Фердинандъ Фрейлигратъ
(1810—1876)
править
1901.
правитьСТИХОТВОРЕНІЯ ФЕРДИНАНДА ФРЕЙЛИГРАТА
правитьВЪ ПЕРЕВОДѢ РУССКИХЪ ПОЭТОВЪ.
правитьПамяти труженика. Д. Л. Михаловскій.
Смерть переселенца. Д. Л. Михаловскій.
Браконьеры. Д. Л. Михаловскій.
Миражъ. Ѳ. Миллеръ.
Мщеніе цвѣтовъ. Ѳ. Миллеръ.
Воздушный корабль. Ѳ. Миллеръ.
Подъ пальмами. Ѳ. Миллеръ.
Мавританскій князь. Ѳ. Миллеръ.
Разсказъ ласточекъ. Ѳ. Миллеръ.
Погребеніе разбойника. Ѳ. Миллеръ.
Люби! А. Плещеевъ.
Памяти труженика.
Честь тому, кто надъ сохой
Спину гнетъ и въ жаръ, и въ холодъ,
Кто могучею рукой
Подымаетъ тяжкій молотъ.
Кто въ подземной глубинѣ
Цѣлый вѣкъ свой долженъ рыться,
Съ тачкой, съ ношей на спинѣ,
Чтобъ съ семьей своей кормиться.
Слава, труженики, вамъ!
Похвала тебѣ, работа!
Честь трудящимся рукамъ!
Честь и слава каплѣ пота,
Что на нивѣ, средь села,
За серпомъ или за плугомъ,
Пала съ мокраго чела,
Незнакомаго съ досугомъ!
Но вспомянемъ и того,
Кто въ нуждѣ, какъ рабъ въ неволѣ,
Плугомъ мозга своего
Бороздитъ иное поле.
Въ складѣ ль книжномъ онъ сидитъ
И архивной пылью дышетъ,
Чтеньемъ ли глаза слѣпитъ,
Иль стихи и драмы пишетъ;
Иль за плату вздоръ чужой,
Поправляя, умъ свой мучитъ,
Иль грамматикѣ сухой
Онъ дѣтей съ терпѣньемъ учитъ, —
И ему «трудись», «потѣй»
Неотвязный шепчетъ голодъ,
Отъ заботъ и отъ скорбей
И его сѣдѣетъ волосъ;
Отъ безмѣрнаго труда
Онъ, вѣдь, тоже тратитъ силу,
И его сведетъ нужда
Преждевременно въ могилу.
Узникъ будничныхъ заботъ,
Не паритъ онъ мыслью въ небѣ:
Вѣчный голодъ, вѣчный гнетъ,
Вѣчный крикъ дѣтей о хлѣбѣ!
Много я такихъ знавалъ!
Былъ одинъ: онъ къ небу рвался.
Но онъ хлѣбъ свой добывалъ —
И во прахѣ пресмыкался.
Былъ онъ бодръ, его мечты
Были пламенны и живы, —
Но подъ гнетомъ нищеты,
Онъ сдержалъ свои порывы.
Листъ писалъ онъ за листомъ
Въ душной комнатѣ, бывало, —
Между тѣмъ, какъ все кругомъ
Полной жизнью трепетало.
Все цвѣло; пѣвецъ полей,
Къ небу жавронокъ взвивался,
Громко щелкалъ соловей,
Міръ сіялъ и улыбался.
Но на міръ онъ не смотрѣлъ,
Точно былъ безъ глазъ и слуха,
Онъ въ стѣнахъ своихъ корпѣлъ,
Блѣдный рабъ, паденщикъ духа!
А когда, бывало, въ немъ
Сердце чуткое застонетъ —
Бодрый духомъ и умомъ.
Онъ тоску оттуда гонитъ;
Говоритъ онъ самъ себѣ,
Заглушивъ свое страданье:
Есть поэзія въ борьбѣ
За свое существованье!
Наконецъ, больной, онъ слегъ:
Силъ ужъ не было трудиться,
Хоть порой еще онъ могъ
Свѣтлой мыслью возноситься.
По ночамъ его манилъ
Рой таинственныхъ видѣній;
И на небо воспарилъ
Злобой дня разбитый геній!
Безъ креста, безъ камня онъ
Ужъ давно лежитъ въ могилѣ…
Миръ ему! спокойный сонъ
Въ злой борьбѣ угасшей силѣ!
