкая сжигает! —
Но труженик не смеет сей
Скрепить уста роскошной влагой,
Текущей под его рукой:
Над ним бдит глаз ему _чужой_;
_Чужое_ делает он дело!..
И на селе и в городах
Кричат обиженные люди:
Конечно, крик их слышит Бог,
Но им томиться допускает…
Есть люди, кои с темнотой
Сроднилися, как птицы ночи:
Для них несносен свет дневной —
Он колет им, как правда, очи!
Смотрите: вот убийца встал
И точит нож при свете лунном;
Вот обольститель ждет, когда
Стемнеет в улицах пустынных:
Ему и темнота светла,
Он говорит: „Чтоб не узнали, —
Закрою я себе лицо!“ —
Они, как филины, боятся
Людей и света и дрожат,
Когда прохожих повстречают:
Однако ж, не смотря на то,
Упрямо достигают цели
Преступных замыслов своих
И пожеланий своевольных,
И дерзко, парус распустя,
Несутся по морю разврата,
Спеша умчаться, унестись
От тихой ясности душевной
В крутой, мятежный ураган,
И от живых потоков сладких —
В безводье, в знойные пески!..
О, страшно заглянуть к ним в душу
Там все нечисто, все темно!
Они — греха живые гробы,
Легки и в мыслях и в делах…
Судьба им будто помогает!
Конечно, умирают же
И эти изверги; но жребий
Их — общий всем: как колос сельный,
Пожнет их смерть своей косой!!.
Так где ж над злыми правда здесь?!.
Еще ль со мной хотите спорить?!
Так пусть же Бог решит наш спор!..»
ГЛАВА XXVIII
"Есть место серебру, и злато
Мы плавим из драгих песков;
В земле рождается _железо_,
Из горных камней плавят медь. —
Безноги вы, драгие камни:
На чем вам бедным избежать
Руки пытливой человека?
Зато зарылись глубоко
Вы, по подгориям, в пещеры…
Но человек следит, следит —
И вас, отшельников, находит,
И вносит розыски и свет
Подземья в мрачные кон_у_ры. —
И докопался рудокоп
До потаенных тех заклепов,
Которые преградно свет
От древней тьмы отмежевали
И отделили нас — земных —
От забытых теней подземных:
Оттоль, из нор и тайников,
Журчит ручей металлоносный…
Земля, на коей, вместо риз,
Кипит златое море жатвы,
Внутри изведена огнем.
И там живет, в прохладных гнездах,
_Лазурный_ камень: он скреплен
Златыми блестками. Туда
Стезю нашел землекопатель, —
Стезю, которпй не видал
Ни легкий сокол островзорный,
Ни коршун. Той стези не зрел
Ни лев — ревун золотогривый,
Ни чуткий быстроногий пард…
О, чудодеен человек! —
Упорно подрывая горы,
Он подсекает корни скал, —
И с громом рушатся громады,
И тайны гор обнажены! —
Из камней он выводит реки
И запирает бег речной,
И много, многое он знает!!.
Откуда ж _мудрость_? — Он молчит!
Откуда _виденье и разум_? —
Об этом он не говорит!
Вотще и горы подкопал,
Вотще и землю вопрошает:
Богатства мудрости — не в ней!
«И я в себе ее не вижу!» —
Седая бездна говорит…
Достань хоть золото _Офира_,
_Анфракс_ и _оникс_ дорогой,
Стань обладателем _сапфира_,
Сбери хоть все богатства мира, —
. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . .
Премудрость выше всех сокровищ! —
И почвы Эфиопской сын,
_Смарагд_, ничто пред ней! — _Откуда_ ж
_Премудрость_ сходит к нам? И _где_,
Где _разумения источник_ —
Святый премудрости родник?..
Не от земли премудрость, нот!
В земном ее напрасно ищут:
Она сокрыта от людей!..
