Изящные искусства править
Кто первый назвал сии искусства изящными, тот конечно приметил, что польза и приятность составляют существо их, и что они украшают вещи, простым ремеслом изобретенные. Начала их должно искать в природной склонности нашей давать приятнейший вид всему, что служит для ежедневного употребления в жизни. Прежде найдены средства строить жилища самые простые; прежде изобретены слова для наименования самых обыкновенных вещей; потом уже воздвигнуты пышные чертоги по правилам зодчества, и язык сделался богатым, доброгласным.
Итак, врожденная отличных душ склонность к нежным, чувствованиям произвела все искусства. Пастух, который прежде всех посоху своему или кубку дал приятнейшую наружность, вырезав на них разные прикрасы, был изобретателем ваятельного искусства; дикарь, который в счастливую минуту вздумал построить правильную хижину, сохранив надлежащую соответственность в частях ее, был изобретателем зодчества. Кто первый порядочно и приятно выразил мысли свои словами; тот был виновником красноречия между своими соплеменниками.
В сем то украшении всех вещей, потребных в жизни для человека, должно искать начала изящных искусств, а не в подражании природе, как многие утверждают.
Семена изящных искусств хранились в недрах природы. Разум человеческий постоянным тщанием мало-помалу взрастил величественные деревья, и дождался плодов прекраснейших. Вообще искусства подобны всем человеческим изобретениям. Часто бывают они делом случая, и сперва польза их едва ощутительна; время и труды наконец возводят их на степень высокую. Землемерство сперва было не иное что, как простое межеванье; звездочетство получило свое начало от любопытства праздных людей. Прилежные исследования довели обе сии науки до той степени совершенства, на который они теперь находятся, щедро изливая благодеяния свои на род человеческий.
Соглашаемся, что изящные искусства при начале своем были только опыты, служившие для увеселения глаз и других чувственных орудий; однако не хотим искать главной цели их в одной забаве. О достоинстве человека должно судить не по младенчеству его, но по зрелому возрасту.
Теперь надлежит рассмотреть вопрос, в чем состоит сущность искусств, и чем они могут быть полезны для человека? Люди слабые и легкомысленные говорят нам, что искусства служат только для забавы и что он сотворены только увеселять чувства и воображение. Посмотрим, не найдет ли в них разум чего-нибудь гораздо важнейшего; посмотрим, какую пользу благоразумие может находить в сей врожденной склонности давать всему приятнейший вид, и в способности пленяться изяществом.
Для достижения предположенной цели нам не нужно входить в глубокие многотрудные исследования. Сама природа укажет нам кратчайшую дорогу. Она есть первая художница; в чудесных ее распоряжениях открываем все, что искусствам человеческим дает высшее совершенство.
Все творения показывают нам, что глаза и прочие орудия чувственные способны принимать со всех сторон приятные впечатления. Каждая вещь, которая служит для нашего употребления, доставляет нам не одну пользу, но и удовольствие. Даже те вещи, в которых не имеем надобности, пленяют нас красивым видом своим, и цветом.
Нет сомнения, что природа, щедро осыпая нас приятными дарами своими, хотела смягчить сердца наши; она хотела, чтобы грубость, излишнее самолюбие и сильные страсти растворяемы были ощущением удовольствия. Приятности сии соразмерны природной нашей чувствительности, которая беспрестанно раздражаясь от впечатлений, производимых в нас цветами, видами и голосами, содержит во всегдашней бодрости нашу душу, дает работу уму и сердцу; от того не одни только грубые, плотские ощущения постоянно в нас действуют, но и благороднейшие духовные. Сим отличаемся мы от прочих тварей. Деятельность наша увеличивается от того, что многие вещи привлекают на себя наше внимание; все силы в них движутся; мы возносимся из праха, и сближаемся с высшими существами. Видим, что природа печется не только об удовлетворении плотских нужд наших, но еще доставляет нам благороднейшие наслаждения, и возвышает бытие наше.
Природа не удовольствовалась тем, что украсила вообще все творения; нет, сия нежная мать преимущественно дала понятность тем вещам, которые необходимо нужны для нашего счастья. Она красоту дала в удел добру, безобразие злу, чтобы мы не могли ошибаться, принимая одно за другое: добро облечено в приятнейшую наружность, чтобы привлечь любовь нашу; зло силою своею производит в нас отвращение. Для достижения к счастью, к сей цели высокого назначения, что человеку нужнее общественного союза с другими людьми, коих взаимное удовольствие соединяет, а особливо что нужнее того союза, который одинокого человека соединяет с подругою, разделяющею с ним все наслаждения, участием своим увеличивающею радости, уменьшающею печали, облегчающею труды? Не на лице ли человеческом природа напечатлела приятность, более нежели где-либо, напечатлела для того, чтобы крепче связать сердца взаимною нежностью?
Заметим также, что природа всему вредному сообщила способность возбуждать в нас отвращение. Глупость, пагубная для ума, и строптивость сердца на человеческом лице напечатлены столь же ясно, хотя омерзительными чертами, как и добрые свойства. Природа двояким образом действует на сердце наше: привлекает к добру, и отвращает от зла.
Сие распоряжение мудрой природы совершенно открывает нам свойство и употребление изящных искусств. Человек украшая свои изобретения, следует примеру; ибо и природа украшает свои творения.
Следственно изящные искусства должны украшать произведения рук человеческих точно с тем намерением, с каким природа украсила свои творения. Они должны помогать природе, и украшать все вещи, изобретенные для нужд наших. Они должны обогащать приятностями жилища наши, сады, домашние приборы, а особливо язык, важнейшее из всех изобретений; ибо природа положила печать красоты на всем, что сотворила для нас; должны, говорю, украшать не для суетного удовольствия, как многие ложно думают, но для того, чтобы производя в нас ощущения красоты и приличности, дать уму нашему и сердцу благородное направление.
