Из «Зачёркнутых страниц» (Амфитеатров)/ДО
| Изъ «Зачеркнутыхъ страницъ» |
| Дата созданія: Октябрь 1901 года. Источникъ: Амфитеатровъ А. В. Легенды публициста. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1905. — С. 77. |
У одного изъ мировыхъ судей города Петербурга не особенно давно разбиралось дѣло по обвиненію артиста С. въ публичной ѣздѣ по Невскому, верхомъ на французской актрисѣ П. Изъ разбирательства выяснилось, что артистъ С. ѣздилъ верхомъ на француженкѣ П. не съ дурнымъ какимъ-либо умысломъ, но единственно затѣмъ, чтобы показать степень своей близости къ ней, француженкѣ, какому-то уличному ловеласу, который приставалъ къ актрисѣ П. и не хотѣлъ вѣрить, что артистъ С. — ея знакомый. Актриса П. претензіи къ г. С., за наѣздническія упражненія его, не имѣетъ, и даже заявила мировому судьѣ, что у нихъ во Франціи теперь это такъ водится — ѣздить по улицамъ верхомъ на женщинахъ, въ доказательство своего съ ними знакомства.
Узнавъ изъ газетъ о фактѣ столь миѳологической окраски, но, тѣмъ не менѣе, совершенно достовѣрномъ, я отправился къ пріятелю, Эмилію Эрнестовичу де-Бетонъ — старому обрусѣлому французу — показать ему, какія у насъ на святой Руси творятся чудеса въ рѣшетѣ, и разспросить, что и какъ онъ о нихъ думаетъ. Французъ прочелъ, расхохотался и руками замахалъ!
— Не можетъ быть! Это — анекдотъ!
— Однако, у мирового судьи…
— Блага!
— Однако, протоколъ…
— Не можетъ быть! А впрочемъ…
И вдругъ его осѣнило:
— Нашелъ! Я вамъ скажу, что это.
— Ну-съ?
— Это… это — сатира!
— Что-о?
— Ну, да! сатира! политическая аллегорія!
— Богъ съ вами! придетъ же въ голову!
— Я вамъ говорю: сатира! О! ваши журналисты — народъ хитрый! Они знаютъ, что у васъ, въ Россіи — очень много цензуръ, и умѣютъ, какъ находить лазейку между цензуръ…
— Да это простая замѣтка въ ежедневной хроникѣ!
— О! быть сатирикомъ можно даже въ отдѣлѣ отъѣзжающихъ и пріѣзжающихъ, даже въ справочникѣ желѣзныхъ дорогъ.
— Вашими бы устами да медъ пить. То-то бы у насъ Щедриныхъ развелось!.. Ну, хорошо, пусть будетъ по-вашему: сатира такъ сатира. На что же, однако, милѣйшій мой Эмиль Эрнестовичъ?
Онъ даже подпрыгнулъ:
— Какъ на что?! Но, разумѣется, само собою понятно: на нашъ союзъ!
— Франко-русскій?!
— Ну, да! Удивляюсь, какъ вамъ не ясно! У насъ, во Франціи, спросите любого буржуа, и онъ вамъ эту аллегорію размотаетъ, какъ клубокъ нитокъ. Кому же изъ насъ неизвѣстно, что со временъ Тулона и Кронштадта вы, русскіе медвѣди, сѣли Франціи на плечи, и мы веземъ васъ, веземъ, веземъ, какъ добрые першероны…
При этой клеветѣ во мнѣ заговорилъ патріотизмъ, и я сердито перебилъ француза:
— Ну, ужъ извините: это вы у насъ вотъ гдѣ сидите, и мы васъ веземъ, а не вы насъ!
— Нѣтъ, мы васъ!
— Мы!!
— Мы!!!
— А займы?!
— А безъ насъ у васъ Вальдерзее давно бы сидѣлъ парижскимъ генералъ-губернаторомъ!
— А Китай?