Пошли орла в разлив лазурный, —
Он встретит взором солнца луч,
Крылом прорежет область туч
И стерпит натиск вихрей бурный:
Но мудрости ни выше туч,
Ни в царстве воздуха не встретит! —
И говорят и _Аввадон_
И _смерть_: «Мы слышали ушами
Своими, что славна премудрость,
Но не видали мы ее!»
Никто не знает волей Бога;
Таинственны Его пути;
Сокрыт чертеж _мироправленья_;
В глубокой тайне скрыт раздел
Людского счастья и несчастья:
Никто не знает, что, _кому?!.
Но все то ведает премудрость_;
Все ясно ей, что нам темно…
Где ж путь и ключ к ее чертогу? —
Где ненаходную найти?
Спроси у звезд — они молчат;
Спроси у бездн — не отвечают!..
Один, один лишь знает Бог, —
_Куда_ к премудрости дорога,
И _где_ и _как_ она живет!
Он ведает, зане объемлет
И землю взорами кругом
И всю безбрежность поднебесья;
Он ведает, зане Он Сам
И ветер взвешивал, и воды
И размерял и разливал…
Он предписал дождю законы,
Он молниям назначил путь,
И путь провел стреле громовой…
Тогда — Всезиждущий познал
Чудотворящую премудрость:
Ее Он обнял, осязал, —
И Сам, Господь неисследимый,
Исследовал ее, и Сам
Изрек заветно человеку —
В урок народам и векам:
«_Премудрость_ (ведайте народы!)
Воистину _есть Божий страх_,
И _удаление от зла_
Есть _веденье_ и вместе _разум_!..»
ГЛАВА XXXVIII
Тиха пустыня. Воздух ясен.
Беспечно златогривый лев
Лежит, как царь, с своей подругой,
Величествен и горделив,
В тени алоя и олив,
Под стройной, длинноотенной пальмой.
Вдали стена зубчатых скал;
Над нею — купол бирюзовый,
Под дымкой легких облаков,
Летучих чад златого утра,
Слитых из роз и перламутра. —
И рыщет по пескам шакал,
Услужник льва и ловчий верный;
А тигр, из чащи тростника,
Сверкая красными глазами,
Младую серну сторожит…
И скачет пестрый леопард,
К ловитве когти распуская…
Газель — красавица пустынь, —
Рисуясь, с стройной прямизною,
Как мысль, воздушна и легка, —
Ища убежища от зною,
Летит, как меткая стрела,
С своей семьей в оаз тенистый…
Орел ширяет в высоте;
И суетится длинноногий,
Беспамятный строфокамил,
Отец безгнездного семейства…
И, жадный солнечных лучей,
Из темных нор пустынный змей
Ползет, — и радуги играют
На зеркальном его хребте:
Багрянцем, синевом и златом
Сияя в панцире кольчатом,
Он блещет в дивной красоте…
И слыша час полдневный зноя,
Стада легли у родников,
Среди свежеющих оазов,
В траве душистой у холмов,
Где смоквы плод янтарный зреет
И рдеет в финике рубин. —
И легкой пеленой несется,
Шумит, пестреет и дождем
Из яхонтов живых и злата —
То сеется, то вьется рой
Златолазурных насекомых.
И стонет горлица в тиши,
В своем гнезде под тамаринтом;
И чад питает пеликан.
А между тем, степной дорогой;
Через песчаный океан,
В богатый край Авсидитийский
Идет Саввейскйй караван.
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
Вдруг что-то черное мелькнуло,
Как язва, на краю небес,
Растет, растет, все ближе, ближе,
И солнце, потеряв лучи,
Побагровело, зашаталось
И покатилось в море туч,
Как тусклый шар, налитый кровью…
Пустыни обнял тайный страх;
Но тишина везде, как в гробе,
И ветры спят… Кругом полны
Предчувствием и ожиданьем
Земля и люди…
Иов встал;
Опершись тлеющей рукою
О землю, скорбно он вздохнул
И сел на одр; но очи прямо.