Дѣтямъ бѣднаго борца
Тяжко будетъ малолѣтство;
Имя честное отца —
Вотъ одно у нихъ наслѣдство.
Да, вспомянемъ и того,
Кто въ нуждѣ, какъ рабъ въ неволѣ,
Плугомъ мозга своего
Пашетъ умственное поле.
Д. Л. Михаловскій.
Смерть переселенца.
Съ парусовъ сочится влага.
Все кругомъ покрылъ туманъ…
«Эй! поднять огни на мачту!
Сѣръ и мраченъ океанъ.
На молитву; скиньте шапки:
Наступилъ тяжелый часъ;
Старъ и младъ — за мной, въ каюту!
Тамъ покойникъ есть у насъ»!
И нѣмецкіе крестьяне,
Всѣ съ поникшей головой,
Внизъ спускаются по трапу
Другъ за другомъ, чередой.
Всѣ они пустились въ море —
Новой родины искать,
И вождю ихъ довелося
Въ этомъ морѣ умирать.
Онъ повелъ ихъ въ путь далекій
Изъ родныхъ нѣмецкихъ странъ
Внизъ по Неккару до Рейна,
А изъ Рейна въ океанъ.
Съ болью въ сердцѣ оторвавшись
Отъ земли своей родной,
Говорилъ онъ: "Въ путь, ребята!
Заключимъ союзъ святой!
Поплывемъ на дальній Западъ,
Гдѣ Востокъ для насъ горитъ.
Тамъ себѣ избушки срубимъ,
Гдѣ свобода лишь царитъ;
Будемъ сѣять мы въ пустынѣ
И прольемъ обильный потъ
Тамъ, гдѣ дѣвственная почва
Плодъ сторицей воздаетъ.
Свой очагъ въ лѣсахъ дремучихъ
Намъ придется водрузить;
Дайте мнѣ въ саваннахъ дикихъ
Патріархомъ вашимъ быть.
Мы, какъ пастыри Завѣта,
На привольѣ заживемъ,
Вѣчный свѣтъ въ пути намъ будетъ
Нашимъ огненнымъ столбомъ..
«Я лучамъ его ввѣряюсь,
Насъ онъ прямо поведетъ;
Я въ грядущемъ созерцаю
Возникающій народъ.
О, прощай, земля родная!
На чужбинѣ я умру,
Но съ надеждой, ради внуковъ
Нынѣ посохъ свой беру».
Но, подобно Моисею
Посреди пустынныхъ странъ,
Онъ лишь издали увидѣлъ
Свой желанный ханаанъ.
Умеръ онъ на дальнемъ морѣ,
И заснули вѣчнымъ сномъ,
Вмѣстѣ съ нимъ его стремленья
И огонь, горѣвшій въ немъ.
Безъ вождя переселенцы —
Точно тѣло безъ души;
Дѣти прячутся въ иснугѣ,
Плачутъ матеря въ тиши;
А мужья глядятъ съ тревогой
На чужіе берега,
На которые не ступитъ
Никогда его нога.
Съ парусовъ сочится влага
Все кругомъ покрылъ туманъ…
Прахъ усопшаго съ молитвой
Опустили въ океанъ…
Океанъ раздался съ плескомъ
И въ холодной безднѣ скрылъ
Прахъ того, чей трудъ полвѣка
Плугомъ землю бороздилъ.
Д. Л. Михаловскій.
Браконьеры.
Трепещутъ тихо листья,
Чуть брежжетъ сѣрый день.
Изъ-за лѣсной опушки
Къ хлѣбамъ пришелъ олень.
Ужъ онъ ихъ мнетъ и топчетъ,
Склонивъ свои рога,
Но звѣря поджидаютъ
Незримо два врага.
Отецъ и сынъ, крестьяне.
«Пріятель нашъ пришелъ»!
Сказалъ старикъ, сжимая
Въ рукахъ ружейный стволъ,
"Четырнадцать отростковъ!
Ну, Фрицъ, голубчикъ мой,
Стрѣляй, не промахнися,
Олень-то матерой.
И парень приложился:
Трахъ! — выстрѣлъ прозвучалъ,
На ниву хищникъ мертвый,
Чуть вздрогнувши, упалъ,
И въ радостяхъ къ оленю
Бѣжитъ старикъ-отецъ:
"А, хищникъ, воръ, разбойникъ!
Попался, наконецъ!
Ну, Фрицъ, ты цѣлишь лихо:
Какъ снопъ, его свалилъ!