— Что Китай! Далеко Китай! Совсѣмъ особь статья! Китаемъ насъ не пугайте: не въ немъ коленкоръ! А вотъ — откачнись мы отъ васъ, и весь вашъ реваншъ тю-тю! Останется, взамѣнъ всѣхъ мечтаній, одна статуя Страссбурга, да и той прусскіе новобранцы насъ отломятъ.
— Вы должны быть намъ признательны!
— Нѣтъ, это вы должны!
— Вы!!
— Нѣтъ, вы!!!
— Если Россія будетъ въ опасности, французы пойдутъ на врага ея, какъ одинъ человѣкъ.
— Дудки!
— Вы смѣете сомнѣваться?
— Чего тамъ сомнѣваться? Увѣренъ. И вы на нашего не пойдете, и мы на вашего не пойдемъ.
— О, да! Мы не забыли исторіи въ Фашодѣ…
— Помнить не лишнее.
— Русскій! Другъ мой! Неужели вы не видите, что удивляете міръ своею неблагодарностью!
— Это объ Австріи принято говорить. Не о насъ. Вы насъ съ Австріей не смѣшивайте: обижусь!
Такія бурныя политическія драмы выходятъ у насъ съ Эмилемъ Эрнестовичемъ почти при каждой встрѣчѣ, что и естественно: я — патріотъ отечества русскаго, онъ — патріотъ отечества французскаго, а извѣстно, что два патріота вмѣстѣ — это сода и кислота, изъ смѣшенія коихъ получаются шипучки политическаго пустословія. Обыкновенно, отдавъ послѣднему все должное и отъ насъ зависящее, переругавшись всласть и до полнѣйшаго изнеможенія, мы внезапно дѣлаемъ примирительную паузу, — и:
— А все-таки всегда скажу: вы, французы, хотя и никуда не годитесь, а — народъ хорошій.
— Другъ мой! да развѣ я когда-нибудь отрицалъ величіе и достоинства русской націи?
— И Вольтеръ у васъ былъ, и Руссо, и Дидеротъ съ Даламберомъ…
— А у васъ — графъ Алексѣй Андреевичъ Аракчеевъ! Quel géant[1]!
— Да, кабы его къ вамъ, а ихъ къ намъ, такъ, пожалуй бы, и того…
— Еще какое «того»-то!
— Оптовое!
— Сразу два благоустройства!
— Не было ни гроша, да вдругъ алтынъ!
— Вотъ видите. Говорю вамъ: мы и вы созданы для братства! — мы — дѣти одной семьи! Мы и вы, — какъ сказалъ вашъ великій Пушкинъ, который, къ сожалѣнію, не всегда писалъ по-французски, —
Не боимся мы насмѣшекъ, |
— Vive la France![3]!
— Vive la Russie![4]!
Накричавшись и наславословивши, мы жмемъ другъ другу руки и расходимся, давая взаимно честное слово — не портить впредь своихъ печенокъ возбужденіемъ политическихъ споровъ и разжиганіемъ патріотическихъ страстей.
— Поймите же, дорогой мой, — бія себя въ грудь кулачонками, жалобно говоритъ Эмилій Эрнестовичъ, — поймите, что вы уязвляете мое національное самолюбіе. Не могу же я равнодушно слушать колкостей на счетъ того, что Наполеонъ съ арміей… armée! la grrande armée!..[5] замерзали въ вашихъ снѣгахъ, на подобіе таракановъ.
— Да и вы, батенька, щадите патріотизмъ ближняго своего. Вы думаете, не болитъ мое русское сердце, когда вы кричите на всю Европу, что у насъ еще существуетъ крѣпостное право, и что наши губернаторы ѣдятъ сальныя свѣчи вмѣсто мороженаго.
