ШИЛЛЕРЪ.
правитьНѣмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ. Подъ редакціей Н. В. Гербеля. Санктпетербургъ. 1877.
Андрей. Племянникъ, я недоволенъ тобой.
Джіанеттино. Выслушайте меня, мой свѣтлѣйшій дядя!
Андрей. Я выслушаю послѣдняго нищаго въ Генуѣ, если онъ того стоитъ, негодяя — никогда, будь онъ мой племянникъ. Я ещё довольно милостивъ, что говорю съ тобой, какъ дядя: ты заслуживаешь услышать герцога и его Синьорію.
Джіанеттино. Одно только слово, свѣтлѣйшій герцогъ.
Андрей. Сперва выслушай, что ты надѣлалъ и тогда уже отвѣчай. Ты разрушилъ зданіе. которое я воздвигалъ, мало-по-малу, цѣлые полвѣка, мавзолей твоего дяди, его единственный памятникъ — любовь генуэзцевъ. Это легкомысліе прощаетъ тебѣ Андрей.
Джіанеттино. Мой дядя и герцогъ…
Андрей. Не прерывай меня. Ты разрушилъ прекраснѣйшій механизмъ правленія, добытый мною у неба для моихъ генуэзцевъ, стоившій мнѣ столькихъ безсонныхъ ночей, опасностей и крови. Предъ цѣлой Генуей ты замаралъ мою герцогскую честь, потому-что не уважилъ мои учрежденія. Для кого жь они будутъ священны, когда моя собственная кровь ихъ презираетъ? Эту глупость прощаетъ тебѣ дядя.
Джіанеттино (обидчиво). Государь, вы сами прочили меня въ генуэзскіе герцоги.
Андрей. Молчи! Ты измѣнникъ отечества: ты поразилъ государство въ самое сердце его жизни. Замѣть это, Джіанеттино! Оно называется — покорностью. Потому-что пастухъ легъ отдохнуть вечеромъ послѣ дневныхъ трудовъ, ты уже вообразилъ, что стадо оставлено? Потому-что у Андрея стали волосы бѣлы, какъ лунь, ты вздумалъ попирать законы ногами, какъ уличный мальчишка?
Джіанеттино (надменно). Потише, герцогъ! И въ моихъ жилахъ кипитъ кровь Андрея, передъ которымъ трепетала Франція.
Андрей. Молчи! — я тебѣ приказываю. Я привыкъ, чтобъ и море утихало, когда говорю я. Ты наругался надъ царственнымъ правосудіемъ въ самомъ его храмѣ. Знаешь ли, какъ за это наказываютъ, возмутитель? Отвѣчай теперь!
Джіаметтино (стоитъ безмолвно, потупивъ глаза).
Андрей. Несчастный Андрей! въ своёмъ собственномъ сердцѣ вскормилъ ты червя заслугъ своихъ. Я сооружалъ генуэзцамъ зданіе, въ сладкой увѣренности, что оно будетъ смѣяться надъ всѣми усиліями времени — и вотъ самъ вношу въ него первый пожаръ (указывая на Джіанеттино) — этого… Безразсудный, благодари эту сѣдую голову, что хочетъ быть опущенной въ могилу родными руками; благодари мою безбожную любовь къ тебѣ, что я съ эшафота не бросаю головы возмутителя оскорблённому государству. (Уходитъ.)
Что за волненье въ груди моей! что за таинственный приливъ мыслей! Точно подозрительные братья, что выходятъ на чорное дѣло, крадутся на цыпочкахъ и боязливо потупляютъ свои разгорѣвшіяся лица — такъ проходятъ тайкомъ чудные призраки мимо души моей. Постойте! постойте! Дайте мнѣ посвѣтить вамъ въ лицо. Честная мысль укрѣпляетъ сердце мужчины и геройски показываетъ себя дню. О, я знаю васъ! Это ливрея вѣчнаго лжеца. Изчезните! (Снова молчанье, потомъ съ возрастающимъ жаромъ.) Республиканецъ Фіеско? Герцогъ Фіеско? Остерегись! — передъ тобой неисходная бездна, гдѣ стынетъ мозгъ добродѣтели, гдѣ небо граничитъ съ адомъ. Здѣсь-то спотыкались герои, и падали герои — и міръ проклинаетъ имена ихъ. Здѣсь-то сомнѣніе овладѣвало героями — и герои останавливались и дѣлались полубогами. (Восторженно.) Но вѣдь они мои, сердца Генуи. Вѣдь мои руки водятъ произвольно то туда, то сюда грозную Геную? О, какъ лукавъ порокъ: каждаго демона заслоняетъ ангеломъ! Несчастное славолюбіе! Застарѣлое соперничество! Ангелы своими поцалуями отняли у тебя небо — и вотъ твоё чрево изрыгаетъ смерть. (Содрогаясь.) Ангеловъ обольщаешь ты пѣснями сиренъ о безсмертіи; людей ловишь ты золотомъ, женщинами и коронами. (Послѣ нѣкотораго молчанія.) Добыть корону — велико; отказаться отъ нея — божественно. (Рѣшительно.) Да погибнетъ тиранъ! Будь свободна, Генуя, а я (понизивъ голосъ) — твой счастливѣйшій гражданинъ!
