Записки Барри Линдона, эсквайра (Теккерей; Бутузов)/С 1857 (ДО)

Записки Барри Линдона, эсквайра
авторъ Уильямъ Теккерей (1811—1863), пер. Василій Васильевичъ Бутузовъ (1822—1868)

Оригинал: англ. The Luck of Barry Lyndon, опубл.: 1844. — Перевод опубл.: 1857. Источникъ: az.lib.ru

ЗАПИСКИ БАРРИ ЛИНДОНА, ЭСКВАЙРА

РОМАНЪ B. М. ТЕККЕРЕЯ САНКТПЕТЕРБУРГЪ 1857

ГЛАВА I.
Моя родословная и мои родные. — Я испытываю вліяніе нѣжной страсти.

Со временъ праотца Адама едва ли случалось какое нибудь зло, виною котораго не была женщина. Съ тѣхъ поръ, какъ существуетъ наша фамилія (а начало этого существованія смѣло можно отнести ко временамъ Адама: — такова древность, такова знатность и такова знаменитость фамиліи Барри! — это всѣмъ извѣстно), женщины постоянно играли роковую роль въ судьбахъ нашего рода.

Смѣю думать, что въ Европѣ нѣтъ порядочнаго человѣка, который бы не слышалъ о домѣ Барри, изъ округа Барріёгъ, въ Ирландіи; домѣ, знаменитѣе котораго не отъищете вы въ Книгѣ перовъ Гвиллима, или д’Озьера; и хотя, какъ человѣкъ, извѣдавшій жизнь и вполнѣ современный, я научился душевно презирать притязанія нѣкоторыхъ джентльменовъ на высокое происхожденіе, — презирать притязанія этихъ людей, имѣющихъ такую же родословную, какъ и лакей, который чиститъ мнѣ сапоги; — хотя я отъ души смѣюсь надъ многими изъ моихъ соотечественниковъ, которые называютъ своими предками ирландскихъ королей, и хвалятся своими помѣстьями, едва достаточными для прокормленія поросенка, какъ будто какими нибудь княжествами, — но истина заставляетъ меня сказать откровенно, что моя фамилія благороднѣйшая, не только во всей Британіи, но, можетъ статься, и въ цѣломъ мірѣ. Владѣнія моихъ предковъ, теперь незначительныя (значительнѣйшая часть ихъ отнята у насъ войною, предательствомъ и расточительною жизнью) были обширны и занимали многіе округи, въ то время, когда Ирландія была болѣе благоденствующимъ краемъ, чѣмъ теперь. Я бы помѣстилъ надъ щитомъ моего герба ирландскую корону, еслибъ не было такого множества безразсудныхъ претендентовъ на это отличіе, которое чрезъ ихъ хвастовство теряетъ свою цѣну.

Почемъ знать, — еслибъ не женщина, я, быть можетъ, теперь самъ носилъ бы эту корону. Васъ изумляетъ такое невѣроятное предположеніе. Я опять-таки скажу: почемъ знать? Еслибъ мои соотечественники имѣли храбраго предводителя, они, вмѣсто того, чтобъ, какъ низкіе рабы, преклонить колѣна предъ англичанами, могли бы быть совершенно независимыми; еслибъ нашелся полководецъ, который рѣшился бы стать лицомъ къ лицу противъ этого безчеловѣчнаго злодѣя, Оливера Кромвеля, мы навсегда, быть можетъ, сбросили бы съ себя англійское иго. Но въ то время, на полѣ битвы не было Барри, который одинъ могъ бы положить предѣлъ успѣхамъ похитителя законной власти.

Во времена Оливера было уже слишкомъ поздно моему предку Барри поднимать бранный крикъ противъ пивовара лишеннаго человѣческихъ чувствъ. Въ то время мы уже больше не были властелинами; за цѣлое столѣтіе до этого, нашъ несчастный родъ лишился всѣхъ своихъ владѣній, и лишился нх чрезъ самую позорную измѣну. Это я передаю, какъ достовѣрнѣйшій фактъ. Моя мать часто мнѣ его разсказывала, и, въ-добавокъ, вышила разноцвѣтными шерстями эту печальную сцену, въ дополненіе къ нашей родословной, висѣвшей въ желтомъ залѣ, въ Барривиллѣ, гдѣ мы проживали.

Тѣ помѣстья, которыми въ настоящее время владѣютъ въ Ирландіи Линдоны, были нѣкогда собственностію нашего рода. Рори Барри, изъ Барріёга, пріобрѣлъ это владѣніе въ царствованіе Елизаветы. Въ то время фамилія Барри постоянно находилась во враждѣ съ фамиліей о’Магони; и случилось такъ, что какой-то англійскій полковникъ проходилъ чрезъ помѣстья Барри съ вооруженнымъ отрядомъ, въ тотъ самый день, когда о’Магони вторгнулся въ наши владѣнія и угналъ отъ насъ безчисленныя стада овецъ и рогатаго скота.

Барри весьма радушно принялъ молодаго англичанина, по имени Линдона, Линдена или Линдэйна, и, узнавъ, что онъ намѣренъ сдѣлать нападеніе на помѣстья о’Магони, предложилъ ему собственныя свои услуги и своихъ ратниковъ, и дрался такъ храбро, что Магони, совершенно побѣжденные, возвратили Барри отнятую землю, и съ ней вмѣстѣ, какъ гласитъ старинная лѣтопись, вдвое больше пожитковъ, овецъ и рогатаго скота, чѣмъ было похищено.

Это было въ самомъ началѣ зимней поры, и молодой воинъ, по убѣдительной просьбѣ Барри, остался въ нашемъ замкѣ Барріёгѣ на нѣсколько мѣсяцовъ. — Барри размѣстилъ его солдатъ съ своими ратниками въ сосѣднихъ хижинахъ. Солдаты, по принятому между ними обыкновенію, обходились съ ирландцами невыносимо нагло, такъ что драки и убійства совершались безпрестанно; мѣстные жители поклялись уничтожить дерзкихъ пришельцевъ.

Сынъ Барри (отъ котораго я происхожу) питалъ, подобно всѣмъ своимъ соотечественникамъ, враждебныя чувства къ англичанамъ; не выходя изъ границъ благоразумія, онъ и его друзья, послѣ нѣкоторыхъ совѣщаній, рѣшились перерѣзать англичанъ всѣхъ до одного.

Въ заговоръ свой они допустили женщину, и эта женщина была дочь Барри. Влюбленная въ полковника Линдона, она открыла ему всю тайну; — а этотъ негодный англичанинъ предупредилъ рѣзню нападеніемъ на ирландцевъ, и убилъ при этомъ Фодрига Барри, моего предка, и множество его подданныхъ. Крестъ въ Баррикроссѣ, близъ Корриньядіюла, указываетъ мѣсто, гдѣ происходило это гнусное измѣнническое кровопролитіе.

Линдонъ женился на дочери Фодрига Барри и объявилъ права свои на имѣніе. Хотя потомки Фодрига были еще живы, — отъ одного изъ нихъ произошелъ и я^[1] — и хотя они обращались въ суды за правосудіемъ, но имѣніе было передано англичанину, какъ это и всегда случалось во всѣхъ тяжбахъ между ирландцами и англичанами.

Такимъ образомъ, еслибъ не слабость женщины, я бы владѣлъ по праву наслѣдства тѣми самыми помѣстьями, которыя впослѣдствіи достались мнѣ за заслуги, какъ вы объ этомъ услышите. Теперь мы будемъ продолжать мою фамильную исторію.

Отецъ мой хорошо былъ извѣстенъ въ лучшихъ кружкахъ общества, какъ Англіи, такъ и Ирландіи, подъ именемъ Гарри Барри Отчаяннаго. Онъ, подобно многимъ сыновьямъ благородныхъ фамилій, предназначенъ былъ сдѣлаться адвокатомъ. Съ этой цѣлью его отдали на попеченіе знаменитаго юрисконсульта въ улицѣ Саквиль, находящейся, подобно многимъ другинѣ улицамъ, въ городѣ Дублинѣ. По его великому уму и прилежанію, надо было надѣяться, что онъ станетъ играть на своемъ поприщѣ немаловажную роль; но его свѣтскія наклонности, любовь къ охотѣ всякаго рода, необыкновенная грація и изящность манеръ, обозначили въ немъ человѣка, способнаго занять мѣсто въ болѣе высокой сферѣ. Еще будучи конторщикомъ стряпчаго, онъ держалъ при себѣ семь призовыхъ лошадей, регулярно ѣздилъ на охоту съ записными охотниками, перескакалъ капитана Понтера на сѣромъ своемъ жеребцѣ Эндиміонѣ, въ томъ славномъ состязаніи, которое до сихъ поръ живетъ въ памяти любителей конскихъ скачекъ (эту сцену я велѣлъ изобразить на великолѣпной картинѣ, которую повѣсилъ надъ каминомъ столовой, въ замкѣ Линдонъ). Спустя годъ, онъ имѣлъ счастіе красоваться на томъ же самомъ жеребцѣ передъ его величествомъ покойнымъ королемъ Георгомъ II на эпсомскихъ скачкахъ, выигралъ тамъ блюдо и обратилъ на себя вниманіе августѣйшаго государя.

Несмотря на то, что отецъ мой былъ вторымъ сыномъ въ нашемъ семействѣ, онъ, однакоже, сдѣлался наслѣдникомъ нашего помѣстья (къ несчастію уменьшившагося въ своемъ объемѣ до такой степени, что оно давало только 400 фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода); — это случилось потому, что старшій сынъ моего дѣдушки, Корнелій Барри (названный кавалеромъ Борне, за рану, полученную имъ въ Германіи), оставался вѣрнымъ старой религіи, въ которой наше семейство было воспитано, и не только съ честію служилъ за границей, но и сражался за потомка Стюартовъ, противъ священной особы Георга II, въ несчастномъ шотландскомъ возмущеніи 1745 года. Впрочемъ, мы еще услышимъ впослѣдствіи о кавалерѣ Борне.

За обращеніе моего отца въ англиканскую вѣру, я долженъ благодарить мою неоцѣненную матушку, миссъ Белль Брэди, дочь Улисса Брэди, эсквайра, изъ замка Брэди, въ округѣ Керри. По красотѣ, она была первѣйшею женщиною въ Дублинѣ: ее не иначе звали тамъ, какъ очаровательное существо. Отецъ мой, увидѣвъ ее въ собраніи, страстно влюбился въ нее; — но миссъ Броди вовсе не имѣла намѣренія вытти за мужъ за паписта и тѣмъ 0олѣе за человѣка, служившаго конторщикомъ у стряпчаго. Въ ту пору еще не были отмѣнены старинные законы, передававшіе наслѣдство послѣ католика тому изъ его сыновей, который принималъ англиканскую вѣру, и мой добрый отецъ, подъ вліяніемъ чувства страстной любви, снялъ, какъ говорится, туфли съ моего дядюшки Корнелія и надѣлъ ихъ на себя, — иначе сказать, получилъ въ наслѣдство фамильное помѣстье. — Кромѣ чарующей силы свѣтлыхъ глазъ моей матери, этому счастливому обращенію способствовали многія особы изъ самого благороднѣйшаго общества. Я часто слышалъ, какъ мать моя насмѣшливо разсказывала исторію отреченія моего отца, которое онъ торжественно произнесъ въ тавернѣ, передъ лицомъ сэра Дикка Рингвуда, лорда Багвига, капитана Понтера и двухъ — трехъ другихъ замѣчательныхъ повѣсъ. Гарри Отчаянный въ тотъ же вечеръ выигралъ въ банкъ триста совереновъ, ина слѣдующее же утро увѣдомилъ обо всемъ брата. Его обращеніе въ англиканскую вѣру послужило поводомъ къ холодности между нимъ и дядей Корнеліемъ, который вслѣдствіе того присоединился къ партіи мятежниковъ.

Устранивъ это великое затрудненіе бракосочетанію, милордъ Багвигъ предложилъ моему отцу свою собственную яхту, стоявшую тогда на якорѣ въ Пиджонгаузѣ, и уговорилъ прекрасную Белль Брэди бѣжать съ моимъ отцомъ въ Англію, не обращая при этомъ ни малѣйшаго вниманія на то обстоятельство, что родители миссъ Брэди возставали противъ этой партіи, и что у ней было безчисленное множество обожателей (какъ говорила она мнѣ десятки тысячъ разъ), принадлежавшихъ къ богатѣйшимъ фамиліямъ въ ирландскомъ королевствѣ. Гарри Барри и миссъ Брэди повѣнчались въ Савоіи, и послѣ смерти моего дѣда, случившейся въ весьма непродолжительномъ времени, Гарри Барри, эсквайръ, вступилъ во владѣніе отцовскимъ имѣніемъ, и съ честію поддерживалъ въ Лондонѣ наше знаменитое имя. Онъ закололъ на дуэли (происходившей близъ Монтагю) извѣстнаго графа Тіерселина, — былъ членомъ клуба Вайтъ и постояннымъ посѣтителемъ всѣхъ лучшихъ ресторановъ; въ тоже время и матъ моя играла не маловажную роль въ лучшемъ обществѣ. Наконецъ, послѣ торжественнаго дня, въ который Гарри былъ представленъ ко Двору, счастіе его было, повидимому, совершенно.упрочено, потому что милостивый монархъ обѣщалъ ему свое покровительство. — Но, увы! его принялъ подъ свое покровительство и совершенно имъ овладѣлъ другой монархъ, воля котораго не знаетъ ни отлагательства, ни отказа — именно смерть, которая постигла моего отца на честерскихъ скачкахъ, оставивъ меня безпомощнымъ сиротою. Миръ праху его! Какъ человѣкъ, онъ былъ не безпороченъ, онъ промоталъ все наше фамильное достояніе; зато онъ былъ храбрый малый, не имѣлъ равныхъ себѣ въ дружеской бесѣдѣ за круговою чашей и разъѣзжалъ въ каретѣ шестерней, какъ подобаетъ человѣку высшаго общества.

Не знаю, сильно ли былъ его величество огорченъ внезапной смертью моего родителя? Хотя матушка моя я говоритъ, что король пролилъ слезы по случаю этого печальнаго событія, но мнѣ что-то не вѣрится: эти слезы не оказали намъ существенной пользы. Все, что оставилъ покойный послѣ себя для жены и кредиторовъ, заключалось въ кошелькѣ съ девяносто гинеями, которыя, весьма естественно, взяла моя мать вмѣстѣ съ фамильнымъ серебромъ, съ гардеробомъ моего отца и своимъ собственнымъ, и, уложивъ все это въ нашу огромную карету, примчала въ Голигедъ, а оттуда переѣхала на кораблѣ въ Ирландію. Тѣло моего отца шествовало вслѣдъ за нами на катафалкѣ, со всею возможною торжественностью. Несмотря на безпрерывныя ссоры между мужемъ и женой, со смертію моего отца, его великодушная вдова забыла всѣ раздоры, сдѣлала такія пышныя похороны, какихъ давно уже не видѣли въ Ирландіи, и надъ могилой его соорудила монументъ (за который я заплатилъ впослѣдствіи), съ надписью, что подъ этимъ памятникомъ покоится прахъ знаменитаго джентльмена безукоризненной жизни и нѣжнаго супруга.

На отданіе этого послѣдняго долга покойному мужу вдова истратила все, что имѣла, до послѣдней гинея, — истратила бы еще болѣе, еслибъ заплатила треть того, чего стоила вся печальная церемонія. Люда, жившіе около стариннаго замка Барріега, хотя и потеряли любовь къ моему отцу за его перемѣну вѣры, но въ этотъ моментъ были преданы ему и уплатили суммы, которыя значились въ счетахъ, присланныхъ мистеромъ Плюмеромъ изъ Лондона, вмѣстѣ съ оплакиваемымъ прахомъ. Монументъ и склепъ составляли поэтому, увы! все, что осталось отъ моихъ огромныхъ владѣній: мой отецъ продалъ все, до послѣдней пылинки, нѣкоему Нотли, стряпчему, который оказалъ намъ холодный пріемъ въ своемъ домѣ, представлявшемъ собою старое унылое зданіе^[2].

Великолѣпіе похоронъ послужило къ увеличенію репутаціи вдовы Барри, какъ женщины благородной и женщины свѣтской; и когда она написала брату своему, Микелю Брэди, — этотъ почтенный джентльменъ не замедлилъ пріѣхать къ ней, броситься въ ея объятія и пригласить насъ отъ имени своей жены въ замокъ Брэди.

Микельи Барри ссорились, что нерѣдко случается между мужчинами, и, втеченіе сватовства Барри на миссъ Белль, обмѣнивались крупною бранью. Когда Барри женился, Брэди въ душѣ поклялся, что никогда не проститъ ни Барри, ни Белль; но пріѣхавъ въ Лондонъ въ 1746 году, онъ снова сошелся съ Гарри Отчаяннымъ, жилъ въ его прекрасномъ домѣ, въ улицѣ Клэрджесъ, проигралъ ему нѣсколько совереновъ и при помощи его разбилъ голову двумъ-тремъ полицейскимъ стражамъ, — всѣ эти воспоминанія дѣлали Белль и ея сына дорогими для добродушнаго джентльмена, который въ своемъ домѣ принялъ насъ съ распростертыми объятіями. Мистриссъ Барри, быть можетъ, поступила весьма благоразумно, неоткрывъ съ самого начала друзьямъ своимъ положенія, въ которомъ она находилась; напротивъ, пріѣхавъ въ огромной раззолоченной каретѣ, съ огромными гербами, она была принята своей невѣсткой и другими членами округа за особу богатую и очень важную.

При этой обстановкѣ, мистриссъ Барри могла присвоить себѣ на нѣкоторое время полное право повелѣвать въ замкѣ Брэди. Она командовала прислугою, которую пріучила къ лондонской опрятности, въ чемъ прежде замѣтенъ былъ большой недостатокъ. Съ «англичаниномъ Редмондомъ», такъ меня называли, обходились какъ съ маленькимъ лордомъ; къ нему были приставлены служанка и лакей; добрый Микель платилъ имъ жалованье, окладъ котораго далеко превосходилъ оклады жалованья его собственной прислуги; словомъ сказать, онъ дѣлалъ все, что было въ его силахъ, лишь бы только успокоить и развлечь свою сестрицу въ ея горестномъ положеніи. Въ свою очередь, мама рѣшилась, когда дѣла ея устроятся, сдѣлать доброму брату приличное вознагражденіе за такое вниманіе къ ней и къ ея сыну; она обѣщала привезть мебель изъ нашей лондонской квартиры въ улицѣ Клэрджесъ, для украшенія замѣтно обветшалыхъ комнатъ замка Брэди.

Этому обѣщанію не суждено было исполниться. Негодный домовладѣлецъ квартиры въ улицѣ Клэрджесъ прибралъ къ своимъ рукамъ все до послѣдняго стула, до послѣдняго стола, хотя мебель эта принадлежала вдовѣ, по праву наслѣдства. Помѣстье, котораго я былъ законнымъ наслѣдникомъ, находилось въ рукахъ жадныхъ кредиторовъ; такъ что единственнымъ средствомъ къ нашему существованію оставались пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, ежегодно уплачиваемые намъ милордомъ Багвигомъ, имѣвшимъ съ покойнымъ братомъ моимъ коммерческія сдѣлки. Поэтому, великодушныя и щедрыя намѣренія моей матери относительно ея брата никогда не могли осуществиться.

Надобно признаться, къ величайшему стыду мистриссъ Брэди, что когда нищета ея невѣстки обнаружилась, она забыла все уваженіе, которое привыкла оказывать ей, тотчасъ же прогнала моего лакея и служанку, и при этомъ сказалд мистриссъ Барри, что чѣмъ скорѣе послѣдуетъ она за ними, тѣмъ лучше. Мистриссъ Микель Брэди была низкаго происхожденія, и имѣла низкую наклонность къ скупости. По истеченіи двухъ лѣтъ, мистриссъ Барри уступила желаніямъ мистриссъ Брэди. Въ тоже время, предавшись справедливому, хотя до той поры благоразумно скрываемому гнѣву, матушка поклялась, что нога ея не будетъ въ замкѣ Брэди, пока въ немъ будетъ жить хозяйка дома.

Она устроила свое новое жилище съ большой экономіей и замѣчательнымъ вкусомъ, и никогда, при всей своей бѣдности, не забывала поддерживать достоинство, которое такъ шло къ ней, и которое признавали въ ней всѣ сосѣди. Да и то сказать, могли ли они отказать въ уваженій лэди, которая жила въ Лондонѣ, обращалась тамъ въ самомъ фешенебельномъ обществѣ, и представлялась (какъ она торжественно объявляла) ко Двору? Эти преимущества давали ей право смотрѣть съ пренебреженіемъ на всѣхъ лицъ, неимѣвшихъ случая оставлять отечество и проживать, хотя не долго, въ Англіи. Такимъ образомъ, каждый разъ, когда мадамъ Брэди являлась въ общество въ новомъ платьѣ, ея невѣстка постоянно говорила: «Бѣдняжка! она одѣта безъ вкуса! да и возможно ли ожидать, чтобъ она имѣла какое нибудь понятіе о модѣ?» Хотя мистриссъ Барри и нравилось, что ее называли хорошенькой вдовой, но ей несравненно болѣе нравилось, когда ее называли вдовой-англичанкой.

Мистриссъ Брэди, съ своей стороны, не оставалась въ долгу. Она говорила, что покойный Барри былъ банкротъ и нищій, а что касается до фешенебельнаго общества, которое онъ видѣлъ, то видѣлъ его только за столомъ милорда Багвига, у котораго онъ былъ (по словамъ этой злоязычницы) льстецомъ и блюдолизомъ. О его супругѣ, мистриссъ Барри, моей матушкѣ, мистриссъ Брэди отзывалась въ выраженіяхъ еще болѣе оскорбительныхъ. Впрочемъ, къ чему приводить эти клеветы и знакомить читателей съ ничтожной перебранкой, бывшей полстолѣтія тому назадъ? — Вышеприведенныя особы жили и враждовали въ царствованіе Георга II; были ли они добры или злы, хороши собою или безобразны, къ чему говорить объ этомъ теперь, когда они сдѣлались равными во всѣхъ отношеніяхъ? къ тому же, развѣ воскресныя газеты и судебныя слѣдствія не доставляютъ намъ случая слышать каждую недѣлю болѣе новое и-интересное злословіе?

Во всякомъ случаѣ, смѣло можно сказать, что мистриссъ Барри, послѣ смерти мужа поселившись въ своемъ уединеніи, вела такую жизнь, которая отклоняла всякое злословіе и клрвету. Въ свое время она была первою красавицею во всемъ Вексфордскомъ округѣ, видѣла у ногъ своихъ множество обожателей, надѣляла каждаго изъ нихъ улыбками и раздувала въ сердцахъ ихъ пламя нѣжной страсти; вышедши за моего отца, приняла на себя видъ холоднаго достоинства, доходившаго до надменности, и была неприступна, какъ квакера. Многіе джентльмены, пораженные ея прелестями, когда она была еще дѣвицей, возобновили свои домогательства, когда она овдовѣла; но мистриссъ Барри отклонила отъ себя всѣ брачныя предложенія, объявивъ, что она посвятила теперь всю свою жизнь единственно воспитанію сына и памяти покойнаго праведника — своего мужа.

— Хорошъ праведникъ, нечего сказать! говорила недоброжелательная мистриссъ Брэди: — Гарри Барри былъ такой закоснѣлый негодяй, какого еще свѣтъ не производилъ. Если она отказываетъ женихамъ теперь, то повѣрьте, что она, хитрая женщина, уже имѣетъ въ виду мужа, и ждетъ, когда лордъ Багвигь овдовѣетъ.

Положимъ, что она дѣйствительно ждала такого случая, — что жь изъ этого слѣдуетъ? Развѣ вдова Барри не достойна была сдѣлаться женою какого угодно англійскаго лорда? развѣ не существовало издревле въ нашемъ родѣ фамильное преданіе, что поправить разстроенное состояніе Барри суждено женщинѣ? Если моя мать воображала, что она была этой женщиной, — то, мнѣ кажется, такое убѣжденіе съ ея стороны нимало не заслуживаетъ порицанія; притомъ, графъ Багвигь (мой крестный отецъ) дѣйствительно оказывалъ ей особенное вниманіе, и до тѣхъ поръ, пока не состоялась женитьба милорда въ 1757 году на миссъ Гольдморъ, богатой дочери индѣйскаго набоба, я никогда не зналъ, какъ глубоко таилась въ душѣ моей матери мысль о доставленіи мнѣ существенныхъ выгодъ въ жизни.

Между тѣмъ, мы. продолжая жить въ Барривиллѣ, несмотря на ограниченность средствъ, поддерживали свое достоинство. Изъ полудюжины семействъ, составлявшихъ лучшее общество въ городѣ Брэди, не было ни одной особы, которой наружность была бы респектабельнѣе наружности моей матери. Вдова Барри, несмотря на то, что одѣвалась въ трауръ изъ уваженія къ памяти покойнаго мужа, всегда старалась дѣлать платья свои какъ можно щеголеватѣе, отчего ея хорошенькая особа много выигрывала. И дѣйствительно, я помню, она ежедневно употребляла шесть часовъ на выкраиванье, отдѣлку и передѣлку своихъ платьевъ, согласно требованіямъ моды. У нея были огромнѣйшія фижмы и самыя пышныя фалбалы. Разъ въ мѣсяцъ къ ней приходило, по обязательной любезности милорда Багвига, письмо, содержавшее самыя свѣжія новости о столичныхъ модахъ. Цвѣтъ ея лица былъ до такой степени свѣжъ, что, несмотря на тогдашнее обыкновеніе, она не имѣла надобности прибѣгать къ румянамъ. Напротивъ, по ея словамъ (а по этимъ словамъ читатель можетъ представить себѣ, какъ сильно двѣ нѣвѣстки ненавидѣли одна другую), бѣлила и румяна она оставила мистриссъ Брэди, желтый цвѣтъ лица которой не могли закрасить никакія притиранья. Короче, матушка была такая элегантная красавица, что всѣ женщины въ округѣ брали ее за образецъ, а молодые люди, за десять миль въ окружности, нарочно пріѣзжали въ церковь замка БрэдиЖ чтобъ взглянуть на нее.

Но если (подобно всѣмъ другимъ женщинамъ, которыхъ я когда либо видѣлъ или о которыхъ когда либо читалъ) она гордилась своей красотой, то, надобно отдать ей полную справедливость, еще болѣе гордилась своимъ сыномъ, и тысячу разъ говорила мнѣ, что я былъ прекраснѣйшимъ молодымъ человѣкомъ въ мірѣ. Человѣкъ шестидесяти лѣтъ безъ всякаго тщеславія можетъ говорить, какимъ онъ былъ въ четырнадцать лѣтъ, и потому я долженъ сказать, что мнѣніе моей матери не лишено было основательности. Она находила особенное удовольствіе одѣвать меня; въ воскресные и праздничные дни, меня, какъ какого нибудь лорда, наряжали въ бархатный кафтанъ, привѣшивали къ боку шпагу съ серебрянымъ эфесомъ и надѣвали золотыя подвязки. Моя мать сшила для меня множество великолѣпныхъ камзоловъ, постоянно украшала мои маншетки дорогими кружевами и вплетала мнѣ въ волосы новую лепту, такъ что, когда отправлялись мы въ церковь, то даже завистливая мистриссъ Брэди соглашалась, что матери и сына милѣе насъ не найти во всемъ королевствѣ.

Само собою разумѣется, мистриссъ Брэди не забывала въ то же время и насмѣхаться надъ нами, потому что, при этихъ случаяхъ, нѣкто Тимъ, называвшійся моимъ лакеемъ, провожалъ меня и матушку въ церковь, неся огромный молитвенникъ и трость. Онъ одѣвался при этихъ случаяхъ въ ливрею одного изъ великолѣпныхъ лакеевъ, которыхъ мы держали, когда жили въ улицѣ Клэрджесъ; но эта ливрея была не совсѣмъ ему впору: она осталась отъ рослаго лакея, а Тимъ былъ кривоногій, приземистый малый. При всей нашей бѣдности, мы держали себя благородно и ничего не находили смѣшнаго въ соблюденіи условій, требуемыхъ нашимъ именемъ. Мы входили въ церковь и садились на мѣсто такъ величественно, какъ жена и сынъ намѣстника Ирландіи. Въ церкви моя мать отвѣчала на возгласы пастора громкимъ и степеннымъ тономъ, слышать который было восхитительно; кромѣ того, она имѣла прекрасный, звучный голосъ, и усовершенствовалась въ пѣніи въ Деддонѣ, подъ руководствомъ моднаго учителя. Этимъ талантомъ она пользовалась такъ хорошо, что, во время пѣнія псалмовъ маленькою конгрегаціею, ея голосъ покрывалъ всѣ другіе голоса. Въ самомъ дѣлѣ, матушка имѣла великіе таланты во всѣхъ искусствахъ и считала себя прекраснѣйшею и образованнѣйшею лэди въ мірѣ. Часто говорила она мнѣ и сосѣдямъ о своемъ смиреніи и благочестіи, высказывая эти чувства такъ убѣдительно, что, мнѣ кажется, ей бы повѣрили самые недовѣрчивые люди.

Оставивъ замокъ Брэди, мы наняли въ городѣ Брэди домъ, который мама назвала Барривиллемъ. Признаюсь, помѣщеніе было небольшое, но мы устроились въ немъ какъ можно было лучше. Я уже упомянулъ о фамильной родословной, висѣвшей въ гостиной, которую мама называла желтымъ заломъ; моя спальня называлась розовымъ заломъ, а спальня мама — темнооранжевымъ заломъ (какъ свѣжо сохранилось все это въ моей памяти!); въ извѣстный часъ Тимъ звонилъ въ колоколъ, давая знать, что поданъ обѣдъ; за столомъ предъ нами ставили серебряные стаканы, и матушка безъ всякаго преувеличенія говорила съ гордостью, что я имѣлъ за обѣдомъ бутылку такого славнаго бургонскаго, какой не найдется у инаго сквайра. Дѣйствительно, я имѣлъ передъ собой бутылку, но, по моимъ юнымъ лѣтамъ, мнѣ не позволялось пить вино, которое чрезъ это обстоятельство пріобрѣтало значительную старость, не только въ бутылкѣ, но даже въ графинѣ.

Дядя Брэди открылъ этотъ фактъ, однажды заѣхавъ, несмотря на фамильную вражду, въ Барривилль во время обѣда и, къ несчастію, отвѣдавъ этой влаги. Нужно было видѣть, какъ онъ плюнулъ и какую сдѣлалъ гримасу! Впрочемъ, добрый джентльменъ не былъ слишкомъ разборчивъ ни относительно вина, ни относительно общества, въ которомъ пилъ его. Онъ готовъ былъ пить и съ протестантскимъ пасторомъ и съ католическимъ патеромъ; пируя съ послѣднимъ, конечно, онъ опасался одного только — прогнѣвить мою мать, которая, какъ истинная протестантка, душевно ненавидѣла послѣдователей католической вѣры, и ни подъ какимъ видомъ не согласилась бы сидѣть въ одной комнатѣ съ омраченнымъ папистомъ. Сквайръ не имѣлъ такой разборчивости; это былъ одинъ изъ лѣнивѣйшихъ и добрѣйшихъ людей, который нерѣдко проводилъ по нѣскольку часовъ съ одинокой вдовой, когда мистриссъ Брэди надоѣдала ему дома. По его словамъ, онъ любилъ меня, какъ роднаго сына, и наконецъ, послѣ двухлѣтнихъ отказовъ, мама согласилась отпустить меня въ замокъ; что же касается лично до нея, она твердо держалась клятвы, которую дала себѣ относительно своей невѣстки.

Можно сказать, что съ первымъ днемъ моего возвращенія въ замокъ Брэди, начались мои испытанія, Мой кузенъ, мистеръ Микель, девятнадцати-лѣтній олухъ (ненавидѣвшій меня, за что, вы можете быть увѣрены, пользовался съ моей стороны точно такимъ же расположеніемъ) упрекнулъ меня за обѣдомъ бѣдностью моей матери, и выходкой своей разсмѣшилъ всѣхъ молоденькихъ дѣвушекъ, сидѣвшихъ за столомъ. Поэтому, когда мы отправились въ конюшню, куда Микель постоянно ходилъ курить трубку, я высказалъ ему, что чувствую себя оскорбленнымъ. Между нами завязалась драка, продолжавшаяся минутъ десять, втеченіе которыхъ я стоялъ храбро, какъ взрослый мужчина, и въ результатѣ подбилъ Микку лѣвый глазъ, несмотря на то, что въ ту пору мнѣ было не болѣе двѣнадцати лѣтъ. Конечно, и онъ поколотилъ меня, но удары кулака производятъ весьма слабое впечатлѣніе на юношу столь нѣжнаго возраста; это я испыталъ множество разъ въ битвахъ съ оборванными мальчишками города Брэди, гдѣ между моими ровесниками не встрѣчалъ ни одного соперника. Моя храбрость очень понравилась дядѣ; кузина Нора принесла сѣрой бумаги и уксусу для моего подбитаго носа, и я отправился домой въ тотъ вечеръ съ бутылкой бургонскаго въ карманѣ, не мало гордясь, позвольте сказать, своею продолжительною стойкостію противъ огромнаго Микка.

Хотя Миккъ и продолжалъ обходиться со мной дурно и не забывалъ, при каждой нашей встрѣчѣ, надѣлять меня ударами своей трости, несмотря на то, я былъ очень доволенъ обществомъ, которое находилъ въ замкѣ Брэди, доволенъ моими кузинами и расположеніемъ дяди; я сдѣлался его фаворитомъ. Онъ купилъ мнѣ жеребенка и выучилъ меня ѣздить верхомъ; бралъ меня съ собой на конскія скачки и на охоту и выучилъ стрѣлять птицу въ-летъ. Къ довершенію моего счастія, возвращеніе мастера Уликка изъ Коллегіума положило конецъ преслѣдованіямъ Микка. Уликкъ, питая ненависть къ старшему брату, какъ это случается въ семействахъ моднаго свѣта, взялъ меня подъ свое покровительство, и съ того времени, такъ какъ Уликкъ былъ несравненно выше и сильнѣе Микка, — я, англичанинъ Редмондъ, оставленъ былъ въ покоѣ, кромѣ только тѣхъ случаевъ, когда Уликку приходила въ голову благая мысль поколотить меня, а это бывало нерѣдко.

Не было оставлено безъ вниманія и обученіе меня предметамъ, служащимъ украшеніемъ жизни. У меня были необыкновенныя природныя способности, такъ что я очень скоро превзошелъ въ познаніяхъ большую часть лицъ, меня окружавшихъ. Я имѣлъ тонкій слухъ и прекрасный голосъ, который моя мать обработала по мѣрѣ силъ своихъ и возможности, — она выучила меня танцовать менуэтъ ловко и граціозно, и, такимъ образомъ, положила основаніе моимъ будущимъ успѣхамъ въ жизни. Обыкновенные танцы я изучилъ, — не слѣдовало бы, правда, признаваться въ этомъ, — въ людской, гдѣ постоянно находился музыкантъ и гдѣ всѣми было признано, что я не имѣлъ соперника ни въ джигѣ, ни въ матлотѣ.

По части наукъ, я имѣлъ необыкновенное расположеніе къ чтенію комедій и романовъ, близкое знакомство съ которыми составляло въ то время лучшую сторону свѣтскаго образованія. Страсть къ чтенію развита была во мнѣ до такой степени, что я не пропускалъ ни одного букиниста мимо нашего дома, не купивъ у чего нѣсколько балладъ. Что же касается до грамматики, до греческаго и латинскаго языковъ и тому подобной дряни, то я ненавидѣлъ ихъ съ самыхъ раннихъ лѣтъ моей жизни, и всегда говорилъ очень справедливо, что ровно ничего въ нихъ не смыслилъ.

Это я доказалъ довольно ясно на тринадцатилѣтнемъ возрастѣ, когда моя мать получила въ наслѣдство сто фунтовъ стерлинговъ отъ тетушки моей Бидди Брэди, которая совѣтовала употребить эту сумму на мое воспитаніе и послать меня въ знаменитый пансіонъ доктора Тобія Тикклера въ Балливаккетѣ. Спустя шесть недѣль послѣ того, какъ меня поручили попеченіямъ ученаго мужа, я совершенно неожиданно снова явился вѣ замкѣ Брэди, пройдя пѣшкомъ сорокъ миль отъ ненавистнаго пансіона и оставивъ доктора въ состояніи, близкомъ къ апоплексіи. Дѣло въ томъ, что во всѣхъ играхъ и шалостяхъ я всегда былъ первымъ изъ первыхъ, за то въ школьныхъ занятіяхъ изъ послѣднихъ я былъ самымъ послѣднимъ. Когда семь разъ повторенное наказаніе розгами не оказало ожидаемаго дѣйствія на мои успѣхи въ латинскомъ языкѣ, я рѣшительно отказался перенесть (находя это совершенно безполезнымъ) восьмое примѣненіе розогъ.

— Попробуйте, сэръ, другое какое нибудь средство, сназалъ я, когда Тобія Тикклеръ намѣревался высѣчь меня еще разъ; но онъ меня и слушать не хотѣлъ.

Защищая свою особу, я швырнулъ въ него аспидной доской, и сшибъ съ ногъ оловянной чернильницей шотландца гувернера. При этомъ подвигѣ всѣ ученики прокричали громкое «ура!» Кто-то изъ прислуги хотѣлъ было остановить меня, но я, вынувъ изъ кармана складной ножикъ, который Нора подарила мнѣ, побожился, что всажу его въ бокъ первому, кто только осмѣлится коснуться меня, и меня не задержали. Наступившую ночь я провелъ въ двадцати миляхъ отъ Балливаккета, въ домѣ крестьянина, который накормилъ меня картофелемъ и молокомъ, я которому я подарилъ впослѣдствіи сто гиней, когда пріѣзжалъ въ Ирландію въ дни моего величія. Я очень сожалѣлъ, что у меня не было денегъ въ то время. Но не о чемъ было тогда горевать. Впослѣдствіи мнѣ случалось имѣть болѣе жесткое ложе, чѣмъ то, на которомъ провелъ я эту ночь, и болѣе скудную трапезу, чѣмъ та, которую предложилъ мнѣ добрый Филль-Мурфи въ вечеръ моего побѣга изъ школы. Итакъ, мое ученье продолжалось всего шесть недѣль. Я говорю это съ тою цѣлью, чтобъ дать родителямъ возможность узнать цѣну подобнаго ученія. Я и встрѣчалъ въ мірѣ многихъ ученыхъ, и между ними огромнаго, неуклюжаго, съ больными глазами стараго доктора, котораго называли Джонсономъ и который жилъ въ какомъ-то подворьи, близь улицы Флитъ, въ Лондонѣ, и я довольно скоро заставилъ его замолчать, высказавъ ему свои многостороннія познанія (это было въ кофейной Буттона) и въ поэзіи и въ томъ, что я называю натуральной философіей, въ наукѣ жизни, въ верховой ѣздѣ, въ музыкѣ, гимнастикѣ и фехтованьи, въ знаніи лошадей, въ выборѣ боевыхъ пѣтуховъ, въ умѣньи держать себя образованнымъ джентльменомъ и свѣтскимъ человѣкомъ, — словомъ, могу сказать безъ хвастовства, что Редмондъ Барри рѣдко находилъ себѣ равнаго.

— Сэръ, сказалъ я мистеру Джонсону, при той встрѣчѣ съ нимъ, о которой я упомянулъ, — при немъ находился шотландецъ Босвеллъ, а меня представилъ въ клубъ мистеръ Гольдсмитъ, мой землякъ: — сэръ, сказалъ я, въ отвѣтъ на длинную и громкую греческую цитату: — вы воображаете, что познанія ваши несравненно обширнѣе моихъ, потому только, что умѣете цитировать Еристотёля и Плутона, но можете ли вы сказать мнѣ, какая лошадь выиграетъ на будущей недѣлѣ призъ на эпсомсжихъ скачкахъ? Можете ли вы проскакать шесть миль не переводя духа? Можете ли вы попасть въ туза десять разъ сряду? — Если такъ, то вы можете говорить мнѣ объ Еристотёлѣ и о Плутонѣ.

— Знаете ли, съ кѣмъ вы говорите? проревѣлъ шотландскій джентльменъ, мистеръ Босвеллъ.

— Замолчите, мистеръ Босвеллъ, сказалъ ученый мужъ. — Я не имѣлъ права хвастаться греческимъ языкомъ передъ этимъ джентльменомъ, и онъ отвѣчалъ мнѣ превосходно.

— Докторъ, сказалъ я шутливымъ тономъ: — знаете ли вы риѳму на слово Еристотель?

— Эль, я полагаю, сказалъ Гольдсмить, захохотавъ.

И мы дружески опорожнили шесть бутылокъ риѳмъ на слово Еристотель. Это обратилось впослѣдствіи въ настоящую поговорку. Въ клубахъ Ваитъ и Кокосъ какой нибудь повѣса не иначе спрашивалъ себѣ бутылку элю, какъ слѣдующими словами:

— Лакей, подай мнѣ риѳму капитана Барри на слово Еристотель!

Однажды, когда я находился въ кругу весельчаковъ, молодой Диккъ Шериданъ назвалъ меня великимъ Стагиритомъ; названія этого я никогда не понималъ. Однако, я удаляюсь отъ моей исторіи: надобно снова воротиться домой, въ милую старую Ирландію.

Я познакомился съ многими аристократическими фамиліями и, какъ уже сказано было, мои манеры были таковы, что я ничѣмъ не отличался отъ молодыхъ людей, получившихъ лучшее свѣтское образованіе. Быть можетъ, вамъ покажется удивительно, какимъ образомъ деревенскій мальчикъ, воспитанный среди ирландскихъ сквайровъ и ихъ прислуги, безвыходно жившій на конюшняхъ и фермахъ, пріобрѣлъ такія элегантныя манеры, какія неоспоримо я имѣлъ. Надобно вамъ сказать, что я имѣлъ драгоцѣннаго наставника въ старомъ лѣсничемъ, который сражался за французскаго короля при Фонтенуа, и который выучилъ меня танцамъ, передалъ мнѣ французскія манеры и выучилъ меня было говорить по французски, а также владѣть шпагой и саблей. Будучи еще мальчикомъ, я дѣлалъ съ ними безконечно длинныя прогулки. Во время этихъ прогулокъ, онъ разсказывалъ мнѣ удивительныя исторіи офранцузскомъ королѣ, объ ирландской бригадѣ, о маршалѣ де-Саксъ и актрисахъ; — онъ зналъ дядю моего, кавалера Борне, и имѣлъ бездну другихъ свѣдѣній, которыя сообщалъ мнѣ тайкомъ. Въ жизнь мою я не знавалъ человѣка, который бы лучше его умѣлъ точить кости и метать ими, выбрать лошадь, выѣздить ее и вылечить; онъ выучилъ меня всѣмъ родамъ охоты; словомъ, Филля Пурселля я всегда буду считать лучшимъ учителемъ, котораго я только могъ имѣть. Недостатокъ его состоялъ въ горячей приверженности къ горячительнымъ напиткамъ, но я смотрѣлъ сквозь пальцы на этотъ недостатокъ; кромѣ того, онъ смертельно ненавидѣлъ моего кузена Микка, но я и въ этомъ извинялъ его.

Подъ руководствомъ Филля, я на пятнадцатомъ году опередилъ далеко на поприщѣ образованія обоихъ моихъ кузеновъ; — да и сама природа была очень добра ко мнѣ, одаривъ мою личность замѣчательной красотою. Нѣкоторыя изъ дѣвицъ въ замкѣ Брэди, какъ это вы очень скоро услышите, обожали меня. На ярмаркахъ и конскихъ скачкахъ многія хорошенькія дѣвушки заглядывались на меня, и говорили, чти имъ пріятно было бы имѣть меня своимъ кавалеромъ, но надобно признаться, несмотря на всѣ эти преимущества, я не пользовался популярностью.

Во-первыхъ, извѣстно было всѣмъ, что я былъ страшно бѣденъ, — и быть можетъ, — страшно гордъ, въ чемъ я виню мою добрую матушку. Я имѣлъ привычку хвастаться въ обществѣ моимъ происхожденіемъ, блескомъ моихъ экипажей, садами, погребами и прислугой, — хвастаться передъ людьми, превосходно знавшими дѣйствительное положеніе моихъ обстоятельствъ. — Если это были мальчики, и если они осмѣливались насмѣхаться надо мной, я дрался съ ними до полусмерти; и сколько разъ случалось, что меня приносили домой полу-живаго! При этихъ случаяхъ, на вопросы матери я обыкновенно отвѣчалъ, что поводомъ къ дракѣ была «фамильная ссора.»

— Поддерживай честь твоего имени, не щадя жизни, Редди, говаривала она со слезами на глазахъ, и нерѣдко сама показывала въ этомъ примѣръ не только голосомъ, но также зубами и ногтями.

Такимъ образомъ, на шестнадцатомъ году моей жизни, едва ли могъ найтись миль на шесть въ окружности двадцатилѣтній юноша, съ которымъ бы я не дрался по тому или другому поводу. У пастора замка Брэди было два сына, — весьма естественно, я не могъ находиться въ дружескихъ отношеніяхъ съ такими ничтожными молодыми людьми, и потому между нами происходило множество битвъ: — у городскаго кузнеца былъ сынъ Патъ Лорганъ, который четыре раза бралъ верхъ надо мной, но въ одномъ генеральномъ сраженіи я разбилъ его окончательно. Можно бы привести множество доказательствъ моей ловкости въ этомъ отношеніи, но описаніе кулачныхъ стычекъ покажется скучной матеріей, особливо благовоспитаннымъ джентльменамъ и лэди.

Впрочемъ, у меня есть другой предметъ, о которомъ я долженъ побесѣдовать, и который никогда не покажется скучнымъ. День и ночь вы не соскучитесь слушать его; старые и малые мечтаютъ или вспоминаютъ о немъ. Предметъ этотъ одинаково близокъ сердцу всѣхъ. Я полагаю, вы безъ особеннаго труда угадываете мою загадку. Я говорю про Любовь! Это слово, кажется, нарочно составлено изъ самыхъ мягкихъ и нѣжныхъ гласныхъ и согласныхъ; и тотъ и эта, которыхъ не интересуютъ разсказы объ этомъ предметѣ, въ моихъ понятіяхъ, не заслуживаютъ ни малѣйшаго уваженія.

Семейство моего дяди состояло изъ десятерыхъ дѣтей, которыя, по существующему въ такихъ большихъ семействахъ обычаю, раздѣлялись на два лагеря, или на двѣ партіи: одна партія держала сторону своей мама, другая — сторону дяди во всѣхъ безчисленныхъ ссорахъ, возникавшихъ между этимъ джентльменомъ и его супругой. — Партіею мистриссъ Брэди управлялъ Миккъ, старшій сынъ, страшно ненавидѣвшій меня, и не любившій отца, который не позволялъ ему распоряжаться своимъ состояніемъ; между тѣмъ какъ Уликкъ, второй братъ, былъ любимымъ сыномъ отца. Не считаю за нужное называть имена дочерей; — Богу одному извѣстно, сколько горестей перенесъ я чрезъ нихъ въ послѣдующей жизни; одна изъ этихъ дочерей была отравою самыхъ раннихъ моихъ дней: — это была красавица въ семействѣ, миссъ Гонорія Брэди по имени.

По ея словамъ, ей было въ то время только девятнадцать лѣтъ, но мнѣ удалось прочитать на бѣломъ листкѣ, вклеенномъ въ началѣ библіи (библія была одною изъ трехъ книгъ, составлявшихъ библіотеку моего дяди), что Гонорія родилась въ 1737 году, что ее крестилъ докторъ Свифтъ, деканъ церкви Св. Патрикія, въ Дублинѣ; а изъ этого слѣдуетъ, что въ то время, когда мы такъ часто встрѣчались съ нею, ей было двадцать три года.

Припоминая ее теперь, я все болѣе и болѣе убѣждаюсь, что она вовсе не была красавицей: при тучномъ тѣлосложеніи, она имѣла чрезвычайно большой ротъ; ея лицо испещрено было веснушками, какъ яйцо куропатки; цвѣтъ ея волосъ похожъ былъ, употребляя самое мягкое выраженіе, на цвѣтъ картофеля лучшаго сорта. Часто, очень часто моя мать дѣлала эти же самыя замѣчанія; но въ ту пору я не вѣрилъ имъ, и даже имѣлъ расположеніе считать Гонорію за неземное существо, стоявшее выше всѣхъ другихъ прелестныхъ существъ ея пола.

Всѣмъ извѣстно, что лэди, которая прекрасно танцуетъ или поетъ, не могла усовершенствовать себя въ этихъ двухъ отрасляхъ свѣтскаго образованія безъ уединенныхъ и часто повторяемыхъ упражненій, и что романсъ или менуетъ, которыя исполняются съ такой граціозной легкостью въ обществѣ, усвоиваются не иначе, какъ дома и то съ великимъ трудомъ и терпѣніемъ; такъ точно прелестныя созданія усвоиваютъ и искусство кокетства. Гонорія, напримѣръ, постоянно упражнялась дома въ пѣніи и танцахъ, а предметами своихъ приготовительныхъ упражненій и репетицій въ кокетствѣ избирала или меня, или сборщика акциза, когда онъ въ извѣстное время года пріѣзжалъ въ замокъ Брэди, или дворецкаго, или бѣднаго пастора, или молодаго аптекарскаго ученика изъ города Брэди, котораго я, помню, приколотилъ однажды собственно по этой причинѣ. Если онъ еще живъ, я отъ чистаго сердца прошу у него извиненія. Бѣдняжка! какъ будто онъ виноватъ былъ, что долженъ былъ сдѣлаться жертвою хитростей женщины, которая была, несмотря на ея деревенское воспитаніе, одной изъ величайшихъ кокетокъ въ свѣтѣ.

Если говорить правду, — впрочемъ, каждое слово въ этомъ описаніи моей жизни есть уже само по себѣ священнѣйшая истина, — если говорить правду, то моя любовь къ Норѣ началась весьма пошло и отнюдь не романтично. Я не спасъ ей жизни, — напротивъ, однажды чуть не убилъ ее, какъ вы услышите объ этомъ вскорѣ. Я не видѣлъ ее при лунномъ свѣтѣ, играющею на арфѣ; не былъ освободителемъ ея изъ рукъ разбойниковъ, какъ Альфонсъ освободилъ, въ какомъ-то романѣ, Линдамиру, — ничего этого не бывало; но въ одинъ прекрасный лѣтній день, я отправился послѣ обѣда въ садъ, съ тѣмъ, чтобъ нарвать себѣ на дессертъ крыжовнику, и, клянусь честью, думая объ одномъ только крыжовникѣ, неожиданно встрѣтилъ въ кустахъ Нору одну изъ ея сестрицъ, съ которой въ то время она была въ дружбѣ, — обѣ онѣ углублены были въ то же самое занятіе, къ которому я только что хотѣлъ приступить.

— Редмондъ! какъ по латыни крыжовникъ? сказала Нора.

Она никогда не упускала случая блеснуть своимъ остроуміемъ.

— Крыжовникъ, не знаю какъ, а знаю, какъ по латыни клубника, отвѣчалъ я.

— Какже это, скажите намъ пожалуйста? подхватила бойкая миссъ Мизія.

— Ухъ! вскрикнулъ я, полагая ихъ испугать, — я всегда былъ находчивъ на смѣшныя штуки.

Мы приступили къ работѣ въ кустахъ, смѣялись и болтали какъ счастливѣйшіе люди въ мірѣ. Втеченіе нашего пріятнаго препровожденія времени, Нора нечаянно оцарапала руку; показалась кровь и Нора вскрикнула. Я перевязалъ платкомъ оцарапанное мѣсто и за это получилъ позволеніе поцаловать ея пальчики; рука у Норы, какъ теперь вспоминаю, была огромная и неуклюжая; но тогда милость, которой я удостоился, показалась мнѣ восхитительною, и я воротился домой въ восторгѣ.

Я былъ слишкомъ простъ и откровененъ, чтобъ скрывать чувства, которыя мнѣ приводилось испытывать въ тѣ дни; всѣ восемь сестрицъ очень скоро узнали о моей страсти, — шутили и поздравляли Нору съ новымъ поклонникомъ.

Мученія ревности, которыя жестокая кокетка заставила меня переносить, были ужасны. Иногда она со мною поступала, какъ съ ребенкомъ, иногда, какъ съ мужчиной. Каждый разъ, когда являлось въ домѣ новое лицо, она бросала меня и занималась имъ.

— Надобно вамъ правду сказать, Редмондъ, говорила она: — вамъ только пятнадцать лѣтъ, и, къ тому же, у васъ гинея нѣтъ за душой.

При этихъ словахъ, я божился, что сдѣлаюсь такимъ великимъ героемъ, какого не видѣла еще Ирландія, и увѣрялъ, что прежде, чѣмъ исполнится мнѣ двадцать лѣтъ, я буду въ состояніи купить помѣстье въ шесть разъ больше замка Брэди. Всѣ эти пустыя обѣщанія, разумѣется, я не выполнилъ; но я не сомнѣваюсь, что они имѣли вліяніе на меня въ весьма ранній періодъ моей жизни, и побуждали меня совершать тѣ великіе подвиги, которыми я ознаменовалъ себя, и которые вслѣдъ за симъ будутъ разсказаны въ надлежащемъ порядкѣ.

Объ одномъ изъ нихъ я долженъ разсказать сейчасъ же. Онъ покажетъ моимъ милымъ молодымъ читательницамъ, какого рода человѣкъ былъ Редмондъ Барри, какою храбростью обладалъ и какою непреклонною страстью былъ одержимъ онъ. Желательно знать, сдѣлалъ ли бы кто изъ нынѣшнихъ юношей половину того въ минуту опасности, что сдѣлалъ я.

Сколько, теперь могу сообразить, около этого времени соединенное королевство находилось въ страшномъ волненіи, вслѣдствіе всеобщей увѣренности въ нашествіи французовъ. Носилась молва, что претендентъ Карлъ Стюартъ пользовался величайшимъ расположеніемъ при Версальскомъ Дворѣ; въ Ирландіи ожидали высадки французскихъ войскъ; нобльмены и богатые люди въ нашей и во всѣхъ частяхъ королевства выражали свои вѣрноподданническія чувства наборомъ пѣшихъ и кавалерійскихъ войскъ для сопротивленія врагамъ. Городъ Брэди выставилъ отъ себя отрядъ, причисленный къ Кильванганскому полку; капитаномъ этого отряда былъ мистеръ Миккъ; отъ мистера Уликка мы получили письмо, увѣдомлявшее насъ, что ихъ университетъ также собралъ полкъ, въ которомъ онъ имѣетъ честь быть капраломъ. О, какъ завидовалъ я имъ обоимъ! особенно этому отвратительному Микку, когда увидѣлъ его въ малиновомъ мундирѣ, съ лентой на шляпѣ, марширующимъ впереди своей команды. Онъ, это жалкое, бездушное созданіе, былъ капитаномъ, а я — ничѣмъ, я, чувствовавшій себя храбрѣе герцога Кумберландскаго, чувствовавшій также, что красный мундиръ шелъ мнѣ къ лицу, какъ нельзя болѣе! Моя мать говорила, что я былъ слишкомъ молодъ, чтобъ поступить въ новый полкъ; но въ сущности-то задержка была въ томъ, что она сама была слишкомъ бѣдна для этого: издержки на обмундировку поглотили бы половину ея годоваго дохода, и, пожалѣвъ денегъ, не захотѣла она, чтобъ сынъ ея показался прилично своему званію, ѣздилъ на славныхъ скакунахъ, щегольски одѣвался и находился въ высшемъ обществѣ.

Итакъ, вся страна была оживлена военными тревогами, во всѣхъ трехъ королевствахъ гремѣла военная музыка и каждый достаточный человѣкъ приносилъ дань Беллокѣ, тогда какъ мы, бѣдняки, принуждены были сидѣть дома въ бумазейныхъ курткахъ и вздыхать потихоньку о славѣ. Мистеръ Миккъ переходилъ съ своимъ полкомъ съ одного мѣста на другое и водилъ съ собою множество своихъ товарищей. Ихъ мундиръ, ихъ молодецкій видъ печалилъ меня, а постоянное вниманіе къ нимъ миссъ Норы приводило меня въ бѣшенство. Никто, однакожь, не думалъ вмѣнять эту грусть въ вину молоденькой лэди; напротивъ, ее скорѣе приписывали моимъ обманутымъ ожиданіямъ относительно поступленія въ военную службу.

Однажды, милиціонные офицеры давали въ Кильванганѣ балъ, на который, само собою разумѣется, были приглашены всѣ лэди замка Брэди. Я зналъ заранѣе, какимъ пыткамъ подвергнетъ меня эта несносная вѣтреница Нора своимъ адскимъ кокетствомъ, и потому долго отказывался принять участіе въ этомъ балѣ. Нора, однакожь, хотѣла одержать надо мной рѣшительную побѣду, противъ которой всякое сопротивленіе было бы напрасно. Она клялась, что ѣхать въ экипажѣ было бы для нея вредно, что она всегда чувствуетъ себя дурно, когда садится въ экипажъ.

— И могу ли я ѣхать на балъ, сказала она: — если вы не посадите меня на дамское сѣдло, позади себя на вашу Дэйзи?

Дэйзи была добрая, кровная кобыла моего дяди; на такое предложеніе, при всемъ моемъ желаніи отказаться, я не могъ отвѣчать отказомъ, поэтому мы преспокойно отправились въ Кильванганъ, и, признаюсь, я считалъ себя счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ, когда Нора дала обѣщаніе танцовать со мной первый кадриль.

Когда кончились танцы, неблагодарная кокетка объявила мнѣ, что совсѣмъ забыла о своемъ обѣщаніи, и потому танцовала весь вечеръ съ какимъ-то англичаниномъ! Въ жизни моей я перенесъ много огорченій, но подобнаго мученія не знавалъ никогда. Нора не обращала вниманія на свой проступокъ, но я не могъ его простить ей. Нѣкоторыя изъ хорошенькихъ дѣвушекъ хотѣли развлечь меня, потому что я былъ лучшимъ танцоромъ на балу. Я было сдѣлалъ попытку развеселиться; но, несмотря на всѣ усилія, оказался слишкомъ разстроеннымъ, чтобы принять участіе въ танцахъ, и потому во весь вечеръ оставался одинокимъ, стараясь подавить въ душѣ моей мучительную пытку. Я бы сталъ искать забвенія въ игрѣ, но у меня не было денегъ, кромѣ единственной гинеи, которую мать моя приказала постоянно держать въ кошелькѣ, такъ какъ это требовалось отъ каждаго джентльмена. Пить вино я не умѣлъ еще, и не зналъ гибельнаго утѣшенія, которое находили въ немъ другіе; я думалъ только о томъ, что надобно мнѣ убить и себя и Нору, и, разумѣется, уничтожить капитана Квина.

Наконецъ, ужьна разсвѣтѣ, балъ кончился. Всѣ наши дамы отправились домой въ громадномъ, скрипучемъ, старомъ экипажѣ. Мнѣ подали Дэйзи, и Нора сѣла позади меня, что я предоставилъ ей сдѣлать, не сказавъ ни слова. Не проѣхали мы и полмили отъ города, какъ она принялась за нѣжности и ласки, стараясь разсѣять во мнѣ мрачное настроеніе духа.

— Какая холодная ночь, милый Редмондъ! Вы бы завязали платкомъ шею, а то, пожалуй, простудитесь.

На это симпатичное замѣчаніе всадникъ не отвѣчалъ ни слова.

— Надѣюсь, Редмондъ, вы и миссъ Клэнси пріятно провели время? Я замѣтила, вы не отходили отъ нея втеченіе цѣлаго вечера.

Всадникъ, вмѣсто отвѣта, проскрежеталъ зубами и ударилъ Дэйзи.

— Ахъ, пожалуйста, не бейте Дэйзи! Она, того и гляди, что встанетъ на дыбы и сброситъ меня! Не стыдно ли вамъ, Редмондъ, вѣдь вы знаете, какъ я боюсь всего!

Съ этими словами Нора крѣпко обхватила станъ всадника и нѣжно прижалась къ нему.

— Вамъ извѣстно, что я ненавижу миссъ Клэнси, отвѣчаетъ всадникъ: — я танцовалъ съ ней только потому…. потому…. что особѣ, съ которой мнѣ въ тысячу разъ пріятнѣе было бы танцовать, вздумалось быть ангажированною другимъ кавалеромъ на цѣлый вечеръ.

— Почему же вы не танцовали съ моими сестрами? — вѣдь онѣ тоже были на балу, сказала Нора и залилась громкимъ смѣхомъ, вполнѣ сознавая свое превосходство надъ сестрами въ моемъ сердцѣ: — а что касается до меня, милый Редмондъ, то не проходило и пяти минутъ послѣ одного танца, какъ меня приглашали на другой.

— Неужели же вы были обязаны танцовать непремѣнно только съ однимъ капитаномъ Квиномъ? спросилъ я. — О, дивная, чарующая сила кокетства! — я увѣренъ, двадцати-трехъ-лѣтняя миссъ Брэди приходила въ невыразимый восторгъ при мысли, что имѣла такую сильную власть надъ безхитростнымъ пятнадцатилѣтнимъ юношей.

Разумѣется, жъ оправданіе свое, Нора отвѣчала, что она и думать не хотѣла о капитанѣ Квинѣ; что онъ, правда, очень мило танцуетъ, что онъ очень пріятный кавалеръ, что въ военномъ мундирѣ кажется очень милъ, и наконецъ, что если ему угодно было ангажировать ее, то могла ли она отказать ему.

— Однакожъ, мнѣ вы отказали, Нора?

— О, вы совсѣмъ другое дѣло; съ вами я могу танцовать во всякое время, отвѣчала она, покачавъ головой: — къ тому же, танцовать на балу съ кузиной было бы неловко для васъ, какъ будто вы не могли найти себѣ дамы. Кромѣ того, продолжала она, и это было съ ея стороны жестокимъ, безчеловѣчнымъ замѣчаніемъ, вполнѣ доказывавшимъ, какую власть имѣла она надо мною, и какъ безпощадно злоупотребляла ею: — кромѣ того, Редмондъ, вѣдь капитанъ Квинъ мужчина, а вы только мальчикъ!

— Если я встрѣчусь съ нимъ еще разъ, проревѣлъ я съ проклятіемъ: — вы увидите тогда, кто изъ насъ мужчина. Я буду драться съ нимъ на шпагахъ или пистолетахъ, — нужды нѣтъ, что онъ капитанъ. Мужчина! Я вызову его на дуэль… я буду драться съ кѣмъ угодно. Развѣ я не отдѣлалъ Микка Брэди, когда мнѣ было одиннадцать лѣтъ? Развѣ я не приколотилъ Тома Сулливана, громаднаго девятнадцатилѣтняго осла? Развѣ я не проучилъ французскаго учителя? Ахъ, Нора! грѣшно и жестоко насмѣхаться надо мной.

Но въ этотъ вечеръ Нора находилась въ насмѣшливомъ надстроеніи духа: она продолжала свои сарказмы, замѣтила, что капитанъ Квинъ уже извѣстенъ, какъ храбрый воинъ и какъ свѣтскій образованный человѣкъ, что Редмондъ можетъ хвастаться своими побѣдами и драться, сколько душѣ его угодно, съ школьниками и уличными мальчишками, но драться съ англичаниномъ — совсѣмъ иное дѣло.

Послѣ того она начала говорить о нашествіи непріятеля, о военныхъ дѣлахъ вообще, о королѣ Фридрихѣ (котораго въ то время называли протестантскимъ героемъ), объ адмиралѣ Тюро и его флотѣ, объ адмиралѣ Конфлансѣ и его эскадрѣ, о Миноркѣ, о томъ, какъ атаковали этотъ островъ и гдѣ онъ находится; оба мы соглашались, что онъ въ Америкѣ, и что французовъ наколотятъ тамъ отличнымъ образомъ.

Между тѣмъ, вздохъ за вздохомъ вылеталъ изъ груди моей (я началъ таять) и, наконецъ, я выразилъ страстное желаніе быть воиномъ; при этомъ Нора прибѣгла къ своему неизмѣнному выраженію:

— Ахъ! неужели вы покинете меня? Впрочемъ, вы такъ молоды и малы, что годитесь быть развѣ только маленькимъ барабанщикомъ!

Я возразилъ на это съ клятвеннымъ подтвержденіемъ, что непремѣнно буду солдатомъ и даже генераломъ.

Продолжая вести разговоръ въ этомъ простомъ родѣ, мы подъѣхали къ мѣсту, которое и по сіе время носитъ названіе Редмондова Прыжка. Тутъ былъ старый, высокій мостъ надъ рѣчкой значительной глубины, съ скалистыми берегами, и въ то время, когда Дэйзи переходила съ двойной ношей черезъ этотъ мостъ, миссъ Нора, давъ полную свободу своему воображенію, и все еще развивая разговоръ на военную тему (готовъ держать пари, что она думала о капитанѣ Квинѣ), сказала мнѣ:

— Чтобы вы сдѣлали, Редмондъ, вы, воображающій себя такимъ героемъ, — что бы вы сдѣлали, еслибъ, переѣзжая этотъ мостъ, увидѣли на другой сторонѣ непріятели?

— Я бы обнажилъ мечь и сквозь ряды непріятеля проложилъ бы себѣ дорогу.

— Какъ! со мной вмѣстѣ? Ахъ, боже мой! (Нора безпрестанно, кстати и не кстати, употребляла это восклицаніе) неужели бы вы захотѣли погубить меня?

— Хорошо; я бы тогда вотъ что сдѣлалъ. Я бы заставилъ Дэйзи скакнуть въ рѣчку, и приплылъ бы къ такому мѣсту, куда непріятель не рѣшился бы погнаться за нами.

— Скакнуть съ двадцати футъ высоты! Да вы бы никогда не осмѣлились сдѣлать подобный скачекъ на Дэйзи. Дѣло другое, на капитанской лошади, на Черномъ Джорджѣ…. я слышала, какъ капитанъ Кви….

Нора не успѣла кончить этого слова: взбѣшенный безпрестанными упоминаніями объ отвратительномъ имени капитана, я крикнулъ ей: «держитесь крѣпче!» далъ шпоры Дэйзи и въ одинъ моментъ перескочилъ съ Норой черезъ перила моста въ глубину рѣки. До сихъ поръ не знаю, хотѣлъ ли я утопить себя и Нору, или совершить подвигъ, на который не рѣшился бы и самъ капитанъ Квинъ, или мнѣ показалось, что впереди насъ дѣйствительно былъ непріятель, — рѣшительно не знаю; знаю только, что я сдѣлалъ отчаянный прыжокъ. Лошадь ушла въ воду съ головой; Нора пронзительно вскрикнула, опускаясь въ воду, и также пронзительно, поднявшись на ея поверхность. Я высадилъ Нору почти безчувственную на берегъ, гдѣ вскорѣ нашли насъ люди моего дяди, прибѣжавшіе на крикъ ея. Я пріѣхалъ домой и со мной тотчасъ же сдѣлалась горячка, которая продержала меня въ постели шесть недѣль, значительно увеличила мой ростъ и еще значительнѣе — мою любовь.

При началѣ болѣзни, миссъ Нора почти безъотходно сидѣла у моей постели, забывая для меня вражду между моей матерью и ея родными, забыть которую угодно было даже и моей матери. А это обстоятельство, позвольте вамъ замѣтить, представлялось довольно важной чертою великодушія въ женщинѣ съ ея надменнымъ характеромъ, въ женщинѣ, которая поставила себѣ правиломъ никогда и никого не прощать. Но для меня готова она была забыть нерасположеніе свое къ миссъ Брэди и обращаться съ нею благосклонно и ласково. Она сдѣлала это потому, что во время болѣзни, я только и бредилъ одной Норой, безпрестанно о ней спрашивалъ, кромѣ Норы, ни отъ кого не хотѣлъ принимать лекарства и угрюмо смотрѣлъ на добрую мать, любившую меня больше всего на свѣтѣ, и, для моего счастія, жертвовавшую своимъ любимымъ принципомъ, благородною и врожденною гордостью.

Начиная выздоравливать, я замѣтилъ, что посѣщенія Норы становились рѣже и рѣже. «Почему нейдетъ она?» плаксиво спрашивалъ я на день разъ по двадцати. На этотъ вопросъ мать моя должна была придумывать разныя извиненія Норѣ: иногда говорила она, что Нора вывихнула ногу, иногда увѣряла, что онѣ поссорились, словомъ, стараясь успокоить меня, представляла основательныя причины отсутствію Норы. Часто, очень часто она оставляла меня, уходила въ свою комнату поплакать, и возвращалась съ улыбающимся лицомъ; и все это дѣлала для того, чтобъ я не узналъ ея горести. Я, впрочемъ, и не старался узнавать ее; да меня не слишкомъ бы тронуло, еслибъ я и узналъ, потому что переходная эпоха отъ дѣтства къ юности, мнѣ кажется, составляетъ періодъ нашего величайшаго себялюбія. У насъ является такое непомѣрное желаніе имѣть крылья и улетѣть изъ родительскаго крова, что ни слезы, ни мольбы, ни чувства сыновняго долга и любви, не въ состояніи преодолѣть это необузданное стремленіе къ независимости. Въ тотъ періодъ моей жизни, бѣдная матушка моя — да будетъ милостиво къ ней Небо! — должно быть, много страдала. Часто говорила она, какъ больно было ея сердцу видѣть, что всѣ ея многолѣтнія заботы и любовь была забыты, — и забыты для бездушной кокетки, которая только играла мною, когда не имѣла другаго поклонника. Дѣло въ томъ, что въ послѣднія четыре недѣли моего недуга, капитанъ Квинъ проживалъ въ замкѣ Брэди и формальнымъ образомъ ухаживалъ за миссъ Норой. Матушка не смѣла сообщить мнѣ эту новость, а что касается до Норы, то, разумѣется, она держала ее въ тайнѣ. Я узналъ объ этомъ случайно.

Разсказывать ли вамъ, какимъ образомъ узналъ я это? Безстыдная, безсовѣстная Нора пріѣхала однажды навѣстить меня. Я сидѣлъ въ постели почти здоровый. Нора была въ такомъ одушевленіи, такъ внимательна, мила и благосклонна ко мнѣ, что сердце мое черезъ край наполнилось счастіемъ и радостью; въ то утро я даже сказалъ бѣдной моей матери нѣсколько ласковыхъ словъ и поцаловалъ ее. Я чувствовалъ себя такъ хорошо, что съѣлъ цѣлаго цыпленка, и далъ обѣщаніе дядѣ, который пріѣхалъ навѣстить меня, сдѣлать ему, по обыкновенію, компанію въ предстоявшей охотѣ на сѣрыхъ куропатокъ.

Черезъ день слѣдовало быть воскресенью, и на этотъ день у меня составленъ былъ планъ, который я рѣшился осуществить наперекоръ всѣмъ докторамъ и увѣщаніямъ матери ни подъ какимъ видомъ не выходить изъ дому, потому что свѣжій воздухъ могъ оказать на меня пагубное дѣйствіе.

Прекрасно; я лежалъ чрезвычайно спокойно, сочиняя стихи въ первый разъ въ жизни. Хотя эти стихи и не были такъ гладки и изящны, какъ мои другія лирическія произведенія, прославившія меня впослѣдствіи, но все же для пятнадцатилѣтняго мальчика могли назваться весьма, весьма удовлетворительными.

Въ наступившее воскресенье, лишь только матушка отправилась въ церковь, я кликнулъ своего камердинера, Филля, приказалъ подать мнѣ лучшее платье, надѣлъ его (нѣтъ нужды, что во время болѣзни я страшно вытянулся и прежнее платье было до уродливости коротко мнѣ) и, съ стихотвореніемъ въ рукѣ, побѣжалъ къ замку Брэди, сгорая нетерпѣніемъ увидѣть предметъ моей страсти. Воздухъ былъ такъ свѣжъ и чистъ, и птички такъ громко распѣвали въ зелени деревъ, что я никогда еще не ощущалъ такого восторга, какъ въ эти минуты, и, подъ вліяніемъ радостнаго чувства, пробѣжалъ главную аллею (которую мимоходомъ сказать, дядя мой всю вырубилъ, не оставивъ ни сучка), пробѣжалъ быстрѣе молодаго оленя. Сердце сильно стучало въ груди моей, когда я поднялся по заросшимъ травой ступенькамъ террасы и чрезъ ветхую дверь вошелъ въ пріемный залъ. Хозяинъ и хозяйка дома были въ церкви, какъ сказалъ мистеръ Скрью, дворецкій, отступивъ назадъ при видѣ моей измѣнившейся наружности, при видѣ моей сухой и тощей фигуры; не менѣе его изумлены были и шесть молоденькихъ лэди.

— Что, миссъ Нора одна? спросилъ я.

— Нѣтъ, миссъ Нора не одна, отвѣчалъ мистеръ Скрью, приходя въ какое-то замѣшательство и съ тѣмъ вмѣстѣ принимая на себя видъ многозначительный.

— Гдѣ же она?

Дворецкій отвѣчалъ на этотъ вопросъ, или, вѣрнѣе, съ свойственнымъ ирландцу остроуміемъ сказалъ, что быть можетъ она уѣхала въ Кильванганъ съ братомъ на одной лошади, или ушла прогуляться съ сестрой своей, или сидѣла больная въ своей комнатѣ; — пока я разъяснялъ себѣ, гдѣ же въ самомъ дѣлѣ находилась Нора, мистеръ Скрью безъ всякой церемоніи оставилъ меня одного.

Наконецъ, я выбѣжалъ изъ задана задній дворъ, гдѣ расположены были конюшни замка Брэди, и тамъ нашелъ драгуна, который, чистя кавалерійскую лошадь, насвистывалъ пѣсню: «Ростбифъ старой Англіи».

— Чья это лошадь, пріятель? вскричалъ я.

— Вотъ еще какой пріятель! — отвѣчалъ англичанинъ: — лошадь принадлежитъ моему капитану, онъ-то и есть мой пріятель, а ужь никакъ не ты.

Мнѣ было не до того, чтобы заняться переломкою ему ребра, что непремѣнно я сдѣлалъ бы при другомъ случаѣ: — въ головѣ моей мелькнуло страшное подозрѣніе, и я опрометью бросился въ садъ.

Я предчувствовалъ, что тамъ увижу. И, дѣйствительно, я увидѣлъ въ аллеѣ капитана Квина и Нору. Они шли подъ руку; отвратительный Квинъ жалъ руку Норы, лежавшую на его подлой груди. Въ недальнемъ разстояніи отъ нихъ виднѣлся Фэйганъ, капитанъ Кильванганскаго полка, ухаживавшій за сестрой Норы, Мизіей.

Я не боюсь ни живыхъ ни мертвыхъ; но, при видѣ этой сцены, колѣни подо мной задрожали, мнѣ сдѣлалось такъ дурно, что противъ воли опустился на траву у дерева, къ которому прислонился, и минуты на двѣ почти потерялъ всякое сознаніе. Наконецъ, собравшись съ силами и приблизясь къ гуляющей четѣ, я обнажилъ кортикъ, который всегда носилъ при себѣ, и которымъ рѣшился пронзить преступниковъ, проколоть ихъ насквозь, какъ пару голубей, обреченныхъ на жаркое. Не умѣю выразить, какое бѣшенство волновало мою душу, не говорю, какъ горько было мое разочарованіе, до какого безумнаго дикаго отчаянія доходилъ я. Казалось, самая земля колебалась подо мною. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что читатель мой самъ, и можетъ быть не разъ, испыталъ коварство женщинъ, и потому предлагаю ему припомнить свои ощущенія, когда ударъ подобнаго рода въ-первые надъ нимъ разразился.

— Нѣтъ, Норелія, говорилъ капитанъ (въ то время существовала у любовниковъ мода называть другъ друга самыми романтичными именами): — только къ тебѣ, и прежде тебя только еще къ четыремъ другомъ, клянусь, мое сердце пылало пламенемъ нѣжной страсти!

— Ахъ! вы мужчины, мужчины, Юджиніо! — сказала Нора (настоящее имя этого чудовища было Джонъ): — ваша страсть никогда не можетъ равняться нашей. Мы похожи…. похожи на одно растеніе, о которомъ я читала…. мы приносимъ одинъ только цвѣтокъ, и потомъ — увядаемъ!

— Не хотите ли вы сказать, что никогда не любили другаго? сказалъ капитанъ Квинъ.

— Никогда, мой Юджиніо; кромѣ тебя — никого! — Дай какъ ты можешь предлагать застѣнчивой нимфѣ подобный вопросъ?

— Прелестная Норелія! воскликнулъ Квинъ, поднося къ губамъ своимъ ея руку.

Я имѣлъ бантъ изъ розовыхъ лентъ, который Нора подарила мнѣ съ своей груди и который я почему-то постоянно носилъ при себѣ. Я оторвалъ его отъ груди, швырнулъ въ лицо капитана Квина, и, бросаясь на него съ обнаженнымъ кортикомъ, вскричалъ:

— Она лжетъ…. лжетъ, капитанъ Квинъ! — Вынимайте вашу саблю, сэръ, и защищайтесь, если только вы мужчина.

Съ этими словами я схватилъ его за воротъ, между тѣмъ какъ Нора начала оглашать воздухъ пронзительнымъ крикомъ. На звуки этого крика прибѣжалъ другой капитанъ и Мизія.

Хотя болѣзнь и вытянула меня, какъ тростникъ, и хотя ростъ мой въ это время чуть ли не превышалъ шести футъ, несмотря на то, передъ громаднымъ англійскимъ капитаномъ, который мускулистостью не уступилъ бы иному носильщику въ Батѣ, — я казался сухой щепкой. Онъ раскраснѣлся, потомъ поблѣднѣлъ, отступилъ немного назадъ и схватился за саблю, между тѣмъ какъ Нора, бросившись въ припадкѣ ужаса къ нему на шею, кричала:

— Юджиніо! капитанъ Квинъ! ради самого Неба, пощадите этого ребенка!… вѣдь онъ ребенокъ!

— Котораго слѣдуетъ высѣчь розгами, сказалъ капитанъ: — но не бойтесь, миссъ Брэди, я его не трону; — вашъ фаворитъ для меня неприкосновененъ.

Сказавъ это, онъ нагнулся, поднялъ бантъ, которымъ я швырнулъ въ него, и, подавая его Норѣ, сказалъ саркастическимъ тономъ:

— Когда лэди дѣлаютъ подарки джентльменамъ, — то другимъ джентльменамъ, неудостоившимся этой чести, должно удалиться.

— Праведное Небо! — Что вы дѣлаете, Квинъ! — вскричала Нора. — Развѣ вы не видите, что это мальчикъ?

— Я вовсе не мальчикъ, — проревѣлъ я: — я мужчина, и докажу это на дѣлѣ!

— Для меня онъ все равно, что мой попугай или моя болонка. Неужели я не могу подарить обрывка ленты моему кузену?

— Можете, миссъ, продолжалъ капитанъ: — можете дарить ленты не тоіько обрывками, но цѣлыми ярдами.

— Чудовище! воскликнула Нора. Твой отецъ быль портной и у тебя на умѣ одна только лавка. Но я отмщу тебѣ, непремѣнно отмщу! Редди, неужели ты можешь видѣть, какъ.меня оскорбляютъ?

— Нѣтъ, миссъ Нора, сказалъ я: — жажду его крови: это такъ вѣрно, какъ вѣрно то, что меня зовутъ Редмондомъ.

— Я пришлю твоего учителя высѣчь тебя, мальчишка, сказалъ капитанъ, возвративъ свое самообладаніе: — а что касается до васъ, миссъ, то имѣю честь пожелать вамъ добраго дня.

Онъ съ величайшей церемонностью снялъ шляпу, сдѣлалъ низкій поклонъ, и хотѣлъ удалиться, какъ вдругъ явился Миккъ, мой кузенъ, до слуха котораго также долетѣли крикя Норы.