Но всего важнее, что изящные искусства, по примеру мудрой природы, существенное добро, от которого непосредственно зависит счастье человеческой жизни, представляют нам в лучезарном сиянии красоты, чтобы вдохнуть в нас непреодолимую любовь к нему. Цицерон пишет[1], что он желал бы представить добродетель в образе видимом, чтобы поселить в сыне своем страстную любовь к сей благодетельнице рода человеческого. Изящные искусства могут оказать нам сию услугу. Истине и добродетели, сим благам, необходимо нужным для счастья жизни, они дают прелестную наружность, которая волшебною силой своею умы и сердца наши покоряет.
Изящные искусства подражают великой наставнице своей и в том еще, что всему вредному дают наружность отвратительную; злодейство, порок, все противное благонравию, должны быть представляемы в таком виде, чтобы мы, взирая на них, чувствовали омерзение. Природа умела ознаменовать порок и злодейство. Не с одинаковым ли любопытством смотрим на дурноту в лице развратного человека, и на изящество добродетели в лице праведника? Наставница художников желала, чтобы мы не прежде отвращали взоры свои от злодейства, как уже в то время, когда оно произведет в нас совершенное омерзение.
В сих примечаниях заключается все, относящееся до сущности, до цели и до пользы изящных искусств. Сущность их состоит в том, что он производят в нас впечатления приятные и неприятные; их цель есть трогать душу; их польза состоит в том, что они возвышают ум наш и сердце. Сии три статьи достойны подробнейшего рассмотрения.
Что изящные искусства по существу своему производят в нас сильное впечатление, то доказывается каждым художественным произведением, достойным сего названия. От чего простые слова делаются красноречием? отчего простая походка становится пляскою? каким образом начертание получает имя живописи? как обыкновенные звуки составляют сладость пения? как хижина превращается в приятное здание? Все сие тогда только почитается произведением изящных искусств, когда художник силою красоты пленяет наше воображение. Дееписатель рассказывает происшествие, как оно случилось; стихотворец рассказывает таким способом, какой признает удобнейшим произвести в нас сильнейшее впечатление. Рисовщик представляет нам свой предмет в совершенном сходстве с образцом; живописец изображает свои предметы так, чтоб они сильно действовали на внешние и внутренние чувства зрителя. Обыкновенный человек без намерения выражает свои чувствования походкой и телодвижениями; танцовщик сим самым телодвижением, сей походке дает красоту и порядок. Следственно изящные искусства имеют бытие свое.
Столь же очевидно, что цель изящных искусств есть трогать душу. Того недовольно, что они представляют нам вещь пред глаза, дают нам ясное о ней понятие; нет, они еще приводят в движение ум наш и сердце. Каждое произведение свое представляют в приятнейшем виде для чувств и для воображения. Даже и тогда, когда хотят сделать в душе болезненное впечатление, они пленяют ухо доброгласием, око прекрасными видами, приятным смешением света с тенью и блеском красок. Они и тогда улыбаются, когда изливают горечь на сердце наше. Вот почему против нашей воли делают в нас впечатление, и берут душу под власть свою. Никто не может противоборствовать пению сих сирен доброгласных.
Но сия власть над сердцами подчинена другому высшему намерению, которое тогда совершается, когда волшебная сила изящных искусств бывает направлена к полезной цели. Без того музы были бы только соблазняющими прелестницами. Кто может усомниться, что природа сообщила душе нашей способность пленяться изящным не для забавы только, не для скотского наслаждения? Ежели ни один человек не осмелится думать, будто мы получили от природы способность ощущать неприятности единственно для того, чтоб мучиться; то верно никто также не будет утверждать, что приятные ощущения даны нам для ничтожного, минутного удовольствия. Одни только слабые головы не видят, что все в природе стремится к деятельности, к совершенству. Одни только легкомысленные художники думают, что уже все сделали, когда произвели в душе приятное впечатление, не заботясь о благороднейшей цели своего искусства.
Прежде заметили мы, на что природа потребляет прелесть изящества, у нее красота везде служит знаком добра, приманкою добродетели. Точно таким же образом изящные искусства силою своею направляют наше внимание на добро, и возбуждают в нас любовь к добродетели. В сем только отношении они полезны для человеческого рода; по сему только одному они достойны внимания мудрецов, и заслуживают ободрение от государей. Попечением мудрого правителя изящные искусства могут сделаться наилучшим орудием для устроения блага народов.
Представим себе государство, в котором изящные искусства находятся на высокой степени возможного совершенства, и введены во всеобщее употребление; рассудим, какие выгоды от них изливаются на весь народ. На что ни посмотрим, к чему ни обратим внимание, все ознаменовано печатью изящности. Там жилища людей, все изделия потребные для жизни, а особливо превосходнейшее, необходимейшее средство взаимно сообщать мысли свои и чувствования, все обработано силою ума и вкуса, все доведено до совершенства; нет вещи, которая не производит в душе понятия о правильности, порядке, приличности; все возбуждая в уме охоту замечать, в то же время сообщает ему полезные наставлены; все производят в сердце приятные впечатления, в то же время рождает в нем нежные, сладостные чувствования. Что природа творит в прекраснейших странах на земном шаре; то творят изящные искусства там, где они являются в неиспорченном своем украшении. Чем чаще ум и сердце имеют случаи трогаться и пленяться совершенством; тем скорее душевные способности зреют и укрепляются. Тупость и бесчувствие мало-помалу исчезают; дикий зверь превращается в человека, любезного по уму и по качествам сердца.
Хотя не всеми еще признано за истину, однако весьма справедливо, что внутреннее достоинство человека от изящных искусств во многом зависят. Удивлюсь отважности и благоразумно древних цинических философов, которые видев, до какого злоупотребления доведены изящные искусства среди народа роскошного, изнеженного, возвратились к первобытному состоянию грубой природы; но не одобряю неблагодарности их к изящным искусствам. Диоген! кто научил тебя остроумно насмехаться над дурачествами твоих сограждан? кто дал тебе способность быстро узнавать нелепость, покрытую благовидною одеждою мудрости? как мог ты захотеть среди Афин, среди Коринфа жить в первобытном, естественном состоянии? не противоречишь ли сам себе, захотевши сделаться циником там, где изящные искусства утвердили престол свой? Прежде надлежало бы тебе в сердце и уме изгладить все черты, изящными искусствами напечатленные: но тогда ты уже не остался бы в Греции; тогда покатил бы свою бочку к ордам Скифским, водворился бы в диких степях, жил бы и мыслил по своим правилам. А ты, о мудрец удивления достойный, чудесный Руссо! для чего не возвратил Музам даров их, прежде нежели произнес на них свои жалобы? Тогда конечно никто не стал бы слушать тебя. Сердце твое не чувствовало, сколько много долженствовал ты благодарить богинь, коих навсегда хотел послать в заточение.