Чего-то взорами ища,
В голубоватый сумрак дали…
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
И набежал… и мглой густою
Опеленило грудь земли,
Заволокло всю чашу неба:
День смеркнул. Вдруг в выси — пожар!.
Взвиваясь, вихри засвистали,
И вьюгой взрылась гладь песков;
Гор кости — камни затрещали;
Зарокотал п выси удар,
И суетливо побежали,
Опоясав пустынь концы,
Владыки грозного гонцы —
Ручьисты молнии. — Долины
Вздыхали. Праху океан
Взлетел… Все мчится ураган
Крутой, огнистый, бурный, рьяный;
Он красные моря пссчаны
Горами поднял… — Караван
Остановился средь пустыни;
Верблюд, колена преклоия,
Ложится на песок горячий:
Он чует бурю… Вдруг протяжный
Вой, свист, дождь, буря, вихрь и град
Кипят, теснятся и спешат.
Как гости к браку на зазывный,
Торжественный и светлый пир…
Рассотворился целый мир…
И Тот, Кто правит бурей духом,
К страдальцу скорбному притек
И над его дрожащим слухом
Слова гремящие изрек:
— «Кто звал Меня на состязанье
И, в детской дерзости своей,
Предвечное предначертанье
Довечной мудрости Моей
Темнил бессмыслием речей?!.
Встань, выступи сюда, борец!
Будь муж, препояшись, мудрец! —
Я стану спрашивать, — ответствуй
И покажи свой ум в словах!
Скажи Мне, старец-малолеток,
Скажи, Мой недоросль земной:
Ты много ль царств и поколений
И древних пережил веков?
Каких премен и возрождений
Ты был свидетелем в свой век?..
Скажи, вчерашний человек:
_Который год_ тебе? — _Давно ли_,
Зачем и как пришел на свет?! —
Ты был ли при созданы! мира,
И предлагал ли свой совет,
Как Мне вселенную устроить?..
Ты знаешь ли, когда и как
Я словом свет дневной составил
И прогнал довременный мрак,
Освбдил высь и свод уставил
Неисчислимостью светил
И яркий блеск их заслонил
Прозрачной тканию лазури?..
Одной рукой — Я мрак и бури,
Другою мощно оттеснил
Боровшийся с веками пламень…
Не ты ль _краеугольный камень_
Земле в подпору подкатил
И ту рассыпчатую землю
Спаял на четырех углах? —
Ты ль дал ей вид и очертанье? —
Ты ль утвердил ее столпы?..
Ответствуй и свое всезнанье
В ответе мудром покажи!
И, если ведаешь, скажи:
Чей шнур ее все клинья смерил?
Не ты ль держал над ней отвес?..
Твоя ль рука за Мной носила
И наугольник и мерила?
Кто дал земле объем и вес?
Кто ход младой земли размерил,
И кто ее, младенца, вверил —
Любви заботливой небес?..
Ты помнишь ли, как ряд чудес
Узря, все _звезды_ заиграли,
Зарделися, заликовали
И издали хвалебный глас? —
И был тот глас, тот гимн священный —
Привет _земле новорожденной_…
В тот памятный на небе час,
Откинув мрачные покровы,
Вошел _в семью светил_ Мой _мир_ —
Невинен, свеж, блестящ, как радость,
Светлеющий, как брачный пир! —
И закипели неба чада
Средь выспренних своих кругов;
Их повлекла ко Мне любовь,
И понеслась сия громада
Со всех высот, со всех небес,
По звездным царствам, по лазури,
По златозарной вышине,
И стала пред Владычным троном,
Ликуя стройно и поя…
И рать несметная сил,
Мне славу воздала — _поклоном_!
Слыхал ли ты?.. был страшный миг,
Когда земли расторглось чрево
И брызнул к небу _океан_…
С мятежном шумом, стоном, ревом,
Хотел он звезды в небе смять,
И жадным бурнопенным зевом
Младую мать свою пожрать…
Я принял на руки младенца.