— Ба-ба! Джэкъ Квинъ, что это значитъ? спросилъ Миккъ: — Нора въ слезахъ, призракъ Редмонда стоитъ съ обнаженнымъ мечемъ, и вы раскланиваетесь?

— Это вотъ что значитъ, мистеръ Брэди, отвѣчалъ англичанинъ: — мнѣ наскучила миссъ Нора и ваши ирландскіе обычаи. Я непривыкъ къ нимъ, сэръ.

— Ну хорошо, хорошо; скажите мнѣ, въ чемъ дѣло, сказалъ Миккъ довольно любезно (потому что, какъ оказалось впослѣдствіи, онъ долженъ былъ Квину большую сумму денегъ): — мы постараемся или пріучить васъ къ нашимъ обычаямъ или сами примемъ англійскіе.

— У англійскихъ лэди вовсе не въ обычаѣ имѣть двухъ любовниковъ, и потому, мистеръ Брэди, отказываясь отъ всякимъ притязаній на вашу сестру, я прошу васъ заплатить мнѣ долгъ. Если ей нравятся школьники, то пусть она и остается съ ними.

— Переставьте, Квинъ: вы шутите, сказалъ Миккъ.

— Я въ жизнь свою не говорилъ такъ серьёзно, какъ теперь.

— Въ такомъ случаѣ, клянусь Небомъ, я тебя убью, проревѣлъ Миккъ. — Наглый обольститель! низкій обманщикъ! — Ты пришелъ и опуталъ своими сѣтями эту страдалицу, этого ангела… ты похитилъ ея сердце и хочешь ее бросить… неужели ты воображалъ, что ея братъ не защититъ ее? — Вынимай твою саблю, негодяй, — я вырѣжу изъ груди твое сердце!

— Да это настоящее убійство, сказалъ Квинъ, отступая назадъ: — двое противъ одного. Фэйганъ, ты не позволишь такъ убить меня!

— Зачѣмъ же мнѣ вмѣшиваться? отвѣчалъ Фэйганъ, котораго чрезвычайно забавляла эта сцена: — ты можешь раздѣлаться съ обоими безъ моего пособія. — И, подошедши ко мнѣ, онъ прошепталъ: наступайте же на него, юноша.

— Если мистеръ Квинъ отказывается отъ своихъ притязаній, сказалъ я: — то мнѣ, безъ всякаго сомнѣнія, не зачѣмъ вмѣшиваться.

— Я отказываюсь, сэръ… совершенно отказываюсь, сказалъ мистеръ Квинъ, болѣе и болѣе приходившій въ замѣшательство.

— Защищайся же, мерзавецъ! снова вскричалъ Миккъ. — Мизія, уведи отсюда эту несчастную жертву… Редмондъ и Фэйганъ, вы будете нашими секундантами.

— Скажите, пожалуйста…. я ничего…. дайте мнѣ время…. я поставленъ въ крайнее замѣшательство…, я…. не знаю, что мнѣ дѣлать.

— Попался, какъ лиса въ капканъ, сухо сказалъ мистеръ Фейганъ: — погоди, они тебѣ взмылятъ бока.

ГЛАВА II.
ВЪ КОТОРОЙ Я ОКАЗЫВАЮ СЕБЯ ЧЕЛОВѢКОМЪ НЕУСТРАШИМЫМЪ.

Во время этой ссоры, моя кузина Нора поступила наилучшимъ образомъ, какой только возможенъ для благородной лэди при подобныхъ обстоятельствахъ, — она правильнымъ образомъ упала въ обморокъ. Въ минуту ея паденія, я занятъ былъ горячей перебранкою съ Миккомъ, въ противномъ случаѣ, я непремѣнно бросился бы къ ней на помощь; — къ тому же и капитанъ Фэйганъ (холодный человѣкъ былъ этотъ Фэйганъ) остановилъ меня.

— Совѣтую вамъ, мистеръ Редмондъ, сказалъ онъ: — предоставить эту лэди самой себѣ: повѣрьте, безъ вашихъ хлопотъ она скорѣе придетъ въ чувство.

И дѣйствительно, послѣ двухъ-трехъ минутъ лежанья на скамейкѣ, чувства возвратились къ ней. Это обстоятельство показывало, что Фэйганъ превосходно зналъ свѣтъ и женщинъ; впослѣдствіи я видѣлъ весьма многихъ лэди, которыя совершенно также послѣ обморока приходили въ чувства. Квинъ не бросился помочь Норѣ, напротивъ, воспользовавшись диверсіею, произведенной ея крикомъ, коварный любовникъ тайкомъ удалился со сцены.

— Кто же изъ насъ будетъ драться съ капитаномъ Квиномъ? сказалъ я, обращаясь къ Микку; это былъ первый мой вызовъ, и я гордился имъ, какъ парой бархатнаго платья въ золотыми галунами. — Вы, кузенъ Миккъ, или я, будемъ имѣть честь наказать этого наглаго англичанина?

Говоря это, я протянулъ руку; въ эту торжестнную минуту я готовъ былъ броситься на шею къ моему кузену.

Но Миккъ грубо оттолкнулъ отъ себя дружески протянутую руку.

— Ты…. ты!… вскричалъ онъ въ величайшемъ гнѣвѣ: — убирайся ты къ чорту, мальчишка! — ты суешься вездѣ, гдѣ тебя не спрашиваютъ. Очень нужно тебѣ было притти сюда и ссориться съ джентльменомъ, у котораго полторы тысячи фунтовъ годоваго дохода!

— Я умру, умру! произнесла Нора умирающимъ голосомъ, съ каменной скамейки: — я чувствую, что я умру. Мнѣ уже не встать съ этого мѣста.

— Капитанъ еще не уѣхалъ, прошепталъ Фэйганъ.

Нора бросила на него негодующій взглядъ, вскочила со скамейки и твердымъ шагомъ пошла по направленію къ дому.

— И опять, продолжалъ Миккъ: — какъ ты осмѣлился, бездѣльникъ, вмѣшиваться въ дѣла моей сестры?

— Ты самъ бездѣльникъ! проревѣлъ я: — осмѣлься только еще разъ назвать меня подобнымъ именемъ, и я всажу этотъ кортикъ въ твою грудь. Не забудь, я колотилъ тебя, когда мнѣ было одиннадцать лѣтъ, теперь я и подавно управлюсь съ тобой. Разсерди только меня, и, чортъ возьми, я тебя такъ отдѣлаю, какъ…. какъ постоянно отдѣлывалъ тебя младшій твой брать.

Эти слова сдѣлали свое дѣло; я попалъ мѣтко: Миккъ побагровѣлъ отъ бѣшенства.

— Перестаньте, джентльмены, сказалъ Фэйганъ примирительнымъ тономъ: — Такою ссорою вы рекомендуете себя весьма невыгодно.

— Да, помилуйте! моя сестра годится ему въ матери, проворчалъ Ммккъ.

— Это не твое дѣло, отвѣчалъ я: — я одно только скажу тебѣ, Миккъ Брэди (и, при этомъ я произнесъ такую страшную клятву, которую невозможно упомянуть въ этихъ запискахъ), тотъ, кто вздумаетъ жениться на Норѣ Брэди, долженъ сначала, убить меня…. понимаешь ли ты это?

— Убить тебя! сказалъ Миккъ: — ты вѣрно хочешь сказать: высѣчь тебя розгами! Сейчасъ я пришлю сюда Никка, егеря, который теперь же доставитъ тебѣ это удовольствіе.

Вслѣдъ за этимъ ко мнѣ подошелъ капитанъ Фэйганъ, и, ласково взявъ меня за руку, сказалъ, что я храбрый юноша, и что ему нравится моя юношеская пылкость.

— Впрочемъ, продолжалъ онъ: — въ словахъ Брэди есть много истины; трудно давать совѣты молодому человѣку, который думаетъ о себѣ такъ много; но, повѣрьте мнѣ, я знаю свѣтъ, и если вы меня послушаетесь, то не будете сожалѣть объ этомъ. Нора Брэди не имѣетъ пенни за собой, а вы ни на волосъ не богаче ея. Вамъ всего пятнадцать лѣтъ, а ей двадцать четыре. Черезъ десять лѣтъ, когда для васъ только что наступитъ пора жениться, Нора будетъ старухой; и къ тому же, бѣдный мой юноша, неужели вы не видите…. впрочемъ, для васъ трудно и видѣть…. что она кокетка, и вы ли будете ея мужемъ или Квинъ, для нея это рѣшительно все равно.

Но какой влюбленный станетъ слушать совѣты? — По крайней мѣрѣ я этого никогда не дѣлалъ. Я напрямикъ сказалъ Фэйгану, что пусть Нора любитъ меня или нѣтъ, — это какъ ей угодно, но Квинъ, прежде, чѣмъ женится на ней, долженъ драться со мной…. въ этомъ я далъ себѣ клятву.

— Вотъ какъ! сказалъ Фэйганъ: — и я увѣренъ, что вы останетесь вѣренъ своей клятвѣ.

Сказавъ это, Фэйганъ пристально посмотрѣлъ на меня, и потомъ, въ свою очередь, удалился, напѣвая какую-то арію. Я видѣлъ, что, проходя чрезъ старыя ворота, ведущія въ садъ, онъ нѣсколько разъ оглянулся. Я бросился на скамейку, гдѣ Нора упала въ притворный обморокъ и оставила носовой платокъ. Я взялъ этотъ платокъ, приложилъ къ глазамъ, и залился такими горькими слезами, какихъ не видывалъ свѣтъ. Измятый бантъ, которымъ я бросилъ въ капитана Квина, лежалъ на дорожкѣ, и я просидѣлъ надъ нимъ нѣсколько часовъ, считая себя несчастнѣйшимъ человѣкомъ въ цѣлой Ирландіи. Въ мірѣ, впрочемъ, нѣтъ ничего постояннаго! Когда мы поразмыслимъ о томъ, въ какихъ огромныхъ размѣрахъ представляемъ себѣ воображеніемъ наши бѣдствія, и какъ, въ сущности, они ничтожны; о томъ, какъ часто бываетъ, что вотъ кажется сейчасъ же и умрешь съ печали, а между тѣмъ скоро объ ней и забываешь, — когда мы подумаемъ объ этомъ, намъ невольно становится стыдно за самихъ себя и за наше малодушіе. Время всегда доставляетъ намъ утѣшеніе. Втеченіе всѣхъ моихъ многоразличныхъ приключеній, втеченіе всей моей опытности, я не встрѣчался съ женщиной, которая бы нравилась мнѣ теперь, какъ во время увлеченія; по прошествіи нѣкотораго времени, я забывалъ обожаемое мною существо; но, мнѣ кажется, еслибъ я попалъ на женщину, которая соотвѣтствовала бы моему характеру, я, полюбивъ ее, сталъ бы любить до конца моей жизни.

Должно быть я просидѣлъ на каменной скамейкѣ нѣсколько часовъ, оплакивая свою судьбу и свое положеніе. Было утро, когда я пришелъ, или, вѣрнѣе, прибѣжалъ въ замокъ Брэди, а теперь звонъ обѣденнаго колокола пробудилъ меня изъ глубокой задумчивости. Въ одинъ моментъ я схватилъ платокъ Норы и поднялъ розовый бантъ. Проходя мимо конюшни, я увидѣлъ, что сѣдло капитана все еще висѣло на конюшенной двери, — увидѣлъ, что его краснокафтанный негодяй слуга о чемъ-то ораторствовалъ въ кругу поваровъ и судомоекъ.

— Англичанинъ все еще здѣсь, мистеръ Редмондъ, сказала мнѣ одна изъ служанокъ (сантиментальная смуглянка, находившаяся при барышняхъ въ качествѣ горничной). Онъ тамъ, въ столовой; войдите пожалуйста, и пожалуйста, мистеръ Редмондъ, проучите его хорошенько.

Я вошелъ, и, по обыкновенію, занялъ мѣсто въ концѣ длиннаго стола; — пріятель мой, дворецкій, немедленно поставилъ мнѣ приборъ.

— Вотъ какъ, Редди! воскликнулъ мой дядя: — наконецъ-то поправился! это прекрасно!

— Было бы лучше, еслибъ онъ оставался дома съ своей матерью, — сказала мистриссъ Брэди.

— Оставь ее въ покоѣ, возразилъ дядя Брэди: — она насъ не трогаетъ. Выпейте-ка лучше, мистриссъ Брэди, за здоровье Редмонда.

Ясно было, что дядя мой ничего не зналъ о случившемся; Миккъ и Уликкъ казались чрезвычайно угрюмыми, а капитанъ Квинъ сидѣлъ, какъ дуракъ; миссъ Нора снова сидѣла подлѣ него, и чуть не плакала. Капитанъ Фэйганъ улыбался; а я казался холоднымъ, какъ камень. Я полагалъ, что обѣдъ задушитъ меня; но я рѣшился во что бы то ни стало казаться веселымъ, — и, когда сняли скатерть, то вмѣстѣ съ другими налилъ свою рюмку. Какъ слѣдуетъ джентльменамъ, мы выпили за здоровье короля и благоденствіе церкви. Дядя мой находился въ необыкновенно веселомъ расположеніи духа и безпрестанно подшучивалъ надъ Норой и капитаномъ Квиномъ:

"Нора, ты разломила бы съ капитаномъ дужку, и узнала, кто изъ васъ раньше обвѣнчается. — Джэнъ Квинъ, мой другъ, напрасно вы безпокоитесь о чистой рюмкѣ для бургонскаго; въ замкѣ Брэди нѣтъ лишняго хрусталя, — все равно, возьмите рюмку Норы: вино отъ этого не будетъ хуже, и такъ далѣе. Словомъ сказать, онъ былъ веселъ какъ нельзя болѣе и я не знаю почему. Неужели между коварной Норой и ея любовникомъ состоялось примиреніе по приходѣ ихъ въ домъ?

Я очень скоро узналъ истину. По обыкновенію, при третьемъ тостѣ, дамы должны были удалиться; но на этотъ разъ, наперекоръ просьбамъ Норы, дядя приказалъ имъ остаться.

— Нѣтъ, нѣтъ, мистриссъ Брэди, потрудитесь остаться; — подобнаго рода тостъ не можетъ часто повторяться въ моемъ семействѣ, и я прошу васъ отдать ему полныя почести. За здоровье капитана и мистриссъ Джонъ Квинъ, дай Богъ имъ многія лѣта! — Что же ты, Джонъ; поцалуй свою невѣсту, — ты пріобрѣтаешь въ ней сокровище.

— Онъ получилъ…, вскрикнулъ я, прискочивъ на стулѣ.

— Молчать, дуракъ…. молчать, сказалъ Уликкъ, сидѣвшій подлѣ меня; но я не хотѣлъ его слушать.

— Этотъ капитанъ Квинъ получилъ пощечину сегодня поутру, — этого капитана Квина назвали трусомъ, — и вы хотите, чтобъ я пилъ за его здоровье. Вотъ, что я сдѣлаю за ваше здоровье, капитанъ Кванъ! — и съ этимъ вмѣстѣ я швырнулъ ему въ лицо рюмку съ бургонскимъ. Не знаю, до какой степени измѣнилась его физіономія послѣ моихъ словъ потому что спустя какой нибудь моментъ я уже былъ подъ столомъ, куда спровадилъ меня Уликкъ, сильнымъ ударомъ въ затылокъ; пинки, толчки и крупная брань сыпались на меня со всѣхъ сторонъ, не давая мнѣ ни малѣйшей возможности слышать общіе крики и страшную суматоху. Я только и могъ слышать голосъ Уликка. «Глупецъ! кричалъ онъ: — безумецъ, мальчишка, нищій — замолчи!»

Разумѣется, я не обращалъ вниманія на удары Уликка, потому что онъ постоянно былъ моимъ другомъ, и имѣлъ привычку колотить меня, когда считалъ это нужнымъ.

Въ столовой не было уже ни одной дамы. когда я выбрался изъ-подъ стола; а при этомъ съ удовольствіемъ увидѣлъ, что лобъ капитана обагренъ былъ кровью; — рюмка попала въ самую переносицу и навсегда обезобразила Квина. Уликкъ, преодолѣвъ свой гнѣвъ, спокойно опустился на стулъ, налилъ свой стаканъ, и, передавъ мнѣ бутылку, сказалъ.

— Возьми-ка, осленокъ, да пососи; это будетъ лучше: по крайней мѣрѣ перестанешь орать.

— Именемъ Неба, что значитъ вся эта суматоха? сказалъ мой дядя. — Неужели въ немъ возобновилась горячка!

— А всему виной вы, сказалъ Миккъ угрюмымъ голосомъ: — вы и еще тѣ, которые ввели его въ нашъ домъ.

— Замолчи лучше, Миккъ! сказалъ Уликкъ, обращаясь къ брату: — не смѣй отзываться невѣжливо объ отцѣ и обо мнѣ; — не заставь меня поучить тебя правиламъ благопристойности.

— Конечно, вы виноваты, повторилъ Миккъ. — Ну къ чему здѣсь этотъ бродяга? — Имѣй я волю, я бы высѣкъ его и потомъ выгналъ вонъ.

— Это слѣдовало бы сдѣлать теперь же, сказалъ капитанъ Квинъ.

— Пожалуйста, Квинъ, не домогайтесь этого, сказалъ Уликкъ, всегдашній мой защитникъ — Дѣло вотъ въ чемъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ отцу: — эта молодая обезьяна влюбилась въ Нору, и, увидѣвъ ее сегодня въ саду въ нѣжныхъ объясненіяхъ съ Квиномъ, вздумала было убить нашего будущаго зятя.

— Вотъ какъ! раненько, раненько! сказалъ дядя мой, не теряя веселаго расположенія духа: — знаете ли, Фэйганъ, этотъ мальчикъ будетъ вылитый Брэди.

— А я вамъ вотъ что скажу, мистеръ Брэди, вскричалъ Квинъ, ощетинившись: — меня крайне оскорбили въ этомъ домѣ. Мнѣ вовсе не нравятся ваши привычки. Я англичанинъ, я человѣкъ съ состояніемъ…. я…. я….

— Если васъ оскорбили, Квинъ, и если вы не получили надлежащаго удовлетворенія, то помните, что васъ двое, и каждый готовъ быть вашимъ секундантомъ, — сердито сказалъ Уликкъ.

При этомъ замѣчаніи, Квинъ началъ обмывать носъ холодной водой, не сказавъ ни слова въ отвѣтъ.

— Мистеръ Квинъ, сказалъ я, стараясь поддержать свое достоинство: — можетъ получить удовлетвореніе когда ему угодно, — стоитъ только заѣхать къ Редмонду Барри, эсквайру, изъ Барривилля.

Торжественный тонъ, которымъ произнесъ я эти слова, заставилъ дядю моего разразиться громкимъ смѣхомъ; но всего удивительнѣе и обиднѣе было для меня то обстоятельство, что къ неумѣстному, по моимъ понятіямъ, смѣху дяди присоединился и капитанъ Фэйганъ. Не теряя, однакожь, присутствія духа, я бойко обратился къ Фейгану и далъ ему замѣтить, что я могу еще переносить грубое обхожденіе отъ кузева Уликка, котораго считаю своимъ единственнымъ другомъ, но, что даже и онъ становится для меня несноснымъ; — всякій же другой человѣкъ, который осмѣлится оскорбить меня, встрѣтитъ во мнѣ мужчину, способнаго поддержать свое достоинство.

— Мистеръ Квинъ, прибавилъ я: — превосходно знаетъ этотъ фактъ; и если только онъ мужчина, то, безъ сомнѣнія, захочетъ узнать, гдѣ найти меня.

Въ это время дядя мой замѣтилъ, что становится поздно, и что моя мать будетъ обо мнѣ безпокоиться.

— Не мѣшало бы кому нибудь изъ васъ проводить его, сказалъ онъ, обращаясь къ сыновьямъ: — а то, пожалуй, онъ снова надѣлаетъ проказъ.

— Мы условились проводить Квина, сказалъ Уликкъ, кивнувъ головой своему брату.

— Вы можетъ быть думаете, что я боюсь разбойниковъ изъ шайки Фрини, возразилъ капитанъ, съ тщетной попыткой засмѣяться: — человѣкъ мой прекрасно вооруженъ, и я тоже.

— Мы знаемъ, Квинъ, что вы отлично умѣете владѣть оружіемъ, сказалъ Уликкъ: — и никто не можетъ сомнѣваться въ вашей храбрости; но все же намъ хочется проводить васъ до дому.

— Но теперь такъ поздно, дѣти, сказалъ дядя: — что вамъ не вернуться до утра. Кильванганъ въ добрыхъ десяти миляхъ отсюда.

— Мы переночуемъ у Квина, отвѣчалъ Уликкъ: — мы хотимъ провести у него цѣлую недѣлю.

— Благодарю васъ, сказалъ Квинъ боязливымъ голосомъ: — это очень любезно съ вашей стороны.

— Вѣдь безъ насъ вамъ будетъ скучно.

— О да, очень скучно! — отвѣчалъ Квинъ.

— А потомъ, на слѣдующей недѣлѣ, сказалъ Уликкъ, и при этомъ началъ шептать капитану на ухо; я поймалъ два слова: свадьба и пасторъ, и почувствовалъ, что бѣшенство снова возвращалось ко мнѣ.

— Какъ вамъ угодно, простоналъ капитанъ.

Между тѣмъ подали лошадей и три джентльмена уѣхали.

Фэйганъ остался въ замкѣ, и, по просьбѣ дяди, проводилъ меня чрезъ старый вырубленный паркъ. Дядя сказалъ, что послѣ сцены за обѣдомъ, дамы, по его мнѣнію, едва ли захотятъ видѣться со мной въ этотъ вечеръ; съ этимъ мнѣніемъ я соглашался вполнѣ, и мы разошлись, не сказавъ другъ другу прощальнаго привѣта.

— Надѣлали же вы сегодня суматохи, мистеръ Редмондъ, сказалъ Фейганъ. Какъ это можно! — вы, другъ дома Брэди, и въ-добавокъ зная, что дядя вашъ не имѣетъ ни пенни денегъ, вы хотѣли разорвать партію, которая должна доставить семейству полторы тысячи фунтовъ стерлинговъ дохода. Квинъ обѣщалъ дать четыре тысячи фунтовъ, въ которыхъ такъ нуждается вашъ дядя. Квинъ беретъ дѣвушку безъ всякаго состоянія, — дѣвушку, которая также безобразна, вонъ какъ та корова. Пожалуйста не выходите изъ себя, не глядите такъ свирѣпо; — пожалуй, я скажу, что она красавица — о вкусахъ спорить нельзя. — Квинъ беретъ дѣвушку, которая втеченіе десяти лѣтъ вѣшалась на шею каждаго пріѣзжаго, и все-таки не могла повиснуть. — А вы, бѣдный какъ и она, пятнадцатилѣтній мальчикъ — шестнадцатилѣтній, если вы этого хотите, — и мальчикъ, который долженъ быть привязавъ къ дядѣ, какъ къ отцу….

— Я и привязанъ къ нему, какъ къ отцу, — сказалъ я.

— И чѣмъ же вы платите ему за его добродушіе? Не онъ ли пріютилъ васъ въ своемъ домѣ въ то время, когда вы остались сиротой? не онъ ли отдалъ вамъ прекрасный домъ Барривилль, не требуя за него арендной платы? А теперь, когда обстоятельства его могутъ поправиться, когда представляется случай успокоиться ему на старости лѣтъ, вы вмѣшиваетесь въ его семейныя дѣла и хотите разстроить его планы? — Вы изъ цѣлаго міра именно то существо, которое болѣе всего ему, обязано. Это жестоко, неблагодарно, безчеловѣчно. Отъ молодаго человѣка съ вашимъ характеромъ, я ожидаю болѣе благоразумія, твердости духа, и истинной храбрости.

— Я не боюсь никого на свѣтѣ, воскликнулъ я (послѣднее замѣчаніе капитана Фэйгана поколебало меня, и я желалъ перемѣнить разговоръ, какъ пожелалъ бы это сдѣлать всякій человѣкъ, когда соперникъ его слишкомъ силенъ): — къ тому же, капитанъ Фэйганъ, я считаю себя въ высшей степени оскорбленнымъ. Съ тѣхъ поръ, какъ существуетъ міръ, ни съ кѣмъ еще не обходились такъ обидно. Взгляните сюда…. взгляните на этотъ бантъ. Я носилъ его на моей груди втеченіе шести мѣсяцевъ. Кто, какъ не Нора сняла его съ своей груди и подарила мнѣ? Не она ли называла меня милымъ, ненагляднымъ Редмондомъ?

— Что жъ изъ этого слѣдуетъ: она упражнялась и больше ничего, сказалъ мистеръ Фейганъ съ саркастическою усмѣшкой. — Повѣрьте, сэръ, я знаю, что такое женщина. Дайте имъ время и запретите видѣться съ мужчинами, которые являются въ ихъ домъ, онѣ заведутъ связи съ трубочистами. Въ Фермоѣ я знавалъ одну молоденькую дѣвушку….

— Въ родѣ Норы, я полагаю, проревѣлъ я (на самомъ-то дѣлѣ я употребилъ болѣе горячее слово). — Замѣтьте, однакожъ, каковы бы не были послѣдствія, но я далъ себѣ клятву выйти на дуэль съ человѣкомъ, который захочетъ овладѣть рукою Норы Брэди. При крайнемъ случаѣ, я послѣдую за нимъ въ церковь и встрѣчусь съ нимъ тамъ. Я жажду его крови; его кровью я окроплю вотъ этотъ бантъ. Да! и если убью его, я пришпилю этотъ бантъ къ его груди, и тогда пусть Нора возьметъ обратно свой подарокъ.

Я говорилъ въ такомъ тонѣ потому, что сильно былъ взволнованъ, и потому еще, что не даромъ же читалъ романы и театральныя пьесы романтическаго содержанія.

— Дѣлать нечего, сказалъ Фейганъ послѣ непродолжительнаго молчанія: — ужь если этому должно быть, то пусть оно и будетъ. Несмотря на молодость, вы такой кровожадный человѣкъ, какихъ я невидывалъ. Но и Квинъ, тоже, человѣкъ рѣшительный.

— Не возьмете ли вы на себя передать ему мой вызовъ? сказалъ я чрезвычайно серьёзно.

— Тс! произнесъ Фэйганъ: — ваша матушка можетъ услышать васъ. Замѣтьте, вѣдь мы подлѣ Барривилля.

— Смотрите же, ни слова моей матери! сказалъ я.

Мысль, что я послалъ вызовъ англичанину, котораго ненавидѣлъ, возбуждала во мнѣ гордость и восторгъ. Съ этимь чувствомъ я вошелъ въ домъ.

Тимъ, мой камердинеръ, по возвращеніи матери моей изъ церкви, ходилъ изъ Барривилля въ замокъ, потому что отсутствіе мое сильно встревожило мать и она съ нетерпѣніемъ ждала моего возвращенія. Онъ видѣлъ, какъ я, по приглашенію черноглазой горничной, отправлялся къ обѣду, и, обмѣнявшись новостями въ кухнѣ, въ которой запасъ всякаго рода свѣдѣній былъ гораздо обильнѣе, чѣмъ въ нашей, воротился домой сообщить своей госпожѣ, гдѣ я находился, и, безъ всякаго сомнѣнія, разсказалъ ей, по своему, о всемъ случившемся въ замкѣ Брэди. Судя по объятіямъ, которыми мистриссъ Барри встрѣтила меня, и по пріему, который она оказала капитану Фейгану, я подозрѣвалъ, что ей все было извѣстно, вопреки желанію моему сохранить это въ тайнѣ. Встревоженная и озабоченная мать бросала отъ времени до времени суровый взглядъ на капитана; но не говорила ни слова насчетъ ссоры: она имѣла твердый духъ и благородный характеръ, и, за отступленіе отъ долга чести, сама отдала бы на казнь любаго своего родственника. Куда дѣвались въ настоящее время эти благородныя чувства? Лѣтъ шестьдесятъ тому назадъ, мужчину въ старой Ирландіи смѣло можно было назвать мужчиной, и шпага, которую онъ носилѣ при бедрѣ, всегда готова была вонзиться въ сердце джентльмена за малѣйшее оскорбленіе. Но старинныя времена и старинные обычаи быстро исчезаютъ. Рѣдко, очень рѣдко услышишь теперь о дуэли; употребленіе пистолетовъ, этого оружія трусовъ, вмѣсто почетнаго и благороднаго оружія джентльменовъ, ввело въ дуэли родъ какого-то обмана, который нельзя не оплакивать.

По возвращеніи домой, я чувствовалъ себя вполнѣ мужчиной; радушно принялъ капитана Фэйгана, величественно и съ выраженіемъ своего достоинства отрекомендовалъ его моей матери, и, сказавъ, что послѣ прогулки, у капитана должна явиться жажда, приказалъ Тиму немедленно подать бутылку бордосскаго за желтой печатью, пирожное и рюмки.

Тимъ посмотрѣлъ на свою госпожу съ величайшимъ изумленіемъ. Дѣло въ томъ, что, за шесть часовъ передъ этимъ, я бы скорѣе рѣшился сжечь домъ, чѣмъ приказать подать бутылку вина; но теперь я чувствовалъ себя мужчиной, и потому имѣлъ право повелѣвать. Моя мать понимала мои чувства; обратившись къ Тиму, она рѣзко сказала ему:

— Развѣ ты не слышишь, бездѣльникъ, что приказываетъ тебѣ твой господинъ! Поди и сейчасъ же подай вино, пирожное и рюмки.

Спустя нѣсколько минуть (вы догадываетесь, что матушка моя не довѣряла Тиму ключей отъ нашего маленькаго погреба), она вышла и сама достала вино. Тимъ принесъ его на серебряномъ подносѣ. Добрая матушка наполнила рюмку и пожелала здоровья капитану Фэйгану; но я замѣтилъ, что руки ея дрожали, когда она исполняла этотъ долгъ приличія, и что бутылка стучала о рюмку. Отвѣдавъ вина, она сказала, что у нея болитъ голова и что ей нужно лечь въ постель. Поэтому я, какъ слѣдуетъ почтительному сыну, попросилъ ея благословенія (нынче брошены прекрасные обычаи и церемоніи, выражавшіе почтительность, — обычаи, которые въ мое время отличали джентльмена), и она оставила меня и капитана Фэйгана разсуждать о нашемъ важномъ дѣлѣ.

— Да, сказалъ Фейгапъ: — я не вижу другаго способа выйти изъ этого затруднительнаго положенія, кромѣ дуэли. Теперь во всемъ замкѣ идутъ толки объ вашемъ оскорбленіи Квину во время обѣда; къ тому же, и Квинъ поклялся изрубить васъ на куски: однѣ только слезы и мольбы миссъ Гоноріи смягчили его нѣсколько, и то противъ его воли. Дѣло это зашло слишкомъ далеко. Не знаю, какой офицеръ въ службѣ его величества позволилъ бы разбить себѣ носъ брошенной въ него рюмкой, не отмстивъ за такое оскорбленіе; — а вино ваше, мимоходомъ сказать, очень хорошо, и, съ вашего позволенія, мы позвонимъ лакея и потребуемъ еще бутылочку. Да, да, дуэль неизбѣжна, а Квинъ, какъ вамъ извѣстно, мужчина громадный и сильный.

— Тѣмъ для меня вѣрнѣе будетъ цѣль, сказалъ я. — Я его нисколько не боюсь.

— Конечно, сказалъ Фэйганъ: — я вѣрю, что вы не боитесь; въ жизнь мою не видѣлъ я такого неустрашимаго юноши, какъ вы.

— Посмотрите на эту шпагу, сэръ, сказалъ я, указывая на прекрасную, въ бѣлыхъ шагреневыхъ ножнахъ, съ изящно отдѣланнымъ серебрянымъ эфесомъ шпагу, висѣвшую надъ каминомъ, подъ портретомъ моего отца, Гарри Барри. — Это та самая шпага, сэръ, которою мой отецъ поразилъ негодяя о’Дрисколя, въ Дублинѣ въ 1740 году; этой шпагой онъ дрался на дуэли съ Гудльстономъ Фудльстономъ, Гемпширскимъ баронетомъ, и пропустилъ ее сквозь шею баронета. Они дрались верхами, на шпагахъ и пистолетахъ; вѣроятно, это вамъ не безъизвѣстно; — вотъ и пистолеты (они висѣли по обѣ стороны портрета), которые употреблялъ храбрый Барри. Правда, онъ былъ кругомъ виноватъ, оскорбивъ лэди Фудльстонъ въ Брентфордскомъ собраніи, но, какъ джентльменъ, онъ не хотѣлъ извиниться. Сэръ Гудльстонъ получилъ пулю въ шляпу, прежде чѣмъ началась дуэль на шпагахъ. Я сынъ Гарри Барри, сэръ, и намѣренъ дѣйствовать прилично моему имени и моему достоинству.

— Поцалуй меня, неоцѣненный мой юноша, сказалъ Фэйганъ со слезами на глазахъ. Ты пришелся мнѣ по душѣ. Пока Джэкъ Фейганъ существуетъ на бѣломъ свѣтѣ, у тебя всегда будетъ и другъ и секундантъ.

Бѣдный Фэйганъ! Спустя шесть мѣсяцевъ, его убили на дорогѣ въ Минденъ, куда онъ посланъ былъ съ приказаніями къ лорду Саквиллю, и такимъ образомъ я лишился добраго друга. Но, не зная, что ожидало насъ впереди, мы провели вечеръ весьма весело. Мы выпили вторую и третью бутылку (я слышалъ, какъ матушка спускалась съ лѣстницы за той и другой, но не входила въ комнату, а присылала намъ вино съ нашимъ дворецкимъ, мистеромъ Тимомъ). Наконецъ, мы разстались. Фэйганъ взялъ на себя въ тотъ же вечеръ устроить все, что нужно, съ секундантомъ мистера Квина, и рано поутру привезти мнѣ извѣстіе касательно мѣста дуэли. Часто думалъ я впослѣдствіи о томъ, какъ различна была бы судьба моя, еслибъ я не влюбился въ Нору въ тотъ ранній періодъ моей жизни, еслибъ я не швырнулъ рюмкой въ лицо Квина и не вышелъ бы съ нимъ на дуэль! Еслибъ не эти обстоятельства, я бы могъ на всю свою жизнь поселиться въ Ирландіи (потому что въ двадцати миляхъ отъ насъ находилась миссъ Квинланъ, богатая наслѣдница, и потомъ другая дѣвица, дочь Питера Бурка, изъ Кильвангана, который оставилъ своей дочери Джюди семьсотъ фунтовъ годоваго дохода; я бы могъ взять за себя ту или другую, еслибъ подождалъ нѣсколько лѣтъ). Но, вѣрно, мнѣ ужь суждено было быть скитальцемъ. Дуэль съ Квиномъ отправила меня странствовать въ ранніе годы, какъ вы сейчасъ объ этомъ услышите.

Въ жизнь мою не спалъ я такъ крѣпко, какъ въ эту ночь, но проснулся я немного ранѣе обыкновеннаго, и, разумѣется, первой моей мыслью была мысль о роковой битвѣ, къ которой я совершенно приготовился. Въ комнатѣ моей находились чернила и перо — и нужно же было мнѣ, жалкому, но любящему глупцу, писать наканунѣ стихи къ Норѣ! — Теперь, я сѣлъ и написалъ два письма, «быть можетъ, думалъ я, послѣднія въ моей жизни.» Одно изъ нихъ, къ матери, было слѣдующаго содержанія:

"Неоцѣненная матушка! Это письмо будетъ отдано вамъ въ такомъ случаѣ, если я паду отъ руки капитана Квина, съ которымъ встрѣчусь сегодня на полѣ чести, съ пистолетами и шпагою въ рукахъ. Если мнѣ суждено умереть, я умру добрымъ христіаниномъ и джентльменомъ — да и могло ли быть иначе, когда я получилъ воспитаніе отъ такой матери, какъ вы? Прощаю всѣмъ моимъ врагамъ, и, какъ почтительный сынъ, прошу вашего благословенія. Желаю, чтобы моя кобыла Нора, которую подарилъ мнѣ дядя, и которую я назвалъ по имени вѣроломнѣйшей въ мірѣ женщины, была возвращена въ замокъ Брэди, а мой кортикъ съ серебрянымъ эфесомъ прошу васъ отдать Филлю Пурселлю, лѣсничему. Засвидѣтельствуйте мое почтеніе дядюшкѣ, Уликку и всѣмъ нашимъ знакомымъ. Остаюсь преданный вамъ сынъ

Редмондъ Барри."

Къ Норѣ я писалъ слѣдующее:

«Это письмо будетъ найдено на моей груди, вмѣстѣ съ вашимъ подаркомъ. Подарокъ этотъ будетъ облитъ моей кровью (если не кровью капитана Квина, котораго я ненавижу, но прощаю), и будетъ служить для васъ пріятнымъ украшеніемъ въ день вашей свадьбы. Носите его и вспоминайте о бѣдномъ юношѣ, которому вы нѣкогда его дали и который умеръ (какъ онъ всегда готовъ былъ умереть) за васъ.

Редмондъ."

Окончивъ эти письма и запечатавъ ихъ большой серебряной отцовской печатью съ фамильнымъ гербомъ Барри, я спустился внизъ къ завтраку, гдѣ конечно ждала меня мать. Мы не сказали ни слова о предстоявшей дуэли, напротивъ, говорили совсѣмъ о другихъ предметахъ, о томъ, кто наканунѣ былъ въ церкви, и о томъ, что я выросъ изъ стараго платья и необходимо мнѣ новое. „На зиму надо будетъ сдѣлать что нибудь теплое, сказала она, если…. если только позволятъ наши средства.“ Она вздохнула при словѣ „если“ — да благословитъ ее Небо! Я зналъ, что было у ней на душѣ. Послѣ этого, она начала мнѣ разсказывать о черномъ поросенкѣ, котораго нужно было зарѣзать, о томъ, что ей удалось отъискать поутру гнѣздо курицы, которая несла любимыя мною пестрыя яйца, и вообще о пустякахъ подобнаго рода. Нѣсколько штукъ этихъ яйцъ было подано къ завтраку и я съѣлъ ихъ съ большимъ аппетитомъ.

Наконецъ, когда сердце ея переполнилось, она вышла изъ комнаты. Да; матери могутъ имѣть свои недостатки; но едва ли можно найти женщинъ имъ подобныхъ!

Корда она ушла, я снялъ шпагу, съ которою мой отецъ одержалъ побѣду надъ Гампширскимъ баронетомъ, и, повѣрите ли, неустрашимая женщина навязала на эфесѣ новую ленту: въ мистриссъ Барри, смѣло можно сказать, было мужество львицы. Послѣ того, я снялъ пистолеты, которые постоянно содержалъ въ порядкѣ, вставилъ новые кремни, прибралъ пули и вообще приготовилъ все необходимое до пріѣзда Фэйгана. На буфетѣ, въ ожиданіи Фэйгана, стояла бутылка вина, холодная дичь и фляжка старой водки съ парою маленькихъ рюмокъ на серебряномъ подносѣ съ фамильнымъ гербомъ Барри. Въ дни моего счастія и роскоши, я уплатилъ за этотъ самый подносъ тридцать пять гиней первоначальнаго займа, съ наросшими процентами, лондонскому золотыхъ дѣлъ мастеру. Впослѣдствіи бездѣльникъ ростовщикъ далъ мнѣ за него только шестнадцать гиней — вотъ какъ мало можно полагаться на честность торгашей!

Въ одиннадцать часовъ пріѣхалъ капитанъ Фэйганъ, сопровождаемый драгуномъ. Отдавъ должную честь закускѣ, которую матушка моя позаботилась для него приготовить, онъ сказалъ:

— Ну, Редмондъ, мой другъ, — дѣло твое скверно, Нора хочетъ непремѣнно выйти замужъ за Квина, замѣчай мои слова; — а такъ какъ она рѣшилась на это, ты долженъ ее забыть. Ты, по ея словамъ, ни больше, ни меньше, какъ мальчикъ. Квинъ охотно соглашается считать тебя мальчикомъ. Дублинъ славный городъ, и если ты намѣренъ съѣздить туда и провести тамъ мѣсяцъ, то вотъ двадцать гиней къ твоимъ услугамъ. Попроси извиненія у Квина, и отправляйся.

— Благородный человѣкъ, мистеръ Фэйганъ, скорѣе согласится умереть, чѣмъ попросить извиненія, сказалъ я. — Прежде чѣмъ сдѣлать это, я хотѣлъ бы видѣть Квина на висѣлицѣ.

— Значитъ, дуэль неизбѣжна.

— Кобыла моя осѣдлана и готова; скажите, гдѣ будетъ дуэль и кто секундантъ капитана Квина?

— Съ его стороны будутъ ваши кузены, отвѣчалъ мистеръ Фэйганъ.

— Теперь вы отдохнули, по этому я прикажу моему груму подать мнѣ лошадь.

Тимъ подалъ Нору, и я поѣхалъ, даже не простясь съ мистриссъ Барри. Занавѣски ея спальни были опущены; онѣ не поднялись и въ то время, когда мы сѣли на коцей и поскакали…. Но, спустя два часа, надо было видѣть, какъ она бѣжала съ лѣстницы, надо было слышать ея восклицаніе, когда сынъ ея бросился въ ея объятія, живой и даже невредимый.

Вотъ какъ случилось это: когда мы прибыли на мѣсто дуэли, Уликкъ, Миккъ и капитанъ Квинъ были уже тамъ. Квинъ въ полной формѣ, съ раскраснѣвшимся лицомъ, стоялъ, какъ громадное чудовище. Они смѣялись и шутили другъ съ другомъ; но смѣхъ и шутки казались мнѣ совсѣмъ неумѣстными для моихъ кузеновъ, которые пріѣхали на это мѣсто, быть можетъ, для того, чтобъ быть свидѣтелями смерти близкаго родственника.

— Надѣюсь, веселье ихъ скоро прекратится, сказалъ я, обращаясь къ капитану Фэйгану съ чувствомъ величайшаго негодованія: — надѣюсь увидѣть мою шпагу въ груди этого громаднаго урода.

— Ахъ, да! я и забылъ сказать, что вы будете драться на пистолетахъ, возразилъ мистеръ Фэйганъ. По твоему росту, тебѣ нельзя драться съ Квиномъ на шпагахъ.

— Неправда; не только съ Квиномъ, но съ кѣмъ угодно я могу драться на этомъ оружіи.

— Только не сегодня; капитанъ Квинъ едва держится на ногахъ: онъ…. онъ расшибъ себѣ ногу. Вчера, возвращаясь домой, онъ задѣлъ колѣномъ за полотно въ воротахъ, при выѣздѣ изъ парка, и теперь не въ состояніи пошевелить ногой.

— Но ужь никакъ не при выѣздѣ изъ замка Брэди, сказалъ я: — десять лѣтъ, какъ полотна этихъ воротъ сняты съ петель.

На это замѣчаніе Фэйганъ сказалъ, что можетъ быть Квинъ задѣлъ за какія нибудь другія ворота, и все, сказанное мнѣ, повторилъ мистеру Квину и моимъ кузенамъ, когда мы сошли съ коней я присоединились къ этимъ джентльменамъ и раскланялись.

— Да, да; Квинъ рѣшительно едва держится на ногахъ, сказавъ Уликкъ, взявъ меня за руку; въ это время Квинъ снялъ свою шляпу и раскраснѣлся еще больше. — Это твое особенное счастье, Редмондъ, мой другъ, продолжалъ Уликкъ: — ты бы непремѣнно былъ убитъ, потому что онъ фехтуетъ чертовски — не правда ли, Фэйганъ?

— Онъ фехтуетъ какъ турокъ, отвѣчалъ Фэйганъ. — Я не знавалъ человѣка, который бы устоялъ противъ шпаги капитала Квина.

— Бросьте вы эту ссору! сказалъ Уликкъ: — она мнѣ очень непріятна. Я стыжусь ея. Извинись, Редмондъ: вѣдь тебѣ не трудно сказать нѣсколько словъ.

— Если молодой человѣкъ отправится въ Дублинъ, какъ предполагалось… началъ было мистеръ Квинъ.

— Я не хочу извиняться я скорѣе отправлюсь къ чорту, чѣмъ въ Дублинъ! вскричалъ я, топнувъ ногой.

— Значитъ, больше ничего не остается дѣлать, какъ только отмѣрять разстояніе, смѣясь сказалъ Уликкъ капитану Фэйгану.

— Сколько же? — двѣнадцать шаговъ, я думаю?

— Десять, сэръ, вскричалъ Квинъ громовымъ голосомъ: — да поменьше дѣлайте шаги, — слышишь ли, Фэйганъ?

— Не горячитесь, мистеръ Квинъ, сказалъ Уликкъ угрюмо: — вотъ пистолеты. Господь да сохранитъ тебя, прибавилъ онъ, обращаясь ко мнѣ, съ нѣкоторымъ волненіемъ; — когда я скажу три — стрѣляй!

Мистеръ Фэйганъ вручилъ мнѣ пистолетъ; но не мой (мои пистолеты оставлены были на случай втораго выстрѣла), а одинъ изъ пистолетовъ Уликка.

— Готово, сказалъ онъ. — Не робѣй, Редмондъ: стрѣляй прямо въ шею — прямо въ горло. Видишь, какъ онъ выставилъ его.

Миккъ, ни слова не сказавшій во все время, Уликкъ и Фэйганъ отошли въ сторону. Уликкъ считалъ: „разъ…. два…. три!“ Онъ дѣлалъ это очень медленно, такъ что я имѣлъ время прицѣлиться въ моего противника. Я видѣлъ, какъ Квинъ мѣнялся въ лицѣ и дрожалъ. Со словомъ три, выстрѣлы наши раздались. Я слышалъ, какъ что-то просвистало мимо ушей моихъ, а мой противникъ, испустивъ ужасный стонъ, пошатнулся и упалъ.

— Онъ падаетъ…. онъ упалъ! вскричали секунданты» подбѣгая къ нему.

Уликкъ приподнялъ его, Миккъ поддерживалъ голову раненнаго.

— Пуля попала ему вотъ сюда, въ шею, сказалъ Миккъ, и когда разстегнулъ кафтанъ Квина, изъ самого того мѣста, въ которое я цѣлилъ, хлынула кровь.

— Что вы чувствуете? Неужели онъ и въ самомъ дѣлѣ попалъ? спросилъ Уликкъ, устремивъ на Квина пристальный взглядъ.

Несчастный Квинъ не отвѣчалъ; и когда Уликкъ пересталъ его поддерживать, онъ простоналъ еще разъ и снова повалился на спину.

— Молодой человѣкъ началъ хорошо, сказалъ Миккъ, нахмуривъ брови. — Совѣтую вамъ, сэръ, убираться отсюда, пока не нагрянула полиція. Она уже знала объ этой дуэли еще до нашего выѣзда изъ Кильвангана.

— Неужели онъ убитъ наповалъ? спросилъ я.

— Наповалъ, отвѣчалъ Миккъ.

— Въ такомъ случаѣ свѣтъ избавится отъ одного негодяя и труса, сказалъ Фэйганъ, съ презрѣніемъ толкнувъ ногой огромный распростертый трупъ.

— Каковъ бы онъ ни былъ, Фэйганъ, по крайней мѣрѣ, мы не трусы, грубо сказалъ Уликкъ. — Надобно теперь какъ можно скорѣе позаботиться о спасеніи Редмонда. Вашъ драгунъ отправится за телѣгой, и увезетъ тѣло этого несчастнаго джентльмена. Редмондъ Барри, вы сегодняшній день сдѣлали большой вредъ нашему семейству: вы отняли у насъ полторы тысячи фунтовъ годоваго дохода.

— Вините въ этомъ не меня, а Нору, сказалъ я, и вынувъ изъ камзола бантъ, подаренный мнѣ Норой, и письмо, бросилъ ихъ на трупъ капитана Квина. — Вотъ, сказалъ я: — возьмите и отдайте ей эту ленту. Она знаетъ ее; два человѣка любили ее и обоихъ она погубила.

Несмотря на молодость лѣтъ моихъ, я не чувствовалъ ни ужаса, ни страха, при видѣ распростертаго передо мной непріятеля: я зналъ, что встрѣтился съ нимъ лицомъ къ лицу благородно и убилъ его, рискуя своей жизнью, словомъ, поступилъ такъ, какъ долженъ былъ поступить человѣкъ моего имени и происхожденія.

— Ради Бога, увезите отсюда Редмонда, сказалъ Миккъ.

Уликкъ вызвался проводить меня, и мы помчались во весь духъ, не уменьшая шагу до самого дома моей матери. Уликкъ приказалъ Тиму поскорѣе задать корму моей кобылѣ, сказавъ ему, что мнѣ предстоитъ еще дальняя дорога, а я, между тѣмъ, бросился въ объятія моей бѣдной матери.

Не считаю за нужное говорить, какъ велики были гордость ея и восторгъ, когда она услышала отъ Уликка о томъ, какъ я держалъ себя на дуэли. Онъ объяснилъ при этомъ, что на нѣкоторое время я долженъ удалиться куда нибудь въ безопасное мѣсто. Мы условились, что я оставлю имя Барри и, принявъ имя Редмонда, отправлюсь въ Дублинъ, и тамъ буду ждать, пока дѣло мое не затихнетъ. Это распоряженіе не обошлось безъ нѣкотораго спора. «Почему же мнѣ не безопасно оставаться въ Барривиллѣ? говорила моя мать: — вѣдь остаются же мои кузены, Миккъ и Уликкъ, въ замкѣ Брэди?» Но Уликкъ утверждалъ, что мнѣ необходимо удалиться, не теряя времени; съ этимъ, надобно признаться, я соглашался вполнѣ, какъ согласился бы всякій молодой человѣкъ, желавшій посмотрѣть свѣтъ. Уликкъ представлялъ на видъ моей матери, что въ нашемъ небольшомъ домѣ, въ срединѣ деревни, и при нашей прислугѣ, состоявшей всего изъ двухъ человѣкъ, укрываться мнѣ было невозможно. Добрая матушка принуждена была согласиться съ доводами моего кузена, увѣрявшаго ее, что дѣло это будетъ окончено въ непродолжительномъ времени и, съ тѣмъ вмѣстѣ, я буду возвращенъ ей. О, не зналъ онъ, какое счастіе ожидало меня впереди!

Я полагаю, моя дорогая матушка предчувствовала, что разлука наша будетъ продолжительна. Она говорила мнѣ, что всю ночь совѣтовалась съ картами касательно исхода дуэли, и что все предвѣщало разлуку. Вынувъ изъ бюро чулокъ, въ которомъ скрывались двадцать-пять гиней, она положила изъ нихъ въ мой кошелекъ двадцать и, отьискавъ небольшой чемоданъ, уложила въ него мое платье, бѣлье и серебряный туалетъ моего отца. — Въ заключеніе всего она приказала мнѣ взять съ собой пистолеты и шпагу, умѣнье владѣть которыми я доказалъ на дѣлѣ. Теперь она сама торопила меня отъѣздомъ, хотя сердце ея, конечно, разрывалось отъ разлуки, и черезъ полчаса послѣ пріѣзда домой, я снова пустился въ путь, какъ говорится, на всѣ четыре стороны. Не считаю за нужное говорить о томъ, какъ плакали Тимъ и наша кухарка, провожая меня, и о томъ, какъ у меня самого выступили на глаза двѣ-три слезинки; впрочемъ, много ли можетъ печалиться шестнадцати-лѣтній юноша, который въ первый разъ получаетъ полную волю надъ собой, у котораго въ карманѣ двадцать гиней? Я ѣхалъ по дорогѣ, размышляя, признаюсь, не столько объ одиночествѣ доброй матери и родномъ кровѣ, сколько о завтрашнемъ днѣ, о приключеніяхъ и удовольствіяхъ, которыя онъ долженъ принести съ собой.

ГЛАВА III.
Я ВСТУПАЮ ВЪ СВѢТЪ НЕУДАЧНЫМЪ ОБРАЗОМЪ.

Втеченіе дня я доѣхалъ до Карлоу, гдѣ остановился на ночлегъ въ лучшей гостинницѣ. Когда, содержатель гостинницы спросилъ мое имя, я, согласно наставленіямъ кузена Уликка, назвавъ себя мистеромъ Редмондомъ, сказалъ ему, что принадлежу къ фамиліи Редмондовъ изъ Ватерфордскаго округа, и ѣду въ Дублинскій Университетъ учиться. Моя прекрасная наружность, серебряный эфесъ у шпаги и туго набитый чемоданъ внущили содержателю гостинницы мысль, не спросивъ моего желанія, прислать мнѣ кружку бургонскаго, и, разумѣется, подать поутру огромнѣйшій счетъ. Въ тѣ добрыя старыя времена, ни одинъ джентльменъ не ложился спать, не выпивъ порядочной порціи вина. Теперь, вступая въ свѣтъ, я долженъ былъ играть роль джентльмена, и разъигралъ ее превосходно. Волненія прошлаго дня, — разлука съ матерью и домомъ, дуэль съ капитаномъ Квиномъ, — всего этого было слишкомъ достаточно, чтобъ вскружить мнѣ голову и безъ помощи бургонскаго, которое окончательно довершило мое опьяненіе. Смерть Квина меня не безпокоила: тамъ, гдѣ дѣло касалось чести, я никогда не испытывалъ угрызеній совѣсти; я былъ такого мнѣнія объ этомъ предметѣ, что если джентльменъ рискуетъ собственною своею жизнью въ благородномъ поединкѣ, то глупо было бы съ его стороны стыдиться своей побѣды надъ врагомъ. Я провелъ въ Карлоу самую спокойную ночь; выпилъ за завтракомъ кружку легкаго пива, съѣлъ бутербродъ, и, при уплатѣ счета, размѣнялъ первую гинею, не позабывъ щедро надѣлить лакеевъ, какъ слѣдовало джентльмену. Такъ начался первый день моей жизни, такъ продолжались и другіе дни. Никто еще, быть можетъ, не бывалъ въ болѣе затруднительныхъ положеніяхъ, чѣмъ я, никто, быть можетъ, не знавалъ такой нищеты и такихъ лишеній, какія знавалъ я; но и никто не можетъ сказать, чтобы, когда у меня заводилась гинея, я припрятывалъ ее, и не тратилъ, какъ будто какой нибудь лордъ.

О будущемъ я нисколько не безпокоился; я воображалъ, что человѣкъ моей наружности, моихъ способностей и моей храбрости, можетъ проложить себѣ дорогу вездѣ и во всякое время. Кромѣ того, въ карманѣ у меня было двадцать гиней, сумма, достаточная для меня, по моему разсчету (весьма, впрочемъ, ошибочному), мѣсяца на четыре, втеченіе которыхъ я надѣялся сдѣлать что нибудь къ обезпеченію моего благосостоянія. Поэтому, я продолжалъ свой путь, напѣвая пѣсни, или разговаривая съ прохожими и проѣзжими. Что касается до Норы и замка Брэди, мнѣ казалось, что сегодня отдѣлялось отъ вчера промежуткомъ изъ нѣсколькихъ десятковъ лѣтъ. Я далъ себѣ слово не показываться въ замкѣ Брэди, пока не буду значительнымъ человѣкомъ; и я сдержалъ это слово, какъ вы въ свое время услышите.

Въ тѣ дни по дорогамъ было гораздо болѣе жизни и шуму, чѣмъ теперь, съ учрежденіемъ дилижансовъ. Богатые люди ѣздили верхомъ или въ собственныхъ экипажахъ и тратили трое сутокъ на дорогу, которую проѣзжаютъ нынче въ десять часовъ; такъ, что въ то время, для человѣка, ѣхавшаго по дублинской дорогѣ, не было недостатка въ попутчикахъ. Часть пути отъ Карлоу до Нааса я сдѣлалъ съ хорошо-вооруженнымъ джентльменомъ изъ Килькенни, въ зеленомъ кафтанѣ, съ золотымъ поясомъ, съ подвязаннымъ глазомъ и на сильномъ конѣ. Онъ предложилъ мнѣ нѣсколько обыкновенныхъ вопросовъ, и, между прочимъ, о томъ, куда я ѣду и неужели моя мать не боялась разбойниковъ, отпустивъ меня, такого неопытнаго юношу одного въ дорогу? Я отвѣчалъ ему, что имѣю при себѣ пару добрыхъ пистолетовъ, которые недавно были въ дѣлѣ, и дѣйствовать которыми готовъ во всякое время. Выслушавъ такой рѣшительный отвѣтъ, незнакомецъ далъ шпоры и ускакалъ. Мнѣ не стоило гнаться за нимъ, во-первыхъ потому, что его лошадь была сильнѣе моей, а во-вторыхъ потому, что, желая въѣхать въ Дублинъ въ приличномъ видѣ, я не хотѣлъ пылиться и утомлять мою лошадь.

Подъѣзжая къ Килькенни, я увидѣлъ толпу крестьянъ, окружившихъ небольшую карету, и въ полу-милѣ отъ кареты моего пріятеля въ зеленомъ кафтанѣ, скакавшаго во весь опоръ по косогору. Лакей, сопровождавшій карету, кричалъ во все горло «держите вора! держите!» но крестьяне явно смѣялись надъ его отчаяніемъ, и говорили различныя шутки по поводу приключенія, свидѣтелями котораго были.

— Тебѣ его хорошенько пугнуть бы изъ своего мушкетона! — говорилъ одинъ изъ нихъ.

— Ахъ ты трусъ, трусъ! дался капитану поколотить себя; да еще какому капитану-то, одноглазому! восклицалъ другой.

— Въ другой разъ, милэди, отправляясь въ дорогу, лучше сдѣлаетъ, если оставитъ тебя дома! говорилъ третій.

— Что тутъ за шумъ, пріятели? сказалъ я, подъѣхавъ къ толпѣ и, увидѣвъ въ каретѣ лэди весьма блѣдную и испуганную, хлопнулъ бичомъ, и приказалъ босоногимъ грубіянамъ разойтись.

— Что случилось съ вами, милэди? что могло васъ испугать и огорчить? — сказалъ я, приподнявъ шляпу и прыгая на своей кобылѣ передъ окномъ кареты.

Лэди объяснила, въ чемъ дѣло. Она была жена капитана Физсимонса, и спѣшила къ нему въ Дублинъ. Карету ея остановилъ разбойникъ. Ея лакей, величайшій въ свѣтѣ олухъ, не смотря на свое вооруженіе, упалъ передъ разбойникомъ на колѣни; и хотя въ это же самое время, на сосѣднемъ полѣ работали до тридцати крестьянъ, но ни одинъ изъ нихъ не хотѣлъ помочь ей; напротивъ, всѣ желали успѣха капитану — такъ называли они разбойника.

— Разумѣется! сказалъ одинъ крестьянинъ: — онъ другъ бѣдныхъ и дай Богъ ему всегда успѣха! — Да наше ли дѣло останавливать его? спросилъ другой. — А третій объяснилъ, что разбойникъ былъ тотъ самый знаменитый капитанъ Фрини, который подкупилъ, два дня тому назадъ, судей, пріѣхавшихъ въ Килькенни для уголовныхъ слѣдствій, сѣлъ на коня у тюремныхъ дверей, и на другой же день ограбилъ двухъ присяжныхъ, совершавшихъ судебный объѣздъ.

Я приказалъ шайкѣ негодяевъ итти къ своей работѣ, грозя, въ противномъ случаѣ, отдѣлать ихъ бичомъ, и началъ, какъ умѣлъ, утѣшать мистриссъ Физсимонсъ въ ея несчастій.

«Что отнялъ у васъ разбойникъ?» спрашивалъ я. — Все: кошелекъ, содержавшій въ себѣ болѣе ста гиней; брилльянты, табакерки, часы и брилльянтовыя пряжки отъ башмаковъ капитана Физсимонса. — Я отъ чистаго сердца сожалѣлъ о ея несчастіи, и, замѣтивъ, по ея произношенію, что она англичанка, началъ оплакивать несогласіе, которое существуетъ между ирландскою и англійскою націями, а въ заключеніе сказалъ, что въ нашемъ государствѣ (подразумѣвая Англію) такіе гнусные поступки неизвѣстны.

— Ахъ! такъ значитъ, вы тоже англичанинъ? сказала она съ нѣкоторымъ изумленіемъ.

Я отвѣчалъ, что горжусь этимъ названіемъ, и отвѣчалъ непритворно: — я не знавалъ ни одного ирландскаго джентльмена, принадлежавшаго къ партіи торіевъ, который бы не позавидовалъ возможности сказать тоже самое.

Я ѣхалъ подлѣ кареты мистриссъ Физсимонсъ до самого Нааса; и такъ какъ у нея отняли кошелекъ, то я попросилъ позволеніе одолжить ей двѣ гинеи на расходы въ гостинницѣ. Она согласилась принять эту сумму, и была такъ добра, что предложила мнѣ раздѣлить съ ней обѣдъ. На ея вопросы относительно моего происхожденія, я отвѣчалъ, называя себя молодымъ джентльменомъ богатой (это была неправда; но, по ирландской пословицѣ, какая польза выставлять свои недостатки? Неоцѣненная матушка еще въ ранніе годы моей жизни вкоренила во мнѣ это благоразумное правило) и весьма хорошей фамиліи въ Ватерфордскомъ округѣ. Я прибавилъ, что ѣду въ Дублинъ для окончанія моего образованія, и что мать назначила мнѣ на расходы пять-сотъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ. Мистриссъ Физсимонсъ, въ свою очередь, была не менѣе сообщительна. Я узналъ, что она была дочь генерала Грэнби Сомерсета, изъ Ворстершэйра, о которомъ я, какъ она полагала, безъ всякаго сомнѣнія, слышалъ (хотя я ровно ничего не слышалъ о немъ, но моя благовоспитанность требовала утвердительнаго отвѣта), она призналась мнѣ, что бѣжала отъ родителей и вышла замужъ за прапорщика Физджеральда Физсимонса. — Не бывалъ ли я въ Донголѣ? — Нѣтъ! — Какая жалость! Отецъ капитана владѣетъ тамъ сотнею тысячъ акровъ обработанной земли, и замокъ Физсимонсбургъ считается прекраснѣйшимъ въ Ирландіи. Капитанъ Физсимонсъ — старшій сынъ въ семействѣ; и хотя онъ теперь въ ссорѣ съ отцомъ, но современемъ получитъ въ наслѣдство огромное имѣніе. Послѣ этого, она начала разсказывать о дублинскихъ балахъ, о банкетахъ лорда намѣстника, о конскихъ скачкахъ въ паркѣ Фениксъ, о различныхъ собраніяхъ и раутахъ, такъ что слова ея возбуждали во мнѣ сильное желаніе принять участіе въ этихъ удовольствіяхъ. Мнѣ досадно было подумать о томъ, что обстоятельства вмѣняли мнѣ въ необходимость скрывать мое истинное имя и отнимали возможность представиться ко Двору вице-короля самымъ элегантнымъ украшеніемъ котораго были Физсимонсы. — Какая разница между жибымъ разговоромъ лэди Физсимонсъ и разговоромъ необразованныхъ, не свѣтскихъ дамъ, которыхъ я видѣлъ въ кильванганскихъ собраніяхъ! По всему было видно, что она должна хорошо говорить по французски и по итальянски! а что касается до ея англійскаго произношенія, то я хотя и неотличный знатокь этого дѣла, но все-таки по чистой совѣсти могу сказать, что лэди Физсимонсъ была первая видѣнная мною настоящая англичанка, какой до того времени я нигдѣ и никогда не встрѣчалъ. Она совѣтовала мнѣ быть какъ можно осторожнѣе въ выборѣ общества, потому что Дублинъ славится обиліемъ негодяевъ и авантюристовъ, стекающихся изъ всѣхъ государствъ. Но трудно представить себѣ мой восторгъ и мою признательность, когда, во время десерта, за которымъ бесѣда наша сдѣлалась ешіе откровеннѣе, она великодушно вызвалась помѣстить меня на квартирѣ въ своемъ собственномъ домѣ, гдѣ мужъ ея, Физсимонсъ, конечно со всѣмъ радушіемъ и удовольствіемъ приметъ ея избавителя.

— Помилуйте, милэди, сказалъ я: — могу ли я называться вашимъ избавителемъ.

И дѣйствительно; я подъѣхалъ слишкомъ поздно, такъ что ужь не успѣлъ помѣшать разбойнику отнять у ней деньги и драгоцѣнности.

— Да много ли у васъ и было-то? — сказалъ откровенный Сулливанъ, тотъ самый лакей, который такъ сильно струсилъ при нападеніи Фрини, и который теперь прислуживалъ за столомъ: — Вѣдь онъ самъ вамъ отдалъ назадъ ваши тринадцать мѣдныхъ пенсовъ и томпаковые часы.

Мистриссъ Физсимонсъ назвала его грубіяномъ и сейчасъ же выгнала изъ комнаты, сказавъ мнѣ, что глупецъ этотъ не имѣетъ понятія объ ассигнаціи въ сто фунтовъ стерлинговъ, лежавшей въ бумажникѣ, который достался въ руки Фрини.

Еслибъ я былъ немного поопытнѣе въ дѣлахъ свѣта, а вѣроятно увидѣлъ бы, что милэди Физсимонсъ отнюдь не была женщиной, принадлежавшей къ большому свѣту. Но всѣ ея слова и принималъ за чистѣйшую истину, и, когда содержатель гостинницы подалъ счетъ за обѣдъ, я разсчитался съ нимъ принявъ осанку богатаго лорда. Спутница моя не сдѣлала ни малѣйшаго движенія, чтобъ вынуть двѣ гинеи, которыми я ссудилъ ее. — Мы шагомъ продолжали свой путь въ Дублинъ и въѣхали въ него при наступленіи ночи. Стукъ и блескъ экипажей, яркій свѣтъ, бросаемый по улицѣ факельщиками, огромность и великолѣпіе зданій, — все это вмѣстѣ приводило меня въ невольное изумленіе, хотя я всячески старался скрыть это чувство, согласно наставленіямъ неоцѣненной матушки, неоднократно говорившей мнѣ, что главное отличіе свѣтскаго человѣка отъ простыхъ людей заключается въ томъ, чтобъ никогда и ничему не удивляться, никогда не выражать мнѣнія, что домъ, экипажъ или общество, которые онъ видитъ, великолѣпнѣе, роскошнѣе или изящнѣе тѣхъ, которые онъ привыкъ всегда видѣть и имѣть.

Мы остановились наконецъ у дома весьма грязной наружности, и вошли въ корридоръ, далеко уступавшій въ чистотѣ даже барривилльскому корридору: здѣсь сильно пахло и ужиномъ и пуншемъ. Изъ внутреннихъ покоевъ вышелъ тучный, краснолицый мужчина, безъ парика, въ довольно изношенномъ халатѣ и колпакѣ, и обнялъ супругу свою (это былъ капитанъ Физсимонсъ) съ неизъяснимымъ радушіемъ и непритворной радостью. Объятія его сдѣлались еще крѣпче и еще восторженнѣе, когда онъ увидѣлъ, что супругу его провожалъ совершенно незнакомый молодой человѣкъ. — Рекомендуя меня мужу, несмотря на всѣ мои противорѣчія называла она меня своимъ избавителемъ, и вмѣсто того, чтобъ сказать, что я подоспѣлъ къ ней на помощь, когда грабительство кончилось, она превозносила мою храбрость, какъ будто я убилъ самого Фрини. Капитанъ сказалъ, что знаетъ ватерфордскихъ Редмондовъ весьма близко; это признаніе встревожило меня, потому что самъ я ровно ничего не зналъ о нихъ; не зналъ даже, существуетъ ли фамилія, членомъ которой я выдавалъ себя. Однако же, вопросомъ: кого именно изъ Редмондовъ онъ зналъ? — я рѣшительно поставилъ капитана, въ тупикъ, и еще болѣе сконфузилъ его, когда прибавилъ, что въ нашемъ семействѣ я ни разу не слышалъ его имени.

— Я знаю Редмондовъ изъ Редмондстауна, — отвѣчалъ онъ.

— О! сказалъ я: — это совсѣмъ другая фамилія! Я принадлежу къ фамиліи Редмондовъ изъ замка Редмондъ; и такимъ образомъ я, какъ говорится, сбилъ его съ толку.

Послѣ этого объясненія, я сходилъ въ конюшню сосѣдняго дома, поставилъ тамъ свою лошадь, условившись въ платѣ за прокормъ, и воротился къ радушнымъ хозяевамъ.

Въ столовой, на обломанномъ блюдѣ, оставалось нѣсколько объѣдковъ бараньихъ котлетъ съ жаренымъ лукомъ.

— Ну, мой другъ, сказалъ капитанъ" при моемъ появленіи: — жаль, что я не могъ предусмотрѣть вашего пріѣзда. Я и Бобъ Моріарти только что кончили превосходный пастетъ, который милордъ намѣстникъ прислалъ намъ вмѣстѣ съ бутылкой сильери изъ своего собственнаго погреба. Вы, конечно, знаете, мой другъ, каково это винцо? Но, прошедшаго не воротить, помочь этому горю нельзя; а что вы скажете, напримѣръ, насчетъ славнаго омара и бутылки такого бургонскаго, какого не найти во всей Ирландіи? — Бетти, убери это все, и накрой столъ для своей госпожи и для нашего молодаго друга.

Не имѣя мелочи, мистеръ Физсимонсъ безъ церемоніи попросилъ меня одолжить ему шиллингъ, чтобъ купить блюдо омаровъ; но при этомъ жена его, вынувъ изъ кармана одну изъ моихъ гиней, приказала служанкѣ размѣнять ее и подать скорѣе ужинъ. Бетти исполнила это немедленно; и вручивъ госпожѣ нѣсколько шиллинговъ сдачи, сказала, что лавочникъ удержалъ остальное въ уплату какого-то стараго долга.

— За чѣмъ же ты пошла къ нему съ золотой монетой? проревѣлъ мистеръ Физсимонсъ. — Я, право, невидывалъ еще такой ужаснѣйшей дуры, такой глупѣйшей и безтолковѣйшей бабы, какъ эта Бетти.

Нѣсколько сотенъ гиней, по словамъ капитана, было переплачено имъ этому лавочнику втеченіе года.

Ужинъ нашъ отличался, если не особенною изысканностью блюдъ, то, по крайней мѣрѣ, обильнымъ запасомъ анекдотовъ о замѣчательнѣйшихъ лицахъ города, съ которыми капитанъ, судя по его словамъ, находился въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ. Не желая отстать отъ него, я говорилъ о своихъ помѣстьяхъ и доходахъ, какъ будто былъ не бѣднѣе какого нибудь герцога. Я разсказалъ всѣ исторіи объ аристократическихъ знакомствахъ, которыя когда либо слышалъ отъ матери, съ прибавкою нѣкоторыхъ собственнаго изобрѣтенія. — Мнѣ бы можно было догадаться, что хозяинъ мой величайшій хвастунъ и лжецъ, догадаться уже изъ того, что онъ не замѣчалъ моего собственнаго хвастовства и лжи. Но юность всегда бываетъ слишкомъ довѣрчива. Только впослѣдствіи узналъ я, до какой степени было предосудительно знакомство мое съ капитаномъ Физсимонсомъ и его супругой; теперь же я ложился спать, поздравляя себя съ удивительнымъ счастіемъ въ пріобрѣтеніи такого отличнаго знакомства, при саномъ началѣ моего поприща.

Видъ комнаты, которую я занялъ, невольнымъ образомъ заставлялъ меня думать, что наслѣдникъ замка Физсимонсбургъ, изъ округа Донголъ, не совсѣмъ еще примирился съ своими родителями; и, еслибъ только я былъ англичаниномъ, недовѣріе и подозрѣніе пробудились бы во мнѣ немедленно. Читателю небезъизвѣстно, что мы, ирландцы, относительно внѣшнихъ приличій убранства, не до такой степени разборчивы, какъ англичане. Возьмемъ для примѣра хотя замокъ Брэди — это великолѣпное жилище моего дяди. Найдется ли въ немъ хоть одно окно, въ которомъ нѣтъ разбитаго стекла, заткнутаго какими нибудь тряпками? Найдется ли тамъ хоть одинъ замокъ у дверей, который могъ бы запираться? Такъ точно и здѣсь: моя спальня имѣла всѣ обыкновенные ирландскіе недостатки, въ очень значительной степени: мое одѣяло очевидно было сдѣлано изъ засаленнаго атласнаго платья мистриссъ Физсимонсъ, и разбитый туалетъ не стоилъ больше полукроны; но я привыкъ къ подобнымъ вещамъ въ ирландскихъ домахъ. У коммода не было замковъ; его ящики были наполнены банками изъ-подъ румянъ, башмаками, снуровками и тряпьемъ, такъ что я счелъ за лучшее оставить свой гардеробъ въ чемоданѣ, вынулъ только изъ него серебряный насессеръ и поставилъ на комодѣ на дырявую скатерть, гдѣ онъ красовался весьма прилично.

Утромъ, когда явился ко мнѣ Сулливанъ, я спросилъ его о моей лошади. Получивъ отвѣтъ, что она находится въ добромъ здоровьи, я громкимъ и повелительнымъ тономъ приказалъ подать мнѣ горячей воды для бритья.

— Горячей воды для бритья! повторилъ онъ, и разразился громкимъ смѣхомъ (и, признаюсь, не безъ причины). Ужьне вы ли намѣрены бриться? сказалъ онъ. Или, можетъ статься, вмѣстѣ съ водой прикажете принести вамъ и кошку, которую желаете выбрить?

Въ отвѣтъ на эту дерзость я пустилъ сапогомъ въ грубіяна, и черезъ нѣсколько минутъ сидѣлъ уже съ моими друзьями за завтракомъ. Завтракъ былъ превосходенъ; только на столѣ лежала таже самая скатерть, которая служила наканунѣ: я замѣтилъ это по чернымъ пятнамъ отъ ирландскаго соуса и пролитаго портера.

Хозяинъ дома встрѣтилъ меня съ величайшимъ радушіемъ; мистриссъ Физсимонсъ сказала, что въ Фениксѣ я буду всѣми замѣченъ и дѣйствительно, безъ тщеславія могу сказать о себѣ, что въ Дублинѣ едва ли нашелся бы молодой человѣкъ красивѣе меня. Тогда у меня не было еще ни мощной груди, ни рѣзко обозначающихся мускуловъ, они развились во мнѣ впослѣдствіи (и для чего? — увы! — для того чтобъ страдать ревматизмомъ и подагрой; впрочемъ, это въ обыкновенномъ порядкѣ вещей), но за то я ужь имѣлъ шесть футовъ роста; черные волосы мои вились густыми локонами, и въ кружевномъ жабо съ такими же нарукавниками, въ малиновомъ атласномъ жилетѣ, съ золотой оторочкой, я казался джентльменомъ, въ строгомъ смыслѣ этого слова. Изъ своего кафтана съ металлическими пуговицами я уже выросъ, и вполнѣ соглашался съ капитаномъ Физсимонсомъ, что мнѣ необходимо сдѣлать визитъ его портному и пріобрѣсть у него кафтанъ, который бы соотвѣтствовалъ моему росту.

— Не считаю за нужное спрашивать, покойна ли была ваша постель, сказалъ капитанъ. — Молодой Фредъ Пимильтонъ (вторый сынъ лорда Пимильтона) спалъ въ ней семь мѣсяцовъ, которые ему угодно было провести въ моемъ домѣ, и если ему она показалась покойною, то ужь не знаю, кто не останется ею доволенъ.

Послѣ завтрака мы вошли осматривать городъ. По дорогѣ мистеръ Физсимонсъ рекомендовалъ меня многимъ изъ своихъ знакомыхъ, называя меня своимъ молодымъ другомъ, мистеромъ Редмондомъ, изъ Ватерфордскаго округа; — онъ меня также рекомендовалъ своему шляпнику и портному, какъ джентльмена съ большимъ состояніемъ; и хотя я говорилъ послѣднему, что въ настоящее время могу заплатить только за одинъ кафтанъ, но онъ такъ убѣдительно просилъ меня взять нѣсколько паръ платья, что я не могъ отказать ему въ этомъ удовольствіи. И капитанъ, нуждавшійся въ возобновленіи своего наряда, тоже приказалъ прислать къ нему выбранный имъ щегольской военный мундиръ.

Домой мы возвращались уже вмѣстѣ съ мистриссъ Физсимонсъ, которая каталась въ каретѣ по парку Феникса, гдѣ былъ военный смотръ и гдѣ окружило ее множество молодыхъ небльменовъ, — изъ нихъ каждому она представила меня, какъ своего избавителя. Она отзывалась обо мнѣ въ столь лестныхъ выраженіяхъ, что всѣ меня принимали за молодаго джентльмена аристократической фамиліи, состоящей въ родственныхъ отношеніяхъ съ лучшемъ дворянствомъ; я считался кузеномъ капитана Физсимонса и наслѣдникомъ десяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода. Физсимонсъ говорилъ, что ему извѣстенъ каждый акръ моего помѣстья; я давалъ ему полную свободу говорить за меня, — тѣмъ болѣе, что мнѣ, какъ юношѣ, чрезвычайно нравилось разъагрывать важную особу. Тогда мнѣ и въ голову не приходило, что я попалъ въ шайку обманщиковъ, что капитанъ Физсимонсъ былъ не болѣе какъ авантюристъ, а его жена — женщина очень сомнительнаго образа жизни. Ошибки подобнаго рода неизбѣжны для юноши; но да послужитъ мой примѣръ предостереженіемъ молодымъ людямъ.

Въ этомъ періодѣ моей жизни, событія большею частію печальны, не имѣютъ ни для кого, кромѣ меня, особеннаго интереса, и знакомства мои вовсе не соотвѣтствовали моему происхожденію, — потому я и не буду говорить о нихъ много. Дѣйствительно, молодому человѣку рѣдко случается попадать въ столь дурныя руки, какъ мнѣ по пріѣздѣ въ Дублинъ. Я былъ впослѣдствіи въ Донголѣ, но не видѣлъ тамъ знаменитаго замка Физсимонсбурга, — замка, существованіе котораго не было извѣстно старожиламъ того округа; не болѣе того извѣстенъ былъ и генералъ Грэнби Сомерсетъ въ Гемпширѣ. Благородная чета, въ руки которой я попался, принадлежала къ разряду людей, какихъ въ нынѣшнее время не всегда можно встрѣтить, потому что въ послѣднее время офицерскіе патенты перестали даваться лакеямъ нобльменовъ. Еслибъ я зналъ настоящее происхожденіе капитана Физсимонса, я бы, разумѣется, согласился скорѣе умереть, чѣмъ войти въ дружбу съ нимъ; — но въ довѣрчивые дни юности, я принималъ всякую его сказку за истину, и считалъ себя счастливѣйшимъ существомъ, познакомившись съ такимъ семействомъ при первомъ моемъ вступленіи въ свѣтъ. Увы! — судьба играетъ всѣми нами. Припоминая, изъ какихъ ничтожныхъ обстоятельствъ истекали всѣ важнѣйшія событія моей жизни, я вижу, что былъ игрушкою въ рукахъ судьбы, которая забавлялась надо мною самымъ причудливымъ образомъ.