До сих пор мы рассуждали вообще о действии изящных искусств относительно образования ума и вкуса. Это одно уже должно бы подвигнуть сердца людей к вечной благодарности; это одно уже достойно храмов и алтарей в честь музам. Народ, имеющий понятие о вкусе и об изящности, стоит на высшей степени, нежели тот, которому незнакомы ни то, ни другое.
Однако сия драгоценная власть изящных искусств есть только приготовление к важнейшей пользе; они приносят прекраснейшие плоды, но только на такой земле, которая удобрена тщанием хорошего вкуса Для счастья народа потребны, во-первых, законы, соответствующее обстоятельствам его и пространству земли, на которой обитают: они суть дело разума. Далее, надобны общие чувствования, которые подкрепляли бы истинный дух и свойство народа, и которые каждый гражданин должен носить в сердце, чтобы всегда гордиться мог своим отличием. Случается нередко, что леность или слепое пристрастие, вопреки должности, ослабляют сии полезные чувствования. Где искать помощи? в изящных искусствах. Они имеют тысячи способов пробуждать и подкреплять общее чувствование, только они в некоторых случаях, когда сердца заблаговременно приготовлены к чувствительности, могут силою своею удержать граждан в пределах их должности; только они могут каждую добродетель, каждое чувствование доброго сердца, каждый благодетельной поступок представить в прелестный вид. Какая нежная душа может противиться им? Когда изящные искусства очаровательным могуществом своим изображают злодейство и порок, дурной поступок во всей мерзости их: кто осмелится сказать о себе, что картина сия ни мало не трогает его?
Ежели человек имеет воображение, приготовленное наслаждаться изящностью; ежели сердце его настроено для чувствительности: то с помощью изящных искусств можно из него сделать все, к чему только он способен. Пускай философ передаст художнику открытые им истины; пускай основатель государства сообщит ему свои законы; пускай друг человечества уведомит его о своих предначертаниях; пускай добрый правитель откроет ему свои намерения споспешествовать общему благу: любимец муз, как новый Орфей, употребит приятную власть свою, и заставит против воли каждого делать то, что нужно для общего блага.
Так! изящные искусства суть спутницы и помощницы самой мудрости пекущейся о благе человечества. Она знает, чем человек быть должен; показывает путь, ведущий к совершенству, и следовательно ко счастью: но не может дать сил, которые часто бывают нужны, чтобы взойти на крутую гору, изящные искусства сглаживают путь сей, усыпают его прекрасными цветши, и манят приятным благоуханием, нечувствительно доводят путешественника до желаемой цели.
Будем чистосердечны. Пленяющая сила искусств от злоупотребления может сделаться вредною. Изящные искусства подобны райскому древу, приносящему плоды добра и зла; неосторожное наслаждение ими вовлекает людей в пропасть бедствий. Изнеженная чувствительность бывает весьма опасна, когда разум не управляет ею. Странности влюбленных, бредни помешавшихся в уме от пристрастия к каким-либо толкам, исступление целого народа что есть иное, как не изнеженная чувствительность, оставленная разумом? В ней должно искать начала той слабости сибаритской, которая людей делает презренными тварями. Одна и та же чувствительность творит героев и глупцов, праведников и злодеев.
Сила изящных искусств, сей целебный состав, в руках изменника превращается в смертоносную отраву тем удобнее, что самому пороку можно дать любезную наружность добродетели. Обманутый человек неосторожно стремится в объятия соблазнительницы, и погибает. Потому-то, взятые искусства должны быть под непременным надзиранием и руководством разума.
По причине великой пользы, от изящных искусств проистекающей, надобно желать, чтобы правительства старались поддерживать их, ободрять и распространять на все гражданские сословия; те же самые правительства должны заботиться, чтобы злоупотребление не усилилось. Польза и вред от хорошего и худого вкуса так важны, что законодательная власть поступила бы весьма благоразумно, запретив гражданам портить общий вкус неприличным глупым, прихотливым украшением домов и садов своих внутри и снаружи. Никакому художнику не надобно дозволять работать для общества до тех пор, пока он не представит образцов своего искусства, которые служили бы доказательством его знания и добрых намерений. Законодатель повинен пещися, чтобы не только общественные памятники и здания, но даже все ремесленные произведения имели на себе отличие хорошего вкуса; равно как в благоустроенных государствах наблюдается, чтобы не только деньги, но вообще все изделия имели на себе признаки чистого металла. Благоразумный правитель заботится, чтобы полезное действие изящных искусств простиралось на общественные празднества и народные обычаи, даже на домашние празднества и обыкновения.
Более же всего язык, сие важное орудие, коим все дела совершаются, заслуживаешь особливое внимание блюстителей народного благосостояния. Весь народ подвергается стыду, и терпит великие невыгоды, когда язык его беден, груб, неудобен выражать нежные чувствования и острые мысли. Чем ближе к совершенству язык, тем пространнее области ума и вкуса; ибо язык есть не что иное, как разум и вкус, превращенные в знаки вещественные. Итак, должно ли терпеть, чтобы драгоценность сия предоставлена была случаю, или произволу голов бестолковых? Ежели справедливо, как говорят, что славная Парижская академия учреждена единственно с тем намерением, чтобы посредством языка распространить славу французского народа; то основатель смотрел на предмет свой не с надлежащей точки. Кроме суетной славы и ничтожного блеску была польза гораздо важнейшая, а именно расширение пределов ума и вкуса в народе[2]. Почти все искусства действуют совокупно на театре. Вот вернейший способ возвысить умы граждан к благородству! Жаль, что во многих местах зрелища служат не к исправлению вкуса и нравов, но к пагубе их. Для чего законы не преследуют подделывателей изящных искусств, как преследуют они делателей ложной монеты? Можно ли ожидать, чтобы искусства достигли до истинной цели своей, когда всякому глупцу дозволяется делать из них что хочет?
