Я рос одиноко, и в детстве безлюдном
Любил притаиться, уйти в тишину;
В душе моей жажда о светлом и чудном
Шумела, бродила, подобно вину.
Часами я грезил в углу незаметном,
И в око вселенной гляделся мой взор;
Слетались друзья — пошептать о заветном,
И в сердце их голос звучит до сих пор.
Друзей было много: и пташка, и мошка,
И куст, и березка, и кучка грибов,
Луна, что стыдливо сияет в окошко,
Скрипенье калиток и мрак погребов;
Колючий репейник под старым забором,
Лучи, что струятся капризным узором
От солнца, от свечки, осколков стекла,
Чердак, паутина пустого угла,
Таинственный сумрак в пучине колодца
(И сладко, и жутко тому, кто нагнется!),
И эхо, и зыбкий мой образ на дне,
И скрежет пилы, и часы на стене,
Что смутно лепечут — быть может о Боге;
И дикая груша, и вдруг, на дороге,
Из сада чужого упавший орех,
И божья коровка, что в панцырь одета, —
Друзей было много. Но лучше их всех —
Лучи золотистого света.
Я летом узнал их. Малютки-лучи,
Как ангелы легки, как кровь горячи,
Однажды резвились по речкам и нивам
И вдруг обожгли, веселясь, и меня —
И радость меня подхватила приливом,
И взор мой блеснул первой искрой огня.
И стал я собратом их тайного круга, —
И как полюбили мы славно друг друга!
Бывало, чуть свет (так уютна кровать!)
Они уж стучатся в окошко: вставать!
Вскочу, одеваюсь, сквозь сон еще млея —
Они мне мигают, торопят: живее!
Куда-то сапог я забросил вчера,
Ищу впопыхах — а снаружи: пора!
Оденусь, и к двери опрометью кинусь —
Их нет, разлетелись и дразнят: лови нас!
Я здесь, я на крыльях сиянья лечу, —
Я брат ваш, я легкий, подобно лучу, —
Летим на поляну, под хохот и визги
В траве поваляться, росистой, густой,
И вдруг, рассыпая жемчужные брызги,
Пройтись по зеленым коврам чехардой!
Упали в траву, и ныряем в росинках,
Заискрился луг от веселой толпы,
Алмазы без счету горят на былинках,
И радугу мечут, сверкая, шипы —
На каждой колючке, на каждом листочке
Дрожит и блестит по мерцающей точке,
Султан изумрудных лучей…
И вдруг — взволновался стотысячеглазый
Сверкающий луг, — изумруды, алмазы
Смешались в одно ослепленье очей:
Забрел к нам теленок, отставший от матки,
Сбежались цыплята порыться в корнях —
Шныряют, ныряют, и прячутся в прятки;
И луг улыбнулся, сияя в огнях.
Как горлинка в небе, я плаваю в свете —
Дрожу в нем, опутан, как горлинка в сети,
Опутан, окутан мильоном обвитий
В его золотисто-лазурные нити:
То детство лучится и солнцу смеется;
И губы смеются, и сердцу поется.
От ласки сияний, без грани, без краю
Я искрюсь, я тлею, я млею, я таю…
Я пьян от сиянья, в плену, в забытьи —
Они меня будят и кличут: на нивы!
И в миг уж мы там, и горят переливы,
И резво скользят золотые струи
По резвым головкам колосьев усатых…
И весело ниве. Тьма пестрая птиц
Проносится мимо с приветом «цвиц-цвиц».
Рой бабочек легких и тканнокрылатых
Порхают и реют и вьются над ней,
Дрожа мириадом стоцветных огней,
Белеют, багрятся, горят, золотятся,
И тонут в сияньи, и снова родятся,
Как будто бы некто, шутя, с высоты
Пригоршнями сеет живые цветы;
Резвятся, танцуя с лучами над нивой,
Гоняясь за ними в игре шаловливой
Под гомон и звон скрипачей полевых —
Оркестра, что скачет, трещит и стрекочет,
Жужжит и сверлит и скрежещет и точит —
И воздух как будто звенит и не хочет,
И сонно рокочет, и в рокоте тих…
Жара. Утомилась веселая банда.
Купаться, на пруд! — прозвенела команда —
И мчатся, играя, гоняясь, спеша.
К пруду, что сияет в кольце камыша.
Чуть плещутся воды под полднем, ленивы,
То искрясь на солнце, то прячась под ивы.
Как зеркало блещет одна полоса,
И в ней отразилася высь голубая.