Капитанъ Физсимонсъ былъ джентльменомъ джентльмена, или, вѣрнѣе, лакеемъ, а званіе его жены было нисколько не выше. Общество этой достойной четы состояло изъ людей, посѣщавшихъ общій столъ, который держали Физсимонсы и за который друзья ихъ всегда принимались радушно за весьма умѣренную плату. Послѣ обѣда подавали карты, и тѣ, которые садились играть, играли не для одного только препровожденіи времени. Въ эти собранія являлись люди всякаго рода: молодые люди изъ военныхъ командъ, составлявшихъ гарнизонъ Дублина; молодые конторщики изъ торговой части города; любители конскихъ скачекъ, шумныхъ попоекъ, буйныхъ прогулокъ, короче, такіе люди, какихъ въ то время обрѣталось въ Дублинѣ гораздо болѣе, чѣмъ во всякомъ другомъ изъ городовъ, видѣнныхъ мною въ моихъ странствованіяхъ. Сколько здѣсь, въ Дублинѣ, я видѣлъ молодыхъ людей, которые, при ограниченныхъ средствахъ, жили чрезвычайно роскошно! Сколько здѣсь я видѣлъ молодыхъ джентльменовъ, одаренныхъ удивительной способностью вести безпечную и лѣнивую жизнь: — тогда какъ англичанинъ съ пятидесятью гинеями въ годъ долженъ голодать и трудиться съ утра до ночи, — молодой ирландскій повѣса, на туже самую сумму, будетъ держать лошадей, пить отличное вино и жить беззаботно, какъ лордъ. Въ числѣ знакомыхъ Физсимонса былъ, напримѣръ, докторъ, неимѣвшій ни одного паціента, былъ адвокатъ, неимѣвшій ни одного кліента; ни тотъ ни другой не имѣли ни гинеи въ карманѣ, — а между тѣмъ оба держали лошадей и щегольски одѣвались. Весельчакъ пасторъ безъ мѣста, нѣсколько молодыхъ виноторговцевъ, которые сами выпивали вина гораздо болѣе, чѣмъ имѣли въ своихъ погребахъ или продавали, — люди подобнаго рода составляли общества тѣхъ обманщиковъ, въ квартиру которыхъ я, по несчастію, былъ заброшенъ судьбою. Связь съ этими людьми ничего не обѣщала, кромѣ несчастія; и скоро, очень скоро я сдѣлался ихъ жертвою (я не говорю о дамахъ, входившихъ въ составъ общества; онѣ, можно сказать, были нисколько не лучше мужчинъ).

Что касается моихъ несчастныхъ двадцати гиней, то черезъ три дня я къ ужасу моему замѣтилъ, что онѣ сократились да восьми: театры и таверны произвели въ моемъ кошелькѣ страшное опустошеніе. Правду надобно сказать, я также проигралъ въ карты двѣ гинеи, но замѣтивъ, что всѣ окружавшіе меня играли на честное слово и выдавали векселя, я, разумѣется, предпочелъ этотъ способъ разсчета уплатѣ наличными деньгами.

Точно такимъ же образомъ поступалъ я съ портными, сѣдельниками и прочими торговцами. Рекомендація мистера Физсимонса послужила мнѣ въ пользу. Всѣ магазинщики вѣрили ему на слово относительно моего состоянія (я узналъ впослѣдствіи, что этотъ негодяй ощипалъ уже многихъ богатыхъ юношей) и нѣкоторое время снабжали меня всякими товарами. Наконецъ касса моя уменьшилась до такой степени, что я принужденъ былъ заложить нѣсколько паръ платья, изъ гардероба, доставленнаго мнѣ портнымъ. Съ лошадью, на которой каждый день ѣздилъ я гулять въ паркѣ, и которой дорожилъ, какъ подаркомъ уважаемаго дяди, мнѣ не хотѣлось разставаться. Я пріобрѣлъ нѣсколько денегъ за бездѣлушки, купленныя отъ ювелира, который насильно навязался мнѣ съ своимъ кредитомъ, — и, такимъ образомъ, я могъ поддержать свое достоинство еще на нѣсколько дней.

Во время моего пребыванія въ Дублинѣ, я не разъ справлялся на почтѣ о письмахъ на имя мистера Редмонда, но писемъ не было. При отрицательномъ отвѣтѣ, мнѣ становилось какъ-то легче на душѣ; — я крайне безпокоился о томъ, чтобъ матушка не узнала о моемъ расточительномъ образѣ жизни. Впрочемъ, этотъ образъ жизни не могъ быть продолжителенъ. Когда деньги мои совершенно истощились, и когда я пришелъ къ портному заказать новое платье, онъ что то проворчалъ себѣ подъ носъ, и имѣлъ дерзость потребовать уплату за прежніе заказы, — дерзость эта была непростительна. Я сказалѣему, что не хочу имѣть съ нимъ никакого дѣла и ушелъ. Отказъ повторился и въ другомъ мѣстѣ. Ювелиръ (жидъ и плутъ!) не хотѣлъ отпустить золотой цѣпочки, которая мнѣ понравилась, и я только теперь почувствовалъ всю затруднительность моего положенія. Въ довершеніе всего, одинъ изъ молодыхъ джентльменовъ, посѣщавшихъ мистера Физсимонса, получилъ отъ меня во время игры вексель на восьмнадцать фунтовъ стерлинговъ и, самъ будучи въ долгу у мистера Курбина, содержателя конюшни, въ которой находилась, между прочими, и моя лошадь, онъ передалъ ему этотъ вексель въ уплату своего долга. Представьте же мой гнѣвъ и изумленіе, когда мистеръ Курбинъ рѣшительно сказалъ, что не выпуститъ изъ конюшни лошадь мою, пока я не уплачу ему по своему письменному обязательству! Напрасно предлагалъ нему четыре векселя, которые имѣлъ въ карманѣ — одинъ отъ Физсимонса въ двадцать фунтовъ, другой отъ адвоката Муллигана и т. д. — содержатель конюшни только съ усмѣшкой качалъ головой надъ каждымъ изъ нихъ, и въ заключеніе сказалъ:

— Я вамъ вотъ что скажу, міктеръ Редмондъ, вы молодой человѣкъ хорошей фамиліи и человѣкъ съ состояніемъ, — позвольте шепнуть вамъ по ухо, что вы попали въ весьма дурную компанію: это, я вамъ скажу, настоящая шайка мошенниковъ; джентльмену вашего званія не слѣдовало бы находиться въ обществѣ этихъ людей. Отправляйтесь лучше домой: соберитесь въ дорогу, заплатите мнѣ эту бездѣлицу, потомъ садитесь на вашу лошадь и поѣзжайте къ родителямъ: лучше этого, вы ничего не можете сдѣлать.

И, дѣйствительно, я чисто на чисто попалъ въ гнѣздо бездѣльниковъ! — казалось, что всѣ несчастія обрушились на меня съ разу. Возвратившись домой и вошедши въ мою спальню, я засталъ тамъ капитана и его жену. Чемоданъ мой былъ раскрытъ, платье и бѣлье валялось на полу, — мои ключи брянчали въ рукахъ отвратительнаго Физсимонса.

— Позвольте узнать, кого я пріютилъ въ моемъ домѣ? проревѣлъ онъ, лишь только я показался. Говори, — бездѣльникъ, кто ты такой?

— Бездѣльникъ!… вскричалъ я. — Я честностью и благородствомъ не уступлю ни одному джентльмену въ Ирландія,

— Вы лжецъ, молодой человѣкъ, вы самозванецъ и обманщикъ!

— Повторите еще разъ эти слова, и я проколю васъ насквозь отъ этой шпагой.

— Тише, тише! я не хуже вашего умѣю владѣть этимъ оружіемъ, мистеръ Редмондъ Барри. А, что? вы блѣднѣете…. ваша тайна открыта, не правда ли? вы какъ вампиръ проникаете въ нѣдра невинныхъ семействъ; выдаете себя за наслѣдника моихъ друзей Редмондовъ изъ замка Редмонда; я рекомендую васъ благороднѣйшимъ лицамъ этой столицы; я рекомендую васъ здѣшнимъ торговцамъ, которые открываютъ вамъ кредитъ, и что же узнаю я? Вы отдаете подъ закладъ товары, которые помѣрены вамъ въ долгъ!

— Я даль, сэръ, письменныя обязательства купцамъ, у которыхъ взялъ вещи, сказалъ я, сохраняя свое достоинство.

— Подъ чьимъ именемъ, несчастный юноша…. подъ чьимъ именемъ давали вы эти роспуски? закричала мистриссъ Физсимонсъ.

Только теперь я вспомнилъ, что я подписывалъ векселя, вмѣсто Редмонда Барри, именемъ Барри Редмонда. Но могъ ли я поступать иначе? Послѣ изступленной тирады, направленной противъ меня, тирады, говорившей о роковомъ открытіи моего настоящаго имени на моемъ бѣльѣ; о неумѣстномъ довѣріи, объ обманутой привязанность ко мнѣ, о стыдѣ, съ которымъ онъ принужденъ при встрѣчѣ съ своими фешенебельными друзьями сознаться, что его пріятель былъ обманщикъ, — послѣ этой ужасной тирады, капитанъ Физсимонсъ собралъ мое бѣлье, серебренныя туалетныя вещицы и сказалъ, что не медля ни минуты отправится за полицейскими чиновниками и предастъ меня справедливому мщенію закона.

Втеченіе первой половины его рѣчи, мысль о положеніи, въ которое запутали меня обстоятельства, держала меня въ такомъ смущеніи и замѣшательствѣ, что я стоялъ передъ капитаномъ какъ нѣмой. Однакожь, сознаніе опасности пробудило во мнѣ энергію воли.

— Послушайте, мистеръ Физсимонсъ, сказалъ я: — я скажу вамъ причину, которая заставила меня перемѣнить мое имя. Мое настоящее имя Барри, одно изъ благороднѣйшихъ именъ въ Ирландіи; я замѣнилъ его другимъ потому, что наканунѣ пріѣзда въ Дублинъ, убилъ на дуэли человѣка — убилъ англичанина, сэръ, капитана службы его величества; и если вы вздумаете выдать или задержать меня, то та рука, которая стерлась лица земли этого человѣка, накажетъ и васъ: клянусь Небомъ, кто нибудь изъ насъ простится съ своею жизнью въ этой самой комнатѣ, теперь же.

Сказавъ это, я съ быстротою молніи обнажилъ шпагу, и приставилъ конецъ ея почти къ самой груди Физсимонса, который откинулся назадъ и поблѣднѣлъ, какъ полотію; жена его съ пронзительнымъ визгомъ бросилась и стала между нами.

— Милый Редмондъ! вскричала она: — успокойтесь! Физсимонсъ, неужели ты прольешь кровь ребенка? Отпусти его… именемъ Неба умоляю тебя, отпусти его!

— Пусть его идетъ, сказалъ Физсимонсъ угрюмо: — и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше; теперь того и смотри, что явятся сюда ювелиръ и портной. Мозесъ, который принимаетъ въ закладъ вещи, предостерегъ меня. — Изъ этихъ словъ я заключаю, что мистеръ Физсимонсъ тогда отнесъ къ Мозесу новое платье, пріобрѣтенное имъ отъ портнаго въ тотъ день, когда портной впервые открылъ мнѣ кредитъ.

Гдѣ теперь могъ искать себѣ пріюта потомокъ знаменитыхъ Барри? Несчастная дуэль закрыла для меня двери родительскаго дома. Мое собственное безразсудство навлекло на меня преслѣдованіе закона, принуждавшее бѣжать изъ Дублина. Но куда? — я не имѣлъ времени на размышленіе. Я не зналъ, куда мнѣ бѣжать изъ Дублина. Физсимонсъ, сдѣлавъ мнѣ выговоръ, оставилъ комнату съ неудовольствіемъ, но безъ враждебнаго чувства; его жена настояла на томъ, чтобъ мы пожали руки другъ другу и онъ обѣщалъ не задерживать меня. Да и то сказать, я ничего не былъ долженъ этому человѣку, напротивъ, имѣлъ въ карманѣ вексель на двадцать фунтовъ, которые онъ проигралъ мнѣ въ карты. Что касается моего друга, мистриссъ Физсимонсъ, она сѣла на постель и залилась горькими слезами. При всѣхъ недостаткахъ своихъ, она имѣла доброе сердце; — и хотя за душой у ней было всего три шиллинга и четыре пенса, но она заставила принять ихъ въ подарокъ, прежде чѣмъ я покинулъ ее, чтобъ ѣхать — но куда? Впрочемъ, я недолго думалъ надъ составленіемъ плана. Въ Дублинѣ находилось нѣсколько агентовъ, вербовавшихъ рекрутовъ для нашихъ войскъ, сражавшихся въ Америкѣ и Германіи. Я зналъ одного изъ этихъ людей, съ которымъ встрѣтился на смотру въ паркѣ Фениксъ, и котораго я угостилъ виномъ.

Подаривъ одинъ шиллингъ Сулливану, дворецкому Физсимонса, я поспѣшилъ въ портерную лавочку, гдѣ квартировалъ мой знакомецъ, и черезъ десять минутъ былъ уже въ службѣ его величества. Я откровенно сказалъ вербовщику, что я джентлеменъ и нахожусь въ самыхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, что я убилъ на дуэли офицера, и долженъ бѣжать изъ отечества. Впрочемъ, не было надобности пускаться въ длинныя объясненія: король Георгъ нуждался тогда въ людяхъ и безъ всякаго разбору принималъ всѣхъ желавшихъ поступить въ военную службу, а моя наружность и мой ростъ увѣряли, какъ говорилъ сержантъ, что я буду хорошимъ воиномъ. — Я выбралъ самое удобное время для поступленія въ военную службу, говорилъ онъ. Въ Донлири стоялъ на якорѣ, въ ожиданіи попутнаго вѣтра, транспортъ, назначенный для перевозки рекрутъ, и на этомъ транспортѣ, куда я доставленъ былъ въ тотъ же вечеръ, я сдѣлалъ изумительныя открытія, которыя будутъ разсказаны въ слѣдующей главѣ.

ГЛАВА IV.
ВЪ КОТОРОЙ БАРРИ СМОТРИТЪ НА ВОЕННУЮ СЛАВУ СЪ БЛИЖАЙШЕЙ ТОЧКИ ЗРѢНІЯ.

Я всегда имѣлъ влеченіе къ порядочному обществу; описанія жизни грубыхъ и низкихъ сословій никогда мнѣ не нравились. Поэтому, разсказъ мой объ обществѣ, въ которомъ я очутился такъ внезапно, по необходимости долженъ быть кратокъ, тѣмъ болѣе, что для меня ничего нѣтъ непріятнѣе воспоминанія объ этомъ обществѣ. Да; воспоминаніе объ этой мрачной, грязной конурѣ, въ которую посадили насъ, новобранцевъ; о жалкихъ созданіяхъ, съ которыми я долженъ былъ теперь имѣть близкія сношенія, — о простыхъ поденщикахъ, браконьерахъ и мошенникахъ, бѣжавшихъ отъ нищеты и отъ закона, какъ бѣжалъ я самъ, — мысль, что я долженъ былъ сблизиться съ людьми подобнаго рода, заставляетъ даже теперь краснѣть мои старыя щеки. Я дошелъ бы до отчаянія, еслибъ, къ счастію, нѣкоторыя событія не ободрили меня и не доставили мнѣ утѣшеній въ моемъ бѣдственномъ положеніи.

Первое изъ этихъ утѣшеній заключалось въ ссорѣ, которую вмѣлъ я на слѣдующій день, послѣ переѣзда на транспортный корабль, съ огромнымъ рыжимъ чудовищемъ, бѣжавшимъ отъ жены, взявшей надъ нимъ верхъ, несмотря на то, что онъ былъ отличнымъ кулачнымъ бойцомъ. Лишь только этотъ звѣрь — Туль, сколько мнѣ помнится, по имени — освободился отъ вліянія прачки, своей супруги, къ нему сейчасъ же возвратилось его врожденное буйство и храбрость, и онъ сдѣлался тираномъ всѣхъ, кто окружалъ его. Новобранцы, въ особенности, испытывали на себѣ лютость и неистовство этого звѣря.

Я, какъ уже было сказано, вовсе не имѣлъ денегъ, и потому въ весьма уныломъ расположеніи духа сидѣлъ за блюдомъ тухлой ветчины и заплесневѣлыхъ сухарей, которые дали намъ къ обѣду. До меня дошла очередь выпить водки, и мнѣ, какъ и прочимъ, подали ее въ глиняномъ кувшинѣ, заключавшемъ въ себѣ немного болѣе полкружки рому, пополамъ съ водой. Кувшинъ до такой степени былъ грязенъ, что я невольнымъ образомъ обратился къ ближайшему сосѣду и сказалъ:

— Другъ мой, пожалуйста достань мнѣ стаканъ!

При этихъ словахъ, всѣ окружавшіе меня разразились громкимъ смѣхомъ, и громче всѣхъ былъ смѣхъ, само собою разумѣется, мистера Туля.

— Потрудитесь подать джентльмену салфетку и тарелку черепаховаго супу, проревѣло это чудовище, сидѣвшее, скорчившись, противъ меня на палубѣ, и, проревѣвъ, выхватило изъ рукъ моихъ кувшинъ и осушило его, среди вторичнаго взрыва хохота и рукоплесканій.

— Если хотите разсердить его, то спросите только у него о женѣ, — о прачкѣ, которая колотила его, шепнулъ мнѣ на ухо одинъ изъ новобранцевъ, бывшій факельщикъ, который, соскучивъ своимъ ремесломъ, вздумалъ поискать счастія на военномъ поприщѣ.

— Не ту ли салфетку, которую стирала ваша жена, мистеръ Туль? — сказалъ я. — Говорятъ, будто салфетками она часто утирала вамъ носъ.

— Спросите его, почему онъ не хотѣлъ видѣться съ ней вчера, когда она пріѣхала на корабль? — продолжалъ бывшій факельщикъ.

И я отпустилъ еще нѣсколько глупыхъ шутокъ на счетъ мыльной воды, любезностей его жены и утюговъ. — Эти шутки привели въ бѣшенство моего товарища и послужили поводомъ къ ссорѣ. Мы сейчасъ же вцѣпились бы другъ въ друга, еслибъ не двое часовыхъ, стоявшихъ у нашихъ дверей, изъ опасенія, чтобъ мы не раскаялись въ принятіи шиллинга и не вздумали бѣжать, — еслибы, говорю я, не стали между нами эти два солдата съ примкнутыми штыками и еслибъ на нашъ шумъ не спустился сверху сержантъ, и не сказалъ намъ, что для нашего поединка самое лучшее оружіе — кулаки, и самое лучшее мѣсто — верхняя палуба. Но въ то время кулаки еще не были введены въ употребленіе въ Ирландіи, и мы условились выйти другъ противъ друга съ палками. При этомъ вооруженіи я кончилъ дѣло съ моимъ противникомъ въ четыре минуты, ударивъ по его безмозглой головѣ такъ сильно, что онъ замертво упалъ на палубу.

Побѣда надъ этимъ дерзкимъ забіякой доставила мнѣ уваженіе негодяевъ, къ числу которыхъ принадлежалъ я самъ; она ободрила меня; въ противномъ случаѣ, я совсѣмъ упалъ бы духомъ. Въ-добавокъ къ тому мое положеніе значительно улучшилось прибытіемъ на нашъ корабль моего стараго друга. Это былъ не кто иной, какъ мой секундантъ въ роковой дуэли, которая такъ рано отправила меня странствовать по бѣлому свѣту, — капитанъ Фэйганъ. Одинъ молодой нобльменъ, предпочитая удовольствіямъ разгульной жизни — опасности военной компаніи, поступилъ въ нашъ полкъ, и этимъ представилъ Фэйгану случай повыситься. Въ то время, когда ротный сержантъ училъ насъ на палубѣ военному артикулу, къ кораблю подъѣхала шлюбка и привезла съ собой нашего начальника. Мнѣ было стыдно, когда онъ увидѣлъ меня — меня, потомка знаменитыхъ Барри, — въ такомъ унизительномъ положеніи; но, даю честное слово, что появленіе Фейгана было для меня величайшей радостью; увѣренность въ близкомъ присутствіи моего друга одушевляла меня. До этой поры, я до такой степени былъ печаленъ, что непремѣнно убѣжалъ бы, еслибъ только представилась къ тому возможность, и еслибъ не было морскихъ солдатъ, которымъ строго было наказано предупреждать попытки подобнаго рода. Фэйганъ сейчасъ же узналъ меня, но не показалъ и виду, что мы знаемъ другъ друга; только спустя два дня, когда мы прощались съ старушкой Ирландіей и отправлялись въ море, онъ позвалъ меня и, дружески пожавъ мнѣ руку, сообщилъ извѣстія о матушкѣ, въ которыхъ я очень нуждался.

— Я слышалъ о тебѣ въ Дублинѣ, сказалъ онъ: — ты-таки раненько началъ итти по стопамъ родителя; — мнѣ кажется, я бы не съумѣлъ распорядиться по твоему. Скажи пожалуйста, почему ты не писалъ домой къ бѣдной твоей матери? Она послала тебѣ въ Дублинъ нѣсколько писемъ.

Я отвѣчалъ, что справлялся на почтѣ ежедневно, но на имя Редмонда не было ни одного письма. Я не хотѣлъ прибавить, что послѣ первой недѣли моего отсутствія, мнѣ было стыдно писать о себѣ и о моемъ образѣ жизни.

— Мы напишемъ къ ней теперь же, сказалъ онъ: — и пошлемъ письмо съ лоцманомъ, который черезъ два часа съѣзжаетъ на берегъ. Ты можешь сказать ей, что живъ и здоровъ, и женился на своей судьбѣ.

При словѣ «женился», изъ груди моей вырвался невольный вздохъ. Фэйганъ засмѣялся.

— Вѣрно ты думаешь теперь объ извѣстной дѣвицѣ въ замкѣ Брэди? — сказалъ онъ.

— Здорова ли миссъ Брэди? спросилъ я; — дѣйствительно, въ ту минуту я думалъ о ней. Въ шумныхъ развлеченіяхъ дублинской жизни я было совсѣмъ забылъ ее, но несчастіе, какъ я замѣтилъ, всегда смягчаетъ человѣка и какъ-то особенно располагаетъ къ любви.

— Теперь осталось въ замкѣ только семь миссъ Брэди, отвѣчалъ Фэйганъ торжественнымъ голосомъ: — бѣдная Нора….

— Праведное Небо! — жива ли она?

Я подумалъ, что печаль убила ее.

— Отъѣздъ твой до такой степени убивалъ ее, что для утѣшенія она принуждена была вытти за-мужъ. Теперь она мистриссъ Джонъ Квинъ.

— Мистриссъ Джонъ Квинъ! — Да развѣ былъ другой мистеръ Джонъ Квинъ? спросилъ я, пораженный ужасомъ.

— Нѣтъ; — тотъ же самый. Онъ совсѣмъ оправился отъ раны. Пуля, которую ты влѣпилъ ему въ шею, не могла нанести смертельной раны. Это былъ одинъ только пыжъ. Неужели ты думаешь, что Брэди позволили бы тебѣ убить человѣка, приносившаго ихъ семейству полторы тысячи фунтовъ годоваго дохода?

И Фэйганъ разсказалъ мнѣ, что планъ этой дуэли былъ составленъ собственно для того, чтобъ удалить меня отъ труса англичанина, который, изъ боязни меня, ни за что въ мірѣ не рѣшился бы жениться на Норѣ.

— Впрочемъ, Редмондъ, ты мѣтко попалъ въ Квина; пыжъ былъ крѣпокъ какъ камень, и Квинъ такъ перепугался, что цѣлый часъ лежалъ безъ памяти. Спустя нѣсколько времени, мы разсказали эту исторію твоей матери; она страшно разсердилась, и письмо за письмомъ посылала въ Дублинъ, предлагая тебѣ воротиться домой; но, я полагаю, она адресовала ихъ на твое настоящее имя: а этого тебѣ, вѣроятно, и въ голову не приходило.

— Трусъ! — сказалъ я (хотя, признаюсь, мнѣ стало легче на душѣ при мысли, что я не убилъ моего противника). Не понимаю, какимъ образомъ братья Брэди рѣшились принять такого низкаго негодяя въ одну изъ самыхъ старинныхъ и благороднѣйшихъ фамилій въ свѣтѣ?

— Очень просто. Квинъ заплатилъ долги твоего дяди, сказалъ Фэйганъ: — подарилъ Норѣ карету и шестерку лошадей, хочетъ оставить военную службу, и уже Уликкъ Брэди покупаетъ у него патентъ, Да, нечего сказать, они обдѣлали это дѣло превосходно.

И, продолжая смѣяться, Фэйганъ разсказалъ, какъ Миккъ и Уликкъ боялись упустить изъ виду Квина, который только и думалъ о томъ, какъ бы убѣжать ему въ Англію, и слѣдили за каждымъ его шагомъ, пока не состоялась свадьба, и пока счастливая чета не отправилась въ Дублинъ.

— Не нужно ли денегъ тебѣ? спросилъ добродушный капитанъ. — Сдѣлай одолженіе, возьми. Я на свою долю получилъ отъ мистера Квина двѣсти гиней, и пока онѣ ведутся, ты не будешь нуждаться.

Послѣ этихъ словъ, онъ приказалъ мнѣ сѣсть и написать письмо къ моей матери. Я написалъ его въ искреннихъ выраженіяхъ; раскаявался въ моемъ безразсудствѣ и расточительности; говорилъ, что до этой минуты я рѣшительно не зналъ, въ какомъ заблужденіи находился, и, въ заключеніе, объявилъ, что ѣду въ Германію въ качествѣ волонтера. Едва только кончилъ я, какъ лоцманъ прокричалъ, что ѣдетъ на берегъ, и вскорѣ увезъ съ собой наши прощальные привѣты къ нашимъ друзьямъ и къ старушкѣ Ирландіи.

Хотя я назывался капитаномъ Барри втеченіе многихъ лѣтъ моей жизни, и былъ извѣстенъ подъ этимъ названіемъ первѣйшимъ людямъ въ Европѣ, но, говоря по чистой совѣсти, я никогда не имѣлъ права на этотъ чинъ, не имѣлъ права носить эполетъ или какое нибудь другое воинское украшеніе, кромѣ шерстяной витушки сержанта. Во время нашего морскаго переѣзда, Фэйганъ произвелъ меня въ капралы, — и въ этомъ чинѣ я былъ утвержденъ по прибытіи на материкъ. Мнѣ обѣщали дать офицерскій чинъ, если отличусь на войнѣ; — но судьбѣ не угодно было, чтобъ я оставался долго англійскимъ воиномъ, какъ это вы скоро увидите. Переѣздъ нашъ былъ весьма благопріятный; во время его, Фэйганъ разсказалъ мои приключенія своимъ товарищамъ, и они обходились со мной благосклонно; моя побѣда надъ огромнымъ забіякой доставила мнѣ уваженіе моихъ товарищей на палубѣ. Ободряемый и увѣщеваемый Фэйганомъ, я усердно исполнялъ мои обязанности; но, несмотря на веселость моего нрава и расположеніе находиться въ обществѣ, я съ самого начала не позволялъ себѣ сблизиться и никогда не сближался съ моими товарищами, людьми низкаго происхожденія, и за это получилъ отъ нихъ названіе «милорда». Надобно полагать, что этимъ титуломъ наградилъ меня факельщикъ, большой охотникъ пошутить; но я чувствовалъ, что могъ бы на самомъ дѣлѣ быть представителемъ этого званія не хуже всякаго пера въ королевствѣ.

Предоставляю лучшему философу и историку, чѣмъ я, объяснить причины знаменитой Семилѣтней войны, въ которой принимала участіе вся Европа. Начало ея всегда казалось мнѣ до такой степени запутаннымъ, и книги, написанныя по поводу этой войны, до такой степени неудобопонятными, что и столько понималъ сущность дѣла при концѣ главы, на сколько и при началѣ; потому я не стану затруднять читателя собственными моими изслѣдованіями этого предмета. Знаю только одно, что послѣ того, какъ привязанность его величества къ своимъ ганноверскимъ владѣніямъ лишила его популярности въ Англіи, мистеръ Питтъ, стоявшій въ главѣ антигерманской воинственной партіи, вдругъ сдѣлался министромъ, и государство въ той же степени начало превозносить войну, въ какой до этого ее ненавидѣло. Деттингенская и Крефельдская побѣды были на устахъ каждаго, и вскорѣ послѣ нашего намѣренія заключить союзъ съ австрійской императрицей и объявить войну «Протестантскому герою» (такъ называли мы безбожнаго стараго Фридриха) мы стали его поклонниками. Какія бы ни были причины, только теперь мы были на сторонѣ Фридриха. Австрійцы, французы, шведы и русскіе заключили противъ насъ союзъ; и я помню, когда извѣстіе о битвѣ при Лиссѣ дошло и въ нашу отдаленную часть Ирландіи, мы считали ее торжествомъ протестантскаго дѣла, и, по этому случаю, дѣлали иллюминацію, сжигали фейерверки, пѣли въ церквахъ торжественные гимны и праздновали день рожденія прусскаго короля, причемъ дядя мой напился пьянымъ, что, впрочемъ, дѣлалъ онъ при всякомъ благопріятномъ и приличномъ случаѣ. Большая часть воиновъ, въ томъ числѣ и я, были католики; но подъ предводительствомъ Фридриха мы дрались за протестантскую вѣру. Фридрихъ поражалъ безъ всякаго разбора протестантскія войска — шведовъ и саксонцевъ, православныя войска русскихъ и католическія войска — австрійскаго императора и французскаго короля. Противъ послѣднихъ былъ употребленъ англійскій вспомогательный корпусъ; а вѣдь извѣстно всѣмъ, что англичанинъ и французъ всегда будутъ охотно драться другъ съ другомъ, не обращая вниманія на причины ихъ вражды мы вышли на берегъ въ Куксгавенѣ, и послѣ мѣсячнаго же его пребыванія въ курфиршествѣ, я преобразовался въ высокаго и статнаго молодаго солдата; а имѣя природныя способности къ военной службѣ, я очень скоро изучилъ воинскій уставъ и зналъ его не хуже самого стараго сержанта въ полку. Хорошо мечтать о блистательныхъ подвигахъ, но только сидя въ покойною креслѣу хорошо и отправляться на нее, только офицеромъ и съ отрадной надеждой отличиться и получить слѣдующій чинъ. Но эти случаи рѣдко представляются бѣднякамъ съ шерстяной витушкой вмѣсто эполета; я стыдился своего краснаго кафтана изъ грубаго сукна, когда мимо меня проходилъ офицеръ; я содрогался, когда до слуха моего долетали изъ-за общаго стола офицеровъ ихъ веселые голоса; чувство гордости возмущалось во мнѣ, когда меня принуждали примазывать волоса свѣчнымъ салонъ и посыпать обыкновенной мукой, вмѣсто помады и пудры, которую употребляли джентльмены. Да; я всегда имѣлъ утонченный вкусъ, и всегда презиралъ низкое общество, въ которое судьба меня забросила. Представлялись ли хоть какіе нибудь шансы къ моему повышенію? — никакихъ. Никто изъ моихъ родственниковъ не имѣлъ столько денегъ, чтобъ купить мнѣ патентъ, и и скоро до такой степени упалъ духомъ, что началъ желать генеральнаго сраженія, въ которомъ пуля рѣшила бы мою участь; въ противномъ же случаѣ, я далъ себѣ клятву дезертировать.

Когда я припомню, что какой-то мальчишка, только что выпущенный изъ Итонской школы, грозилъ поставить меня въ палки, — меня, потомка ирландскихъ королей, когда я припомню, что онъ предлагалъ мнѣ быть его лакеемъ, я удивляюсь самому себѣ, какъ случилось, что я тогда же не убилъ его! При первомъ случаѣ, я залился слезами, — я нисколько не стѣсняюсь, признаваясь въ этомъ, — и не на шутку задумался о самоубійствѣ, до такой степени было убійственно это оскорбленіе. Но добрый другъ мой, Фейганъ, явился на помощь въ этомъ обстоятельствѣ и во время доставилъ мнѣ это утѣшеніе.

— Бѣдный другъ мой, сказалъ онъ: — не зачѣмъ принимать подобныя вещи такъ близко къ сердцу. Палки — вѣдь это позоръ; можно сказать, относительный. Не дальше мѣсяца назадъ, какъ молодаго прапорщика Фэкенама самого сѣкли въ Итонской школѣ. Готовъ держать пари, что у него еще не зажили рубцы отъ розогъ. Успокойся, мой другъ, и развеселись; исполняй свою обязанность, будь джентльменомъ, и, повѣрь, никто тебя не обидитъ.

Спустя нѣсколько времени, я услышалъ, что защитникъ мой сдѣлалъ мистеру Фэкенаму за эту угрозу самый строгій выговоръ, и сказалъ, что на будущее время онъ приметъ подобнаго рода поступокъ за личное оскорбленіе; послѣ этого, Фэкенамъ обходился со мною на нѣкоторое время очень вѣжливо. Что касается до сержантовъ, то я сказалъ одному изъ нихъ, что если кто рѣшится ударить меня, то кто бы онъ ни былъ, и какое бы наказаніе ни ожидало меня, но я убью его непремѣнно. Изъ самомъ дѣлѣ, я говорилъ съ такимъ чистосердечіемъ, что всѣ они убѣдились въ справедливости моего обѣщанія; и, пока я состоялъ въ англійской службѣ, ничья рука не дотронулась до плечъ Редмонда Барри. Я находился въ какомъ то бѣшенномъ, мрачномъ настроеніи духа; я сдѣлался равнодушенъ къ моей жизни: для меня было все равно — жить ли на свѣтѣ или услышать за гробомъ моимъ погребальный маршъ. Когда меня сдѣлали капраломъ, нѣкоторыя изъ моихъ бѣдствій значительно уменьшились. Въ видѣ особенной милости, мнѣ позволено было обѣдать вмѣстѣ съ сержантами; за это я часто угощалъ ихъ виномъ и проигрывалъ деньги, которыми пунктуально снабжалъ меня мой добрый другъ мистеръ Фейганъ.

Полкъ нашъ, квартировавшій около Штада и Люнебурга, вдругъ получилъ приказаніе немедленно двинуться на югъ, къ Рейну, потому что великій полководецъ принцъ Фердинандъ Брауншвейгскій потерпѣлъ пораженіе, — или, вѣрнѣе, во время нападенія на французовъ, подъ начальствомъ герцога Брогліо, при Бергенѣ, близъ Франкфурта на Майнѣ, въ войскахъ Фердинанда произошло смятеніе и онъ принужденъ былъ отступить. Вмѣстѣ съ отступленіемъ союзниковъ, французы дѣлали наступательныя движенія, и, смѣло вступивъ въ ганноверскія владѣнія нашего государя, грозили занять ихъ, какъ заняли прежде, когда Д’Естре разбитъ Куллоденскаго героя, герцога Кумберландскаго и заставилъ его подписать капитуляцію въ монастырѣ Зевенъ. Наступательныя движенія на Ганноверъ всегда производили сильное волненіе въ царственной груди короля Англіи; къ вамъ немедленно были отправлены свѣжія подкрѣпленія; нашимъ войскамъ и войскамъ нашего союзника, прусскаго короля, прислали прибавочное жалованье; не смотря на всѣ эти подкрѣпленія, армія подъ начальствомъ принца Фердинанда была несравненно-слабѣе непріятельской арміи, за то мы имѣли преимущество предъ ней въ обиліи запасовъ. На нашей сторонѣ былъ одинъ изъ величайшихъ полководцевъ въ мірѣ, и доказанная на дѣлѣ британская храбрость; впрочемъ, чѣмъ меньше будетъ сказано объ этомъ, тѣмъ лучше. Милорду Джорджу Саквиллю не удалось при Минденѣ вполнѣ увѣнчать себя лаврами; — еслибъ не маленькая опрометчивость съ его стороны, онги выигралъ бы одну изъ величайшихъ побѣдъ новѣйшихъ временъ.

Ставъ между французами и внутренними землями курфиршества, принцъ Фердинандъ весьма благоразумно занялъ вольный городъ Бременъ, въ которомъ учредилъ складочные магазины и вокругъ котораго собралъ всѣ свои войска, приготовляясь вступить въ знаменитую Минденскую битву.

Если бы эти записки не отличались истиной, еслибъ я рѣшился произнесть хотя одно слово, за справедливость котораго не ручался бы личной своей опытностью, я бы легко могъ выставить себя героемъ какихъ нибудь славныхъ и дивныхъ приключеній, и, по принятому между сочинителями романовъ обычаю, познакомить моихъ читателей съ великими людьми и знаменитостями того замѣчательнаго времени. Эти господа, — я говорю о романистахъ, — взявъ, напримѣръ, за героя какого нибудь барабанщика или мусорщика, непремѣнно постараются привести его въ столкновеніе съ величайшими и замѣчательнѣйшими людьми; но я ручаюсь, что при описаніи Минденской битвы, ни одинъ бы изъ нихъ не въ состояніи былъ сблизиться съ принцемъ Фердинандомъ, съ лордомъ Саквиллемъ и лордомъ Гранби. Мнѣ не стоило бы ни малѣйшаго труда сказать, что я былъ свидѣтелемъ, когда привезено было приказаніе лорду Джорджу сдѣлать кавалерійскую атаку и довершить пораженіе французовъ; былъ свидѣтелемъ, когда онъ отказался исполнить это приказаніе и чрезъ то проигралъ большую побѣду. Но я не могу этого сказать, потому что находился въ двухъ миляхъ отъ кавалеріи, когда состоялся роковой отказъ милорда; да и никто изъ рядовыхъ не зналъ о случившемся до самого вечера, когда мы собрались поговорить о битвѣ за нашими котлами и отдохнуть послѣ тяжелаго и кровопролитнаго дня. Въ тотъ день я не видѣлъ никого изъ главныхъ начальниковъ, кромѣ полковника и двухъ-трехъ субалтернъ-офицеровъ, разъѣзжавшихъ подлѣ насъ въ дыму. Бѣднаго капрала (какимъ я тогда имѣлъ несчастіе быть) не приглашали въ общество командировъ и генераловъ, но за те я видѣлъ, увѣряю васъ, множество французскихъ офицеровъ, видѣлъ потому, что ихъ полки, — лотарингскій и королевскихъ кроатовъ, нападали на насъ втеченіе цѣлаго дня, и въ этихъ нападеніяхъ обѣ стороны дрались съ равнымъ ожесточеніемъ. Не люблю я хвастаться, но не могу не сказать, что во время стычекъ я коротко познакомился съ полковникомъ кроатовъ, всадилъ въ него штыкъ по самое дуло, и отправилъ на тотъ свѣтъ несчастнаго прапорщика, такого молодаго, хилаго и маленькаго, что вмѣсто ружейной пули, сразившей его, достаточно, мнѣ кажется, было бы удара косичкой моего парика. Я убилъ, кромѣ того, еще четырехъ офицеровъ и солдатъ, и въ карманѣ бѣдняжки прапорщика нашелъ кошелекъ съ четырнадцатью луидорами и серебряную коробочку съ конфектами; изъ этихъ двухъ сюрпризовъ, первый былъ для меня несравненно пріятнѣе. Еслибъ исторіи о битвахъ сообщались въ этомъ простомъ родѣ, то, мнѣ кажется, истина чрезъ это нисколько бы не страдала. О Минденской битвѣ я разсказалъ здѣсь все, чего самъ былъ очевидцемъ. Серебряная бонбоньерка молодаго прапорщика, и его кошелекъ съ золотыми монетами; его мертвенно-блѣдное лицо, когда онъ упалъ; громкія восклицанія моихъ товарищей, когда я пробѣжалъ подъ градомъ пуль и обобралъ несчастнаго юношу; ихъ крики и проклятія во время рукопашнаго боя съ французами, — все это воспоминанія, которыя не заслуживаютъ, чтобъ о никъ распространяться. Когда непріятельская пуля поразила моего добраго друга Фэйгана, то его собрать капитанъ, и также задушевный его другъ, обратился къ поручику Росону, и сказалъ:

— Фэйганъ убитъ; его отрядъ передается вамъ, Росонъ.

Въ этихъ немногихъ словахъ заключалась вся эпитафія, которой удостоился мой храбрый покровитель.

— Еслибъ вчерашняя игра въ Фаро была немного посчастливѣе, я бы оставилъ тебѣ, Редмондъ, сто гиней.

Это были послѣднія слова, которыя я отъ него слышалъ. Слабо сжимая мнѣ руку, онъ хотѣлъ еще что-то сказать, но въ это время скомандовали движеніе впередъ и я его оставилъ. Когда мы воротились на старую позицію, что сдѣлалось весьма быстро, Файганъ лежалъ на томъ же мѣстѣ, но уже мертвый. Нѣкоторые изъ нашихъ солдатъ успѣли сорвать съ него эполеты, обшарить карманы. О, какими негодяями и разбойниками дѣлаются люди на войнѣ! Конечно, хорошо джентльменамъ говорить о вѣкѣ рыцарства; но при этомъ не мѣшаетъ также вспомнить объ алчныхъ звѣряхъ, которые находились подъ предводительствомъ рыцарей, — о людяхъ, взросшихъ въ нищетѣ, совершенно невѣжественныхъ, гордившихся своею кровожадностью, — о людяхъ, которые находили удовольствіе преимущественно въ пьянствѣ, развратѣ и грабежѣ. Съ этими-то чудовищными орудіями великіе полководцы и государи совершали дѣла великія, но стоившія безчисленнаго множества жертвъ. Многіе, напримѣръ, восхищаются Фридрихомъ Великимъ, его философіей и его военнымъ геніемъ, но я, который служилъ подъ его начальствомъ, такъ сказать, находился за кулисами, составлявшими декорацію этого великаго спектакля, не могу смотрѣть на все это безъ ужаса. Много нужно совершить преступленій, многихъ раззорить и поработить, чтобъ пріобрѣсть такое могущество. Я и теперь еще помню одинъ день, недѣли три спустя послѣ Минденской битвы, помню ферму, въ которою вошло насъ нѣсколько человѣкъ, — помню съ какимъ страхомъ угощала насъ виномъ старушка, хозяйка дома, и ея дочери, и какъ потомъ мы изъ благодарности за радушіе и гостепріимство сожгли этотъ домъ: такихъ злодѣевъ да постигнетъ бѣдствіе, когда они воротятся въ отечество взглянуть на домъ свой и семью!

ГЛАВА V.
ВЪ КОТОРОЙ БАРРИ ДѢЛАЕТЪ І1ОПЫТКУ БѢЖАТЬ ОТЪ ВОЕННОЙ СЛАВЫ, КАКЪ МОЖНО ДАЛЬШЕ.

Вынужденнымъ нахожусь признаться, что послѣ смерти моего покровителя, капитана Фэйгана, я началъ вести самый неодобрительный образъ жизни и присоединился къ обществу людей весьма недобропорядочныхъ. Будучи самъ грубымъ солдатомъ, котораго Фортуна выдвинула впередъ и возвысила, Фэйганъ не пользовался расположеніемъ офицеровъ своего полка. Какъ англичане, они презирали ирландцевъ; часто осмѣивали грубый выговоръ Фэйгана, его угловатыя, простыя манеры. Двумъ или тремъ изъ нихъ, я надѣлалъ дерзостей и только вмѣшательство Фэйгана избавило меня отъ наказанія. Въ особенности не жаловалъ меня мистеръ Росонъ, принявшій команду Фэйгана; онъ доказалъ это тѣмъ, что послѣ Минденской битвы на открывшуся въ его ротѣ вакансію сержанта назначилъ не меня, но другаго. Эта несправедливость дѣлала службу мою въ высшей степени непріятною; и, вмѣсто того, чтобъ стараться заслужить расположеніе начальниковъ хорошимъ поведеніемъ, я искалъ только средства забыть свое положеніе и предавался всѣмъ возможнымъ удовольствіямъ. Въ чужой землѣ, въ виду непріятеля, при контрибуціяхъ, безпрестанно налагаемыхъ на жителей съ той и другой стороны, въ войскахъ допускались безчисленные безпорядки, ни подъ какимъ видомъ не дозволяемые, въ мирное время. Я постепенно сближался съ сержантами, и раздѣлялъ съ ними всѣ ихъ удовольствія: пьянство и азартныя игры были, я долженъ къ сожалѣнію сказать, нашимъ главнымъ препровожденіемъ времени. Я такъ охотно предавался порокамъ, что, несмотря на свою молодость, несмотря на то, что былъ семнадцати лѣтнимъ юношей, превзошелъ многихъ, которые далеко были опытнѣе меня въ развратѣ всякаго рода. Я непремѣнно былъ бы разстрѣленъ, еслибъ пробылъ въ арміи нѣсколько дольше; но случай исключилъ меня изъ англійской службы весьма замѣчательнымъ образомъ.

Въ годъ кончины Георга II, нашъ полкъ имѣлъ честь участвовать въ битвѣ при Варбургѣ, гдѣ маркизъ Гранби и его конница вполнѣ сняли безславіе, лежавшее на кавалеріи со для Минденской битвы, и гдѣ принцъ Фердинандъ совершенно разбилъ французовъ. Во время дѣйствія, мой поручикъ, мистеръ Фэйкенамъ изъ Фэйкенама, джентльменъ, грозившій, если вамъ угодно припомнить, поставить меня въ палки, былъ раненъ пулею въ бокъ. Тамъ, гдѣ приходилось дѣйствовать противъ французовъ Фэйкенамъ не показывалъ недостатка храбрости; но это была его первая рана, и молодой джентльменъ чрезвычайно испугался. Онъ предложилъ тому, кто отнесетъ его въ городъ, лежавшій въ весьма близкомъ разстояніе, пять гиней. Предложеніе показалось мнѣ выгоднымъ, я и мои товарищъ положили Фэйкенама на плащъ, спокойно перенесли его въ домъ приличной наружности, куда вслѣдъ за нами прибылъ и молодой докторъ, который ничего больше не желалъ, какъ только уйти отъ ружейнаго огня по возможности дальше.

Чтобъ попасть въ домъ, о которомъ я сказалъ, мы принуждены были выстрѣлить изъ нашихъ ружей въ замокъ; — на этотъ призывъ къ намъ явилась хорошенькая черноглазая молоденькая женщина, жившая тутъ съ старымъ полу-слѣпымъ отцомъ, отставнымъ ягдмейстеромъ герцога Кассельскаго. Во время пребыванія французовъ въ городѣ, домъ старика пострадалъ не менѣе сосѣднихъ домовъ, и потому съ самого начала отставной ягдмейстеръ рѣшительно не хотѣлъ впустить къ себѣ незваныхъ гостей. Но первый выстрѣлъ въ дверь произвелъ желаемое дѣйствіе, при второмъ — дверь отворилась, и мистеръ Фэйкенамъ, вынувъ изъ туго набитаго кошелька двѣ гинеи, тотчасъ убѣдилъ домовладѣльцевъ, что они будутъ имѣть дѣло съ человѣкомъ благороднымъ.

Оставивъ доктора, который радъ былъ этому случаю, съ паціентомъ, который выдалъ мнѣ обѣщанную плату, и сказавъ нѣсколько комплиментовъ на моемъ нѣмецкомъ жаргонѣ черноглазой красоткѣ, я возвращался въ полкъ, размышляя о томъ, какъ пріятно было бы квартировать въ такомъ мѣстѣ, какъ вдругъ, товарищъ мой рѣзко прервалъ нить моихъ размышленій, напомнивъ о раздѣлѣ пяти гиней, выданныхъ Фэйкенамомъ.

— Вотъ твоя доля, сказалъ я, отдавая ему гинею, которой, по моему мнѣнію, было весьма достаточно, такъ какъ я считалъ себя начальникомъ этой экспедиціи. Но онъ съ страннымъ проклятіемъ потребовалъ половины, и когда я посовѣтовалъ ему убраться къ чорту, онъ размахнулъ прикладомъ своего ружья и такъ сильно ударилъ меня по головѣ, что я замертво повалился на землю. Очнувшись, я увидѣлъ себя истекающимъ кровью отъ огромной раны на затылкѣ; едва едва добрелъ я до дома, въ которомъ оставилъ Фэйкенама, у дверей котораго со мной снова сдѣлался обморокъ.

Надобно полагать, что меня нашелъ здѣсь докторъ, выходя изъ дому; потому что когда чувства мои во второй разъ воротились ко мнѣ, я находился уже въ комнатѣ нижняго этажа, гдѣ черноглазая хозяйка дома поддерживала меня, между тѣмъ какъ докторъ дѣлалъ изъ руки моей обильное кровопусканіе. Въ комнатѣ, гдѣ лежалъ раненный поручикъ, стояла другая кровать, принадлежавшая Гретели, служанкѣ; — Лизхенъ, такъ звали мою красавицу, спала до этого на диванѣ въ той же комнатѣ.

— Кого вы кладете на эту кровать? спросилъ Фэйкенамъ по нѣмецки чрезвычайно слабымъ и болѣзненнымъ голосомъ, потому что пуля была вынута у него съ величайшей болью и потерею крови.

Ему сказали, что того самого капрала, который принесъ его.

— Капрала? вскричалъ онъ по англійски: — чтобъ его духу здѣсь не было!

Можете судитъ, какъ лестно и пріятно было для меня такое привѣтствіе. Я промолчалъ. Впрочемъ, мы оба были слишкомъ слабы, чтобъ мѣняться привѣтствіями или бранью; меня бережно уложили въ постель. Во время раздѣванья я имѣлъ случай убѣдиться, что англійскій солдатъ, ошеломивъ меня прикладомъ, обшарилъ и очистилъ всѣ мои карманы. Но я не сожалѣлъ объ этомъ; я попалъ въ хорошія руки; молоденькая женщина, пріютившая меня, принесла освѣжающее питье. Сдѣлавъ нѣсколько глотковъ, я не могъ удержаться, чтобъ не пожать руки, которая мнѣ подавала это питье; такое выраженіе моей благодарности было принято, какъ я замѣтилъ, довольно благосклонно.

Эта благосклонность нисколько не уменьшалась при дальнѣйшемъ знакомствѣ. Я нашелъ что Лизхенъ была нѣжнѣйшее существо. Каждый разъ, когда для раненаго поручика приготовлялось какое нибудь лакомое блюдо, часть блюда всегда являлась у моей постели, къ немалой досадѣ этого алчнаго человѣка. Его болѣзнь была продолжительна. На второй день послѣ операціи открылась горячка; втеченіе нѣсколькихъ ночей онъ находился въ сильномъ бреду; и я помню, что когда какой-то начальникъ осматривалъ нашъ домъ, весьма вѣроятно съ намѣреніемъ помѣститься въ немъ, надъ нимъ раздался такой вопль и такія безумныя слова, что онъ удалился въ величайшемъ испугѣ. Въ это время я спокойно сидѣлъ въ нижней комнатѣ, потому что рана моя оказалась не опасною и начинала подживать; но когда вошедшія начальникъ спросилъ меня грубымъ голосомъ, почему не отправляюсь я въ полкъ, я снова началъ думать объ удобствѣ и спокойствіи моего положенія, и находилъ, что проводить время здѣсь въ тысячу разъ было лучше, чѣмъ валяться въ отвратительной палаткѣ, въ кругу пьяныхъ солдатъ, ходить въ ночной дозоръ или вставать на ученье задолго до восхода солнца.

Бредь мистера Фэйкенама сообщилъ мнѣ счастливую мысль, и я рѣшился притвориться съумасшедшимъ. Въ нашемъ городѣ былъ одинъ бѣднякъ, котораго звали полоумнымъ Биллемъ. Будучи еще мальчикомъ, я часто передразнивалъ его, и теперь снова употребилъ въ дѣло его съумасбродныя выходки. Въ тотъ же вечеръ я сдѣлалъ попытку надъ Лизхенъ: страшный вопль и гримаса, которыми я ее встрѣтилъ, перепугали бѣдную Лизхенъ до смерти, и съ этой минуты, когда кто нибудь подходилъ ко мнѣ, я бѣсновался, какъ настоящій съумасшедшій. Я хотѣлъ доказать, что ударъ въ голову разстроилъ мой мозгъ, и докторъ готовъ былъ подтвердить этотъ фактъ. Однажды вечеромъ я объявилъ ему, что я Юлій Цезарь, а онъ моя нарѣченная жена, царица Клеопатра; — это обстоятельство окончательно убѣдило его въ моемъ съумасшествіи. И въ самомъ дѣлѣ, если Клеопатра была похожа на моего эскулапа, то у нея должна бы быть рыжая борода, — а это въ Египтѣ невозможная вещь.

Движеніе со стороны французовъ заставило наши войска выступить впередъ. Городъ былъ очищенъ отъ войскъ, за исключеніемъ небольшаго прусскаго отряда, докторамъ котораго порученъ былъ присмотръ за ранеными и отправленіе ихъ въ полки, по выздоровленіи. Я съ своей стороцы рѣшился никогда не возвращаться въ полкъ. Я намѣревался, во что бы то ни стало, пробраться въ Голландію, единственное въ то время нейтральное государство во всей Европѣ, оттуда переѣхать Англію и наконецъ въ милый городъ Брэди.

Если мистеръ Фэйкенамъ существуетъ еще на бѣломъ свѣтѣ, то я чистосердечно прошу у него прощенія за мой поступокъ. Онъ былъ очень богатъ, и обходился со мной весьма дурно. Я прогналъ его лакея, который послѣ Варбургской битвы пришелъ ухаживать за нимъ, и съ того времени самъ прислуживалъ паціенту, который всегда принималъ мои услуги съ пренебреженіемъ; но я удалилъ его слугу не безъ цѣли, и потому переносилъ его грубости съ величайшей вѣжливостью и кротостью, и въ тоже время замышлялъ приличное возмездіе за всѣ его милости. Онъ гонялъ Лизхенъ повсюду, навязывался ей съ своей отвратительной любовью, бранилъ ее за бульонъ, ссорился за яичницу и небережливость денегъ, которыя выдавалъ на свое содержаніе, такъ что молоденькая женщина на столько ненавидѣла его, на сколько, могу сказать безъ тщеславія, любила меня.

Говоря по чистой совѣсти, во время стоянки моей подъ ея кровлею, я страстно влюбился въ нее, какъ влюблялся въ подобныхъ обстоятельствахъ во всѣхъ женщинъ, не обращая вниманія ни на лѣта, ни на степень красоты. Для человѣка, который долженъ проложить себѣ дорогу въ свѣтѣ, эти милыя созданія могутъ быть всегда полезны въ томъ или другомъ отношеніи; нужды нѣтъ, если онѣ отвергаютъ вашу любовь, — признаніемъ въ ней вы нисколько ихъ не оскорбите; узнавъ ваше несчастіе, онѣ будутъ смотрѣть на васъ благосклонно. Что касается до Лизхенъ, то я разсказалъ ей такую патетическую исторію моей жизни (повѣсть, исполненную романтизма безпредѣльно болѣе, чѣмъ эти записки, потому что въ ней я не стѣснялся отступленіемъ отъ истины, — чего не смѣю сдѣлать теперь), что одержалъ рѣшительную побѣду надъ сердцемъ бѣдной дѣвушки и, кромѣ того, подъ ея руководствомъ сдѣлалъ значительные успѣхи въ нѣмецкомъ языкѣ. Не сочтите меня за человѣка жестокаго и бездушнаго: сердце Лизхенъ, подобно сердцамъ многихъ молоденькихъ женщинъ города, въ которомъ она обитала, прежде, чѣмъ я имъ овладѣлъ, нѣсколько разъ подчинялось послѣдствіямъ удачныхъ приступовъ; оно то поднимало трехцвѣтное французское знамя, — то зеленое съ желтымъ, саксонское, — то бѣлое съ чернымъ, прусское, смотря по обстоятельствамъ. Женщина, которой нравится военный мундиръ, должна приготовиться къ довольно быстрой перемѣнѣ любовниковъ, въ противномъ случаѣ жизнь будетъ для нея несносна.

Нѣмецкій докторъ, который, послѣ ухода англійскихъ войскъ, наблюдалъ за нами, только два раза удостоилъ своимъ посѣщеніемъ нашъ домъ во время моего пребыванія, и въ эти два раза я позаботился, по причинамъ, мнѣ одному извѣстнымъ, принять его въ полуосвѣщенной комнатѣ. Мистеръ Фэйкенамъ сердился на это, но я говорилъ, что съ тѣхъ поръ, какъ получилъ ударъ въ голову, яркій свѣтъ сдѣлался для меня невыносимъ; и, чтобы выдержать свою роль при посѣщеніи доктора, я прятался подъ одѣяло, называлъ себя египетской муміей, и, вообще, говорилъ ему безсмыслицу и вздоръ.

— Къ чему это ты изволишь называть себя египетской муміей? спросилъ меня мистеръ Фэйкенамъ презрительнымъ тономъ.

— Вы узнаете объ этомъ, сэръ, въ весьма непродолжительномъ времени, отвѣчалъ я.

Въ слѣдующій визитъ доктора, вмѣсто того, чтобъ принять его въ полуосвѣщенной комназ и закутаться въ одѣяло, я надѣлъ камзолъ Фэйкенама и нѣкоторыя другія вещи изъ его гардероба, которыя какъ нельзя болѣе шли къ моей наружности, спустился внизъ, и передъ самымъ его приходомъ сѣлъ играть съ Лизхенъ въ карты.

— Здравствуйте, капралъ! довольно грубо сказалъ докторъ въ отвѣтъ на мои улыбки и привѣтствія.

— Капралъ! Извините, докторъ, я поручикъ, отвѣчалъ я, лукаво посмотрѣвъ на Лизхенъ, которой не успѣлъ еще сообщить мои замыслы.

— Какъ, поручикъ? спросилъ докторъ. Я полагалъ, что поручикъ….

— Благодарю васъ покорно, докторъ; вотъ это прекрасно! сказалъ я, захохотавъ. Вы приняли меня за съумасшедшаго капрала, который теперь на верху. Онъ только тѣмъ и бредитъ, что онъ офицеръ; моя добрая хозяюшка можетъ увѣрить васъ, кому изъ насъ принадлежитъ это званіе.

— Не дальше, какъ вчера, онъ выдавалъ себя за принца Фердинанда, сказала Лизхенъ: — а въ тотъ день, когда вы были у насъ, онъ называлъ себя египетской муміей.

— Называлъ, дѣйствительно, сказалъ докторъ: — теперь я помню. Ха! Ха! еслибъ вы знали, поручикъ, какую ошибку сдѣлалъ я въ моемъ журналѣ о васъ и сержантѣ.

— Пожалуйста, не говорите о его помѣшательствѣ. Слава Богу, что теперь онъ успокоился.

Лизхенъ и я отъ души смѣялись надъ этой ошибкой, какъ надъ забавнѣйшей въ свѣтѣ; и когда докторъ отправлялся на верхъ посмотрѣть паціента, я предостерегъ его не говорить больному о предметѣ его помѣшательства, такъ какъ онъ все еще находился въ сильномъ душевномъ и умственномъ разстройствѣ.

Изъ вышеприведеннаго разговора, читатель безъ всякаго затрудненія можетъ угадать сущность моего плана. Я рѣшился бѣжать, и бѣжать непремѣнно подъ именемъ и званіемъ Фэйкенама, по праву сильнаго, какъ говорится, отнявъ у него и то, и другое. Этотъ поступокъ можно, если хотите, назвать подлогомъ и грабительствомъ, потому что, вмѣстѣ съ документами, я отнялъ у него всѣ его деньги и платья — признаюсь въ этомъ, не краснѣя; но мое положеніе поставляло меня въ необходимость совершить этотъ поступокъ: я зналъ, что, безъ его имени, побѣгъ мой былъ невозможенъ.

Я нисколько не задумывался надѣть офицерское платье я былъ увѣренъ, что Фэйкенамъ не увидитъ своего капрала и зналъ по отобраннымъ отъ доктора свѣдѣніямъ, что въ городѣ нѣтъ никого такого, кто бы могъ узнать меня. Въ этомъ платьѣ я предпринималъ прогулки съ m-lle Лизхенъ, навелъ справки насчетъ коня, котораго хотѣлъ купить, явился къ мѣстному коменданту подъ именемъ оставшагося въ городѣ за раною поручика англійскаго пѣхотнаго полка Фэйкенама, и получилъ приглашеніе отъ офицеровъ прусскаго полка отобѣдать съ ними за ихъ жалкимъ общимъ столомъ. Воображаю, въ какое бѣшенство пришелъ бы Фэйкенамъ, узнавъ, какъ нагло воспользовался я его именемъ!

Каждый разъ, когда онъ спрашивалъ о своей одеждѣ, и сопровождалъ эти вопросы бранью и угрозами поставить меня въ палки, по возвращеніи въ полкъ, за мое невниманіе, я съ почтительнѣйшимъ видомъ докладывалъ ему, что платье его находится внизу въ надлежащемъ порядкѣ и сохранности; и, дѣйствительно, оно тщательно было упаковано и приготовлено къ моему отъѣзду. Документы и свои деньги, онъ, однакожь, держалъ у себя подъ подушкой; а такъ какъ я приторговалъ коня, то необходимо нужно было заплатить за него.

Поэтому я приказалъ привести его въ часъ, назначенный мною для отъѣзда. Не стану описывать моего прощанья съ добрыми хозяевами, скажу только, что оно было плачевно, въ строгомъ смыслѣ этого слова. Наконецъ съ наступленіемъ минуты, въ которую мнѣ предстояло совершить великій подвигъ, я вошелъ къ Фэйкенаму въ комнату, въ его полномъ мундирѣ, и набекренивъ на лѣвый бокъ его треуголку.

— Ахъ ты бездѣльникъ! вскричалъ онъ, съ прибавкою множества ругательствъ: — ахъ, ты собака! да какъ ты смѣлъ надѣть мой мундиръ? Постой! Дай только воротиться мнѣ въ полкъ, я изъ тебя всю душу вытяну. Это вѣрно, какъ то, что меня зовутъ Фэйкенамомъ.

— Я произведенъ въ поручики, сказалъ я, съ усмѣшкой: — и пришелъ проститься съ вами. — Потомъ, подошедъ къ его постели, прибавилъ: я намѣренъ овладѣть вашими документами и кошелькомъ.

Съ этими словами я запустилъ руку подъ подушку. Фэйкенамъ испустилъ такой громкій и пронзительный крикъ, что, мнѣ кажется, имъ можно было бы поднять на ноги весь гарнизонъ.

— Послушайте, сэръ, сказалъ я: — замолчите, иначе вы погибли! и взявъ свой носовой платокъ, завязалъ ему ротъ такъ крѣпко, что, мнѣ кажется, онъ задыхался; рукавами сорочки связалъ ему руки, и въ этомъ положеніи оставилъ его, отобравъ, разумѣется, документы и деньги, и весьма вѣжливо пожелавъ ему добраго дня.

— Это кричитъ съумасшедшій капралъ, сказалъ я народу, привлеченному въ сѣни крикомъ Фэйкенама. Простившись еще разъ съ старымъ слѣпымъ ягдмейстеромъ, и крѣпко прижавъ къ груди прекрасную Лизхенъ, я сѣлъ на новаго коня, и въ то время, когда военные часовые отдавали мнѣ честь, я почувствовалъ себя еще разъ въ настоящей своей сферѣ и рѣшился никогда не разставаться съ званіемъ джентльмена.

Варбургскій комендантъ поручилъ мнѣ доставить въ главную квартиру нашей арміи нѣкоторыя бумаги и письма, поэтому я выѣхалъ изъ города по дорогѣ въ Бременъ, гдѣ стояла наша армія; но лишь только я скрылся изъ виду аванпостныхъ часовыхъ, какъ сейчасъ же перемѣнилъ направленіе и пустился въ Гессенъ-Кассельскія владѣнія, которыя, къ счастью, находились недалеко отъ Варбурга, и вскорѣ обрадовался, увидѣвъ на флагахъ голубыя и красныя полосы, которыя показывали мнѣ, что я былъ уже за предѣлами государства, занимаемаго моими соотечественниками. Я пріѣхалъ въ Гофъ, а на другой день въ Кассель, выдавая себя за курьера съ депешами къ принцу Генриху, стоявшему тогда на Нижнемъ Рейнѣ; я помѣстился въ лучшей гостинницѣ, гдѣ офицеры дѣйствующихъ войскъ имѣли общій столъ. Этихъ джентльменовъ я угощалъ лучшими винами, какія только нашлись въ гостинницѣ: мнѣ непремѣнно хотѣлось выдержать роль англійскаго джентльмена, и я говорилъ имъ о моихъ англійскихъ помѣстьяхъ такъ бойко и такъ красно, что самъ началъ вѣрить въ сказки собственнаго своего изобрѣтенія. Меня даже пригласили на балъ въ Вильгельмсгоге, дворецъ курфирста, гдѣ я танцовалъ менуэтъ съ хорошенькой дочерью гофмаршала, и проигралъ нѣсколько гиней его превосходительству, оберъ-егермейстеру его высочества.

Въ гостинницѣ, за общимъ столомъ, я встрѣтилъ прусскаго офицера, который обходился со мной чрезвычайно вѣжливо, и предлагалъ мнѣ тысячи вопросовъ на счетъ Англіи, на которые я отвѣчалъ по возможности удовлетворительно. Но, надобно сознаться, отвѣты мои были отнюдь не такъ удовлетворительны, какъ я воображалъ, — я ровно ничего не зналъ ни объ Англіи, ни объ Сенъ-Джемскомъ Дворѣ и англійской аристократіи; — но, увлекаемый тщеславіемъ юности (и способностью, которою обладалъ въ ранніе годы моей жизни, но которую давно уже оставилъ, именно: хвастаться и говорить несообразно ни съ чѣмъ вообще, и съ истиной въ особенности), я изобрѣталъ тысячи анекдотовъ и исторій, которыя и разсказывалъ ему; — описалъ ему короля и министровъ, сказалъ, что британскій посланникъ въ Берлинѣ мой родной дядя, и въ заключеніе обѣщалъ дать ему рекомендательное письмо къ этому дядѣ. Когда офицеръ спросилъ имя моего дяди, я не зналъ, какъ назвать его, но, незадумавшись ни на секунду, назвалъ его о’Грэди, — это была такая же благородная фамилія, какихъ не много въ мірѣ; — по крайней мѣрѣ я такъ слышалъ. Что касается до анекдотовъ насчетъ моего полка, то, безъ всякаго сомнѣнія, я не имѣлъ въ нихъ недостатка. Я бы желалъ, чтобы всѣ другія мои исторіи были точно также достовѣрны, какъ эти анекдоты.

На другое утро, въ то самое время, какъ я собирался выѣхать изъ Касселя, ко мнѣ, съ открытымъ и улыбающимся лицомъ, явился пріятель мой пруссакъ, и объявилъ, что онъ тоже получилъ приказанье ѣхать въ Дюссельдорфъ, куда, какъ я сказалъ ему наканунѣ, лежитъ и моя дорога; и такимъ образомъ, мы сѣли на коней и поскакали. Опустошеніе и нищета, которыя представлялись намъ на каждомъ шагу, выше всякаго описанія. Государь, во владѣніяхъ котораго мы находились, считался во всей Германіи самымъ безжалостнымъ продавцомъ людей. Онъ продавалъ своихъ подданныхъ съ аукціона, и, втеченіе первыхъ пяти лѣтъ Семилѣтней войны, до такой степени истощилъ въ своихъ владѣніяхъ населеніе мужскаго пола, что всѣ поля оставались невоздѣланными нѣсколько лѣтъ сряду. Онъ продавалъ даже двѣнадцатилѣтнихъ дѣтей, и я видѣлъ своими глазами цѣлыя стада этихъ несчастныхъ; ихъ гнали на войну подъ конвоемъ нѣсколькихъ солдатъ, которыми командовалъ или красно-кафтанный ганноверскій сержантъ, или прусскій офицеръ. Съ нѣкоторыми изъ этихъ начальниковъ товарищъ мой мѣнялся поклонами.

— Мнѣ унизительно, сказалъ онъ: — имѣть сношенія съ злодѣями подобнаго рода; постоянная нужда въ рекрутахъ составляетъ жестокое и необходимое условіе войны; по этому-то вербовщики, которыхъ вы видѣли, и торгуютъ человѣческимъ мясомъ. Они получаютъ отъ нашего правительства по двадцати пяти талеровъ за каждаго человѣка, котораго представятъ. За мужчинъ видныхъ — за такихъ, какъ вы, прибавилъ онъ со смѣхомъ: — цѣна доходитъ иногда и до ста талеровъ. Мы бы дали за васъ тысячу талеровъ при старомъ королѣ, когда онъ содержалъ гигантскій полкъ, который нынѣшній король расформировалъ.

— Я знавалъ одного изъ этихъ гигантовъ, сказалъ я: — мы обыкновенно звали его Морганъ-пруссакъ.

— Въ самомъ дѣлѣ! — кто же былъ этотъ Морганъ-пруссакъ?

— Огромнѣйшаго роста гренадеръ нашей арміи. Я удивляюсь, какимъ образомъ этотъ громаднѣйшій мужчина попалъ въ Гановерѣ въ руки вашихъ вербовщиковъ.

— Бездѣльники! — сказалъ мой пріятель: — да какъ они осмѣлились взять англичанина?

— Нѣтъ, онъ былъ ирландецъ; и славно же онъ самъ ихъ провелъ, какъ вы это сейчасъ услышите. Моргана взяли и отправили въ гигантскій полкъ, гдѣ между всѣми великанами онъ былъ величайшимъ. Многія изъ этихъ чудовищъ жаловались на свою жизнь, — напалки, на продолжительныя ученья, на маленькое жалованье, но Морганъ не присоединялся къ числу недовольныхъ. «Гораздо лучше, говорилъ онъ: — жирѣть здѣсь въ Берлинѣ, чѣмъ ходить въ лохмотьяхъ и голодать въ Типперэри!»

— Гдѣ же этотъ Типперари? спросилъ мой спутникъ.

— Этотъ самый вопросъ предложили Моргану и его товарищи. Это красивѣйшій округъ во всей Ирландіи, главный городъ котораго, Клопмель, въ великолѣпіи уступитъ развѣ только Дублину и Лондону; — подобнаго ему не найти на всемъ континентѣ. И такъ, Морганъ объявилъ, что его родина близь этого города, и что единственная вещь, отравлявшая его счастіе въ его новомъ положеній, была мысль, что его братья голодаютъ дома, тогда какъ для нихъ въ тысячу разъ было бы лучше поступить въ королевскую службу.

" --Да, говорилъ Морганъ сержанту, котораго познакомилъ съ мѣстомъ своей родины: — мой братъ Бенъ былъ бы украшеніемъ нашего полка.

" — А развѣ Бенъ также высокъ, какъ и ты? спросилъ сержантъ.

" — Высокъ ли онъ-то? Гм! — Да я ниже всѣхъ въ нашей семьѣ; — а насъ семеро, и Бенъ выше всѣхъ. Ужь такъ высокъ, что и сказать не умѣю. Семь футовъ безъ сапоговъ, — это такъ вѣрно, какъ вѣрно и то, что мое имя Морганъ!

" — Нельзя ли намъ послать за твоими братьями, и привести ихъ сюда?

" — Можно, да только не вамъ. Съ тѣхъ поръ, какъ ваша братья подцѣпила меня, они до смерти ненавидятъ всѣхъ сержантовъ, отвѣчалъ Морганъ: — а жаль, право жаль, что они у насъ не служатъ. Ухъ! какимъ бы великаномъ показался Бенъ въ гренадерской шапкѣ!

" — На этотъ разъ Морганъ ничего больше не сказалъ насчетъ своихъ братьевъ; онъ только вздыхалъ, какъ будто оплакивалъ горькую ихъ участь. Сержантъ разсказалъ эту исторію офицерамъ, а офицеры самому королю, которымъ овладѣло такое любопытство, что онъ согласился отпустить Моргана на родину, съ тѣмъ, чтобы онъ привелъ съ собой великановъ-братьевъ.

— Неужели они въ самомъ дѣлѣ были такъ высоки, какъ говорилъ Морганъ? спросилъ мой пріятель.

При такомъ простодушномъ вопросѣ, я не могъ удержаться отъ смѣха.

— Неужели вы думаете, вскричалъ я: — что Морганъ воротился? Ничуть не бывало! Очутившись на свободѣ, онъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы сдѣлать подобную глупость. На деньги, которыя выдали ему для покупки братьевъ, онъ купилъ въ Типперари хорошенькую ферму и живетъ припѣваючи. Я думаю, ни одинъ сержантъ не кончилъ своей службы выгоднѣе Моргана.

Прусскій капитанъ отъ души хохоталъ надъ этой исторіей, говорилъ, что англичане умнѣйшій народъ въ мірѣ, и, когда я поправилъ его, то согласился, что ирландцы еще умнѣе. Такимъ образомъ, мы ѣхали весьма довольные другъ другомъ. Онъ разсказалъ мнѣ тысячу исторій о битвахъ, объ искусствѣ и храбрости Фридриха, объ ошибкахъ его, побѣдахъ и пораженіяхъ, не менѣе славныхъ, чѣмъ самыя побѣды. Какъ джентльменъ и офицеръ, я слушалъ разсказы его съ восхищеніемъ. Мнѣніе, высказанное мною въ предъидущей главѣ, было господствующимъ въ моихъ понятіяхъ три недѣли тому назадъ.

— Да, скажите пожалуйста, къ кому вы везете деньги? спросилъ капитанъ.

Это былъ нелѣпый вопросъ, на который я рѣшился отвѣчать на-обумъ.,

— Генералу Рольсу, отвѣчалъ я.

Я видѣлъ этого генерала съ годъ тому назадъ; его имя первымъ пришло мнѣ на память, и я его назвалъ. Этотъ отвѣтъ вполнѣ удовлетворилъ моего пріятеля, и мы продолжали ѣхать до самого вечера, когда лошади наши замѣтно устали, и мы согласились остановиться на ночлегъ.

— А вотъ кстати и хорошая гостинница, сказалъ капитанъ, когда мы подъѣхали къ какому-то весьма одинокому мѣсту.

— Можетъ быть, хороша для нѣмцевъ, сказалъ я: — но отнюдь не для ирландцевъ. Карбахъ отъ насъ въ какой нибудь милѣ, такъ лучше поѣдемте въ Карбахъ.

— А не хотите ли увидѣть красавицу, какихъ немного въ Европѣ? сказалъ капитанъ. — О, злодѣй! — вижу какое вліяніе производитъ на васъ одно слово — красавица.

Откровенно признаюсь, такое предложеніе во всякое время было мнѣ по душѣ.

— Здѣсь живетъ зажиточный фермеръ и съ тѣмъ вмѣстѣ содержатель отличной гостинницы, продолжалъ капитанъ.

И дѣйствительно, домъ, къ которому мы приближались, скорѣе похожъ былъ на ферму, чѣмъ на гостинницу. Чрезъ большіе ворота мы въѣхали на дворъ, обнесенный со всѣхъ сторонъ каменной стѣной; въ отдаленномъ концѣ его находилось строеніе весьма грязной и мрачной наружности; по срединѣ двора стояли двѣ крытыя фуры; нѣсколько поодаль, подъ досчатымъ навѣсомъ, кормились лошади, принадлежавшія къ фурамъ: — въ разныхъ мѣстахъ виднѣлись люди и, между ними, два сержанта въ прусской формѣ, которые оба отдали честь моему другу капитану. Въ этомъ военномъ привѣтствіи я не видѣлъ ничего необыкновеннаго; но общій видъ двора и гостинницы имѣлъ въ себѣ что-то непріятное, отталкивающее; къ тому же я замѣтилъ, что вслѣдъ за нашимъ въѣздомъ на дворъ ворота немедленно были заперты. Въ здѣшнемъ краю, сказалъ капитанъ, безпрестанно разъѣзжаютъ шайки французскихъ мародеровъ, и потому не мѣшаетъ брать предосторожности противъ такихъ негодяевъ.

Сержанты взяли нашихъ лошадей и мы отправились ужинать; — одному изъ нихъ капитанъ приказалъ снести мой чемоданъ въ мою спальню, и я за эти труды обѣщалъ поднести ему рюмку хорошаго шнапсу.

Вмѣсто красавицы, которую я надѣялся увидѣть, къ намъ явилась какая-то старая, отвратительной наружности женщина, которой капитанъ приказалъ подать яичницу съ ветчиной.

— Нашъ ужинъ будетъ довольно скудный, сказалъ капитанъ, смѣясь: — но военному человѣку не рѣдко случается оставаться и совсѣмъ безъ ужина.

Съ этими словами онъ весьма церемонно снялъ шляпу, саблю, перчатки, и сѣлъ за столъ. Я не хотѣлъ показаться передъ нимъ невѣждою, тоже снялъ саблю и положилъ ее на коммодъ подлѣ его сабли.

Отвратительная старуха принесла намъ кружку кислаго вина, которое, вмѣстѣ съ ея безобразіемъ, производило на меня весьма непріятное впечатлѣніе.

— Гдѣ же красавица, которую вы обѣщали мнѣ? спросилъ я, лишь только старая корга вышла изъ комнаты.

— Ахъ да! сказалъ онъ, засмѣясь, и устремивъ на меня пристальный взглядъ: — вѣдь я шутилъ. Я ужасно усталъ, и мнѣ не хотѣлось ѣхать дальше. Лучше этой старухи здѣсь нѣтъ ни души. Если она вамъ не нравится, мой другъ, то дѣлать нечего, надобно повременить.

Этотъ отвѣтъ увеличилъ мое неудовольствіе и досаду.

— Клянусь честью, сэръ, сказалъ я, угрюмо: — вы поступили не совсѣмъ благоразумно.

— Я поступилъ, какъ мнѣ вздумалось! возразилъ капитанъ.

— Милостивый государь, сказалъ я: — не забудьте, я британскій офицеръ!

— Это ложь! проревѣлъ капитанъ. Вы дезертиръ! Вы самозванецъ, сэръ: я узналъ это втеченіе послѣднихъ трехъ часовъ. Вы еще вчера показались мнѣ подозрительнымъ человѣкомъ. Мои люди слышали, что изъ Варбурга бѣжалъ солдатъ, и я принялъ васъ за этого бѣглеца. Ваша ложь и ваше безразсудство подтверждали справедливость моихъ подозрѣній. Вы сказали, что везете депеши къ генералу, котораго уже десять мѣсяцевъ какъ нѣтъ на свѣтѣ; у васъ есть дядя посланникъ, имя котораго вы совсѣмъ не знаете. Теперь выбирайте любое: или поступить въ нашу службу, сэръ, или мы передадимъ васъ вашему начальнику, какъ бѣглеца и измѣнника!

— Не хочу ни того, ни другаго, сказалъ я, бросаясь на него, какъ тигръ.

Но, несмотря на мое проворство и ловкость, капитанъ приготовился встрѣтить мое нападеніе. Выхвативъ изъ кармана два пистолета, онъ выстрѣлилъ изъ одного въ воздухъ, а другой навелъ на меня.

— Пошевелитесь только, и этотъ зарядъ будетъ въ вашей головѣ, сказалъ онъ съ противоположнаго конца стола, откуда слѣдилъ за малѣйшимъ моимъ движеніемъ.

Черезъ минуту дверь растворилась и въ комнату вошли два сержанта, вооруженные ружьями съ примкнутыми штыками.

Ясно было, что я попалъ въ западню. Я швырнулъ на полъ ножъ, которымъ вооружился, ибо старая вѣдьма, поставивъ намъ вино, унесла мою саблю.

— Я соглашаюсь поступить въ вашу службу, — сказалъ я.

— Давно бы такъ, любезный! Подъ какимъ же именемъ записать тебя въ мой списокъ?

— Пишите Редмондъ Барри, изъ Балли Барри, сказалъ я надменно: — потомокъ ирландскихъ королей.

— Когда-то я самъ служилъ въ ирландской бригадѣ генерала Роча, — замѣтилъ вербовщикъ, съ язвительной усмѣшкой: — служилъ, чтобы переманивать въ нашу службу нѣкоторыхъ изъ моихъ соотечественниковъ, поступившихъ въ ту бригаду, и знаю, что въ ней изъ туземцевъ не было почти ни одного рядоваго, который бы не называлъ себя потомкомъ ирландскихъ королей.

— Сэръ, сказалъ я; — оставимъ въ сторонѣ эту генеалогію; но все же я джентльменъ, какъ вы это сами можете видѣть.

— О! такихъ джентльменовъ въ нашихъ войскахъ очень много, — отвѣчалъ капитанъ, продолжая поддерживать насмѣшливый тонъ: — позвольте намъ узнать, кто вы такой. Подайте мнѣ ваши документы, господинъ джентльменъ.

Въ бумажникѣ моемъ находилось нѣсколько ассигнацій и документы мистера Фэйкенама: поэтому мнѣ не хотѣлось разстаться съ моею собственностью; я весьма справедливо подозрѣвалъ, что капитанъ имѣлъ намѣреніе воспользоваться ею для своихъ собственныхъ выгодъ.

— Я записался въ вашу службу подъ именемъ Редмонда Барри, слѣдовательно въ моихъ документахъ вамъ нѣтъ никакой необходимости.