Каюсь откровенно, — впрочемъ, и грѣхъ-то въ полъ-грѣха, — даже не знаю: заслуживаю ли я за него порицанія, или Анны на шею, — какъ у г. Сигмы — «за неслужебныя заслуги». Каюсь откровенно: движимый патріотическимъ одушевленіемъ, радѣя о славѣ и доброй репутаціи своего отечества, я, пользуясь легкомысліемъ и довѣрчивостью Эмиля Эрнестовича, многое-таки и привираю въ нашъ россійскій профитъ. Зная необузданный, хотя и буржуазный, либерализмъ почтеннѣйшаго Эмиля, я — когда даю ему свѣдѣнія о строѣ и прогрессѣ нашей родины, — употребляю всѣ усилія, чтобы втереть ему розовыя очки и потрафить на его вкусъ. Я увѣряю его, что въ Россіи отмѣнены тѣлесныя наказанія,[6] что мы давнымъ-давно пользуемся благомъ всеобщаго обученія, что рабочій день у насъ — восьмичасовой и т. д., и т. д. Эти невинные обманы тѣшатъ наивнаго француза, какъ ребенка. Онъ прыгаетъ козломъ, потираетъ руки и кричитъ:
— Fichtre[7]!.. Вотъ это — прогрессъ… И, при этомъ, какой порядокъ! какое пониманіе своихъ обязанностей и правъ! Сколько городовыхъ! Ахъ, какой порядокъ!
На что я ему солидно резонирую:
— Порядокъ у насъ, мусье Бетонъ, точно-что большой. Безъ порядку намъ нельзя. Онъ, порядокъ-то нашъ, еще Рюрикомъ, Синеусомъ и Труворомъ заведенъ: варяжскій-съ! Слѣдовательно, на манеръ какъ бы антика выходитъ. Такъ-то съ. Прежде земля наша тоже, вотъ какъ теперь Франція ваша, была велика и обильна, а порядку въ ней не было, но то было еще въ эпоху костомаровскихъ «Сѣверныхъ народоправствъ». А, — какъ только варяги прибыли, — такъ тутъ сейчасъ же и вышло циркулярное оповѣщеніе: обиліе отмѣнить, Костомаровыхъ упразднить, а прочихъ, выдавъ имъ узаконенные паспорты, считать впредь до судебнаго слѣдствія оправданными…
— То есть, вы хотите сказать: упорядоченными?
— Инъ хоть и упорядоченными: отъ слова не станется…
Послѣ настоящей нашей схватки, изъ-за верховой ѣзды артиста С. на француженкѣ П., мы примирились по обычному расписанію. Я сталъ выхвалять славныхъ мужей и женъ Франціи, онъ любезно возражалъ мнѣ диѳирамбами въ честь исполиновъ Россіи. Правду сказать, разговоръ нашъ въ этомъ направленіи всегда напоминаетъ мнѣ нѣсколько подкаретную игру въ трынку. Я — подъ него — имя! А онъ — имя именемъ покроетъ, да еще имя мазу!
И — такъ какъ онъ знаетъ, что я поклонникъ строгихъ мѣръ и той крѣпкой власти, объ отсутствіи которой искони печалуются «Московскія Вѣдомости», а я знаю, что его и сахаромъ не корми, только полиберальничай съ нимъ, легкоумнымъ, да пусти ему стариннаго «жука» — libérté, égalité, fraternité[8] этакое, — то оба мы стараемся другъ другу угодить, и равновѣсіе трынки получается самое умилительное…. Я подъ него Викторомъ Гюго махну, а онъ Виктора — Михаиломъ Николаевичемъ Муравьевымъ замиритъ, да шлетъ Каткова мазу. Я Жоресомъ козырну, а онъ его — хлопъ! Грингмутомъ покрылъ, да, изъ старой колоды, Ѳаддея Булгарина вынулъ: ну-ка, молъ, побарахтайся, прикрой-ка… И входимъ мы, отъ взаимнаго усердія другъ другу угодить, въ страшный азартъ. Такъ что, бываетъ, я крикомъ кричу:
— У васъ были Видокъ и маркизъ де-Садъ!
А онъ — съ чувствомъ собственнаго достоинства — учтиво парируетъ:
— А у васъ — Константинъ Аполлоновичъ Скальковскій.