Бургоньино (останавливаясь). Но куда ты ведёшь меня, отецъ? Ты вызвалъ женя, подавленный горемъ — и оно отзывается ещё до-сихъ-поръ въ твоёмъ неровномъ дыханіи. Отвѣчай, или я не пойду далѣе.
Веррина. Мы на мѣстѣ.
Бургоньино. Самомъ ужасномъ, какое ты только могъ отыскать. Отецъ, если то, что ты мнѣ намѣренъ открыть, похоже на это мѣсто — мои волосы станутъ дыбомъ.
Вергина. И это еще день въ сравненіи съ ночью моей души. Слѣдуй за мной туда, гдѣ тлѣніе пожираетъ тѣла и смерть возсѣдаетъ за своей страшной трапезой; туда, гдѣ стоны погибшихъ душъ поселятъ дьяволовъ и неблагодарныя слёзы горя струятся сквозь дырявое сито вѣчности; туда, мой сынъ, гдѣ міръ измѣняетъ свой лозунгъ и божество уничтожаетъ свое изображеніе. Такъ стану я говорить съ тобою конвульсіями, и ты, скрежеща зубами, будешь внимать мнѣ.
Бургоньино. Внимать? чему?… Заклинаю тебя!…
Веррина. Юноша, я страшусь… Юноша, твоя кровь ещё горяча, тѣло твоё нѣжно; такія натуры чувствуютъ человѣчнѣй, мягче; на этомъ тихомъ пламени растопляется моя жосткая мудрость. Если бъ холодъ старости или свинцовое бремя горя налегли на радостный полётъ твоего духа, если бъ чорная, сгустившаяся кровь страждущей природы преградила путь къ твоему сердцу, тогда бы ты могъ еще понять языкъ моихъ страданій и подивиться моему предпріятію.
Бургоньино. Я узнаю его — и оно будетъ моимъ.
Веррина. Нѣтъ, мой сынъ: Веррина избавитъ отъ него твоё сердце. О, Сципіонъ! тяжолое бремя давитъ эту грудь: мысль, ужасная, какъ беззвѣздная ночь, способная растерзать грудь мужчины. Понижаешь ли? — одинъ хочу я принести её въ исполненье, но носить её одинъ — я не въ силахъ. Будь я гордъ, Сципіонъ, я бы могъ сказать, что мука быть единственнымъ великимъ человѣкомъ. Величіе самому Творцу стало въ тягость — и Онъ сдѣлалъ ангеловъ своими повѣренными. Слушай, Сципіонъ!
Бургоньино. Моя душа поглощаетъ твою.
Веррина. Слушай, но не возражай! Ни слова, юный другъ! Слышишь ли? — ни слова противъ: Фіеско долженъ умереть!
Бургоньино (въ изумленьи). Умереть! Кожу — Фіеско?
Веррина. Умереть! Боже, благодарю тебя: я высказался! Фіеско долженъ умереть, сынъ мой, и умереть отъ руки моей. Теперь иди. Есть дѣла — они не подлежатъ никакому суду: ихъ судья — небо. Это одно изъ нихъ. Иди. Мнѣ не надо ни твоей хулы, ни твоего одобренія. Я знаю, чего оно мнѣ стоитъ, и потому — довольно. По постой! Ты, пожалуй, додумаешься изъ-за этого до безумія. Послушай: замѣтилъ ли ты вчера, какъ онъ всматривался въ наше изумленье? Человѣкъ, чья улыбка обманула всю Италію, станетъ ли терпѣть себѣ равныхъ въ Генуѣ? Иди! Фіеско свергнетъ тирана — это вѣрно; Фіеско будетъ опаснѣйшимъ тираномъ Генуи — это ещё вѣрнѣе. (Поспѣшно уходитъ. Бургоньино молча и съ удивленіемъ смотритъ ему вслѣдъ, потомъ медленно слѣдуетъ за тѣмъ.)
Фіеско. Веррина! какъ кстати! Я только что вышелъ искать тебя.