Смотри, какъ разъ въ лопатку
Ему ты угодилъ.
Теперь ужъ онъ не будетъ
Травить моихъ полей.
Чего же ты зѣваешь?
Веревку поскорѣй!
Вотъ такъ нога съ ногою
Вяжи! жиренъ пострѣлъ!
Пощупай-ка: разбойникъ
Совсѣмъ охолодѣлъ.
Вотъ это называю
Я счастьемъ… Боже мой!
Лѣсникъ, народъ, собаки…
Попались мы съ тобой!
«Давай Богъ только ноги!»
И бросились стремглавъ,
Оставивши добычу
И ружья побросавъ.
Лѣсничій же за ними:
«Стой! стой! кричитъ имъ вслѣдъ —
Кой чортъ мнѣ въ вашихъ ружьяхъ.
Когда самихъ васъ нѣтъ.
Напрасно! не удержишь…
Такъ я же васъ, друзья!»
И въ нихъ спокойно цѣлитъ
Изъ своего ружья.
«Ура! вотъ это счастье!»
Онъ правъ; удачный день:
Старикъ упалъ съ размаху
Въ свой собственный ячмень.
Лежитъ онъ тамъ и стонетъ
Еще по временамъ,
Какъ-будто сердце хочетъ
Разбиться пополамъ.
И кровь изъ-подъ камзола
Течетъ по бороздѣ,
Застряла теплой лужей
У жавронка въ гнѣздѣ.
И сына обагрила,
Что по полю бѣжалъ,
Теперь же съ дикимъ воплемъ,
Къ убитому припалъ.
"Къ чему ты обнимаешь
Недвижный этотъ трупъ?
Прими свои ты губы
Отъ этихъ-синихъ губъ.
— «Ну, парень, полно хныкать:
Таковъ его удѣлъ;
Пощупай-ка, старикъ твой
Совсѣмъ охолодѣлъ».
Примчалась, запыхавшись,
Вся свора: вслѣдъ за ней
Пришла и вся ватага
Дозорныхъ, егерей.
Олень, крестьянинъ мертвый.
Не все ль равно для нихъ?
Они въ одну телѣгу
Свалили обоихъ.
Лѣсничій куритъ трубку.
Доволенъ, веселъ онъ:
Такъ что жъ? онъ правъ: охоту
Преслѣдуетъ законъ.
Онъ лишь не уклонился
Отъ долга своего;
И парня дикій скрежетъ
Не трогаетъ его.
Ему за ловкій подвигъ
Еще медаль дадутъ!
А негодяя — Фрица
Въ тюрьму теперь запрутъ.
Фрицъ смотритъ сквозь рѣшетку
Тюрьмы, а у воротъ
Стоитъ пѣвецъ прохожій
И пѣсенку поетъ.
«Цвѣти, уборъ зеленый
Полей, дубравъ, лѣсовъ!
Ура тебѣ. охота,
Потѣха молодцовъ»!
Д. Л. Михаловскій.
Миражъ.
«Я тревожно озираю флаги нашихъ кораблей,
Ты же смотришь, улыбаясь, на перо чалмы моей.»
— "Въ этотъ мигъ, какъ наша яхта насъ качаетъ на волнахъ,
Мнѣ хотѣлось бы послушать о родныхъ твоихъ степяхъ.
— «Повинуюсь. Опустилась на твою моя рука.
Слушай, милая: вотъ море раскаленнаго песка;
Тамъ разсыпавшись, бѣлѣютъ земляковъ моихъ шатры:
То печальная Сахара въ часъ полуденной жары.
Свѣжій слѣдъ по ней оставилъ изъ Томбукту караванъ:
Вотъ вдали на горизонтѣ что-то блещетъ сквозь туманъ;
Изъ клубовъ летучихъ пыли промелкнетъ едва-едва
То пурпурный плащъ эмира, то верблюжья голова.
Онъ идетъ неутомимо ускоренною стопой;
Вотъ исчезъ онъ, поглощенный дали сѣрой пеленой;
Но догнать его не трудно по оставленнымъ слѣдамъ,
Что виднѣются порою на пескѣ и тутъ, и тамъ.
Вотъ огромный трупъ верблюда распростертъ среди песковъ
И надъ нимъ кружится стая голошеихъ коршуновъ:
Имъ добыча та пріятнѣй, чѣмъ богатый тотъ кинжалъ,
Что на бѣгствѣ торопливомъ робкій всадникъ потерялъ.