— Отдай ихъ сію же минуту, негодяй! вскрикнулъ капитанъ, схвативъ въ руки трость.

— Не отдамъ! — отвѣчалъ я.

— Чортъ возьми! да ты еще и бунтовщикъ! закричалъ онъ, и въ тоже время ударилъ меня палкой по лицу; эта дерзость вывела меня изъ терпѣнія. Я бросился на него съ звѣрскимъ ожесточеніемъ; но два сержанта накинулись на меня; одинъ изъ ихъ ударовъ попалъ по прежней ранѣ, и я безъ чувствъ упалъ на полъ. Когда я очнулся, изъ раны моей ручьемъ лилась кровь; мундиръ, обшитый золотымъ галуномъ, сорванъ былъ съ моихъ плечъ, — кошелекъ съ деньгами, бумажникъ и документы исчезли, и я лежалъ связанный.

Великій и славный Фридрихъ имѣлъ десятки этихъ торговцевъ бѣлыми невольниками на всѣхъ границахъ своего государства; они переманивали и ловили солдатъ изъ иностранныхъ войскъ, похищали крестьянъ и готовы были на всякое преступленіе, лишь бы только снабдить его блистательные полки пищею для пороха. Не могу не разсказать здѣсь, съ нѣкоторымъ удовольствіемъ, о судьбѣ, выпавшей на долю отъявленнаго бездушнаго негодяя, который, въ нарушеніе всѣхъ правъ дружбы и добраго товарищества, заманилъ меня въ свою западню. Этотъ человѣкъ принадлежалъ къ хорошей фамиліи, одаренъ былъ талантами и храбростью, но имѣлъ наклонность къ азартнымъ играмъ и расточительности и находилъ, что ремесло вербовщика несравненно выгоднѣе жалованья линейнаго капитана. Имя его Гальгештейнъ; — онъ былъ однимъ изъ полезнѣйшихъ и дѣятельнѣйшихъ подвижниковъ на этомъ отвратительномъ поприщѣ. Онъ говорилъ на всѣхъ языкахъ, зналъ всю. Европу, какъ свое отечество, потому ему не трудно было отъискивать и ловить такихъ простофилей, какъ я.

Около 1765г ода Гальгенштейнъ получилъ, наконецъ, за свои подвиги достодолжное возмездіе. Въ это время, проживая въ Келѣ, противъ Страсбурга, онъ любилъ прогуливаться по тамошнему мосту, вступалъ въ разговоръ съ французскими часовыми передовой линіи, и, какъ говорится, сулилъ горы золота тому, кто согласился бы перейти въ прусскую службу. Однажды, постъ часоваго занималъ видный гренадеръ. Гальгенштейнъ задумалъ овладѣть имъ во что бы то ни стало, и, на первый случай, обѣщалъ дать ему офицерскій чинъ, лишь только онъ поступитъ подъ знамена Фридриха.

— Спросите объ этомъ у моего камрада, сказалъ гренадеръ: — безъ него я ничего не могу сдѣлать. Мы родились и выросли вмѣстѣ, служимъ въ одной ротѣ, спимъ въ одной комнатѣ, и ходимъ въ штыки другъ подлѣ друга. Если онъ согласится, и если вы ему дадите офицерскій чинъ, то я отъ него не отстану.

— Приходи-ка, дружище, съ твоимъ пріятелемъ въ Кель, сказалъ Гальгенштейнъ, приведенный въ восторгъ словами гренадера. — Я угощу васъ отличнымъ обѣдомъ, потомъ поговоримъ объ этомъ дѣлѣ и условимся.

— Не лучше ли вамъ самимъ переговорить съ нимъ здѣсь, на мосту? сказалъ гренадеръ. — Я не смѣю оставить мой постъ; но вы можете пройти и теперь же рѣшить это дѣло.

Гальгенштейнъ, сказавъ еще нѣсколько словъ, прошелъ мимо часоваго, какъ вдругъ имъ овладѣлъ паническій страхъ, и онъ хотѣлъ было воротиться. Но гренадеръ приставилъ штыкъ къ груди пруссака и объявилъ его своимъ плѣнникомъ.

Замѣтивъ опасное, и даже гибельное, свое положеніе, Гальгенштейнъ, въ мгновеніе ока, бросился въ Рейнъ; но не дремалъ и часовой: отбросивъ въ сторону ружье, онъ пустился за своей добычей. Плавая лучше вербовщика, гренадеръ настигъ его, притащилъ на страсбургскій берегъ, и передалъ начальнику.

— За самовольное оставленіе поста и оружія тебя слѣдуетъ разстрѣлять, сказалъ генералъ гренадеру: — по твой отважный подвигъ заслуживаетъ награды. Королю угодно помиловать тебя и наградить.

И гренадеръ получилъ деньги и чинъ.

Что же касается до Гальгенштейна, то онъ объявилъ себя дворяниномъ и капитаномъ прусской арміи. Объявленіе это отправили въ Берлинъ, для удостовѣренія. Король, хотя и держалъ людей подобнаго рода (т. е. держалъ офицеровъ, обязанность которыхъ состояла въ томъ, чтобъ переманивать въ свои войска солдатъ его союзниковъ), но не согласился принять на себя этого позора. Изъ Берлина былъ присланъ отвѣтъ, что фамилія Гальгенштейнъ дѣйствительно существуетъ въ королевствѣ, но что человѣкъ, который называетъ себя Гальгенштейномъ, долженъ быть самозванецъ, потому что всѣ офицеры этого имени находятся при своихъ полкахъ и на своихъ мѣстахъ. Отвѣтъ этотъ былъ смертнымъ приговоромъ: Гальгенштейна повѣсили въ Страсбургѣ, какъ лазутчика.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Положить въ фуру вмѣстѣ съ другими, сказалъ капитанъ, когда я очнулся отъ безпамятства.

ГЛАВА VI.
ФУРА ВЕРБОВЩИКОВЪ. ВОЕННЫЕ ЭПИЗОДЫ.

Крытая фура, въ которую приказано было отнести меня, стояла, какъ я уже сказалъ, на дворѣ фермы, рядомъ съ другою такою же фурою. Обѣ онѣ биткомъ набиты были людьми, которыхъ гнусный вербовщикъ, измѣнническимъ образомъ овладѣвшій мною, навербовалъ подъ знамена знаменитаго Фридриха. При свѣтѣ фонарей въ рукахъ часовыхъ, я увидѣлъ, когда они тискали меня въ солому, до дюжины темныхъ человѣческихъ фигуръ, въ безпорядкѣ сидѣвшихъ въ этой ужасной подвижной темницѣ. Стонъ и проклятія со стороны моего ближайшаго сосѣда, показали мнѣ, что онъ былъ раненъ, какъ и я. Втеченіе всей этой бѣдственной ночи, стоны и вздохи несчастныхъ плѣнниковъ составляли несмолкаемый плачевный хоръ, не дававшій мнѣ никакой возможности искать во снѣ облегченія отъ душевныхъ и тѣлесныхъ недуговъ. Въ полночь (сколько я могу судить) запрягли фуры, и скрипучія, громадныя, тяжелыя машины тронулись съ мѣста. Двое солдатъ, вооруженные съ головы до ногъ, сидѣли снаружи впереди; ихъ угрюмыя лица отъ времени до времени заглядывали подъ парусинную покрышку, вѣроятно для того, чтобъ повѣрить счетъ своихъ жертвъ. Эти полупьяные звѣри распѣвали вакхическія и военныя пѣсни, какъ-то: «О Gretchen, mein Taübchen, meinllerzenstrompet, mein Kanon, mein Heerpauk und meine Musket», «Prinz Eugen der edle Ritter», и т. п.; ихъ дикіе припѣвы производили плачевный диссонансъ съ стенаніями плѣнниковъ внутри телѣги. Впослѣдствіи, я много разъ слышалъ эти самыя пѣсни на походѣ, въ казармахъ и вокругъ бивачныхъ огней.

Наперекоръ всему, въ нынѣшній разъ я не былъ такъ сильно опечаленъ, какъ въ то время, когда завербовали меня въ Ирландіи. По крайней мѣрѣ, думалъ я, если я и униженъ до званія простаго солдата, то вблизи меня нѣтъ ни души знакомыхъ, которые могли бы быть свидѣтелями моего позора. Эта мысль утѣшала меня, и этимъ обстоятельствомъ я дорожилъ болѣе всего на свѣтѣ. Никто нескажетъ, думалъ я: — вонъ молодой Редмондъ Барри, потомокъ знаменитыхъ Барри, дублинскій фешенёбльный молодой человѣкъ! Онъ чиститъ свою перевязь, онъ простой солдатъ! — Еслибъ не этотъ ложный взглядъ на предметы, еслибъ не это предубѣжденіе свѣтскихъ людей, которые требуютъ, чтобъ каждый благородный человѣкъ находился съ ними въ одинакихъ отношеніяхъ, я всегда былъ бы доволенъ самой скромной участью. Теперь, я такъ далекъ бы ль отъ свѣта, какъ Робинзонъ Крузе на своемъ островѣ. Я разсуждалъ самъ съ собой такимъ образомъ:

— Ты попалъ въ ловушку, — чтожь дѣлать! раскаяніе теперь безполезно. Надобно примириться съ своимъ положеніемъ и извлекать изъ него всѣ удовольствія, которыя оно въ состояніи доставить. Солдату въ военное время представляются тысячи случаевъ для грабежа и проч., изъ нихъ онъ можетъ извлекать и удовольствія и прибыль: пользуйся этими случаями — и будешь счастливъ. Кромѣ того, ты чрезвычайно храбръ, хорошъ собою и уменъ: по чемъ знать? можетъ быть, въ новой службѣ ты скорѣе отличишься и что нибудь выслужишь.

Съ этой философской точки зрѣнія я смотрѣлъ на мои несчастія, рѣшившись не предаваться унынію; переносилъ свое горе и поддерживалъ разбитую голову съ неподражаемымъ рвеніемъ. Правда, головная боль, втеченіе нѣкотораго времени, была для меня такимъ бѣдствіемъ, что перенести его требовались не малыя силы; толчки фуры были ужасны, и каждый толчокъ отзывался въ мозгу моемъ такъ мучительно невыносимо, что я думалъ, черепъ мой разлетится на части. Съ разсвѣтомъ я увидѣлъ, что человѣкъ, лежавшій подлѣ меня, худощавое, желтоволосое существо, имѣлъ подъ головой подушку изъ соломы.

— Развѣ ты раненый, товарищъ? спросилъ я.

— Благодареніе и хвала Господу Богу! отвѣчалъ онъ: — я убитъ духомъ, тѣло мое избито во многихъ мѣстахъ, но я не раненъ. А ты, бѣдный юноша?

— Я раненъ въ голову, сказалъ я: — и мнѣ нужна твоя подушка; подай ее мнѣ…. въ карманѣ у меня складной ножикъ!

И съ этими словами я такъ грозно взглянулъ на него, какъ будто хотѣлъ сказать.ему: если ты не доставишь мнѣ этого удобства, то я попотчую тебя своимъ складнымъ ножомъ.

— Другъ мой, я бы ее отдалъ тебѣ безъ всякой угрозы, кротко сказалъ желтоволосый сосѣдъ, и передалъ мнѣ маленькій мѣшокъ соломы.

Послѣ эіого онъ прислонился спиной къ фурѣ и началъ повторять: «Ein' feste Burg ist unser Gott»; изъ этого я заключилъ, что нахожусь въ обществѣ пастора. Толчки фуры и путевыя неудобства безпрестанно вызывали различныя восклицанія пассажировъ, показывавшія, какъ разнообразно было наше общество. Пруссакъ отъ времени до времени заливался слезами; французъ восклицалъ: «О, mon Dieu, mon Dieu!» другіе земляки его скороговоркой говорили о чемъ-то, примѣшивая къ разговору крупную брань; нѣкоторыя отрывистыя слова со стороны массивной фигуры, лежавшей въ отдаленномъ углу, ясно говорили мнѣ. что въ нашей командѣ былъ и англичанинъ.

Но въ скоромъ времени я избавился отъ скуки и безпокойства нашего пути. Несмотря на подушку пастора, моя голова, разрывавшаяся отъ боли на части, при одномъ сильномъ толчкѣ стукнулась объ фуру; кровь полилась изъ раны, и я снова пришелъ въ безпамятство. Помню только, что раза два или три насъ поили водой, и что разъ останавливались въ укрѣпленномъ городѣ, гдѣ насъ пересчиталъ какой-то офицеръ: остальную часть дороги я провелъ въ безчувственномъ оцѣпенѣніи, и когда пришелъ въ память, то увидѣлъ себя въ госпитальной кровати; передо мной стояла монахиня подъ бѣлымъ покрываломъ.

— Они обрѣтаются въ духовномъ мракѣ, сказалъ голосъ съ сосѣдней кровати, когда монахиня исполнила свою обязанность и удалилась: — они блуждаютъ во мракѣ; но, несмотря на то, въ этихъ бѣдныхъ созданіяхъ проглядываетъ свѣтъ истинной вѣры.

Эти слова произнесъ мой товарищъ въ фурѣ вербовщика; его большое, широкое лицо частію выглядывало изъ-подъ бѣлаго колпака, частію прикрывалось одѣяломъ.

— Какъ! и вы здѣсь, герръ пасторъ? сказалъ я.

— Только еще кандидатъ въ пасторы, сэръ, отвѣчалъ бѣлый колпакъ. — Но, хвала Всевышнему! вы наконецъ пришли въ чувство. Вы долго находились въ сильномъ бреду. Вы говорили по англійски (съ этимъ языкомъ я знакомъ) объ Ирландіи, о какой-то молодой лэди, о Миккѣ, о какой-то другой лэди, о пожарѣ и британскихъ гренадерахъ, пѣли разныя баллады; и, вообще, говорили о множествѣ предметовъ, касающихся, безъ сомнѣнія, вашей личной исторіи.

— Да; моя исторія весьма странная, сказалъ я: — быть можетъ, въ цѣломъ мірѣ нѣтъ человѣка одного со мной происхожденія, несчастія котораго могли бы сравниться съ моими.

Признаюсь чистосердечно, я всегда любилъ похвастаться своимъ происхожденіемъ и другими личными качествами; я находилъ, что если человѣкъ незамолвитъ за себя добраго словца, то друзья его никогда для него не сдѣлаютъ этой услуги.

— Я увѣренъ, что ваша исторія довольно странная, сказалъ мой товарищъ: — и впослѣдствіи я съ удовольствіемъ ее выслушаю; но въ настоящее время, вамъ нельзя говорить много, — продолжительная горячка истощила всѣ ваши силы.

— Но скажите, гдѣ мы? спросилъ я.

Кандидатъ сообщилъ мнѣ, что мы находимся въ городѣ Фульдѣ, занимаемомъ войсками принца Генриха Близь этого города происходила съ французами стычка, вовремя которой, залетѣвшая въ фуру пуля ранила бѣднаго кандидата въ пасторы.

Такъ какъ читателю уже извѣстна моя исторія, то я не считаю за нужное ни повторять ее здѣсь, ни сообщать прибавленій, которыми я удостоилъ моего товарища въ несчастіи. Я разсказалъ ему, что наша фамилія и наши помѣстья считаются первѣйшими въ Ирландіи, что мы имѣемъ несмѣтныя богатства, что мы вѣродствѣ со всѣми перами въ Соединенныхъ Королевствахъ, что мы происходимъ отъ древнихъ королей и проч., и проч.; и, къ моему особенному удивленію, я увидѣлъ, что мой собесѣдникъ зналъ объ Ирландіи гораздо больше, чѣмъ я. Напримѣръ, когда я завелъ рѣчь о моихъ предкахъ-короляхъ….

— Отъ какой же линіи королей вы происходите? сказалъ онъ.

— О! отвѣчалъ я (память моя никогда не удерживала того, что относилось до исторіи): — отъ самыхъ древнихъ королей.

— Какъ такъ! Неужели вы можете прослѣдить вашу родословную до сыновъ Іафета? сказалъ онъ.

— Конечно, могу, отвѣчалъ я: — и даже дальше…. до Навуходоносора, если хотите.

— Я вижу, сказалъ кандидатъ, улыбаясь: — вы сами смотрите на эти легенды съ недовѣріемъ. Всѣ парѳоланы и пемедійцы, о которыхъ такъ охотно распространяются ваши историки, ни болѣе, ни менѣе, какъ миѳы. Всѣ историческіе разсказы объ нихъ не имѣютъ никакого основанія, какъ не имѣютъ его всѣ легенды о королѣ Брутѣ, которыя, два столѣтія тому назадъ, имѣли такой огромный успѣхъ во всей Британіи.

И послѣ этого онъ прочиталъ цѣлую диссертацію о финикіянахъ, скиѳахъ, готахъ, Тацитѣ и королѣ Макъ-Нейлѣ; все это, говоря по чистой совѣсти, я слышалъ теперь въ первый разъ. Что касается до англійскаго языка, то онъ говорилъ на немъ не хуже моего, и сверхъ того владѣлъ еще семью языками; а когда я произнесъ ему единственную латинскую цитату, которую заучилъ изъ Гомера, и которая начинается слѣдующими словами:

"As in praesentiperfectum fumat in avi, "

онъ заговорилъ со мной на римскомъ языкѣ; но я сказалъ ему; что у насъ, въ Ирландіи, произношеніе латинскаго языка совсѣмъ другое, и этимъ прекратилъ разговоръ.

Исторія моего добраго друга довольно любопытна. Не лишнимъ считаю разсказать ее, чтобъ показать, изъ какихъ элементовъ состояли паши войска:

"Я, говорилъ онъ: — саксонецъ родомъ. Мой отецъ былъ пасторомъ въ селеніи Пфанкухенъ, гдѣ впервые пробудилась во мнѣ жажда къ пріобрѣтенію познаній. Изучивъ на семнадцатомъ году (теперь мнѣ двадцать-три) языки греческій и латинскій, вмѣстѣ съ французскимъ, англійскимъ, арабскимъ и еврейскимъ, и получивъ, по духовному завѣщанію, сто рейхсталеровъ, сумму, весьма достаточную на университетское образованіе, я отправился въ знаменитый Гёттингенскій университетъ, и тамъ посвятилъ четыре года на изученіе наукъ и богословія. По мѣрѣ средствъ своихъ, я не пренебрегъ и свѣтскимъ образованіемъ; я учился танцовать по грошу за урокъ, учился фехтовать у французскаго авантюриста, и бралъ уроки верховой ѣзды въ гипподромѣ отъ извѣстнаго въ то время вольтижера. Я такого мнѣнія, что мужчина долженъ знать и испытать все, если только позволяютъ обстоятельства и средства; что одна наука или одно познаніе нѣкоторымъ образомъ составляетъ необходимую принадлежность другой; словомъ, что мужчинѣ слѣдуетъ познакомиться со всѣмъ. Во многихъ, впрочемъ, отрасляхъ физическаго образованія я, признаюсь, оказался неспособнымъ. Съ богемскимъ артистомъ, который явился въ нашу академію, я пробовалъ плясать на канатѣ, но попытка эта рѣшительно не удалась, я упалъ и плачевнѣйшимъ образомъ разбилъ себѣ носъ. Пробовалъ я, въ подражаніе одному англичанину студенту, герръ-графу-лорду-фонъ-Мартингэйлю, править четверкой лошадей. Но и въ этомъ испыталъ неудачу: подлѣ самыхъ Берлинскихъ воротъ я опрокинулъ коляску вмѣстѣ съ подругой милорда, фрейлейнъ миссъ Китти Коддлинсъ. До этого приключенія, я училъ молодаго лорда нѣмецкому языку, но за мою неловкость получилъ отставку. Средства не позволяли мнѣ продолжать изученіе этого curriculum (извините за выраженіе), иначе я былъ бы въ состояніи, въ томъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, занять первое мѣсто во всякомъ гипподромѣ и держать въ рукахъ ленты (такъ высокородный лордъ изволилъ называть простыя возжи) какъ нельзя лучше.

"Въ университетѣ я разрѣшилъ задачу объ отъисканіи квадратуры круга, задачу, которая, я увѣренъ, покажется для васъ интересною; и держалъ диспутъ на арабскомъ языкѣ съ профессоромъ Штрумпфомъ; въ этомъ диспутѣ я одержалъ блистательную побѣду. Само собою разумѣется, я изучилъ всѣ языки южной Европы; а для того, кто основательно знаетъ санскритскій языкъ, нарѣчія сѣверныхъ народовъ не представляютъ ни малѣйшей трудности. Еслибъ вы вздумали изучать русскій языкъ, вы бы увидѣли, что это чистая дѣтская игрушка; — я сожалѣлъ, и буду сожалѣть, что не успѣлъ научиться говорить по китайски; для устраненія этой неудачи, я намѣревался оставить Англію и на одномъ изъ остъ-индскихъ кораблей отправиться въ Кантонъ.

"Я не принадлежалъ къ числу людей бережливыхъ, а потому сотня талеровъ, которая благоразумнаго человѣка могла бы поддержать втеченіе нѣсколькихъ десятковъ лѣтъ, едва достаточно была на мой пятилѣтній курсъ. Въ этотъ промежутокъ времени, я полюбилъ (при этомъ кандидатъ слегка вздохнулъ) особу, хотя и весьма не привлекательной наружности, и, къ тому же, сорока лѣтъ отъ роду, но вполнѣ сочувствующую моему положенію. Мѣсяцъ тому назадъ, мой великодушный другъ и покровитель, мой университетскій наставникъ, докторъ Назеибруммъ, извѣстивъ меня о смерти римпельницкаго пастора, спросилъ, не намѣренъ ли я записаться въ число кандидатовъ и прочитать пробную проповѣдь? — Пріобрѣтеніе этого мѣста благопріятствовало моему союзу съ Амаліей, а потому я съ радостію принялъ предложеніе и приготовилъ проповѣдь,

"Не хотите ли, я прочитаю ее вамъ…. Нѣтъ? — и хорошо, На походѣ я прочитаю вамъ нѣкоторые отрывки, а теперь будемъ продолжать очеркъ моей біографіи, который весьма близокъ къ концу, или, вѣрнѣе сказать, близокъ къ настоящему періоду времени. Я прочиталъ въ Румпельвицѣ проповѣдь въ присутствіи барона, его благороднаго семейства и офицеровъ, гостившихъ въ его замкѣ. Въ числѣ другихъ конкуррентовъ на это мѣсто, былъ докторъ богословія, мистеръ Мозеръ. Несмотря на его обширную ученость и на высокія мысли въ проповѣди, которую онъ говорилъ въ тотъ же день вечеромъ, его проповѣдь не произвела такого впечатлѣнія, какъ моя, и румпельвицкіе жители не были отъ нея въ такомъ восторгѣ, какъ отъ моей. Послѣ этой проповѣди всѣ кандидаты отправились изъ церкви ужинать въ трактиръ «Синяго Оленя».

"Во время ужина вошелъ лакей и доложилъ, что какой-то человѣкъ желаетъ поговорить съ «самымъ высокимъ» изъ высокопочтенныхъ кандидатовъ. Это приглашеніе относилось прямо ко мнѣ, потому что я головой и плечами былъ выше всѣхъ другихъ джентльменовъ. Я вышелъ къ человѣку, желавшему говорить со мной, и безъ всякаго затрудненія узналъ въ немъ особу іудейскаго исповѣданія.

" — Сэръ, сказалъ еврей: — пріятель мой былъ сегодня у васъ въ церкви, и разсказалъ мнѣ содержаніе вашей удивительной, превосходной проповѣди. Она произвела на меня глубокое, весьма глубокое впечатлѣніе. Въ двухъ только пунктахъ я нѣсколько сомнѣваюсь, и если вы удостоите меня объясненіемъ ихъ, то, мнѣ кажется…. мнѣ кажется, ваше краснорѣчіе будетъ виною обращенія Соломона Гирша въ христіанскую вѣру.

" — Какіе же эти два пункта, мой добрый другъ? спросилъ я, и, прочитавъ ему перечень двадцати-четырехъ частей, на которыя раздѣлялась проповѣдь, спросилъ, въ которой изъ нихъ онъ сомнѣвается?

" — При началѣ нашей бесѣды мы ходили взадъ и впередъ передъ гостинницей; но такъ какъ окна ея были открыты, то товарищи мои, уже слышавшіе мое поученіе утромъ, съ нѣкоторой досадой попросили меня не возобновлять этого предмета и не нарушать ихъ веселья. Исполняя просьбу, я удалился съ моимъ ученикомъ, и, по требованію его, началъ проповѣдь сначала. Я имѣю такую превосходную память, что, прочитавъ три раза какую нибудь книгу, могу повторить все, что въ ней написано изъ слова въ слово.

"И такъ, въ тихую ночь и при лунномъ освѣщеніи, я прочиталъ проповѣдь, которую говорилъ при ослѣпительномъ блескѣ полуденнаго солнца. Мой израильтянинъ отъ времени до времени прерывалъ меня восклицаніями, выражавшими удивленіе, согласіе, восхищеніе и возрастающее убѣжденіе. «Чудесно! превосходно! — wunderschön!» — восклицалъ онъ при каждомъ краснорѣчивомъ періодѣ; словомъ, онъ истощалъ всѣ похвалы, какія существуютъ на нашемъ языкѣ, — а, скажите, кому не лестны похвалы? — Мнѣ кажется, мы прошли мили двѣ, когда я приступилъ къ третьей части проповѣди, и когда мой спутникъ попросилъ меня войти въ домъ, къ которому мы подошли, и выпить бутылку пива, отъ котораго я никогда не отказывался.

«Этотъ домъ, сэръ, была та самая гостинница, въ которой, если я не ошибаюсь, вы сами попали въ западню. Лишь только я вошелъ въ комнату, какъ три вербовщика бросились на меня, сказали, что я дезертиръ и ихъ плѣнникъ, и потребовали отъ меня деньги и бумаги. Само собою разумѣется, я торжественно протестовалъ противъ этого насилія, называлъ себя особой духовной, и въ доказательство представилъ рукопись моей проповѣди и рекомендательное письмо проректора Назенбрумма; денегъ при мнѣ было всего три гроша и четыре пфеннига. Я пробылъ въ фурѣ уже двадцать часовъ, когда вы въѣхали во дворъ. Французскій офицеръ, который лежитъ напротивъ васъ, — тотъ самый, который закричалъ еще, когда вы наступили ему на ногу, — былъ посаженъ въ фуру за нѣсколько часовъ до вашего прибытія. Его взяли въ полномъ мундирѣ и при орденахъ; онъ былъ одинъ (я полагаю, что любовная интрига съ нѣкоторой гессенской лэди заставила его явиться въ здѣшнія владѣнія безъ провожатыхъ), а такъ какъ лица, въ руки которыхъ онъ попалъ, имѣли въ виду получить гораздо больше выгоды представивъ его не какъ плѣнника, а какъ новобранца, то ему предстоитъ раздѣлить съ нами одинаковую участь. Впрочемъ, не онъ первый, не онъ послѣдній: множество десятковъ подобныхъ ему лицъ испытали уже на себѣ такое низкое насиліе. Въ нашей партіи находятся: одинъ изъ поваровъ мосьё де-Субиза, три актера изъ труппы при французскомъ лагерѣ, нѣсколько дезертировъ изъ англійскихъ войскъ (людей завлеченныхъ увѣреніемъ, что розги и палки въ прусской службѣ не въ употребленіи) и три голландца.»

— И вы, сказалъ я: — вы, имѣвшій въ виду получить такое выгодное мѣсто, — неужели вы, при вашей учености, можете безъ негодованія смотрѣть на такое оскорбленіе?

— Я саксонецъ, сказалъ кандидатъ: — негодованіе не въ моемъ характерѣ. Наше правительство вотъ уже пять лѣтъ какъ находится подъ стопами Фридриха, — слѣдовательно, искать защиты у него, было бы тоже самое, что просить митости у великаго Могола. Впрочемъ, по правдѣ вамъ сказать, я нисколько не сѣтую на мою судьбу. Втеченіе многихъ лѣтъ я жилъ почти милостыней, а потому солдатскіе раціоны будутъ для меня роскошью. Лишніе удары палками для меня ничего не значатъ, — это зло временное, преходящее, слѣдственно, оно выносимо. Если угодно будетъ Богу, я не убью ни одного человѣка въ сраженіи, а между тѣмъ, мнѣ бы хотѣлось испытать на самомъ себѣ дѣйствіе военной страсти, производившей такое огромное вліяніе на человѣческій родъ. Я хотѣлъ жениться на Амаліи потому собственно, что человѣкъ до тѣхъ поръ не можетъ называться вполнѣ человѣкомъ, пока не будетъ отцомъ семейства, а быть отцомъ семейства составляетъ условіе его жизни и цѣль его воспитанія. Амалія должна подождать: будучи ключницей фрау протекторши Назенбруммъ, супруги моего благороднаго патрона, она ни въ чемъ не нуждается. Я имѣю при себѣ одну или двѣ книги, которыхъ никто, вѣроятно, не отниметъ отъ меня, и самая лучшая изъ этихъ книгъ та, которая хранится въ моемъ сердцѣ. Если Небу угодно прекратить мое существованіе здѣсь, въ этомъ лазаретѣ, если мнѣ не суждено продолжать моихъ занятій, то о чемъ же сожалѣть мнѣ? Я молю Бога не уклонить меня съ пути истины; я не обижалъ ближняго и не сдѣлалъ смертнаго грѣха. А еслибъ и сдѣлалъ его, то знаю, гдѣ искать прощенія; и если умру, какъ я уже сказалъ, не удовлетворивъ жажды познанія, не изучивъ всего, что я желалъ бы изучить, то развѣ тогда я не буду находиться въ положеніи человѣка, имѣющаго возможность изучить все, сдѣлаться всевѣдущимъ, — а чего же больше можетъ желать и просить смертный?

— Простите меня за столь частое повтореніе я въ моемъ разговорѣ, сказалъ кандидатъ: — но замѣтьте, что когда человѣкъ говоритъ о самомъ себѣ, то это слово становится необходимымъ для кратчайшаго и простѣйшаго способа объясненія.

Хотя я и ненавижу эгоизмъ, но въ этомъ отношеніи, мнѣ кажется, пріятель мой былъ правъ. Хотя онъ и выдавалъ себя за человѣка малодушнаго, у котораго все честолюбіе заключалось въ томъ, чтобъ знать содержаніе нѣсколькихъ заплѣсневѣлыхъ книгъ, но все же, мнѣ казалось, что въ немъ было много хорошаго, особенно рѣшимость, съ которою онъ переносилъ свои несчастія. Намъ не рѣдко случается встрѣчать людей съ твердой волей и сильнымъ умомъ, которые приходятъ въ отчаяніе отъ дурнаго обѣда, или падаютъ духомъ, увидѣвъ прорѣху на локтѣ своего кафтана. Мое правило таково: переносить все; довольствоваться водой, если нѣтъ бургонскаго, и, за неимѣніемъ бархата, одѣваться во фризъ. Но, само собою разумѣется, бургонское и бархатъ — вещи превосходныя, и глупо было бы не воспользоваться ими, если представляется къ тому возможность.

Проповѣди, которую мой другъ богословъ обѣщался разсказать на походѣ, мнѣ, однакожъ, не удалось услышать. Послѣ выхода изъ лазарета, его отправили въ полкъ, квартировавшій въ самой отдаленнѣйшей странѣ отъ его отечества, и именно, въ Помераніи, между тѣмъ какъ я поступилъ въ полкъ Бюлова, главная квартира котораго находилась въ Берлинѣ. Прусскіе полки не то что наши, — они рѣдко перемѣняютъ мѣста своихъ стоянокъ: это дѣлается для предупрежденія побѣговъ, которые повторяются такъ часто, что сдѣлалось необходимостью знать личность каждаго солдата; такъ что, въ мирное время, многіе изъ солдатъ проводили всю свою жизнь и умирали въ одномъ и томъ же городѣ. Это обстоятельство, однакожь, вовсе не представляетъ солдатскую жизнь въ выгодномъ свѣтѣ. Я съ тою цѣлію описываю почти всѣ подробности лишеній и страданій, которыя мы, рядовые, переносили, чтобъ на будущее время молодаго джентльмена, подобнаго мнѣ, не прельстила военная каррьера, и особенно каррьера рядоваго.

Немедленно послѣ нашего выздоровленія, насъ освободили отъ присмотра и попеченія монахинь и перевели въ городскую тюрьму въ Фульдѣ, гдѣ насъ держали какъ невольниковъ и преступниковъ. У тюремнаго входа и входа въ нашу спальню, гдѣ заключалось до сотни человѣкъ, стояли орудія и при нихъ артиллеристы съ зажженными фитилями. Предосторожность эта продолжалась до тѣхъ поръ, пока не разослали насъ по разнымъ мѣстамъ. Изъ обхожденія съ нами сейчасъ же стало видно, кто изъ насъ были старые солдаты, и кто новобранцы. Пока мы находились въ заточеніи, первымъ допускалось свободы немного больше, чѣмъ намъ; за нами присматривали гораздо строже, чѣмъ за упавшими духомъ простофилями, завлеченными въ службу съ помощію обмана или лести. Для описанія лицъ, собравшихся въ нашемъ лазаретѣ, нужна кисть даровитаго художника. Тутъ были люди всѣхъ націй и званій. Англичане ругались и дрались; французы играли въ карты, плясали, фехтовали; унылые нѣмцы курили трубки и пили пиво, если имѣли возможность достать его за деньги. Тѣ, которые могли рисковать чѣмъ нибудь, играли на деньги; — въ этой игрѣ я былъ довольно счастливъ, потому что, не имѣя пенни за душой, когда поступилъ въ депо (негодяи вербовщики отняли у меня все до послѣдняго фартинга), я съ перваго раза выигралъ талеръ у одного француза, который и не подумалъ спросить меня, имѣю ли я деньги на проигрышъ. Вотъ какъ выгодно имѣть наружность джентльмена; — это обстоятельство выводило меня множество разъ изъ затруднительнаго положенія: я пользовался довѣріемъ и въ то время, когда счастье въ игрѣ совершенно меня покидало и когда въ карманахъ у меня становилось совершенно пусто.

Въ числѣ французовъ былъ видный и красивый мужчина, настоящее имя котораго мы никогда не знали, по дальнѣйшая исторія котораго произвела глубокое впечатлѣніе, когда сдѣлалась извѣстною въ прусской арміи. Если красота и храбрость служатъ доказательствомъ благороднаго происхожденія (хотя мнѣ часто случалось видѣть безобразнѣйшихъ людей и величайшихъ трусовъ въ средѣ дворянства), то этотъ французъ долженъ былъ принадлежать къ одной изъ лучшихъ аристократическихъ фамилій Франціи, — такъ грандіозны и благородны были его манеры, такъ величественна его наружность. Ростъ онъ имѣлъ не выше моего; былъ бѣлокуръ, тогда какъ я имѣлъ темные волосы; въ плечахъ я былъ нѣсколько шире его. По умѣнью владѣть рапирой, это былъ единственный человѣкъ, съ которымъ я когда либо встрѣчался; что же касается до сабли, я бы могъ изрубить его на мелкіе куски; кромѣ того, я дѣлалъ скачки отважнѣе и дальше его, и могъ носить количество тяжести больше, чѣмъ онъ. Впрочемъ, это уже чистый эгоизмъ. Француза этого, съ которымъ я сошелся очень близко, потому что во всемъ депо мы только двое и были, какъ говорится, порядочные люди, и ни тотъ ни другой изъ насъ не питалъ въ душѣ своей чувства низкой ревности, — француза этого, говорю я, мы назвали, за недостаткомъ настоящаго имени, Блондиномъ, сообразно съ цвѣтомъ его лица и волосъ. Онъ не былъ дезертиръ, но пріѣхалъ изъ областей Нижняго Рейна, гдѣ, какъ мнѣ кажется, счастіе въ игрѣ измѣнило ему, и средства къ жизни сдѣлались крайне стѣсненными. Я подозрѣваю, что его ожидала Бастилія, еслибъ онъ вздумалъ воротиться въ отечество.

Онъ страстно любилъ азартныя игры и горячительные напитки; такимъ образомъ мы во многомъ сочувствовали другъ другу, когда кто нибудь выводилъ насъ изъ себя, мы становились ужасны. Я, съ своей стороны, могу хладнокровно переносить неудачи въ игрѣ и слѣдствія попоекъ, — и въ этомъ отношеніи имѣлъ предъ нимъ значительное преимущество. Хладнокровіе мое давало мнѣ возможность выигрывать у него деньги, которыя служили къ облегченію моего положенія. За стѣнами тюрьмы онъ имѣлъ жену, которая, я увѣренъ, была виновницей его несчастій и разлуки съ семействомъ. Раза два-три въ недѣлю она приходила видѣться съ нимъ, и никогда съ пустыми руками. Это было маленькое, смуглое, черноглазое созданіе, взоры котораго производили сильное впечатлѣніе на всѣхъ, съ кѣмъ встрѣчались.

Француза нашего отправили въ полкъ, квартировавшій въ Нейссѣ, въ Силезіи, въ весьма недальнемъ разстояніи отъ австрійской границы. Предпріимчивый духъ и желаніе повелѣвать никогда его не покидали; — онъ считался главою тайной республики въ полку. Онъ, какъ я уже сказалъ, былъ славный солдатъ, но надменный, развратный человѣкъ и въ добавокъ пьяница. Человѣкъ подобныхъ качествъ, если только не съумѣетъ понравиться своимъ начальникамъ (какъ это умѣлъ сдѣлать я), безъ всякаго сомнѣнія, вооружитъ ихъ противъ себя. Капитанъ Блондина былъ его смертельнымъ врагомъ: онъ наказывалъ его часто и жестоко.

Жена Блондина и другія полковыя женщины (это было послѣ заключенія мира) занимались на австрійской границѣ контрабандой, но не въ обширныхъ размѣрахъ. На эту торговлю съ той и другой стороны смотрѣли сквозь пальцы. Но дѣло въ томъ, что мистриссъ Блондинъ, исполняя волю супруга, обязана была, послѣ каждаго изъ своихъ предпріятій, доставить мужу извѣстное количество пороху и пуль, — припасы, недоступные для прусскаго солдата, а на этотъ разъ составлявшіе для Блондина предметъ особенной необходимости и тайны. Необходимость эта обнаружилась, и даже очень скоро.

Блондинъ составилъ обширный и необыкновенный заговоръ. Намъ неизвѣстно какъ далеко распространялся онъ и сколько сотъ тысячъ человѣкъ принимали въ немъ участіе; но между нами, рядовыми, на счетъ этого заговора носились странныя исторіи; молва о немъ перелетала отъ одного гарнизона къ другому; о немъ говорила цѣлая армія, наперекоръ всѣмъ усиліямъ правительства подавить его. Но легко ли было это сдѣлать! Я самъ былъ участникомъ заговора, я видѣлъ ирландское возмущеніе и знаю, что такое масонское общество бѣднаго класса людей.

Блондинъ поставилъ себя въ главѣ заговора. Тутъ не было ни бумагъ, ни переписки. Никто изъ заговорщиковъ не имѣлъ никакихъ совѣщаній другъ съ другомъ; они знали одного только француза, онъ одинъ отдавалъ всѣмъ приказанія. По его распоряженію, въ двѣнадцать часовъ извѣстнаго дня, назначено было возстаніе всего гарнизона; — отдѣльные отряды должны были завладѣть гауптвахтами, перерѣзать часовыхъ и…. кто знаетъ, какія были бы послѣдствія? Нѣкоторые изъ нашихъ говорили, что заговоръ распространенъ былъ по всей Силезіи, и что Блондинъ долженъ сдѣлаться австрійскимъ генераломъ.

Около двѣнадцати часовъ, противъ гауптвахты при Богемскихъ воротахъ, собралось человѣкъ до тридцати солдатъ въ полуформѣ. Французъ подошелъ къ часовому и началъ оттачивать на камнѣ остріе топора. Съ первымъ ударомъ колокола, онъ вскочилъ на ноги, однимъ ударомъ разбилъ часовому голову; въ тотъ же моментъ тридцать человѣкъ бросились въ гауптвахту, овладѣли оружіемъ и смѣло пошли въ ворота. Стоявшій у воротъ часовой хотѣлъ было опустить шлагбаумъ, но французъ подбѣжалъ къ нему и другимъ размахомъ топора отрубилъ правую руку, державшую цѣпь шлагбаума. Увидѣвъ толпу вооруженныхъ людей, внѣшній караулъ вытянулся въ цѣпь черезъ дорогу; но отрядъ француза, сдѣлавъ залпъ, бросился въ штыки, и караулъ разсѣялся. Граница находилась всего въ одной мили отъ Нейсса; а потому мятежники двинулись туда форсированнымъ маршемъ.

Между тѣмъ городъ встревожился; его спасло отъ гибели только то обстоятельство, что часы, по которымъ французъ приступилъ къ своимъ дѣйствіямъ, были пятнадцатью минутами впереди всѣхъ другихъ часовъ въ городѣ. Ударили сборъ, войска должны были встать подъ ружье, и такимъ образомъ люди, которымъ предстояло напасть на гауптвахты, принуждены были встать на свои мѣста, и планъ ихъ разрушился. Несмотря на эту мѣру, открытіе заговорщиковъ оказалось невозможнымъ, потому что никто не хотѣлъ измѣнить своимъ товарищамъ, равно какъ никто не хотѣлъ выдать себя за преступника.

Въ погоню за французомъ и тридцатью бѣглецами, находившимися въ это время далеко на пути къ Богемской границѣ, послали отрядъ кавалеріи. Когда отрядъ нагналъ ихъ, они повернулись, сдѣлали залпъ, ударили въ штыки, и кавалерія была опрокинута. Пограничные австрійцы смотрѣли на эту стычку съ напряженнымъ вниманіемъ. Женщины, слѣдившія за неустрашимыми бѣглецами, доставили имъ еще пороха и пуль, и нѣсколько разъ повторяемое нападеніе драгунъ было съ успѣхомъ отражаемо. Но въ этихъ отчаянныхъ и безполезныхъ стычкахъ пропало много времени, такъ что на помощь кавалеріи подоспѣлъ батальонъ пѣхоты, окружилъ горсть храбрецовъ, и участь несчастныхъ была рѣшена. Они дрались съ бѣшенствомъ, возбуждаемымъ отчаяніемъ; — ни одинъ изъ нихъ не просилъ пощады. Съ истощеніемъ зарядовъ, они вступили въ рукопашный бой, и были перестрѣлены и переколоты на мѣстѣ. Французъ былъ послѣднимъ изъ раненыхъ. Получивъ пулю въ ногу, онъ упалъ и въ этомъ положеніи былъ обезоруженъ; но прежде чѣмъ сдаться, онъ убилъ офицера, который первый бросился овладѣть имъ.

Его и весьма немногихъ изъ его товарищей, оставшихся въ живыхъ, привезли обратно въ Нейссъ, и, какъ зачинщика, его немедленно представили въ военный судъ. При допросѣ онъ рѣшительно отказался объявить свое настоящее имя и происхожденіе.

— Къ чему вамъ знать, кто я? сказалъ онъ: — я теперь въ вашихъ рукахъ и вы можете разстрѣлять меня. Имя мое, какъ бы оно ни было славно, не спасетъ меня.

Точно также отказался онъ отъ признаній относительно заговора.

— Этому дѣлу одинъ я виновникъ, говорилъ онъ: — всѣ участники въ немъ знали одного меня, и никого изъ своихъ товарищей. Тайна принадлежитъ мнѣ одному, и она умретъ вмѣстѣ со мной. — Когда офицеры спросили его, какая причина побудила его рѣшиться на такое страшное преступленіе? — Ваше адское звѣрство и тиранство, отвѣчалъ онъ. Вы настоящіе звѣри, кровопійцы; и если васъ до сихъ поръ не перерѣзали, то вы жизнью обязаны единственно трусости вашихъ подчиненныхъ

При этихъ словахъ его, капитанъ разразился бранью противъ раненаго человѣка, и, кинувшись на него, далъ ему пощечину. Но Блондинъ, несмотря на то, что былъ раненъ, съ быстротою мысли выхватилъ штыкъ у одного изъ солдатъ, поддерживавшихъ его, и вонзилъ его въ грудь офицера.

— Негодяй и чудовище! вскричалъ онъ: — отправленіе тебя на тотъ свѣтъ я считаю предсмертнымъ своимъ утѣшеніемъ.

Его въ тотъ же день разстрѣляли. Онъ хотѣлъ писать къ королю, съ такимъ, однакожъ, условіемъ, еслибъ кто нибудь изъ офицеровъ согласился передать письмо нераспечатаннымъ въ руки почтмейстера; но всѣ отказались отъ этого, вѣроятно, изъ опасенія, что въ немъ будутъ заключаться весьма невыгодныя для нихъ объясненія. Говорятъ, что Фридрихъ, на первомъ парадѣ, обошелся съ ними весьма сурово, и сдѣлалъ строгій выговоръ за то, что они отказали французу въ его послѣднемъ желаніи. Какъ бы-то ни было, Фридрихъ, для личныхъ своихъ выгодъ, счелъ за лучшее замять это дѣло, и оно, какъ я уже сказалъ, было замято, но такъ, что сотни тысячъ солдатъ знали о немъ, и многіе изъ насъ пили въ память француза, погибшаго за правое дѣло. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что многіе изъ читателей возстанутъ противъ этого, назовутъ меня вольнодумцемъ и скажутъ, что я одобряю неповиновеніе властямъ и защищаю убійство. Въ оправданіе свое скажу, что еслибъ эти люди служили рядовыми въ прусской арміи съ 1760 по 1765 годъ, они бы вполнѣ согласились съ моими доводами. Блондинъ, домогаясь свободы, уничтожилъ только двухъ часовыхъ; а, позвольте васъ спросить, сколько сотъ тысячъ своихъ и австрійскихъ подданныхъ уничтожилъ Фридрихъ изъ одного только желанія овладѣть Силезіей?

Я могъ бы разсказать множество исторій о нашей арміи, но какъ отъ рядоваго солдата нельзя ожидать, чтобъ его разсказы имѣли особенный интересъ, поэтому, считаю за лучшее не распространяться въ моихъ описаніяхъ и осужденіяхъ. Но представьте мое изумленіе, когда въ нашемъ депо я услышалъ знакомый голосъ, кортавое произношеніе и, съ тѣмъ вмѣстѣ, увидѣлъ сухопараго молодаго джентльмена, котораго привели два солдата, и которому одинъ изъ нихъ нанесъ нѣсколько ударовъ по спинѣ, — представьте мое изумленіе, когда этотъ джентльменъ, въ порывѣ неистоваго гнѣва, прокричалъ по англійски:

— Ахъ! и ты здѣсь, бездѣльникъ! Подожди же, я расквитаюсь. Я напишу англійскому посланнику, — это такъ вѣрно, какъ вѣрно и то, что мое имя Фэйкенамъ изъ Фэйкенама.

Я разразился громкимъ смѣхомъ. Я увидѣлъ предъ собой стараго знакомаго въ моемъ капральскомъ мундирѣ. Лизхенъ поклялась, что Фэйкенамъ былъ простой рядовой, и бѣдный молодой человѣкъ подчинился одной съ нами участи. Но я не злопамятенъ; возбудивъ задушевный смѣхъ во всемъ нашемъ обществѣ разсказомъ о моей продѣлкѣ съ этимъ бѣднякомъ, я подалъ совѣтъ, доставившій ему свободу.

— Отправьтесь къ нашему инспектору, сказалъ я: — и помните, что лишь только попадете вы въ Пруссію, вы никогда изъ нея не уйдете. Сію же минуту отправляйтесь къ начальнику; обѣщайте ему сто…. пятьсотъ гиней, только бы онъ освободилъ васъ; скажите, что всѣ ваши документы и портфель въ рукахъ вербовщиковъ (и это была истина), докажите ему, что вы имѣете средства заплатить обѣщанныя деньги, и я увѣренъ, что освобожденіе ваше несомнѣнно.

Онъ послушалъ моего совѣта; и когда мы приготовились выступить въ походъ, мистеръ Фэйкенамъ нашелъ средство поступить въ госпиталь и тамъ устроить свое освобожденіе. Но и тутъ чуть-чуть онъ не испортилъ все дѣло своимъ скряжничествомъ; дай впослѣдствіи никогда не оказывалъ признательности мнѣ, его благодѣтелю.

Я не намѣренъ описывать Семилѣтнюю войну въ романтичномъ видѣ. Къ концу ея, прусская армія, прославившаяся дисциплиною и храбростью, командовалась, правда, офицерами и уетеръ-офицерами изъ природныхъ пруссаковъ, но была составлена по большей части изъ людей наемныхъ или краденыхъ почти изъ всѣхъ европейскихъ націй. Побѣги были безпрестанны и многочисленны. Въ одномъ полку Бюлова, въ которомъ я служилъ, передъ войной считалось не меньше шести-сотъ французовъ, и когда они выступили изъ Берлина въ походъ, одинъ изъ солдатъ имѣлъ старую скрипку, на которой наигрывалъ французскую пѣсню, между тѣмъ какъ его товарищи не шли за нимъ, а скорѣе плясали, напѣвая: «Nous allons en France». Два года спустя, когда они возвращались въ Берлинъ, изъ шести-сотъ человѣкъ осталось только шесть, остальные разбѣжались или были убиты въ сраженіяхъ. Жизнь, которую велъ рядовой, покажется ужасною для всѣхъ, кромѣ людей желѣзнаго терпѣнія и непоколебимости. На каждыхъ трехъ рядовыхъ былъ одинъ капралъ, который шелъ позади ихъ и безпощадно дѣйствовалъ своею палкою; говорили, что вовремя сраженія, передняя шеренга состояла изъ солдатъ, а вторая изъ капраловъ и сержантовъ, которые гнали впередъ первую. Подъ вліяніемъ этихъ непрерывныхъ понужденій и истязаній, многіе предавались самому ужасному отчаянію, и въ весьма многихъ полкахъ совершались страшныя преступленія, которыя на нѣкоторое время служили для правительства источникомъ величайшаго безпокойства. Это варварство породило странное, чудовищное обыкновеніе убивать младенцевъ. Солдаты говорили, что ихъ жизнь не выносима, и чтобъ покончить съ ней, и навсегда избавиться отъ мучительнаго положенія, въ которомъ находились, они придумали планъ убивать дѣтей невинныхъ и слѣдовательно близкихъ къ Небу, и потомъ отдаваться въ руки правосудія. Самъ Фридрихъ, герой, мудрецъ и философъ, — король, который безпрестанно твердилъ о великодушіи, и съ отвращеніемъ слышалъ о жестокихъ наказаніяхъ, ужаснулся при этомъ неслыханномъ протестѣ со стороны завербованныхъ злодѣевъ противъ его чудовищнаго тиранства, и, какъ единственное средство къ поправленію такого зла, строго воспретилъ допускать священниковъ къ преступникамъ подобнаго рода, и отказывать имъ во всякомъ религіозномъ утѣшеніи.

Наказанія были безпрерывны. Каждый офицеръ имѣлъ полное право наказывать солдатъ, — и въ мирное время жесточе, чѣмъ въ военное. Съ наступленіемъ мира, Фридрихъ удалилъ отъ службы всѣхъ офицеровъ неблагороднаго происхожденія, какъ бы ни были они полезны для службы. Онъ вызывалъ какого нибудь капитана и передъ цѣлымъ фронтомъ говорилъ: — въ отставку его! онъ неблагородный! Мы страшились его, смирялись и повиновались, какъ обитатели звѣринца передъ своимъ хозяиномъ. Я видѣлъ, какъ отъ палочныхъ ударовъ плакали храбрѣйшіе солдаты; видѣлъ молоденькаго прапорщика, который, вызвавъ гренадера лѣтъ пятидесяти, бывавшаго въ сотнѣ сраженіяхъ, наносилъ удары своей тростью по рукамъ и спинѣ несчастнаго, и подъ этими ударами гренадеръ, готовый въ сраженіи броситься на жерла непріятельскихъ орудій, ревѣлъ какъ ребенокъ. Въ день битвы, такой человѣкъ готовъ былъ на все. Надѣнь онъ тогда мундиръ хоть на выворотъ, никто не тронетъ его; — но чтобъ заставить этого звѣря драться, они снова палками вбивали въ него субординацію. Мы всѣ находились подъ вліяніемъ какой-то чарующей силы — и никто не осмѣливался освободить себя отъ этого вліянія. Французскій офицеръ, котораго завербовали въ одно время со мною, находился въ одной со мной ротѣ; его, какъ собаку, били палками. Двадцать лѣтъ спустя я встрѣтилъ его въ Версалѣ, и когда заговорилъ съ нимъ о старинѣ, онъ поблѣднѣлъ и задрожалъ, какъ въ лихорадкѣ.

— Ради Бога, сказалъ онъ: — не напоминайте мнѣ объ этомъ времени; — я считаю это за страшный сонъ, просыпаясь отъ котораго, дрожу и плачу даже теперь.

Что касается до меня, то послѣ непродолжительнаго времени, — втеченіе котораго, надобно сознаться, я, какъ и мои товарищи, попробовалъ палки — и послѣ того какъ мнѣ представились случаи показать себя ловкимъ и храбрымъ солдатомъ, я прибѣгнулъ къ тѣмъ самымъ средствамъ, которые употребилъ въ англійской арміи, чтобъ разъ и навсегда отстранить отъ себя личное униженіе. Я носилъ въ рукавѣ пулю на снуркѣ, которую не старался скрывать, и говорилъ, что влѣплю ее въ того солдата или офицера, который вздумаетъ наказать меня. Въ моемъ характерѣ было что-то особенное, заставлявшее старшихъ моихъ вѣрить мнѣ; эта самая пуля помогла мнѣ убить австрійскаго полковника, но я, нисколько не задумываясь, пустилъ бы ее и въ прусскаго. Потому что какое мнѣ было дѣло до ихъ кровопролитной вражды? — «Никто не можетъ придраться къ моей службѣ, и слѣдовательно, никто не наложитъ на меня своей руки.» Я держался этого правила во все время моего пребыванія въ службѣ.

Я не намѣренъ описывать исторію битвъ въ прусской, а тѣмъ менѣе въ англійской службѣ. Я исполнялъ въ нихъ свой долгъ, подобно всѣмъ другимъ; иногда усы мои достигли значительной длины, а это случилось когда мнѣ исполнилось двадцать лѣтъ отъ роду, во всей прусской арміи, скажу безъ хвастовства, не было такого храбраго, ловкаго, умнаго, красиваго, и, надобно признаться, такого разгульнаго солдата, какимъ былъ я. Я выдѣлалъ изъ себя боеваго звѣря, если можно такъ выразиться; — въ день битвы я приходилъ въ какое-то бѣшенство и чувствовалъ себя счастливѣйшимъ существомъ въ мірѣ; — внѣ поля сраженія я предавался всѣмъ удовольствіямъ, какія только могъ пріобрѣсть, и, разумѣется, не былъ особенно разборчивъ ни относительно свойства этихъ удовольствій, ни относительно способа пріобрѣтенія ихъ. Впрочемъ, надобно правду сказать, общество нашихъ солдатъ было въ тысячу разъ скромнѣе и деликатнѣе неуклюжихъ, неповоротливыхъ олуховъ въ англійской службѣ, и наша служба, вообще говоря, была до такой степени стѣснена строгими уставами, что мы совсѣмъ почти не имѣли времени на какія нибудь противозаконныя шалости. По смуглому и загорѣлому лицу моему, товарищи назвали меня «чернымъ англичаниномъ» Schwartzer Engländer, или англійскимъ чортомъ. Серьёзное или требующее особенной отваги и ловкости предпріятіе всегда возлагалось на меня. Я часто получалъ денежныя награды, но слѣдующаго чина мнѣ не давали. Въ тотъ день, когда я убилъ австрійскаго полковника (громаднѣйшаго уланскаго офицера, съ которымъ я сошелся одинъ на одинъ и, притомъ, не на конѣ), генералъ Бюловъ, командиръ моего полка, подарилъ мнѣ передъ фронтомъ два фридрихсдора, и сказалъ:

— Теперь я тебя награждаю, но кажется, что рано или поздно, а мнѣ придется тебя повѣсить.

Въ тотъ же вечеръ я промоталъ съ моими товарищами, какъ эти деньги, такъ и деньги, которыя перешли ко мнѣ изъ кармана убитаго полковника; — впрочемъ, во все продолженіе войны, я никогда не оставался безъ талера въ кошелькѣ.

ГЛАВА VII.
БАРРИ ВЕДЕТЪ ГАРНИЗОННУЮ ЖИЗНЬ, И НАХОДИТЪ МНОГИХЪ ДРУЗЕЙ.

Послѣ войны нашъ полкъ стоялъ гарнизономъ въ Берлинѣ, городѣ, можетъ статься, наименѣе скучномъ изъ всѣхъ прусскихъ городовъ; — однакожъ и онъ не могъ похвалиться особенной веселостью. Служба наша, постоянно тяжелая, предоставляла намъ втеченіе дня нѣсколько часовъ свободныхъ, въ которые мы могли бы предаваться удовольствіямъ, еслибъ имѣли на это средства. Многіе изъ нашей роты ходили на вольную работу, но я, какъ неспособный къ ней, и какъ джентльменъ, которому честь воспрещала занятія подобнаго рода, смотрѣлъ на этотъ способъ пріобрѣтенія денегъ съ отвращеніемъ. Нашего жалованья едва достаточно было, чтобъ сохранить насъ отъ голодной смерти; а такъ какъ я всегда любилъ удовольствія, и какъ положеніе, въ которомъ мы находились теперь, не позволяло намъ прибѣгать къ контрибуціямъ, столь удобнымъ, выгоднымъ и позволительнымъ въ военное время, то я принужденъ былъ обратиться къ единственному средству, которое давало возможность покрывать мои расходы, и, именно, сдѣлаться безсмѣннымъ ординарцемъ, или довѣреннымъ военнымъ джентльменомъ моего капитана. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ я презиралъ эту обязанность, когда въ англійской службѣ ее хотѣли насильно навязать на меня; — но въ чужой землѣ совсѣмъ другое дѣло; да къ тому же, по правдѣ сказать, послѣ пятилѣтней службы солдатомъ, гордость каждаго человѣка подчинится, по необходимости, множеству непріятностей, которыя показались бы ему невыносимыми въ независимомъ состояніи.

Капитанъ былъ молодой человѣкъ; онъ отличился во время войны, и иначе ни подъ какимъ видомъ не получилъ бы капитанскаго чина такъ рано. Кромѣ того, онъ былъ племянникъ и единственный наслѣдникъ министра полиціи, мсьё де-Поцдорфа; — родство это безъ всякаго сомнѣнія много способствовало ускоренію производства молодаго джентльмена. На плацъ-парадѣ и въ казармахъ, капитанъ Поцдорфъ былъ весьма строгъ, но дома легко поддавался хитрости и лести. Съ самого начала я обратилъ на себя вниманіе косичкой, которую никто не умѣлъ завязывать и убирать такъ мастерски, какъ я; а впослѣдствіи я пріобрѣлъ его расположеніе и довѣріе тысячами небольшихъ услугъ и угожденій, которыя я, будучи самъ джентльменомъ, умѣлъ пустить въ дѣло. Онъ любилъ удовольствія и предавался имъ вольнѣе, чѣмъ большая часть военныхъ при суровомъ Дворѣ короля: онъ щедро и безпечно распоряжался своимъ кошелькомъ; любилъ хорошій рейнвейнъ. Во всѣхъ его качествахъ и наклонностяхъ я искренно ему сочувствовалъ, и, разумѣется, извлекалъ изъ нихъ пользу. Въ полку его не любили: всѣ полагали, что, по близкому родству съ министромъ полиціи, онъ сообщалъ ему полковыя новости.

Я скоро вошелъ въ милость моего начальника, и зналъ почти всѣ его дѣла. Чрезъ то я былъ избавленъ отъ многихъ ученій и парадовъ, которые, въ противномъ случаѣ, выпали бы на мою долю; имѣлъ значительные посторонніе доходы, дававшіемнѣ возможность джентльменнымъ образомъ поддерживать наружность и являться съ нѣкоторымъ éclat въ извѣстномъ, хоть, надобно признаться, и весьма скромномъ обществѣ въ Берлинѣ. У дамъ я былъ всегда особеннымъ фаворитомъ; мое обращеніе съ ними до такой степени было деликатно, что онѣ не могли понять, почему я получилъ въ полку прозваніе Чернаго Чорта.

— Не такъ черенъ чортъ, какъ его рисуютъ, отвѣчалъ я на это со смѣхомъ. Большая часть дамъ соглашалась, что рядовой былъ воспитанъ не хуже, нежели какъ и его капитанъ; да и могло ли быть иначе, если принять въ соображеніе мое воспитаніе и происхожденіе?

Увѣрившись въ расположеніи капитана, я попросилъ позволенія послать письмо въ Ирландію къ бѣдной матери, которой не давалъ знать о себѣ втеченіе многихъ лѣтъ; не давалъ о себѣ знать потому, что письма иностранныхъ солдатъ не принимали на почтѣ, изъ опасенія жалобъ и требованій со стороны ихъ родителей. Капитанъ согласился найти средства отправить мое письмо, а какъ мнѣ извѣстно было, что онъ непремѣнно прочитаетъ его, то я остерегся подать его запечатаннымъ, и такимъ образомъ выразилъ мое къ нему довѣріе. Впрочемъ, письмо было написано такъ, что писавшій его нисколько бы не пострадалъ, еслибъ оно было перехвачено. Я просилъ у матери прощенія за мой побѣгъ: говорилъ, что моя расточительность и безразсудство сдѣлали возвращеніе мое домой невозможнымъ, но ей, вѣроятно, все таки пріятно будетъ узнать по крайней мѣрѣ, что я здоровъ и счастливъ въ службѣ величайшаго монарха въ свѣтѣ, и что солдатская жизнь мнѣ очень нравится. Я присовокупилъ, что нашелъ добраго защитника и покровителя, который, по моимъ надеждамъ, со временемъ сдѣлаетъ для меня многое, что совершенно въ его власти. Посылалъ поклоны всѣмъ дѣвицамъ въ замкѣ Брэди, называлъ ихъ по имени, начиная отъ Бидди и кончая самой младшей, Бекки, и въ концѣ письма подписался признательнымъ сыномъ, какимъ я и дѣйствительно былъ, Редмондомъ Барри, служащимъ въ Бюловскомъ пѣхотномъ полку, въ ротѣ капитана Поцдорфа. Между прочимъ, я разсказалъ ей забавный анекдотъ о томъ, какъ Фридрихъ выпроводилъ изъ дворца одного канцлера и трехъ судей, въ тотъ день, когда я стоялъ на часахъ у подъѣзда, и сверхъ того я выразилъ надежду на скорое открытіе военныхъ дѣйствій, которые доставятъ мнѣ случай вытти въ офицеры. Однимъ словомъ, изъ этого письма вы могли бы заключить безъ всякаго сомнѣнія, что я былъ счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ; и въ этомъ отношеніи я нисколько не сожалѣлъ, что вводилъ въ заблужденіе мою добрую матушку.

Я увѣренъ, что письмо мое было прочитано, потому что капитанъ Поцдорфъ, спустя нѣсколько дней, началъ распрашивать меня о моей фамиліи, и я разсказалъ ему всѣ обстоятельства, отступивъ нѣсколько отъ истины, изъ своихъ собственныхъ видовъ. Я говорилъ, что былъ младшій сынъ въ семействѣ, что мать моя осталась почти безъ всякихъ средствъ къ содержанію восьми дочерей, которыхъ я назвалъ по имени. Меня отправили въ Дублинъ изучать законы, гдѣ я вошелъ въ долги, попалъ въ дурное общество, убилъ на дуэли человѣка, сильные родственники котораго непремѣнно заключили бы меня въ тюрьму, а судъ приговорилъ бы къ висѣлицѣ, еслибъ я не бѣжалъ изъ отечества. Я пошелъ въ англійскую службу; это былъ единственный путь спастись отъ бѣды, и потому я не могъ не воспользоваться имъ; въ заключеніе я разсказалъ исторію о мистерѣ Фэйкенамѣ изъ Фэйкенама, и разсказалъ такимъ образомъ, что покровитель мой едва не умеръ отъ смѣха. Черезъ нѣсколько дней онъ объявилъ мнѣ, что повторилъ эту исторію на балу у М-me де Камекъ, гдѣ всѣ присутствовавшіе единодушно изъявили желаніе видѣть молодаго англичанина.

— Не былъ ли тамъ британскій посланникъ? спросилъ я, съ величайшимъ безпокойствомъ: — ради самого Неба умоляю васъ, сэръ, не открывайте ему моего настоящаго имени; въ противномъ случаѣ онъ будетъ просить моего освобожденія, а мнѣ бы, право, не хотѣлось, чтобы меня повѣсили въ моемъ отечествѣ.

Поцдорфъ расхохотался и сказалъ, что онъ вмѣняетъ себѣ въ непремѣнную обязанность удержать меня на моемъ мѣстѣ, за что я поклялся быть вѣчно ему благодарнымъ.

Спустя нѣсколько дней, онъ обратился ко мнѣ съ довольно серьёзнымъ лицомъ и сказалъ:

— Редмондъ, я говорилъ о тебѣ съ нашимъ генераломъ, и когда выразилъ ему удивленіе, что человѣкъ твоей храбрости и твоихъ способностей не получилъ никакого отличія втеченіе войны, онъ сказалъ, что постоянно имѣлъ тебя въ виду; что ты дѣйствительно храбрый солдатъ и, по его мнѣнію, происходишь изъ хорошей фамиліи; но что въ цѣломъ полку, какъ нѣтъ человѣка дѣятельнѣе тебя и умнѣе, такъ точно нѣтъ человѣка, который бы меньше, чѣмъ ты, заслуживалъ отличіе. Генералъ говоритъ, что ты безпокоенъ, развратенъ и безпутенъ; что ты испортилъ многихъ солдатъ, и что твои способности и храбрость ни къ чему хорошему не служатъ.

— Сэръ! сказалъ я, крайне изумленный тѣмъ, что кто нибудь изъ смертныхъ могъ составить такое обо мнѣ понятіе: — надѣюсь, что генералъ Бюловъ очень ошибается относительно моего характера. Что я связался съ дурнымъ обществомъ, это совершенная истина; но въ этомъ отношеніи я только поступилъ, какъ поступили бы на моемъ мѣстѣ другіе, и, кромѣ того, у меня не было ни великодушнаго друга, ни покровителя, которому бы можно было доказать, что я достоинъ лучшей участи. Генералъ можетъ говорить, что я негодяй, что я погибшій молодой человѣкъ; онъ можетъ отправить меня къ чорту; — и, повѣрьте, я готовъ отправиться туда, но только съ тѣмъ, чтобъ сдѣлать вамъ угодное.

Этотъ отвѣтъ чрезвычайно поправился моему патрону; моя откровенность и услужливость пріобрѣли искреннее его ко мнѣ расположеніе. Въ одинъ прекрасный день, или, вѣрнѣе, однажды вечеромъ, когда онъ находился съ одной лэди tête-à-tête…. впрочемъ, безполезно разсказывать продѣлки, которыя никого не касаются, и до которыхъ ни кому нѣтъ дѣла.

Мѣсяца четыре спустя послѣ отправленія письма къ матушкѣ, я получилъ, на имя моего капитана, отвѣтъ, который пробудилъ во мнѣ тоску по родинѣ, произвелъ на меня какое-то грустное впечатлѣніе, описать которое я не въ состояніи. Я не получалъ ни строки отъ доброй, уважаемой мною матери, втеченіе пяти лѣтъ. Всѣ минувшіе дни, свѣжій, радостный блескъ зеленыхъ полей Ирландіи, любовь матери и моего дяди, Филь Пурсель, всѣ мои приключенія и надежды, все, все, что я дѣлалъ и о чемъ думалъ, воскресло передо мною при чтеніи этого письма; и когда я остался одинъ, я плакалъ надъ нимъ, чего не случалось со мной съ той поры, какъ Нора играла моимъ сердцемъ. Я постарался не обнаруживать своихъ чувствъ ни своимъ сослуживцамъ, ни капитану; но въ тотъ вечеръ не имѣлъ на столько твердости духа, чтобъ отправиться въ загородный садъ пить чай съ Лотхенъ, горничной госпожи фонъ-Дозъ; я извинился и отправился въ казармы, изъ которыхъ уходилъ и возвращался въ нихъ, когда хотѣлъ; — легъ въ постель и провелъ длинную ночь въ слезахъ и воспоминаніяхъ о милой Ирландіи.

На другой день я нѣсколько развеселился, размѣнялъ присланный матерью вексель въ десять гиней и задалъ нѣкоторымъ изъ моихъ знакомыхъ хорошую пирушку. Письмо бѣдной матушки орошено было слезами, наполнено текстами, и написано чрезвычайно сбивчиво и несвязно. Она выражала свою радость, что я нахожусь въ войскахъ протестантскаго государя, и съ тѣмъ вмѣстѣ боялась, что государь этотъ находился не на прямомъ пути истины; этотъ прямой путь, она говорила, ей указываетъ пасторъ замка Брэди, высокопочтеннѣйшій Джосія Джоульсъ, котораго называла драгоцѣннымъ избраннымъ сосудомъ, цѣлительнымъ бальзамомъ, индѣйскимъ нардомъ, — словомъ, употребляла множество фразъ, которыхъ я не понималъ. Одно только было очевидно изъ всего этого набора словъ, что добрая мать по прежнему любила своего сына, вспоминала и молилась день и ночь о своемъ непослушномъ Редмондѣ. Кому изъ многихъ несчастливцевъ, подобныхъ мнѣ, во время одинокаго ночнаго караула, въ минуты печали, въ болѣзни или въ плѣну, не приходило на мысль, что, въ ту самую минуту, весьма вѣроятно, его мать молилась о немъ? Я часто имѣлъ эти мысли; и, разумѣется, онѣ никогда не бываютъ веселаго свойства; не приходятъ онѣ къ вамъ и въ то время, когда вы находитесь въ обществѣ; — что сталось бы съ кружкомъ веселыхъ товарищей, еслибъ такія мысли посѣтили ихъ въ бесѣдѣ? — они сдѣлались бы безмолвными, какъ факельщики на похоронахъ. Въ тотъ вечеръ я пилъ за здоровье матери и, пока велись деньги, жилъ какъ джентльменъ. Посылая мнѣ деньги, она, какъ говорила мнѣ впослѣдствіи, лишила себя необходимаго, и получила строгій выговоръ отъ мистера Джоульса.

Присланныя деньги были истрачены весьма скоро, — но я не нуждался, и, будучи фаворитомъ капитана и его друзей, имѣлъ сотни случаевъ пріобрѣтать доходы, безъ всякаго труда. То мадамъ фонъ-Дозъ дарила мнѣ гинею, когда я приносилъ ей букетъ или письмо отъ капитана, то, напротивъ, старый тайный совѣтникъ Дозъ угощалъ меня рейнвейномъ и при этомъ всовывалъ мнѣ въ руку талеръ или два, съ тѣмъ, чтобъ я сообщилъ ему нѣкоторыя свѣдѣнія относительно сношеній между моимъ капитаномъ и его женой. Хотя я и не былъ такимъ простофилей, чтобъ отказаться отъ денегъ, но въ тоже время не былъ и до такой степени низкимъ человѣкомъ, чтобъ измѣнить моему благодѣтелю; и такимъ образомъ старикъ вывѣдывалъ отъ меня весьма немногое. Когда капитанъ разошелся съ мадамъ фонъ-Дозъ, и началъ ухаживать за богатой дочерью голландскаго посланника, тогда, я ужь и не знаю, какое множество писемъ и гиней несчастная фонъ-Дозъ передавала мнѣ, упрашивая возвратить ей прежняго любовника. Но подобнаго возврата въ любви не существуетъ: на всѣ обветшалые вздохи и мольбы, капитанъ отвѣчалъ однимъ смѣхомъ. Въ домѣ мэйнгеръ Ванъ-Гульденсака меня такъ полюбили всѣ, отъ хозяина дома и до послѣдней служанки, что я сдѣлался тамъ своимъ человѣкомъ. Благодаря такому расположенію, я узналъ двѣ-три государственныя тайны, которыя чрезвычайно изумили моего капитана и понравились ему. Эти тайны онъ незамедлилъ сообщить своему дядюшкѣ, министру полиціи, который, безъ всякаго сомнѣнія, умѣлъ ими воспользоваться. Съ этой поры, я началъ пользоваться особымъ довѣріемъ семейства Поцдорфа, и былъ солдатомъ по одному только названію; получилъ позволеніе носить партикулярное платье (которое, могу васъ увѣрить, отличалось изысканнымъ щегольствомъ), и, къ величайшей зависти моихъ сослуживцевъ, не отказывалъ себѣ ни въ какихъ удовольствіяхъ. Что касается до сержантовъ, то они обходились со мной вѣжливо, какъ съ офицеромъ, зная, что, за оскорбленіе любимца племянника министра, они рисковали галунами. Въ нашей ротѣ служилъ молодой человѣкъ, котораго звали Курцъ, несмотря на то что онъ былъ шести-футоваго роста, и котораго жизнь я нѣсколько разъ спасалъ въ сраженіяхъ. Какъ вы думаете, что сдѣлалъ этотъ товарищъ, когда я разсказалъ ему одно изъ моихъ приключеній? Онъ назвалъ меня шпіономъ и доносчикомъ, и попросилъ не говорить съ нимъ больше на ты, какъ это водилось между молодыми людьми въ пріятельскихъ отношеніяхъ. Мнѣ больше ничего не оставалось дѣлать, какъ только вызвать его на дуэль; церемониться съ нимъ я не видѣлъ необходимости. Обезоруживъ его въ мгновеніе ока, я швырнулъ его шпагу ему черезъ голову.

— Курцъ, сказалъ я: — человѣкъ низкихъ правилъ поступилъ ли бы съ тобой такъ, какъ я поступаю теперь?

Этимъ подвигомъ я заставилъ замолчать другихъ недовольныхъ; надо мной послѣ этого никто уже не смѣлъ смѣяться.

Нельзя допустить, что для особы моего воспитанія, обращавшейся въ прихожихъ, разговоръ лакеевъ и блюдолизовъ былъ пріятенъ. Но во всякомъ случаѣ, онъ не былъ до такой степени саленъ, какъ разговоръ въ казармахъ, къ которому я питалъ величайшее отвращеніе. Я выказывалъ притворное расположеніе къ военной службѣ собственно потому, что хотѣлъ пустить пыль въ глаза моего покровителя. Я томился въ неволѣ, и выжидалъ случая выйти изъ этого положенія. Я чувствовалъ, что родился разъигрывать въ свѣтѣ не послѣднюю роль. Еслибъ я принадлежалъ къ гарнизону въ Нейссѣ, то, вмѣстѣ съ храбрымъ французомъ, прорубилъ бы себѣ путь къ свободѣ; но здѣсь, чтобъ пріобрѣсть свободу, я долженъ былъ прибѣгнуть къ хитрости; я думаю, въ этомъ меня никто не станетъ упрекать. Мой планъ былъ слѣдующаго рода: сдѣлаться до такой степени необходимымъ для мсьё де-Поцдорфа, чтобы онъ выхлопоталъ мнѣ отставку. Получивъ свободу, при моей наружности и моемъ происхожденіи, я бы сдѣлалъ то, что дѣлали десятки тысячъ ирландскихъ джентльменовъ: я бы женился на порядочной женщинѣ, съ хорошимъ состояніемъ. Доказательствомъ тому, что я былъ, если не безкорыстенъ, то по крайней мѣрѣ дѣйствовалъ по внушенію благородной амбиціи, служитъ слѣдующее обстоятельство. Въ Берлинѣ проживала вдова одного продавца колоніальныхъ товаровъ, съ шестьюстами талеровъ годоваго дохода и хорошей торговлей, она дала мнѣ понять, что выкупитъ меня изъ службы, если я женюсь на ней; но я объявилъ ей на-отрѣзъ, что не намѣренъ сдѣлаться лавочникомъ и, такимъ образомъ, добровольно отклонилъ отъ себя возможность быть свободнымъ.

Что касается моихъ благотворителей, я былъ признателенъ имъ больше, чѣмъ они мнѣ. Капитанъ находился въ долгу и имѣлъ различныя сдѣлки съ евреями, которымъ давалъ собственноручныя обязательства уплатить долги по смерти дяди. Старикъ фонъ-Поцдорфъ, замѣчая довѣріе, которое имѣлъ ко мнѣ его племянникъ, хотѣлъ было подкупить меня и вывѣдать дѣйствительное положеніе дѣлъ молодаго человѣка, но какъ вы думаете, что я сдѣлалъ? Я сообщилъ объ этомъ фактѣ мсьё Георгу фонъ-Поцдорфу, и мы вмѣстѣ составили списокъ небольшихъ долговъ, до такой степени незначительныхъ, что они, вмѣсто того, чтобъ прогнѣвить старика, успокоили его, и онъ заплатилъ ихъ, радуясь, что такъ дешево отдѣлался.

Хорошо же меня и наградили за эту преданность. Однажды утромъ, когда старый джентльменъ заперся съ своимъ племянникомъ въ кабинетѣ (онъ любилъ собирать свѣдѣнія о томъ, что дѣлаютъ молодые офицеры, кто изъ нихъ играетъ въ карты, кто ведетъ любовныя интриги и съ кѣмъ, кто посѣщаетъ Ридотто, кто дѣлаетъ долги и т. п., потому что Фридриху любопытно было знать, чѣмъ занимается и какъ проводитъ время каждый изъ офицеровъ его арміи), я былъ посланъ съ письмомъ къ маркизу д’Ажансъ (тому самому, который впослѣдствіи женился на актрисѣ Кошуа), и встрѣтивъ маркиза на улицѣ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дома, отдалъ письмо и воротился въ квартиру капитана. Онъ и его почтенный дядюшка имѣли предметомъ своего разговора мою ничтожную особу.

— Онъ изъ благородныхъ, говорилъ капитанъ.

— Ха, ха! отвѣчалъ дядя (котораго я готовъ былъ задушить за такую наглость). — Всякій нищій-ирландецъ въ нашей арміи поетъ ту же самую пѣсню.

— Его завербовалъ Гальгенштейнъ, продолжалъ капитанъ.

— Да; его завербовали, какъ дезертира, сказалъ старикъ Поцдорфъ.

— Положимъ, что такъ; но я обѣщалъ выхлопотать молодому человѣку отставку; и увѣренъ, что онъ будетъ для васъ человѣкомъ полезнымъ.

— И ты хочешь хлопотать объ его отставкѣ! воскликнулъ старикъ, захохотавъ. — Bon Dieu! Да ты образецъ простодушія! Нѣтъ, Георгъ, если ты будешь такъ дѣйствовать, то, повѣрь, никогда не получишь моего мѣста. Извлекай себѣ пользу чрезъ этого человѣка, сколько душѣ твоей угодно. У него хорошія манеры и откровенное лицо. Онъ умѣетъ лгать съ неподражаемой увѣренностью, и драться, какъ ты говоришь, изъ-за бездѣлицы. Въ негодяѣ этомъ много хорошихъ качествъ; но онъ тщеславенъ, мотъ и болтунъ. Пока военная дисциплина держитъ его въ уздѣ, ты можешь дѣлать съ нимъ, что тебѣ угодно. Дай ему волю, и онъ тебя же оставитъ въ дуракахъ. Поддерживай его усердіе обѣщаніями: обѣщай ему хоть генеральскій чинъ. Я не нуждаюсь въ немъ: въ Берлинѣ и безъ него можно имѣть много лазутчиковъ.