— Ah! quel bonheur![9]
— Ah! quel délice![10]
— Vive la France![3]
— Vive la Russie![4]
— Allons, enfants de la patrie![11]
— Здравствуй, милая, хорошая моя!
Хоть я и спорилъ съ мусье Бетономъ насчетъ того, кто кого осѣдлалъ и кто на комъ верхомъ ѣдетъ, мы ли на французѣ или французъ на насъ, однако, уходя отъ него, втайнѣ патріотически ликовалъ, что на Невскомъ вышла, именно такая, а не обратная аллегорія — то есть, что вскочилъ россіянинъ на плечи къ француженкѣ, а не француженка къ россіянину. Дружба дружбою, а денежки врозь! И, какіе ни прославляй тамъ альянсы, а предзнаменованія-то пусть, все-таки, говорятъ лучше въ нашу пользу, чѣмъ въ ихнюю!
Обладая хорошею памятью, я сообразилъ, что осѣдланіе русскимъ плечъ француженки — далеко не первый случай, когда мы торжествовали надъ иноплеменниками посредствомъ обращенія ихъ изъ образа и подобія Божія въ образъ и подобіе лошадиные. Уже на зарѣ нашей исторіи лѣтопись взываетъ къ князю Роману Галицкому укорительную пословицу: Романе! Романе! неправдою живеши, — Литвою ореши. А въ сказкахъ Аѳанасьева есть премилые анекдоты о томъ, какъ русскій и татаринъ (варіанты: мордвинъ, нѣмецъ), идя въ долгій путь, условились по очереди нести другъ друга на плечахъ, пока тотъ, кому достанется сидѣть на чужихъ плечахъ, заснетъ. Бросили жребій и напередъ досталось нести русскому. Татаринъ взобрался на плечи русскаго и запѣлъ: талды-булды. Пѣлъ, пѣлъ и заснулъ. Русскій не пронесъ татарина и полуверсты и грянулъ его съ плечъ оземь. Затѣмъ русскій взобрался на плечи татарина и запѣлъ: тили-тили! Пѣлъ-пѣлъ… такъ долго, что татаринъ тащилъ его на плечахъ верстъ двадцать, усталъ и спрашиваетъ русскаго, на долго ли протянется его пѣсня. «Верстъ на десятокъ потянетъ», — говоритъ русскій. А татаринъ въ отвѣтъ: «Охъ, твои тили-тили совсѣмъ меня съ ногъ сбили!»…[12] Право, даже и отвѣтъ этого древле-осѣдланнаго россіяниномъ человѣка — въ стилѣ горькихъ подозрѣній мусье Бетона, будто разсказъ газетъ о публичной проѣздкѣ артистомъ С. француженки П. есть хитрая сатира, а самая проѣздка — политическая аллегорія. И не столько знаменательно, что артистъ С. считаетъ лучшимъ средствомъ къ доказательству своей пріязни и близости съ иностранкою — вскочить ей на спину при всей почтеннѣйшей публикѣ: онъ — скиѳъ, а наѣздничество свойственно скиѳу! — сколько важно то обстоятельство, что иностранка подтверждаетъ права скиѳскаго наѣздничества, торжественно заявляя:
— Теперь у насъ это принято!
Какъ хотите, а это… эволюція!
И, хотя вольтеріанцы, въ родѣ мусье Бетона, пытаются не признавать ея, объявляя случай на Невскомъ сказкою, баснею, тщетны ихъ усилія: втайнѣ они и сами чувствуютъ правду, втихомолку ощупываются, нѣтъ ли сѣдла и на ихъ спинахъ, и слышатъ наше, торжественно и побѣдоносно жужжащее надъ ними, «тили-тили»… Молодецъ скиѳъ! торжествуй, Атилла прелюбезная!