Ежели искусства по существу своему суть средства, служащие к распространению счастья между людьми, то необходимо следует, что и смиренные хижины граждан должны быть для них открыты, и что правительство в предначертание своих действий долженствует включить статью о распространении художеств. Им принадлежит часть казны государственной, наполняемой народным трудолюбием.
Знаем, что сии предложения мнимым политикам покажутся странными, и что найдутся даже мудрецы, которые все это назовут бреднями. В самом деле это несбыточные мечты, ежели предположить, что дух многих нынешних узаконении пребудет непременным. Сия внешняя сила, богатство и способы к увеличению того и другого почитаются единственным благом государственным, так к чему заботиться об изящных искусствах? Вместе с римским стихотворцем воскликнем:
О cives, cives, querenda pecunia primum est,
Virtus post nummos!
Небесполезно будет начертать краткую историю изящных искусств и картину нынешнего их состояния, чтобы практическую часть сравнить с теоретическою.
Не должно думать, будто изящные искусства, подобно некоторым другим изобретениям, найдены посредством счастливого случая или глубоких исследований, и будто они из места рождения своего распространились по другим станам. Нет, изящные искусства суть такие растения, которые, не требуя чрезвычайных усилий, могут разводиться на всякой земле, где только умы людей очистились; надлежит однако заметить, что они, подобно плодам земным, бывают различны, и что различие сие зависит от климата и присмотра; в странах диких они приносят плоды мелкие, нестоящие особливого внимания.
Как в наши времена всякий народ, вышедший из дикого состояния, имеет свою музыку, пляску, красноречие и стихотворство; точно так было и в древние века. Нет надобности добираться до глубокой древности сквозь мрак веков, чтобы увидеть грубые начала художеств; они были некогда у египтян и греков тем, чем ныне видим их у гуронов. Наблюдателю человеческого разума известна общая всем словесным тварям склонность украшать вещи, делающие впечатление в чувствах.
Имеем достоверные свидетельства, что не только главные ветви изящных искусств, но даже особенные отрасли их находятся у народов, которые едва ли когда-либо жили во взаимном сообщении меж у собою. Известно, что у китайцев есть своя комедия и трагедия, даже перуанцы имели у себя то и другое, и представляли в трагедиях деяния инков, а в комедиях происшествия в общежитии случающиеся. Высокомерные греки, любившие хвастать[3], изобретение всех искусств себе приписывали; однако Страбон, один из умнейших греков, весьма справедливо замечает, что древние писатели их во многом ошибались[4]. Вероятно, что не греки прежде всех упражнялись в изящных искусствах; ибо они еще питались желудями, когда другие народы наслаждались уже выгодами общежития.
Объявив свое мнение, что изящные искусства суть самородные растения, всем землям свойственны, прибавим, что между первыми случайными опытами и правильным, постоянным в них упражнением, когда он сделаны методическою наукою, расстояние весьма велико; следственно опять можно предложить вопрос: какой народ прежде сделал художества правильною наукою?
К сожалении, нельзя решительно отвечать на вопрос сей; до нас дошло очень мало известий о начале, об учреждениях и об искусствах древних народов. Вообще полагают, хотя впрочем без верных доказательств, что халдеи, а иногда египтяне, были первые из народов, которые по правилам науки упражнялись в изящных искусствах. Известно, что у сих народов и у этрусков художества процветали уже в те времена, которые в нашей истинной истории покрыты мраком. Ваятельное искусство уже возникало в Халдее при Аврааме; зодчество процветало в Египте в царствование Сезостриса, современного иудейскому законодателю Моисею.
Нельзя точно определить различия между искусствами сих народов и греков. У египтян и персов были здания и сады, превосходившие все, что после греки ни имели в сем роде, по крайней мере внешним великолепием и пространством. От иудейского народа остались превосходные образцы красноречия и стихотворства, они старее произведений греческой словесности.
Кажется, что в Грецию, собственно так называемую, изящные искусства дошли через ее селения, рассеянные в Ионии и Италии. Вероятно, что Иония получила их от соседней Халдеи, а великая Греция также от соседней Гетрурии[5]. Остатки древнейшего греческого зодчества, в Пестуме находящиеся, показывают вкус египетский. В древних сочинениях видны следы, что стихотворство приходило в Грецию от запада, от востока и даже от севера.
Хотя искусства принесены были в Грецию из стран чуждых, однако здесь под ясным небом, тщанием чудесного ума греков доведены до той степени изящества и вкуса, до которой они ни прежде, ни после нигде не достигали. Вообще все отрасли изящных искусств в Греции процветали в продолжение многих столетий; можно доказать тысячу примеров, что они долгое время направляемы там были к истинной их цели. Потому то Греция почитается отечеством художеств.
Когда греки лишились вольности, и подпали владычеству римлян; тогда искусства унизились. Дух римлян — после покорения Греческих областей — сряду нисколько веков бывших господствующим народом в мире, не к тому стремился, чтобы удержать изящные искусства на степени совершенства, Предавшись властолюбию, никогда не могли они иметь той удивительной проницательности, которою греки отличались. Упражнение в изящных искусствах зависело от случая, и было совершенно посторонним делом главному их намеренно. Музы имели в Риме прибежище, как гонимые странницы, но никогда не были приглашаемы с почестями.