Такъ цѣнилъ неблагодарный старикъ заслуги, оказанныя мною мсьё де-Поцдорфу. Я тайкомъ ушелъ изъ комнаты, крайне взволнованный мыслью, что любимыя мечты мои разсѣяны, и что мои надежды отдѣлаться отъ службы услугами капитану были совершенно напрасны. Отчаяніе мое втеченіе нѣкотораго времени было такъ велико, что я рѣшался жениться на вдовѣ; но — женитьба рядовымъ не дозволялась, безъ особаго разрѣшенія короля, а сомнительно было, чтобъ его величество позволилъ молодому, двадцати-двухлѣтнему, красивѣйшему человѣку въ его арміи, жениться на шестидесятилѣтней вдовѣ, съ угреватымъ лицомъ, на старухѣ, которая вышла уже изъ тѣхъ лѣтъ, чтобъ увеличивать число подданныхъ его величества. Слѣдовательно, эта надежда на свободу была тщетна; не могъ я и купить свое освобожденіе, не имѣя въ виду существа, которое ссудило бы мнѣ значитеіыіую сумму денегъ; хотя я и получалъ много денегъ, какъ я уже сказалъ, но втеченіе всей своей жизни, я имѣлъ неисправимый порокъ мотать ихъ и поэтому постоянно былъ въ долгу.

Мой капитанъ, — хитрое созданіе! — совсѣмъ въ другомъ видѣ передалъ мнѣ сущность совѣщанія съ своимъ дядей.

— Редмондъ, сказалъ онъ, улыбаясь: — я говорилъ министру о твоихъ заслугахъ^[3] и твое счастье обезпечено. Мы исключимъ тебя изъ арміи и опредѣлимъ въ полицію въ качествѣ инспектора тайной полиціи; короче, мы доставимъ тебѣ возможность обращаться въ сферѣ, несравненно лучшей, нежели та, въ которую поставила тебя Фортуна.

Хотя я ни на волосъ не повѣрилъ этимъ словамъ, но показалъ видъ, что они меня тронули, и при этомъ, разумѣется, выразилъ вѣчную признательность капитану, за такое великодушное вниманіе съ его стороны къ бѣдному ирландскому изгнаннику.

— Твои услуги въ домѣ голландскаго посланника мнѣ очень понравились. Теперь предстоитъ другой случай, въ которомъ ты можешь оказать намъ нѣкоторую пользу; и если успѣешь въ этомъ, то, повѣрь, что награда будетъ выше всякихъ ожиданій.

— Въ чемъ же заключается эта услуга, сэръ? сказалъ я: — я радъ стараться для такого добраго господина.

— Въ Берлинъ, отвѣчалъ капитанъ: — недавно пріѣхалъ джентльменъ, службы ея величества императрицы Австрійской, который называетъ себя кавалеромъ Балибари и носитъ красную ленту и звѣзду папскаго ордена. Онъ говорить по французски и по итальянски; но мы имѣемъ нѣкоторые причины полагать, что онъ уроженецъ Ирландіи. Не слышалъ ли ты въ твоемъ отечествѣ фамиліи Балибари?

— Балибари! Балиб….? Въ этотъ моментъ въ головѣ моей блеснула свѣтлая мысль. — Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ я: — я никогда не слыхалъ подобной фамиліи.

— Ты долженъ поступить къ нему въ услуженіе. Само собою разумѣется, ты не будешь знать ни слова по англійски; и если кавалеръ Балибари спроситъ о твоемъ происхожденіи, скажи, что ты венгерецъ. Слуга, который съ нимъ пріѣхалъ, сегодня же будетъ выгнанъ, и особа, къ которой кавалеръ долженъ обратиться за вѣрнымъ слугой, отрекомендуетъ тебя. Помни же, что ты венгерецъ; ты служилъ во время Семилѣтней Войны. Ты вышелъ въ отставку по слабости здоровья. Ты служилъ два года мсьё де-Квелленбергу, который теперь съ арміей въ Силезіи, но у тебя есть подписанное имъ свидѣтельство. Впослѣдствіи ты жилъ у доктора Мопсіуса, который, въ случаѣ надобности, дастъ тебѣ аттестатъ; содержатель гостинницы «Звѣзда» отрекомендуетъ тебя, какъ самого честнаго человѣка; впрочемъ, дѣло обойдется и безъ его рекомендаціи. Что же касается до остальной части твоей исторіи, то можешь сочинить ее, какъ тебѣ угодно; можешь придать ей чувствительный или забавный видъ, смотря потому, какъ укажетъ тебѣ твое воображеніе. Старайся, однакожъ, пріобрѣсть довѣріе кавалера, возбудить въ немъ расположеніе къ себѣ. Онъ играетъ въ карты и выигрываетъ. Хорошо ли ты умѣешь играть въ карты?

— Умѣю; но очень не много…. на сколько это доступно солдату.

— Я считалъ тебя опытнѣе. Ты долженъ замѣтить, плутуетъ ли кавалеръ въ игрѣ или нѣтъ; — если плутуетъ, то онъ въ нашихъ рукахъ. Онъ часто видится съ англійскимъ и австрійскимъ посланниками; — молодые люди изъ этихъ двухъ посольствъ почти постоянно ужинаютъ въ его домѣ. Узнай, о чемъ они говорятъ, кто сколько проигрываетъ, и особенно, кто изъ нихъ играетъ на честное слово. Если попадется тебѣ въ руки письмо на его имя, то, безъ сомнѣнія, ты его прочитаешь; на счетъ писемъ, которыя будутъ поступать къ нему черезъ почту, тебѣ нечего безпокоиться; этотъ трудъ мы беремъ на себя. Но никогда не дозволяй ему написать записку, не узнавъ къ какому лицу, какимъ путемъ и чрезъ чьи руки пойдетъ она къ мѣсту своего назначенія. Онъ спитъ съ ключами на шеѣ отъ своей шкатулки съ перепиской. Двадцать фридрихсдоровъ, если ты достанешь съ нихъ восковые оттиски. Само собою разумѣется, ты будешь ходить въ партикулярномъ платьѣ. Совѣтую тебѣ счесать пудру съ волосъ, и завязать ихъ просто ленточкой; — усы, конечно, ты долженъ сбрить.

Съ этой инструкціей и небольшой суммой денегъ, капитанъ оставилъ меня. Когда я снова увидѣлъ его, онъ изумился перемѣнѣ въ моей наружности. Не безъ нѣкотораго огорченія сбрилъ я усы (они были у меня черны какъ смоль, и щегольски завивались); смылъ съ волосъ отвратительное сало и муку, которыя всегда ненавидѣлъ; надѣлъ скромный французскій сѣрый кафтанъ, черные атласные панталоны, черный бархатный камзолъ, и шляпу безъ кокарды. Я казался такимъ кроткимъ и смиреннымъ, какимъ только можетъ казаться лакей, неимѣющій мѣста; я увѣренъ, что никто изъ моего полка, находившагося въ то время на смотру въ Потсдамѣ, не узналъ бы меня. Перерядившись такимъ образомъ, я пришелъ въ гостинницу «Звѣзда», гдѣ квартировалъ пріѣзжій иностранецъ. Сердце мое билось подъ вліяніемъ какого-то тревожнаго ожиданія, и нѣкоторымъ образомъ говорило мнѣ, что кавалеръ де-Балибари былъ никто иной, какъ Барри, изъ Баллибарри, старшій братъ моего отца, который, сохранивъ католическую вѣру, лишился всего состоянія. Прежде, чѣмъ войти и представиться ему, я взглянулъ на его карету. Не было ли на ней гербовъ Барри? Дѣйствительно они были тамъ: серебряные, на красномъ полѣ, съ четвернымъ раздѣленіемъ щита, — древній гербъ нашего дома. Они занимали мѣсто величиною съ мою шляпу, на щегольской каретѣ, прекрасно вызолоченной, съ графской короной на верху, поддерживаемой восемью купидонами, съ рогами изобилія, изъ которыхъ сыпались цвѣты. Это онъ! непремѣнно долженъ быть онъ! У меня потемнѣло въ глазахъ, когда я поднялся на лѣстницу. Я долженъ былъ представиться родному дядѣ въ качествѣ лакея!

— Вы вѣрно тотъ молодой человѣкъ, котораго рекомендовалъ мосьё Зеебахъ?

Я поклонился и подалъ письмо, которымъ капитанъ озаботился снабдить меня. Пока онъ прочитывалъ письмо, я имѣлъ достаточно времени разсмотрѣть его. Дядя мой былъ мужчина лѣтъ шестидесяти, въ великолѣпномъ бархатномъ кафтанѣ и брюкахъ абрикосоваго цвѣта, въ бѣломъ атласномъ жилетѣ, съ золотымъ бордюромъ, какъ и на кафтанѣ. Черезъ плечо надѣта была пунцовая лента папскаго ордена; на груди сіяла огромная звѣзда. На всѣхъ пальцахъ были кольца; въ обоихъ карманахъ жилета — золотые часы; богатый солитеръ на шеѣ, на черной лентѣ, концы которой завязывали мѣшокъ его косички; пышные манжеты изъ роскошныхъ кружевъ. Малиновые чулки обтягивали ноги и охватывались у колѣнъ золотыми подвязками; башмаки съ красными каблуками украшались огромными брильянтовыми пряжками. Шпага, оправленная въ золото, и въ бѣлыхъ ножнахъ изъ рыбьей кожи, — шляпа съ золотыми галунами и бѣлымъ плюмажемъ, лежавшія на столѣ подлѣ него, дополняли костюмъ великолѣпнаго джентльмена. Ростомъ онъ былъ не выше меня, то есть, шести футъ съ полдюймомъ; черты его лица имѣли близкое сходство съ моими и отличались благороднымъ выраженіемъ. Онъ немного бѣлился и румянился, что, въ ту нору, считалось украшеніемъ весьма обыкновеннымъ; — усы, спускаясь черезъ губу. прикрывали ротъ, который, какъ я впослѣдствіи увидѣлъ, имѣлъ довольно непріятное выраженіе. Верхніе зубы его выдавались нѣсколько впередъ; его лицо постоянно удерживало улыбку, холодную, неподвижную, отнюдь непривлекательную.

Увидѣвъ наружный его блескъ и благородныя манеры, мнѣ стало совѣстно поддерживать свое inconnu; и когда онъ сказалъ: — а! такъ вы венгерецъ! — я не могъ дальше выдержать.

— Сэръ, сказалъ я: — я ирландецъ, и въ добавокъ мое имя Редмондъ Барри, изъ Баллибарри!

Говоря это, я залился слезами; почему? — и самъ не знаю; вѣроятно потому, что не видѣлъ никого изъ родныхъ втеченіе цѣлыхъ шести лѣтъ, и потому что я пламенно желалъ увидѣть изъ нихъ кого нибудь.

ГЛАВА VIII.
БАРРИ ПРОЩАЕТСЯ СЪ ВОЕННОЙ ПРОФЕССІЕЙ.

Кто никогда не уѣзжалъ изъ своего отечества, тотъ совсѣмъ не знаетъ, что значитъ услышать на чужбинѣ знакомый дружескій голосъ; многіе не поймутъ порыва чувствъ, который взволновалъ меня при видѣ моего дяди. Мсьё де-Балибари и не подумалъ усомниться въ истинѣ моихъ словъ.

— Матерь Божія! воскликнулъ онъ: — это сынъ моего брата Гарри!

Мнѣ показалось, что онъ обрадовался не меньше моего; — онъ, тоже, былъ изгнанникомъ, и потому знакомый голосъ и знакомое лицо снова привели ему на память и отчизну и дни его дѣтства.

— Я бы отдалъ пять лѣтъ моей жизни, чтобъ еще разъ увидѣть ихъ, — сказалъ онъ послѣ нѣжнаго объятія.

— Кого же это ихъ? спросилъ я.

— Зеленыя поля, отвѣчалъ онъ: — и рѣку, и старую круглую башню, и кладбище въ Баллибарри. Грѣшно твоему отцу и стыдно, что онъ разстался съ помѣстьемъ, которое такъ долго принадлежало нашей фамиліи.

Послѣ этого онъ началъ распрашивать о моемъ положеніи, и я разсказалъ свою исторію со всѣми подробностями. Во время моего разсказа, почтенный джентльменъ нѣсколько разъ принимался хохотать и безпрестанно повторялъ, что я Барри и душой и тѣломъ. Въ срединѣ исторіи онъ остановилъ меня, чтобъ стать спиной къ спинѣ, и помѣриться ростомъ. Тутъ я узналъ, что ростъ нашъ одинаковъ, что дядя мой прихрамывалъ на одно колѣно, отчего и походка его отличалась отъ моей.

Не малаго труда стоило мнѣ разсказать ему послѣднюю часть моей исторіи, то есть, что я приставленъ къ нему наблюдать за его дѣйствіями, и доносить о нихъ кому слѣдуетъ. Когда, послѣ величайшей нерѣшимости, я сообщилъ ему этотъ фактъ, онъ разразился смѣхомъ: мѣра, принятая противъ него, чрезвычайно его забавляла.

— Негодяи! сказалъ онъ: — такъ они думаютъ поймать меня? Они считаютъ меня, Богъ знаетъ за кого! Игра въ банкъ, вотъ мое главное преступленіе. Впрочемъ, король такъ недовѣрчивъ, что въ каждомъ иностранцѣ, который пріѣзжаетъ въ его жалкую столицу среди песчаной степи, онъ видитъ шпіона. Ахъ, Редмондъ! — я долженъ показать тебѣ Парижъ и Вѣну.

Я сказалъ, что ничего такъ не желаю, какъ только уѣхать изъ Берлина и распроститься навсегда съ военной службой. По его блестящей наружности, по богатому убранству комнатъ, по цѣннымъ вещицамъ на столахъ, наконецъ по золоченой каретѣ, я полагалъ, что дядя мой имѣлъ такое огромное состояніе, что легко могъ выкупить дюжину, даже цѣлый полкъ рекрутовъ, съ тѣмъ, чтобъ возвратить мнѣ свободу.

Но я ошибся въ своихъ разсчетахъ, какъ это вскорѣ показала мнѣ его исторія.

— Я странствовалъ по бѣлому свѣту, говорилъ онъ: — съ 1742 года, когда мой братъ, а твой отецъ, — да простить его Небо! — сдѣлавшись протестантомъ для того, чтобъ жениться на твоей матери, отнялъ у меня родовое помѣстье. Но, прошедшее пусть и останется прошедшимъ. Вѣроятно, мнѣ было суждено терпѣть нужду, которую иначе терпѣлъ бы твой отецъ, и начать годами двумя позже жизнь, которую веду съ тѣхъ поръ, какъ принужденъ былъ оставить Ирландію. Другъ мой, я перебывалъ во всѣхъ службахъ, и, между нами, долженъ значительныя суммы денегъ во всѣхъ европейскихъ столицахъ. Я сдѣлалъ двѣ компаніи съ венгерцами подъ начальствомъ Тренка; былъ капитаномъ папской гвардіи; сдѣлалъ компанію въ Шотландію съ принцомъ Валлійскимъ — нехорошій онъ человѣкъ, мимоходомъ сказать: больше заботился о своей любовницѣ, да о бутылкѣ рому, чѣмъ о коронахъ трехъ королевствъ. Я служилъ въ Испаніи и Піемонтѣ; — и во все это время, былъ катающимся камнемъ, который, какъ тебѣ извѣстно, никогда не обростаетъ мохомъ. Игра…. игра погубила меня! игра и женщины (при этомъ на лицѣ его показалась улыбка, въ высшей степени непріятная; кромѣ того слезы, которыя онъ пролилъ обнимая меня, смѣшались съ румянами и покрыли его щеки какимъ-то неопредѣленнымъ цвѣтомъ). Да, милый мой Редмондъ, женщины всегда дѣлали изъ меня дурака. Я отъ природы имѣю мягкое сердце, и въ эту минуту, на шестьдесятъ-третьемъ году моей жизни, на столько же умѣю владѣть собой, какъ и на шестнадцатомъ году, когда Пегги о’Дойеръ дѣлала изъ меня, что хотѣла.

— Въ самомъ дѣлѣ, сэръ, сказалъ я, захохотавъ: — я полагаю, это несчастіе наслѣдственное въ нашей фамиліи!

И я описалъ ему, къ величайшему его удовольствію, романтичную мою любовь къ кузинѣ Норѣ Брэди.

— Карты, продолжалъ мой дядя: — составляютъ теперь единственный источникъ моего существованія. Иногда играю я счастливо, — и выигрышъ употребляю вотъ на эти бездѣлушки. Замѣть, Редмондъ, эти вещи тѣ же деньги, и лучшій способъ имѣть ихъ при себѣ. Когда счастіе идетъ противъ меня, брильянты мои отправляются къ ростовщику, и, вмѣсто настоящихъ, я ношу тогда поддѣльные. Пріятель мой Мозесъ, здѣшній ювелиръ, не позже какъ сегодня пожалуетъ ко мнѣ съ визитомъ, потому что на прошлой недѣлѣ всѣ шансы въ игрѣ были противъ меня, и я долженъ занять денегъ на сегодняшній банкъ. Умѣешь ли ты играть въ карты?

Я отвѣчалъ, что умѣю, но не очень искусно; — какъ вообще играютъ солдаты.

— Мы попрактикуемся немного, сказалъ онъ: — я покажу тебѣ нѣсколько пріемовъ, достойныхъ замѣчанія.

Разумѣется, я радъ былъ случаю пріобрѣсть это познаніе, и выразилъ восторгъ, что дядя будетъ моимъ наставникомъ.

Разсказъ кавалера Балибари подѣйствовалъ на меня довольно непріятно. По его словамъ, все его богатство было у него на плечахъ. Его золоченая карета составляла часть капитала, который онъ пускалъ въ оборотъ. Онъ имѣлъ родъ порученія отъ Австрійскаго Двора: узнать, дѣйствительно ли извѣстное количество поддѣльныхъ австрійскихъ червонцевъ выпущено изъ королевской казны. Но прямая цѣль пріѣзда мсьё де-Балибари была игра. Между членами англійскаго посольства былъ молодой человѣкъ, милордъ Дюсэйсъ, впослѣдствіи виконтъ и графъ Крабсъ, который игралъ въ большую игру. Дядя мой, услышавъ о страсти молодаго нобльмена, рѣшился оставить Прагу и пріѣхать на состязаніе съ нимъ въ Берлинъ. Въ то время между игроками существовало какое-то рыцарство: — слава замѣчательнѣйшихъ изъ нихъ гремѣла по всей Европѣ. Я, напримѣръ, знавалъ кавалера де-Казанову, для котораго ничего не значило проѣхать изъ Парижа въ Туринъ собственно для того, чтобъ встрѣтиться съ мистеромъ Чарльзомъ Фоксомъ, единственнымъ сыномъ милорда Голланда, впослѣдствіи знаменитѣйшимъ въ Европѣ ораторомъ и государственнымъ мужемъ.

Мы условились, что я буду разъигрывать роль лакея, что въ присутствіи иностранцевъ я не долженъ показывать виду, что знаю по англійски, и что, подавая шампанское или пуншъ, долженъ внимательно высматривать, у кого какія карты. Имѣя отъ природы замѣчательно хорошее зрѣніе и необычайную ловкость, я могъ оказывать дядѣ величайшую помощь противъ его оппонентовъ за зеленымъ столомъ. Люди строгой нравственности могутъ негодовать на чистосердечіе такихъ признаній, но — да помилуетъ ихъ Небо! Неужьли вы думаете, что тотъ, кто можетъ проиграть или выиграть сто тысячъ фунтовъ, не захочетъ воспользоваться выгодами и преимуществами, которыя на сторонѣ его сосѣда? Эти выгоды и преимущества одни и тѣ же на той и другой сторонѣ. Тотъ въ высшей степени поступаетъ безразсудно, кто играетъ не чисто, кто прибѣгаетъ къ низкимъ средствамъ — къ поддѣлкѣ костей и подрѣзкѣ картъ. Такой человѣкъ, рано или поздно, но попадется; къ тому же онъ не можетъ и неспособенъ играть въ обществѣ джентльменовъ; и я совѣтую, когда кто поймаетъ такого негодяя за его продѣлками, сейчасъ же проучить его, и никогда потомъ не имѣть съ нимъ никакого дѣла. Играть должно благородно, — не теряя своего достоинства. Не должно унывать при проигрышѣ, какъ это дѣлаютъ низкія души. При всемъ искусствѣ игрока, при всемъ его счастіи, выигрышъ этотъ часто бываетъ игрою случая. Я видѣлъ людей, которые столько же смыслили въ игрѣ, сколько и въ еврейскомъ языкѣ, а между тѣмъ выигрывали у васъ по пяти тысячъ въ нѣсколько талій. Я видѣлъ джентльмена, знатока своего дѣла, который игралъ съ другимъ джентльменомъ и такимъ же знатокомъ. Въ подобныхъ случаяхъ тотъ и другой рискуетъ проиграть: а если принять въ соображеніе время, труды, томительное выжидающее состояніе, талантливость, издержки, выигрыши, какъ говорится, на мелокъ (безчестные негодяи встрѣчаются и за карточнымъ столомъ, какъ и вездѣ, гдѣ только встрѣчаются люди), — принимая все это въ соображеніе, я, съ своей стороны, скажу, что ремесло это весьма неприбыльное: рѣдко, рѣдко вы найдете человѣка, который, окончивъ подобное поприще, могъ бы сказать, что онъ остался въ выигрышѣ, или пріобрѣлъ какую нибудь пользу. Я пишу теперь съ опытностью человѣка, знакомаго съ жизнью. Въ то время, къ которому относятся событія настоящей исторіи, я былъ молодой неопытный человѣкъ, ослѣпленный идеей о богатствѣ, и уважавшій, конечно, слишкомъ много, почтенные лѣта моего дяди и его положеніе въ обществѣ.

Нѣтъ никакой надобности описывать здѣсь подробности нашихъ распоряженій и условій относительно игры. Я увѣренъ, что игроки нынѣшняго времени не нуждаются въ наставленіяхъ, а публикѣ эти наставленія не покажутся интересными. Простота въ дѣйствіяхъ была нашей тайной. Чѣмъ проще планъ составленъ, тѣмъ удачнѣе и вѣрнѣе его исполненіе. Если, напримѣръ, я стиралъ салфеткой пыль со стула, это означало, что противникъ нашъ имѣлъ сильную игру въ бубнахъ; если я подвигалъ этотъ стулъ впередъ, то въ бубнахъ былъ тузъ или король; если я говорилъ: «пуншу прикажете, милордъ, или вина?» это означало черви; а если вина или пуншу, то трефы. Если я сморкался, это значило, что противникъ имѣлъ сообщника, и тогда…. о! тогда-то только и можно было видѣть и цѣнить искусство игроковъ. Милордъ Дюсэйсъ, несмотря на то, что былъ молодъ, отлично зналъ и разъигрывалъ всѣ игры. Еслибъ Франкъ Понтеръ, который пріѣхалъ съ нимъ, не зѣвнулъ три раза, чтобъ показать, что на рукахъ у Балибари тузъ козырей, я бы, право, ни за что не догадался, что въ этой игрѣ, какъ говорится, нашла коса на камень.

Роль свою я разъигрывалъ превосходно. Мсьё де Поцдорфъ отъ души хохоталъ, когда я приносилъ ему небольшія донесенія въ загородный садъ, гдѣ мнѣ назначены было свиданія. Эти донесенія, само собою разумѣется, предварительно составлялись мною вмѣстѣ съ моимъ дядей, который предоставилъ мнѣ право говорить правду на сколько можно было, чтобъ только не попасть въ-просакъ. Когда, напримѣръ, капитанъ спрашивалъ меня:

— Какъ проводитъ время кавалеръ де Балибари?

— Ходитъ регулярно каждое утро въ церковь, отвѣчалъ я (онъ былъ весьма набоженъ): — и, отслушавъ обѣдню, возвращается домой завтракать. Послѣ завтрака онъ отправляется въ каретѣ на прогулку, и гуляетъ до обѣда, который подаютъ ему въ полдень. Послѣ обѣда онъ пишетъ письма, если это нужно; впрочемъ, этимъ онъ очень мало занимается. Онъ ведетъ переписку съ австрійскимъ посланникомъ, который, между тѣмъ, показываетъ видъ, какъ будто совсѣмъ его не знаетъ; а такъ какъ письма кавалера пишутся по англійски, то я не упускаю случая прочитывать ихъ. Въ письмахъ своихъ онъ обыкновенно проситъ денегъ. Говоритъ, что ему нужно подкупить секретарей государственнаго казначейства, чтобъ узнать отъ нихъ, дѣйствительно ли оттуда выпущены фальшивые червонцы; но, въ самомъ-то дѣлѣ, онъ проситъ денегъ для того, чтобъ имѣть возможность поддерживать игру. Вечеромъ къ нему пріѣзжаютъ Кальзабиги, директоръ публичной лотереи, члены русскаго и англійскаго посольствъ, милорды Дюсэйсъ и Понтеръ, которые играютъ въ очень большую, и еще нѣсколько человѣкъ. То же самое общество собирается за ужиномъ. Дамы бываютъ рѣдко, да и та большею частію француженки, изъ corps de ballet. Кавалеръ Балибари выигрываетъ часто, но не всегда. Лордъ Дюсэйсъ играетъ отлично. Иногда пріѣзжаетъ кавалеръ Элліотъ, англійскій посланникъ. При этихъ случаяхъ секретари посольства не играютъ. Мосьё де Балибари нерѣдко обѣдаетъ у посланниковъ, но только за-просто, en petite comité, а не въ пріемные дни. Кальзабиги, мнѣ кажется, играетъ съ нимъ заодно. Въ послѣднее время онъ выигрывалъ, но на прошедшей недѣлѣ принужденъ былъ заложить солитеръ за четыреста червонцевъ.

— Говоритъ ли онъ съ секретарями англійскаго посольеіва по англійски?

— Говоритъ. Вчера, напримѣръ, онъ разговаривалъ больше полчаса о новой танцовщицѣ и объ американскихъ дѣлахъ, — преимущественно же о новой танцовщицѣ.

Изъ всего этого можно видѣть, что донесеніе мое было довольно подробно и аккуратно, хотя и не весьма важно. Но несмотря на незначительность, оно немедленно доведено было до свѣдѣнія знаменитаго героя и воина-философа въ Сан-Суси: ни одинъ иностранецъ не пріѣзжалъ въ Берлинъ безъ того, чтобъ его дѣйствія не подвергались тайному надзору и не сообщались Фридриху Великому.

Пока въ игрѣ у Балибари принимали участіе одни только молодые люди различныхъ посольствъ, его величество не принималъ никакихъ мѣръ къ ея прекращенію; напротивъ, онъ поощрялъ игру во всѣхъ посольствахъ, зная вполнѣ, что человѣка въ затруднительныхъ обстоятельствахъ скорѣе всего можно вызвать на откровенность, и что во-время выданный свертокъ червонцевъ часто доставлялъ ему тайны, стоившія многихъ тысячъ. Этимъ способомъ онъ получилъ нѣкоторые документы изъ французскаго посольства; и я нисколько не сомнѣваюсь, что милордъ Дюсэйсъ оказалъ бы ему точно такую же услугу, еслибъ англійскій посланникъ не зналъ отлично хорошо характеръ этого молодаго нобльмэна, и еслибъ дѣла посольства не производились наемными людьми (какъ это обыкновенно дѣлалось въ то время), между тѣмъ, какъ молодые люди блистательныхъ аристократическихъ фамилій, составлявшіе свиту посольства, красовались въ великолѣпныхъ мундирахъ на балахъ, или щеголяли мехельнскими кружевами за зелеными столами. Я видѣлъ десятки этихъ молодыхъ выскочекъ, и, mon Dieu! какіе же они глупцы! Какіе пустые, тупоумные, пустоголовые, легкомысленные фанфароны! Какимъ образомъ можно допустить, что дипломація профессія чрезвычайно серьёзная, если для нея набираютъ молоденькихъ смазливенькихъ мальчиковъ, только что оставившихъ школьную скамейку, не имѣющихъ никакихъ достоинствъ, кромѣ важности своей мамаши, и способныхъ, по большей части, судить только о кабріолетѣ, о новомъ танцѣ или о лакированномъ сапогѣ?

Когда вѣсть объ игрѣ въ домѣ Балибари распространилась между офицерами берлинскаго гарнизона, они всячески старались принять въ ней участіе. Мой дядя, наперекоръ моимъ просьбамъ не принимать ихъ къ себѣ, съ особеннымъ удовольствіемъ допустилъ ихъ къ зеленому столу и раза два очистилъ ихъ кошельки на значительную сумму. Тщетно говорилъ я ему, что долженъ сообщить объ этомъ моему капитану, которому не замедлятъ сообщить его же товарищи, и который такимъ образомъ узнаетъ обо всемъ раньше моего донесенія.

— Ну, что жь, разскажи ему, сказалъ мой дядя.

— Но вѣдь васъ вышлютъ отсюда, сказалъ я: — и тогда что будетъ со мною?

— Успокойся, мой другъ, замѣтилъ дядя съ улыбкою: — ты не останешься здѣсь, даю тебѣ честное слово. Ступай, взгляни въ послѣдній разъ на казармы, будь спокоенъ и простись съ твоими берлинскими подругами. Бѣдняжки! воображаю, какъ онѣ будутъ плакать, когда узнаютъ, что ты навсегда ихъ покинулъ; а что ты покинешь ихъ навсегда, это вѣрнѣе того, что мое имя Барри.

— Но какимъ же образомъ, сэръ? спросилъ я.

— А ты помнишь мистера Фэйкенама изъ Фэйкенама? сказалъ онъ выразительно. — Ты самъ подалъ мнѣ блестящую мысль. Принеси мнѣ одинъ изъ моихъ париковъ. Открой вонъ ту шкатулку, гдѣ хранятся величайшія тайны австрійской тайной канцеляріи, зачеши волосы назадъ, надѣнь парикъ, налѣпи вонъ эту мушку и эти усы, и теперь взгляни въ зеркало.

— Кавалеръ де Балибари! воскликнулъ я, заливаясь громкимъ смѣхомъ, и началъ ходить по комнатѣ, прихрамывая на одно колѣно.

На другой день, когда я пришелъ съ донесеніемъ къ мосьё де-Поцдорфу, я сообщилъ ему о молодыхъ прусскихъ офицерахъ, принимавшихъ наканунѣ участіе въ игрѣ. Капитанъ отвѣчалъ, какъ я и ожидалъ, что король рѣшился выслать Балибари за границу.

— Онъ ужаснѣйшій скряга, сказалъ я: — втеченіе двухъ мѣсяцевъ я получилъ отъ него всего только три фридрихсдора: надѣюсь, сэръ, вы не забудете обѣщанія — повысить меня?

— Что жь…. трехъ фридрихсдоровъ весьма достаточно за твои донесенія, сказалъ капитанъ съ язвительною усмѣшкой.

— Не моя вина, если не о чемъ было доносить, отвѣчалъ я.

— Когда же онъ долженъ уѣхать, сэръ?

— Послѣ завтра. Ты говоришь, что послѣ завтрака и передъ обѣдомъ онъ ѣздитъ гулять. Когда онъ сядетъ въ карету, два жандарма явятся ему въ провожатые и дадутъ приказаніе кучеру, куда нужно ѣхать.

— А его имущество? сказалъ я.

— Оно будетъ отправлено вслѣдъ за нимъ. Мнѣ очень хочется заглянуть въ красную шкатулку, въ которой, какъ ты говоришь, заключаются его бумаги; для этого, въ полдень, послѣ парада, я буду въ гостинницѣ. Смотри же, объ этомъ никому ни слова; дожидайся въ квартирѣ Балибари моего прибытія. Придется взломать эту шкатулку. Ты чрезвычайно неловокъ, какъ я замѣчаю, иначе у насъ давно бы были ключи.

Попросивъ еще разъ капитана не забыть обо мнѣ, я раскланялся. Съ наступленіемъ вечера я положилъ въ карету дяди пару пистолетовъ; и, мнѣ кажется, приключенія слѣдующаго дня вполнѣ заслуживаютъ отдѣльной главы.

ГЛАВА IX.
Я ПРИНИМАЮ НА СЕБЯ ВИДЪ, ПРИЛИЧНЫЙ ЗВАНІЮ МОЕМУ И ПРОИСХОЖДЕНІЮ.

Счастіе, улыбавшееся мсьё де Балибари при его отъѣздѣ, доставило ему возможность выиграть въ банкъ весьма порядочную сумму денегъ.

На другой день, въ десять часовъ утра, карета кавалера де Балибари подъѣзжала, по обыкновенію, къ дверямъ его отеля; и кавалеръ, стоявшій въ это время у окна, увидѣвъ карету, спустился съ лѣстницы величавой поступью.

— Гдѣ мой негодяй Амброзъ? сказалъ онъ, оглядываясь кругомъ и не видя слуги, который долженъ былъ открыть ему дверцы.

— Позвольте мнѣ спустить для васъ ступеньки, сказалъ жандармъ, стоявшій подлѣ кареты; и лишь только кавалеръ вошелъ въ карету, какъ вслѣдъ за нимъ вошелъ и жандармъ, другой вскочилъ на козла, и карета помчалась.

— Праведное Небо! вскричалъ кавалеръ: — что это значитъ?

— Вы отправляетесь за границу, сказалъ жандармъ, дотронувшись до шляпы.

— Это безстыдно, неблагородно, нагло! Я требую, чтобъ вы представили меня въ домъ австрійскаго посланника.

— Я имѣю приказаніе завязать вамъ ротъ, если станете кричать, сказалъ жандармъ.

— О! объ этомъ низкомъ поступкѣ узнаетъ вся Европа! сказалъ кавалеръ, выходя изъ себя.

— Какъ вамъ угодно, сказалъ офицеръ, и оба углубились въ молчаніе.

Молчаніе это не нарушалось до открытой равнины между Берлиномъ и Потсдамомъ, гдѣ король дѣлалъ смотръ своей гвардіи и полкамъ Бюлова, Цитвица и Генкель де Доннеремарка. Въ то время, какъ кавалеръ проѣзжалъ мимо короля, его величество приподнялъ шляпу и сказалъ:

— Qu’il ne descende pas; je lui souhaite un bon voyage.

Кавалеръ де Балибари отвѣчалъ на это привѣтствіе низкимъ поклономъ.

Карета проѣхала уже довольно далеко за Потсдамъ, какъ вдругъ раздались пушечные выстрѣлы, возвѣщавшіе тревогу.

— Это значитъ, кто нибудь бѣжалъ изъ войска! сказалъ жандармъ.

— Неужели! возразилъ кавалеръ, и снова откинулся къ стѣнкѣ кареты.

Услышавъ выстрѣлы, простой народъ выбѣгалъ на дорогу съ ружьями и вилами, въ надеждѣ поймать дезертира. Жандармы тоже, съ какимъ-то нетерпѣніемъ и смутнымъ ожиданіемъ посматривали во всѣ стороны. За поимку бѣглеца назначалось закономъ пятьдесятъ червонцевъ награды.

— Признайтесь, сэръ, сказалъ кавалеръ сидѣвшему съ нимъ въ каретѣ жандармскому офицеру: — вамъ хочется освободиться отъ меня, который никакой выгоды вамъ не доставитъ, и пуститься на поиски дезертира, который принесетъ пятьдесятъ червонцевъ?… Почему вы не прикрикнете на кучера?… Вы можете выпустить меня на границѣ и скорѣе воротиться на эту охоту.

Офицеръ послушалъ этого совѣта; но дорога показалась кавалеру невыносимо длинною. Раза два ему слышался топотъ погони; казалось, что лошади его не дѣлали въ часъ и двухъ миль, а между тѣмъ, онѣ дѣлали больше. Наконецъ, почти подлѣ самого Брюкка, открылись пограничные столбы, бѣлые съ чернымъ, прусскіе, и противъ нихъ зеленые съ желтымъ — саксонскіе. Саксонскіе таможенные офицеры вышли насъ встрѣтить.

— При мнѣ нѣтъ ничего, сказалъ кавалеръ.

— У этого жандарма нѣтъ контрабанды, сказали прусскіе офицеры, улыбаясь, и весьма почтительно простились съ своимъ плѣнникомъ.

Кавалеръ Балибари подарилъ имъ по фридрихсдору.

— Джентльмены, сказалъ онъ: — желаю вамъ счастливаго пути. Пожалуйста, заверните въ домъ, изъ котораго мы выѣхали поутру, и скажите моему человѣку, чтобъ онъ переслалъ мое имущество въ Дрезденъ, въ гостинницу «Трехъ Коронъ».

Сказавъ это, кавалеръ потребовалъ свѣжихъ лошадей и ускакалъ въ столицу Саксоніи. Нужно ли говорить моимъ читателямъ, что кавалеръ этотъ былъ я.

Отъ Chevalier de Balibary къ Редмонду Барри, эсквайру, Gentilhomme Anglais.

A l'Hôtel de 3 Coronnes, à Dresde, en Saxe.

"Любезный мой племянникъ, Редмондъ! Письмо это ты получаешь изъ вѣрныхъ рукъ, и именно отъ мистера Ломпита, изъ англійскаго посольства, которому извѣстна, какъ извѣстна будетъ скоро цѣлому Берлину, наша удивительная исторія. Жители здѣшней столицы знаютъ только половину всего происшествія, знаютъ только, что дезертиръ убѣжалъ въ моемъ платьѣ, и всѣ въ восхищеніи отъ твоей смѣтливости, находчивости и смѣлости.

"Признаюсь откровенно, что втеченіе двухъ часовъ послѣ твоего отъѣзда, я пролежалъ въ постели въ лихорадочномъ состояніи, размышляя о томъ, не вздумается ли его величеству отправить меня въ Шпандау за продѣлку, въ которой мы оба виновны. Впрочемъ, въ этомъ отношеніи я принялъ свои предосторожности: я написалъ письмо къ моему начальнику, австрійскому посланнику, въ которомъ изложилъ полную и справедливую исторію о томъ, какъ тебя приставили ко мнѣ въ качествѣ шпіона, какъ оказался ты моимъ ближайшимъ родственникомъ, какъ завербованъ ты былъ въ прусскую службу, и какъ мы вмѣстѣ придумали планъ твоего освобожденія. Все это ставило короля въ такомъ невыгодномъ свѣтѣ, навлекало на него такое посмѣяніе, что онъ не рѣшился бы дотронуться до меня Что бы сказалъ Вольтеръ, услышавъ о такомъ насиліи?

"Ты выбралъ счастливый день! все исполнилось по моему желанію. Въ то время, какъ я лежалъ въ постели, спустя часа два съ половиной послѣ твоего отъѣзда, въ квартиру мою вошелъ капитанъ Поцдорфъ. «Редмондъ! вскрикнулъ онъ повелительнымъ тономъ: — ты здѣсь?…» Молчаніе…. «Негодяй! вѣрно, ушелъ?…» и съ этими словами прямо отправился къ моей красной шкатулкѣ, въ которой хранились любовныя письма, лорнетка, любимыя счастливыя кости, которыми въ Прагѣ я бросалъ тринадцать лѣтъ сряду; два прибора вставныхъ парижскихъ зубовъ и нѣкоторые другіе предметы, тебѣ хорошо извѣстные.

"Сначала онъ перепробовалъ связку ключей, но ни одинъ изъ нихъ не подходилъ къ маленькому замочку англійской работы. Потомъ мой джентльменъ вынулъ изъ кармана долото и молотокъ, и приступилъ къ работѣ, какъ опытный воръ.

"Теперь наступила моя очередь дѣйствовать. Я отправился къ нему, вооруженный огромнымъ кувшиномъ съ водою; подошедши къ нему на цыпочкахъ въ то время, когда онъ разломалъ шкатулку, я, что было силы, далъ ему такой ударъ по головѣ, что кувшинъ разлетѣлся въ дребезги, и капитанъ съ глухимъ стономъ повалился на полъ. Я думалъ, что убилъ его.

"Сдѣлавъ это, я началъ звонить во всѣ колокольчики, кричать, браниться, топать ногами: «воры!… воры!… хозяинъ!… грабежъ!… разбой!…» кричалъ я до тѣхъ поръ, пока ко мнѣ въ комнату не вбѣжалъ весь домашній людъ. — Гдѣ мой слуга? ревѣлъ я. — Кто смѣетъ грабить меня среди бѣлаго дня? Посмотрите на бездѣльника, котораго я поймалъ ломающимъ мою шкатулку! Пошлите за полиціей, пошлите за его превосходительствомъ, австрійскимъ посланникомъ! вся Европа должна узнать объ этомъ оскорбленіи!

« — Господи помилуй! сказалъ содержатель гостинницы: — мы сами видѣли, какъ три часа тому назадъ вы изволили уѣхать.

» — Я! воскликнулъ я. — Съ чего вы взяли?… я цѣлое утро пролежалъ въ постели. Я нездоровъ…. я принималъ лекарство…. я и не думалъ выѣзжать сегодня изъ дому. Гдѣ этотъ бездѣльникъ Амброзъ?… Но, позвольте! гдѣ мое платье и парикъ?… я стоялъ въ это время передъ собравшимся народомъ въ шлафрокѣ, чулкахъ и ночномъ колпакѣ.

" — Понимаю…. понимаю! вскричала маленькая горничная: — Амброзъ уѣхалъ въ платьѣ вашей милости.

" — А гдѣ мои деньги…. деньги мои гдѣ? сказалъ я: — гдѣ мой кошелекъ съ сорока-восемью фридрихсдорами?… Впрочемъ, ничего — одинъ изъ бездѣльниковъ въ нашихъ рукахъ!… Господа офицеры! свяжите его!

" — Да это молодой герръ-фонъ-Поцдорфъ! сказалъ содержатель гостинницы, болѣе и болѣе приходившій въ изумленіе.

" — Какъ! джентльменъ взламываетъ сундуки, съ молоткомъ и долотомъ въ рукахъ!… это невозможно!

"Въ это время герръ-фонъ-Поцдорфъ пришелъ въ чувство. Его голова распухла какъ котелъ; полицейскіе офицеры увели его; судья составилъ актъ, съ котораго я потребовалъ копію и отправилъ ее къ моему посланнику.

"Я оставался въ моей комнатѣ подъ арестомъ до другаго дня; судья, военный генералъ, множество адвокатовъ, офицеровъ и чиновниковъ явились ко мнѣ, чтобъ застращать, сбить меня съ толку при допросѣ, и наконецъ умаслить ласками. Я сказалъ имъ, что ты дѣйствительно говорилъ, что тебя завербовали въ службу, что я считалъ тебя отставнымъ, и что имѣлъ о тебѣ превосходныя рекомендаціи. Я обратился къ своему посланнику, который принужденъ былъ явиться ко мнѣ на помощь; — короче, бѣдный Поцдорфъ теперь на пути въ Шпандау; — а его дядя, старшій Поцдорфъ, привезъ мнѣ пятьсотъ луидоровъ, съ покорнѣйшей просьбой, чтобъ я оставилъ Берлинъ, и прекратилъ это прискорбное дѣло.

"Я увижусь съ тобой черезъ день послѣ полученія этого письма. Проси мистера Ломпита обѣдать. Не жалѣй твоихъ денегъ… помни, что я считаю тебя моимъ сыномъ. Въ Дрезденѣ всѣ знаютъ твоего любящаго дядю,

Кавалера де-Балибари."

Благодаря этимъ удивительнымъ обстоятельствамъ, я снова былъ на свободѣ и теперь далъ себѣ клятву не попадать больше въ руки вербовщиковъ, но быть отнынѣ и навсегда джентльменомъ.

Съ порядочною суммой денегъ и счастіемъ въ игрѣ, мы имѣли возможность разыгрывать въ обществѣ немаловажную роль. Дядя мой очень скоро пріѣхалъ въ Дрезденъ, гдѣ я, подъ предлогомъ разстроеннаго здоровья, не выходилъ изъ комнаты до его пріѣзда. Такъ какъ кавалеръ де-Балибари пользовался особеннымъ благоволеніемъ при Дрезденскомъ Дворѣ (гдѣ покойный курфирстъ, король польскій, самый безнравственный и съ тѣмъ вмѣстѣ самый милый изъ европейскихъ государей, оказывалъ дружеское къ нему расположеніе), то я въ скоромъ времени очутился въ лучшемъ обществѣ саксонской столицы, гдѣ, безъ всякаго преувеличенія могу сказать, моя наружность, мои манеры, и замѣчательность приключеній, въ которыхъ я былъ героемъ, дѣлали меня особенно пріятнымъ гостемъ во всякомъ домѣ. Не было ни одного собранія въ аристократическомъ кругу, на который джентльмены Балибари не получили бы приглашенія. Я имѣлъ счастіе представиться къ Двору, и, бывъ милостиво принятъ курфирстомъ, отправилъ къ матушкѣ такое пламенное описаніе моего благоденствія, что добрая душа хотѣла было пуститься ко мнѣ въ Германію, — но путешествія въ тѣ дни были сопряжены съ величайшими затрудненіями, и потому мы избавились отъ пріѣзда доброй лэди.

Я думаю, что душа Гарри Барри, моего родителя, который всегда держалъ себя на высокой ногѣ, радовалась при видѣ положенія, занимаемаго мною въ обществѣ. Женщины, одна передъ другой, старались оказать мнѣ вниманіе; — мужчины приходили отъ этого въ бѣшенство. Я чокался рюмками за ужиномъ съ герцогами и графами, танцовалъ менуэты съ высокоблагородными баронессами (какъ онѣ нелѣпо величаютъ себя въ Германіи), съ миленькими превосходительствами, мало того, съ высочествами и свѣтлостями…. послѣ этого, кто же могъ сравниться съ элегантнымъ молодымъ ирландскимъ нобльменомъ? Кто бы подумалъ, что семь недѣль тому назадъ я былъ простымъ…. Фи! — мнѣ стыдно подумать объ этомъ! Однимъ изъ пріятнѣйшихъ часовъ моей жизни былъ тотъ, когда я находился на пышномъ придворномъ балу, гдѣ имѣлъ счастіе пройти полонезъ съ маркграфиней, родной сестрой стараго Фрица, — стараго Фрица, у котораго я носилъ синій байковый мундиръ, натиралъ мѣломъ перевязь, и втеченіе пяти лѣтъ получалъ отвратительные раціоны кислаго пива, кислой капусты и затхлыхъ сухарей.

Выигравъ въ банкъ у одного итальянца англійскую карету, мой дядя приказалъ нарисовать на дверцахъ ея нашъ гербъ роскошнѣе, чѣмъ когда нибудь, и увѣнчать его (такъ какъ мы происходили отъ древнихъ ирландскихъ королей) ирландской короной великолѣпнѣйшихъ размѣровъ и ослѣпительнаго блеска. Я вырѣзалъ эту корону на огромномъ аметистѣ въ моемъ перстнѣ, и, нисколько не стѣсняясь признаюсь, что любилъ увѣрять любопытныхъ, что этотъ драгоцѣнный камень хранился въ нашей фамиліи втеченіе нѣсколькихъ тысячъ лѣтъ и первоначально принадлежалъ моему прямому предку, его высочеству королю Брайанъ-Бору или Барри. Я увѣренъ, что другія легенды геральдическія не заслуживаютъ такого вѣроятія, какъ мои.

Съ самого начала, англійскій посланникъ и джентльмены въ англійскомъ отелѣ какъ-то чуждались насъ, двухъ ирландскихъ нобльменовъ; имъ хотѣлось знать во всей точности наше происхожденіе, — посланникъ былъ сынъ лорда, это правда, но въ тоже время онъ былъ и внукъ мелочнаго лавочника: — объ этомъ обстоятельствѣ я напомнилъ ему на маскарадѣ графа Лобковича. Дядя мой, будучи самъ нобльменомъ, зналъ родословную всѣхъ значительныхъ фамилій Европы. Онъ говорилъ, что это составляетъ единственное знаніе, приличное и необходимое каждому джентльмену; такъ что, когда мы не играли въ карты, то проводили время за чтеніемъ Гвиллима или Д’Озье, разсматривали въ этихъ авторахъ родословныя, изучали геральдику и знакомились съ родственными отношеніями нашего сословія. Увы! эта благородная наука перестала пользоваться нынѣ должнымъ уваженіемъ; точно также и карты; я не могу представить себѣ, какимъ образомъ порядочный человѣкъ можетъ существовать теперь безъ этого занятія и препровожденія времени.

Первый мой подвигъ въ защиту чести противъ человѣка, принадлежавшаго къ модному свѣту, былъ слѣдствіемъ спора на счетъ моего благородства съ молодымъ сэромъ Румфордомъ Брифордомъ изъ англійскаго посольства; въ то же время дядя мой послалъ вызовъ самому посланнику, но тотъ его не принялъ. Я прострѣлилъ Румфорду ногу, и вызвалъ слезы радости на глаза моего дяди, который присутствовалъ при дуэли. Послѣ этого могу васъ увѣрить, никто изъ молодыхъ джентльменовъ не осмѣливался спрашивать доказательствъ моей родословной, или подсмѣиваться надъ ирландской короной, украшавшей мой гербъ.

Какую восхитительную жизнь вели мы теперь! Я зналъ, что былъ природный джентльменъ, потому, что дѣйствительно умѣлъ держать себя джентльменомъ. Хотя для другихъ это дѣло и кажется удовольствіемъ, но могу увѣрить всякаго труженика, которому приведется читать эти строки, что мы, люди высокаго происхожденія, тоже какъ и онъ имѣемъ свои занятія; правда, для нихъ я не встаю раньше полудня, но за то и не ложусь въ постель раньше утра. Часто, часто возвращались мы домой въ то время, когда войска отправлялись на парадъ; о, съ какимъ радостнымъ чувствомъ слушалъ я военную музыку и барабанный бой, или смотрѣлъ на полки, выступающіе на ученье, и въ тоже время думалъ, что уже болѣе не подчиненъ строгой дисциплинѣ, но возвращенъ въ свое первобытное состояніе!

Я вступилъ въ это состояніе сразу, какъ будто во всю свою жизнь не мѣнялъ его. Мнѣ прислуживалъ джентльменъ; французъ парикмахеръ убиралъ мнѣ голову каждое утро; я узналъ вкусъ шеколада, и, пробывъ недѣлю въ моемъ новомъ положеніи, могъ различать настоящій испанскій отъ французскаго. На всѣхъ моихъ пальцахъ были перстни и кольца, въ обоихъ карманахъ жилета — часы; у меня были трости, драгоцѣнныя вещи, табакерки всѣхъ родовъ, и каждая изъ нихъ отличалась изяществомъ отдѣлки; я имѣлъ отличный природный вкусъ въ кружевахъ и китайскомъ фарфорѣ. Я могъ судить о достоинствахъ и качествахъ лошадей лучше всякаго жида-барышника въ цѣлой Германіи; въ стрѣльбѣ и атлетическихъ упражненіяхъ не было мнѣ равнаго; не умѣлъ я правильно писать, это правда, но за то свободно и умно объяснялся по нѣмецки и по французски; — у меня было по крайней мѣрѣ двѣнадцать перемѣнъ платья; изъ нихъ три великолѣпно вышитыя золотомъ, двѣ — серебромъ; гранатоваго бархата шуба, отороченная соболемъ, — другая изъ французскаго дымчатаго бархата, съ серебрянымъ шитьемъ и шеншилловой выпушкой. Я бралъ уроки на гитарѣ, и восхитительно пѣлъ французскіе романсы. Словомъ, такого благовоспитаннаго джентльмена, какъ Редмондъ де-Балибари, не отыскать бы въ цѣломъ мірѣ.

Роскошь, приличная моему положенію, не могла, само собою разумѣется, пріобрѣтаться безъ кредита и денегъ, доставать которыя, при разстроенномъ состояніи нашихъ предковъ, при нерасположеніи купцовъ дѣлать одолженія и при сомнительныхъ шансахъ нашего ремесла, дядя мой могъ только держа у себя фаро — банкъ. Мы вступили въ товарищество съ однимъ флорентинцомъ, хорошо извѣстнымъ при всѣхъ европейскихъ Дворахъ, графомъ Алессандро Пиппи, такимъ искуснымъ игрокомъ, какого мы еще не видѣли; но впослѣдствіи онъ оказался низкимъ человѣкомъ, и къ тому же я сдѣлалъ открытіе, что онъ былъ графъ-самозванецъ. Дядя мой, какъ я уже сказалъ, былъ человѣкъ увѣчный, а Пиппи, подобно всѣмъ самозванцамъ, — величайшій трусъ; одно только мое неподражаемое умѣнье владѣть шпагой и готовность прибѣгать къ ней во всякое время, поддерживали, такъ сказать, репутацію нашей фирмы и заставляли молчать многихъ робкихъ игроковъ, которые рѣшались было не платить проигранныхъ денегъ. Мы играли на честное слово со всѣми, — то есть, со всѣми благородными и честными людьми. Настойчиво мы никогда не требовали немедленной уплаты нашихъ выигрышей, никогда не отказывались принимать письменныя обязательства, вмѣсто золота. Но горе тому, кто не платилъ съ наступленіемъ срока своего обязательства! Редмондъ самъ являлся съ векселемъ; впрочемъ, можно сказать, что такихъ должниковъ у насъ было немного; — джентльмены были признательны за наше терпѣніе, и наша честь оставалась безукоризненною. Впослѣдствіи, грубое простонародное предубѣжденіе набросило пятно на личность благородныхъ людей, занимавшихся игрой; но я говорю о доброй старинѣ въ Европѣ, о томъ времени, пока еще трусость французской аристократіи не произвела недовѣрія кь нашему сословію и не погубила его. Теперь презираютъ игроковъ; но желалъ бы я знать, на сколько нынѣшній образъ жизни былъ честнѣе нашего. Биржевой маклеръ, который спекулируетъ облигаціями, покупаетъ ихъ и продаетъ, и даетъ деньги на проценты, — развѣ онъ не игрокъ? Купецъ, торгующій чаемъ и саломъ, развѣ онъ не такой же игрокъ? Тюки грязнаго индиго — это его кости; его карты тасуются каждый годъ, вмѣсто каждыхъ десяти минутъ; — Океанъ — это его зеленый столъ. Профессію законовѣдѣнія вы называете благородною, тогда какъ адвокатъ продастъ свою совѣсть тому, кто больше дастъ; пускаетъ по-міру одного кліента, чтобъ извлечь выгоды изъ богатства другаго; дѣлаетъ правымъ виноватаго. Вы называете доктора честнымъ человѣкомъ, — тогда какъ этотъ человѣкъ чистѣйшій шарлатанъ; онъ не вѣритъ въ рецепты, которые самъ же прописываетъ, и беретъ гинею за то, что прошепчетъ вамъ на ухо, что сегодня прекрасное утро. Почему же нынѣшній моральный свѣтъ возстаетъ противъ благороднаго человѣка, который садится за зеленый столъ и приглашаетъ желающихъ поставить ихъ деньги противъ его, состязаться своимъ счастіемъ съ его счастіемъ? Это, мнѣ кажется, просто заговоръ простолюдиновъ противъ джентльменовъ — это ни больше ни меньше, какъ выходка какого нибудь лавочника, которая въ прежнія времена не имѣла никакой силы. Игра — это учрежденіе рыцарей, потерявшее свое значеніе вмѣстѣ съ другими привиллегіями людей благороднаго происхожденія. Когда Зейнгальтъ держалъ какого нибудь игрока тридцать-шесть часовъ, не выходя изъ-за стола, то неужели вы думаете, что въ это время онъ не оказалъ нисколько храбрости? О, какъ часто нашъ столъ окружали замѣчательнѣйшіе аристократы Европы, и съ замираніемъ сердца смотрѣли, какъ я и дядя мой держали банкъ противъ какого нибудь страшнаго игрока, который рисковалъ нѣсколькими тысячами изъ своихъ мильоновъ, желая пріобрѣсть все наше достояніе, лежавшее передъ нимъ на столѣ. Однажды, я помню, игралъ съ нами смѣлый Алексисъ Кослофски и съ одного разу проигралъ семь тысячъ луидоровъ; еслибъ мы проиграли, то на другой день сдѣлались бы нищими; для него же этотъ проигрышъ ничего не значилъ: ему только пришлось заложить деревню, да нѣсколько сотъ душъ крестьянъ. Помню еще одно обстоятельство; это было въ Теплицѣ…. Когда герцогъ Курляндскій привелъ съ собой двѣнадцать лакеевъ, у каждаго изъ которыхъ было по четыре мѣшка флориновъ, и предложилъ нашему банку выиграть запечатанные мѣшки, — какъ вы думаете, какой вопросъ мы ему предложили? — Сэръ, — сказали мы: у насъ въ банкѣ только восемьдесятъ тысячъ флориновъ; — если въ мѣшкахъ вашего сіятельства не больше этой суммы, то мы согласны играть. Мы сѣли играть и послѣ двѣнадцати часовъ игры, втеченіе которыхъ нашъ банкъ въ одно время уменьшился до двухъ-сотъ-восьми червоицевъ, выиграли у герцога семнадцать тысячъ флориновъ. Не видна ли тутъ отвага? Не требуетъ ли эта профессія особеннаго искусства, терпѣнія, и присутствія духа? На эту игру смотрѣли четыре коронованныя особы, и когда я вскрылъ туза червей и сдѣлалъ пароли, одна изъ принцессъ заплакала. Въ то время, на всемъ европейскомъ материкѣ, ни одинъ человѣкъ не занималъ такого высокаго положенія въ обществѣ, какъ Редмондъ Барри; и когда герцогъ Курляндскій проигралъ, то ему угодно было сказать, что мы играли благородно: — и дѣйствительно это правда; зато мы благородно же и тратили то, что выигрывали.

Въ этотъ періодъ, мой дядя, постоянно ходившій къ обѣднѣ, опускалъ въ церковную кружку не меньше десяти флориновъ. Содержатели отелей принимали насъ почтительнѣе, чѣмъ принцовъ. Остатки отъ нашихъ обѣдовъ и ужиновъ, мы обыкновенно отдавали нищимъ, которые благословляли насъ. Человѣкъ, чистившій мнѣ сапоги, или державшій мою лошадь, получалъ за труды червонецъ. Я, можно сказать, былъ виновникомъ общаго нашего счастія, поддерживая въ нашей игрѣ терпѣніе и смѣлость. Пиппи былъ малодушенъ: начиная выигрывать, онъ съ тѣмъ вмѣстѣ начиналъ и трусить. Мой дядя (я не иначе могу говорить о немъ, какъ съ особеннымъ уваженіемъ) былъ человѣкъ слишкомъ набожный, и въ игрѣ всегда церемонился. Его мужество было неоспоримо; — но въ немъ не доставало смѣлости. Оба эти старшины признали меня своимъ старшиной: — и отсюда источникъ роскоши, мною описанной.

Я упомянулъ о ея высочествѣ принцессѣ Фредерикѣ Амаліи, которая была тронута моимъ успѣхомъ, и всегда съ признательностію буду вспоминать о покровительствѣ, которымъ эта высокая лэди удостоила мою особу. Она страстно любила игру, какъ любили ее въ тѣ дни женщины почти при всѣхъ европейскихъ Дворахъ, — а черезъ эту любовь возникали у насъ весьма не маловажныя затрудненія; потому что, надобно правду сказать, на сколько дамы любили играть, на столько же не любили и платить. Долгъ чести прекраснымъ поломъ еще не постигнутъ. Во время нашихъ странствованій по различнымъ государствамъ сѣверной Европы, для насъ всегда было дѣломъ величайшей трудности не допускать ихъ къ нашему столу, получать съ нихъ проигрышъ, или, получивъ, отнимать у нихъ возможность мстить намъ самымъ изступленнымъ и необычайнымъ образомъ. Въ тѣ славные дни нашего счастія и выигрышей подобнаго рода, мы насчитали у себя въ долгу на дамахъ не меньше пятнадцати тысячъ луидоровъ. Одна принцесса герцогскаго дома отдала намъ, послѣ торжественной клятвы, поддѣльные брильянты, а не настоящіе; другая, утаивъ коронные брильянты, вздумала обвинить насъ въ покражѣ; одна только осторожность Пиппи, который приберегъ собственноручную записку ея свѣтлости, и отправилъ ее къ своему посланнику, сохранила намъ наши головы. Третья лэди, тоже высокаго званія, послѣ того, какъ я выигралъ у нея на значительную сумму брильянтовъ и жемчуга, подослала своего фаворита съ шайкой головорѣзовъ заколоть меня, и только одно мое необыкновенное присутствіе духа, умѣнье владѣть шпагой и доброе счастіе, спасли меня отъ этихъ негодяевъ; я получилъ рану, но за то главнаго изъ нихъ положилъ на мѣстѣ мертвымъ. Моя шпага вонзилась въ его глазъ и тамъ переломилась; сообщники его, лишившись предводителя, разбѣжались. Они бы легко могли покончить со мной, потому что мнѣ не чѣмъ было защищаться.

Изъ всего этого можно видѣть, что наша жизнь, при всемъ ея великолѣпіи, сопряжена была съ величайшими опасностями и затрудненіями, и требовала большаго ума и храбрости для достиженія цѣли. Часто случалось, что когда мы вполнѣ увѣнчавались успѣхомъ, намъ вдругъ предлагали удалиться вслѣдствіе какой нибудь прихоти владѣтельнаго принца, какой нибудь интриги разочарованной фаворитки или какой нибудь ссоры съ министромъ полиціи. Если послѣдній не получалъ отъ насъ значительныхъ подарковъ, то мы получали отъ него приказаніе немедленно выѣхать, и такимъ образомъ, противъ воли и желаній, мы, переѣзжая съ мѣста на мѣсто, вели жизнь скитальческую.

Хотя матеріальныя пріобрѣтенія въ жизни подобнаго рода, какъ я уже сказалъ, весьма велики, но зато и издержки у насъ были громадныя. Нашъ наружный блескъ и наша свита казались малодушному Пиппи слишкомъ великолѣпными. Онъ постоянно жаловался на мою расточительность, и съ тѣмъ вмѣстѣ сознавался, что чрезъ свою бережливость, доходившую до скупости, онъ никогда не выигрывалъ тѣхъ побѣдъ, какія выигрывалъ я, съ помощію моей щедрости и расточительности. При всемъ успѣхѣ, капиталъ нашъ былъ не очень великъ. Рѣчь, которую мы произнесли герцогу Курляндскому, была съ нашей стороны чистѣйшимъ хвастовствомъ. Тогда мы не имѣли ни кредита, ни денегъ, кромѣ тѣхъ, которыя лежали на столѣ, такъ что намъ пришлось бы бѣжать, еслибъ его свѣтлость выигралъ и принялъ наши векселя. Иногда мы находились въ самыхъ критическихъ обстоятельствахъ. Вѣдь и то сказать, не всегда же и выигрывать: счастье такъ перемѣнчиво, что на него нельзя полагаться.

Одна изъ неудачъ на нашемъ поприщѣ случилась съ нами во владѣніяхъ герцога Баденскаго, въ Мангеймѣ. Пиппи, въ обязанность которому вмѣнялось отъискивать благопріятные случаи, заложилъ банкъ въ гостинницѣ, гдѣ мы остановились, и гдѣ ужинали офицеры кирасирскаго полка его высочества; завязалась небольшая игра: нѣсколько талеровъ и луидоровъ перешли изъ рукъ въ руки, и перешли, какъ мнѣ помнится, въ руки этихъ джентльменовъ, бѣднѣйшихъ изъ всѣхъ джентльменовъ въ мірѣ.

Но, по пословицѣ, «одна бѣда родитъ другую.» Два студента изъ ближайшаго университета въ Гейдельбергѣ, пріѣхавшіе въ Мангэймъ къ роднымъ за деньгами на свое содержаніе, и слѣдовательно имѣвшіе при себѣ нѣсколько сотъ талеровъ, были допущены къ столу, и, никогда не играя до этого, начали (какъ это всегда случается) выигрывать. Надобно же быть такому несчастно, что они были немного на-веселѣ, а я замѣтилъ, что счастіе въ игрѣ, какъ будто нарочно, переходитъ на сторону людей нетрезвыхъ. Они играли безъ всякаго разсчета, и несмотря на то, постоянно выигрывали. Ни одна ихъ карта не падала на правую сторону. Въ десять минутъ они выиграли сто луидоровъ. Замѣтивъ, что Пиппи началъ горячиться, и что счастіе не на нашей сторонѣ, я хотѣлъ было прекратить игру, сказавъ, что она началась для шутки, и что на этотъ вечеръ довольно. Но Пиппи, который ссорился со мной втеченіе дня, рѣшился продолжать, и слѣдствіемъ его рѣшимости было то, что студенты продолжали играть и выигрывать, потомъ снабдили деньгами офицеровъ, которые тоже начали выигрывать; и такимъ образомъ въ этой безславной игрѣ, въ тавернѣ, наполненной табачнымъ дымомъ, на досчатомъ столѣ, залитомъ пивомъ и водкой, мы, три искуснѣйшіе и извѣстнѣйшіе игрока въ Европѣ, проиграли тысячу-семьсотъ луидоровъ двумъ безбородымъ студентамъ и толпѣ бѣдняковъ — офицеровъ. Я краснѣю, вспоминая объ этомъ, и представляю себѣ Карла XII или Ричарда Львиное Сердце, падающихъ передъ ничтожной крѣпостцой и отъ руки человѣка неизвѣстнаго (какъ пишетъ пріятель мой мистеръ Джонсонъ). Да! пораженіе наше было въ высшей степени постыдно

Этимъ еще не кончилось. Когда наши побѣдители удалились, не зная, чему приписать такое расположеніе Фортуны, бросившей имъ въ руки неожиданное сокровище (одинъ изъ этихъ студентовъ былъ баронъ Клоць, быть можетъ тотъ самый, который, впослѣдствіи, лишился головы въ Парижѣ), Пиппи возобновилъ утреннюю ссору, и мы обмѣнялись весьма крупными словами. Между прочимъ, я помню, что стуломъ сбилъ его съ ногъ, и хотѣлъ выбросить въ окно, но дядя мой, будучи хладнокровнѣе, вмѣшался въ нашъ раздоръ, и водворилъ между нами тишину и спокойствіе. Пиппи, извиняясь, признался, что былъ кругомъ виноватъ.

Я, однакожь, сомнѣвался въ чистосердечіи вѣроломнаго итальянца. Не довѣряя ему до этого ни на полслова, не знаю почему теперь я былъ глупъ до такой степени, что повѣрилъ всѣмъ его словамъ, и отправился спать, оставивъ у него ключи отъ нашей кассы. въ ней, за исключеніемъ проигрыша кирасирамъ, оставалось до восьми тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Пиппи настоялъ, чтобъ наше примиреніе заключилось пуншевою чашею, и я нисколько не сомнѣваюсь, что въ стаканы наши онъ подсыпалъ соннаго порошка, потому что дядя мой и я проспали до поздняго утра и проснулись съ головною болью и въ лихорадочномъ состояніи. Мы не могли встать съ постели раньше полдня. Пиппи исчезъ изъ дому двѣнадцатью часами раньше, опустошивъ наше казначейство, и оставивъ что-то въ родѣ разсчета, въ которомъ старался доказать, что взятыя имъ деньги составляли его долю изъ общихъ нашихъ пріобрѣтеній, и что всѣ потери происходили безъ его вѣдома и согласія.

Такимъ образомъ, послѣ восьмнадцати мѣсяцевъ безбѣдной жизни, намъ пришлось начинать съ начала. Но на вопросъ: упалъ ли я духомъ при этомъ обстоятельствѣ? Я отвѣчаю: Нѣтъ. Нашъ гардеробъ стоилъ весьма значительной суммы денегъ, потому что въ тѣ дни джентльмены одѣвались слишкомъ затѣйливо: мужчина хорошаго тона надѣвалъ на себя такія платья и такія украшенія, которыя могли бы обезпечить будущность инаго купца; и потому, ни на минуту не предаваясь унынію, и не сказавъ ни одного гнѣвнаго слова (характеръ моего дяди въ этомъ отношеніи былъ удивительный), не допустивъ даже распространиться молвѣ о нашей потерѣ, мы заложили три четверти нашихъ брильянтовъ Мозесу Лёве, банкиру; такимъ образомъ, вмѣстѣ съ карманными деньгами, у насъ образовалась сумма до восьми сотъ фунтовъ стерлинговъ, и мы снова вступили на наше поприще.

ГЛАВА X.
СЧАСТІЕ СНОВА НАМЪ УЛЫБАЕТСЯ.

Я не намѣренъ занимать читателей описаніемъ моей каррьеры въ качествѣ игрока, какъ не намѣренъ былъ занимать его эпизодами изъ моей военной жизни. Я бы могъ наполнить цѣлые томы разсказами подобнаго рода, еслибъ имѣлъ къ тому расположеніе; мое повѣствованіе обнимаетъ десятки лѣтъ, — и кто знаетъ, удалось ли бы мнѣ докончить разсказъ? У меня теперь подагра, ревматизмъ, каменная болѣзнь и разстроенное состояніе печени. У меня двѣ или три раны, которыя отъ времени до времени раскрываются, и производятъ мучительную боль, и кромѣ того во мнѣ сотни другихъ признаковъ разрушенія. Таково вліяніе времени, недуговъ и веселой жизни на одинъ изъ самыхъ крѣпкихъ, красивѣйшихъ организмовъ, которые свѣтъ когда либо видѣлъ. Да; — въ 1766 году я не знавалъ этихъ болѣзней — въ то время, мнѣ кажется, въ цѣлой Европѣ не было человѣка болѣе веселаго духомъ, болѣе блистательнаго, благовоспитаннаго, элегантнаго, чѣмъ Редмондъ Барри.

До измѣны негодяя Пиппи, я посѣтилъ многіе лучшіе европейскіе Дворы, особенно мелкіе, гдѣ игра пользовалась покровительствомъ, и профессоры этой науки всегда принимались радушно. Особенно хорошо насъ принимали на Рейнѣ. Я не знавалъ изящнѣе и веселѣе Дворовъ какъ курфирстовъ Трирскаго и Кёльнскаго, гдѣ блеска, роскоши и развлеченій было несравненно больше, чѣмъ въ Вѣнѣ, въ тысячу разъ больше, чѣмъ въ жалкомъ казарменномъ Берлинѣ. Дворъ эрцгерцогини Нидерландской былъ, тоже, отличнымъ мѣстомъ для насъ, рыцарей зеленаго стола и доблестныхъ преслѣдователей Фортуны, между тѣмъ какъ въ скупой голландской или нищенской швейцарской республикахъ, для джентльмена не было возможности пріобрѣтать средства къ существованію безъ усиленныхъ трудовъ.

Послѣ нашей неудачи въ Мангеймѣ, я и дядя мой отправились въ герцогство X…. Читатель довольно легко можетъ отъискать это мѣсто, но мнѣ не хочется печатать вполнѣ имена нѣкоторыхъ блистательныхъ особъ, въ общество которыхъ судьба забросила меня, и между которыми я былъ участникомъ въ весьма странномъ и трагическомъ происшествіи.

Во всей Европѣ не было Двора, при которомъ иностранцевъ принимали бы радушнѣе, чѣмъ у благороднаго герцога X…. не было Двора, гдѣ бы такъ ревностно искали удовольствій, и наслаждались ими съ такой жадностью. Герцогъ не жилъ въ столицѣ. Подражая во всѣхъ отношеніяхъ Версальскому Двору, онъ построилъ себѣ великолѣпный дворецъ въ нѣсколькихъ миляхъ отъ главнаго города своего государства, и окружилъ его пышнымъ аристократическимъ городомъ, населеннымъ исключительно дворянами и офицерами его великолѣпной гвардіи. Для поддержанія этой роскоши, подданные его обложены были тяжелыми налогами; — владѣнія его высочества были не большія, и потому онъ заблагоразсудилъ жить въ уединеніи, рѣдко показывая лицо свое въ столицѣ, и не видя другихъ лицъ, кромѣ вѣрныхъ своихъ слугъ и офицеровъ. Его дворецъ Лудингслюстъ и при немъ сады были устроены по французскому образцу. Два раза въ недѣлю назначены были пріемные дни и два раза въ мѣсяцъ пышные придворные балы. Тамъ была прекрасная французская опера и балетъ, неимѣвшій по блеску своему ничего подобнаго; его высочество, большой любитель музыки и танцевъ, тратилъ на эти удовольствія огромныя суммы. Я никогда не видывалъ (потому, быть можетъ, что былъ молодь тогда) такого блеска и красоты, какіе являлись на сценѣ придворнаго театра, въ великолѣпныхъ миѳологическихъ балетахъ, которые были тогда въ модѣ, и въ которыхъ мы видѣли Марса въ бальныхъ башмакахъ съ красными каблуками, Венеру съ мушками на лицѣ и въ фижмахъ. Говорятъ, будто костюмъ этотъ не вѣренъ, но я не видѣлъ Венеры прелестнѣе Корделіи, первой танцовщицы, и не находилъ ни малѣйшихъ недостатковъ въ нимфахъ съ ихъ шлейфами, фалбалами и пудрой. Театральныя представленія были два раза въ недѣлю; послѣ спектакля, кто нибудь изъ придворныхъ давалъ вечеръ и великолѣпный ужинъ; — игральныя кости стучали на сголахъ, въ игрѣ всѣ принимали участіе. Въ огромной галлереѣ Лудингслюста я находилъ семьдесять ломберныхъ столовъ для однихъ костей, кромѣ столовъ для банка, къ которымъ подходилъ самъ герцогъ, — садился за нихъ, игралъ. — выигрывалъ и проигрывалъ съ истинно царской щедростью.

Сюда-то мы и пріѣхали послѣ мангеймскаго несчастія. Придворные были такъ любезны, что говорили, что наша слава предшествовала намъ, и два ирландскіе джентльмена были приняты радушно. Въ первый же вечеръ при Дворѣ мы изъ восьми сотъ луидоровъ проиграли семьсотъ-сорок]: на слѣдующій вечеръ, за столомъ гофмаршала, я воротилъ ихъ назадъ, и сверхъ того выигралъ еще тысячу-триста. Можете быть увѣрены, что мы и виду не подали, какъ близко были къ раззоренію въ первый вечеръ; напротивъ, я привязалъ къ себѣ всѣхъ своимъ хладнокровіемъ и веселымъ расположеніемъ духа, съ которымъ проигрывалъ деньги; — самъ министръ финансовъ выдалъ мнѣ четыреста червонцевъ подъ вексель на имя управляющаго замкомъ Балибари въ Ирландіи; вексель этотъ я на другой же день выигралъ у его превосходительства вмѣстѣ съ значительной суммой наличными деньгами. При этомъ благородномъ Дворѣ всѣ были игроки. Лакеи въ герцогскихъ пріемныхъ проводили время за грязными колодами картъ; кучера и конюхи играли на дворѣ, между тѣмъ какъ ихъ господа занимались тѣмъ же въ пышныхъ салонахъ; даже повара и поваренки, кухарки и судомойки играли въ банкъ, — чѣмъ одинъ итальянецъ-конфетчикъ составилъ себѣ порядочное состояніе. Впослѣдствіи онъ купилъ титулъ римскаго маркиза, и его сынъ былъ принятъ въ высшемъ лондонскомъ обществѣ, какъ одинъ изъ первыхъ аристократовъ Европы. Солдаты постоянно проигрывали свое жалованье, которое получали, впрочемъ, весьма рѣдко; во всей гвардіи не было такого офицера, который бы не вмѣнялъ себѣ въ обязанность носить при себѣ вмѣстѣ съ саблей колоду картъ и игральныя кости. Эти люди не совѣстились прибѣгать въ игрѣ къ непозволительнымъ средствамъ. Джентльмены Балибари были бы чистѣйшими глупцами, еслибъ вели себя какъ голуби въ этомъ ястребиномъ гнѣздѣ. Только люди храбрые и геніальные могутъ жить и дѣлать успѣхи въ обществѣ людей отважныхъ и умныхъ; — поэтому-то дядя мой и я дѣйствовали съ величайшей осторожностью и разсчетливостью.

Его высочество, герцогъ, былъ вдовецъ, или, вѣрнѣе, послѣ смерти герцогини, вступилъ въ морганатическій бракъ съ одной дамой, которую онъ возвелъ въ дворянское достоинство и которая принимала за особенный комплиментъ, когда ее величали сіятельствомъ. Онъ женился въ немолодыхъ лѣтахъ, и его сынъ, наслѣдный принцъ, можно сказать, одинъ управлялъ политическими дѣлами государства, потому что родитель его больше любилъ удовольствія, чѣмъ политику; — любилъ чаще разсуждать съ своимъ егермейстеромъ и директоромъ театра, чѣмъ съ министрами и посланниками.

Наслѣдный принцъ, котораго я назову принцемъ Викторомъ, былъ совсѣмъ другой человѣкъ. Онъ съ успѣхомъ и пользой служилъ въ арміи императрицы во время войны, за наслѣдство и Семилѣтней; имѣлъ суровый характеръ, рѣдко показывался при Дворѣ, и жилъ въ отдаленномъ флигелѣ, гдѣ прилежно занимался науками — онъ былъ величайшій астрономъ и химикъ. Онъ помѣшанъ былъ, — помѣшательство это было весьма обыкновенно тогда, — на отъисканіи философскаго камня. Дядя мой часто сожалѣлъ, что не учился химіи, подобно Бальзамо (который называлъ себя Каліостро), Сен-Жермену и другимъ лицамъ, которыя получали отъ герцога Виктора большія суммы денегъ, помогая ему отъискивать величайшую тайну. Развлеченія его состояли въ охотѣ и военныхъ маневрахъ; если бы не онъ, то армія играла бы въ карты съ утра до вечера.

Принцу Виктору было пятьдесятъ лѣтъ, а его супругѣ, герцогинѣ Оливіи — двадцать-три. Они были въ супружествѣ семь лѣтъ, и въ первые годы брачной ихъ жизни герцогиня родила сына и дочь. Строгая нравственность и холодное обращеніе, угрюмая и непривлекательная наружность мужа не слишкомъ нравилась блистательной и очаровательной молоденькой женщинѣ, которая выросла на югѣ, провела два года въ Парижѣ, въ обществѣ дочерей христіаннѣйшаго короля, была душою общества при дворѣ X…. милымъ и веселымъ созданіемъ, идеаломъ ея августѣйшаго тестя и всего Двора. Она не была красавица, но была очаровательна; не слишкомъ остроумна, но тоже очаровательна. Она была чрезвычайно расточительна и до такой степени лукава, что довѣряться ей ни подъ какимъ видомъ наслѣдовало; впрочемъ, ея слабости были привлекательнѣе добродѣтелей въ другихъ женщинахъ, ея самолюбіе было восхитительнѣе великодушія. Я не знавалъ женщины, недостатки которой дѣлали бы ее привлекательнѣе. Она раззоряла своихъ подданныхъ, а между тѣмъ, они ее любили. Дядя замѣтилъ, какъ она однажды обманула его въ игрѣ, и, несмотря на то, позволилъ ей выиграть четыреста червонцевъ. Ея капризы съ офицерами и фрейлинами своего Двора были безчисленны, а между тѣмъ, они ее обожали. Она была единственнымъ существомъ въ герцогской фамиліи, которое подданные боготворили. Каждый разъ, какъ она появлялась на улицахъ, за ея каретой бѣжала толпа съ громкими криками и восклицаніями, и, чтобъ показать свое расположеніе къ бѣднымъ фрейлинамъ, она отнимала у нихъ, разумѣется, заимообразно, послѣднюю копѣйку. Въ ранніе дни супружества, ея мужъ очарованъ былъ ею, какъ были очарованы всѣ; но ея капризы послужили поводомъ къ страшнымъ взрывамъ его суроваго нрава, и размолвка между ними, хотя и прерываемая порывами нѣжной страсти, была почти постоянною. Я говорю о ея герцогскомъ высочествѣ съ совершеннымъ чистосердечіемъ и любовію, хотя и было бы извинительно съ моей стороны судить о ней нѣсколько строже, принимая въ соображеніе ея мнѣніе о моей особѣ. Она выразилась, что старшій мсьё де-Балибари быль джентльменъ во всѣхъ отношеніяхъ, а младшій имѣлъ манеры курьера. Свѣтъ совсѣмъ не такъ судилъ обо мнѣ, потому-то я и упоминаю объ этомъ осужденіи, составлявшемъ единственное исключеніе. Впрочемъ, она имѣла причину не жаловать меня, какъ это вы скоро узнаете.