Вотъ на иглахъ тамариска пологъ брошенный виситъ,
Дальше — пылью занесенный мѣхъ разорванный лежитъ….
Кто жъ его, какъ сумасшедшій, топнетъ бѣшено въ ногахъ?
Это жаждою томимый молодой.эмиръ-феллахъ.
Онъ отсталъ отъ каравана; конь его дорогой палъ,
Какъ, тревогою гонимый, онъ вослѣдъ за нимъ скакалъ.
Онъ влачится черезъ силу: съ нимъ любимая жена,
Истомленная, повисла, на рукѣ его она.
Тотъ песокъ, который ночью только левъ мететъ хвостомъ,
Иль порывъ внезапный вѣтра мчитъ удушливымъ столбомъ,
Покрываетъ ихъ одежду темносѣрой пеленой,
Рѣжетъ до крови кремнями ноги путницы младой…
Но эмиръ вдругъ пошатнулся, измѣнила сила ногъ;
Мутный взоръ, остановившись, смотритъ диво на востокъ;
Онъ схватилъ свою подругу, кровь ударила къ вискамъ,
И съ послѣднимъ поцѣлуемъ онъ упалъ къ ея ногамъ.
Но, дивясь, она спросила: „Что съ тобою, милый другъ?
Посмотри, какимъ сіяньемъ небо вспыхнуло вокругъ!
Степь совсѣмъ преобразилась, измѣнился видъ песковъ
Даль сверкаетъ, точно море у алжирскихъ береговъ!
Вотъ, я вижу: тамъ струится многоводная рѣка!
Мнѣ въ лицо несется свѣжесть отъ нея издалека…
Это Нилъ? иль нѣтъ, онъ дальше. Такъ, быть-можетъ, Сенегалъ?
Или море голубое плещетъ съ пѣною у скалъ?
Все равно, вода ужъ близко! Господинъ мой, поспѣшимъ!
Тамъ мы свѣжею струею муки жажды утолимъ!
Встань, мой милый! тамъ купанье наши силы оживитъ,
А тотъ замокъ величавый насъ до утра пріютитъ!
Вижу: вьются съ темныхъ башенъ флаги красные на немъ;
Вонъ мечеть и минареты стройно высятся кругомъ.
Вижу мачты: это гавань и на рейдѣ корабли….
Вонъ толпой къ воротамъ замка пилигримы подошли….
Милый, встань! засохло горло…. Ужъ вечерній палъ туманъ!“
Черезъ силу онъ поднялся и промолвилъ: „то обманъ!
Злого духа навожденье! Смерть идетъ! Прости, жена!“
Свѣтъ исчезъ. На тѣло мужа пала мёртвая она.»
Такъ разсказывалъ Отелло Дездемонѣ, въ часъ ночной
По заливу съ ней гуляя. Дѣва слушала съ тоской;
Вышла на берегъ и тихо путь направила въ свой домъ;
Тамъ оставилъ полководецъ дочь Брабанціо съ отцомъ.
Ѳ. Миллеръ.
Мщеніе цвѣтовъ.
На подушкахъ на пуховыхъ,
Дѣва сладко почиваетъ;
Тѣнь рѣсницъ ея шелковыхъ
Щечки нѣжно осѣняетъ;
А цвѣты, питомцы мая,
Въ кружкѣ глиняной съ водою,
На столѣ, благоухая,
Рдѣютъ свѣжей красотою.
И отъ нихъ разлитъ тяжелый
Ароматъ по всей свѣтлицѣ,
И лучъ мѣсяца веселый
Смотритъ въ личико дѣвицѣ.
Всюду мертвое молчанье….
Чу! поютъ пѣвцы разсвѣта!
Вдругъ послышалось шептанье
Межъ листочками букета.
D воздушныя созданья
Изъ цвѣточковъ вылетаютъ:
Всѣ одѣты нѣжной тканью,
И вѣнцы на нихъ сіяютъ.
Вотъ изъ дома алой розы
Вышла фея молодая,
И сверкаетъ, будто слезы,
Жемчугъ, кудри обвивая.
Вотъ изъ листьевъ анемона
Витязь бодрый выступаетъ,
И блестящая корона
Шлемъ косматый украшаетъ;
Вѣютъ перья голубыя
Надъ опущеннымъ забраломъ.
Изъ лилеи вышла дѣва
Подъ прозрачнымъ покрываломъ.