Август принял их под свое покровительство; однако времена не благоприятствовали восстановлению греческой изящности; граждане более думали о потерянной свободе, нежели об искусствах, деятельность ума обращена была на другие предметы. Господствующая сторона заботилась о способах удержать при себе владычество; негодующие на самовластие помышляли о средствах низвергнуть его; а третьи, простые зрители, старались о своем спокойствии, о своей безопасности при столь смутных обстоятельствах. От сих людей зависели успехи искусства. Те, которые нетвердо еще держали в руках своих захваченную власть, подкупали художников — и самовластие представляемо было под прелестною наружностью; по их велении внимание народа было отклоняемо от свободы, и обращаемо на веселости. Из того необходимо следовало, что искусства не только удалились от истинной цели своей, но даже начала их, от коих зависит самое совершенство, повредились.
С тех пор они мало-помалу клонились к упадку, в котором пребывали сряду много веков, и еще теперь не вознеслись до прежней точки.
В сие время упадка вкуса художники скрылись, а размножились ремесленники. На развалинах языческих великолепных божниц воздвигнуты смиренные храмы христианские; изображения кротких праздников и мучеников заступили места богов и героев; музыка из театров перенесена в церкви; витийство досталось проповедникам догматов. Ни одно искусство не уничтожилось; но все мало-помалу увядали до тех пор, пока снова обращено на них внимание.
Об искусствах можно сказать то же, что о некоторых празднествах, сначала весьма важных и значительных, потом изменившихся и мало-помалу уклонившихся от прежнего своего назначения. Что ныне кавалерские ордена в сравнении с прежними рыцарскими, то искусства средних веков были в сравнении с древними; от орденов остались только внешние знаки; ленты и звезды. Потому-то в художественных произведениях недоставало ни внешней изящности, ни внутренней силы.
Некоторые писатели думают, что искусства совершенно были забыты. История доказывает противное. От времен Августа до папы Льва не было ни одного столетия, которое не имело бы своих стихотворцев, живописцев, ваятелей, гранильщиков, музыкантов и актеров. Даже иногда являлись художники, которых удачные опыты напоминали прежнее изящество[6], но действие трудов их недалеко простиралось. В двенадцатом веке и после развращенность нравов простиралась до невероятности; итак, не удивительно, что изящные искусства употребляемы были не на то, к чему они служить должны. Церковные книги тогдашнего времени и разные вещицы, которыми украшали храмы и кафедры, по нынешнему понятию не могут быть терпимы благопристойностью. Впрочем, вероятно такое злоупотребление никому не вредило; ибо в изображениях нет красоты эстетической.
Однако среди общего мрака иногда появлялись лучи хорошего вкуса. Уже в шестнадцатом веке снова настал ясный день, и свет озарил весь круг изящных художеств. Перед тем за несколько времени итальянские вольные области, обогатившись посредством торговли, обратили внимание свое на искусства. Некоторые изделия зодчества и ваяния принесены из Греции в итальянские города, а особливо в Пизу, Флоренцию и Геную; тогда начали пленяться изяществом и подражать ему. Но еще сильнее подействовали произведения стихотворства и красноречия, принесенные греками, которые искали убежища в Италии. Таким образом вкус очищался, просвещение распространялось; начали отыскивать другие остатки древнего искусства. Некоторые художники прославились, сделав удачное подражание древним, и воспламенили ревность в своих товарищах. Искусства опять вознеслись из праха, распространились в Италии, по всему западу и на север. Заметив, что произведения древних служили образцами, начали по ним обрабатывать все изящные искусства. Благоразумные правительства, утвердивши спокойствие государств на прочном основании, возбудили еще сильнейшую любовь к изящности; наконец искусства достигли до того состояния, на котором ныне их видим.
[Зульцер И. Г.] Изящныя искусства / [Пер. В. А. Жуковского] // Вестн. Европы. — 1807. — Ч. 33, N 11. — С. 161-189.
Изящные искусства править
Выше сказано, что изящные искусства, при совершенстве своем, служат наилучшим средством вдохнуть в сердца людей привязанность ко всему изящному, ко всему доброму, — что истине дают случай и возможность действовать, и самую добродетель облекают в прелестную наружность, что побуждают людей к добру, и удерживают их от зла, что наконец, когда человек, руководствуясь разумом, найдет путь к истинной пользе своей, подкрепляют силы его в сем течении.
Нельзя утвердительно сказать, чтоб изящные искусства когда либо находились на сей высочайшей степени своего совершенства, однако нет сомнения, то было время, когда они возносились очень высоко и приближались к последней точке. Греки имели надлежащее понятие об изящных искусствах, которые служили у них наукою благонравия, подпорою философии и даже самой веры. Итак, не удивительно, что почести, слава и другие награды были уделом греческих художников. В некоторых областях витии занимали первые места государственные. Законодатели и правители почитали стихотворцев людьми отличными, людьми, которые могли давать больший вес законам. Гражданские и военные чиновники, и вообще граждане, почитали Гомера лучшим наставником своим и советником. Потому-то Ликург, бывши на острове Крит, собрал песни сего стихотворца. Он привез в Спарту певца Фалеса, чтобы легче совершить великий подвиг законодательства. «Древние думали — говорит Страбон — что стихотворство есть некоторым образом первая философия, с младенчества показывающая нам дорогу к правильной жизни, научающая нас мыслить, чувствовать и действовать; а наши философы (пифагорейцы) только стихотворца истинным мудрецом почитают». В самом деле греки учили детей своих прежде всего стихотворству. Сие искусство служило у них не для забавы только, но и для образования разума. Равным образом мусикийские художники почитались наставниками благонравия; Гомер, называет певцов учителями. Вообще о греках с большим приличием можно сказать то же самое, что один римлянин говорит о своих предках, а именно, что у них все искусства употребляемы были для пользы общественной[7].
О почестях, о славе, о великих наградах, коими в Греции истинные художники пользовались, нет надобности говорить подробно; сочинения древних представляют множество тому примеров.
Все торжественные празднества, все общественные действия и учреждения подкрепляемы были изящными искусствами. Советования правителей, слова в честь воинов и граждан, окончивших жизнь свою в служении отечеству, памятники в воздаяние знаменитых подвигов, набожные празднования с многоразличными обрядами, зрелища, которые иногда составляли часть упомянутых празднований, и для которых правительство не щадило ни стараний, ни издержек — все сие доставляло случай художникам работать умом и способностями, а изящным искусствам действовать на умы граждан. Были изданы законы, служащие к распространению хорошего вкуса и к пресечению злоупотреблений.