Въ наши дни, когда великолѣпная симфонія франко-русскаго союза звучитъ громче и упоительнѣе, чѣмъ когда-либо, мнѣ, однако, слышатся иногда, сквозь ея массивный, величавый наплывъ, одинокія жалкія ноты, плачевно диссонирующія съ ея эффектною полнотою… И, схватывая такую случайную плаксивую ноту на лету, я ставлю ее предъ собою на допросъ съ пристрастіемъ:
— Отвѣтствуй мнѣ, о нота! о чемъ тоскуешь ты и ноешь въ столь жизнерадостное время, когда у каждаго патріота ликъ долженъ сіять, — по меньшей мѣрѣ, — какъ Русское собраніе?
Нота отвѣчаетъ странныя слова:
— Мнѣ грустно безъ Франціи.
— Безъ Франціи? О, нота! ты бредишь! Ты говоришь величайшую чепуху! Какъ безъ Франціи? Теперь-то? Смотри: вся Франція съ нами, — торжественная, гремящая, самодовольная и самоувѣренная, она — наша, она — счастлива нами…
— О, да, но…
Опять — надтреснутый звукъ.
— Мнѣ грустно безъ Франціи…
— Я отказываюсь понимать тебя, нота! Ты недовольна, что мы мирно завоевали Францію, стали ея щитомъ и покровомъ?
— Ахъ, не то… Я боюсь: мы достигли ужъ слишкомъ многаго… намъ нечего больше отъ нея и желать, намъ дано все — тамъ, во Франціи…
— Объяснись подробнѣе.
— Изволь. Съ тѣхъ поръ, какъ стала созидаться наша цивилизація, Франція культурно и идейно вела насъ за собою, — сейчасъ мы поведемъ ее, куда захотимъ. Свѣтъ ея прогресса былъ для насъ идеаломъ, — сейчасъ нашъ идеалъ взятъ нами на посылки и думаетъ объ одномъ, какъ бы намъ, сильнымъ «варварамъ», — ибо вѣдь считать-то насъ варварами французы не перестали, да и не за что перестать! — какъ бы намъ угодить и съ нами поладить. Франція была для насъ двѣсти лѣтъ великимъ моральнымъ судомъ, послѣднею инстанціею общественнаго мнѣнія, — сейчасъ она заботится лишь, какъ бы мы ея не осудили, да какое мы будемъ о ней имѣть политическое мнѣніе. Прежде общество наше видѣло во Франціи храмъ апелляціи противъ насъ самихъ и произволовъ нашихъ во имя цивилизаціи и правъ человѣческихъ. Сейчасъ Франція стала — какъ мы сами. Мы нашли пріятеля, но потеряли учителя. Мы пріобрѣли политическую опору силы и денегъ, но утратили общественно-нравственный идеалъ. Намъ есть съ кѣмъ пройтись, на удивленіе и страхъ Европы, интимно обнявшись, есть съ кѣмъ пропѣть патріотическій дуэтъ, но некому — когда мы виноваты — пожаловаться на насъ самихъ. Мы завоевали великую страну, но духъ, ее созидавшій, отъиде отъ нея, и подружились мы лишь съ мясомъ и костьми ея И вотъ — хлопаемъ мы мясо и кости по плечу запанибрата и ласково говоримъ имъ, посмѣиваясь:
— Что, братъ мусью? Нѣмчуры боишься? Небось, небось, не выдадимъ: теперь ты — нашъ брать Исакій.
Примѣчанія править
- ↑ фр.
- ↑ А. С. Пушкинъ «Подражаніе арабскому»
- ↑ а б фр. Vive la France! — Да здравствуетъ Франція!
- ↑ а б фр. Vive la France! — Да здравствуетъ Россія!
- ↑ фр.
- ↑ Писано въ 1901 году когда отмѣна тѣлесныхъ наказаній, состоявшаяся въ 1904, причислялась къ лику безсмысленныхъ мечтаній.
- ↑ фр.
- ↑ фр. libérté, égalité, fraternité — свобода, равенство, братство
- ↑ фр.
- ↑ фр.
- ↑ фр.
- ↑ Необходим источник