Пятилѣтняя служба въ арміи, совершенное знаніе свѣта, разсѣяли во мнѣ романтичныя понятія о любви, съ которыми началась моя жизнь, и я рѣшился, какъ слѣдуетъ джентльмену (одни только люди простаго сословія женятся по любви) обезпечить мое состояніе выгодной женитьбой. Во время нашихъ странствованій, дядя мой и я нѣсколько разъ думали привести этотъ планъ въ исполненіе; но намъ представлялись многочисленныя затрудненія, о которыхъ не считаю за нужное упоминать, и которыя не позволяли мнѣ до этой поры вступить въ бракъ, вполнѣ соотвѣтствующій человѣку моего происхожденія, моихъ способностей и наружности. На материкѣ нѣтъ обыкновенія между прекраснымъ поломъ убѣгать изъ-подъ родительскаго крова, — обыкновенія, которое существуетъ въ Англіи; родители, опекуны, церковные обряды и всякаго рода затрудненія помѣшали его развитію; истинной любви не позволяютъ здѣсь принять свое прямое направленіе, и прекрасный полъ не имѣетъ права дарить свои нѣжныя сердца молодымъ людямъ, безъ всякаго разбора. То требовались невыполнимыя условія, то моя родословная и мое состояніе оказывались недостаточными, хотя планъ и инвентарій помѣстій Балибари и родословная нашей фамиліи отъ короля Брайанъ Бару, или Барри, были у насъ начерчены отличнѣйшимъ образомъ; то у молоденькой барышни, готовой броситься въ мои объятія, вдругъ являлось желаніе поступить въ монастырь, или, какъ однажды это было, когда молодая вдовушка намѣревалась отдать мнѣ вмѣстѣ съ своимъ сердцемъ и богатое помѣстье во Фландріи, вдругъ получено было приказаніе полиціи, въ силу котораго я долженъ былъ черезъ часъ выѣхать изъ Брюсселя, а молодая вдовушка — отправиться на постоянное жительство въ свой замокъ. Но въ X… я имѣлъ возможность вести большую игру, и кончилъ бы ее отличнымъ образомъ, еслибъ ужасная катастрофа не измѣнила моего счастія.

Въ свитѣ наслѣдной принцессы находилась девятнадцатилѣтняя дѣвушка, богатѣйшая наслѣдница во всемъ герцогствѣ. Графиня Ида, такъ ее звали, была дочь покойнаго министра и любимца ихъ высочествъ герцога и герцогини X….. которые были ея воспріемниками, и которые, по смерти отца, приняли ее подъ свое августѣйшее попеченіе и покровительство. На семнадцатомъ году ее привезли изъ замка, въ которомъ она воспитывалась, и назначили фрейлиной къ принцессѣ Оливіи.

Тетка графини Иды, управлявшая всѣми дѣлами графики во время ея малолѣтства, поступила весьма безразсудно, позволивъ своей воспитанницѣ сблизиться съ ея кузеномъ, бѣднѣйшимъ офицеромъ въ одномъ изъ пѣхотныхъ полковъ герцога. Хотя этотъ молодой человѣкъ и былъ безсмысленный идіотъ, но пользуясь возможностью постоянно видѣться съ кузиной, не имѣя соперниковъ, и родственнымъ довѣріемъ, онъ могъ бы легко, чрезъ тайный бракъ, овладѣть и молодой графиней и ея богатствомъ. Онъ повелъ, однакожь, дѣла свои такъ глупо, что позволилъ ей оставить мѣсто ея уединенія, провести годъ при Дворѣ, принять званіе фрейлины, и потомъ, какъ бы вы думали, что изволилъ сдѣлать этотъ джентльменъ? Съ закоптѣлымъ эполетомъ на истасканномъ мундирѣ, онъ явился къ его высочеству и формально объявилъ свое притязаніе на руку богатѣйшей наслѣдницы въ его владѣніяхъ!

Слабость добродушнаго государя была такова, что при согласіи графики Иды вытти замужъ за кузена, быть можетъ, онъ согласился бы на этотъ бракъ, еслибъ не вмѣшалась принцесса Оливія и не испросила у герцога запрещеніе, разрушавшее всѣ надежды молодаго человѣка. Такъ какъ никто не зналъ объ этомъ отказѣ, то никто и не рѣшался искать руки богатой невѣсты. Кузенъ и кузина продолжали вести переписку, въ надеждѣ, что время произведетъ перемѣну въ приговорѣ его высочества, какъ вдругъ молодой человѣкъ получилъ назначеніе въ одинъ изъ полковъ, переданныхъ въ распоряженіе одной изъ воюющихъ державъ (эта военная коммерція была въ ту пору дѣломъ весьма обыкновеннымъ, и составляла источникъ доходовъ, какъ его высочества, такъ и другихъ государей) и такимъ образомъ сношенія ихъ были прерваны самымъ неожиданнымъ образомъ.

Странно было, что принцесса Оливія вздумала дѣйствовать противъ молоденькой лэди, своей фаворитки. При тѣхъ романтичныхъ и сантиментальныхъ понятіяхъ, которыхъ не лишены всѣ женщины, она сначала одобряла любовь между графиніей Идой и ея безсостоятельнымъ обожателемъ, а теперь вдругъ возстала противъ нихъ и стала ненавидѣть графиню, въ которой до этого не слышала души, стала ненавидѣть со всѣмъ ожесточеніемъ, къ которому способны однѣ только женщины: пыткамъ, которымъ она подвергала молоденькую лэди, ядовитости ея языка, язвительности ея насмѣшекъ и пренебреженія, не было конца. Когда я впервые показался при дворѣ X…. молодые люди называли ее dumme Grafinn, глупой графиней. Она была молчалива, хороша собою, но блѣдна, задумчива, съ безсмысленнымъ выраженіемъ въ лицѣ, и если являлась въ обществѣ, то представляла собою черепъ мертвеца, который, какъ говорятъ, римляне, во время пировъ, ставили на столъ.

Носилась молва, что молодой джентльменъ французскаго происхожденія, кавалеръ де-Маньи, шталмейстеръ Двора его высочества, имѣлъ виды на богатую графиню Иду, но оффиціальнаго объявленія въ этомъ родѣ еще не было, и кромѣ того поговаривали тайно о какой-то мрачной интригѣ, которая впослѣдствіи получила ужасное подтвержденіе.

Этотъ кавалеръ де-Маньи былъ внукъ стараго генерала въ службѣ герцога, барона де-Маньи. Отецъ барона покинулъ Францію во время гоненія протестантовъ, послѣ отмѣны Нантскаго эдикта, и поступилъ на службу въ герцогствѣ X…. гдѣ и умеръ. Наслѣдникомъ его былъ сынъ, неимѣвшій ни малѣйшаго сходства съ большинствомъ французовъ, которыхъ я знавалъ. Это былъ угрюмый и холодный кальвинистъ, строгій въ исполненіи своихъ обязанностей, отталкивавшій отъ себя своимъ обращеніемъ, — чуждавшійся Двора, и задушевный другъ и любимецъ герцога Виктора, съ которымъ имѣлъ близкое сходство по характеру.

Кавалеръ де-Маньи, внукъ генерала, былъ истый французъ. Онъ родился во Франціи, гдѣ его отецъ занималъ дипломатическую должность въ службѣ герцога. Онъ обращался въ прекрасномъ обществѣ блистательнѣйшаго Двора въ свѣтѣ, и имѣлъ нескончаемый запасъ анекдотовъ о petites maisons, о тайнахъ Parc aux Cerfs и шумныхъ пирушкахъ Ришелье и его товарищей. Онъ, подобно своему отцу, раззорился въ игрѣ. Находясь вдали отъ вліянія стараго барона, какъ сынъ, такъ и внукъ, вели жизнь самую разгульную. Онъ воротился изъ Парижа, исполнивъ порученіе, данное ему по случаю замужества принцессы, сурово былъ принятъ старикомъ Ацомъ, который, однакожь, заплативъ еще разъ всѣ его долги, доставилъ ему мѣсто при Дворѣ стараго герцога. Кавалеръ де-Маньи сдѣлался большимъ любимцемъ своего августѣйшаго господина: — онъ вывезъ изъ Парижа знаніе новѣйшихъ удовольствій; мастерски устроивалъ маскарады и балы, выбиралъ балетныхъ танцовщицъ, и вообще считался при Дворѣ блистательнымъ и великолѣпнымъ молодымъ джентльменомъ.

Послѣ нѣсколькихъ недѣль, проведенныхъ нами въ Людвигслюстѣ, старый баронъ де-Маньи старался удалить насъ изъ герцогства; но его голосъ не былъ до такой степени силенъ, чтобъ взять перевесъ надъ голосомъ всей публики, къ тому же, когда вопросъ этотъ предложенъ былъ на общее обсужденіе, на нашей сторонѣ стояли кавалеръ де-Маньи и его высочество герцогъ. Любовь къ игрѣ не покидала молодаго человѣка. Онъ былъ постояннымъ понтеромъ нашего банка, гдѣ игралъ нѣкоторое время довольно счастливо, и когда проигрывалъ, разсчитывался съ аккуратностью, изумительною для всѣхъ, кто только зналъ ограниченность его средствъ.

Ея высочество, принцесса Оливія, тоже страстно любила игру. При шести случаяхъ, когда мы держали банкъ во дворцѣ. я замѣтилъ въ ней эту страсть. Я замѣтилъ, или, вѣрнѣе, мой хладнокровный дядя замѣтилъ еще болѣе. Очевидно было, что мсьё де-Маньи и эта высокая лэди находились другъ къ другу въ близкихъ отношеніяхъ.

— Пусть я ослѣпну, если ея высочество не влюблена въ этого французика, замѣтилъ мой дядя однажды вечеромъ послѣ игры.

— Чтожь изъ этого слѣдуетъ, сэръ? — сказалъ я.

— Что изъ этого слѣдуетъ? повторилъ дядя, пристально глядя мнѣ въ лицо. Или ты до такой степени неопытенъ, что не можешь догадаться, что изъ этого слѣдуетъ? Ты составишь себѣ счастіе, если только захочешь воспользоваться этимъ обстоятельствомъ; — года черезъ два мы могли бы выкупить наши помѣстья.

— Какимъ же это образомъ? — спросилъ я, теряясь въ недоумѣніи.

— Очень просто, сухо отвѣтилъ дядя. — Завлекай Маньи въ игру; не требуй отъ него уплаты наличными деньгами, а бери только его собственноручныя росписки. Чѣмъ больше онъ задолжаетъ тебѣ, тѣмъ лучше; но, главное, заставляй его играть.

— Онъ не въ состояніи заплатить шиллинга, отвѣчалъ я. Евреи не возьмутъ его росписокъ даромъ.

— Тѣмъ лучше. Ты увидишь, какую пользу мы извлечемъ изъ нихъ, отвѣчалъ старый джентльменъ.

И надобно сознаться, что планъ, который онъ изложилъ, быль планъ отважный, умный и прекрасный.

Мнѣ надобно было завлекать Маньи въ игру, — въ этомъ не представлялось большаго затрудненія. Мы находились въ пріятельскихъ отношеніяхъ, потому что Маньи былъ такой же отличный охотникъ, какъ и я; между нами образовалась дружба; и если ему попадались на глаза игральныя кости, онъ не могъ удержаться, чтобъ не взять ихъ въ руки: онъ бросался на нихъ, какъ дитя на лакомство.

Сначала Маньи выигрывалъ, потомъ началъ проигрывать деньги; потомъ я выигралъ у него нѣсколько брильянтовъ, — фамильныхъ бездѣлушекъ, какъ онъ говорилъ, — а между тѣмъ это были весьма цѣнныя вещи. Онъ просилъ меня, однакожь, не продавать ихъ въ предѣлахъ герцогства, и я далъ честное слово исполнить его просьбу. Отъ брильянтовъ онъ перешелъ къ векселямъ и такъ какъ за придворными столами, и вообще въ публикѣ, не позволялось играть на кредитъ, то Маньи былъ душевно радъ случаю удовлетворять свою любимую страсть безъ денегъ. Въ моемъ павильонѣ (который я отдѣлалъ въ восточномъ вкусѣ) кости стучали на столѣ безпрерывно, пока не наступало время отправляться во дворецъ; въ этомъ занятіи у насъ проходили дни за днями. Маньи приносилъ мнѣ еще брильянтовъ, жемчужное ожерелье, драгоцѣнный изумрудъ и другія цѣнныя вещицы. Надобно, впрочемъ, сказать, что онъ не всегда проигрывалъ; но спустя около недѣли, счастіе покинуло его и онъ задолжалъ мнѣ огромную сумму. Не считаю за нужное назвать цифру этой суммы, — достаточно сказать, что она была такъ велика, что, по моему мнѣнію, молодой человѣкъ никогда бы не имѣлъ возможности уплатить ее.

Зачѣмъ же, если такъ, я игралъ съ нимъ? зачѣмъ тратилъ дни въ безполезной игрѣ съ человѣкомъ, у котораго не было гроша за душой, игралъ съ нимъ въ то время, когда могъ бы заняться дѣломъ болѣе выгоднымъ? — Я имѣлъ цѣль, — въ этомъ смѣло признаюсь. Я хотѣлъ выиграть у мсьё де-Магни не деньги, но его нареченную невѣсту, графиню Иду. Кто можетъ сказать, что я въ дѣлѣ любви не имѣлъ права прибѣгнуть къ хитрости? Впрочемъ, къ чему употреблять слово любовь? Я просто хотѣлъ пріобрѣсть деньги графини; я любилъ ее на столько, на сколько любилъ ее Маньи. Въ этомъ отношеніи, рѣшившись женитьбой поправить свое состояніе, я слѣдовалъ только обычаю свѣта.

Я заставлялъ Маньи, послѣ каждаго проигрыша, давать записку слѣдующаго содержанія:

«Любезный мосьё де-Балибари! Удостовѣряю этой запиской, что я проигралъ вамъ въ ланскнехтъ (или пикетъ, или банкъ, смотря по игрѣ: я во всѣхъ играхъ былъ отличный знатокъ своего дѣла) триста червонцевъ, и буду считать за величайшее съ вашей стороны одолженіе, если позволите мнѣ остаться вашимъ должникомъ на нѣкоторое время, по истеченіи котораго вы получите всѣ деньги отъ вашего признательнаго и покорнаго слуги.»

Относительно брильянтовъ, я бралъ туже самую предосторожность (впрочемъ, эта идея принадлежитъ моему дядѣ, и она весьма умна): я бралъ отъ него родъ закладной и письмо, въ которомъ онъ просилъ меня принять эти вещи въ уплату суммы денегъ, которую онъ долженъ.

Поставивъ его въ положеніе, но моему мнѣнію выгодное для моихъ намѣреній, я заговорилъ съ нимъ откровенно и безъ всякой церемоніи, какъ долженъ одинъ свѣтскій человѣкъ говорить другому:

— Не хочу, мой добрый другъ, сказалъ я: — оскорбить васъ моимъ замѣчаніемъ, что вы, какъ кажется, намѣрены продолжать игру въ этомъ родѣ, и думаете, что я останусь доволенъ пріобрѣтеніемъ нѣсколькихъ лоскутковъ бумаги за вашей подписью, — кучею векселей, заплатить по которымъ, я знаю, вы никогда не можете. Не глядите на меня такъ гнѣвно и свирѣпо: помните, что Редмондъ Барри въ дѣлѣ дуэли можетъ быть вашимъ учителемъ: — къ тому же, я не такой еще дуракъ, чтобъ драться съ человѣкомъ, который долженъ мнѣ огромную сумму. Совѣтую вамъ лучше хладнокровно выслушать мое предложеніе. Втеченіе послѣдняго мѣсяца нашей дружбы, вы были со мной очень откровенны, и вполнѣ познакомили меня съ дѣлами, касающимися вашей личности. Вы дали вашему дѣду честное слово никогда не играть въ долгъ; — а вамъ извѣстно, какъ хорошо вы держали свое слово, извѣстно также и то, что онъ лишитъ васъ наслѣдства, если узнаетъ истину. Кромѣ того, положимъ, что завтра онъ умретъ, — его состоянія будетъ недостаточно на уплату суммы, которую вы мнѣ должны; и еслибъ вы согласились отдать мнѣ состояніе вашего дѣда, то останетесь совершенно нищимъ. — Ея высочество, принцесса Оливія, ни въ чемъ вамъ не отказываетъ. Я не буду спрашивать, почему; но. позвольте сказать, этотъ фактъ мнѣ былъ извѣстенъ при началѣ нашей игрѣ.

— Не хотите ли вы сдѣлаться барономъ…. камергеромъ, — не хотите ли получить какой нибудь орденъ? произнесъ бѣдный молодой человѣкъ, задыхаясь. — Принцесса все для васъ можетъ выпросить отъ герцога.

— Я не прочь, сказалъ я: — отъ ранжевой ленты и золотаго ключа; хотя джентльменъ дома Балибари вовсе не гонится за титулами нѣмецкаго дворянства. Я не этого хочу. Любезный мой другъ, вы отъ меня ничего не скрывали, вы говорили мнѣ, какого труда стоило вамъ убѣдить принцессу Оливію согласиться на предполагаемый бракъ вашъ съ графиней Идой, которую вы не любите. Я знаю, кого вы любите отъ чистаго сердца.

— Мсьё де-Балибари! сказалъ пораженный Магни.

Объясненіе мое становилось для него невыносимо. Истина начала озарять его.

— Вы начинаете понимать меня, продолжалъ я. Ея величество, принцесса (я сказалъ это саркастическимъ тономъ), не будетъ гнѣваться, повѣрьте, если вы откажетесь отъ притязаній на глупенькую графиню. Я не больше вашего влюбленъ въ эту дѣвушку: мнѣ нужно ея состояніе. Я игралъ съ вами на это состояніе и выигралъ его; въ день свадьбы, я отдамъ вамъ всѣ ваши векселя, и вдобавокъ пять тысячъ червонцевъ.

— Въ день женидьбы моей на графинѣ, возразилъ мсьё де-Маньи, я буду въ состояніи занять сумму въ десять разъ больше той, которую вамъ долженъ (онъ говорилъ правду, потому что состояніе графини стоило болѣе полмильона фунтовъ стерлинговъ); и тогда мы разсчитаемся. Между тѣмъ, если вы станете надоѣдать мнѣ вашими угрозами, или оскорблять меня, какъ оскорбляете теперь, я употреблю вліяніе, которымъ, по вашимъ словамъ, обладаю, чтобъ удалить васъ изъ герцогства, какъ въ прошломъ году удалили васъ изъ Нидерландовъ.

Я спокойно позвонилъ въ колокольчикъ.

— Заморъ! сказалъ я вошедшему высокому негру въ турецкомъ костюмѣ: — когда я позвоню вторично, ты отнесешь этотъ конвертъ къ гофмаршалу, этотъ къ его превосходительству генералу де-Маньи, а этотъ ты отдашь въ руки одного изъ шталмейстеровъ его высочества, наслѣднаго принца. Подожди въ пріемной, и не уходи съ конвертами, пока я не позвоню.

Когда негръ удалился, я обратился къ мсьё де-Маньи, и сказалъ:

— Мсьё де-Маньи! въ первомъ конвертѣ заключается ваше письмо, въ которомъ вы изъясняете ваши виды на богатства молодой графини, изъ которыхъ обѣщаете заплатить мнѣ долгъ; къ нему приложенъ документъ собственно отъ меня, въ которомъ я по долгу благороднаго человѣка прошу, чтобъ письмо ваше было представлено его высочеству. Второй конвертъ адресованъ на имя вашего дѣда: тамъ находится письмо, въ которомъ вы называете себя наслѣдникомъ вашего дѣда, и я представляю на его соображеніе этотъ и нѣкоторые другіе документы. Третій пакетъ на имя его высочества, наслѣднаго принца, прибавилъ я, грозно посмотрѣвъ на свою жертву: — въ него вложенъ изумрудъ Густава Адольфа, который онъ подарилъ принцессѣ, и который вы отдали мнѣ, назвавъ его собственностью вашей фамиліи. Надобно полагать, что вы имѣете весьма сильное вліяніе на ея высочество, заключилъ я: — если могли получить отъ нея такую драгоцѣнность, и могли принудить ее, собственно для уплаты своихъ долговъ по картамъ, пожертвовать тайной, отъ которой зависитъ участь вашихъ головъ!

— Подлецъ! вскричалъ французъ, теряя самообладаніе отъ бѣшенства и ужаса: — неужели ты хочешь вмѣшать въ это дѣло и принцессу?

— Мсьё де-Маньи, отвѣчалъ я, съ усмѣшкой: — вы ошибаетесь…. я хочу только сказать, что вы украли драгоцѣнный изумрудъ.

Я былъ увѣренъ въ этомъ, какъ былъ увѣренъ, что несчастная и ослѣпленная принцесса долго не знала о покражѣ Мы узнали исторію этого изумруда очень просто. Однажды мы до такой степени нуждались въ деньгахъ (мои занятія съ Маньи значительно разстроили нашъ банкъ), что дядя мой принужденъ былъ отправиться въ Мангеймъ и заложить нѣкоторыя изъ бездѣлушекъ Маньи. Еврей, дававшій деньги подъ залогъ, зналъ исторію изумруда; и когда онъ спросилъ, какимъ образомъ ея высочество рѣшилась съ нимъ разстаться, дядя мой придумалъ весьма умную исторію. Онъ сказалъ, что принцесса любила играть, что ей не всегда удобно было платить деньги, и что поэтому изумрудъ попалъ въ наши руки. Дядя поступилъ благоразумно, не заложивъ его; что же касается до другихъ драгоцѣнностей, которыя мсьё де-Маньи проигралъ, то онѣ не имѣли особенной важности; объ нихъ и по сіе время не было помину; а тогда я вовсе не зналъ, что онѣ принадлежали ея высочеству: я только теперь убѣжденъ въ этомъ, и то еще, можно сказать, по однѣмъ догадкамъ.

Когда я обвинилъ молодаго человѣка въ кражѣ, онъ не имѣлъ на столько твердости духа, чтобъ взять пару пистолетовъ, которые случайно лежали подлѣ него, и отправить на тотъ свѣтъ своего обвинителя и свою жалкую погибшую особу. При такомъ неблагоразуміи и ужасной безпечности съ его стороны, и со стороны несчастной лэди, которая забыла себя для такого негодяя, онъ долженъ бы знать, что открытіе тайны неизбѣжно. — Этому ужасному предопредѣленію вѣрно ужь суждено было исполниться; вмѣсто того, чтобъ кончить все разомъ, какъ слѣдовало бы благородному человѣку, онъ дрожалъ передо мной, какъ совершенно потерянный, потомъ бросился на софу и залился слезами….

Я видѣлъ, что мнѣ нечего бояться, и потому, позвавъ Замора, сказалъ, что самъ намѣренъ отнести пакеты, положилъ ихъ въ бюро, и, такимъ образомъ, достигнувъ своей цѣли, я поступилъ, какъ и всегда, весьма великодушно, сказавъ, что изъ одной лишь предосторожности вышлю изумрудъ за границы герцогства, но при этомъ повторилъ свое обѣщаніе возвратить его графинѣ безъ всякаго возмездія, въ тотъ день, когда она исходатайствуетъ согласіе на мой бракъ съ графиней Идою.

Полагаю, что всѣ эти дѣйствія какъ нельзя яснѣе показываютъ игру, которую я рѣшился разъигрывать, и хотя строгій моралистъ будетъ возставать противъ нея, но въ оправданіе свое скажу, что въ дѣлѣ любви всякій поступокъ извинителенъ, и что такіе бѣдняки, какъ я, не могутъ быть слишкомъ разборчивы относительно средствъ къ преуспѣянію вѣжизни; знатныхъ и богатыхъ вездѣ примутъ съ сладкими улыбками, для нихъ всегда открытъ входъ въ большой свѣтъ, имъ помогутъ взойти на лѣстницу, которая ведетъ къ почестямъ; но бѣднякъ долженъ карабкаться по этой лѣстницѣ, или войти съ задняго крыльца, или пройти сквозь всѣ закоулки, какъ бы ни были они грязны и узки, лишь бы ему добраться до вершины. Празднолюбецъ, человѣкъ безъ всякаго честолюбія, будетъ говорить, что возвышеніе вещь пустая; онъ станетъ уклоняться отъ всякой борьбы, и называть себя философомъ. По моимъ понятіямъ, такіе люди ни больше ни меньше, какъ низкіе трусы. Что же хорошаго въ жизни, если честь остается для нея дѣломъ совершенно постороннимъ? Она такъ необходима, что слѣдуетъ пріобрѣтать ее, не смотря ни на какія пожертвованія.

Планъ отреченія мсьё де Маньи былъ составленъ самимъ мною, и при томъ такъ, чтобъ не оскорбить ни его, ни ея. Я заставилъ Маньи отвесть графиню Иду въ сторону и сказать ей:

— Мадамъ, хотя я не выказывалъ изъ себя вашего обожателя, но представилъ вамъ достаточныя доказательства моего къ вамъ уваженія; мое домогательство вашей руки, я знаю, будетъ поддержано его высочествомъ, вашимъ августѣйшимъ покровителемъ. Я знаю, что милостивое желаніе герцога заключается въ томъ, чтобъ мое предложеніе было принято благосклонно; но, такъ какъ время, повидимому, не измѣнило вашей прежней привязанности, и какъ у меня еще есть слишкомъ много благородной гордости, чтобъ принудить лэди вашего имени и происхожденія вступить со мной въ бракъ противъ вашего желанія, то считаю за лучше сдѣлать вамъ, для одной только формы, предложеніе безъ вѣдома и согласія его высочества, и получить отвѣтъ, которому, къ сожалѣнію, научитъ васъ ваше сердце, — отвѣтъ отрицательный; — тогда я формальнымъ образомъ откажусь отъ всякихъ видовъ на васъ, и скажу, что послѣ вашего отказа, ничто, даже воля самого герцога, не принудитъ меня продолжать мое домогательство.

Графиня Ида, чуть-чуть не заплакала, услышавъ эти слова отъ мсьё де Маньи. — Въ то время, когда графиня взяла меня за руку, говорилъ Маньи: — и поблагодарила за такое благородное объясненіе, на ея глазахъ навернулись слезы. — Не знала она, что французъ не былъ бы самъ способенъ на благородство подобнаго рода, и что объявленіе Маньи было моего изобрѣтенія.

Лишь только онъ сдѣлалъ ретираду, какъ наступила моя очередь выступить впередъ; по выступить осторожно и тихо, чтобъ не встревожить богатую невѣсту, и при томъ твердо, чтобъ убѣдить ее въ безнадежности ея намѣренія выйти за мужъ за оборваннаго обожателя, субалтернъ-офицера. Принцесса Оливія была такъ добра, что приняла на себя исполненіе самой важной части плана, составленнаго въ мою пользу, и торжественнымъ образомъ дала понять графинѣ Идѣ, что хотя мсьё де Маньи отказался отъ ея руки, но все же его высочество, покровитель ея, выдастъ ее за мужъ за кого ему вздумается, и что она должна навсегда забыть своего оборваннаго обожателя. И въ самомъ дѣлѣ, я не могу представить себѣ, какимъ образомъ такой бѣднякъ осмѣлился бы сдѣлать ей предложеніе: — правда, онъ былъ хорошаго происхожденія, но какія у него были другія достоинства?

Послѣ отказа мсьё де-Маньи, само собою разумѣется, явились другіе претенденты, и, между ними, вашъ покорнѣйшій слуга, потомокъ рода Баллибарри. Въ это время, въ подражаніе древнему обычаю рыцарей, была назначена карусель или что-то въ родѣ турнира, въ которомъ люди благороднаго происхожденія сбивали съ сѣделъ другъ друга, или нанизывали на копье повѣшенныя кольца. При этомъ случаѣ, я одѣлся въ великолѣпный костюмъ римлянина (т. е. надѣлъ на себя серебряный шлемъ, съ пышными перьями, панцырь изъ золоченой кожи съ богатымъ шитьемъ, свѣтло-голубаго бархата плащъ и малиновые сафьянные полусапожки), и въ этомъ одѣяніи явился на арену на вороной моей лошади, сорвалъ три кольца, и одинъ изъ всей свиты герцога и всего дворянства, пріѣхавшаго на этотъ праздникъ изъ сосѣднихъ государствъ, выигралъ призъ. Побѣдителю назначался золоченый лавровый вѣнокъ, который должна возложить на него лэди по его выбору, Я подъѣхалъ къ балкону, гдѣ сидѣла графиня Ида, позади наслѣдственной принцессы, громко, но граціозно назвавъ ее по имени, попросилъ ее увѣнчать меня и, такимъ образомъ, провозгласилъ себя передъ лицемъ всей Германіи претендентомъ на ея руку и сердце. Графиня Ида поблѣднѣла, а принцесса, сколько могъ я замѣтить, покраснѣла; не смотря на то, Ида кончила тѣмъ, что надѣла на меня лавровый вѣнокъ, послѣ чего, давъ шпоры коню, я началъ скакать вокругъ барьера, отдавая честь герцогу въ противоположной ложѣ, и выдѣлывая удивительные скачки.

Побѣда моя, какъ вы можете себѣ представить, не увеличила однакожь моей популярности между молодыми людьми въ свитѣ герцога. Они называли меня авантюристомъ, буяномъ, игрокомъ, самозванцемъ и сотнею другихъ милыхъ именъ: но у меня одно было средство заставлять молчать этихъ господчиковъ. Встрѣтясь съ графомъ Шметтерлингомъ, богатѣйшимъ и храбрѣйшимъ молодымъ человѣкомъ, который, повидимому, имѣлъ виды на графиню Иду, я публично швырнулъ ему въ лицо колодой картъ. На другой день я уѣхалъ за тридцать-двѣ мили, во владѣніе курфистра Б….. вышелъ на дуэль съ мсьё де-Шметтерлингомъ, два раза насквозь прокололъ его шпагой, — воротился назадъ съ моимъ секундантомъ, мсьё де Маньи, и вечеромъ явился на вистъ къ ея высочеству, наслѣдственной принцессѣ. Маньи не хотѣлъ было сопровождать меня, но я заставилъ его быть свидѣтелемъ нашей дуэли. Раскланявшись ея высочеству, я тотчасъ же подошелъ къ графинѣ Идѣ, и, сдѣлавъ низкій и вѣжливый поклонъ, смотрѣлъ ей пристально въ лицо до тѣхъ поръ, пока она не вспыхнула; точно также пристально посмотрѣлъ я на каждаго изъ мужчинъ, составлявшихъ ея кружокъ. Я поручилъ Маньи распускать молву, что графиня Ида влюблена въ меня до безумія; это порученіе, вмѣстѣ съ многими другими, несчастный молодой человѣкъ принужденъ былъ исполнить. Онъ представлялъ собою жалкую фигуру, дѣйствуя для меня въ качествѣ агента, выхваляя меня повсюду и сопровождая меня вездѣ, — и все это дѣлалъ тотъ, который, до моего прибытія, былъ красою общества, — который воображалъ, что родословная бѣдныхъ бароновъ Маньи была превосходнѣе родословной моихъ предковъ, великихъ ирландскихъ королей, — который тысячу разъ называлъ меня головорѣзомъ, дезертиромъ, ирландскимъ выскочкой. За все это я мстилъ ему теперь, и мстилъ жестоко.

Въ самыхъ аристократическихъ обществахъ я называлъ его просто, по имени:

— Bonjour, Maxime; comment vas tu? говорилъ я, нарочно, чтобъ услышала принцесса, и при этомъ любовался, какъ онъ кусалъ губы отъ бѣшенства и злости. Онъ и принцесса были у меня въ рукахъ — у меня, простаго солдата Бюлова полка. Это обстоятельство можетъ служить доказательствомъ тому, что въ состояніи сдѣлать геній и терпѣніе; — это можетъ служить предостереженіемъ великимъ земли, никогда не имѣть тайнъ, если это возможно.

Я зналъ, что принцесса ненавидѣла меня, но не обращалъ на это вниманія. Она знала, что мнѣ все было извѣстно, и, мнѣ кажется, ея предубѣжденіе къ моей особѣ до такой степени было сильно, что она считала меня за низкаго негодяя, способнаго открыть ея тайну; но на такую низость я никогда не рѣшался; — она боялась меня, какъ ребенокъ боится своего школьнаго учителя. Въ пріемные дни она не упускала случая подшутить и подсмѣяться надо мной, спрашивала меня о моемъ ирландскомъ дворцѣ, объ ирландскихъ короляхъ, моихъ предкахъ, и о томъ, принимали ли мои царственные родственники мѣры къ моему освобожденію, когда я былъ рядовымъ въ полку Бюлова, — хорошо ли въ томъ полку наказываютъ палками, — вообще говорила вещи, оскорбительныя для меня въ высшей степени. Впрочемъ, и я не молчалъ: я смѣялся ей прямо въ лицо. Между тѣмъ какъ шутки ея и выходки производили свое дѣйствіе въ собраніи, я находилъ особенное удовольствіе смотрѣть на бѣднаго Маньи и замѣчать, какъ онъ ихъ принималъ. Несчастный трепеталъ отъ страха, что сарказмы принцессы выведутъ меня изъ терпѣнія и я разскажу все; — но я мстилъ совсѣмъ иначе: когда принцесса нападала на меня, я обращался къ Маньи и говорилъ ему что нибудь обидное. Мое поведеніе было невыносимо для ея высочества. Она обижалась, когда я нападалъ на Маньи, какъ будто я говорилъ что нибудь грубое ея особѣ. Впрочемъ, хотя она и ненавидѣла меня, но наединѣ просила у меня прощенія; иногда она и могла бы выказать всю свою волю, гордость и власть, но благоразуміе заставляло эту великолѣпную принцессу подчиняться вліянію ничтожнаго ирландца и уничтожаться передъ нимъ.

Какъ скоро Маньи формально отказался отъ графини Иды, принцесса снова стала удостоивать ее своими милостями и показывать видъ нѣжнаго къ ней расположенія. По чистой совѣсти, я не знаю, которая изъ нихъ ненавидѣла меня больше, — принцесса ли, которая была вся жизнь, огонь и кокетство, или графиня, которая была вся величіе и гордость. Послѣдняя особенно оказывала отвращеніе ко мнѣ; а между тѣмъ, какъ красивѣйшій мужчина въ Европѣ, я, конечно, долженъ былъ нравиться ей лучше всѣхъ мужчинъ изъ свиты герцога. Ни одинъ придворный гайдукъ не могъ помѣриться со мной ни грудью, ни ростомъ. Я не обращалъ вниманія на ея предубѣжденіе противъ меня и рѣшился, во чтобы то ни стало, понравиться ей и овладѣть ея сердцемъ. Но, вопросъ: нравились ли мнѣ ея личныя прелести и ея душевныя качества? Нѣтъ. Она была блѣдна, тонка, близорука, высока, — а мой вкусъ былъ совершенно въ другомъ родѣ; что же касается до ея души, то нѣтъ ничего удивительнаго, что она, бѣдное созданіе, полюбившее жалкаго бѣдняка офицера, не могла оцѣнить меня. Я влюбленъ былъ въ ея помѣстья и богатства; а что до нея, то признаться, что она мнѣ нравилась, было бы тоже самое, что сказать, что я человѣкъ безъ всякаго вкуса.

ГЛАВА XI.
ВЪ КОТОРОЙ СЧАСТІЕ ПОКИДАЕТЪ БАРРИ.

Мои надежды получить руку одной изъ богатѣйшихъ наслѣдницъ въ Германіи были, — на сколько могутъ быть вѣрны человѣческіе разсчеты, и насколько мои собственныя достоинства и благоразуміе могли обезпечить мое счастіе, — близки къ исполненію. Меня во всякое время допускали въ апартаменты принцессы, и я имѣлъ возможность видѣть тамъ графиню Иду такъ часто, какъ было мнѣ угодно. Не могу сказать, что она принимала меня съ особенной благосклонностью; сердечная привязанность глупенькаго созданія имѣла, какъ я уже сказалъ, совсѣмъ другое направленіе; и какъ ни плѣнительны были моя наружность и мои манеры, но нельзя было ожидать, чтобъ она вдругъ забыла своего обожателя и промѣняла его на молодаго ирландскаго джентльмена. Впрочемъ, эти неласковые пріемы не уменьшили моей надежды на достиженіе цѣли. На моей сторонѣ были весьма сильные друзья, которые со всею готовностью помогали мнѣ въ великомъ предпріятіи; я зналъ, что рано или поздно, но побѣда останется за мною. Дѣйствительно, я выжидалъ только времени, чтобъ сдѣлать предложеніе. Но кто бы могъ предсказать ужасное несчастіе, которое висѣло надъ моей высокой покровительницей, и которое должно было сдѣлать меня нѣкоторымъ образомъ виновникомъ ея погибели?

Нѣкоторое время все, повидимому, благопріятствовало моимъ намѣреніямъ; и наперекоръ нерасположенію графини Иды, ее въ Германіи гораздо легче можно бы было образумить, чѣмъ въ глупомъ конституціонномъ государствѣ, какъ Англія, гдѣ еще нужно пріучать людей къ тѣмъ здравымъ понятіямъ о повиновеніи законной власти, которыя считались уже весьма обыкновенными въ Европѣ въ то время, когда я былъ молодымъ человѣкомъ.

Я уже сказалъ, какимъ образомъ, чрезъ посредство Маньи, принцесса, какъ говорится, была въ моихъ рукахъ. Ея высочеству оставалось только подѣйствовать на стараго герцога, надъ которымъ вліяніе ея было безгранично, и получить согласіе графини Лиліенгартенъ (романтичный титулъ морганатической супруги или, просто, фаворитки его высочества), и тогда сговорчивый старикъ далъ бы на этотъ бракъ приказаніе, которому графиня Ида должна была повиноваться. Графиня Лиліенгартенъ, по своему положенію, старалась оказывать услуги принцессѣ Оливіи, которая, со временемъ, должна возсѣдать на тронѣ. Старый герцогъ былъ слабъ, подверженъ апоплексіи, и чрезмѣрно любилъ хорошую жизнь. Въ случаѣ его смерти, его вдова, вѣроятно, пожелала бы пользоваться покровительствомъ принцессы Оливіи, покровительствомъ, для нея весьма необходимымъ. Отсюда-то и взаимное согласіе между этими двумя лэди. Въ обществѣ носилась даже молва, будто наслѣдственная принцесса была уже обязана графинѣ Лиліенгартенъ содѣйствіемъ при различныхъ случаяхъ. Ея высочество пріобрѣтала чрезъ графиню значительныя денежныя ссуды, на уплату многочисленныхъ долговъ, и теперь вызвалась употребить свое милостивое вліяніе на мадамъ де Лиліенгартенъ для достиженія цѣли, столь близкой моему сердцу. Разумѣется, нельзя допустить, чтобъ достиженіе этой цѣли не было затрудняемо капризами и противодѣйствіями со стороны Маньи, — но я стремился къ ней рѣшительно, и имѣлъ въ рукахъ средства, преодолѣвавшія всякія противодѣйствія этого малодушнаго молодаго человѣка. Ко всему этому я могу сказать, безъ всякаго тщеславія, что если высокая и могущественная принцесса презирала меня, то графиня (не смотря на то, что была чрезвычайно низкаго происхожденія) имѣла лучшій вкусъ и восхищалась мною. Она не рѣдко принимала участіе въ нашемъ банкѣ и называла меня прекраснѣйшимъ молодымъ человѣкомъ въ герцогствѣ. Мнѣ было крайне необходимо пріобрѣсть доказательство моего дворянства, и я получилъ въ Вѣнѣ такую родословную, которая удовлетворила бы самыхъ требовательныхъ. Да и то сказать, неужели потомокъ знаменитыхъ Барри и Брэди не имѣлъ никакого преимущества предъ нѣмецкими фонами!-- Между прочимъ, чтобъ дать болѣе прочное основаніе этому дѣлу, я обѣщалъ мадамъ де Лиліенгартенъ подарить девять тысячѣ луидоровъ въ день моей свадьбы; а она знала, что я, какъ игрокъ, сдержу свое слово, и, клянусь честью, сдержалъ бы его даже и въ такомъ случаѣ, еслибъ мнѣ пришлось заплатить на эту сумму пятьдесятъ процентовъ.

Такимъ образомъ, благодаря своимъ способностямъ, прямодушію и дальновидности, я, бѣдный, беззащитный изгнанникъ, пріобрѣлъ себѣ весьма сильныхъ защитниковъ. Даже его высочество, герцогъ Викторъ, удостоилъ меня благосклоннымъ вниманіемъ, когда я вылечилъ ему отъ головокруженія любимую лошадь, давъ ей пилюлю, которую дядя мой Брэди часто давалъ своимъ лошадямъ; — съ этой поры, его высочеству угодно было оказывать мнѣ постоянное расположеніе. Онъ приглашалъ меня на охоту, гдѣ я показалъ себя отличнымъ охотникамъ; раза два онъ изволилъ говорить о моихъ видахъ въ жизни и, при этомъ, сожалѣлъ о моей привязанности къ игрѣ и о томъ, что я не выбралъ лучшей дороги къ почестямъ.

— Сэръ, сказалъ я: — если позволите говоритъ откровенно съ вашимъ высочествомъ, то игра послужила мнѣ путемъ къ благополучію. Не прибѣгая къ ней, гдѣ и чѣмъ бы былъ я теперь? Ни больше, ни меньше, какъ рядовымъ гренадеромъ короля Фридриха. Я принадлежу къ фамиліи, которая давала государей моему отечеству, но преслѣдованія лишили ихъ огромнѣйшихъ владѣній. Мой дядя, за приверженность къ католической вѣрѣ, принужденъ былъ бѣжать изъ отечества. Я, съ своей стороны, рѣшился искать отличій въ военной службѣ; — но грубое, оскорбительное обхожденіе, которое испыталъ я въ англійскихъ полкахъ, невыносимо для джентльмена высокаго происхожденія, и я бѣжалъ изъ этой службы, и бѣжалъ для того, чтобъ попасть подъ другое иго, болѣе тяжкое и безвыходное; — какъ вдругъ, добрая звѣзда, подъ которой я родился, послала мнѣ избавителя, въ лицѣ моего дядя. — Присутствіе духа и отвага доставили мнѣ возможность воспользоваться придуманными средствами къ моему избавленію. Съ тѣхъ поръ мы жили, я не скрываю этого, игрой; но, желалъ бы я знать, кто можетъ сказать, что мы кого нибудь обидѣли? Разумѣется, еслибъ я занялъ почетное мѣсто, доставляющее хорошія средства къ жизни, я бы не коснулся картъ, развѣ только для развлеченія. Умоляю ваше высочество освѣдомиться чрезъ вашего посланника въ Берлинѣ, не дѣйствовалъ ли я при различныхъ обстоятельствахъ въ жизни, какъ честный и храбрый воинъ. Чувствую, что у меня есть высокія способности, и я гордился бы случаемъ, который бы доставилъ мнѣ возможность употребить ихъ въ дѣло.

Чистосердечіе такого признанія сильно поразило его высочество и произвело на него выгодное для меня впечатлѣніе. Ему угодно было сказать, что онъ вѣрить мнѣ, и что ему пріятно будетъ сдѣлать для меня что нибудь полезное.

Имѣя такимъ образомъ на моей сторонѣ двухъ герцоговъ, герцогиню и фаворитку герцога, я болѣе и болѣе убѣждался въ возможности овладѣнія богатымъ призомъ. Въ это время, я, по всѣмъ моимъ вычисленіямъ, былъ бы владѣтельнымъ принцемъ, еслибъ несчастная судьба не вмѣшала меня въ дѣло, въ которомъ я вовсе не былъ виновенъ — въ дѣло несчастной привязанности принцессы къ этому малодушному, глупому трусу-французу. Горько было видѣть развитіе этой любви, — страшно подумать объ ея исходѣ. Принцесса не скрывала ее. Бывало Маньи скажетъ слово какой нибудь дамѣ изъ свиты принцессы, и она сейчасъ же начинала ревновать, и нападала со всею язвительностью своего языка на несчастнаго молодаго человѣка. Она посылала ему по шести записокъ втеченіе дня; — при его появленіи въ собраніе, лицо принцессы озарялось радостной улыбкой, такъ что эта радость была очень замѣтна. Удивительно, какимъ образомъ ея супругъ не замѣчалъ такъ долго ея невѣрности. Впрочемъ, принцъ Викторъ былъ такой высокой души и такой строгой нравственности, что не могъ и подумать, чтобъ она рѣшилась унизить себя до такой степени и забыть долгъ жены и матери; — я даже слышалъ, что когда ему намекали о явномъ пристрастіи принцессы къ шталмейстеру, — его отвѣтъ заключался въ строгомъ повелѣніи никогда не безпокоить его нелѣпостями подобнаго рода. «Принцесса легкомысленна, сказалъ онъ: — она воспитывалась при Дворѣ, отличающимся свободой обращенія; но ея легкомысліе не зайдетъ дальше кокетства; — преступленіе невозможно; у нея для охраненія своей чести есть свое происхожденіе, мое имя и дѣти.» И онъ отправлялся на цѣлыя недѣли инспектировать войска, или удалялся на свою половину и запирался на нѣсколько дней въ кабинетъ, оставляя его только для того, чтобъ показаться въ собраніяхъ ея высочества, или пройти съ ней подъ-руку на придворныхъ балахъ, на которые долженъ былъ являться для церемоніи. Онъ имѣлъ простые привычки; я своими глазами видѣлъ, какъ онъ, въ отдѣльномъ дѣтскомъ саду, при своей высокой, непривлекательной фигурѣ, бѣгалъ въ-запуски или игралъ въ мячъ съ маленькимъ сыномъ и дочерью, навѣщать которыхъ на дню по нѣсколько разъ онъ имѣлъ множество предлоговъ. Хорошенькихъ дѣтей принцессы приносили къ матери каждое утро во время ея туалета; но она принимала ихъ весьма равнодушно, исключая одного случая, когда молодой герцогъ Людвигъ, получивъ гусарскій полкъ въ подарокъ отъ крестнаго отца, императора Леопольда, представился въ миньятюрномъ мундирѣ гусарскаго полковника. Дня два принцесса Оливія была очарована мальчикомъ; потомъ онъ наскучилъ ей, какъ игрушка ребенку. Помню, однажды, во время утренняго собранія, малютка рукавомъ бѣлаго мундира нечаянно стеръ со щеки принцессы нѣсколько румянъ; — принцесса ударила ребенка по лицу, ребенокъ расплакался и его вывели изъ гостиной. О, какимъ горемъ въ этомъ мірѣ надѣляютъ насъ женщины! Бѣдствія, нѣкоторыя впадаютъ люди такъ легко и съ улыбающимися лицами, часто проистекаютъ не отъ одного только ослѣпленія страсти, но отъ глупости, тщеславія и хвастовства! Мужчины играютъ этимъ страшнымъ обоюдо-острымъ оружіемъ, какъ будто имъ нельзя и уколоться. Я, который видѣлъ жизнь болѣе другихъ людей, еслибъ я имѣлъ сына, то упалъ бы передъ нимъ на колѣна и сталъ бы умолять его убѣгать женщинъ, которыя опаснѣе яду. Образовалась интрига, — и вся ваша жизнь въ опасности; вы никогда не будете въ состояніи знать о бѣдствіи, которое можетъ на васъ обрушиться; — горесть цѣлыхъ семействъ и гибель невинныхъ и милыхъ сердцу существъ бываютъ причиною минутнаго заблужденія!

Увидѣвъ, до какой степени близокъ былъ къ погибели несчастный мсьё де-Маньи, я началъ, несмотря на огромную сумму, которую онъ долженъ былъ мнѣ, уговаривать его бѣжать изъ герцогства. Онъ имѣлъ квартиру во дворцѣ, въ самомъ верху, надъ покоями принцессы (зданіе было громадное, и помѣщало въ себѣ почти цѣлый городъ свиты); но ослѣпленный молодой человѣкъ не хотѣлъ и слышать о побѣгѣ, хотя его ни что не привязывало, его не удерживала даже и любовь.

— Какъ она косится и кривляется! говорилъ онъ о принцессѣ. — Она воображаетъ, что никто не замѣчаетъ ея безобразія. Пишетъ мнѣ стихи изъ Грессе или Кребильона, и думаетъ, что я принимаю ихъ за ея сочиненіе!… Ха, ха! въ этихъ посланіяхъ столько же ея собственныхъ мыслей, сколько у нея на головѣ собственныхъ волосъ!

Несчастный Маньи игралъ надъ пропастью, зіявшей подъ его ногами. Я полагаю, что главное его удовольствіе въ любви къ принцессѣ заключалось въ томъ, что онъ могъ писать о своихъ побѣдахъ къ парижскимъ друзьямъ, между которыми считался остроумцемъ и побѣдителемъ женскихъ сердецъ.

Замѣчая безпечность молодаго человѣка и опасность его положенія, я приступилъ къ приведенію къ концу моего маленькаго плана, и потому настойчиво началъ требовать отъ него исполненія его обязательствъ.

Требованія мои, по свойству отношеній нашихъ, имѣли довольно хорошій успѣхъ; и вообще, бѣдный молодой человѣкъ ни въ чемъ не могъ мнѣ отказать, такъ говорилъ я ему нерѣдко, къ величайшему его неудовольствію. Впрочемъ, я не прибѣгалъ ни къ угрозамъ, ни къ законному вліянію, которое имѣлъ надъ нимъ. Я дѣйствовалъ деликатно и великодушно; доказательствомъ можетъ служить и то обстоятельство, что я обѣщалъ возвратить принцессѣ фамильный изумрудъ, который выигралъ отъ ея безнравственнаго обожателя.

Это было сдѣлано съ согласія моего дяди; я слѣдовалъ одному изъ благоразумныхъ и дальновидныхъ плановъ, отличавшихъ этого умнаго человѣка.

— Пора приступать къ дѣлу, мой другъ, Редмондъ, говорилъ онъ. — Связь между ея высочествомъ и Маньи должна кончиться весьма нехорошо и, притомъ, скоро, а съ тѣмъ вмѣстѣ, кончатся и всякіе шансы на обладаніе графиней. Теперь же кончай свое дѣло! Черезъ мѣсяцъ мы можемъ закрыть дѣйствія нашего банка и жить побльменами въ Швабскомъ замкѣ. Да, кстати, развяжись ужь и съ этимъ изумрудомъ, прибавилъ онъ: — залогъ такого рода можетъ надѣлать намъ большихъ хлопотъ.

Эти слова заставили меня, противъ моего желанія, разстаться съ бездѣлушкой. И слава Богу, что я это сдѣлалъ: вы сейчасъ увидите, что я поступилъ превосходно.

Приступая къ Маньи, я, между тѣмъ, убѣдительно просилъ графиню Лиліенгартенъ; она обѣщала представить герцогу мое желаніе и просить за меня; въ то же время мсьё де-Магни получилъ приказаніе заставить принцессу Оливію обратиться къ герцогу съ той же самой просьбой. Какъ сказано, такъ и сдѣлано. Обѣ лэди приступили къ герцогу. У его высочества, за ужиномъ (изъ устрицъ и шампанскаго), вынудили наконецъ согласіе, и ея высочество, наслѣдственная принцесса, лично объявила графинѣ Идѣ волю государя, вслѣдствіе которой она должна была вытти замужъ за молодаго ирландскаго нобльмена, кавалера Редмонда де-Баллибарри. Объявленіе это было сдѣлано въ моемъ присутствіи; и, хотя молодая графиня сказала: «никогда не выйду за него!» и въ обморокѣ упала къ ногамъ принцессы, но, въ полной увѣренности, что графиня будетъ моею, я и вниманія не обратилъ на эту приторную чувствительность.

Въ тотъ же вечеръ я отдалъ мсьё де-Маньи изумрудъ, и онъ обѣщалъ возвратить его принцессѣ. Единственное затрудненіе, представлявшееся мнѣ къ окончательному достиженію цѣли, заключалось въ наслѣдственномъ принцѣ, котораго боялись въ равной степени и его отецъ, и жена, и фаворитка стараго герцога. Онъ, вѣроятнѣе всего, не позволилъ бы, хотя и благородному, но небогатому иностранцу увезти изъ герцогства богатѣйшую наслѣдницу. Чтобъ объявить объ этомъ принцу Виктору, необходимо нужно было продождать нѣсколько времени. Принцесса хотѣла воспользоваться минутой его хорошаго расположенія духа. Выпадали дни, въ которые онъ самъ приходилъ въ какое-то ослѣпленіе, и тогда ни въ чемъ не отказывалъ своей женѣ. Мы положили дожидаться этихъ дней, или другаго благопріятнаго случая.

Но року угодно было, чтобъ принцесса больше не видѣла принца у ногъ своихъ. Судьба приготовляла страшный конецъ безразсудству принцессы и конецъ моимъ надеждамъ. Несмотря на торжественное обѣщаніе, Маньи не возвратилъ изумруда принцессѣ Оливіи.

Изъ разговоровъ со мной, онъ узналъ, что дядя мой и я были у Мозеса Лёве, гейдельбергскаго банкира, который выдалъ за наши драгоцѣнности хорошую сумму. Безразудный молодой человѣкъ отправился туда же, и отдалъ въ залогъ изумрудъ. Мозесъ сразу узналъ этотъ камень, выдалъ Маньи требуемую сумму, которую послѣдній проигралъ въ тотъ же вечеръ, не объясняя намъ, само собою разумѣется, средства, чрезъ которое сдѣлался обладателемъ столь большаго капитала. По привычкѣ, мы полагали, что онъ взялъ деньги у своего банкира, принцессы. Свертки червонцевъ перешли въ нашъ банкъ частью на придворныхъ балахъ, частью у насъ на квартирѣ и частью въ апартаментахъ графини Лиліенгартенъ, которая, при этихъ случаяхъ, играла съ нами въ половинѣ.

Такимъ образомъ, деньги у Маньи исчезли весьма скоро. Еврей хотя и выдалъ за драгоцѣнный камень только треть суммы, которой онъ стоилъ, но не довольствовался этимъ барышомъ, и хотѣлъ получить еще что нибудь отъ несчастнаго должника, котораго, какъ говорится, вполнѣ прибралъ къ рукамъ своимъ, и котораго избралъ орудіемъ для удовлетворенія своего корыстолюбія. Знакомые ему евреи въ X….. биржевые маклеры, банкиры, барышники, имѣвшіе сношенія съ Дворомъ, вѣроятно, разсказали своему единовѣрцу, въ какихъ отношеніяхъ Маньи находился къ принцессѣ, и негодяй рѣшился извлечь всевозможныя выгоды изъ этихъ отношеній. Между тѣмъ, дядя и я блаженствовали, въ полномъ смыслѣ этого слова, — игра въ карты шла съ успѣхомъ, игра на составленіе брачнаго союза — еще успѣшнѣе; мы вовсе не думали, что туча сбирается надъ нашими головами.

Не прошло и мѣсяца, какъ жидъ началъ надоѣдать Маньи Онъ явился въ X…. и потребовалъ проценты, объясняя, что въ противномъ случаѣ, крайняя нужда въ деньгахъ заставитъ его продать изумрудъ. Маньи досталъ денегъ. Принцесса снова выручила своего неблагодарнаго, низкаго фаворита. Успѣхъ перваго требованія подалъ еврею поводъ къ другому, болѣе значительному. Ужь я и не знаю, сколько денегъ было брошено на этотъ несчастный изумрудъ; знаю только, что онъ былъ причиною гибели всѣхъ насъ.

---

Однажды вечеромъ, мы держали банкъ у графини Лиліенгартенъ. Маньи былъ при деньгахъ; свертокъ за сверткомъ онъ вынималъ изъ кармана, и игралъ, по обыкновенію, несчастливо. Въ срединѣ игры ему подали записку, прочитавъ которую, онъ поблѣднѣлъ, какъ полотно. Счастіе въ игрѣ было противъ него. Выждавъ нѣсколько талій, и, какъ надобно полагать, проигравъ послѣдній свертокъ, онъ, съ бѣшенымъ ругательствомъ, изумившимъ все общество, вскочилъ со стула и выбѣжалъ изъ комнаты. Вслѣдъ за тѣмъ, на улицѣ послышался топотъ лошадей, но мы слишкомъ были заняты, чтобъ обратить вниманіе на этотъ шумъ, и продолжали игру.

Спустя нѣсколько минутъ, кто-то вошелъ въ нашу комнату, и сказалъ:

— Странная исторія. Въ Кайзервальдѣ убили какого-то жида. Маньи арестовали въ ту самую минуту, какъ онъ показался на улицѣ.

Эта новость поразила всѣхъ гостей и мы кончили игру. Маньи сидѣлъ подлѣ меня (дядя металъ карты, а я принималъ выигрыши и выдавалъ проигрыши); подъ стуломъ, гдѣ онъ сидѣлъ, лежала измятая бумажка; я поднялъ ее и прочиталъ. Это была записка на имя Маньи, слѣдующаго содержанія:

«Если это сдѣлалъ ты, то бери надежнаго коня, который привезъ тебѣ записку. Это лучшій конь на моей конюшнѣ. Въ каждой чушкѣ у сѣдла ты найдешь по сотнѣ луидоровъ…. пистолеты заряжены. Всѣ дороги для тебя открыты…. ты понимаешь, что я хочу этимъ сказать. Черезъ четверть часа я хочу узнать нашу участь: или мнѣ суждено будетъ принять позорь и пережить тебя; или ты преступникъ и трусъ, или ты все еще достоинъ имени М….»

Записка эта была писана рукою стараго генерала Маньи. Дядя мой и я, когда возвратились домой, раздѣливъ сначала съ графиней Лиліенгартенъ незначительный выигрышъ того вечера, почувствовали, прочитавъ это письмо, что наше торжество было преждевременно.

— Неужели Маньи ограбилъ еврея? спрашивали мы другъ друга: — неужели его интрига открыта?

Во всякомъ случаѣ, мысль о моемъ бракосочетаніи съ графинею Идою должна быть отложена; и я началъ уже думать, что моя «большая карта» была съиграна, и, можетъ быть, проиграна.

Да; она дѣйствительно была проиграна; но, даже и теперь, я говорю, что она была съиграна умно и смѣло. Послѣ ужина (за который мы, изъ опасенія послѣдствій, никогда не садились, не кончивъ игры) я былъ до такой степени взволнованъ, что рѣшился около полночи сходить въ городъ и узнать дѣйствительную причину ареста Маньи. У нашихъ дверей стоялъ часовой, который весьма выразительно далъ мнѣ знать, что я и дядя мой тоже подъ арестомъ.

Мы находились втеченіе шести недѣль подъ такимъ строгимъ карауломъ, что побѣгъ, еслибъ мы и рѣшились на него, былъ невозможенъ. Но, какъ невинные люди, мы ничего не боялись. Образъ жизни нашей былъ извѣстенъ всѣмъ, и мы требовали суда. Втеченіе этихъ шести недѣль произошли великія и трагическія событія, о которыхъ мы, какъ и вся Европа, услышали только часть истины; даже и послѣ нашего освобожденія мы далеко не понимали всѣхъ подробностей этихъ событій, и узнали ихъ уже много лѣтъ спустя. Вотъ они, въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ я получилъ отъ одной лэди, которая, въ цѣломъ свѣтѣ, быть можетъ, одна знала ихъ совершенно. Впрочемъ, описаніе ихъ заслуживаетъ слѣдующей главы.

ГЛАВА XII.
ЗАКЛЮЧАЕТЪ ВЪ СЕБѢ ТРАГИЧЕСКУЮ ИСТОРІЮ ПРИНЦЕССЫ X….

Спустя болѣе двадцати лѣтъ послѣ событій, описанныхъ въ предшествовавшихъ главахъ, я прогуливался съ лэди Линдонъ въ ротондѣ Рэнелэй. Это было въ 1790 году; эмиграція изъ Франціи уже началась; старые графы и маркизы толпами спѣшили къ гостепріимнымъ берегамъ Англіи, не голодные и жалкіе, какими видѣли мы ихъ еще нѣсколько лѣтъ спустя, но довольные и веселые, какъ всегда, и въ добавокъ съ нѣкоторыми признаками національной роскоши. Лэди Линдонъ, ревнивая женщина, находившая удовольствіе постоянно огорчать меня, замѣтила какую-то иностранку, обратившую на меня вниманіе, и, разумѣется, спросила, кто такая эта отвратительная голландка, посмотрѣвшая на меня такъ пристально? — Я рѣшительно не зналъ ее. Правда, гдѣ-то я видѣлъ лицо этой лэди (заплывшее жиромъ, по замѣчанію лэди Линдонъ), но никакъ не узналъ въ немъ лица той, которая принадлежала, въ свое время, къ числу хорошенькихъ женщинъ въ Германіи.

Это была никто другая, какъ мадамъ Лиліенгартенъ, фаворитка, или, какъ нѣкоторые называли ее, морганатическая жена стараго герцога X…. отца герцога Виктора. Она оставила X…. спустя нѣсколько мѣсяцовъ послѣ кончины герцога, переѣхала въ Парижъ, гдѣ, какъ я слышалъ, какой-то безнравственный авантюристъ женился на ея деньгахъ; но, какъ бы-то ни было, она постоянно сохраняла quasi-королевскій титулъ, и изъявляла, къ величайшему смѣху парижанъ, посѣщавшихъ ея домъ, большія претензіи на почести и церемоніи, принадлежащія вдовѣ государя. Въ парадной гостиной она устроила тронъ; всѣ слуги и тѣ лица, которыя желали сказать ей пріятный комплиментъ или занять денегъ у нее, величали ее «высочествомъ.» Носилась молва, что она порядочно попивала, — и дѣйствительно, ея лицо носило всѣ признаки этой привычки: оно потеряло цвѣтущую свѣжесть, открытое и доброе выраженіе, которое очаровывало покойнаго герцога.

Въ ротондѣ Рэнелэй, она не рѣшилась подойти ко мнѣ. Въ то время я пользовался такою же извѣстностью, какъ и принцъ Валлійскій, и потому, ей не трудно было узнать, что я живу въ Беркели скверѣ, куда на другое же утро явилась безграмотная французская записка слѣдующаго содержанія:

«Старый другъ г.-на де Балибари нетерпѣливо желаетъ видѣться съ нимъ и побесѣдовать о минувшихъ, но счастливыхъ дняхъ. Розина Лиліенгартенъ — не можетъ быть, чтобъ Редмондъ Балибари забылъ ее? — будетъ цѣлое утро въ своемъ домѣ, въ Лэйстерскихъ Поляхъ, ждать того, котораго не видѣла больше двадцати лѣтъ.»

Розина Лиліенгартенъ сдѣлалась такой зрѣлой Розиной, какихъ я рѣдко видывалъ. Она занимала довольно приличную квартиру въ первомъ этажѣ (финансовыя обстоятельства бѣдной m-me Лиліенгартенъ значительно разстроились въ послѣднее время). Я засталъ ее за чаемъ, отъ котораго, не знаю почему, сильно отзывало ромомъ. Послѣ обычныхъ привѣтствій, которыя скучнѣе описывать, чѣмъ выполнять на самомъ дѣлѣ, послѣ несвязнаго вступленія въ разговоръ, она разсказала мнѣ въ короткихъ словахъ событіе въ X…. которое позвольте мнѣ назвать «трагической кончиной принцессы.»

---

"Вы, вѣроятно, помните мсьё Гельдерна, министра полиціи. Онъ былъ голландецъ родомъ, и, что всего важнѣе, принадлежалъ къ фамиліи голландскихъ евреевъ. Всѣмъ извѣстно было это темное пятно въ его великолѣпномъ гербѣ; но онъ страшно сердился, когда угадывали его происхожденіе, и старался загладить грѣхи своихъ отцовъ строгимъ соблюденіемъ религіозныхъ обрядовъ и необыкновенной набожностью. Онъ ходилъ въ церковь каждое утро, исповѣдывался разъ въ недѣлю, и ненавидѣлъ евреевъ и протестантовъ, какъ инквизиторъ. Онъ никогда не терялъ случая доказать искренность своихъ убѣжденій гоненіями на тѣхъ и другихъ при малѣйшей возможности.

"Принцессу онъ ненавидѣлъ смертельно; ненавидѣлъ за то, что ея высочество однажды подшутила надъ его происхожденіемъ, приказавъ взять со стола стоявшее передъ нимъ блюдо ветчины; не менѣе была его ненависть и къ старому барону де-Маньи, во-первыхъ потому, что Маньи былъ протестантъ, а во вторыхъ потому, что однажды Маньи, желая показать сознаніе своего достоинства, публично отвернулся отъ него, какъ отъ шпіона и доносчика. Между ними возникали безпрерывныя несогласія и споры въ совѣтѣ, гдѣ одно только присутствіе августѣйшихъ особъ удерживало отъ выраженія явнаго презрѣнія, которое баронъ питалъ въ душѣ своей къ начальнику полиціи.

"Желаніе погубить принцессу возбуждалось въ Гельдернѣ съ одной стороны ненавистью, а съ другой, — и сильнѣе всего — корыстолюбіемъ. Вѣдь вы помните, на комъ женился принцъ, послѣ смерти своей первой жены? — на принцессѣ изъ дома Ф… Спустя два года послѣ этой женитьбы, Гельдернъ выстроилъ себѣ прекрасный дворецъ на деньги, какъ я убѣждена, которыя заплатило ему семейство Ф. за содѣйствіе въ этомъ дѣлѣ.

"Отправиться къ принцу Виктору и донести его высочеству о томъ, что было извѣстно каждому, Гельдернъ не рѣшился бы ни подъ какимъ видомъ. Онъ зналъ, что за такое страшное донесеніе, потерялъ бы навсегда расположеніе принца. Его цѣль, поэтому, состояла въ томъ, чтобъ не касаться этого дѣла, пока оно не откроется принцу само собою, безъ его посредничества, но за то когда подходило къ тому время, онъ не жалѣлъ никакихъ средствъ къ достиженію своей цѣли. Онъ окружилъ шпіонами старшаго и младшаго Маньи, — впрочемъ, вамъ, по вашему знанію континентальныхъ привычекъ, это должно быть извѣстно. Мы всѣ имѣли другъ у друга шпіоновъ. Вашъ негръ (Заморъ, такъ, кажется, его звали) являлся ко мнѣ съ донесеніями каждое утро; и я любила развлекать стараго герцога разсказами о вашихъ утреннихъ занятіяхъ, о вашихъ ссорахъ и интригахъ. Точно также для развлеченія добраго старика, собирались свѣдѣнія о всѣхъ замѣчательныхъ лицахъ въ X…. Лакей барона Маньи доставлялъ свѣдѣнія какъ мнѣ, такъ и Гельдерну.

"Я знала, что изумрудъ былъ заложенъ; бѣдная принцесса у меня и деньги занимала для отвратительнаго еврея, для недостойнаго молодаго человѣка. Какимъ образомъ она могла ввѣриться послѣднему, это свыше моихъ понятій; — впрочемъ, влюбленная женщина нерѣдко доходитъ до ослѣпленія; и, замѣтье, мсьё де-Балибари, выборъ нашъ въ дѣлѣ любви чаще всего падаетъ на дурнаго человѣка.

— Но не всегда, сударыня, возразилъ я: — вашъ покорнѣйшій слуга можетъ служить первымъ исключеніемъ.

— Это исключеніе все-таки не измѣняетъ истины моего замѣчанія, сухо сказала старая лэди и продолжала свое повѣствованіе.

"Жидъ, у котораго хранился изумрудъ, послѣ множества сдѣлокъ съ принцессой, получилъ наконецъ предложеніе на такой громадный выкупъ, что рѣшился отдать драгоцѣнность. При этомъ случаѣ, онъ поступилъ въ высшей степени неблагоразумно: пріѣхавъ въ X… вмѣстѣ съ изумрудомъ, онъ представился къ Маньи, который получилъ отъ принцессы деньги на выкупъ, и приготовился къ разсчету.

"Свиданіе ихъ происходило въ собственныхъ покояхъ Маньи, гдѣ лакей подслушалъ каждое слово ихъ разговора. Молодой человѣкъ, всегда щедрый на деньги, когда имѣлъ ихъ въ рукахъ, такъ свободно распоряжался ими на этотъ разъ, что Лёве началъ упрямиться и имѣлъ на столько совѣсти, что потребовалъ сумму вдвое больше той, за которую уговорился выдать изумрудъ.

"Маньи потерялъ терпѣніе, вышелъ изъ себя, бросился на негодяя и непремѣнно убилъ бы его, еслибъ въ этотъ моментъ не вбѣжалъ въ комнату лакей и не спасъ алчнаго жида. Маньи, запальчивый, но не жестокій, приказалъ лакею выгнать жида и пересталъ о немъ думать.

"Можетъ статься, онъ не сожалѣлъ, что дѣло кончилось ничѣмъ. Имѣя при себѣ огромную сумму, четыре тысячи червонцевъ, онъ могъ еще разь попытать счастья на зеленомъ столѣ. Это онъ и сдѣлалъ въ тотъ же вечеръ за вашимъ банкомъ.

— Вы играли съ нами въ половинѣ, сказалъ я: — и знаете, какъ незначителенъ былъ выигрышъ.

"Лакей Маньи выпроводилъ трепетавшаго израильтянина, и лишь только увидѣлъ, что Лёве вошелъ въ домъ одного изъ своихъ единовѣрцевъ, какъ въ туже минуту побѣжалъ въ канцелярію министра полиціи и передалъ его превосходительству весь разговоръ между евреемъ и своимъ господиномъ.

"Гельдернъ изъявилъ шпіону особенную благодарность за его благоразуміе и вѣрность; подарилъ ему кошелекъ съ двадцатью червонцами и вдобавокъ обѣщалъ доставить хорошее мѣсто, какъ и всегда большіе люди обѣщаютъ избраннымъ своимъ орудіямъ; но вы, мсьё де-Балибари, знаете, какъ рѣдко выполняются эти обѣщанія. «Поди же теперь и узнай, сказалъ Гельдернъ: — въ какое время еврей намѣренъ возвращаться домой; не передумалъ ли онъ, и не хочетъ ли взять деньги?»

"Между тѣмъ, чтобъ вѣрнѣе дѣйствовать, Гельдернъ устроилъ игорный вечеръ въ моемъ домѣ, пригласилъ васъ (вѣроятно, вы это помните) и въ тоже время далъ знать Маньи, что у m-me Лиліенгартенъ будутъ играть въ банкъ.

Я припоминалъ событіе, и слушалъ разсказъ съ напряженнымъ вниманіемъ; хитрость министра полиціи меня занимала.

"Черезъ нѣсколько времени лакей возвратился, и объявилъ, что по словамъ прислуги, Гейдельбергскій банкиръ намѣренъ выѣхать изъ X… въ тотъ же вечеръ, что онъ отправлялся одинъ, безъ провожатаго, на старой лошаденкѣ, чрезвычайно бѣдно осѣдланной, какъ это всегда дѣлается между евреями.

— Іоганнъ, сказалъ Гельдернъ, и, въ порывѣ удовольствія, ударилъ шпіона по плечу: — я болѣе и болѣе становлюсь доволенъ тобой. Съ тѣхъ поръ, какъ ты ушелъ отъ меня, я думалъ о твоихъ способностяхъ и усердіи; и, повѣрь, я скоро найду случай доставить тебѣ мѣсто, достойное твоихъ заслугъ. Какой дорогой поѣдетъ еврей?

" — Онъ ѣдетъ на ночь въ Р…

" — Значитъ, долженъ проѣзжать мимо Кайзервальда. Достаточно ли ты храбръ, Іоганнъ Кернеръ?

" — Неугодно ли вашему превосходительству испытать меня? сказалъ лакей, и глаза его засверкали. — Я служилъ втеченіе всей Семилѣтней Войны, и ни разу не показалъ себя трусомъ.

" — Такъ, слушай же. Изумрудъ нужно отнять у еврея; онъ уже учинилъ величайшее преступленіе тѣмъ, что принялъ эту драгоцѣнность. Тому, кто принесетъ мнѣ этотъ изумрудъ, я клянусь подарить пять-сотъ луидоровъ. Ты понимаешь, почему необходимо возвращеніе его ея высочеству. Мнѣ не нужно говорить тебѣ больше.

" — Вы получите его въ эту же ночь, сказалъ лакей. — Безъ сомнѣнія, ваше превосходительство защитите меня въ случаѣ какого нибудь несчастія.

" — Какой вздоръ, отвѣчалъ Гельдернъ: — я заплачу тебѣ половину денегъ впередъ: вотъ до какой степени я увѣренъ въ тебѣ. Несчастіе тутъ невозможно, если ты примешь надлежащія предосторожности. По дорогѣ въ Р… мили на четыре тянется лѣсъ; еврей поѣдетъ тихо. Будетъ уже ночь, когда онъ подъѣдетъ, какъ бы тебѣ сказать, — да не дальше, какъ къ Пороховому заводу въ лѣсу. Что же, напримѣръ, помѣшаетъ тебѣ протянуть черезъ дорогу веревку и потомъ распорядиться съ нимъ какъ тебѣ угодно. Возвращайся же сегодня, къ ужину. Да на всякій случай, если встрѣтишь патруль, то скажи: лисицы разбѣжались; — это пароль на сегодняшнюю ночь. Патруль пропуститъ тебя безъ дальнѣйшихъ распросовъ.

"Шпіонъ удалился очарованный такимъ порученіемъ; и въ то время, когда Маньи проигрывалъ деньги за нашимъ столомъ, его лакей ставилъ ловушку еврею, близь такъ называемаго Пороховаго завода, въ Кайзервальдѣ. Лошадь еврея споткнулась на веревку, протянутую черезъ дорогу и лишь только ѣздокъ съ глухимъ стономъ повалился на землю, какъ Іоганнъ Кернеръ бросился на него съ маской на лицѣ и съ пистолетомъ въ рукѣ, и потребовалъ деньги. Я думаю, онъ не имѣлъ намѣренія убить еврея, особливо если сопротивленіе со стороны послѣдняго не заставитъ его прибѣгнуть къ этой крайней мѣрѣ.

"Впрочемъ, ему и не удалось совершить убійства. Во то время, когда еврей вопилъ о помилованіи, и когда его противникъ грозилъ ему пистолетомъ, подошелъ патруль и схватилъ, какъ разбойника, такъ и его несчастную жертву.

"Кернеръ произнесъ нѣсколько проклятій. Со всѣмъ некстати вы пришли сюда, сказалъ онъ сержанту полиціи: лисицы разбѣжались. А вотъ, одну изъ нихъ и поймали! сказалъ сержантъ весьма хладнокровно; и съ этимъ вмѣстѣ связалъ руки негодяю, той самой веревкой, которая была протянута черезъ дорогу, для поимки еврея. Его посадили на лошадь позади одного полисмена, еврея позади другаго и такимъ образомъ партія, съ наступленіемъ ночи, возвратилась въ городъ.

"Ихъ привезли прямо въ полицію; а такъ какъ тамъ присутствовалъ самъ Гельдернъ, то онъ лично сдѣлалъ обыскъ. Отъ еврея отобрали бумаги и футляры; изумрудъ отъискался въ потайномъ карманѣ. Что касается до шпіона, то Гельдернъ, окинувъ его грознымъ взглядомъ, вскрикнулъ: — какъ! — это лакей кавалера де-Маньи — одного изъ шталмейстеровъ ея высочества! И, не выслушавъ ни слова отъ несчастнаго испуганнаго негодяя, приказалъ посадить его подъ строгій караулъ.

"Сдѣлавъ это и сѣвъ на коня, Гельдернъ отправился къ принцу и потребовалъ немедленной аудіенціи. Получивъ дозволеніе, онъ представилъ изумрудъ.

" — Эта драгоцѣнность, сказалъ онъ: — взята отъ Гейдельбергскаго еврея, который въ послѣднее время неоднократно пріѣзжалъ сюда и имѣлъ частыя совѣщанія съ шталмейстеромъ ея высочества, кавалеромъ де-Маньи. Сегодня вечеромъ слуга кавалера вышелъ изъ квартиры своего господина, вмѣстѣ съ евреемъ; освѣдомлялся, какъ слышали, насчетъ дороги, по которой еврей намѣренъ былъ ѣхать домой, поѣхалъ въ слѣдъ за нимъ, или, вѣрнѣе, опередилъ его, и былъ пойманъ, когда хотѣлъ ограбить свою жертву, моимъ патрулемъ близь Кайзервальда. Этотъ человѣкъ ни въ чемъ не хочетъ сознаваться; но, по обыскѣ, при немъ оказалась значительная сумма денегъ золотомъ, и хотя прискорбно допустить идею объ участіи въ этомъ дѣлѣ джентльмена такого извѣстнаго имени, какъ мсьё де-Маньи, но, по долгу обязанности своей, я долженъ отобрать отъ него показанія и сдѣлать обыскъ. А такъ какъ мсьё де-Маньи состоитъ при особѣ ея высочества, и пользуется, какъ носятся слухи, особеннымъ ея расположеніемъ, то я не осмѣлился арестовать его безъ позволенія вашего высочества.

"Рейтмейстеръ принца, другъ стараго барона Маньи, находившійся въ кабинетѣ принца во время этого разговора, услышавъ такое странное извѣстіе, въ ту же минуту поспѣшилъ къ старому генералу съ ужасной новостью, что внука его обвиняютъ въ преступленіи. Быть можетъ его высочеству угодно было, чтобъ его старый другъ и его учитель военнаго дѣла имѣлъ возможность спасти свое семейство отъ позора; во всякомъ случаѣ, рентмейстеру Генгсту позволено было ѣхать къ барону безъ всякаго препятствія, и сообщить обвиненіе, падавшее на его несчастнаго внука.

"Весьма вѣроятно, старый баронъ давно ожидалъ какой-то ужасной катастрофы, потому что, выслушавъ Генгста, онъ только и сказалъ: да будетъ воля Божія! Втеченіе нѣкотораго времени онъ ни за что не хотѣлъ принять участіе въ судьбѣ сына, и только послѣ убѣдительныхъ увѣщаній со стороны своего друга рѣшился написать записку, которую молодой Маньи получилъ за банкомъ.

"Пока Маньи проигрывалъ деньги принцессы, полиція сдѣлала обыскъ въ его квартирѣ, и открыла сотни уликъ не относительно грабительства еврея, но относительно его преступной связи съ принцессой: — это были различныя сувениры и любовныя письма отъ принцессы и копіи съ писемъ Маньи къ его друзьямъ въ Парижѣ. Всю эту переписку Гельдернъ прочиталъ, тщательно сложилъ, запечаталъ и представилъ его высочеству, принцу Виктору. Гельдернъ, хотя и прочиталъ каждое письмо, но, несмотря на то, вручая ихъ принцу, сказалъ: — во исполненіе воли вашего высочества я собралъ переписку Маньи, но, по долгу совѣсти и чести, не осмѣлился разсмотрѣть ее. Его раздоръ съ семействомъ Мньни былъ извѣстенъ, а потому онъ просилъ принца Виктора назначить другое лицо для изслѣдованія подозрѣнія, падающаго на молодаго Маньи.

"Все это происходило въ то время, когда Маньи игралъ въ карты. Счастіе — въ тѣ дни, мсьё де-Балибари, вы играли очень счастливо — было противъ него. Онъ проигралъ четыре тысячи червонцевъ; но страсть этого несчастнаго игрока была такъ сильна, что, получивъ письмо дяди, онъ вышелъ на дворъ, гдѣ дожидала его лошадь, вынулъ деньги, положенныя въ чушки старикомъ, поднялся на верхъ, началъ играть и проигралъ, и когда вышелъ изъ комнаты, чтобъ бѣжалъ, то было уже поздно: — его взяли подъ стражу, лишь только онъ спустился съ лѣстницы.

"Когда онъ явился подъ конвоемъ солдатъ на гауптвахту, старый генералъ, ожидавшій его тамъ, обрадовался, увидѣвъ его, бросился въ объятія молодаго человѣка, и прижалъ его къ груди своей въ первый разъ, какъ говорили, втеченіе многихъ лѣтъ.

" — Онъ здѣсь. Онъ не хотѣлъ бѣжать, рыдая, говорилъ старикъ. — Слава Богу! онъ невиненъ въ гнусномъ преступленіи!

"Сказавъ это, онъ опустился на стулъ въ сильномъ волненіи, которое больно было видѣть въ такомъ храбромъ и, какъ всѣ полагали, въ такомъ холодномъ и суровомъ человѣкѣ.