Жемчужные тучки проносятся, тая, —
И все там иное: не те небеса,
Свет солнышка мягче горит, охлажденный,
Фатою покоя подернут весь мир
И нежится в глуби спокойной и сонной,
Где все — безмятежность, и греза, и мир…
А дальше, объятая сладостной ленью,
Зеленая влага замкнута в залив,
И справа и слева насупился тенью
Над царством подводным прибрежный обрыв;
И там опрокинут камыш золотистый,
И волосы ивы плакуче-ветвистой,
И камни, и бедный челнок у ствола,
И жилы корней над обрывом, утята,
И аист без правой ноги, что поджата,
И прачка босая — все тенью объято,
Все свежесть, прохлада, и сумрак и мгла…
А дальше — ковер из сверкающих струек
И змеек и блесток и звезд и чешуек,
Сплошной золотой ярко-трепетный плеск, —
Распались два солнца, что сверху и снизу,
И пыль их слилась в искрометную ризу,
Где все — ослепленье, мерцанье и блеск!
Купаться, купаться! — И, дрогнув, потрясся
Сверкающий в искрах и блестках ковер
И стал, как одна раскаленная масса,
И тысячи красок смешались в узор,
И дрогнул подводный небесный шатер,
И дрогнуло солнце, и на-семь распалось,
И семеро солнц на волнах закачалось,
Друг с другом играя, друг друга дразня,
Слилось, и распалось, и снова слилося —
И с миром подводным исчезло в хаосе
Потопа сияний и в море огня.
И я, в море света без дна и без грани,
Как губка, впиваю богатство сияний,
Очищен и влагой, и лаской лучей;
И тысячью горных журчащих ключей
В душе моей радость звенит и трепещет,
Как музыка танца, что льется и плещет
По струнам бесчисленных арф…
Я вышел и сел на зеленое ложе —
Любуюсь на зыбь угасающей дрожи,
На зыбь, что струится, как газовый шарф.
На зыбь, что сверкает багряным отливом,
И жжет фейерверк из малюток-ракет,
И искры взметнет последним порывом —
Слабее — слабее — и стихла — и нет…
И вновь, как дотоле, спокойное лоно
Зеркально и ясно, недвижно и сонно,
И мир отраженный застыл, молчалив,
Под тенью таинственной ив.
И только напротив, где, ровен и гладок
Сливается берег с лучистой водой,
Свой невод волочит рыбалка седой,
И сыплются капли, как тысяча радуг,
Алмаз за алмазом, звезда за звездой…-
Не мне ль он струит золотистое зелье
В хрустальную чашу?
Я весь опьянен…
А капли бегут и плетут ожерелье…
И легок и сладок мой сон.
Вдруг — по водам, над покоем
Их сверкающей парчи,
Пронеслися легким роем
Шалуны-лучи.
Чище света, легче дыма,
Словно только сорвались
С нежных крыльев херувима,
Что умчался в высь;
И хранят еще их глазки
Отраженье Божества —
И поют, кружася в пляске,
Дивные слова :
«Приди к нам, малютка,
Приди к нам, прекрасный,
Приди к нам за светом,
Пока не темно, —
В пучине сиянья
Безбрежной и ясной
Утонем и канем
Глубоко на дно.
Там в зале зеркальной
Средь башни хрустальной
Есть яхонт, как солнце
С лазурным огнем.
То свет первозданный,
То свет изначальный —
И полную чашу
Тебе мы нальем.
И выпьешь, и светом
Наполнятся ткани,
И брызнут, и хлынут,
Подобно слезам,
Лучистые ласки
Несчетных сияний,
И в сладостной муке
Исчезнешь ты сам…»
Не смолк еще лепет невнятного хора —
Они уже в чаще соседнего бора,
Бросают мне взором прощальный привет,
Мигают: «до завтра!» — и скрылись. Их нет
И было однажды… Когда это было?
За что? — Я не знаю, не помню того;
Но взор их прощальный погас так уныло,
И мне не сказал ничего…
На утро — какой то неласковый, грубый,
Свет солнца обжег мне ресницы и губы;
Взглянул я в окошко — там солнце не то;
Я ждал — и никто не вернулся, никто…
И песенка Зорь онемела навеки.
Но в сердце звучит ее эхо, и некий
Живет ее отблеск в мерцаньи зрачка;
И лучшие сны мои в мире холодном,
И лучшие грезы о счастьи свободном
Бегут из ее родника.
См. также одноимённые страницы.