Веррина. И я тоже.
Фіеско. Не замѣчаешь ли, Веррина, какой-нибудь перемѣны въ своёмъ другѣ?
Веррина (сухо). Я не желалъ бы никакой.
Фіеско. И даже не видишь никакой?
Веррина (глядя въ сторону). Надѣюсь, что нѣтъ.
Фіеско. Я спрашиваю, не замѣчаешь ли ты какой-нибудь перемѣны?
Веррина (окинувъ ею бѣглымъ взглядомъ). Я не нахожу никакой.
Фіеско. Вотъ видишь: значитъ, правда, что масть ещё не дѣлаетъ васъ тиранами. Послѣ того, какъ мы разстались съ тобою, я сдѣлался генуэзскимъ герцогомъ — и Веррина (прижимая его къ груди) находитъ мои объятія такими же горячими, какъ и прежде.
Веррина. Тѣмъ хуже, потому-что я долженъ холодно отвѣчать на нихъ. Видъ величества ложится, какъ острый ножъ, между мною и герцогомъ. Іоаннъ-Людвигъ Фіеско владѣлъ моимъ сердцемъ; теперь онъ покорилъ Геную — и я беру назадъ мою собственность.
Фіеско (удивлённый). Боже сохрани! За герцогство — это уже черезъ-чуръ жидовская цѣна.
Веррина (мрачно, въ полголоса). Гм! Развѣ свобода уже до такой степени вышла изъ моды, что республики бросаются первому встрѣчному за позорныя деньги?
Фіеско (закусывая губы). Этого не говори ни кому, кромѣ Фіеско.
Веррина. О, конечно! — это долженъ быть человѣкъ необыкновенный — кто не отвѣчаетъ на правду пощёчиной. Но, къ сожалѣнію, хитрый игрокъ промахнулся въ одной картѣ. Онъ разсчёлъ всю игру на ненависть и, на бѣду, забылъ о патріотахъ. (Значительно.) Оставилъ ли притѣснитель свободы хотя одинъ знакъ между чертами римской добродѣтели? Клянусь всемогущимъ Богомъ: потомство, прежде нежели выроетъ мои кости изъ кладбища какого-нибудь герцогства, должно будетъ собрать ихъ сперва съ колеса.
Фіеско (съ чувствомъ берётъ его за руку). Даже и тогда, когда герцогъ будетъ твоимъ братомъ? когда онъ свой герцогскій самъ сдѣлаетъ казнохранилищемъ своей благотворительности, ходившей до-сихъ-поръ, при его скудныхъ средствахъ, по-міру? Веррина, даже и тогда?
Веррина. Даже и тогда! Возвращонная покража ещё не спасла ни одного вора отъ висѣлицы. Къ тому же, это великодушіе не коснулось бы Веррины. Моему согражданину я ещё позволялъ бы сдѣлать мнѣ добро: моему согражданину я надѣюсь отблагодарить тѣмъ же. Но даръ герцога — это милость, а милости я принимаю только отъ Бога.
Фіеско (съ досадою). Скорѣй можно исторгнуть Италію изъ Средиземнаго моря, чѣмъ этотъ упрямый умъ изъ его заблужденій!
Веррина. Да, искусство исторгать стоитъ не послѣднимъ въ счету твоихъ талантовъ: про то можетъ поразсказать овца-Республика, которую ты вырвалъ изъ пасти волка-Дорія, чтобы самому пожрать её. Но довольно объ этомъ! Скажи мнѣ мимоходомъ, герцогъ: за что ты повѣсилъ этого бѣдняка на іезуитскомъ соборѣ?
Фіеско. Этотъ бездѣльникъ поджигалъ Геную.
Веррина. Но вѣдь этотъ бездѣльникъ не трогалъ законовъ?
Фіеско. Ты употребляешь во зло мою дружбу, Веррина.
Веррина. Прочь съ своей дружбой! Повторяю тебѣ: я не люблю тебя болѣе. Клянуся, я ненавижу тебя — ненавижу, какъ змѣя рая, свершившаго первый грѣхъ въ мірѣ, подъ которымъ уже пятое тысячелѣтіе истекаетъ кровью! Послушай, Фіеско: не какъ подданный съ государемъ, не какъ другъ съ другомъ, но какъ человѣкъ съ человѣкомъ стану я говорить съ тобою. (Рѣзко и восторженно.) Ты посмѣялся надъ величіемъ истиннаго Бога, употребивъ руки добродѣтели для совершенія разбойничьяго дѣла, заставивъ патріотовъ Генуи поработить Геную. Фіеско, если бъ и я былъ такимъ же честныхъ глупцомъ и не замѣтилъ бы твоихъ хитростей — Фіеско, клянусь всѣми ужасами вѣчности, я свилъ бы верёвку изъ собственныхъ внутренностей моихъ и задавился бы, и отлетающая душа моя обрызгала бы тебя ядовитою пѣною. Эта царственная продѣлка, конечно, разламываетъ пополамъ золотую чашу вѣсовъ, полную людскихъ преступленій; но ты посмѣялся надъ самимъ небомъ — и твой процессъ рѣшится на страшномъ судѣ.