И, бурный вопль его смиря,
Я спеленал дитя в туманы
И уложил его в постель,
Огородив ее брегами,
И люльку Я завесил мглами…
С тех пор волнуется ль, кипит, —
Он никогда не переходит
Закрепной, межевой черты. —
Порой, от бури поседелый,
Раздвинуть силится пределы
И сушу губит ближних мест:
Но Я с грозой возвышу перст, —
И _океан_ оторопелый
Отхлынет в свой _законный лог_,
Где Мною уложен вначале, —
Зане Я бездне рек: „_Не дале_!..“
Восстань, борец, скажи заре:
„Всходи, алей и радуй небо!“ —
Тебе покорная заря
Охватит ли восток пожаром
И выкажет ли вдруг природу,
Как разноцветную одежду,
Как отпечаток на воску,
Когда печать над ним подымешь?
И алым, девственным лучом
Пробудит ли пернатых хоры
Твоя веселая заря? —
И, ранний страж глухих пустынь,
Она прогонит ли в их горы,
В их захолустья, дичь и норы
Толпы разбойников с долин?..
Перемещя часов порядок:
Вели рассвету раньше быть!..
А звезды можешь ли гасить
И сокращать пределы ночи? —
Твоя ли творческая сила
Так пышно небо осветила,
И ты ль, с востока на закат,
_Двенадцать_ солнцевых палат
На горном поясе поставил
И царский путь на них направил? —
Не ты ль, взяв брение земли,
Создал _глаголивого_ {*}? Ты ли
{* Выражение Славянского подлинника.}
Облек его в высокий сан
И посадил царем?.. Не ты ли,
Схвативши землю за края,
Тряхнул трещавшую так сильно,
Что нечестивых род долой
Слетел с нее в бездонье _ада_?
В Моих руках земля — как воск,
И мне помощников не надо!..
Сходил ли ты во глубину
И в _неоснованные_ бездны?
Познал ли тайны дна морей?
И видел ли Мой мир _подводный_ —
Водоворотов и пещер?
Ты подходил ли ко вратам,
Где блещет надпись роковая:
„Здесь _жизни край_; за ними смерть“?
А широту земли и мира
Предел изведал ли ты сам?
Узнал ли, где дорога к свету
И где живет угрюмый мрак?
Ты, видно, это все уж знаешь?!.
Знать, зародился ты тогда,
Когда и время не родилось?!.
Ходил ли человек с ключом
В тайницы Божиих запасов,
Где собрал Я, на _день грозы_,
Снега и мраз и град и бури
И искрометных вечных льдов
Нерастопимые громады?..
А кто дождю отец?.. И дождь
За кем; как сын послушный, ходит,
И сеет жизнь в местах пустых, —
В местах, людьми непосещенпых, —
И зеленит раскат пустынь?..
Но, может быть, соперник Мой,
Не любишь ты дождей и бури?
Сведи ж на землю тишину
И ветров ласковых лобзанье
И светлые, как праздник, дни!
Рассыпь окатистые росы,
На радость сердцу и очам,
По холмам, рощам и лугам!..
Сними оковы с _Ориона_
И закрепи узлы _Плияд_
И _Семизвездия_ союзы! —
Ты знаешь ли состав небес
И тайну власти над землею
Моей громадной высоты?
Не ты ль _Медведицу_ Мою
С семьею _Медвежат_ игривых
Гулять по небу высылал? —
И с потухающей зарею,
Когда все просится к покою,
Ты можешь ли своей рукой
Схватить за светлые власы
_Звезду вечернюю_, чтоб в час свой
Ее по небу провести?..
Пытался ль ты, взглянув наверх,
Сказать гряде летящих облак:
„Дождя, дождя!“ — и дождь рекой?.
Пытался ли ты вызвать бурю
С ее клокочущей грозой,
И рокотал ли громом в горных? —
Кто счеты сводит облакам,
Кто в облака влагает _мудрость_,
Чтоб так они держали воду,
Иль, растворив в выси сосуды
И опрокинув вниз меха,
Дождили влагу на долины?