Этруски не менее старались распространить власть изящных художеств. Хотя мы немного знаем о гражданском устройстве сего народа, римлянами уничтоженного; однако различные остатки этрусских изделий достаточно свидетельствуют, что изящные искусства имели у них ближайшую связь со всеми вещами в жизни употребляемыми. Из того заключают, что всякий гражданин, куда ни обращал взоры, что ни брал в руки свои, везде находил случай воспоминать о богах, о мужах знаменитых, о вере, о благородных поступках.
Таково было употребление изящных искусств в златые дни греческой и этрусской свободы. Но когда мало-помалу исчезли благородные понятия о благе общественном, когда правители и вельможи отделили свою частную пользу от государственной, когда любостяжание и роскошь ослабили души; тогда изящные искусства перестали оказывать услуги всему обществу, стали употребляемы быть как средства пышности и лишились своего достоинства. Следующий пример показывает, до какого злоупотребления изнеженные греки довели изящные художества. Выпишем слова англичанина Темпля Станиана из его Греческой истории: «Афиняне, избавившись от опасного своего неприятеля (Эпаминонда), предались забавам, и думали только о празднествах и позорищах. Склонность сия доходила до чрезвычайности; страсть ко зрелищам останавливала производство дел государственных и подавляла чувствования славы. Стихотворцы и действующие на позорищах исключительно пользовались вниманием и уважением народа, таким уважением, на которое имели право только люди, защищавшие свободу отечества, подвергая опасности жизнь свою. Сокровища, назначенные для содержания войска и кораблей, расточаемы были на зрелища. Плясуны и певицы утопали в роскоши, между тем как полководцы терпели нужду, и на кораблях своих едва довольствовались хлебом, сыром и луком. Издержки для зрелищ были таковы, что представление одной только трагедии Софокла или Эврипида, по свидетельству Плутарха, стоило дороже войны против персов. Для позорища употреблена казна общественная, которая за несколько времени перед тем отложена была на самые необходимые нужды, несмотря на закон, грозивший смертною казнью тому, кто дерзнул бы предложить о другом назначении сокровища».
Итак, что при начале своем служило способом привязать людей к их должности, то после обращено для праздности и для истребления благородных чувствований. Скоро потом богачи стали держать при себе художников, как прежде поваров держали. Искусства, которые прежде составляли крепительные, целебные лекарства для умов, стали приготовлять душистые мази. В таком состоянии нашли их римляне, покорив Грецию и Египет; в таком состоянии перешли они в Рим. В златое время, когда художества направляемы были к полезной цели, самые художники пользовались важными преимуществами; Софокл был архонтом в Афинах; но во времена Цезарей гражданам рыцарского достоинства вменяемо было в бесчестие, когда они являлись на театре.
Август хотел изящные искусства направить к благородной цели; тому служат доказательством Виргилиевы и Горациевы сочинения: но после смерти его они до последней степени унизились. При Нероне звание стихотворца, мусикийского художника и действующего на театре почиталось наравне со званием плясуна по веревке. Таким образом, достоинство изящных искусств мало-помалу исчезало в Греции и в Риме. В новейшие времена пристрастие к роскоши и пышности способствовало восстановлению художеств; и потому неудивительно, что немногие защитники их и покровители смотрят на них с надлежащей точки, и знают истинную их цену; не удивительно также, что изящные искусства ныне суть не что иное, как тень того, чем они были прежде. По нынешнему гражданскому устройству они уже не имеют прежних способов являть свою силу. Гражданские наши праздники совершаются не с такою торжественностью, которая показала бы искусства в полном их сиянии. Ежели какому-нибудь художнику и удается — что очень редко бывает — положить печать истинного искусства на своем произведении, то это по большей части есть дело природной способности и случая, а не намерения тех, кои заставили его работать. Сверх того ныне редко спрашивают художников при общественных празднествах.
Кажется, что понятие о важности их и о надлежащем употреблении совсем потеряно; самым ясным тому доказательством служит худой выбор предметов. У нас на театрах весьма часто представляют Аполлона, Диану, Эдипа, Агамемнона и других вымышленных или совершенно посторонних нам богов и героев; но очень редко показывают людей, близких к нашему сердцу. Живописец, изобразивший какое-либо вздорное, а иногда и соблазнительное приключение, из древнего баснословия почерпнутое, пользуется одинаковым правом на благодарность с тем, который выбирает для себя истинное, поучительное событие; различие наблюдается только в достоинстве работы. То же можно сказать и о прочих искусствах. Чтобы показать злоупотребление искусств, довольно упомянуть об известном представлении, называемом оперою, которая соединяет в себе все изящные художества. Можно ли выдумать что-либо нескладнее, несообразнее своему назначению? А зрелища, которые ныне по большей части годятся только забавлять детей, при лучшем употреблении изящных искусств, были бы самою полезною забавою.
Что наши современники не знают божественной силы изящных искусств, и имеют о пользе их самое низкое понятие, явствует из того, что они служат только для хвастовства и роскоши. Художественные произведения спрятаны в чертогах вельможеских, куда народ не имеет доступа. Если же иногда призывается помощь изящных искусств по случаю общественных праздников, то сие делается отнюдь не с намерением удобнее достигнуть цели первобытного назначения оных, но только чтоб ослепить народ блеском, а знатных предохранить от зевоты. Вот нынешнее употребление искусств! Никто не думает, какую пользу они могли бы приносить, будучи употребляемы для богослужения, для общественных памятников, для зрелищ, и всякий делает с ними, что хочет. Видим иногда хорошее на театрах; иногда стихотворцы трудятся для истинной пользы: но к несчастью все сие случается без содействия верховной власти. Посмотрите внимательно на здания наши, на жилища, на сады, словом на все, в чем изящные искусства имеют участие, и скажите, служат ли они к очищению вкуса, к возвышению ума, к исправлению сердца? В сем случае можно оправдывать Жан-Жака Руссо и лорда Литтлетона, в разговорах коего добрый Катон признается, что лучше хотел бы жить во времена Фабриция и Цинцинната, с трудом умевших писать, нежели в славный век Августов, когда искусства процветали.