" --Меня обвиняютъ въ разбоѣ! сказалъ молодой человѣкъ: — клянусь Небомъ — я невиненъ въ этомъ преступленіи.

"Наступила трогательная сцена примиренія, послѣ которой молодаго Маньи увели въ тюрьму, которой ему не суждено было оставить.

"Въ тотъ вечеръ наслѣдственный принцъ разсматривалъ письма, которыя представилъ Гельдернъ. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что онъ приказалъ арестовать васъ при самомъ началѣ этого чтенія, — васъ взяли въ полночь, Маньи въ десять часовъ, а послѣ этого времени старый Маньи видѣлся съ его высочествомъ, защищалъ невинность своего внука, и былъ принятъ принцемъ ласково и милостиво. Его высочество говорилъ, что молодой человѣкъ, безъ всякаго сомнѣнія, былъ невиненъ; что его имя, его происхожденіе дѣлали такое преступленіе невозможнымъ; но подозрѣніе сильно говорило противъ него: въ тотъ день онъ говорилъ въ своемъ кабинетѣ съ евреемъ; онъ имѣлъ при себѣ весьма значительную сумму денегъ, которую въ тотъ же вечеръ проигралъ, и которою, безъ всякаго сомнѣнія, снабдилъ его еврей; онъ посылалъ слѣдить за евреемъ своего лакея, который узналъ часъ отъѣзда еврея, поджидалъ его на дорогѣ и, наконецъ, хотѣлъ ограбить. Подозрѣнія падали на молодаго Маньи такъ сильно, что судъ потребовалъ его ареста, въ которомъ, говорилъ принцъ, ему будетъ оказано всякое вниманіе и уваженіе, на которыя даютъ ему право его имя и заслуги его почтеннаго дѣда. Съ этимъ увѣреніемъ и крѣпкимъ пожатіемъ руки, принцъ простился съ старымъ генераломъ Маньи, и ветеранъ отправился на покой, успокоенный и вполнѣ увѣренный въ немедленномъ и справедливомъ освобожденіи внука.

"Но поутру, еще до восхода солнца, принцъ, всю ночь читавшій письма, гнѣвно кликнулъ пажа, спавшаго въ сосѣдней комнатѣ, приказалъ ему подать лошадей, стоявшихъ въ конюшнѣ въ готовности, и, швырнувъ въ шкатулку пачку писемъ, велѣлъ пажу взять ее и слѣдовать за нимъ. Молодой человѣкъ (мсьё де-Вейсенборнъ) разсказалъ все это молоденькой лэди, которая въ то время принадлежала къ моей свитѣ, а теперь она жена мсьё Вейсенборна и мать многочисленнаго семейства.

"Вейсенборнъ разсказывалъ, что онъ еще въ жизнь свою не видѣлъ такой страшной перемѣны въ лицѣ своего августѣйшаго господина. Его глаза налились кровью, — его лицо сдѣлалось багровымъ, его платье повисло на немъ; человѣкъ, который никогда не отступалъ ни на волосъ отъ формы, мчался на конѣ по опустѣлымъ улицамъ, на разсвѣтѣ дня, безъ шляпы, и съ распущенными волосами, какъ съумасшедшій.

"Пажъ съ шкатулкой писемъ скакалъ за своимъ господиномъ, едва поспѣвая. Изъ дворца они пріѣхали въ городъ, и тамъ въ квартиру генерала. Часовые изумились, увидѣвъ странную фигуру, которая, соскочивъ съ коня, бросилась къ подъѣзду генерала; скрестивъ штыки, они загородили входъ. « --Дураки, сказалъ Вейсенборнъ: — вѣдь это принцъ!» Дернувъ звонокъ съ такимъ нетерпѣніемъ и силой, какъ будто весь домъ былъ въ огнѣ, и дождавшись, когда швейцаръ отворилъ дверь, его высочество поднялся на лѣстницу и побѣжалъ прямо къ спальни генерала, сопровождаемый пажомъ.

" — Маньи…. Маньи! проревѣлъ онъ, стуча въ дверь изо всей силы: — проспитесь…. вставайте! И на вопросы старика: кто тамъ? — отвѣчалъ: это я…. Викторъ…. принцъ!… встаньте сейчасъ же!

"Генералъ отворилъ дверь и принцъ вошелъ. Пажъ подалъ шкатулку и получилъ приказаніе дожидаться въ пріемной; но изъ спальни мсьё де-Маньи выходили въ пріемную двѣ двери: одна большая и другая поменьше, имѣвшая сообщеніе съ кабинетомъ, подлѣ самой спальни. Эта дверь была отворена и Вейсенборнъ, противъ воли своей, слышалъ все, что происходило въ спальнѣ.

"Встревоженный генералъ спросилъ причину столь ранняго посѣщенія его высочества; вмѣсто отвѣта, принцъ бросилъ на старика безумный взглядъ и началъ ходить по комнатѣ взадъ и впередъ.

" — Причина моего посѣщенія заключается вотъ здѣсь! сказалъ онъ, ударивъ кулакомъ по шкатулкѣ. Но онъ забылъ ключъ отъ нея. Можетъ статься, онъ у Вейсенборна, — сказалъ принцъ; и направляясь къ дверямъ, чтобъ спросить Вейсенборна, увидѣлъ надъ каминомъ охотничій ножъ. Не нужно, сказалъ онъ: — этотъ ножъ замѣнитъ всякій ключъ, — и съ этимъ вмѣстѣ началъ взламывать шкатулку. При первомъ пріемѣ конецъ ножа сломился. Принцъ разсердился, но продолжалъ работать и наконецъ успѣлъ сломать крышку.

" — Вотъ причина моего посѣщенія, сказалъ онъ, захохотавъ. Вотъ причина…. Читайте это!… вотъ еще причина…. читайте это!… вотъ и еще…. нѣтъ, впрочемъ, позвольте…. это, чей-то чужой портретъ…. а вотъ и ея! Маньи, узнаёшь ли ты его? Это портретъ моей жены, принцессы! Скажи, зачѣмъ ты и твой проклятый родъ переселился сюда изъ Франціи? — неужели для того, чтобъ поселять адскій развратъ и раздоръ въ домахъ, въ которые вступаетъ нога твоя, неужели для того, чтобъ нарушать семейное счастіе, и доводить до гибели честныя нѣмецкія семейства? Что мы сдѣлали тебѣ? Не мы ли оказывали тебѣ полное свое довѣріе и расположеніе? Не мы ли дали пріютъ тебѣ, когда ты не имѣлъ его? И вотъ благодарность за все наше добро!

"Съ этимъ вмѣстѣ, онъ швырнулъ къ ногамъ стараго генерала пачку писемъ. Маньи съ разу узналъ истину…. вѣроятно, онъ давно зналъ ее и, закрывъ лицо, опустился въ кресло.

"Взволнованный принцъ ходилъ по комнатѣ.

" — Маньи, сказалъ онъ послѣ непродолжительнаго молчанія: — еслибъ кто нибудь оскорбилъ тебя, какъ оскорбили меня, ты бы вѣрно умѣлъ отмстить за себя. Ты бы, вѣрно, убилъ его! Да; — убилъ бы его непремѣнно. Но могу ли я сдѣлать тоже самое? Нѣтъ. Я имѣю дѣло не съ равнымъ себѣ. Я не могу вызвать на дуэль низкаго француза, — не могу потребовать отъ него удовлетворенія, не могу убить его.

" — Кровь Максима Маньи, съ гордостію сказалъ джентльменъ: — также благородна, какъ и кровь всякаго принца въ Европѣ.

" — Но могу ли я пролить ее? вскричалъ принцъ. Ты знаешь, что нѣтъ. Я не имѣю права, дарованнаго всякому благородному человѣку. Что же мнѣ дѣлать? Послушай, Маньи: я пріѣхалъ сюда, какъ съумасшедшій…. я рѣшительно не знаю, что дѣлать. Ты служилъ мнѣ тридцать лѣтъ…. ты дважды спасъ мою жизнь; мой бѣдный отецъ окруженъ людьми низкими, продажными…. между ними нѣтъ ни одного честнаго мужчины, ни одной честной женщины…. одинъ только ты отличался отъ нихъ своимъ благородствомъ…. ты спасъ мнѣ жизнь: скажи же мнѣ теперь, что я долженъ дѣлать?

"Оскорбивъ стараго Маньи, несчастный принцъ началъ умолять его, и, наконецъ, бросился на стулъ и зарыдалъ.

"Старикъ Маньи, человѣкъ непоколебимой храбрости и хладнокровный при всякихъ другихъ случаяхъ, увидѣвъ отчаяніе принца, тоже расплакался. Всегда холодный и суровый, онъ вдругъ сдѣлался мягкимъ и нѣжнымъ, какъ ребенокъ. Онъ потерялъ всякое сознаніе о своемъ достоинствѣ; упалъ передъ принцемъ на колѣни и началъ утѣшать его въ несвязныхъ, лишенныхъ всякаго смысла выраженіяхъ. Вейсенборнъ не могъ видѣть этой сцены; онъ отвернулся отъ нея растроганный.

"По событіямъ нѣсколькихъ послѣдующихъ дней, нетрудно было угадать слѣдствія этого внезапнаго и продолжительнаго свиданія. Принцъ Викторъ, уѣзжая отъ стараго слуги, забылъ роковую шкатулку, и послалъ за ней пажа. Когда молодой человѣкъ вошелъ въ спальню, генералъ стоялъ на колѣняхъ и молился, и только сдѣлалъ легкое движеніе, и безсмысленно взглянулъ на Вейсенборна, когда пажъ взялъ шкатулку. Принцъ уѣхалъ за три мили отъ X…. въ павильонъ, служившій мѣстомъ отдыха во время охоты, а спустя три дня, Максимъ Маньи умеръ въ тюрьмѣ, признавшись передъ смертью, что онъ дѣйствительно участвовалъ въ попыткѣ ограбить еврея, и что, стыдясь позора, ожидавшаго его, рѣшился прекратить свою жизнь.

"Неизвѣстно еще, впрочемъ, почти никому, что генералъ самъ предложилъ ядъ своему внуку, — правда, носилась молва, будто онъ застрѣлилъ его въ тюрьмѣ, но эта молва не заслуживаетъ ни малѣйшаго вѣроятія. Представивъ сначала несчастному юношѣ, что судьба его неизбѣжна, что позоръ его будетъ публичный, если только онъ не захочетъ предупредить его, генералъ Маньи поднесъ внуку своему питье, которое должно было отправить молодаго человѣка на тотъ свѣтъ. Во всякомъ случаѣ, несчастный молодой человѣкъ прекратилъ свою жизнь не по собственному желанію, и не прежде, какъ употребивъ всѣ средства къ побѣгу, какъ вы объ этомъ услышите.

"Что касается до генерала Маньи, то, вскорѣ послѣ смерти внука, и смерти незабвеннаго герцога, онъ впалъ въ старческое изнеможеніе. Однажды его высочество принцъ Викторъ, прогуливаясь въ англійскомъ паркѣ съ новобрачной супругой своей, принцессой Маріею Ф…. встрѣтился съ Маньи, который, послѣ паралича, часто катался въ креслѣ по солнечнымъ аллеямъ.

" — Рекомендую тебѣ, Маньи, мою жену, сказалъ принцъ, дружески пожавъ руку ветерана, и обратясь къ принцессѣ прибавилъ: — генералъ Маньи спасъ мнѣ жизнь во время Семилѣтней войны.

" — Такъ вы помирились съ ней? сказалъ старикъ. Что же вы не отдаете мнѣ моего внука?

"Старикъ совсѣмъ забылъ о смерти принцессы Оливіи. Принцъ нахмурилъ брови и удалился.

— Теперь, сказала мадамъ Лиліенгартенъ: — мнѣ остается разсказать вамъ мрачную исторію — исторію смерти принцессы Оливіи. Эта исторія ужаснѣе той, которую я разсказала.

Съ этимъ вступленіемъ, старая лэди стала продолжать свое повѣствованіе.

"Участь доброй, но слабой принцессы была ускорена малодушіемъ Маньи. Онъ нашелъ средства вести съ ней переписку изъ тюрьмы, и ея высочество, не подвергнутая еще явному позору (герцогъ, длясохраненія чести своей фамиліи, обвинялъ Маньи только въ грабежѣ), дѣлала отчаянныя усилія освободить его и старалась подкупить тюремщиковъ, чтобъ они доставили Маньи возможность къ побѣгу. Въ придумываніи средствъ къ освобожденію его она теряла всякое терпѣніе и благоразуміе, тѣмъ болѣе, что герцогъ былъ неумолимъ: онъ приказалъ имѣть надъ преступникомъ усиленный надзоръ. Оливія хотѣла было заложить придворному банкиру фамильные брильянты, но банкиръ, безъ всякаго сомнѣнія, долженъ былъ отказаться отъ этой сдѣлки. Она на колѣняхъ умоляла Гельдерна и предлагала ему громадную взятку. Въ заключеніе всего, она съ отчаяніемъ явилась къ моему бѣдному милому герцогу, который, при своей старости, болѣзняхъ и доброй душѣ, не способенъ былъ къ сценамъ подобнаго рода, и съ которымъ, вслѣдствіе сильнаго волненія, произведеннаго въ его августѣйшей груди безумнымъ отчаяніемъ и горестью Оливіи, сдѣлался припадокъ, грозившій потерею его драгоцѣнной жизни. Я нисколько не сомнѣваюсь, что эти происшествія имѣли пагубное вліяніе на его жизнь. Страсбургскій пирогъ, отъ котораго, говорятъ, будто бы онъ умеръ, не столько повредилъ его нѣжному сердцу, сколько необыкновенныя событія, въ которыхъ онъ принужденъ быль принимать участіе.

"Принцъ Викторъ тщательно, хотя и неявно, наблюдалъ за всѣми дѣйствіями своей жены. Онъ рѣшительно и довольно строго объявилъ отцу, что если его высочество осмѣлится помогать принцессѣ въ освобожденіи Маньи, то онъ, принцъ Викторъ, долженъ будетъ объявить принцессу и ея любовника государственными преступниками, и просить Сеймъ о низведеніи съ престола отца своего, какъ неспособнаго управлять государствомъ. По этому, всякое посредничество съ нашей стороны было тщетно, и Маньи предоставленъ былъ своей участи.

"Участь его, какъ вамъ уже извѣстно, рѣшилась весьма скоро и неожиданно. Спустя два дня послѣ того, какъ дѣдъ Маньи оставилъ въ тюрьмѣ склянку съ ядомъ, къ молодому человѣку явились Гельдернъ, Генгстъ и полковникъ королевской гвардіи; при этомъ Гельдернъ замѣтилъ, что если Маньи не прибѣгнетъ къ лавро-вишневой водѣ, которую доставилъ ему дѣдъ, то придется испытать болѣе жестокую смерть, и что отрядъ гренадеровъ уже стоитъ на дворѣ, готовый къ исполненію весьма непріятнаго долга. Убѣдясь въ истинѣ словъ министра полиціи, Маньи, терзаемый отчаяніемъ и ужасомъ, съ величайшимъ униженіемъ началъ ползать по комнатѣ на колѣняхъ отъ одного офицера къ другому, умоляя ихъ о пощадѣ; наконецъ выпилъ ядъ, и черезъ нѣсколько минутъ обратился въ трупъ. Такъ кончилась жизнь этого несчастнаго молодаго человѣка.

"Спустя два дня, о его кончинѣ была напечатана статья въ «Придворной газетѣ.» Въ ней говорилось, что мсьё де-М…… убитый совѣстью вслѣдствіе покушенія на жизнь еврея, самъ лишилъ себя жизни, принявъ яду. Въ заключеніе статьи прибавлено было предостереженіе молодымъ нобльменамъ герцогства избѣгать страшнаго порока — игры, которая была причиною гибели молодаго человѣка, и покрыла позоромъ сѣдины одного изъ благороднѣйшихъ и честнѣйшихъ слугъ герцога.

"На похоронахъ молодаго человѣка присутствовалъ одинъ только генералъ де-Маньи. Послѣ похоронъ къ подъѣзду генерала подъѣзжали кареты обоихъ герцоговъ и всѣхъ первыхъ придворныхъ особъ. На другой день, онъ, по обыкновенію, участвовалъ въ парадѣ на арсенальной площади, и герцогъ Викторъ, осматривавшій зданіе, вышелъ оттуда, опираясь на руку храбраго ветерана. Онъ былъ особенно милостивъ къ старику, и разсказалъ офицерамъ часто повторяемую исторію о томъ, какъ при Росбахѣ, когда войска герцога сражались съ войсками несчастнаго Субиза, генералъ бросился на французскаго драгуна, нападавшаго на его высочество, принялъ ударъ, предназначаемый его высочеству, и убилъ противника. Онъ намекнулъ на фамильный девизъ: «Magny sans tache», и сказалъ, что его храбрый другъ и учитель военнаго дѣла всегда былъ вѣренъ этому девизу. Эта рѣчь сильно тронула всѣхъ присутствовавшихъ, кромѣ стараго генерала, который только кланялся и молчалъ; но, возвращаясь домой, онъ безпрестанно бормоталъ: Magny sans tache, Magny sans tache, и въ ту же ночь съ нимъ сдѣлался ударъ, отъ котораго онъ никогда вполнѣ не оправился.

"Извѣстіе о смерти молодаго Маньи старались скрыть отъ принцессы, такъ, что изъ экземпляра газеты, для нее предназначеннаго, нарочно была выпущена статья, содержащая въ себѣ описаніе его самоубійства; наконецъ, ужь я и сама не знаю, какъ случилось, что она узнала объ этомъ. Услышавъ объ ужасной кончинѣ молодаго Маньи, она взвизгнула и упала на полъ замертво; ее посадили на стулъ, гдѣ она металась и кричала, какъ съумасшедшая; послѣ того ее снесли въ постель, гдѣ за ней началъ ухаживать докторъ, и съ ней сдѣлалась сильная горячка. Во все это время принцъ Викторъ безпрестанно посылалъ освѣдомляться о ея здоровьѣ, а между тѣмъ приказалъ приготовить и меблировать замокъ Шлангенфельсъ, вѣроятно, съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобъ отправить ее туда въ заточеніе, какъ это было сдѣлано съ сестрой его британскаго величества, въ Целле.

"Оливія нѣсколько разъ просила свиданія съ принцемъ, но его высочество каждый разъ отказывалъ ей, говоря, что онъ только тогда согласится на это, когда здоровье ея высочества совершенно поправится. Въ отвѣтъ на одно изъ ея страстныхъ писемъ, онъ прислалъ конвертъ, содержавшій въ себѣ изумрудъ, который былъ причиной открытія всей этой страшной интриги.

"При этомъ отвѣтѣ ея высочество выходила изъ себя: она клялась въ присутствіи всей своей свиты, что локонъ волосъ неоцѣненнаго Маньи былъ бы для нее драгоцѣннѣе всѣхъ изумрудовъ въ свѣтѣ; приказывала подать карету, и говорила, что хочетъ съѣздить на кладбище и поцаловать его могилу; защищала невинность несчастнаго молодаго человѣка и молила Небо низпослать наказаніе на его убійцу. Принцъ Викторъ, услышавъ эти рѣчи (онѣ, разумѣется, передавались ему аккуратно) принялъ грозный видъ и сказалъ: всему этому надо положить конецъ.

"Этотъ и слѣдующій день принцесса Оливія провела въ диктовкѣ самыхъ патетическихъ писемъ къ своему отцу, къ королямъ французскому, неаполитанскому и испанскому, умоляя ихъ защитить ее отъ тирана и убійцы, ея мужа, нападая на его личность въ безумныхъ выраженіяхъ, и въ то же время признаваясь въ пламенной любви своей къ убитому Маньи. Тщетно преданныя дамы доказывали ей безполезность этой мѣры, и опасное безразсудство дѣлаемыхъ ею признаній; она приказывала писать ихъ и отдавала гардеробмейстершѣ, француженкѣ (ея высочество постоянно оказывала расположеніе къ лицамъ этой націи), которой довѣряла всѣ свои тайны и которая передавала какъ тайны, такъ и письма Гельдерну.

"Всѣ церемоніи при ея Дворѣ, за исключеніемъ пріемныхъ дней, соблюдались по прежнему. Придворнымъ дамамъ позволено было находиться при особѣ принцессы и исполнять свои обязанности. Изъ мужчинъ допускались одни только служители, докторъ и капелланъ. Однажды, когда она пожелала вытти въ садъ, гайдукъ, стоявшій у дверей на часахъ, объявилъ ея высочеству, что, по приказанію принца, она должна оставаться въ своихъ аппартаментахъ.

"Эти аппартаменты, какъ вы помните, примыкали къ мраморной лѣстницѣ замка X….. противъ входа на половину принца Виктора. Довольно обширная площадка на лѣстницѣ была заставлена диванами и скамейками, такъ что джентльмены и офицеры, составлявшіе свиту принца, обратили ее въ родъ пріемной, и собирались на ней къ одиннадцати часамъ, когда его высочество отправлялся на парадъ. Въ это время гайдуки у дверей принцессы оставляли свой постъ и представлялись принцу, — та же самая церемонія исполнялась со стороны гайдуковъ, стоявшихъ у его дверей; они тоже отправлялись къ принцу въ то время, когда пажи выходили на площадку и возвѣщали приближеніе его высочества. Пажи обыкновенно говорили: принцъ, джентльмены! — съ этимъ вмѣстѣ въ залѣ начинали бить барабаны, и джентльмены, занимавшіе скамейки вокругъ балюстрады, вставали.

"Судьба, какъ будто нарочно, влекла принцессу къ гибели. Однажды, когда часовые удалились, и когда принцъ, по обыкновенію, стоялъ на площадкѣ и разговаривалъ съ офицерами (въ былые дни онъ переходилъ въ комнаты принцессы и цаловалъ ея руку), принцесса, находясь все утро въ какомъ-то томительномъ состояніи, жалуясь на жаръ, настаивая, чтобъ всѣ двери были отперты, и обнаруживая признаки помѣшательства, которое теперь было очевидно, стремглавъ бросилась изъ спальни, и прежде, чѣмъ можно было сказать слово, прежде, чѣмъ находившіяся при ней дамы побѣжали за ней, она уже была передъ принцемъ Викторомъ, и, ставъ между нимъ и ступеньками лѣстницы, начала упрекать его въ безумныхъ выраженіяхъ.

" — Замѣтьте, джентльмены! кричала она: — этотъ человѣкъ убійца и лжецъ; онъ составляетъ заговоры противъ благородныхъ людей, и убиваетъ ихъ въ заточеніи. Замѣтьте, что я тоже въ заточеніи, и страшусь той же самой участи; тотъ же самый убійца, который отнялъ жизнь у молодаго Маньи, можетъ притти ко мнѣ ночью, и вонзить ножъ въ мою грудь. Я взываю къ вамъ и ко всѣмъ европейскимъ государямъ, моимъ царственнымъ родственникамъ. Я требую, чтобъ меня освободили отъ этого тирана и негодяя, этого лжеца и измѣнника! Я умоляю васъ всѣхъ, какъ людей благородныхъ, доставить эти письма моимъ роднымъ, и сказать, отъ кого вы ихъ получили!

"Сказавъ это, несчастная леди начала швырять письма въ изумленную толпу.

" — Никто не смѣй дотронуться до нихъ! вскричалъ принцъ громовымъ голосомъ. Мадамъ Глуанъ, вы должны строже смотрѣть за больной. Позовите доктора принцессы; ея высочество совсѣмъ лишилась разсудка. Господа, прошу васъ удалиться.

"Когда джентльмены спустились съ лѣстницы, принцъ обратился къ часовому и сказалъ свирѣпымъ тономъ:

" — Если она тронется съ мѣста, то убей ее!

"При этомъ приказаніи часовой приставилъ къ груди принцессы лезвіе алебарды; принцесса испугалась, отступила назадъ и удалилась въ покои.

" — Теперь, мсьё Вейсенборнъ, подбери всѣ эти письма, сказалъ принцъ, и вслѣдъ за пажомъ отправился въ свой кабинетъ, и оставался въ немъ, пока письма не были сожжены.

"На другой день въ придворной газетѣ появился бюллетень, подписанный тремя докторами. Въ немъ говорилось, что «у ея высочества, наслѣдственной принцессы открылось воспаленіе въ мозгу, и она провела безпокойную ночь.»

"Подобнаго рода извѣстія появлялись въ газетѣ ежедневно. Всѣ придворныя дамы, кромѣ двухъ, были удалены отъ принцессы. Внутри и снаружи входа были поставлены часовые; окна заперты, такъ что побѣгъ былъ невозможенъ. Вамъ извѣстно, что случилось спустя десять дней послѣ этого происшествія. Церковные колокола звонили всю ночь, и подданные стекались въ храмы возсылать молитвы объ успокоеніи души усопшей. Газета появилась поутру съ траурной каймой и объявила, что великая и могущественная принцесса Оливія-Марія-Фердинанда, супруга его высочества Виктора-Людовика-Эммануеля, наслѣдственнаго принца X….. скончалась вечеромъ 24 января 1769 года.

"Но знаете ли вы, какъ она скончалась? Это тоже тайна. Пажъ Вейсенборнъ участвовалъ въ этой мрачной трагедіи; и тайна была такъ ужасна, что онъ не рѣшался открыть ее лянѣ до смерти принца Виктора.

"Послѣ роковаго позорнаго и шумнаго происшествія, виновницей котораго была принцесса, принцъ Викторъ позвалъ Вейсенборна, и взявъ съ него клятву хранить тайну (Вейсенборнъ открылъ ее женѣ своей, и то уже спустя много лѣтъ: впрочемъ, нѣтъ въ мірѣ тайны, которой бы не узнала женщина, если только захочетъ), сдѣлалъ ему слѣдующее таинственное порученіе.

" — Противъ Страсбурга, сказалъ принцъ: — по ту сторону рѣки, живетъ человѣкъ, домъ котораго ты найдешь безъ всякаго затрудненія по имени этого человѣка. Его зовутъ мсьё Страсбургъ. Освѣдомленіе о немъ ты долженъ дѣлать какъ можно осторожнѣе, чтобъ не навлечь подозрѣнія; для этого лучше всего совѣтую тебѣ отправиться въ Страсбургъ, гдѣ особа эта очень хорошо извѣстна. Ты долженъ выбрать время, когда мсьё Страсбургъ будетъ одинъ, или въ кругу своего семейства (я самъ случайно посѣтилъ этого человѣка, возвращаясь пять лѣтъ тому назадъ изъ Парижа, и теперь, въ моемъ положеніи, считаю за нужное послать за нимъ). Ты подъѣдешь къ дому его въ каретѣ, ночью, и войдешь къ нему съ товарищемъ своимъ подъ масками; дашь ему кошелекъ съ сотней луидоровъ, и обѣщаешь сумму вдвое этой, по возвращеніи его изъ поѣздки. Если онъ станетъ отказываться, вы должны употребить силу, и непремѣнно привезти его, грозя убить его на мѣстѣ, если онъ не согласится слѣдовать за вами. Вы посадите его въ карету съ опущенными сторами; во всю дорогу вы должны слѣдить за его движеніями и грозить смертью, если онъ вздумаетъ открыть себя или крикнуть изъ кареты. Вы привезете его сюда въ старую башню, гдѣ для него будетъ приготовлена комната; когда онъ кончитъ свое дѣло, то отвезете его домой съ той же быстротой и тайной, съ которой привезете.

"Таковы были таинственныя приказанія принца Виктора своему пажу. Вейсенборнъ, избравъ себѣ въ товарищи поручика Бартенштейна, отправился въ загадочное путешествіе.

"Между тѣмъ, во дворцѣ господствовала тишина и уныніе, какъ будто на него наложенъ былъ глубокій трауръ. Бюллетени объявляли, что болѣзнь принцессы усиливалась; и хотя при ней находились весьма немногія лица, но странные носились слухи, относительно развитія ея болѣзни. Она была совершенно безумная; покушалась на жизнь свою и принимала на себя тысячи ролей. Къ ея роднымъ отправили эстафеты съ извѣщеніемъ о ея положеніи; въ Вѣну и Парижъ послали за докторами, искусными въ леченіи болѣзней мозга. Но все это безпокойство было притворное: заранѣе было рѣшено, что принцесса не должна выздоровѣть.

"Въ тотъ день, когда Вейсенборнъ и Бартенштейнъ воротились изъ экспедиціи, было объявлено, что ея высочеству принцессѣ гораздо хуже; вечеромъ разнесся по городу слухъ, что она умираетъ, между тѣмъ какъ въ тотъ вечеръ несчастная дѣлала попытку бѣжать.

"Она имѣла безграничное довѣріе къ француженкѣ, которая ухаживала за ней, и между ними составленъ былъ планъ побѣга. Принцесса уложила въ шкатулку всѣ брильянты; для нея открыта была потаенная дверь, выходившая изъ комнатъ ея къ внѣшнимъ воротамъ; въ заключеніе всего ей доставили письмо, будто бы отъ стараго герцога, въ которомъ онъ извѣщалъ, что ее будутъ ждать карета и лошади, которыя отвезутъ ее въ Б…., откуда легко можетъ она переѣхать къ роднымъ, у которыхъ будетъ внѣ всякой опасности.

"Несчастная лэди, довѣрясь француженкѣ, рѣшилась бѣжать. Корридоры, проходившіе въ дворцовыхъ стѣнахъ новѣйшей постройки, примыкали къ такъ называемой Старой Башнѣ; впослѣдствіи башню эту срыли, и прекрасно сдѣлали.

"Въ назначенномъ мѣстѣ свѣча, которую несла француженка, вдругъ погасла. Принцесса вскрикнула отъ ужаса; но въ ту самую минуту ее кто-то схватилъ за руку, и чей-то голосъ сказалъ: «молчать!» Вслѣдъ за тѣмъ, на нее бросился мужчина въ маскѣ (это былъ самъ герцогъ), завязалъ ей ротъ платкомъ, связалъ руки и ноги, изъ этомъ положеніи принесъ ее, лишенную чувствъ, въ мрачную комнату съ тяжелыми сводами, гдѣ ожидавшій мужчина привязалъ ее къ креслу. Таже самая маска, которая завязала ей ротъ, подошла и обнажила ей шею.

" — Мнѣ кажется, лучше теперь покончить съ ней, пока она въ безпамятствѣ.

"Быть можетъ это было бы дѣйствительно лучше; потому чта когда она пришла въ чувства, и когда подошелъ къ ней духовникъ и хотѣлъ приготовить ее къ страшной минутѣ, къ состоянію, въ которое она должна была перейти, когда принцесса, говорю я, пришла въ чувства, она пронзительно вскрикнула; начала называть принца Виктора тираномъ и убійцей, и призывала на помощь Маньи, милаго Маньи.

« — Богъ да проститъ ея грѣшную душу! сказалъ принцъ. Онъ, духовникъ и Гельдернъ, присутствовавшіе при этой сценѣ, опустились на колѣни, и въ то время, какъ принцъ махнулъ платкомъ, Вейсенборнъ упалъ въ обморокъ, между тѣмъ какъ мсьё Страсбургъ, взявъ косу въ руки, отдѣлилъ голову Оливіи отъ ея несчастнаго, многогрѣшнаго тѣла. Да помилуетъ ее Небо и простить ей всѣ прегрѣшенія.»

Вотъ исторія, которую разсказала мнѣ мадамъ Лиліенгартенъ; и читатель безъ всякаго труда можетъ извлечь изъ нея ту часть, которая касалась меня и моего дяди. Послѣ шестинедѣльнаго ареста насъ освободили, но съ приказаніемъ немедленно выѣхать изъ герцогства; мало того, насъ проводили до самой границы. Имущество, которое мы имѣли, намъ позволено было продать, и обратить въ наличныя деньги; но никто не заплатилъ намъ долговъ по картамъ. Такимъ образомъ, всѣ мои надежды на графиню Иду исчезли.

По восшествіи герцога Виктора на престолъ (а это случилось шесть мѣсяцевъ спустя послѣ смерти Оливіи — апоплексическій ударъ переселилъ стараго герцога въ вѣчность), всѣ добрые старые обычаи измѣнились: игра была воспрещена; оперныя и балетныя труппы были распущены; полки, которыми старый герцогъ торговалъ, возвратились въ отечество; съ ними вмѣстѣ воротился бѣднякъ кузенъ графини Иды, и женился на ней. Не знаю, были ли они счастливы въ семейной жизни или нѣтъ. Извѣстно только то, что женщина съ такой черствой душой не въ состояніи наслаждаться счастьемъ.

Герцогъ Викторъ самъ женился спустя четыре года послѣ смерти первой жены. Гельдернъ, уже болѣе не министръ полиціи. Онъ выстроилъ великолѣпный домъ, о которомъ говорила m-me Лиліенгартенъ. Что сдѣлалось съ другими менѣе значительными лицами этой мрачной трагедіи, Богъ вѣсть! Мсьё Страсбургъ возвратился къ отправленію своей обязанности. О евреѣ, о француженкѣ, ничего не знаю. Эти острыя орудія, которыя великіе люди приспособляютъ къ своимъ дѣйствіямъ, притупляются отъ употребленія; я еще не слышалъ, чтобъ тѣ, которымъ они служатъ, сожалѣли объ ихъ уничтоженіи.

ГЛАВА XIII.
Я ПРОДОЛЖАЮ МОЮ КАРЬЕРУ ВЪ КАЧЕСТВѢ МУЖЧИНЫ МОДНАГО СВѢТА.

Я вижу, что написалъ уже множество страницъ, а между тѣмъ "самая большая и самая интересная часть моей исторіи остается не разсказанною, то есть, та часть, въ которой заключаются мои похожденія въ Англіи и Ирландіи, и замѣчательная роль, которую я разыгрывалъ тамъ, обращаясь въ блестящемъ кругу. Чтобъ отдать должную справедливость этой части моихъ записокъ, части, которая несравненно важнѣе моихъ приключеній въ чужеземныхъ краяхъ (хотя я могъ бы представить интереснѣйшія описанія послѣднихъ), я считаю долгомъ прекратить повѣствованія о странствованіяхъ по Европѣ и успѣхахъ при континентальныхъ Дворахъ, собственно съ тою цѣлію, чтобъ поговорить о приключеніяхъ въ отечествѣ. Достаточнымъ считаю сказать, что не было въ Европѣ столицы, за исключеніемъ нищенскаго Берлина, гдѣ бы кавалеръ Балибари не былъ извѣстенъ, и гдѣ бы имъ не восхищались. Я выигралъ въ Петербургѣ отъ П… всемьдесятъ тысячъ рублей и не получилъ ихъ; я имѣлъ честь видѣть его королевское высочество Чарльса Эдварда въ такомъ нетрезвомъ видѣ, въ какомъ можно видѣть носильщика въ Римѣ; дядя мой игралъ нѣсколько партій на бильярдѣ съ знаменитымъ лордомъ К… въ Спа, и, могу васъ увѣрить, вышелъ изъ этой игры побѣдителемъ. Съ помощію нѣкоторой хитрости съ нашей стороны, мы подшутили надъ милордомъ, и пріобрѣли существенныя выгоды. Милордъ не зналъ, до какой степени было изощрено слабое зрѣніе моего дяди, и потому, когда дядя мой въ шутку сказалъ ему, что выиграетъ партію съ закрытымъ глазомъ, благородный лордъ, воображая поддѣть насъ на удочку (онъ считался искуснѣйшимъ игрокомъ), предложилъ пари; дядя принялъ его вызовъ, и мы выиграли значительную сумму.

Не считаю также за нужное говорить о моихъ успѣхахъ у прекраснаго пола. Благовоспитанный, высокій, статный джентльменъ, красивѣйшій мужчина въ цѣлой Европѣ (такимъ считался тогда я) не могъ не производить впечатлѣнія на нѣжныя сердца, и умѣлъ воспользоваться этимъ впечатлѣніемъ. Очаровательная Ш….. черноглазая Чотарская, смуглая Вальдёсъ, нѣжная Гегенгеймъ, роскошная Ланжакъ! Вы, нѣжныя сердца которыхъ умѣли биться для пылкаго, страстнаго молодаго ирландца, гдѣ вы теперь? Хотя волоса мои покрылись сѣдиной, хотя взоры мои сдѣлались тусклы, и сердце мое охладѣло подъ вліяніемъ времени, огорченій, разочарованія и измѣны друзей, но я часто откидываюсь къ спинкѣ моего кресла, и углубляюсь въ воспоминанія, и передо мной изъ минувшаго возникаютъ плѣнительные образы, съ ихъ улыбками, съ ихъ нѣжностью и свѣтлыми взорами! Въ настоящее время нѣтъ ни одной женщины, которая бы имѣла съ ними сходство. Можно ли сравнить нынѣшнихъ женщинъ, затянутыхъ въ узкія бѣлыя атласныя платья, съ граціозными фигурами женщинъ стараго времени? Когда я танцовалъ съ Кораліей Ланжакъ въ день рожденія перваго дофина въ Версали, то фижмы ея платья имѣли восемнадцать футъ въ окружности, а каблучки ея миленькихъ ботинокъ возвышались отъ полу на три дюйма; кружева моего жабо стоила тысячу кронъ; за однѣ пуговицы къ моему жилету, изъ малиноваго бархата, я заплатилъ восемь тысячъ ливровъ. Посмотрите же, какая разница теперь! Джентльмены одѣваются, какъ кулачные бойцы, какъ квакеры, или извощики; а лэди почти совсѣмъ не одѣваются. Нынче нѣтъ той изящности и утонченности вкуса, которыми отличался старый модный свѣтъ, частицу котораго составлялъ я. Стыдно подумать, что въ главѣ лондонскаго моднаго свѣта стоитъ какой-то Бруммель, сынъ неизвѣстныхъ родителей; низкое созданіе, человѣкъ, который столь же умѣетъ танцовать менуетъ, какъ я — говорить по-чирокезски; который не умѣетъ откупорить бутылку, какъ подобаетъ джентльмену; который никогда не показывалъ себя мужчиной, съ шпагой въ рукѣ, какъ мы, для доказательства своего благородства, дѣлывали въ старину, передъ тѣмъ, какъ выскочка корсиканецъ повернулъ вверхъ ногами дворянство всего свѣта! Оградно было бы и восхитительно увидѣть сеньору Вальдесъ еще разъ, какъ я видѣлъ ее въ тотъ день, когда впервые встрѣтился съ ней, въ ея парадной прогулкѣ на мулахъ, окруженную свитой джентльменовъ, на берегу мутной рѣки Мансанареса; увидѣть Фрейлейнъ Гегенгеймъ, летящею въ золоченыхъ саночкахъ по саксонскому снѣгу. Какъ ни коварна была Ш…. но, по мнѣ, лучше подчиняться ея кокетству, чѣмъ быть обожаемымъ всякой другой женщиной. Я не иначе вспоминаю о нихъ, какъ съ восторгомъ и нѣжностью. Въ моемъ маленькомъ музеумѣ сувенировъ и теперь еще сохраняются локоны ихъ волосъ. Сохраняете ли вы мои локоны, вы, неоцѣненныя, прелестныя созданія, если только пережили житейскія треволненія, въ періодъ почти полстолѣтія? Цвѣтъ волосъ моихъ перемѣнился, съ тѣхъ поръ, какъ Чотарская въ видѣ снурочка носила ихъ на шеѣ, послѣ дуэли моей съ полковникомъ Бжернацкимъ, въ Варшавѣ.

Въ тѣ счастливые дни я никогда не велъ расчетовъ. Долговъ у меня не было. Я платилъ поцарски за все, и бралъ все, что хотѣлъ. Доходы мои, какъ вспоминаю, были очень велики. Мои балы и экипажи сдѣлали бы честь джентльмену высшаго круга. Да не подумаетъ кто либо изъ читателей, что я обольстилъ милэди Линдонъ, на которой потомъ женился (какъ это вслѣдъ за симъ будетъ изложено; — да не назовутъ меня авантюристомъ, не скажутъ, что я нищій, или сдѣлалъ неровную партію. Нищій! — я имѣлъ въ моемъ распоряженіи всѣ богатства Европы. Авантюристъ! — по этому каждый заслуженный адвокатъ, каждый храбрый воинъ, каждый человѣкъ, который старается составить свое счастіе — тоже авантюристъ. Моей профессіей была игра, въ которой я не имѣлъ соперника. Ни одинъ человѣкъ не могъ равняться мнѣ на этомъ поприщѣ; доходы мои были также вѣрны (разумѣется, въ цвѣтущій періодъ моей жизни и карьеры), какъ у человѣка, положившаго свои капиталы въ англійскій банкъ; какъ у жирнаго сквайра, акры земли котораго доставляютъ ему извѣстный доходъ. На урожай нельзя еще такъ вѣрно разсчитывать, какъ на искусство; онъ зависитъ отъ обстоятельствъ, между тѣмъ какъ выигрышъ — отъ умѣнья владѣть картами; случись засуха, морозъ, градъ и доходъ потерянъ, — вообще можно сказать, что тамъ, гдѣ дѣло касается пріобрѣтенія, каждый человѣкъ авантюристъ.

Вызывая въ воспоминаніяхъ подобнаго рода прекрасные образы прекрасныхъ созданій, я испытываю безпредѣльное удовольствіе. Но теперь мнѣ слѣдуетъ разсказать довольно многое о другой лэди, которая отнынѣ будетъ разъигрывать значительную роль въ драмѣ моей жизни, — я хочу говорить о графинѣ Линдонъ, роковое знакомство съ которой я образовалъ въ Спа, весьма скоро послѣ событій, описанныхъ въ предъидущей главѣ и принудившихъ меня оставить Германію.

Гонорія, графиня Линдонъ, англійская виконтесса Буллингтонь, баронесса замка Линдонъ въ Ирландіи, была такъ хорошо извѣстна въ свое время большому свѣту, что мнѣ не представляется особенной необходимости входить въ подробности ея фамильной исторіи, тѣмъ болѣе, что ее можно прочитать во всякой «Книгѣ перовъ», которая попадется въ руки читателя. Она была графиня и баронесса по происхожденію. Ея помѣстья считались обширнѣйшими въ Девоншэйрѣ и Корнвалисѣ; ея владѣнія въ Ирландія — не менѣе обширными: о нихъ уже было упомянуто, при самомъ началѣ этихъ записокъ, какъ о смежныхъ съ помѣстьями моихъ предковъ. Несправедливыя конфискаціи во времена Елизаветы и ея родителя значительно уменьшили пространство нашихъ земель, присоединеніемъ ихъ къ помѣстьямъ фамиліи Линдонъ.

Графиня, когда я впервые увидѣлъ ее на минеральныхъ водахъ въ Спа, была женою кузена своего сэръ Чарльза Реджинальда Линдона, кавалера ордена Бани и посланника Георга II и Георга III при различныхъ второстепенныхъ Дворахъ Европы. Сэръ Чарльзъ былъ знаменитый остроумецъ и bon vivant; — онъ умѣлъ писать любовныя стихи къ Ганбири Вильямсъ и подшучивать надъ Джорджемъ Сельвиномъ; онъ былъ человѣкъ добродѣтельный, подобно Гарри Вальполю, съ которымъ, равно какъ и съ мистеромъ Греемъ, совершилъ путешествіе по Европѣ и прослылъ въ большомъ свѣтѣ за элегантнѣйшаго и даровитѣйшаго человѣка своего времени.

По обыкновенію, я познакомился съ этимъ человѣкомъ за карточнымъ столомъ, котораго онъ былъ большимъ любителемъ. Нельзя было не любоваться одушевленіемъ и веселостью, съ которыми сэръ Чарльзъ предавался любимому развлеченію; — его, изнуреннаго подагрой и миріадами болѣзней, калѣку, передвигающагося съ мѣста на мѣсто въ креслѣ, одержимаго мучительными страданіями, всегда можно было видѣть и утромъ и вечеромъ за очаровательнымъ зеленымъ сукномъ. Если руки его значительно ослабѣвали, а это случалось нерѣдко, и не могли держать коробочку съ костями, онъ обращался къ посторонней помощи, и тогда кости бросалъ за него или камердинеръ или одинъ изъ пріятелей. Мнѣ нравится въ человѣкѣ это терпѣніе и непреклонная воля: съ ними онъ можетъ достигать величайшихъ цѣлей въ жизни.

Въ это время я былъ уже извѣстнѣйшимъ человѣкомъ въ Европѣ; слава моихъ подвиговъ, моихъ дуэлей и присутствіе духа въ игрѣ, собирали вокругъ меня толпы, гдѣ бы я ни появлялся. Въ доказательство, что желаніе познакомиться со мной не ограничивалось одними только джентльменами, я могъ бы представить кипу душистыхъ записочекъ; но я не хочу этого сдѣлать, потому что не люблю хвалиться, и потому что говорю о себѣ не болѣе того, какъ на сколько это касается моихъ приключеній, замѣчательнѣе которыхъ не бывало ни съ однимъ человѣкомъ въ Европѣ. Итакъ, первое знакомство сэра Чарльза со мною ознаменовалось тѣмъ, что высокопочтеннѣйшій кавалеръ ордена Бани выигралъ у меня семьсотъ червонцевъ, и, надобно сказать, я встрѣтилъ въ немъ достойнаго соперника; я проигралъ ихъ, не выходя изъ пріятнаго расположенія духа, и заплатилъ сполна весьма аккуратно. Безъ хвастовства скажу, что я никогда не сердился, проигрывая деньги; напротивъ, встрѣтивъ превосходнаго игрока, сознавалъ его превосходство и охотно ему покорялся.

Линдонъ гордился побѣдой надъ такой знаменитой особой, и между нами образовалась пріязнь, не заходившая на нѣкоторое время далѣе обыкновенныхъ учтивостей и разговоровъ за ужиномъ, и то послѣ игры, но постепенно эта пріязнь увеличивалась и наконецъ обратилась въ тѣсную дружбу. Сэръ Чарльзъ не любиль стѣсняться въ выраженіяхъ, и часто говорилъ мнѣ надменнымъ (въ ту пору нобльмены были надмѣннѣе нынѣшнихъ) и безцеремоннымъ тономъ: «Чортъ возьми, мистеръ Барри, вѣдь вы ни больше ни меньше, какъ цирюльникъ; мои негръ несравненно благовоспитаннѣе васъ; но вы славный малый, въ васъ много отваги и оригинальности, и вы мнѣ нравитесь, сэръ, потому что, рѣшились, какъ кажется, итти въ адъ веселою дорогою.»

Я отъ души благодарилъ его за этотъ комплиментъ, и отвѣчалъ, что такъ какъ онъ отправится туда гораздо раньше моего, то крайне обязалъ бы меня, пріискавъ тамъ для меня удобную квартиру. Его чрезвычайно занимали мои разсказы о несмѣтныхъ богатствахъ моей фамиліи и великолѣпіи замка Брэди; онъ никогда не уставалъ ни слушать эти разсказы, ни смѣяться надъ ними.

— Держись лучше картъ, дружище, говорилъ онъ, когда я разсказалъ ему мои неудачи въ попыткѣ образовать брачный союзъ, и о томъ, какъ близокъ быль въ Германіи къ величайшему счастію. Дѣлай, что тебѣ угодно, но только не женись, мой простодушный ирландскій мужичокъ (онъ давалъ мнѣ множество странныхъ и смѣшныхъ названій). Развивай свои обширные таланты за зеленымъ столомъ, и никогда не забывай, что женщина возьметъ верхъ надъ тобой.

Я возражалъ на это, представляя нѣсколько случаевъ, въ которыхъ былъ побѣдителемъ самыхъ неукротимыхъ характеровъ между прекраснымъ поломъ.

— Подожди еще, любезный мой Типперарскій Алкивіадъ; дойдетъ и до тебя очередь, — рано или поздно, но онѣ съ тобой расквитаются. Даю тебѣ честное слово, что ты побѣжденъ, лишь только женишься. Посмотри на меня. Я женился на кузинѣ, благороднѣйшей и богатѣйшей наслѣдницѣ въ Англіи, — женился, почти противъ ея желанія (при этомъ по лицу сэра Чарльза Линдона пробѣжала тѣнь неудовольствія). Она женщина безсильная. Вы увидите, сэръ, до какой степени она безсильна; а между тѣмъ она господствуетъ надо мною. Она наполнила горечью, отравила всю мою жизнь. Она глупа, но умѣетъ показать себя умнѣе самой умной головы въ Европѣ. Она страшно богата; но яникогда не быль такъ бѣденъ, какъ съ тѣхъ поръ, когда на ней женился. Я старался примириться съ моимъ положеніемъ; но она дѣлала меня несчастнымъ и терзала меня. Точно также она будетъ поступать и съ моимъ преемникомъ.

— А какъ велики доходы вашей супруги? спросилъ я.

При этомъ сэръ Чарльзъ разразился громкимъ смѣхомъ и заставилъ меня покраснѣть: неумѣстность вопроса моего была очевидна. Видя положеніе, въ которомъ я находился, мнѣ не слѣдовало бы такъ явно обнаруживать виды на его вдову.

— Ничего, ничего, сказалъ онъ смѣясь: — Я одно только скажу вамъ, мистеръ Барри: если вы дорожите спокойствіемъ души своей, то не занимайте моего мѣста, когда оно сдѣлается вакантнымъ. Къ тому же, я не думаю, чтобъ милэди Линдонъ рѣшилась выйти за мужъ за….

— Договаривайте, сэръ, договаривайте, сказалъ я въ бѣшенствѣ.

— Это ни къ чему не поведетъ; — я хочу сказать, что, кто пріобрѣтетъ ея расположеніе, тотъ долженъ распроститься на всегда съ душевнымъ спокойствіемъ. Повѣрьте въ этомъ мнѣ какъ благородному человѣку. Еслибъ не честолюбіе моего отца и мое собственное (отецъ мой былъ ея дядей и опекуномъ, и ему не хотѣлось упустить изъ нашей фамиліи такой богатый призъ), еслибъ не наше честолюбіе, я бы умеръ спокойно, по крайней мѣрѣ, спокойно унесъ бы съ собой въ могилу мою подагру, жилъ бы въ скромномъ моемъ домѣ въ кварталѣ Май-Фаръ; каждый домъ въ Англіи былъ бы открыть для меня; а теперь…. теперь у меня шесть собственныхъ домовъ, и каждый изъ нихъ для меня настоящій адъ. Остерегайтесь величія, мистеръ Барри, послушайте моего совѣта: моя жизнь можетъ служить вамъ предостереженіемъ. Съ тѣхъ поръ, какъ я женился и сдѣлался богачомъ, я самый жалкій человѣкъ въ мірѣ. Послушайте меня, капитанъ Барри, и лучше держитесь картъ.

Хотя дружба моя съ кавалеромъ ордена Бани была значительно тѣсна, но втеченіе довольно продолжительнаго времени я не проникалъ въ другіе апартаменты его отеля, кромѣ тѣхъ, которые занималъ онъ самъ. Его лэди жила отъ него совершенно отдѣльно; — для меня даже удивительно было, какимъ образомъ они путешествовали вмѣстѣ. Она была крестная дочь старой Мэри Вортли Монтагю, и, подобно этой знаменитой старухѣ прошедшаго столѣтія, имѣла чрезмѣрныя претензіи на ученость и остроуміе. Лэди Линдонъ писала поэмы на англійскомъ и итальянскомъ языкахъ; любопытные и теперь могутъ прочитать эти поэмы въ періодическихъ журналахъ того времени. Она вела переписку съ европейскими учеными объ исторіи, наукахъ, древнихъ языкахъ и особенно о богословіи. Ея любимое удовольствіе состояло въ диспутахъ съ аббатами и епископами. Льстецы увѣряли ее, что въ учености она превзошла даже m-me Дасье. Всякій авантюристъ, сдѣлавшія какое нибудь открытіе въ химіи, отъискавшій какую нибудь новую античную статую, или составившій новый планъ для отъисканія философскаго камня, находилъ въ ней покровительницу. Она имѣла безсчетное множество книгъ, посвященныхъ ея имени; — безсчетное множество сонатъ, отъ всѣхъ риѳмосплетательницъ въ Европѣ, и посланій къ Линдонирѣ или Калистѣ. Ея комнаты были наполнены китайскимъ фарфоромъ и различными рѣдкостями.

Ни одна женщина не хвалилась такъ своими строгими правилами и не позволяла такъ охотно влюбляться въ себя, какъ лэди Линдонъ. Въ то время, между джентльменами большаго свѣта существовало обыкновеніе влюбляться и волочиться, — обыкновеніе, мало понимаемое и цѣнимое въ нынѣшнее, черствое, обветшалое время. Въ то время молодые и старые люди изливали такіе обильные потоки любезностей въ письмахъ и мадригалахъ, которые заставили бы нынѣшнюю лэди выпучить глаза отъ удивленія…. Да; этотъ благородный рыцарскій обычай минувшаго столѣтія совсѣмъ вышелъ изъ употребленія.

Лэди Линдонъ имѣла, можно сказать, свой собственный небольшой Дворъ. Она путешествовала въ шести каретахъ. Одну, изъ этихъ каретъ занимала она сама съ своей компаньонкой (какой нибудь обѣднѣвшей лэди большаго свѣта), съ своими птичками, болонками, и ученымъ мужемъ, заслужившимъ ея расположеніе. Въ другой — помѣщались письмоводительница и камеръ-юнгферы. не смотря на заботливость которыхъ, милэди Линдонъ постоянно казалось неряхой. Сэръ Чарльзъ Линдонъ занималъ третью карету; остальные экипажи отдавались въ распоряженіе дворни.

Не мѣшаетъ упомянуть еще объ одномъ экипажѣ, въ которомъ ѣхалъ духовникъ милэди, мистеръ Рунтъ, находившійся въ свитѣ въ качествѣ гувернера ея сына, маленькаго виконта Буллингдона, меланхолическаго, заброшеннаго мальчика, къ которому отецъ былъ болѣе, чѣмъ равнодушенъ, — а мать почти никогда его не видѣла, — иногда только она допускала его, и то минуты на двѣ въ свои собранія, предлагала нѣсколько вопросовъ изъ исторіи или латинской грамматики, и потомъ сдавала на руки гувернера; такъ что мальчикъ оставался съ нимъ по цѣлымь днямъ, не видя вблизи себя человѣка, который бы сочувствовалъ его положенію.

Мысль о такой Минервѣ, какъ лэди Линдонъ, которую отъ времени до времени я видѣлъ въ публичныхъ собраніяхъ, окруженную роемъ льстецовъ, аббатовъ и ученыхъ, страшила меня, и я не имѣлъ ни малѣйшаго расположенія познакомиться съ ея особой. Я не имѣлъ желанія поступить въ число нищенствующихъ поклонниковъ, составлявшихъ свиту этой большой лэди, — я не хотѣлъ сдѣлаться ея домашнимъ человѣкомъ, полу-другомъ, полу-лакеемъ, въ обязанность котораго вмѣнялось сочинять стихи, писать письма, бѣгать по ея порученіямъ и въ награду за это довольствоваться позволеніемъ лэди сидѣть иногда въ ея ложѣ, во время представленія какой нибудь комедіи, или за столомъ ея во время обѣда.

— Не бойтесь, мои другъ, говаривалъ сэръ Чарльзъ, находившій удовольствіе выставлять свою жену въ невыгодномъ свѣтѣ: — моя Линдорина соскучится съ вами. Она любить тосканскій выговоръ, — а отнюдь не вашъ ирландскій. Она говоритъ, что отъ васъ такъ сильно пахнетъ лошадинымъ стойломъ, что васъ невозможно допустить въ порядочное общество, а тѣмъ болѣе въ общество образованной лэди. Въ прошлое воскресенье, удостоивъ меня нѣсколькими словами, она, между прочимъ, сказала: — я удивляюсь, сэръ Чарльзъ, какимъ образомъ джентльменъ, который былъ посланникомъ его величества короля британскаго, можетъ унизить себя до того, чтобъ сближаться съ грязными ирландскими игроками-плутами? — Пожалуйста не выходите изъ себя, — вѣдь я калѣка, — и къ тому же это сказала Линдорина, а не я.

Слова сэра Чарльза подстрекнули меня, и я рѣшился познакомиться съ лэди Линдонъ только для того, чтобы доказать ея превосходительству, что потомокъ тѣхъ Барри, помѣстья которыхъ несправедливо перешли въ ея владѣніе, могъ быть достойнымъ другомъ всякой лэди, какъ бы ни было высоко ея положеніе въ обществѣ. Къ тому же, сэръ Чарльзъ умиралъ, и его вдова была бы богатѣйшимъ призомъ въ трехъ соединенныхъ королевствахъ. Почему бы мнѣ не выиграть этотъ призъ, а вмѣстѣ съ нимъ и возможность разъиграть въ свѣтѣ роль, соотвѣтствующую моему происхожденію и наклонностямъ? По происхожденію и воспитанію, я считалъ себя равнымъ всякому Линдону; и потому рѣшился поубавить спѣси у надменной лэди Линдонъ. А для меня рѣшиться на что нибудь, тоже самое, что сдѣлать.

Я совѣтовался по этому дѣлу съ дядей и мы положили открыть прямо наступательныя дѣйствія противъ величественной лэди Линдонъ. Мистеръ Рунтъ, гувернеръ молодаго лорда Буллингдона, находилъ удовольствіе выпить въ лѣтній вечеръ въ загородныхъ увеселительныхъ садахъ рюмку рейнвейну, и бросить кости, когда представлялся къ этому случай. Позаботился сблизиться съ этимъ человѣкомъ, который, будучи репетиторомъ университета, готовь быль ползать на колѣняхъ передъ тѣмъ, кто имѣлъ хотя малѣйшее сходство съ человѣкомъ моднаго свѣта. Онъ видѣлъ мой домъ, мои кареты и коляски, моихъ лакеевъ, моихъ лошадей, моего курьера въ золотѣ, бархатѣ и соболяхъ, видѣлъ, что я здоровался съ величайшими людьми въ Европѣ; мои успѣхи въ свѣтѣ ослѣпили Рунта и онъ предался мнѣ душой и тѣломъ. Никогда не забуду удивленія этого жалкаго бѣдняка, когда я приглашалъ его къ обѣду вмѣстѣ съ двумя графами, въ маленькую комнату въ казино, и когда мы обѣдали на золотѣ; — онъ казался счастливѣйшимъ смертнымъ, получивъ позволеніе выиграть нѣсколько червонцевъ, напился пьянъ, пѣлъ пѣсни Кембриджскаго университета, забавлялъ насъ анекдотами на французскомъ языкѣ, съ ужаснымъ йоркшейрскимъ акцентомъ, анекдотами о всѣхъ лордахъ, которые воспитывались въ университетѣ. Я просилъ его чаще навѣщать меня, и приводить маленькаго виконта, для котораго, не смотря на его ненависть ко мнѣ, я держалъ порядочный запасъ лакомствъ, игрушекъ и книжекъ съ картинками.

Послѣ этого, я началъ вступать съ мистеромъ Рунтомъ въ диспуты, сообщилъ ему свои сомнѣнія относительно нѣкоторыхъ религіозныхъ вопросовъ, и выразилъ самое искреннее расположеніе присоединиться къ католической вѣрѣ. Я подговорилъ знакомаго аббата написать нѣсколько писемъ о католицизмѣ, на которыя простодушный репетиторъ рѣшительно не зналъ, что отвѣтить; я увѣренъ, что эти письма цѣликомъ были переданы милэди Линдонъ. Я увѣренъ въ этомъ потому, что вскорѣ получилъ позволеніе присутствовать во время англійской литургіи, на дому милэди, куда по этому случаю собиралось отборнѣйшее общество англичанъ, проживавшихъ въ Спа. При этомъ я замѣтилъ въ лэди Линдонъ нѣкоторое расположеніе ко мнѣ, — такъ что на второе воскресенье она удостоила меня взглядомъ, на третье — ей угодно было отвѣтить на низкій мой поклонъ книксеномъ, а на слѣдующій день послѣ этого я былъ уже спутникомъ ея въ прогулкѣ; короче, не прошло шести недѣль, какъ между мной и лэди Линдонъ завязалась нескончаемая переписка религіознаго содержанія. Не считаю за нужное входить въ подробности послѣдовательнаго развитія этой маленькой интриги. Я нисколько не сомнѣваюсь, что каждый изъ моихъ читателей прибѣгалъ къ подобнымъ хитростямъ, когда дѣло касалось хорошенькой лэди.

Не забуду я никогда изумленія сэра Чарльза Линдона, когда въ одинъ прекрасный лѣтній вечеръ, отправляясь, по обыкновенію, къ игорному столу въ своемъ креслѣ, онъ увидѣлъ коляску милэди съ лакеями въ ливреѣ фамиліи Линдонъ, и въ этой коляскѣ, подлѣ милэди Линдонъ, «грубаго, необразованнаго ирландскаго авантюриста», какъ ей нѣкогда угодно было называть Редмонда Барри, эсквайра.

Онъ очень вѣжливо раскланялся, усмѣхнулся и махнулъ шляпой такъ граціозно, какъ только позволяла подагра; — мы, то есть, милэди и я, отвѣчали на его привѣтствіе съ изысканной учтивостью.

Само собою разумѣется, на время нашего сближенія я долженъ былъ оставить игру; — религіозные споры мои съ лэди Линдонъ продолжались иногда часа по четыре, и въ этихъ спорахъ, само собою разумѣется, она была побѣдительницей, между тѣмъ, какъ ея подруга, миссъ Флинтъ Скиннеръ, — обыкновенно засыпала; но когда, наконецъ, я увидѣлся съ сэромъ Чарльзомъ въ казино, онъ встрѣтилъ меня громкимъ смѣхомъ и представилъ всему обществу, какъ интереснаго молодаго прозелита лэди Линдонъ. Такова была его манера. Онъ смѣялся надъ всѣмъ. Онъ смѣялся даже во время пароксизмовъ болѣзни; смѣялся, когда выигрывалъ или проигрывалъ; его смѣхъ, однакожъ, не выражалъ радости или удовольствія, но скорѣе былъ болѣзненный и сардоническій.

— Джентльмены, сказалъ онъ мистеру Понтеру, полковнику Лодеру, графу Карро, и другимъ веселымъ товарищамъ, съ которыми послѣ игры любилъ побесѣдовать за бутылкой шампанскаго и блюдомъ рейнской Форели: — посмотрите на этого милаго юношу! Его встревожили религіозныя недоумѣнія, и онъ, для разъясненія ихъ, обратился къ моему капеллану, мистеру Рунту, а тотъ — къ моей женѣ, милэди Линдонъ. И вотъ, эти два лица, взяли на себя обязанность утвердить въ вѣрѣ моего простосердечнаго друга. Случалось ли вамъ слышать о такихъ учителяхъ и такомъ ученикѣ?

— Позвольте вамъ замѣтить, сэръ, сказалъ я: — если я хочу изучить добрыя правила, то скорѣе долженъ обратиться за этимъ къ вашей женѣ и вашему капеллану, нежели къ вамъ!

— По всему видно, что онъ хочетъ быть моимъ преемникомъ! продолжалъ сэръ Чарльзъ.

— Не я одинъ, но всякій благоразумный человѣкъ поставитъ себѣ въ особенное счастіе наслѣдовать отъ васъ все, кромѣ подагры, отвѣчалъ я.

Отвѣтъ мой видимо не понравился сэру Чарльзу, и онъ продолжалъ трунить надо мной съ чувствомъ оскорбленнаго самолюбія. Въ минуты веселаго расположенія духа, за бутылкой вина онъ всегда былъ откровененъ, и, говоря по правдѣ, прибѣгалъ къ бутылкѣ вина чаще, чѣмъ позволяли доктора.

— Джентльмены, сказалъ онъ: — я достигаю окончательнаго назначенія человѣческой жизни; согласитесь, что видѣть въ моемъ домѣ такое счастіе, составляетъ источникъ чистаго блаженства. Моя жена такъ нѣжно меня любитъ, что даже при жизни моей заботится о назначеніи преемника. Я не указываю прямо на васъ, мистеръ Барри; вы ищете только случая, какъ ищутъ его десятки другихъ, которыхъ я могу пересчитать по пальцамъ. Но мнѣ утѣшительно видѣть въ Леди Линдонъ, какъ въ умной и предусмотрительной хозяйкѣ дома, заботливость о томъ, чтобъ со смертію мужа, все было готово къ его замѣнѣ.

— Надѣюсь, сэръ Чарльзъ, вы еще не скоро оставите насъ, сказалъ я отъ чистаго сердца, потому что любилъ его, какъ добраго товарища.

— Разумѣется, не такъ скоро; мой другъ, какъ вы, можетъ быть, воображаете, продолжалъ онъ. — Любезный мой Барри, втеченіе послѣднихъ четырехъ лѣтъ я готовился умереть нѣсколько разъ, и каждый разъ на мое мѣсто являлось по нѣскольку кандидатовъ. Богъ вѣсть, долго ли я продержу васъ въ томительномъ ожиданіи.

И дѣйствительно, онъ продержалъ меня въ этомъ положеніи дольше, чѣмъ можно было предполагать по всѣмъ вѣроятіямъ.

По обычаю своему, я высказался довольно открыто; а такъ какъ писатели вмѣнили себѣ въ обязанность описывать личность тѣхъ дамъ, въ которыхъ влюбляются герои ихъ романовъ, то, соображаясь съ этой обязанностью, я, быть можетъ, долженъ сказать нѣсколько словъ касательно личныхъ достоинствъ милэди Линдонъ. Хотя я восхвалялъ ихъ во множествѣ стихотвореній моего собственнаго и чужаго сочиненія, хотя я покрылъ нѣсколько стопъ бумаги страстными выраженіями и похвалами ея очаровательной красотѣ, хотя я сравнивалъ ее съ каждымъ цвѣткомъ и называлъ богиней красоты, но въ ней ничего не было божественнаго. Она имѣла прекрасный стань, черные волосы, добрый, по чрезвычайно бѣглый взглядъ; любила пѣть, но пѣла, какъ и многія лэди, фальшиво и непріятно; говорила на всѣхъ новѣйшихъ языкахъ, и, какъ я уже сказалъ, была посвящена въ тайны множества наукъ, которыхъ я не зналъ даже названія. Она хвалилась знаніемъ греческаго и латинскаго языковъ; но, по правдѣ сказать, мистеръ Рунтъ снабжалъ ее множествомъ цитатъ изъ древнихъ классиковъ, которыя она вводила въ свою обширную переписку. Она любила, чтобъ ей восхищались; сильнаго, щекотливаго тщеславія и малодушія, въ ней было не меньше, нежели почти во всѣхъ женщинахъ, которыхъ я когда либо знавалъ. Это объясняется тѣмъ, что когда ея сынъ, лордъ Буллингдонъ, по случаю раздора со мной, убѣжалъ…. впрочемъ, объ этомъ обстоятельствѣ будетъ сказано въ свое время и въ надлежащемъ мѣстѣ. Наконецъ, милэди Линдонъ была годомъ старше меня, хотя, безъ сомнѣнія, готова была сказать подъ присягой, что моложе меня тремя годами.

Немного найдется такихъ прямодушныхъ людей, какъ я, потому что немногіе рѣшатся высказать побудительныя причины своихъ дѣйствій, тогда какъ я нисколько не стѣсняюсь признаваться въ причинахъ моихъ собственныхъ поступковъ. Въ словахъ сэра Чарльза Линдона заключалось много истины. Я познакомился съ лэди Линдонъ не безъ видовъ.

— Сэръ, сказалъ я ему, встрѣтясь съ нимъ безъ постороннихъ лицъ, послѣ описанной сцены и послѣ шутокъ, высказанныхъ на мой счетъ: — вы смѣетесь надо мной, но, кажется, безъ всякаго основанія. Нѣсколько дней тому назадъ, вы находили удовольствіе шутить надо мной и надъ моими видами на вашу супругу. Если и въ самомъ дѣлѣ вы угадываете эти виды, если я и въ самомъ дѣлѣ имѣю желаніе сдѣлаться вашимъ преемникомъ, то, что же изъ этого слѣдуетъ? Повѣрьте, сэръ, мои намѣренія вполнѣ согласуются съ вашими. Я даю клятву уважать милэди Линдонъ, какъ уважали ее вы; и если я сдѣлаюсь ея обладателемъ, послѣ вашего переселенія въ вѣчность, то неужели вы думаете, что призракъ вашъ будетъ ужасать меня?

Линдонъ, по обыкновенію, засмѣялся, но неискренно; я высказался откровенно, и имѣлъ столько же права искать себѣ счастія, сколько имѣлъ его онъ.

— Если вы женитесь на такой женщинѣ, какъ милэди Линдонъ, то, не забудьте моихъ словъ, будете сожалѣть объ этомъ. Вы будете сожалѣть о свободѣ, которой, наслаждаетесь. Клянусь Георгомъ! капитанъ Барри, прибавилъ онъ съ глубокимъ вздохомъ: — единственная вещь, о которой я сожалѣю въ жизни, — сожалѣю, быть можетъ потому, что я старъ, дряхлъ и умираю, — заключается въ томъ, что не знавалъ еще искренней и нѣжной любви.

— Ха, ха! вамъ нужна олицетворенная невинность — дочь молочницы! воскликнулъ я, захохотавъ надъ такимъ нелѣпымъ признаніемъ.

— Почему же и не такъ, любезный мой Барри? въ юности я былъ влюбленъ, какъ это бываетъ съ многими джентльменами, въ дочь моего учителя, Елену, въ полненькую, круглолицую дѣвочку, разумѣется, старше меня (при этомъ я вспомнилъ мою собственную страсть къ Норѣ Брэди), и знаете ли, сэръ, я отъ души сожалѣю, что не женился на ней. Увѣряю васъ, сэръ, имѣть въ домѣ добрую, любящую жену, я считаю за истинное счастіе. Это придаетъ жизни какую-то особенную прелесть. Ни одинъ благоразумный человѣкъ не согласится изъ-за жены стѣснять себя или отказывать себѣ въ любимомъ удовольствіи; но кто рѣшается жениться, тотъ надѣется видѣть въ женѣ своей существо, которое не только не станетъ лишать его удовольствій, но будетъ служить ему утѣшеніемъ въ скорбныя минуты жизни. Напримѣръ, у меня подагра, — кто же за мной ухаживаетъ? Наемный лакей, который обкрадываетъ меня при всякой возможности. Жена моя не подходитъ ко мнѣ. При моемъ положеніи въ обществѣ, при моей обстановкѣ, я долженъ бы, кажется, имѣть множество друзей; но имѣю ли я ихъ? Ни одного въ цѣломъ мірѣ. Люди свѣтскіе, какъ вы и я, не ищемъ друзей, и чрезъ это сами же страдаемъ. Сыщите себѣ друга, сэръ; но, пусть другомъ вашимъ будетъ женщина, добрая, трудолюбивая хозяйка дома, любящая васъ искренно. Это самый драгоцѣнный родъ дружбы, и тѣмъ драгоцѣннѣе, что наградить ею зависитъ отъ женщины. Въ этомъ отношеніи съ мужчины ничего не требуется. Если онъ дуренъ, жена будетъ называть его ангеломъ; если онъ звѣрь, она еще сильнѣе будетъ любить его за звѣрское обращеніе. Замѣтьте, сэръ, женщинамъ это нравится. Онѣ рождены для того, чтобъ служить намъ отрадой и утѣшеніемъ; для людей вашего образа жизни, повѣрьте мнѣ, такое существо неоцѣненно. Я говорю все это для вашего спокойствія. О, зачѣмъ, зачѣмъ не женился я на бѣдной Еленѣ Флауеръ, на дочери бѣднаго священника!

Я принималъ эти слова за замѣчанія хилаго, обманутаго въ ожиданіяхъ человѣка, хотя, послѣ того, имѣлъ основательную причину находить истину въ признаніяхъ сэра Чарльса Линдона. Я убѣдился, что мы часто покупаемъ деньги за весьма дорогую цѣну. Купить нѣсколько тысячъ фунтовъ стерлинговъ за свободу, покидаемую въ жертву отвратительной женщинѣ, весьма плохой экономическій разсчетъ со стороны человѣка молодаго, образованнаго, умнаго и энергическаго. Бывали минуты въ моей жизни, когда среди величайшей роскоши и довольства, когда на балы мои стекалось множество лордовъ, когда я имѣлъ прекрасныхъ лошадей на конюшнѣ и жилъ въ великолѣпномъ дворцѣ, пользовался неограниченнымъ кредитомъ у банкировъ, и, вдобавокъ, правами мужа надъ горделивою лэди Линдонъ, у меня, не смотря на все это, являлось желаніе возвратиться на мѣсто рядоваго въ полку Бюлова, или сдѣлаться кѣмъ бы то ни было, лишь бы только отъ нея отдѣлаться. Но, возвратимся къ моей исторіи. Сэръ Чарльзъ, подъ вліяніемъ множества скопившихся недуговъ, умиралъ предъ нашими глазами по часамъ; и я нисколько не сомнѣваюсь, что ему непріятно было видѣть прекраснаго молодаго человѣка страстнымъ поклонникомъ его жены. Послѣ перваго религіознаго диспута, мнѣ представилось много другихъ случаевъ образовать тѣсную дружбу, по праву которой, я почти безвыходно находился въ домѣ милэди Линдонъ. Въ свѣтѣ судили, рядили и шумѣли; но я не обращалъ на то вниманія. Мужчины съ пренебреженіемъ называли меня ирландскимъ авантюристомъ, но у меня былъ способъ заставлять молчать завистниковъ, и моя шпага въ это время пріобрѣла такую извѣстность въ Европѣ, что немногіе рѣшались испытать надъ собой ея дѣйствіе. Занимая какое нибудь мѣсто, я становился на него твердой ногой, и не скоро оставлялъ его. Во многихъ знакомыхъ домахъ мужчины бѣгали меня. — Фи! низкій ирландецъ! говорили одни. — Невѣжда-авантюристъ! восклицали другіе. Лучше уйти отъ этого шулера и негодяя! и т. д. Эта ненависть оказывала мнѣ значительную услугу въ моихъ свѣтскихъ дѣлахъ. Когда я успѣвалъ привязать къ себѣ кого нибудь, ничто не мѣшало усиленію этой привязанности; меня предоставляли моему упрямству, и я былъ доволенъ. Я тогда же говорилъ лэди Линдонъ, и говорилъ съ совершеннымъ чистосердечіемъ:

«Калиста (въ перепискѣ я всегда называлъ ее Калистой) — Калиста, клянусь тебѣ безпорочностью твоей души, блескомъ твоихъ чарующихъ глазъ, всѣмъ, что есть чистаго и цѣломудреннаго въ небѣ и въ твоемъ сердцѣ, я никогда не оставлю тебя! Я могу переносить пренебреженіе, и уже переносилъ его отъ тебя. Равнодушіе я могу преодолѣть; оно для меня все равно, что скала, на которую я поднимусь съ помощію моей энергіи; все равно, что магнитъ, который притягиваетъ непреклонное желѣзо моего сердца!» И это была истина: я бы ни за что не отсталъ отъ нея — не отсталъ бы даже и тогда, еслибъ меня выталкивали ежедневно съ ея лѣстницы.

Вотъ способъ, который я употреблялъ къ очарованію женщинъ. Человѣку, желающему составить счастіе въ жизни, совѣтую помнить это правило. Весь секреть заключается въ постоянномъ преслѣдованіи и нападеніи. Будьте смѣлы — и свѣтъ покорится вамъ; если и случится потерпѣть пораженіе, то снова вооружитесь терпѣніемъ, и побѣда за вами. Въ то время, я до такой степени былъ отваженъ и дерзокъ, что если бъ вздумалъ жениться на принцессѣ, то непремѣнно бы женился.

Я разсказалъ Калистѣ мою исторію, отступивъ весьма, весьма немного отъ истины. Цѣлью моей при этомъ случаѣ было устрашить ее, показать ей, что я отваживался на все, чего хотѣлъ, и если отваживался на что нибудь, то непремѣнно достигалъ того. Въ моей исторіи много было поразительныхъ эпизодовъ, убѣждавшихъ ее въ моей желѣзной волѣ и неизмѣнной храбрости.

— Не надѣйтесь, милэди, отдѣлаться отъ меня, говаривалъ я: — вздумайте только выйти замужъ за другаго, и онъ умретъ на этой шпагѣ, не встрѣчавшей еще равной себѣ. Если вы вздумаете бѣжать отъ меня, я буду преслѣдовать васъ, хотя бы до преддверія царства тѣней.

Могу васъ увѣрить, что такого языка она никогда не слышала отъ своихъ поклонниковъ. Можете представить себѣ, какъ скоро разогналъ я этихъ поклонниковъ, и какъ сильно напугалъ ихъ!

Когда я говорилъ въ этомъ энергическомъ родѣ, что послѣдую за лэди Линдонъ даже за Стиксъ, если это понадобится, то, разумѣется, намѣревался выполнить это на самомъ дѣлѣ, лишь бы не представилось что нибудь болѣе выгодное. Еслибъ Линдонъ не умиралъ, то какая польза была бы преслѣдовать его жену? Къ концу сезона въ Спа, лордъ Линдонъ снова обратился ко мнѣ съ замѣчаніемъ, къ величайшей досадѣ моей, тѣмъ болѣе, что въ этомъ замѣчаніи проглядывала оскорбительная насмѣшка.

— Мнѣ васъ очень жаль, капитанъ Барри, сказахъ онъ, смѣясь по обыкновенію. — Мнѣ досадно, что я заставляю васъ ждать. Не лучше ли было бы съ вашей стороны сговориться съ моимъ докторомъ, или подкупить повара, чтобъ онъ подсыпалъ мышьяку въ мою яичницу? Какъ жаль, джентльмены, прибавилъ онъ, что мнѣ не придется увидѣть капитана Барри на висѣлицѣ — мнѣ не дожить до этой минуты.

И дѣйствительно, доктора поддержали жизнь его еще на годъ.

— Это ужь мое особенное счастіе, говорилъ я дядѣ, моему довѣренному и превосходному совѣтнику въ сердечныхъ дѣлахъ: — я тщетно расточалъ любовь свою на эту бездушную графиню Линдонъ: мужъ ея выздоровѣлъ, и проживетъ, быть можетъ, дольше нашего!

Какъ будто къ увеличенію моей досады и огорченія, около этого времени пріѣхала въ Спа богатая наслѣдница, дочь англійскаго свѣчнаго фабриканта, и мадамъ Корну, вдова нормандскаго гуртовщика и фермера съ водянкой въ груди, и съ двумя стами тысячъ ливровъ годоваго дохода въ карманѣ.

— Какая же польза ухаживать за лэди Линдонъ, если мужъ ея не скоро умретъ? сказалъ я.

— Перестань ухаживать за ней, мой милый, простодушный юноша, отвѣчалъ дядя. — Тебъ должно остановиться пока на этомъ, и обратить вниманіе на новыхъ пріѣзжихъ.

— Да; и на всегда потерять Калисту, а съ ней вмѣстѣ и величайшее помѣстье въ Англіи.

— Какой вздоръ! Вы, юноши, легко воспламеняетесь, и еще легче предаетесь унынію. Поддерживай переписку съ лэди Линдонъ. Тебѣ извѣстно, что для нея это будетъ чистымъ наслажденіемъ. Здѣсь есть ирландскій аббатъ, который будетъ сочинять тебѣ самыя очаровательныя письма, за полкроны каждое. Пусть ее уѣзжаетъ: ты только пиши къ ней письма, а между тѣмъ присматривай себѣ другую невѣсту. Почемъ знать? Ты можешь жениться на нормандской вдовѣ, похоронить ее, взявъ ея деньги, и быть готовымъ жениться на милэди Линдонъ со смертью ея мужа.

И такимъ образомъ, съ клятвами сохранить глубокую и почтительную любовь, подаривъ двадцать луидоровъ горничной лэди Линдонъ₎ за локонъ волосъ милэди (объ этомъ подаркѣ служанка, вѣроятно, не замедлила сообщить своей госпожѣ), я простился съ милэди, давъ обѣщаніе послѣдовать за ней немедленно послѣ окончанія одной дуэли, которая была неизбѣжна.