И воздуху кто придал _ум_
Знаменовать дожди и ведро?..
Сзывал ли молнии с небес,
И молнии, тебе внимая,
Откликнулись ли: „Вот мы здесь“? —
Кто мудрость тайно схоронил
От знателей надменных века
Вовнутрь, в утробу человека? —
Кто, высь осводив краем неба,
Касается краев земли?..
И в древний век порядков древних
Не ты ли горы округлил
И прежде ль гор на свет явился?
Не ты ль тесалом обтесал
Громады жесткие в утесы? —
Не ты ли жителям дубрав
Насущный хлеб их посылаешь,
Склонив заботливый к ним слух?..
Не у тебя ль младые львята,
На кортах сидя и рыча,
Как у родного, пищи просят,
И получают, и едят?..
Кто во всемирном домоводстве
Все слышит, видит, бережет?
Кто, над гнездом приникнув врана,
В его отсутствии, птенцов,
Кричащих к Богу, греет, кормит,
Кто их, малюток, стережет?..»
ГЛАВА XXXIX
«Постиг ли ты зверей природу,
Их навык, страсти, весь их быт?
Ты знаешь ли, в какое время
Младые серны по горам
Осеменяются? — Но долго ль
(Дыша любовию к полям)
Живут при матери семейства? —
Их степь зеленая манит,
И тонконогая станица
Младых, веселых прыгунов
Летит чрез долы, чрез овраги,
Полна красы, огия, отваги;
Заслышав дальний шум реки,
Она несется чрез стремнины,
Чрез златовидные пески
На изумрудные долины…
Кто дикому ослу внушил
Любовь к пустыне и свободе?
Блуждает, вольный, по степям,
Среди широкого раздолья,
По лакомым солончакам;
Порой подходит к городам
И посмевается их шуму,
Их пыльной, душной тесноте.
Отдастся ль Мой пустынный буйвол
Тебе в жестокую узду;
Его привяжешь ли ты к яслям,
И согласится ль великан,
Склоня главу, ходить понуро
И бороздить твои поля?
Ты знаешь ли строфокамила?
Полупернатый скороход
Легко пустыни обтекает
И, насмехаясь над конем,
Почти бескрылый, _ни на чем_
Летит и спорит с ветром в беге…
И часто самка на песках
Забьет, замашет вдруг крылами:
То — знак, что тут она кладет
Свои в песок горячий яйца, —
И, положив, забыла их!
Пройдет ли зверь и тяжкой лапой
Их давит, наступя на них,
Иль расклюют порой их птицы:
Ей что?.. Она своих птенцов,
И встретясь с ними, не узнает:
Зане, _безгнездной_, ей Творец
Не додал ни ума, ни чувства…
Красавца смелого, коня
Твоя ль десница сотворила?
В нем все — огонь, все — жизнь, все — сила.
И в звонкую его гортань
Вложил не ты ли рокот грома?
Не ты ль поскоком саранчи
В полях скакать его заставил?
На поле брани он влетел
И громко сарпнул — и копытом
Взрыл землю… Искры — из очей,
И дым клубит над жаркой мордой…
Над ним играет лук и меч,
Но он опасности не верит…
Раздался резкий зык трубы —
И, пенистой облитый влагой.
Он, громкоржущий, вскрикнул: „_Благо_!“
Далеко обоняя брань,
Вождей и воев слыша крики,
Летун неукротимый, дикий,
Узды не чуя, сам не свой,
Взвился, — и ринулся на бой!..
Твоя ли мудрость научила
Летать по высям ястребов?
И твоему ль веленью внемля,
Парит, ширяет царь — орел
Превыше облак разноцветных,
Пронизив заслон темных туч,
И пьет из солнца жаркий луч?