И возсталъ изъ царскихъ кудрей
Сынъ Сахары раскаленной,
И сверкаетъ полумѣсяцъ
На чалмѣ его зеленой.
Изъ короны царской гордо
Вышелъ царь великолѣпный,
И за нимъ изъ всѣхъ фіалокъ
Рядъ придворныхъ раболѣпный.
И всѣ духи вкругъ постели
Собрались и вереницей
Закружились и запѣли
Надъ уснувшею дѣвицей:
«Дѣва, дѣва! ты жестоко
Насъ съ землею разлучила!
Здѣсь мы вянемъ одиноко, —
Эта кружка намъ могила.
Какъ привольно, какъ прекрасно
На землѣ мы разцвѣтали,
Гдѣ лучи денницы ясной
Насъ привѣтно цѣловали;
Гдѣ вечернею порою
Вѣтерки насъ колебали,
Гдѣ, какъ эльфы, межъ собою
Надъ цвѣтами мы играли!
Насъ поитъ вода гнилая,
Не роса, не дождикъ лѣта…
Мы умремъ, — но умирая,
Отомстимъ тебѣ за это!»
Пѣнье смолкло; рой воздушный
Вкругъ постели собирался,
И въ свѣтлицѣ знойно-душной
Тихій шорохъ вновь раздался:
Слышно прежнее шептанье,
Духи вьются вереницей,
И отъ зноя ихъ дыханья
Рдѣетъ личико дѣвицы.
Вотъ и утро проглянуло
Сквозь узорныя гардины;
Но красотка ужъ уснула
Непробуднымъ сномъ кончины.
Съ легкой краской на ланитахъ,
Безъ движенья, безъ дыханья,
Ароматами убито,
Спитъ прелестное созданье.
Ѳ. Миллеръ.
Воздушный корабль.
Поздно ночью мы лежали на землѣ, среди равнины;
У коней своихъ усталыхъ чутко спали бедуины;
Вдалекѣ, при лунномъ свѣтѣ, горы нильскія бѣлѣли,
А кругомъ въ пескѣ зыбучемъ дромадеровъ кости тлѣли.
Я не спалъ; подъ головою у меня сѣдло лежало,
А широкій плащъ дорожный былъ мнѣ вмѣсто одѣяла;
Близь меня лежала сумка сладкихъ финиковъ сушеныхъ,
Сабля острая и пара пистолетовъ заряженыхъ.
Все безмолвно; лишь порою затрещитъ въ кострѣ забытомъ
Огонекъ, иль конь, проснувшись, стукнетъ объ землю копытомъ;
Лишь порою въ отдаленьѣ крикъ орлиный раздавался.
И наѣздникъ полусонный за ружье свое хватался.
Вдругъ земля поколебалась, и померкъ за облаками
Лунный свѣтъ, степные звѣри пронеслися передъ нами;
Кони робко отшатнулись, нашъ вожатый приподнялся…
«Ну! сказалъ онъ, знать воздушный караванъ опятъ помчался!»
Это онъ! и вотъ несутся вслѣдъ тѣней своихъ вожатыхъ.
Дромадеры съ сѣдоками на хребтахъ своихъ горбатыхъ
И воздушною толпою идутъ дѣвы, какъ Ревекка,
На плечѣ неся кувшины; цѣль пути ихъ — городъ Мекка".
Ну! еще! иль нѣтъ конца имъ? вотъ безчисленные гости!
Вновь въ верблюдовъ превратились ихъ разсѣянныя кости;
Черный прахъ, что по равнинѣ, въ облакахъ густыхъ. летучихъ,
Бурно вьется, превратился въ черныхъ воиновъ могучихъ"….
«Въ это время ежегодно возстаютъ для каравана
Всѣ, которые погибли тутъ въ пескахъ отъ урагана. —
Чей, быть-можетъ, прахъ истлѣвшій нынче съ пылью мы глотали.
Чьи разбросанныя кости мы ногами попирали».
«И грядою безконечной, какъ на пиръ, во всемъ раздольѣ.
Возстаютъ они и мчатся въ градъ святой на богомолье.
И летятъ отъ Сенегала до бреговъ Бабъ-эльмандеба…
Страшенъ поѣздъ ихъ тревожный при огняхъ ночного неба!»
«Стойте, други! кони рвутся? такъ накиньте имъ арканы!
Ободритесь! не бѣгите, какъ пугливые бараны:
Пусть воздушною одеждой вашихъ лицъ они коснутся,
Имя Аллы призовите! — духи мимо пронесутся».