Что касается до способностей и до ремесленной части, мы едва ли уступаем древним, хотя некоторые люди и стараются утверждать противное. В механических искусствах мы почти вообще превосходим их. Многие нынешние художники имеют столь же нужную разборчивость, какою греки славились. Ныне распространившиеся науки и лучшее знание природы открывают обширное поле для дарований; следственно есть возможность поставить искусства на степень величия; но правительства или не стараются ободрять их надлежащим образом и направлять к истинной цели, или же употребляют их единственно для пышности: потому-то самый лучший художник не отличается от хорошего ремесленника; потому-то художника почитают человеком, который только что забавляет вельмож или общество, и разгоняет скуку богатых празднолюбцев.
Ежели мудрая власть законодательная не поднимет художеств и не направит их к важной цели; то усилия отличнейших художников останутся тщетными. Художник не виноват, что искусства находятся в низком состоянии. Хотя бы он к мог дарованием своим споспешествовать возвышению их; но редко употребляемы старания, и притом одним человеком, не сделают ощутительной перемены.
Самые художники затвердили по общему предрассудку, что забавлять богачей и веселить людей праздных есть главное их дело. Каким же образом отличная способность может вознестись на высоту совершенства, имея столь слабую подпору? Где возьмет она быстроту? Малые причины не дают великих сил. Вот отчего остаются без действия превосходные дары природы, которая с одинаковою щедростью наделяла ими и древних и новых.
Если бы глава народа призывал художника не в кабинет, где он является как человек частный, но к подножию престола своего; если бы здесь возлагал на него важные препоручения, как возлагает на полководца, на стража правосудия, на блюстителя общественная благочиния; если бы в предначертании законодателя вмещены были намерения с помощью изящных искусств удерживать народ в должности законного повиновения, и вести его к гражданским добродетелям: тогда возросли бы силы дарований, и произвели бы нечто великое; тогда искусства наши конечно превзошли бы все чудеса древности. Хотите ли иметь великих художников? Сделайте, чтобы произведения их обратили на себя внимание всего народа; доставьте художнику случай явиться в таком виде, в каком является чиновник государственный. Уверенность в содействии возвышения целого народа может возбудить все силы дарования.
До сих пор говорено о сущности, цели и достоинстве изящных искусств. Теперь нетрудно найти дорогу к истинной их теории, которая заключается в ответе на следующий вопрос: «Каким образом природная способность ощущать приятность и неприятность может быть употреблена к возвышению разума, и сделаться средством удержать людей в пределах должности?» В ответе, говорю, на сей вопрос художник найдет свою дорогу, а правитель найдет способ к усовершенствованно изящных искусств и к полезному употреблению оных.
Обстоятельное решение вопроса было бы здесь не у места, мы коснемся только важнейших предметов его. Теория чувственности есть труднейшая часть философии. Баумгартен сделал из нее особую науку, которую назвал эстетикою, от греческого глагола ЂџцяЂҐNoЌЂ чувствую.
Сколько в природе есть путей к возвышению человека посредством чувственных впечатлении, на столько главных ветвей разделяются искусства; и сколько в каждом пути есть способов эстетическою силою действовать на душу, на столько других меньших ветвей разделяется каждое искусство. Посмотрим, нельзя ли составить из них целое древо изящных художеств.
Вообще все впечатления доходят до души одною дорогою, то есть чрез внешние чувства; но способы действовать на душу различны, ибо свойства чувств не одинаковы. Один и тот же предмет действует сильнее или слабее, смотря по свойству того чувства, чрез которое достигает до души.
Чувства грубые — осязание, вкус и обоняние — весьма сильно действуют; однако для изящных искусств они бесполезны, потому что принадлежат к плотской природе человека. Если б изящные искусства служили сладострастно, то конечно старались бы удовлетворять сии три чувства; тогда наука приготовлять сладкие кушанья и благовонные составы была бы первою наукою. Но чувственность, споспешествующая возвышению человеческого достоинства, есть совсем другого рода; она питает нас не вещественными удовольствиями, но духовными. В некоторых только случаях изящные художества посредством силы воображения могут для своей пользы употреблять грубые чувства; однако не таким образом как Магомет, который на обещании плотских удовольствий основал все свое учение.
Слух есть первое чувство, которое производит в душе ощущаемое впечатление. Звуки могут содержать в себе любовь, благосклонность, ненависть, гнев, отчаяние и другие признаки души движимой страстями. Таким образом одна душа сообщает другой свои чувствования, делая в ней впечатления; таким образом можно производить в сердце благородные чувствования: вот начало изящных искусств. Первое и сильнейшее из них, достигающее до души чрез чувство слуха, есть — музыка. Словесные искусства также действуют на ухо; однако не в этом состоит цель их, и действие их простирается далее: звук слова есть только средство, помогающее впечатлению. Главная сила словесных искусств заключается не в звуке, но в значительности слов.
Зрение уступает слуху в рассуждении силы, но берет над ним верх обширностью своею и многоразличием. Пределы зрения гораздо обширнее пределов слуха, и глаз может видеть даже что происходит в сердце. Красота, которая делает в душе весьма приятное впечатление, почти везде открыта для глаза; сверх того он видит не одну красоту, но и добро и совершенство. Чего не найдет опытный глаз в лице, в образе, в положении и в движениях человеческого тела? Посредством сего чувства живопись многоразличными способами действует на душу.