Махая мощными крылами,
Купаясь в воздухе седом,
Он любит плавать над скалами,
И обзаводится гнездом
На остром теме гор высоких,
И долу, на полях широких,
В тени дубрав, в ущельях гор
Следит змею огнистый взор…
Его приманка — битвы поле;
Где слышен труп, — там и орлы! —
Терзая свежую добычу,
Его птенцы хлебают кровь,
И часто спор ведут за трупы
С голодной стаею волков!..»
ГЛАВА XL
Еще мятежный вихрь свистал,
Еще за ним теснились бури,
И гром за громом грохотал
Чрез поле мутное лазури, —
Когда вещал Иегова,
К страдальцу слово обращая,
И звал его на _новый_ бой,
Громами небо раздирая
И гласом громы прерывая:
— «Восстань, боец, препояшись,
И дай ответ! Я вопрошаю…
Не уклоняйся от суда…
Ты звал Меня на состязанье, —
И, небо распахнув, Я — здесь!!.
Ступай же, спорник Мой скудельный,
И докажи, что Я не прав:
Открой в делах Моих ошибки
И, мудрый зодчий, все исправь!..
Но прежде попытайся, смелый,
Сдержать крылатый Мой огонь —
На роковом его полете,
В его межоблачных путях,
И заглуши, возвыся голос,
Раскат громов Моих в горах!..
Чтоб оправдать свое презорство,
Войди, борец, в единоборство
С дружиною _Моих стихий_
И покажи свою Нам силу!
Надень узду на ураган,
Смири подземных бурь удары,
Движеньем уст — задуй пожары,
Исчерпай горстью океан!..
И, ризою одеян славы,
Великолепьем облечен,
Возьми в десницу скипетр власти,
С крылатым воинством явись
И выше звезд Моих взнесись! —
Вспылай, вскипи грозою гнева.
И нечестивцев гордый рог
И злость и бунт врагов крамольных
Сломи, развей, свяжи, смири! —
Под их мятежными толпами
Вели растреснуться земле
И заключи их сонм кичливый
Глубоко в тайный сумрак бездн!..
Тогда и Я скажу: „Ты славен,
Казнить ты можешь и спасать!“…
Взгляни, мудрец, на бегемота!
Он создан Мною ж, как и ты, —
Сей тварей первенец громадный;
Но создан он но для тебя,
Не для твоей потехи детской.
Он злаки ест, как дивый вол…
Сочти его, ощупай ребра:
Они — как ряд стальных забрал,
И сила великана — в чреве!
Огромный ошиб свой, как кедр,
Высоко кверху он заносит,
Встает, себе простора просит,
И, сшитый вервиями жил,
Как зданье на столпах ступает
В своем ходу Мой исполин!
В нем кости — трубы медяные!
Дебел его огромный стан,
И каждый член в нем — шест железный!
Он ростом — холм, он образец
Моея творческия силы!
Я дал в уста ему — мечи!
Куда, заклокотав от гнева,
Махнет главой меж чащей древ, —
Древа валятся, как солома
Под острием его клыков…
Его разгул — тенисты горы,
Кремнистый холм трещит под ним;
Но любит он постель сырую
В густых приморских тростниках;
Он любит рыхлость почвы зыбкой,
Соседство шумное морей;
Он любит тень и полог свежий
Из гибких ветвей древних ив.
Он спит, когда играют волны,
Когда бунтуется река,
И плещет бурей в брег гранитный…
Он будет спать, Мой великан,
Недвижим ужасом, ни гневом,
Хотя б кипящий Иордан
К нему в уста помчался с ревом…
Возьми ж его и улови
Пустынника в тенистом доле,
В его безбрежных тростниках!
Повесь кольцо в его ноздрях
И удержи его в неволе!..
Тогда скажу Я: „Ты велик!“
Ты можешь ли левиафана
На уде вытянуть на брег
И овладеть царем пучины? —
Попробуй вервие продеть
В язык чудовища огромный
И острым крюком захватить
Его за жабры! Попытайся:
Начнет ли он тебя просить,
Как раб, как пленник, о пощаде? —
И с целой ратью рыбарей
Ты можешь ли его опутать
И остов грозного рассечь,
Чтоб распродать потом по звеньям
Торговым людям финикийским?