«Подождите, — лишь денницы загорится лучъ отрадный,
И на васъ отъ горъ повѣетъ вѣтеръ утренній прохладный, —
И опять во прахъ летучій обратятся привидѣнья…
Вотъ заржалъ мой конь ретивый, чуя утра приближенье!»
Ѳ. Миллеръ.
Подъ пальмами.
Межъ кустовъ мелькаютъ космы: бой кипитъ въ глуши лѣсной,
И далеко слышенъ топотъ, трескъ вѣтвей и страшный вой.
Взлѣзь со мной на эту пальму: но смотри, чтобъ звукъ колчана
Злыхъ бойцовъ не потревожилъ тамъ, подъ тѣнію банана".
«Видишь тѣло Европейца? — онъ отъ тигровыхъ когтей!
Палъ, когда, томимый зноемъ, здѣсь прилегъ подъ сѣнь вѣтвей:
Травъ лѣчебныхъ, знать, искалъ онъ, нашихъ хижинъ гость смиренный, —
За него-то съ леопардомъ тигръ дерется раздраженный».
«Онъ погибъ, несчастный бѣлый! не спасетъ его стрѣла!
Вся лощина, гдѣ лежитъ онъ, алой кровью натекла….
Крѣпокъ сонъ твой, юный странникъ! жизнь угасла молодая!
О, какъ горько будетъ плакать о тебѣ твоя родная!»
«Леопардъ неустрашимый нападаетъ на врага:
Вотъ въ зубахъ его кровавыхъ трупа стиснута нога.
Но добычу непріятель лѣвой лапой охраняетъ,
А другою онъ съ размаха леопарда поражаетъ».
«Вотъ скачекъ! и тигръ могучій на спинѣ добычу мчитъ»,
Леопардъ неутомимый бодро вслѣдъ за нимъ летитъ.
Вотъ опять они сцѣпились и въ борьбѣ остервенѣлой
Обнялись, — и въ ихъ объятьяхъ трупъ стоитъ окостенѣлый"…
Но смотри: съ вершины пальмы исполинская змѣя
Опускается надъ ними, ядъ въ зубахъ своихъ тая;
Развернулась — и мгновенно охватила кровожадныхъ:
И звѣрей, и человѣка давитъ въ кольцахъ безпощадныхъ".
Ѳ. Миллеръ.
Мавританскій князь.
Дружину свою снарядилъ онъ на бой;
Обвита глаза его красной чалмой;
Косматая кожа лежитъ на плечахъ:
То левъ, имъ сраженный въ окружныхъ степяхъ.
Зовутъ его клики бойцовъ удалыхъ;
Онъ, черной рукою въ браслетахъ златыхъ
Обнявъ свою дѣву, сказалъ ей: «прощай!
Съ кровавой побѣды меня ожидай.
Возьми, дорогая, подарки мои:
Вотъ жемчугъ, вплети его въ кудри свои, —
Его водолазы изъ темныхъ морей
Достали для милой подруги моей,
Вотъ страуса перья, убитаго мной,
Пусть вѣютъ они надъ твоей головой:
Укрась и шатеръ, и обѣдъ снаряди,
И кубокъ наполни, и здѣсь меня жди».
Сказалъ, — и, съ подругою милой простясь,
Къ дружинѣ выходитъ воинственный книгъ;
И съ крикомъ восторга вождя своего
Встрѣчаетъ лихая дружина его.
"Веди насъ къ побѣдѣ! веди насъ на бой!
Готовы мы всюду итти за тобой! "
Слоновьи клыки по долинѣ гремятъ, *)
И воины бодро на битву летятъ.
- ) Мавританскія трубы.
Отъ грознаго звука воинскихъ роговъ
Скрываются звѣри во мракѣ лѣсовъ.
Тамъ знамя мелькнуло и пыль поднялась,
Туда устремился съ дружиною князь.
И степь оросилась кровавымъ ручьемъ….
А дѣва готовитъ для друга пріемъ:
Красиво вѣнками шатеръ убрала
И пальмовымъ сокомъ бокалъ налила.
И жемчугъ блестящій, подарокъ морей,
Вплела она въ черныя кольца кудрей,
Чело осѣнилъ перьевъ страуса пукъ,
Обвились кораллы вкругъ шейки и рукъ.
И сѣла въ уборѣ она предъ шатромъ;
Ей издали слышенъ сраженія громъ.