Зрение во многих точках сопредельно с воображением; часто мы видим предметы в воображении, как бы в самом деле смотрели на них глазами. Кажется, что для изящных искусств не остается более никакого чувства; но человеческий разум, Верховным Промыслом водимый, изобрел для себя прекраснейший способ проникать до самых тайных сгибов сердца. Понятиям и мыслям, не имеющим в себе ничего телесного, он умел дать вид вещественный, так что они чрез те же чувства переходят из одной души в другую. Человеческое слово, с помощью слуха или зрения, переносить каждое понятие точно в таком виде, в каком оно родилось. Значительность слова состоит не в звуке, ниже в видимом образе своем на бумаге; следственно в вещественном виде слова должно быть нечто духовное, посредством чувств трогающее душу. Сим чудесным средством пользуются словесные искусства. Они в рассуждении внешней силы, не могут равняться с другими, ибо не заимствуют оной от чувств телесных, кроме некоторых изъятий, когда случайно потрясают чувство слуха; но зато уже обширность их действия с избытком заменяет недостаток внешней силы. Они трогают все струны воображения, и о всяком ощущении даже грубых чувств могут дать понятие, не заимствуя от чувств[8] пособия.
Итак, не удивительно, что употребление словесных искусств гораздо обширнее, нежели всех прочих. Они уведомляют нас обо всем, что в душе происходит. С какой стороны, каким способом ни захотели бы вы произвести в душе понятия или чувствования, в искусстве слова найдете многие к тому средства. Словесные искусства имеют перед другими преимущество еще в том, что чудесными знаками своими скоро, легко, точно представляют одно понятие в другой и в третий раз. Итак изящные искусства разделяются на три главные рода. Иногда случается, что два из них, или все вместе, действуют в одно время: в пляске, например, соединяются искусства, которые веселят душу посредством зрения и слуха; в песнях музыка и стихотворство подают одно другому взаимную помощь; на театре действуют все искусства. Зрелище есть прекраснейшее изобретение, более всех споспешествующее возвышенно человеческого духа.
Каждое искусство опять разделяется на разные ветви, о которых вернее можно судить по мере эстетической силы, в них действующей. Таким образом есть особенные ветви каждого искусства, где например художник трудятся единственно для красоты; сюда принадлежать те произведения, которые нравятся вкусу, каковы: приятные безделки в стихотворстве, цветы и сельские виды в живописи, мелкие сочинения, в которых кроме гармонии и меры нет ничего определенного, в музыке. Другие отрасли работают для истины и совершенства; в словесных искусствах тому примеры суть поучительные речи и стихотворения, и повести. Еще другие ветви единственно занимаются возбуждением страстей. Всех важнее та часть, где сии отрасли соединяются и составляют одно древо.
В произведениях искусств образ внешний имеет в себе так много случайного и произвольного, что никак невозможно назначить правил точных, непременных. Как определить все виды, в которых может явиться, например, драма, не теряя своей природы? Должно всячески остерегаться от затейливости и не теснить способностей художника.
Общее и главное правило, по которому художник непременно должен работать., состоит в следующем: «Надобно стараться, чтобы как целое художественное произведение, так и части его имели выгоднейшее впечатление в чувствах и воображении, сколько можно более пленяли чувствительность, сколько можно более врезывались бы в память». Никогда работа художника не заслужит одобрения, если нет в ней красоты, порядка, одним словом, если нет на ней признаков хорошего вкуса. Правда, что недостаток вкуса есть погрешность весьма ощутительная в художественном произведении, однако не всегда самая важная.
Вот другое общее правило для художника в рассуждении выбора предметов: «Выбирай предметы, которые имеют полезное действие на разум и волю; ибо они только одни должны трогать нас, и навсегда оставаться в нашей памяти; все другое не заслуживает внимания».
Тот иначе поймет сие правило, кто подумает, будто искусства должны единственно заниматься предметами нравоучительными, и более ничем; нет, пусть художник изображает чашу с вином, или что угодно, только требуется, чтобы работа его была полезна.
Художественные произведения приносят важную пользу, печатлея в нас такие понятия, истины, правила и чувствования, которые возвышают душу, и без которых человек не может быть ни человеком, ни гражданином. Но художник получит право на благодарность и тогда, когда подкрепит в нас или возвысит склонность к изяществу. Живописец, который возьмется расписывать мою комнату, заставить меня навсегда быть ему благодарным, если труды его будут напоминать мне о необходимых моих обязанностях. Положим, что он не сделает этого; работа его будет весьма похвальна и в таком случае, когда в каждом изображенном предмет увижу что-нибудь служащее к подкреплению во мне склонности к изяществу.
Итак, изящные искусства основываются не только на хорошем вкусе, но даже на разуме, на познании человеческого сердца и на добром намерении споспешествовать общему благу.
Зульцер И. Г. Изящныя искуства: (Окончание) / (Из Сульц. Феор.) // Вестн. Европы. — 1807. — Ч. 33, N 12. — С. 241-260.
- ↑ Do Officiis Lib. 1.
- ↑ Нерадение немецких правителей о сей важной части превосходит вероятие. Они небрегут о том, чем отличается человек от бессловесных тварей. Бестолковым головам дозволяют в ведомостях, календарях, еженедельных листках, книгах и проповедях болтать сущий вздор пред народом. Даже в повелениях, издаваемых от монархов, отцов отечества и народа, господствует язык нескладный, показывающий крайний недостаток в хорошем вкусе и рассудительности. Прим. сочин.
- ↑ Graeci omnia sua in immensum tollunt. Macrob. Sat. L. I. c. 24.
- ↑ В книге восьмой он говорит, что древние писатели, следуя баснословным преданиям, весьма часто обманывались.
- ↑ Statuas Thusci in Italia invenerunt. Cassiod.
- ↑ Сочинитель сей статьи пишет о себе, что видел в Гервордене у диплома императора Генриха IV, в 11 веке жившего, печать, на которой голова сего Моцарта изображена так искусно, как будто при первые Цезарях. На старинных церковных книгах, от времен Карла I и последовавших находят иногда камни с резьбою довольно хорошею. Венды, народ славянского племени живший в Померании, имел у себя искусства. Из четырех храмов, находившихся в Штетине, один отличался удивительными украшениями резного художества.
- ↑ Nul lam majores nostri artem esse voluerunt, quae non aliquid reipublicae commodaret. Servus ad Aeneidt L. VI.
- ↑ То есть: о кушанье, о твердом или мягком теле могут дать другому понятие посредством слов, не заставляя его ни отведывать кушанья, ни прикасаться к телу. Изд.