Фіеско (поражонъ и молча мѣритъ его удивлённымъ взоромъ).
Веррива. Не ищи отвѣта. Теперь между нами всё кончено. (Походивъ взадъ и вперёдъ.) Герцогъ генуэзскій, на галерахъ вчерашнихъ тирановъ я видѣлъ цѣлый рядъ бѣдныхъ созданій, что съ каждымъ ударомъ весла пережовываютъ давнымъ-давно совершонный проступокъ и льютъ слёзы въ океанъ, который, подобно богачу, слишкомъ знатенъ, чтобы считать ихъ. Добрый государь начинаетъ своё правленіе милосердіемъ. Не освободишь ли ты галерныхъ невольниковъ?
Фіеско (рѣзко). Пусть они будутъ первенцами моей тираніи. Поди и объяви имъ всѣмъ свободу.
Веррина. Ты сдѣлаешь дѣло только въ половину, если не насладиться ихъ радостью. Поди самъ — и испытай её. Великіе міра такъ рѣдко бываютъ при томъ, когда дѣлаютъ зло: неужели и добро они должны дѣлать изъ-подтишка? Поэтому, герцогъ не можетъ быть слишкомъ великъ для признательности послѣдняго нищаго.
Фіеско. Ты страненъ, старикъ. Я не знаю, зачѣмъ мнѣ идти за тобою. (Оба идутъ къ морю.)
Веррина (остановившись съ горестью). Обними меня ещё разъ, Фіеско! Вѣдь здѣсь никого нѣтъ, кто бы могъ подсмотрѣть слёзы Веррины и чувствительность герцога. (Онъ прижимаетъ Фісско къ груди). Навѣрно никогда не бились такъ близко два болѣе великія сердца, не смотря на то, мы любимъ другъ друга такъ братски горячо. (Рыдая на груди Фіеско.) Фіеско! Фіеско! ты оставляешь пустоту въ груди моей — и этой пустоты не наполнитъ всё человѣчество, взятое трижды.
Фіеско (растроганный). Будь моимъ другомъ!
Веррина. Сбрось этотъ ненавистный пурпуръ — и я твой другъ. Первый властитель былъ убійца и надѣлъ пурпуръ, чтобы скрыть пятна своего злодѣйства подъ этимъ кровавымъ цвѣтомъ. Слушай, Фіеско: я воинъ и не умѣю плакать. Фіеско, это первыя мои слёзы! Сбрось этотъ пурпуръ!
Фіеско. Молчи!
Веррина (настойчивѣе). Фіеско, положи наградой всѣ короны этой планеты, собери въ наказанье всѣ ея пытки, чтобъ я преклонилъ колѣно передъ смертнымъ — я не преклоню его, Фіеско! (Падая на колѣни.) Это моё первое колѣнопреклоненіе. Сбрось этотъ пурпуръ!
Фіеско. Встань и не раздражай меня болѣе.
Веррина (рѣшительно). Я встаю и не стану раздражать тебя болѣе. (Останавливается у доски, ведущей на одну изъ галеръ.) Герцогу первое мѣсто. (Идутъ по доскѣ.)
Фіеско. Зачѣмъ дергаешь ты меня за мантію? — она падаетъ!
Веррина (съ ужасающей ироніей). Ну, когда падаетъ пурпуръ — пусть и герцогъ падаетъ съ нимъ! (Сталкиваетъ его въ море.)
Фіеско (взываетъ изъ волнъ). Спаси, Генуя, спаси твоего герцога! (Исчезаетъ въ волнахъ.)
Кальканьо (громко). Фіеско! Фіеско! Андрей возвратился! половина Генуи перешла на сторону Андроя! Гдѣ Фіеско?
Веррина (mвёpдo). Утонулъ!
Центуріоне. Что это, адъ или домъ сумасшедшихъ отвѣчаетъ мнѣ?
Веррина. Утопленъ, если это звучитъ пріятнѣе. Я иду къ Андрею. (Всѣ ужасаются и остаются въ неподвижныхъ группахъ. Занавѣсъ опускается.)