Полдневное солнце лучами палитъ;
Увяли вѣнки; но она все сидитъ.
И солнце сокрылось, и вечеръ насталъ,
И вѣтеръ холодной струей пробѣжалъ,
И вотъ изъ подъ тины прибрежной, сквозь илъ
Наверхъ освѣжиться ползетъ крокодилъ,
Вотъ слышенъ и ревъ оглушительный львовъ;
Слоны отдыхаютъ подъ сѣнью деревъ;
Жирафъ долговязый спѣшитъ на покой;
Цвѣты напитались вечерней росой;
А дѣва все смотритъ въ пустынную даль,
И грудь ей волнуетъ и страхъ, и печаль.
Вдругъ съ поля сраженья къ ней воинъ бѣжитъ,
Усталый, онъ кровью и пылью покрытъ:
«Пропала надежда! твой другъ полоненъ
И за море къ бѣлымъ въ цѣпяхъ отвезенъ!»
И дѣва, какъ срѣзанный съ корня цвѣтокъ,
Упала безъ чувствъ на холодный песокъ.
Волнуется площадь народной толпой:
Тамъ циркъ для ристанья устроенъ большой;
И трубы звучатъ, и тарелки звенятъ,
Грохочутъ литавры, паяцы кричатъ.
По гладкой аренѣ, на быстрыхъ коняхъ,
Наѣздницы мчатся съ бичами въ рукахъ;
Ихъ стройные члены блестящій уборъ,
Плѣняютъ, чаруютъ всѣхъ зрителей взоръ.
Поодаль отъ скачки у самыхъ дверей,
Стоитъ африканецъ, сынъ вольныхъ степей;
Онъ держитъ большой барабанъ предъ собой,
И бьетъ въ него громко могучей рукой.
Не видитъ ристанья задумчивый мавръ.
Не слышитъ онъ грохота трубъ и литавръ,
Онъ грустно на львиную кожу глядитъ.
Которою бокъ барабана покрытъ.
И вспомнилъ онъ степи родныхъ береговъ,
Гдѣ часто травилъ онъ и тигровъ, и львовъ,
И вспомнилъ, какъ разъ, отправляясь на бой
Простился съ подругой своей молодой:
Какъ дѣва шатеръ для него убрала,
Какъ жемчугомъ кудри свои обвила…
Онъ плачетъ, глаза покрываетъ туманъ.
И лопнулъ подъ сильной рукой барабанъ.
Ѳ. Миллеръ.
Разсказъ ласточекъ.
День весенній догораетъ;
Подъ уснувшею волною
Водяной паукъ играетъ
Съ долгоногою семьею;
А подъ сводомъ струй холодныхъ
Возсѣдаетъ въ блескѣ чудномъ…
Королева земноводныхъ
На престолѣ изумрудномъ.
Діадема изъ брильянтовъ
На главѣ ея сіяетъ;
Хоръ болотныхъ музыкантовъ
Подъ осокой распѣваетъ.
Воздухъ душенъ: долъ весенній
Разливаетъ ароматы:
Быть грозѣ: ужъ въ отдаленьѣ
Слышны первые раскаты.
Быстро тучки набѣгаютъ,
Блещутъ молніи норою;
Змѣйкой ласточки мелькаютъ
Надъ зеленою водою.
Легкокрылыя, порхая,
Тихо шепчутся съ волною:
«О, царица дорогая!
Нашъ привѣтъ тебѣ съ весною!»
«Мы летимъ изъ странъ далекихъ,
Отъ песчаной той равнины.
Гдѣ въ тѣни деревъ высокихъ
Дремлютъ въ полдень бедуины».
«Надъ пурпурными цвѣтами
Тамъ играя, мы порхали:
Тамъ предъ бѣлыми шатрами
Негры черные плясали».
«Тамъ сидѣлъ арабъ усталый
На конѣ, подъ пальмой гибкой,
А хозяйка угощала
Молокомъ его, съ улыбкой».
«Тамъ гудѣлъ колоссъ Мемнона;
Тамъ на ловлю антидоповъ
Бодро шли вооружены
Сонмы стройныхъ эѳіоповъ».
«Напоилъ насъ Нилъ широкій
Влагой струй своихъ холодныхъ
И прислалъ поклонъ глубокій
Королевѣ земноводныхъ».
«Мы несемъ тебѣ поклоны
Отъ жильцовъ подводныхъ Нила:
Отъ сѣдого ихневмона
И отъ братца — крокодила».