Пробен зубчатой острогой
Хребет метальный великана…
Но для чего губить его?
Возьми, свяжи его, бедняжку,
Или, подкравшися, схвати
Его, как дремлющую пташку,
И пленника отенети:
Тебе он будет верным служкой,
И этою живой игрушкой
Ты малых деток угости!»
ГЛАВА XLI
«Нет! не пойдет к тебе он в руки!
И раздразнить богатыря
И Я не дам тебе совета.
А предо Мной кто постоит?! —
Кто предварил Меня делами,
За кои б должен Я воздать?
Кто — Мой радушный одолжитель?
Кто дал именье Мне свое?
Я — Сам Господь и Вседержитель,
Земля и небо — все Мое!!!
Так кто ж размер красивых членов
Его рассмотрит? — Кто, смельчак,
Поднимет край его одежды?
И кто войдет в его гортань?
Кто зев его, как дверь, растворит? —
Погибель — полк его зубов!
Ряды щитов — его покров!
Они друг с другом так стеснились,
Как в битве с братом брат родной!
Сквозь них, сквозь медные забрала,
Ни влага, ни свистящий вихрь
Не сыщут скважины, — все слито!..
Огнем чихает великан!..
В его глазах сверкают зори;
То вихрем искры, огнь столбом,
То угли рдяные, краснея,
Из пасти страшного летят!
И влажный дым, густой и черный,
Клубится, как туман нагорный,
Из пышущих его ноздрей!
Вся мощь его в дебелой вые!
Когда он выступит из бездн,
Поморье все засуетится:
Тоска, как весть о смерти, мчится
И ужас скачет перед ним! —
Пускай над ним катятся громы,
Пусть молний грозных лезвие
Его сечет, палит и жалит:
Напрасно! Под своей корой
Он спит — и ничего не чует! —
Как жернов — сердце у него;
Пускай стучат но нем сто млатов:
Ужасной наковальни сей
Не раздробит ударов буря…
Когда он выплеснет из вод, —
Полморя с шумом взбрызнет к небу,
И вздрогнут неба высоты,
И духом упадут герои…
Где меч, который бы пронзил
Его хребта живые холмы?
Пусти свистящих копий град
И, дщерей лука — стрел каленых, —
Они скользнут, как по граниту:
Зане Я Сам очешуил
Его надежной чешусю;
И посмеется он тебе,
Не тронутый в своей кольчуге…
Ему железо ваше — тлен,
И медь — как утлый, ломкий хворост,
Он втопчет ваше злато — в грязь!
Когда ж в пучину устремится, —
То море, как котел, кипит
И поседелое дымится,
Как мироварница в печи!
Его следы — разливы света…
Моря спокойные пахать
Он любит неудержным бегом…
В нем _целая живая_ рать!
Кто ж может в силе с ним сравниться,
И мужеством кто равен с ним?
Он и на высь глядит надменно,
Своим могуществом кичась,
Сей силы и гордыни князь!..
Еще ли ты не убедился,
Что Я — вселенной Властелин,
Что Я везде все строю, знаю,
Сужу, мирю, распоряжаю,
Держу и властвую — _один_?!»
ЭПИЛОГ
Весна… В долинах раем веет.
Отчизна пальмы ожила.
Как сад, пустыня зеленеет.
Тиха, роскошна и светла…
Поля Аравии и горы
Лобзает синий небосклон.
Цветут младые мандрагоры,
Мускат, алой и анемон;
Цветет миндаль благоуханный,
Румяный персик, абрикос.
Смолистый кедр и древо манны
И чаща Виноградных лоз.
Вдали оазис зеленеет…
Но чей шатер под ним белеет?..
Чьи неисчетные стада
Пьют изо ста протоков воды?
И в кочевые города
Чьих пастырей спешат народы
На торг от сельского труда? —
Чьих там верблюдов сизых тучи
Несутся бурей по степям?