Ѳ. Миллеръ.
Погребеніе разбойника.
Въ носилкахъ похоронныхъ
Лежитъ боецъ лѣсовъ,
И шесть вооруженныхъ,
Суровыхъ удальцовъ,
Среди лѣсовъ дремучихъ,
Безмолвные идутъ
И на рукахъ могучихъ
Товарища несутъ.
Носилки ихъ простыя
Изъ ружей сложены.
А поперекъ стальные
Мечи положены:
На нихъ лежитъ, сраженный,
Разбойникъ молодой,
Назадъ окровавленной
Повиснувъ головой.
Въ минуту жаркой битвы
Сразилъ его свинецъ, —
И кончилъ дни ловитвы
Безтрепетный боецъ!
Сочится кровь изъ раны
По лбу и по вискамъ,
И внизъ струей багряной
Бѣжитъ по волосамъ.
Онъ грозно сдвинулъ брови.
Храня надменный видъ,
Но взоръ подъ слоемъ крови
Врагамъ ужъ не грозитъ.
Онъ правою рукою
Сдавилъ свой острый мечъ
И съ нимъ, уставшій съ бою.
Въ могилу хочетъ лечь.
Мечъ этотъ быстро, мѣтко
Удары наносилъ,
И сбирровъ онъ не рѣдко.
Какъ молнія, разилъ:
Теперь, звуча, влачится
Онъ вслѣдъ за мертвецомъ:
Какъ слезы, кровь струится
Холодная по немъ.
И въ мигъ борьбы жестокой
Со смертью роковой,
Онъ поясъ свой широкій
Схватилъ другой рукой:
Ремни его колета *)
) Куртка.
Разрублены висятъ;
Два длинныхъ пистолета
За поясомъ блестятъ.
Такъ спитъ онъ. охладѣлый,
Лѣсовъ угрюмый сынъ.
Въ кругу ватаги смѣлой,
Средь темныхъ Аппенинъ!
Такъ съ нимъ они печально
Идутъ въ глуши лѣсной
Для чести погребальной, —
Но вотъ кричатъ имъ: «стой!»
И на земь опустили
Носилки съ мертвецомъ.
И дружно приступили
Рыть яму вшестеромъ.
Въ воинственномъ уборѣ,
Какъ былъ онъ завсегда.
Безъ гроба, на просторѣ,
Кладутъ его туда.
Засыпали землею…
«Прости, лихой собратъ!»
И медленной стопою
Идутъ они назадъ.
Но чу! — сторожевого
Свистокъ раздался вдругъ…
Ватага въ лѣсъ — и снова
Безмолвно все вокругъ.
Ѳ. Миллеръ.
Люби!
Люби, пока любить ты можешь.
Иль часъ ударитъ роковой- л
И станешь, съ позднимъ сожалѣньемъ,
Ты надъ могилой дорогой.
О, сторожи, чтобъ сердце свято
Любовь хранило, берегло,
Пока его другое любитъ
И неизмѣнно, и тепло.
Тѣмъ, чья душа твоя открыта,
О, дай имъ больше, больше дай!
Чтобъ каждый мигъ дарилъ имъ счастье,
Ни одного не отравляй!
И сторожи, чтобъ словъ обидныхъ
Порой языкъ не произнесъ:
О, Боже! онъ сказалъ безъ злобы,
А друга взоръ ужъ полонъ слезъ!
Люби, пока любить ты можешь,
Иль часъ ударитъ роковой —
И станешь, съ позднимъ сожалѣньемъ,
Ты надъ могилой дорогой.
Вотъ ты стоишь надъ ней уныло;
На грудь поникла голова:
Все, что любилъ, — навѣкъ сокрыла
Густая влажная трава.
Ты говоришь: хоть на мгновенье
Взгляни — изныла грудь моя!
Прости язвительное слово:
Его сказалъ безъ злобы я.
Но другъ не видитъ и не слышитъ,
Въ твои объятья не спѣшитъ;
Съ улыбкой кроткою, какъ прежде,
«Прощаю все» не говоритъ.
Да, ты прощенъ; но много-много
Твоя язвительная рѣчь
Мгновеній другу отравила,
Пока успѣлъ онъ въ землю лечь.
Люби, пока любить ты можешь,
Иль часъ ударитъ роковой —
И станешь, съ позднимъ сожалѣньемъ,
Ты надъ могилой дорогой.
А. Плещеевъ.