Чьи тысячи волов могучих,
Как войска, ходят по холмам? —
Чьи овцы, чьи быки горбаты
В своих стадах не знают траты?
Чьим ветроногим табунам
Не ведают в пустынях счета?
Ответ: то — Иова добро!
Над ним — Всевышнего щедрота;
К нему — со всех сторон сребро!
И вот, под тению дубравы,
Вкушая долгий, сладкий мир,
Народов пастырь величавый
Семейный празднует свой пир:
Прямее пальм _три_ девы милых
Напевом старца веселят;
И _семь_ сынов пред ним стоят,
Слитых из мужества и силы.
Одна из дев зовется: _День_,
Зовут другую _Ароматом_…
Богатому семьей и златом
Дивятся _Уц_ и _Иемен_.
И жил наш патриарх-счастливец долго!
И внучатам твердили деды: «_Он_
Испытан Богом был — испытан строго:
Пустыня вся, страдальца слыша стон,
Дивилась, как он мог стерпеть так много!!
Но Бог воззрел и — все былое сон! —
Темнит нас грех, но чистит огнь страданий,
И сладок плод от горьких испытаний!..»
КОММЕНТАРИИ
Иов. Свободное подражание священной книге Иова Ф. Н. Глинка работал над
поэмой «Иов» во время карельской ссылки и после нее. Обращение поэта к
древнему образу Иова многострадального во многом связано с обстоятельствами
личной жизни Глинки, прежде всего несправедливым, как он считал, осуждением.
В предисловии к одному из изданий поэмы Глинка писал: «Тогда на берегах
величественных озер, — этих огромных зеркал, в которых отражалось небо
Севера, в местах, загроможденных обломками какого-то древнего мира, —
раскрыл я опять книгу Иова, — и как изумился, не найдя в ней прежней
неясности… Душа невольно сроднилась со страдальцем: века исчезли,
расстояния не стало… Я понял его муки, разгадал тайны скорби, непостижимой
для счастливцев мира». Глубоко личное восприятие «Книги Иова» отразилось и
на стиле поэмы. В. Г. Базанов писал об этом так: «Если говорить о сюжете
стихотворения „Ловители“, то он совпадает с поэмою об Иове и
„злоначальнике-ловителе“. Грустная повесть об Иове то и дело перекликается с
медитациями олонецкого ссыльного, и очень часто грань между библейским
эпосом и лирикой стирается, объективное сливается с субъективным, и
наоборот. Из лирического дневника прямым образом переходят в поэму отдельные
строки, и поэма вбирает в себя стилистические и фонетические особенности
медитативного стиля глинковской лирики». В «Иове» намечаются многие темы,
становящиеся главными в философской лирике 40-70-х годов.
Чересчур вольное обращение автора со священным текстом вызвало
многолетнюю задержку книги в петербургском комитете духовной Цензуры — поэма
вышла только в 1859 году отдельным изданием. При всей значительности и
философской многогранности «Иова» на поэму вполне распространяется уже
сказанное ранее об очевидных недостатках глинковской «священной» поэзии. Как
уже отмечалось в предисловии, некоторые стороны поэтического
философствования Глинки — во многом это относится к «Иову» — нашли
продолжение, разумеется, в рамках иного мировоззрения, в поэзии XX века, в
частности в поэмах В. Хлебникова и Н. Заболоцкого.
«Свободное подражание священной книге Иова» посвящено жене поэта,
Авдотье Павловне Глинке, урожденной Голенищевой-Кутузовой, с которой он
познакомился в Твери после возвращения из ссылки. А. П. Глинка была
известной писательницей, автором книги «Жизнь Пресвятой Богородицы»,
создательницей обществ помощи бедным. По воспоминаниям современников, Федор
Николаевич был единомыслен и неразлучен с нею до самой ее смерти (в 1860
году). Отрывки из поэмы «Иов. Свободное подражание священной книге Иова»
печатаются по изданию 1859 года.