Я пройду молчаніемъ событія цѣлаго года, протекшаго со дня нашей разлуки. Согласно обѣщанію, она сначала писала мнѣ довольно часто, но потомъ рѣже и рѣже. Между тѣмъ дѣла мои на зеленомъ столѣ шли весьма успѣшно, и я уже рѣшался жениться на вдовѣ Корну (въ это время мы находились въ Брюсселѣ, и бѣдняжка была влюблена въ меня до безумія), какъ вдругъ мнѣ попалась въ руки Лондонская газета, и я прочиталъ въ ней слѣдующее объявленіе:

«Скончался въ замкѣ Линдонъ, въ королевствѣ Ирландіи, высокопочтеннѣйшій сэръ Чарльзъ Линдонъ, кавалеръ ордена Бани, членъ Парламента, и втеченіе многихъ лѣтъ представитель его величества при различныхъ европейскихъ Дворахъ. Онъ оставилъ послѣ себя имя, дорогое для его друзей по его добродѣтелямъ и талантамъ; славу, справедливо пріобрѣтенную въ службѣ его величества, и неутѣшную вдову, непритворно оплакивающую его потерю. Милэди Линдонъ находилась въ Батѣ, когда ужасная вѣсть о кончинѣ супруга дошла до ея, и она поспѣшила въ Ирландію отдать послѣдній долгъ возлюбленному праху.»

Въ тотъ же вечеръ я приказалъ нанять почтовую карету въ Остенде, оттуда переѣхалъ въ Доверъ, быстро прибылъ въ Бристоль, оттуда на пакетботѣ въ Ватерфордъ, и наконецъ, послѣ одиннадцатилѣтняго отсутствія, очутился въ моей милой отчизнѣ.

ГЛАВА XIV.
Я ВОЗВРАЩАЮСЬ ВЪ ИРЛАНДІЮ И ПОКАЗЫВАЮ ТАМЪ СВОЮ РОСКОШЬ И ЩЕДРОСТЬ.

Какую перемѣну произвело во мнѣ время! Я оставилъ отечество бѣднымъ мальчикомъ, поступивъ въ жалкій пѣхотный полкъ, а возвратился мужчиной, съ состояніемъ до пяти тысячъ гиней, съ великолѣпнымъ гардеробомъ, съ запасомъ брильянтовъ, болѣе чѣмъ на двѣ тысячи гиней, перебывавъ на всѣхъ сценахъ жизни актеромъ, испытавъ счастіе въ войнѣ и любви, и сдѣлавъ, съ помощію моего ума и энергіи, переходъ отъ нищеты и неизвѣстности, къ богатству и славѣ. Въ то время, когда я смотрѣлъ изъ оконъ кареты, катившейся по пустымъ, безлюднымъ дорогамъ, мимо жалкихъ хижинъ крестьянъ, выходившихъ въ лохмотьяхъ посмотрѣть на великолѣпный экипажъ, на блистательнаго незнакомца внутри экипажа, на огромную фигуру Фрица, съ огромными усами и длинной косичкой, въ зеленой ливреѣ съ серебрянымъ галуномъ, покачивавшагося съ боку на бокъ позади кареты, я не могъ не думать о своей особѣ съ значительнымъ самодовольствіемъ, и благодарилъ созвѣздіе, подъ которымъ родился, за множество прекрасныхъ качествъ, которыми оно меня одарило. Безъ этихъ качествъ, я былъ бы ничтожнымъ ирландскимъ сквайромъ, какихъ видѣлъ множество, проѣзжая мимо ничтожныхъ городовъ по дорогѣ въ Дублинъ. Можетъ статься, я бы женился на Норѣ Брэди (и хотя, благодаря Бога, я не сдѣлалъ такой глупости, но всегда съ любовью вспоминаю объ этой дѣвушкѣ, и сожалѣю о томъ, что потерялъ ее, болѣе, чѣмъ о всѣхъ другихъ непріятныхъ событіяхъ моей жизни), можетъ статься, въ это время я былъ бы отцомъ дюжины дѣтей, или управляющимъ какого нибудь сквайра, или таможеннымъ чиновникомъ, или стряпчимъ, а теперь я считался однимъ изъ замѣчательнѣйшихъ джентльменовъ въ Европѣ! Я приказалъ Фрицу держать при себѣ мѣшокъ съ мѣдными деньгами и швырять ихъ въ толпу, во время перемѣны лошадей; за это, могу васъ увѣрить, меня провожали съ такими восклицаніями, какъ будто проѣзжалъ самъ намѣстникъ Ирландіи, лордъ Тоунсгэндъ.

На второй день моего путешествія по Ирландіи, при дурномъ состояніи дорогъ и при ужасно медленномъ движеніи кареты моей, я прибылъ въ Карлоу, гдѣ остановился въ той самой гостинницѣ, которую занималъ одиннадцать лѣтъ тому назадъ, когда бѣжалъ изъ отечества, послѣ мнимаго убійства Квина на дуэли. Какъ вѣрно припоминалъ я каждый моментъ этой сцены! Прежній содержатель гостинницы уступилъ свое мѣсто другому; самая гостинница, по тогдашнимъ моимъ понятіямъ чрезвычайно удобная, казалась теперь бѣдною и безпріютною; но бургонское было также хорошо, какъ и прежде; я выпилъ бутылку вмѣстѣ съ содержателемъ гостинницы, и зато услышалъ отъ него всѣ новости.

Онъ былъ такъ сообщителенъ, какъ бываютъ вообще всѣ содержатели гостинницъ. Онъ разсказалъ мнѣ въ подробности объ урожаяхъ и цѣнахъ на скотину на дермотской ярмаркѣ, о послѣднемъ анекдотѣ на счетъ викарія и послѣдней остротѣ Гогана; и о томъ, какъ недовольные сожгли ригу сквайра Скавлана; и о томъ, какъ разбойники были отбиты въ ихъ нападеніи на домъ сэра Томаса; о томъ, кто будетъ охотиться въ наступающій сезонъ, и объ удивительныхъ конскихъ скачкахъ въ минувшемъ мартѣ; и о томъ, какія войска занимали городъ, и какъ миссъ Бидди Туль убѣжала съ прапорщикомъ Муллинсомъ; новости объ охотѣ и судебныхъ засѣданіяхъ были разсказаны со всѣми подробностями этимъ почтеннымъ джентльменомъ, выражавшемъ удивленіе, что я ничего этого не слышалъ ни въ Англіи, ни въ чужихъ краяхъ, гдѣ, по его мнѣнію, интересовались событіями въ Килькенни и Карлоу не меньше его… Я слушалъ его съ величайшимъ удовольствіемъ, потому что отъ времени до времени въ разговоръ входили имена, которыя знакомы были мнѣ въ старину, и съ которыми соединялись многія воспоминанія.

Изъ писемъ отъ матери, я зналъ всѣ перемѣны въ фамиліи Бреди. — Дядя мой умеръ, и Микъ, старшій его, сынъ, послѣдовалъ за нимъ въ могилу. — Дѣвицы Брэди разсѣялись изъ подъ родительскаго крова, лишь только Уликкъ сдѣлался первенствующимъ лицомъ между ними. Однѣ вышли замужъ, другія переселились къ старухѣ-матери въ какое-то захолустье, гдѣ, между прочимъ, находились морскія купальни. Уликкъ, хотя и остался законнымъ наслѣдникомъ, но долженъ былъ объявить себя банкрутомъ, и въ замкѣ Брэди обитали теперъ крысы и совы, да старый лѣсничій. Моя матушка, мистриссъ Барри, переѣхала въ Брэй, чтобъ слушать своего проповѣдника мистера Джоульза, получившаго тамъ мѣсто. Въ заключеніе всего, содержатель гостинницы сказалъ мнѣ, что сынъ мистриссъ Барри уѣхалъ въ чужія земли, поступилъ въ прусскую службу и тамъ былъ разстрѣлянъ за побѣгъ.

Нужно ли говорить, что послѣ обѣда, я взялъ отъ содержателя гостинницы добраго коня, и уже въ сумерки пустился за двадцать миль, къ мѣсту моей родины, — я сгоралъ нетерпѣніемъ увидѣть его Надъ дверями Барривилля красовалась вывѣска, изображавшая пестикъ и ступку съ надписью «Хранилище Эскулапа» — доктора Маншэйна; рыжеволосый молодой человѣкъ намазывалъ пластырь въ старой гостинной; маленькое окно моей комнаты, нѣкогда такое чистое и свѣтлое, было разбито во многихъ мѣстахъ и заткнуто тряпками; съ опрятныхъ куртинъ исчезли цвѣты, за которыми добрая матушка ухаживала съ такою заботливостью. На кладбищѣ, надъ фамильнымъ склепомъ Брэди, прибавилось еще два имени: — имя моего кузена, къ которому я не имѣлъ большаго уваженія, и имя дяди, котораго я всегда любилъ. Я попросилъ моего бывшаго пріятеля кузнеца, такъ часто въ старину колотившаго меня, поставить лошадь на конюшню и дать ей корму: онъ теперь былъ изнуренный человѣкъ, съ дюжиною грязныхъ, оборванныхъ дѣтей, игравшихъ около кузницы; онъ не узналъ стоявшаго передъ нимъ прекраснаго джентльмена. Я не хотѣлъ открыть ему себя до другаго, дня, когда я положилъ ему въ руку десять гиней и приказалъ выпить за здоровье англичанина Редмонда.

Что касается до замка Брэди, то ворота парка все еще стояли тамъ, но старая аллея была вырублена. Мѣстами встрѣчались остатки засохшихъ деревьевъ, которые бросали при лунномъ свѣтѣ длинныя тѣни на заброшенную, поросшую травой старую дорогу. На лугу паслось нѣсколько коровъ. Садовыя ворота были сняты, и самый садъ представлялъ сабою картицу печальнаго запустѣнія. Я опустился на старую скамью, на которой, сидѣлъ въ тотъ день, когда Нора измѣнила мнѣ, и я увѣренъ, что чувства мои были также сильны въ груди моей, какъ, и одиннадцать лѣтъ тому назадъ, когда я быль мальчикомъ; я едва удерживался отъ слезъ, вспоминая Нору Брэди. Человѣкъ ничего не забываетъ. Одинъ цвѣтокъ, одно знакомое слово, пробуждаютъ чувства и воспоминанія, остававшіяся усыиленными втеченіе десятковъ лѣтъ. Когда я вошелъ въ домъ на улицѣ Кларджесъ, гдѣ я родился (тутъ былъ игорный домъ, когда я впервые пріѣхалъ въ Лондонъ), вспоминаніе о дѣтствѣ пробудились во мнѣ внезапно. Я вспомнилъ отца; вспомнилъ минуты, когда онъ, въ зеленомъ кафтанѣ съ золотымъ шитьемъ, бралъ меня на руки и подносилъ къ окну, чтобъ показать золоченую карету у подъѣзда; вспомнилъ мать въ великолѣпномъ платьѣ и съ мушками на лицѣ. Бываютъ минуты, когда всѣ дѣйствія, впечатлѣнія, мысли и слова отдаленнаго періода приходятъ на память сами собою. Такъ точно и теперь я сидѣлъ на скамейкѣ у замка Брэди, и сцены изъ прошедшей жизни проходили мимо меня, какъ въ панорамѣ.

Дверь въ пріемную замка была отворена; впрочемъ, и прежде она всегда стояла настежь: луна играла на длинныхъ старинныхъ окнахъ, бросая прозрачныя полосы свѣта и тѣни на полы опустѣлыхъ комнатъ; съ другой стороны, звѣзды заглядывали въ синеву огромнаго окна надъ парадной лѣстницей. Надъ конюшнями высилась башня съ часами, на которыхъ время еще не сгладило золоченыхъ цыфръ. Въ этихъ конюшняхъ стояли нѣкогда бойкія лошади; я живо представлялъ себѣ доброе лицо моего дяди, его разговоръ съ собаками, которыя прыгали, бѣгали и лаяли вокругъ него въ свѣтлое зимнее утро. Тамъ мы садились на коней, отправляясь на охоту, между тѣмъ, какъ изъ окна пріемнаго зала на насъ смотрѣли группы дѣвицъ; у этого окна стоялъ теперь я, и смотрѣлъ на унылое, опустѣлое мѣсто. На одномъ углу зданія, сквозь разщелину дверей, вырвалась яркая полоса свѣта; вслѣдъ за тѣмъ съ громкимъ лаемъ выбѣжала собака; за ней, прихрамывая, вышелъ мужчина съ ружьемъ.

— Кто тамъ? спросилъ старикъ.

— Филь Пурселлъ! неужели ты не узнаешь меня? вскричалъ я: — я Редмондъ Барри.

Мнѣ показалось, что старикъ хотѣлъ выстрѣлить въ меня, потому что навелъ ружье на окно; но я крикнулъ ему остановиться, спустился внизъ и обнялъ его….

Не считаю за нужное описывать сцену нашего свиданія: Филь и я провели всю ночь въ бесѣдѣ и воспоминаніяхъ о тысячѣ предметовъ, не имѣющихъ ни малѣйшаго интереса для читателей: найдется ли изъ нихъ хоть одинъ, который бы принималъ участіе въ Барри Линдонѣ?

Пріѣхавъ въ Дублинъ, я положилъ въ банкъ сто гиней на имя Филя Пурселля, и кромѣ того назначилъ пенсію, дававшую ему возможность провести старость спокойно.

Бѣдный Филь Пурселль игралъ въ засаленныя карты съ моимъ старымъ знакомцемъ, Тимомъ, котораго я нѣкогда называлъ своимъ лакеемъ, и который, если припомнятъ читатели, одѣвался въ полинялую ливрею нашей фамиліи. Ливрея эта висѣла на немъ, какъ на вѣшалкѣ, закрывала руки и опускалась до пятъ.

Тимъ, хотя и утверждалъ, что когда я удалился изъ дому, то съ горя, онъ чуть не лишилъ себя жизни, но, вѣроятно, говорилъ это такъ себѣ, для краснаго словца, потому что въ мое отсутствіе страшно растолстѣлъ. Онъ одѣтъ былъ въ платье пастора замка Брэди, у котораго служилъ въ качествѣ клирика. Я бы снова взялъ его къ себѣ въ услуженіе, еслибъ не чудовищная толщина, дѣлавшая его неспособнымъ быть лакеемъ у порядочнаго джентльмена; въ замѣнъ того, я сдѣлалъ ему подарокъ, и обѣщалъ быть крестнымъ отцомъ слѣдующаго его ребенка, одинадцатаго послѣ моего отъѣзда. Нѣтъ ни одной страны въ мірѣ, гдѣ размноженіе рода человѣческаго производилось бы такъ успѣшно, какъ на моемъ родномъ островѣ. Мистеръ Тимъ женился на дочери горничной, на дѣвушкѣ, пользовавшейся въ ранніе годы моей жизни моимъ особеннымъ расположеніемъ; я на другой же день отправился взглянуть на бѣдную Молли, и нашелъ ее неопрятной бабенкой, въ грязномъ чепцѣ, съ толпой ребятишекъ, такихъ же оборванныхъ замарашекъ, какъ и ребятишки моего пріятеля кузнеца.

Отъ Тима и Филя Пурселля я узналъ самыя свѣжія новости о родныхъ. Матушка моя была здорова.

— Да, сказалъ Тимъ: — вы пріѣхали очень кстати, чтобъ помѣшать приращенію вашего семейства.

— Что!? воскликнулъ я, съ видомъ грознаго негодованія.

— Приращеніе, въ образѣ тестя, сказалъ Тимъ: — ваша матушка намѣрена вытти замужъ за мистера Джоульза, проповѣдника.

— Бѣдная Нора, прибавилъ онъ: — значительно увеличила знаменитый родъ Квина.

Кузенъ мой Уликкъ находился въ Дублинѣ и проживалъ тамъ остатки имущества, которое добрый дядя оставилъ послѣ своей смерти.

Я видѣлъ, что мнѣ предстояло поддерживать довольно большое семейство. Въ заключеніе вечера, Филь, Тимъ и я, выпили бутылку ускибаха, вкусъ котораго я помнилъ втеченіе одиннадцати лѣтъ. Я разстался съ друзьями, горячо выразивъ имъ мое расположеніе, когда солнце было уже высоко на небѣ. Я чрезвычайно ласковъ, сообщителенъ и склоненъ къ дружелюбію: это всегда было отличительной чертой моего характера. Я не имѣлъ ложной гордости, чему подвержены многіе изъ людей высокаго происхожденія, и, въ случаѣ недостатка общества, готовъ проводить время и пировать съ крестьяниномъ или простымъ солдатомъ также охотно, какъ и съ первымъ вельможей въ государствѣ.

Я возвратился въ деревню поутру и подъ предлогомъ покупки лекарствъ нашелъ случай заглянуть въ Барривилль. Крючки, на которыхъ висѣла моя серебреная шпага, все еще торчали въ стѣнѣ. Небольшая полочка, на которой обыкновенно лежала книга моей матери — «Обязанности христіанина», по прежнему висѣли на своемъ мѣстѣ; но мнѣ досадно было, что отвратительный докторъ Маншэйнъ сейчасъ же узналъ, кто такой я (мои земляки узнаютъ людей съ-разу) и, увиваясь около меня, спрашивалъ, какъ я разстался съ Прусскимъ королемъ и въ такой ли степени императоръ Іосифъ любимъ народомъ, какъ была любима императрица Марія Терезія. Звонари зазвонили бы для меня во всѣ колокола, но въ наличности изъ нихъ оказался одинъ только Томъ, который былъ слишкомъ толстъ для этой обязанности; къ тому же я выѣхалъ изъ селенія прежде, чѣмъ пасторъ, докторъ Вольтеръ, успѣлъ выйти изъ дому и засвидѣтельствовать мнѣ свое почтеніе. Уличные мальчишки, окруживъ меня, провожали далеко за селеніе съ громкими криками: ура! мистеръ Редмондъ!

По возвращеніи въ Карлоу, я замѣтилъ, что отсутствіе мое произвело величайшее безпокойство. Содержатель гостинницы думалъ, ужь не попалъ ли я въ руки разбойниковъ. Во время моего отсутствія, Фрицъ объявилъ, кто я такой; при этомъ онъ не скупился на похвалы своему господину и разсказалъ множество великолѣпныхъ исторій относительно моей особы. Онъ говорилъ, что я находился въ дружескихъ отношеніяхъ съ большей частью европейскихъ государей, и былъ первымъ ихъ любимцемъ. Слова его подтверждались тѣмъ, что папскій орденъ, пожалованный дядѣ, сдѣлался моею принадлежностью по праву родства, и я путешествовалъ подъ именемъ кавалера Барри, камергера герцога Гогенцоллернъ-зигмарингенскаго.

Для поѣздки въ Дублинъ, мнѣ дали лучшихъ лошадей, и крѣпкую упряжь; такъ, что мы скоро и благополучно доѣхали до мѣста, не встрѣтивъ разбойниковъ и не тронувъ пистолетовъ, которыми вооружены были Фрицъ и я. Ночевали мы въ Килькулленѣ. На другой день я въѣхалъ въ Дублинъ въ каретѣ четверней, съ пятью тысячами гиней въ кошелькѣ, и съ блистательнѣйшей репутаціей въ Европѣ, тогда какъ одиннадцать лѣтъ тому назадъ выѣхалъ изъ этого самого города мальчишкой, въ карманѣ у котораго не было пенни.

Граждане Дублина имѣютъ такую же сильную и похвальную привычку разузнавать о дѣлахъ ближняго, какъ и ихъ провинціальные соплеменники. Джентльмену, какъ бы ни были ограничены его средства и скромны желанія, нельзя въѣхать въ столицу Ирландіи безъ того, чтобъ имя его не было напечатано во всѣхъ столичныхъ газетахъ и упомянуто во множествѣ обществъ. Мое имя и мой титулъ разнеслись по всему городу на другой же день. Многія изъ вѣжливыхъ особъ оказали мнѣ честь посѣщеніемъ моей квартиры, лишь только я нашелъ ее; а найти порядочную квартиру стоило не малаго труда, потому что гостинницы представляли собою грязныя конуры, неудобныя и не приличныя для помѣщенія нобльмена съ моими элегантными привычками. Мнѣ сообщили объ этомъ путешественники по Европѣ; и потому, рѣшившись прямо занять квартиру, не останавливаясь въ гостинницѣ, я приказалъ моей каретѣ какъ можно тише разъѣзжать по улицамъ до тѣхъ поръ, пока не отъищется домъ, соотвѣтственный моему званію. Этотъ поступокъ и странные распросы моего нѣмца Фрица, которому приказано было освѣдомляться въ различныхъ домахъ, привлекли къ моей каретѣ толпу народа; и когда поиски квартиры кончились, меня можно было принять за вице-короля Ирландіи: — такъ многочисленно было стеченіе народа.

Наконецъ я остановился на премиленькой квартирѣ, расплатился съ почтальонами, написавшими мнѣ огромный счетъ, и, перебравшись на мѣсто новаго жительства съ багажомъ и Фрицемъ, приказалъ хозяину дома нанять для меня другаго лакея, двухъ сильныхъ и честныхъ носильщиковъ, извозчика съ видными лошадями для моей кареты и пріискать для покупки, по выгодной цѣнѣ, четверку статныхъ лошадей. Я далъ ему въ задатокъ порядочную сумму и, конечно, слѣдствіемъ моего заказа было то, что на другой день моя передняя была биткомъ набита народомъ; безчисленное число грумовъ, лакеевъ, камердинеровъ и метрдотелей предлагали мнѣ свои услуги; предложеній на покупку лошадей было такъ много, что можно было бы ремонтировать цѣлый полкъ. Сэръ Лолеръ Гролеръ самъ явился съ предложеніемъ купить у него гнѣдую кобылу, какой еще не видывалъ свѣтъ; милордъ Дундудль предлагалъ четверку лошадей, которыхъ не стыдно было бы запречь въ карету англійскаго короля; маркизъ Баллираггетъ прислалъ своего каммердинера засвидѣтельствовать мнѣ почтеніе, и сказать, что если мнѣ угодно заглянуть въ его конюшни, или если я удостою его чести своимъ посѣщеніемъ къ завтраку, то онъ покажетъ мнѣ двухъ сѣрыхъ жеребцовъ, лучшихъ въ цѣлой Европѣ. Я принялъ приглашеніе Дундудля и Баллираггета, но рѣшился купить лошадей у барышниковъ. Это я считалъ выгоднѣйшимъ. Кромѣ того, тогда, въ Ирландіи, если джентльменъ ручался за лошадь свою, а она логомъ оказывалась съ пороками, и если возникалъ чрезъ это споръ, то для рѣшенія его было одно средство — дуэль. Я игралъ въ эту игру слишкомъ много, глазъ мой и рука слишкомъ вѣрно направляла пулю въ назначенную точку, поэтому я старался избѣгать подобныхъ столкновеній; впрочемъ, къ чести своей долженъ сказать, что я никогда не дѣлалъ вызова, не имѣя къ тому справедливой и основательной причины.

Простодушіе ирландскаго дворянства всегда забавляло меня и въ тоже время удивляло. Если они лгали больше прямодушныхъ сосѣдей своихъ по ту сторону Ирландскаго моря, то съ другой стороны они были довѣрчивѣе. Втеченіе какой нибудь недѣли, я составилъ о себѣ въ Дублинѣ такую репутацію, на пріобрѣтеніе которой въ Лондонѣ нужно употребить по крайней мѣрѣ десять лѣтъ времени и огромную сумму денегъ. Я говорилъ, что выигрывалъ по пяти тысячъ фунговъ стерлинговъ въ вечеръ; что пользовался милостивымъ вниманіемъ австрійскаго императора, что былъ довѣреннымъ агентомъ Фридриха, короля прусскаго; что m-me дю-Барри, фаворитка французскаго короля, была мнѣ кузина; — говорилъ тысячи вещей подобнаго рода, — и всѣ сказки мои принимались за истину.

Послѣ роскоши цивилизованнныхъ обществъ за границей, видъ Дублина въ 1771 году, когда я прибылъ въ него, произвелъ на меня непріятное впечатлѣніе. Онъ былъ совершенно дикъ. Народъ казался оборваннѣе всѣхъ племенъ, которыя случалось мнѣ видѣть, за исключеніемъ только цыганскихъ орду на берегахъ Дуная. Въ городѣ не было, какъ я уже сказалъ, ни одной порядочной гостинницы, въ которой можно бы остановиться джентльмену. Бѣдняки, не имѣвшіе средствъ держать карету, рисковали ночью попасть на ножи бездѣльниковъ, поджидавшихъ жертвъ за углами, — на ножи разбойниковъ, не знавшихъ употребленія ни башмаковъ, ни бритвы; когда джентльменъ, отправляясь на балъ или въ театръ, садился въ карету или портшезъ, факелы провожатыхъ освѣщали такое множество дикихъ, звѣрски-улыбающихся разбойническихъ лицъ, что особа съ слабыми нервами могла бы испугаться. Къ счастію, у меня не было этого недостатка: я одаренъ отъ природы нервами крѣпкими, и, къ тому же, издавна знакомъ съ моими соотечественниками.

Я знаю, что описаніе это вызоветъ гнѣвъ со стороны ирландскихъ патріотовъ, которымъ крайне не нравится, когда націю нашу выставляютъ на судъ публики во всей ея наготѣ, и которые сердятся, когда говорятъ объ этой націи истину. Но что же дѣлать? — Дублинъ, дѣйствительно, былъ въ то время, о которомъ идетъ рѣчь, не лучше бѣднаго провинціальнаго мѣстечка, такъ что многія третьекласныя резиденціи въ Германіи были несравненно обширнѣе и превосходнѣе его во всѣхъ отношеніяхъ. Правда, въ ту пору въ немъ проживало до трехъ сотъ лордовъ; тамъ былъ Парламентъ, былъ лордъ-мэръ съ его корпораціей, былъ шумный и буйный университетъ, студенты котораго дѣлали ночныя тревоги, покровительствовали тюрьмамъ, казнили нѣкоторыхъ типографщиковъ и торговцевъ и законодательствовали въ Театрѣ Кроу-стритъ. Но меня не могла соблазнить эта шумная отрасль ирландскаго дворянства; я видѣлъ самое отборное общество въ Европѣ, и считалъ за униженіе своего достоинства всякое вмѣшательство въ диспуты и политику лорда мэра и его альдерменовъ. Въ ирландскомъ Парламентѣ было нѣсколько истинно прекрасныхъ людей. Въ англійскомъ Парламентѣ я никогда не слышалъ такихъ спичей, какіе говорили Флудъ и Дэли, изъ Гальвея, и Дикъ Шериданъ, человѣкъ, хотя и не совсѣмъ благовоспитанный, по славный, веселый и умный малый; въ англійскомъ Парламентѣ я часто засыпалъ во время нескончаемыхъ рѣчей мистера Эдмунда Бурка, хотя мнѣ и говорили довольно свѣдущіе люди, что мистеръ Буркъ человѣкъ замѣчательныхъ способностей и пользуется репутаціей превосходнаго оратора.

Я скоро и вполнѣ предался всѣмъ удовольствіямъ, которыя могло доставить это жалкое мѣсто и которыя были доступны джентльмену. Ранслэй и Ридотто, мистеръ Моссопъ въ улицѣ Кроу, балы ирландскаго намѣстника, гдѣ слишкомъ много было вина, слишкомъ мало картъ для развлеченія особы съ моими утонченными привычками, кофейный домъ Дэли и вообще всѣ дома нобльменовъ были для меня открыты. Я замѣтилъ, къ величайшему удивленію, въ высшихъ слояхъ общества (какъ замѣтилъ это въ низшихъ при первомъ моемъ неудачномъ посѣщеніи Дублина), чрезвычайный недостатокъ въ деньгахъ и нелѣпое распространеніе письменныхъ обязательствъ, противъ которыхъ у меня вовсе не было расположенія ставить гинеи. Дублинскія дамы до страсти любили игру и въ такой же степени не любили тратить деньги. Такимъ образомъ, когда старая графиня Трумпингтонъ проиграла мнѣ десять гиней, то вмѣсто денегъ дала мнѣ собственноручный вексель на имя ея агента въ Гальвеѣ; этотъ вексель я съ величайшей учтивостью сжегъ въ то же время на свѣчкѣ. Но когда графиня вторично предложила мнѣ съиграться, я сказалъ, что когда ея сіятельство получитъ деньги отъ галгейскаго агента, то я во всякое время сдѣлаю для нея это удовольствіе; а до тѣхъ поръ просилъ считать меня покорнѣйшимъ слугою. Эту рѣшимость и эту роль я поддерживалъ во всѣхъ обществахъ Дублина: я вызывался въ клубѣ Дэли играть съ каждымъ на какую угодно сумму и въ какую угодно игру; драться на рапирахъ, гоняться верхомъ на лошадяхъ, стрѣлять на лету или въ цѣль. Въ послѣднемъ упражненіи, особенно если цѣлью служило живое существо, ирландскіе джентльмены того времени имѣли необыкновенное искусство.

Само собою разумѣется, я отправилъ ливрейнаго гонца въ замокъ Линдонъ къмистеру Рунту съ письмомъ, въ которомъ просилъ его сообщить мнѣ въ подробности о состояніи здоровья милэди Линдонъ; въ письмо Рунта я вложилъ трогательное и краснорѣчивое письмо къ лэди Линдонъ, которое перевязалъ волосомъ изъ локона, и въ которомъ, умоляя ее вспомнить былые дни, говорилъ, что Сильвандеръ вѣренъ своей клятвѣ и не забылъ свою Калисту. Отвѣтъ отъ милэди быль чрезвычайно неопредѣлителенъ; отвѣтъ отъ мистера Рунта былъ весьма опредѣлителемъ, но въ то же время и весьма непріятенъ. Милордъ Джорджъ Пойнингсъ, младшій сынъ маркиза Типтоффа, родственникъ фамиліи Линдонъ, вызванный къ ирландской родственницѣ по духовному завѣщанію сэра Чарльза Линдона, ухаживалъ за богатой вдовой.

Въ это время въ Ирландіи существовалъ родъ національной грубой, но быстрой расправы, весьма удобной для лицъ, желавшихъ имѣть немедленное правосудіе; случаевъ этой расправы въ тогдашнихъ газетахъ упоминается множество. Нѣсколько человѣкъ, подъ названіями капитана Файрболля, лейтенанта Буфкота и прапорщика Стиля безпрестанно присылали помѣщикамъ различнаго рода требованія и убивали ихъ, если требованія оставались безъ вниманія. Знаменитый капитанъ Тундеръ господствовалъ въ южныхъ провинціяхъ; между прочимъ, его занятіемъ было доставлять женъ джентльменамъ, не имѣвшимъ достаточныхъ средствъ, чтобы понравиться родителямъ молоденькихъ лэди, или времени для продолжительнаго ухаживанья за невѣстой.

Въ Дублинѣ я отъискалъ кузена Уликка; онъ былъ весьма толстъ и весьма бѣденъ. Евреи и кредиторы преслѣдовали его. Онъ жилъ то въ одномъ захолустьѣ, то въ другомъ, и съ наступленіемъ сумерекъ выходилъ изъ своей берлоги и въ какой нибудь тавернѣ садился съ друзьями своими за карточный столъ. Онъ, по прежнему, былъ славный малый. Я сообщилъ ему о моей страстной любви къ лэди Линдонъ.

— Ты хочешь жениться на графинѣ Линдонъ? сказалъ бѣдный Уликкъ: — вотъ это славно! Я самъ страшно былъ влюбленъ въ одну молоденькую лэди изъ Кильджойзъ-Боллигакка, у которой десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ, и которая, вдобавокъ, находится подъ опекой лэди Линдонъ; но могъ ли посвататься на такой богатой наслѣдницѣ бѣднякъ, у котораго нѣтъ порядочнаго платья на плечахъ? Я бы самъ сдѣлалъ графинѣ предложеніе.

— Нѣтъ, ужь лучше ты этого не дѣлай, сказалъ я, смѣясь: — кто рѣшится на это, рискуетъ отправиться на тотъ свѣтъ.

И я изложилъ ему мои намѣренія относительно лэди Линдонъ. Добрый Уликкъ, уваженіе котораго ко мнѣ было безпредѣльно, особенно когда онъ увидѣлъ мой блескъ, услышалъ мои удивительныя похожденія и убѣдился въ моей опытности, — честный Уликкъ, говорю я, терялся въ восторгѣ отъ моей смѣлости и энергіи, когда я сообщалъ ему мое намѣреніе жениться на богатѣйшей вдовѣ въ Англіи.

Я приказалъ Уликку выѣхать изъ города подъ какимъ бы то ни было предлогомъ и подать на почту, вблизи замка Линдона, письмо, которое я приготовилъ подъ чужую руку и въ которомъ торжественно повелѣвалъ лорду Джорджу Пойнингсу удалиться изъ Ирландіи, говоря, что призъ, которымъ онъ хотѣлъ овладѣть, назначался совсѣмъ не для него; что въ Англіи множество богатыхъ наслѣдницъ, и потому не слѣдуетъ похищать одну изъ нихъ изъ владѣній капитана Файрболля. Письмо было написано на грязномъ лоскуткѣ бумаги, безграмотнѣйшимъ слогомъ. Оно пришло къ лорду черезъ почту, и, разумѣется, какъ молодой человѣкъ не робкаго десятка, онъ расхохотался.

Но, къ несчастію, вскорѣ послѣ этого письма, молодой лордъ явился въ Дублинъ, былъ отрекомендованъ кавалеру Редмонду Барри за обѣдомъ намѣстника, отправился вмѣстѣ съ нимъ и другими джентльменами въ клубъ Дэли, и тамъ, во время спора насчетъ породы одной лошади, — во время спора, въ которомъ всѣ признавали справедливость моихъ доводовъ, мы обмѣнялись оскорбительными словами, и слѣдствіемъ этого была дуэль. Со времени пріѣзда моего въ Дублинъ, то была первая дуэль, и всѣ съ нетерпѣніемъ желали видѣть, справедливо ли я заслуживалъ громкую репутацію. Я не хвалился подвигами подобнаго рода, но совершалъ ихъ, когда наступало время. Бѣдный лордъ Джоржъ, довольно бойко владѣвшій шпагой, но воспитанный въ англійской школѣ, дѣйствовалъ неповоротливо, предоставляя мнѣ возможность выбрать лучшую цѣль.

Моя шпага вонзилась подъ мышку милорда и высунулась на спинѣ. Раненный противникъ, падая на землю, протянулъ мнѣ руку и добродушно сказалъ: мистеръ Барри, я былъ не правъ!

Это признаніе крайне не понравилось мнѣ, потому что спорь былъ затѣянъ мною съ умысломъ, и, говоря по чистой совѣсти, я непремѣнно хотѣлъ, чтобъ онъ кончился дуэлью.

Милордъ пролежалъ въ постели четыре мѣсяца, и таже самая почта, которая доставила лэди Линдонъ извѣстіе о дуэли, привезла ей записку отъ капитана Файрболля, слѣдующаго коротенькаго содержанія:

«Это нумеръ первый!»

— А ты Уликкъ, сказалъ я: — будешь нумеромъ вторымъ.

— О нѣтъ! довольно будетъ и перваго, отвѣчалъ кузенъ.

Впрочемъ, относительно его, у меня уже составленъ былъ планъ, и я рѣшился облагодѣтельствовать его, а съ тѣмъ вмѣстѣ и ускорить женитьбу мою на графинѣ Линдонъ.

ГЛАВА XV.
Я ДѢЛАЮ ВИЗИТЪ МИЛЭДИ ЛИНДОНЪ.

Такъ какъ изгнаніе моего дяди изъ отечества, за участіе въ дѣлахъ Карла Стюарта въ 1745 году, не было еще отмѣнено, то для него неудобно было бы сопровождать племянника въ его отечество, гдѣ ожидало добраго стараго джентльмена, если не висѣлица, то по крайней мѣрѣ тяжкое заточеніе и весьма сомнительное помилованіе. Во всѣхъ болѣе или менѣе важныхъ кризисахъ моей жизни, его совѣтъ всегда былъ важенъ для меня, и я не замедлилъ обратиться къ нему за совѣтомъ относительно преслѣдованія богатой вдовы. Я описалъ ему состояніе ея сердца, успѣхи, которые молодой Пойнингсъ совершилъ въ дѣлѣ любви, ея забвеніе прежняго обожателя, и получилъ въ отвѣтъ превосходныя наставленія, которыми, само собою разумѣется, поспѣшилъ воспользоваться.

Благородный кавалеръ, между прочимъ, извѣщалъ меня, что онъ поступилъ въ Брюссельскій Францисканскій монастырь, будучи намѣренъ навсегда удалиться отъ свѣта и посвятить себя служенію Богу. Въ тоже время онъ писалъ съ особенной почтительностью къ любезной вдовушкѣ. Ничего нѣтъ удивительнаго, что особа ея громаднаго богатства и довольно пріятной наружности имѣла у себя множество поклонниковъ, и что мое вниманіе къ ея достоинствамъ было для нея пріятно; а изъ этого я долженъ заключить, что не я былъ первымъ, котораго она удостоивала своею благосклонностью, и не я послѣднимъ.

"Я бы желалъ, милый мой племянникъ, писалъ мой дядя: — чтобъ моя рѣшимость удалиться отъ свѣта, исполненнаго грѣха и тщеславія, не мѣшала мнѣ лично явиться къ тебѣ на помощь въ столь щекотливомъ положеніи твоихъ дѣлъ. Для приведенія ихъ къ хорошему окончанію, требуется не только храбрость, дерзость и смѣлость, которыми ты обладаешь болѣе всякаго молодаго человѣка (что касается до «дерзости», то я отвергаю это in toto: я всегда былъ въ высшей степени скромнымъ молодымъ человѣкомъ), — проницательность и дальновидность въ составленіи плановъ также необходимы для достиженія цѣли, — нужно непоколебимое терпѣніе при трудномъ и постепенномъ выполненіи этихъ плановъ. Могла ли притти тебѣвъ голову мысль относительно женитьбы на графинѣ Идѣ, безъ совѣта и опытности бѣднаго старика, который кончаетъ теперь свои разсчеты съ свѣтомъ, и намѣренъ навсегда удалиться отъ него?

"Касательно овладѣнія графинею Линдонъ, я не могу посовѣтовать тебѣ ничего опредѣлительнаго, не могу руководить твоими дѣйствіями изо дня въ день, сообразно съ возникающими обстоятельствами. Но общій планъ твоихъ дѣйствій долженъ быть слѣдующій. Сколько я помню ея письма, которыя ты получалъ во время переписки съ этой легкомысленной женщиной, то образъ выраженіи въ нихъ былъ весьма высокопарный; — она вѣдь ученая, и любитъ писать; — постоянною темою ея переписки была печаль о горестной потерѣ мужа. Между тѣмъ, я помню нѣсколько періодовъ, гдѣ она горько оплакивала участь свою, соединившую ее съ человѣкомъ, ея недостойнымъ.

«Я увѣренъ, что въ массѣ ея писемъ находится множество такихъ несообразностей. Пересмотри ихъ внимательно, — замѣть подобныя мѣста, и дай ей понять, что этимъ самымъ ты можешь поставить ее въ невыгодное положеніе. Пиши съ перваго раза не допускающимъ ни малѣйшаго сомнѣнія тономъ любовника, который имѣетъ право на полученіе ея руки. Потомъ, если она будетъ молчать, можешь прибѣгнуть къ упрекамъ; можно указать на ея прежнія обѣщанія, представить доказательства ея прежняго къ тебѣ вниманія, выразить отчаяніе, намекнуть на убійство, на мщеніе, если она окажется невѣрною. Напугай ее, изуми ее какимъ нибудь отчаяннымъ поступкомъ, который бы показалъ ей твою непреклонную рѣшимость: — сдѣлать это для тебя не будетъ трудно. Твоя шпага пользуется европейской извѣстностью; въ тебѣ много отваги и смѣлости, а ужь одно это заставитъ милэди Линдонъ обратить на тебя вниманіе. Сдѣлай такъ, чтобъ предметомъ разговора во всѣхъ слояхъ дублинскаго общества была твоя особа. Старайся окружить себя блескомъ; будь храбръ и страшенъ какъ только можно. О, какъ бы я желалъ находиться теперь при тебѣ! Тебѣ не придумать той роли, которую я могъ бы изобрѣсть; но, зачѣмъ говорить объ этомъ… неужели я еще мало видѣлъ и свѣтъ его тщеславіе?»

Въ этомъ совѣтѣ было много здраваго смысла, проглядывало много практичности. Руководствуясь имъ, я написалъ къ лэди Линдонъ письмо, въ которомъ спрашивалъ, когда будетъ позволено одному изъ ея почтительнѣйшихъ поклонниковъ нарушить минуты, ею посвященныя горести? — Потомъ, не получая отвѣта, я спросилъ, неужели она забыла прошлое время, и того человѣка, котораго нѣкогда удостоивала своимъ особеннымъ расположеніемъ? Неужели Калиста забыла Евгенія? При этомъ письмѣ я послалъ маленькую шпагу въ подарокъ лорду Буллингтону и особую записку его гувернеру, вмѣстѣ съ собственноручной его роспиской, не помню на какую именно сумму, — помню только, что этой суммы бѣднякъ не хотѣлъ, да и не могъ заплатить. На это письмо я получилъ отвѣть отъ секретаря милэди, который объяснялъ, что лэди Линдонъ до такой степени поражена недавнимъ ужаснымъ бѣдствіемъ, что кромѣ ближайшихъ родственниковъ никого не можетъ видѣть; къ этому извѣщенію пріятель мой, гувернеръ милорда Буллингдона, присовокуплялъ, что родственникъ милэди, лордъ Джоржъ Пойннигсъ былъ единственнымъ лицомъ, которому дозволено было принять на себя успокоеніе и развлеченіе неутѣшной вдовы.

Отвѣтъ этотъ послужилъ поводомъ къ ссорѣ между мною и молодымъ нобльменомъ, котораго я заставилъ вытти на дуэль, первую по моемъ пріѣздѣ въ Дублинъ.

Когда вѣсть о дуэли достигла замка вдовы Линдонъ (такъ писалъ мнѣ повѣренный въ моихъ сердечныхъ дѣлахъ), лэди Линдонъ взвизгнула, швырнула газету, и сказала: «Ужасное чудовище!… Онъ, какъ видно, до сихъ поръ не бросилъ привычки убивать людей!» — маленькій лордъ Буллингдонъ обнажилъ свою шпагу, — ту самую шпагу, которую я подарилъ, и — негодный! — клялся, что убьетъ того человѣка, который оскорбилъ его кузена Джорджа. Когда мистеръ Рунтъ напомнилъ ему, что шпагу подарилъ ему тотъ, кто вышелъ на дуалъ съ милордомъ, маленькій повѣса продолжалъ махать по воздуху и говоритъ, что все равно, онъ убьетъ меня! Не смотря на всѣ мои ласки, этотъ мальчикъ постоянно ненавидѣлъ меня.

Милэди Линдонъ ежедневно посылала гонцовъ освѣдомляться о здоровьѣ лорда Джюржа. Полагая, что извѣстіе объ опасности его положенія заставитъ ее пріѣхать въ Дублинъ, я распорядился сообщить ей, что раненый безнадеженъ, что ему съ каждымъ днемъ становится все хуже и хуже, и что вслѣдствіе этого Редмондъ Барри бѣжалъ изъ Дублина за границу. О побѣгѣ моемъ, также по моему распоряженію, было объявлено въ газетѣ «Меркурій», но я скрывался не дальше, какъ въ городѣ Грэй, гдѣ проживала моя мать, и гдѣ даже при самыхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ я могъ разсчитывать на радушный пріемъ.

Читатель, питающій въ душѣ своей чувство сыновняго долга, вѣроятно. изумляется, что я до сихъ поръ не сказалъ ни слова о свиданіи съ матерью, жертвы которой, приносимыя ради меня, во дни моей юности, были весьма значительны, и къ которой человѣкъ, съ моими теплыми чувствами, не могъ не имѣть постояннаго и искренняго уваженія.

Обращаясь въ большомъ кругу общества, я долженъ былъ исполнить требованія этого общества прежде всѣхъ обязанностей, возлагаемыхъ на меня родственными связями; и потому, по пріѣздѣ въ Дублинъ, я отправилъ нарочнаго къ мистриссъ Барри съ извѣстіемъ о моемъ прибытіи, съ изъявленіемъ сыновняго почтенія, и обѣщаніемъ выразить все это лично, лишь только дѣла мои въ Дублинѣ немного поустроятся.

Не считаю за нужное говорить, что дѣлъ этихъ было множество. Я долженъ былъ купить лошадей, устроить помѣщеніе, и ознакомиться съ порядочнымъ обществомъ. Намѣреніе мое купить лошадей и жить на большую ногу вызвало такое множество визитовъ со стороны знатныхъ особъ и дворянства, такое множество приглашеній на обѣды и ужины, что втеченіе нѣсколькихъ дней, мнѣ чрезвычайно было трудно найти время, для нетерпѣливо желаемаго свиданія съ мистриссъ Барри.

Эта добрая душа приготовила пиръ, лишь только услышала о моемъ пріѣздѣ, и пригласила на него всѣхъ своихъ знакомыхъ; но въ назначенный день я былъ приглашенъ къ милорду Баллираггету и, само собою разумѣется, принужденъ былъ нарушить обѣщаніе присутствовать на скромномъ пиру мистриссъ Барри.

Я постарался усладить ея обманутыя ожиданія посылкою на платье атласа и бархата, которые купилъ въ лучшихъ магазинахъ Дублина, а матушкѣ сказалъ, что нарочно для нея привезъ изъ Парижа; но посланный, съ которымъ я отправилъ подарки, привезъ ихъ назадъ; кусокъ атласа былъ разорвавъ пополамъ. Это обстоятельство ясно доказывало, что мистриссъ Барри обидѣлась: она вышла къ посланному, начала бранить его и, навѣрное, прибила бы, еслибъ отъ этого не удержалъ ее джентльменъ въ черной мантіи, который, какъ я справедливо заключалъ, былъ ея другъ, мистеръ Джоульзъ.

Такой пріемъ моихъ подарковъ заставлялъ меня скорѣе бояться, чѣмъ надѣяться на свиданіе съ мистриссъ Барри, и я отложилъ его еще на нѣсколько дней. Я написалъ ей почтительное и успокоительное письмо, въ которомъ, между прочимъ, упомянулъ, что по дорогѣ въ Дублинъ я посѣтилъ Барривилль и мѣста, гдѣ проведена была моя юность.

Признаюсь чистосердечно, мать моя была единственнымъ существомъ, съ которымъ я боялся встрѣтиться. Припоминая порывы ея гнѣва и минуты примиренія, тяжелѣе и прискорбнѣе, чѣмъ самый гнѣвъ, я, вмѣсто того, чтобъ отправиться самому, послалъ моего полномочнаго, Уликка Брэди, который, по возвращеніи, сказалъ, что встрѣтилъ такой пріемъ, какой не согласился бы перенести за двадцать гиней, что его выгнали изъ дома и приказали объявить мнѣ, что моя мать не признаетъ меня своимъ сыномъ. Этотъ родительскій гнѣвъ сильно огорчалъ меня, тѣмъ болѣе, что я постоянно былъ почтительнѣйшимъ сыномъ; чтобъ исправить все это, я рѣшился какъ можно скорѣе отправиться къ ней, и перенесть упреки и гнѣвъ, за которыми, весьма вѣроятно, послѣдовало бы немедленное примиреніе.

Однажды я давалъ балъ избраннѣйшимъ вельможамъ Дублина, и провожая съ лѣстницы съ восковыми свѣчами въ рукахъ милорда маркиза, увидѣлъ на крыльцѣ женщину въ сѣромъ плащѣ. Принявъ ее за нищую, я подалъ ей монету, и пожелалъ спокойной ночи друзьямъ моимъ, которые подъ вліяніемъ вина, выпитаго за ужиномъ въ значительномъ количествѣ, начали шутить и смѣяться надъ старухой, лишь только дверь затворилась за ними.

Представьте же себѣ мое изумленіе и досаду, когда, впослѣдствіи, я узналъ, что женщина въ плащѣ была никто иная, какъ моя мать. По гордости своей, она дала себѣ клятву никогда не входить въ мои двери; но съ другой стороны чувство материнской любви возбудило въ ней желаніе увидѣть еще разъ лицо своего сына: потому-то она и сѣла, переодѣтая, на крыльцо моего дома. Я убѣдился на опытѣ, что матери суть единственныя женщины, которыя никогда не обманываютъ мужчину, и любовь которыхъ остается постоянною при всѣхъ испытаніяхъ. Больно подумать о часахъ, которые эта добрая душа провела на улицѣ, одинокая, прислушиваясь къ шумной пирушкѣ внутри моихъ комнатъ, къ брянчанью рюмокъ, къ неистовому смѣху, къ пѣснямъ и веселью.

Послѣ дуэли съ лордомъ Джорджемъ, я долженъ былъ, по причинамъ выше изложеннымъ, удалиться изъ Дублина и примириться съ доброй матушкой; я зналъ, что она не откажетъ мнѣ въ пріютѣ на время моего изгнанія; и потому, пославъ извѣстіе, что я ѣду, что я имѣлъ дуэль, поставившую меня въ затруднительное положеніе, и заставлявшую укрываться отъ закона до нѣкотораго времени, я послѣдовалъ за посланнымъ спустя полчаса, и, могу увѣрить васъ, былъ принять какъ нельзя радушнѣе. Лишь только босоногая служанка ввела меня въ пустую комнату, какъ сосѣдняя дверь отворилась, и изъ нея бросилась въ мои объятія матушка, съ восклицаніями радости, которыя я не берусь описывать: они понятны будутъ только тѣмъ женщинамъ, которымъ случалось держать въ объятіяхъ своихъ единственное дѣтище послѣ двѣнадцатилѣтней съ нимъ разлуки.

Во время моего укрывательства, двери дома мистриссъ Барри отворялись для одного только мистера Джоульза. Онъ приготовлялъ себѣ пуншъ, который, повидимому, имѣлъ привычку выпивать каждый разъ за здоровье хозяйки дома, тяжело вздыхалъ, и потомъ начиналъ читать наставленія насчетъ грѣховности моей прошедшей жизни, и особливо насчетъ недавняго моего ужаснаго преступленія.

— Гм! грѣховность, сказала матушка, воодушевляясь каждый разъ, когда на сына ея дѣлали нападенія: — вѣдь мы всѣ грѣшники, мистеръ Джоульзъ; вы же сами растолковалимнѣ это. Но скажите, какъ бы, по вашему мнѣнію, долженъ былъ поступить мой сынъ?

— По моему мнѣнію, джентльменъ долженъ удаляться пьянства и ссоры, а тѣмъ болѣе всякаго повода къ дуэли, отвѣчалъ мистеръ Джоульзъ.

Но мистриссъ Барри съ-разу обрѣзала его, сказавъ, что поступокъ подобнаго рода во всѣхъ отношеніяхъ, приличенъ особѣ моего происхожденія. И дѣйствительно, она приходила въ восторгъ отъ мысли, что я одержалъ побѣду въ дуэли надъ сыномъ англійскаго маркиза; къ утѣшенію ея, я разсказалъ десятки подобныхъ дуэлей, въ которыхъ побѣда оставалась на мною, и о которыхъ уже давно извѣстно читателю.

Такъ какъ противникъ мой вовсе не былъ въ такой опасности, какъ гласила молва, мною же распущенная, то не было никакой необходимости укрываться отъ преслѣдованія закона. Мать моя не знала объ этомъ фактѣ, и потому приказала окружить свой домъ неприступными баррикадами, и Бекки, босоногая служанка, находилась на безсмѣнной стражѣ, чтобъ дать сигналъ, когда покажутся съищики.

Единственное лицо, котораго я поджидалъ къ себѣ, былъ мой кузенъ Уликкъ. Онъ долженъ былъ привезти благопріятныя извѣстія о пріѣздѣ милэди Линдонъ; и признаюсь, послѣ двухдневнаго заточенія, втеченіе котораго я разсказалъ мистриссъ Барри всѣ мои приключенія, и успѣлъ уговорить ее принять матеріи на плаіья, отъ которыхъ сначала она отказалась, и сверхъ того значительное приращеніе къ ея доходамъ, — послѣ этого промежутка времени, я крайне обрадовался, когда увидѣлъ, что негодяй Уликкъ Брэди, — такъ называла его матушка, подъѣхалъ въ моей каретѣ съ отраднымъ для мистриссъ Барри извѣстіемъ, что молодой лордъ внѣ всякой опасности, и въ тысячу разъ отраднѣйшимъ для меня, что графиня Линдонъ пріѣхала въ Дублинъ.

— Ахъ, Редмондъ! я бы желала, чтобъ опасное положеніе этого джентльмена продлилось еще на нѣкоторое время, сказала мистриссъ Барри, съ глазами, полными слезъ: — ты бы тогда остался у бѣдной твоей матери еще на нѣсколько дней.

Я осушилъ эти слезы горячимъ поцалуемъ, и обѣщаніемъ видѣться съ ней какъ можно чаще; но при этомъ намекнулъ, что, можетъ статься, буду имѣть свой собственный домъ, въ которомъ благородная невѣстка будетъ принимать ее съ радушіемъ.

— Кто же она, Редмондъ? скажи пожалуйста! подхватила

— Одна изъ благороднѣйшихъ и богатѣйшихъ женщинъ въ государствѣ, отвѣчалъ я. Уликкъ Брэди, ни слова объ этомъ! — прибавилъ я, захохотавъ; и оставилъ мистриссъ Брэди съ этими надеждами въ самомъ пріятномъ расположеніи духа.

Мнѣ кажется, не было въ мірѣ человѣка мягкосердечнѣе меня, особенно, когда то нужно было для какой нибудь цѣли: я становился тогда самымъ кроткимъ и дружелюбнымъ созданіемъ. Прежде, чѣмъ необходимость заставила меня бѣжать изъ Дублина, я пробылъ въ немъ болѣе недѣли. Въ это время я совершенно примирился съ моимъ противникомъ; безпрестанно навѣщалъ его, и вскорѣ сдѣлался его задушевнымъ пріятелемъ. Онъ имѣлъ при себѣ джентльмена, съ которымъ я старался сблизиться, и которому люди мои, по особенному отъ меня приказанію, оказывали особенное вниманіе: мнѣ хотѣлось узнать дѣйствительныя отношенія милорда Джорджа къ лэди Линдонъ, — узнать, являлись ли къ ней другіе поклонники, и какъ перенесла она вѣсть о нанесенной ему ранѣ.

Молодой джентльменъ разъяснилъ мнѣ нѣсколько предметовъ, для меня крайне интересныхъ.

— Кавалеръ, сказалъ онъ мнѣ однажды утромъ, когда я заѣхалъ къ нему съ визитомъ: я нахожу, что вы старый знакомый моей родственницы, графини Линдонъ. Вотъ въ этомъ письмѣ она страшно нападаетъ на васъ и бранитъ; странно для меня только одно обстоятельство, что однажды, когда въ замкѣ Линдонъ зашла рѣчь о васъ, о великолѣпномъ экипажѣ, въ которомъ вы разъѣзжали по Дублину, прекрасная вдовушка божилась, что въ первый разъ слышитъ ваше имя.

« — Какъ же, мама, развѣ вы его не знаете? сказалъ маленькій Буллингдонъ: — это тотъ самый высокій смуглый мужчина, который бывалъ у насъ въ Спа, и напаивалъ до пьяна моего гувернера… онъ прислалъ мнѣ шпагу: его зовутъ мистеръ Барри.»

«При этомъ замѣчаніи, милэди приказала вывести мальчика изъ комнаты, и продолжала утверждать, что совсѣмъ васъ не знаетъ.

— Скажите, милордъ, неужели вы дѣйствительно родственникъ милэди Линдонъ? сказалъ я тономъ величайшаго изумленія.

— Да, дѣйствительно, отвѣчалъ молодой джентльменъ. Я оставилъ ея домъ какъ будто нарочно для того, чтобъ получить эту чудовищную рану; и надобно сказать, я получилъ ее совсѣмъ не во время.

— Почему же не во время?

— Потому, что вдова, какъ мнѣ кажется, неравнодушна ко мнѣ. Мнѣ кажется, ее можно бы принудить сдѣлать нашу связь еще тѣснѣе; правда, она старше меня, но за то считается богатѣйшею невѣстой въ Англіи.

— Милордъ Джорджъ, позвольте вамъ сдѣлать странный, но откровенный вопросъ: не можете ли вы показать мнѣ письма лэди Линдонъ?

— Извините, я не сдѣлаю подобной глупости, гнѣвно отвѣчалъ милордъ.

— Не сердитесь, пожалуйста. Но если я покажу вамъ письма лэди Линдонъ ко мнѣ, сдѣлаете ли вы тоже самое?

— Мистеръ Барри, именемъ Неба спрашиваю васъ, что вы хотите этимъ сказать? спросилъ молодой нобльменъ.

— Я хочу сказать, что я страстно любилъ лэди Линдонъ. Я хочу сказать, что и она ко мнѣ была неравнодушна. Я хочу сказать, что люблю ее до безумія въ настоящую минуту, и готовъ умертвить себя, или убить того, кто захочетъ владѣть ею прежде меня.

— Не думаете ли вы жениться на богатѣйшей наслѣдницѣ, на женщинѣ благороднѣйшей крови въ Англіи? сказалъ лордъ Джорджъ надменнымъ тономъ.

— Въ Европѣ, я вамъ скажу, нѣтъ крови благороднѣе моей, отвѣчалъ я: — теперь, не знаю можно ли мнѣ. надѣяться или нѣтъ. Бывали, впрочемъ, дни, въ которые, не смотря на бѣдность мою, богатѣйшая наслѣдница смотрѣла на мою нищету безъ пренебреженія; къ этому могу прибавить, что кто намѣренъ жениться на ней, тотъ долженъ перейти сначала черезъ мой трупъ. Вы счастливы, прибавилъ я съ мрачнымъ видомъ, — счастливы тѣмъ, что во время дуэли, я не зналъ вашихъ видовъ на милэди Линдонъ. Бѣдный мой юноша! въ васъ много храбрости и я люблю васъ. Шпага моя первая въ Европѣ, и вы, быть можетъ, лежали бы теперь въ болѣе узкой постели.

— Вы называете меня юношей, сказалъ лордъ Джорджъ: — но я только четырьмя годами моложе васъ.

— Относительно опытности, вы моложе меня сорока годами. Я прошелъ всѣ ступени жизни. Собственнымъ моимъ умомъ и отвагой, я составилъ себѣ счастье. Я былъ рядовымъ въ четырнадцати кровопролитныхъ сраженіяхъ; двадцать-три раза я дрался на дуэли, но раненъ я быль одинъ только разъ, саблей французскаго полковника, котораго я положилъ тутъ же на мѣстѣ. На восемнадцатомъ году я вступилъ въ свѣтъ совершеннымъ нищимъ, и теперь, на двадцать осьмомъ году, имѣю двадцать тысячъ гиней. Неужели вы полагаете, что человѣкъ съ моимъ предпріимчивымъ духомъ и энергіей не въ состоянія пріобрѣсть того, что пожелаетъ, и, имѣя право на вдову, не воспользуется имъ?

Эти слова не вполнѣ согласовывались съ истиной (я преувеличилъ число кровопролитныхъ сраженій, дуэлей и гиней); но я видѣлъ, что она произвели желаемое дѣйствіе на молодаго джентльмена, слушавшаго мое признаніе очень серьёзно и внимательно.

Спустя дня два, я снова зашелъ навѣстить его, и принесъ съ собой небольшую часть переписки моей съ лэди Линдонъ.

— Неугодно ли, сказалъ я: — взглянуть на локонъ волосъ милэди; на письма, подписанныя Калистой, и адресованныя на, имя Евгенія. Вотъ поэма: „Когда солнце озаряетъ луга, и блѣдная Цинтія проливаетъ холодные лучи“ — поэма, посвященная ея сіятельствомъ вашему покорному слугѣ,

— Калиста! Евгеній! Солнце озаряетъ луга! вскричалъ молодой лордъ. — Ужели я вижу это во снѣ? Знаете ли, любезный Барри, она прислала мнѣ эту же самую поэму, и вотъ отрывокъ изъ нея: „Солнечный свѣтъ пробуждаетъ отраду, вечерній сумракъ располагаетъ къ мечтаньямъ.“

Я не могъ удержаться отъ смѣха, когда милордъ произнесъ эту цитату. Это были совершенно тѣже самыя слова, съ которыми Калиста обращалась ко мнѣ. Сличивъ наши письма, мы нашли, что въ нихъ вставлены были одни и тѣ же краснорѣчивые періоды. Вотъ, что значитъ быть ученой, и имѣть страсть писать письма!

Молодой человѣкъ сложилъ письма въ величайшемъ волненіи.

— Слава Богу! сказалъ онъ послѣ непродолжительнаго молчанія: — слава Богу, что я такъ легко отдѣлался. Ахъ, мистеръ Барри, на какой женщинѣ женился бы я, если бъ эти письма не попали мнѣ въ руки! Я думалъ, что у лэди Линдонъ есть сердце, хотя и не горячее; я думалъ, что ей можно довѣрить свою честь! Мнѣ кажется, лучше взять жену съ улицы, чѣмъ жениться на женщинѣ, подобной лэди Линдонъ.

— Милордъ Джорджъ, сказалъ я, вы еще мало знаете свѣтъ. Вспомните, какого дурного мужа имѣла лэди Линдонъ, и не удивляйтесь, что она, съ своей стороны, поступаетъ въ дѣлахъ сердца весьма равнодушно и безразсудно. Я готовъ держать пари, что она не выходила изъ границъ невиннаго кокетства, и преступленія ея заключаются не болѣе какъ въ сочиненіи пустыхъ стишковъ и любовныхъ записочекъ.

— Моя жена, сказалъ лордъ: — не должна писать ни стиховъ, ни любовныхъ писемъ, и я душевно радъ, что узналъ во время, какъ бездушна женщина, въ которую считалъ себя влюбленнымъ.

Оскорбленный молодой нобльменъ, какъ я уже сказалъ, былъ слишкомъ молодъ и неопытенъ въ дѣлахъ свѣта — ибо нелѣпо было бы допустить мысль, что можно отказаться отъ сорока тысячъ фунтовъ годоваго дохода, собственно изъ-за того, что лэди, на которой предполагалось жениться, написала нѣсколько сантиментальныхъ писемъ къ молодому джентльмену, — или, какъ я имѣю расположеніе думать, онъ радъ былъ отказаться отъ своего намѣренія изъ опасенія вторично встрѣтиться съ побѣдоносной шпагой Редмонда Барри.

Когда идея объ опасномъ положеніи Пойнингса, а можетъ быть и упреки съ его стороны, касательно моей особы, вызвали малодушную и легкомысленную лэди Линдонъ въ Дублинъ, и когда Уликкъ извѣстилъ меня о ея прибытіи, я оставилъ добрую мать, которая совершенно примирилась со мной (этимъ примиреніемъ, между прочимъ, я обязанъ дуэли), и узналъ, что неутѣшная Калиста безпрестанно навѣщала раненнаго лорда, къ величайшей досадѣ этого нобльмена, какъ говорили его слуги. — Англичане бываютъ часто до нелѣпости горды и высокомѣрны; узнавъ о поведеніи своей родственницы, лордъ Пойннигсъ далъ себѣ клятву не имѣть съ ней никакого дѣла.

Все это сообщилъ мнѣ камердинеръ милорда, съ которымъ я озаботился сблизиться, равно какъ и съ швейцаромъ, который никогда не отказывалъ мнѣ въ свиданіи съ лордомъ.

Весьма вѣроятно, лэди Линдонъ, какъ и я, подкупила это, то человѣка, потому что двери для нея всегда отворялись. Однажды, подкарауливъ, когда она вошла въ домъ лорда Пойнингса, я послѣдовалъ за ней. Я рѣшился подождать ее въ пріемной, чтобъ встрѣтиться съ ней и, если окажется нужнымъ, упрекнуть ее въ невѣрности; но обстоятельства благопріятствовали мнѣ: меня провели въ комнату, сосѣднюю съ кабинетомъ милорда, дверь котораго была нѣсколько отворена, и я слышалъ каждое слово моей Калисты. Обращаясь къ раненому, лежавшему въ постели, она плакала и говорила самымъ страстнымъ тономъ:

— Что могло заставить тебя, Джорджъ, сомнѣваться въ моей вѣрности? Я удивляюсь, какъ ты можешь сокрушать мое сердце, отталкивая меня отъ себя такимъ чудовищнымъ образомъ? Неужели ты хочешь вогнать въ могилу твою бѣдную Калисту? Впрочемъ, тамъ я снова соединюсь съ милымъ моимъ ангеломъ,

— Который вотъ уже три мѣсяца, какъ отлетѣлъ отъ васъ, сказалъ лордъ Джорджъ съ усмѣшкой. Удивительно, что вы такъ долго остаетесь въ нашемъ мірѣ.

— Ради Бога, Антоніо! не поступай такъ жестоко съ твоей бѣдной, несчастной Калистой! воскликнула вдова.

— Рана моя еще очень опасна, сказалъ лордъ Джорджъ. Доктора запретили мнѣ говорить. Вашъ Антоніо очень утомленъ. Не можете ли вы пріискать себѣ другаго утѣшителя?

— Праведное Небо! Лордъ Джорджъ! Антоніо!

— Я совѣтую вамъ обратиться за утѣшеніемъ къ Евгенію, съ горечью сказалъ молодой джентльменъ, позвонилъ въ колокольчикъ, и приказалъ лакею, явившемуся на этотъ звонъ, проводить милэди съ лѣстницы.

Лэди Линдонъ вышла изъ кабинета въ величайшемъ гнѣвѣ. Она была въ глубокомъ траурѣ, и изъ подъ плотной ткани вуаля не могла узнать джентльмена, ожидавшаго ее въ сосѣдней комнатѣ. Въ то время, какъ она спускалась съ лѣстницы, я шелъ за ней почти на ципочкахъ, и когда кучеръ открылъ дверцы кареты, я выскочилъ впередъ и подалъ руку, чтобъ помочь ей подняться.

— Неоцѣненная милэди, сказалъ я: — лордъ Джорджъ говорилъ справедливо. Ищите утѣшенія въ Евгеніи.

Лэди Линдонъ вскрикнула отъ неожиданной встрѣчи; въ этотъ моментъ кучеръ тронулъ лошадей и карета помчала. Она остановилась у подъѣзда дома милэди, и, конечно, я снова очутился у дверецъ, чтобъ помочь милэди выпи.

— Чудовище! вскричала она. Я вамъ приказываю оставитъ меня.

— Милэди, это было бы нарушеніемъ моей клятвы, возразилъ я: — вспомните клятву, данную Калистѣ Евгеніемъ.

— Если вы не оставите меня, я позову людей, и прикажу васъ выгнать.

— Какъ! вы хотите меня выгнать, когда я вхожу въ домъ вашъ съ письмами моей Калисты въ карманѣ? Вы можете сердиться, милэди, но не можете испугать Редмонда Барри.

— Чего вы отъ меня хотите, сэръ? сказала вдова въ сильномъ волненіи.

— Позвольте мнѣ войти въ ваши комнаты, и тогда я отвѣчу на этотъ вопросъ, отвѣчалъ я.

Лэди Линдонъ подала мнѣ руку, и позволила проводить себя отъ кареты въ гостиную.

Когда мы остались одни, я откровенно высказался ей.

— Неоцѣненная милэди, говорилъ я: — не заставьте отвертутаго въ отчаяніе вашего раба прибѣгнуть къ роковымъ мѣрамъ. Я обожаю васъ. Въ былые дни вы позволяли внѣ выражать страсти души моей, въ настоящее время вы гоните меня изъ вашего дома, оставляете моя письма, безъ отвѣта и предпочитаете мнѣ другаго. Я не могу переносить подобныхъ поступковъ; посмотрите на наказаніе, которое я принужденъ былъ сдѣлать, — страшитесь того наказанія, которое я могу сдѣлать всякому-несчастному молодому человѣку: за одно только помышленіе жениться на васъ, онъ долженъ поплатиться своей жизнью.

— Какое вы имѣете право предписывать законы графинѣ Линдонъ? сказала вдова. — Я рѣшительно не понимаю вашихъ угрозъ, и не хочу обращать на нихъ вниманія. Неужели то, что происходило между мной и ирландскимъ авантюристомъ, можетъ вамъ давать право на подобную дерзость?

— Мнѣ даютъ право на это письма Калисты къ Евгенію, отвѣчалъ я. — Быть можетъ, они очень невинны, но повѣритъ ли этому свѣтъ? Быть можетъ, вы намѣревались только поиграть сердцемъ бѣднаго безхитростнаго ирландскаго джентльмена, который обожалъ васъ и былъ увѣренъ въ чистотѣ вашихъ намѣреній; но кто повѣритъ оправданіямъ вашимъ, противъ которыхъ будутъ говорить ваши же собственноручныя письма? Кто повѣритъ, что вы писали ихъ по одной лишь прихоти, по легкомыслію, а не подъ вліяніемъ страстной любви.

— Низкій человѣкъ, вскричала лэди Линдонъ. — Какъ вы смѣете придавать такое значеніе пустымъ запискамъ, писаннымъ для препровожденія времени?

— Я придамъ имъ всякое знаменіе, сказалъ я: — смотря по тому, какъ укажетъ мнѣ страсть, которая кипитъ въ груди моей. По клятвѣ, которую я далъ себѣ, вы должны быть и будете моею! Никто еще не можетъ указать ни на одинъ случай, гдѣ бы я, давъ обѣщаніе, не исполнилъ его! — Скажете, милэди, откровенно, — что вы избираете лучше: любовь, какой до этого ни одна женщина не знавала въ мужчинѣ, или ненависть, которой нѣтъ предѣла?

— Женщина моего званія и положенія въ обществѣ не можетъ бояться нанависти такого наглеца, какъ вы, отвѣчала лэди Линдонъ, принимая величавый видъ.

— А неужели Пойнингсъ равенъ вамъ по званію? — Вы причиной раны этого молодаго человѣка, и если вы не смягчите своей безумной жестокости, то будете виновницей его смерти: — да, вы будете его убійцей; невѣрность жены вооружаетъ мужа къ наказанію обольстителя. Я смотрю на васъ, Гонорія Линдонъ, какъ на жену мою.

— Какъ на жену! — сэръ! вскричала вдова, изумленная до крайности.

— Да; — какъ, на жену. Я не причисляю себя къ тѣмъ слабодушнымъ созданіямъ, которыми кокетки, могутъ играть, и которыхъ онѣ, впослѣдствіи, бросаютъ. Вы хотѣли забыть о томъ, что происходило между нами въ Спа; Калиста хотѣла забыть Евгенія; но я не позволю вамъ забыть меня. Вы хотѣли играть моимъ сердцемъ, не правда ли? Нѣтъ, Гонорія; сердце мое, разъ пробужденное, не перестанетъ биться до послѣдней минуты моей жизни. Я люблю васъ… любилъ также страстно, какъ теперь и тогда, когда страсть моя была безнадежна, — а теперь, когда представляется возможность овладѣть вами, неужели вы думаете, что я отдамъ васъ другому? Жестокая Калиста! вы еще мало знаете силу вашихъ прелестей, если полагаете, что вліяніе ихъ легко изгладить, — вы еще мало знаете постоянство моего чистаго и благороднаго сердца, если думаете, что, полюбивъ однажды, оно не станетъ любить васъ вѣчно. Нѣтъ! Клянусь вашей жестокостью, что я отмщу за нее, — клянусь удивительной вашей красотой, что я овладѣю ею. Милая, очаровательная, вѣроломная, жестокая женщина! клянусь, вы будете моею! Ваше богатство велико, но развѣ во мнѣ нѣтъ на столько благородства, чтобъ достойнымъ образовъ пользоваться имъ? — Ваше званіе высоко, но не выше моего честолюбія! Вы хотѣли отдаться холодному и бездушному обольстителю, Гонорія, — отдайтесь же лучше человѣку, который еще болѣе возвыситъ высокое ваше достоинство и докажетъ, что онъ достоинъ вашего выбора.

Говоря изумленной лэди въ этомъ тонѣ, я пристально смотрѣть на нее, впивался въ нее моимъ взглядомъ, видѣлъ, какъ лицо ея измѣнялось отъ боязни и удивленія, видѣлъ, что похвалы мои ея прелестямъ и выраженія моей страсти были для нея пріятны, а съ торжествующимъ спокойствіемъ замѣчалъ господствованіе, которое пріобрѣталъ надъ ней. Ужасъ служитъ не маловажнымъ признакомъ любви. Тотъ, кто хочетъ насильно овладѣть сердцемъ слабой и своенравной женщины, ничѣмъ не долженъ пренебрегать.

— Ужасный человѣкъ! сказала лэди Линдонъ, отступая отъ меня, лишь только я кончилъ свою рѣчь: — оставьте меня.

Я видѣлъ, что слова мои произвели на нее нѣкоторое впечатлѣніе. „Если завтра, подумалъ я, она приметъ меня, то будетъ моею.“

Спустившись съ лѣстницы, я вложилъ въ руку швейцара десять гиней, и такимъ щедрымъ подаркомъ изумилъ его.

— Это за то, что ты отворилъ мнѣ дверь, сказалъ я: — тебѣ придется часто отворять ее.

ГЛАВА XVI.
Я ПОМОГАЮ МОИМЪ РОДСТВЕННИКАМЪ И ДОСТИГАЮ ВЫСОТЫ МОЕГО (ПРИЗРАЧНАГО) СЧАСТІЯ.

На другой день опасенія мои оправдались: дверь дома лэди Линдонъ для меня не отворилась, милэди не было дома. Я зналъ, что это ложь, потому что цѣлое утро сторожилъ эту дверь изъ квартиры, которую нанялъ въ противоположномъ домѣ.

— Ваша лэди не выѣзжала сегодня, сказалъ я швейцару. Она велѣла отказать мнѣ, и, разумѣется, я не могу силой ворваться въ ея домъ. Но, послушай: вѣдь ты англичанинъ?

— Конечно, отвѣчалъ швейцаръ съ величайшей важностью. Вы можете замѣтить это по моему акценту.

Я замѣтилъ это, и, потому, могъ предложить ему взятку. Оборванный лакей — ирландецъ, хотя бы ему не платили жалованья, швырнулъ бы этой взяткой въ лицо предлагавшаго ее.

— Послушай же, сказалъ я: — письма лэди Линдонъ проходятъ чрезъ твои руки, — не правда ли? Крону за каждое, если ты доставишь мнѣ возможность прочитать. Въ сосѣдней улицѣ есть пивная лавочка, приноси ихъ туда, когда захочешь выпить, и спроси тамъ Дермота. — Я не защищаю обыкновенія въ жизни частныхъ людей вскрывать письма; это можно допустить только въ крайнихъ случаяхъ. Письмамъ лэди Линдонъ, чрезъ ихъ вскрытіе, ничего худаго не дѣлалось, за то почерпаемыя мною свѣдѣнія изъ многочисленныхъ ея посланій доставляли мнѣ возможность короче познакомиться съ разнообразными чертами ея характера и пріобрѣсть надъ ней власть, воспользоваться которою я не замедлилъ. Съ помощію этихъ писемъ и моего англичанина — друга, котораго я всегда угощалъ лучшимъ портеромъ и дѣлалъ ему приличные денежные подарки (для встрѣчи съ нимъ я обыкновенно надѣвалъ ливрею и рыжій парикъ, подъ прикрытіемъ которыхъ невозможно было узнать блистательнаго и элегантнаго Редмонда Барри), мнѣ до такой степени извѣстны были всѣ намѣренія вдовы, что она изумлялась. Я зналъ заранѣе, въ какое публичное собраніе предполагала милэди явиться; правда, по случаю траура, это удовольствіе было для нея весьма ограниченно, — но являлась ли она въ церковь, или въ паркъ, я всегда былъ готовъ къ ея услугамъ и предлагалъ ей или молитвенникъ, или скакалъ верхомъ подлѣ ея кареты, смотря по мѣсту встрѣчи.

Многія изъ писемъ милэди наполнены были причудами и странностями. Это была женщина, которая пріобрѣтала и бросала такое множество друзей и притомъ такъ скоро, что я еще не видывалъ подобной ей. — Нѣкоторымъ изъ подругъ она писала о моей недостойной особѣ. Къ безпредѣльному моему удовольствію я узналъ наконецъ, что она начинала страшиться меня, называла меня своимъ мрачнымъ геніемъ, свирѣпымъ обожателемъ, и тысячами другихъ названій, обличавшихъ ея чрезмѣрный страхъ и безпокойство. Она говорила: „негодяй скакалъ опять подлѣ кареты моей по всему парку“, или „злой геній мой провожалъ меня до церкви“, или „мой безотвязный поклонникъ подалъ мнѣ руку при выходѣ изъ кареты у моднаго магазина“ и пр. пр. Я старался усилить въ ней чувство этой боязни и убѣдить ее, что я такой человѣкъ, избѣгнуть котораго не было никакой возможности.

На этотъ конецъ, я подкупилъ ворожею, къ которой она, подобно многимъ другимъ безразсуднымъ и съ тѣмъ вмѣстѣ замѣчательнымъ женщинъ въ Дублинѣ, обратилась, чтобы узнать свою будущность, и которая, несмотря на то, что милэди явилась къ ней въ платьѣ своей горничной, узнала ея званіе, и описала портретъ ея суженаго по чертамъ лица ея безотвязнаго поклонника Редмонда Барри, эсквайра; это обстоятельство сильно ее встревожило. Она писала о немъ своимъ подругамъ въ выраженіяхъ. недоумѣнія и ужаса. „Неужели это чудовище и въ самомъ дѣлѣ выполнить то, чѣмъ хвалится, и подчинить мою судьбу своей волѣ?“ --неужели онъ женится на мнѣ, которая ненавидитъ его отъ глубины сердца? неужели заставитъ меня упасть къ его ногамъ? — Страшный взглядъ его черныхъ, змѣиныхъ глазъ, чаруетъ меня и страшитъ; мнѣ кажется, онъ преслѣдуетъ меня повсюду; даже въ то время, когда я засыпаю, его страшный взглядъ проницаетъ мои вежды, постанавливается на мнѣ тихо и неподвижно.»

Когда женщина начинаетъ отзываться о мужчинѣ въ этомъ родѣ, то онъ чистѣйшій глупецъ, если не съумѣеть овладѣть ею; — съ моей стороны, я преслѣдовалъ ее повсюду, принималъ величественную позу и, говоря ея словами, «очаровывалъ ее моимъ взглядомъ.» Лордъ Джоржъ Пойнингсъ, ея прежній поклонникъ, не выходилъ еще изъ комнаты и, повидимому, положилъ отказаться отъ всѣхъ правъ на ея благосклонное вниманіе: онъ отказывалъ ей отъ дому, не отвѣчалъ на ея посланія, и извинялся запрещеніемъ доктора принимать посѣтителей и писать письма. Такимъ образомъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ онъ удалялся на задній планъ, я выдвигался впередъ, и старался, чтобъ никто изъ соперниковъ не мѣшалъ моимъ дѣйствіямъ. Лишь только являлся новый поклонникъ лэди Линдонъ, я заводилъ съ нимъ ссору и чрезъ это шпага моя имѣла еще двѣ жертвы, кромѣ лорда Пойнингса. Предлогомъ къ ссорѣ мнѣ не служило вниманіе лэди Линдонъ, такъ что дуэли наши не подавали ни малѣйшаго повода къ скандалу, отъ котораго страдало бы достоинство милэди; — но она очень хорошо знала дѣйствительную причину этихъ дуэлей. Молодые люди въ Дублинѣ начали догадываться, что богатую наслѣдницу охранялъ какой-то драконъ, и что, прежде, чѣмъ овладѣть ея богатствами, должно уничтожитъ это чудовище. Послѣ трехъ жертвъ, не многіе осмѣливались ухаживать за милэди, и я часто смѣялся про себя надъ молодыми дублинскими франтами, которые разсыпалися во всѣ стороны отъ кареты милэди, завидѣвъ моего гнѣдаго коня и зеленую ливрею моихъ лакеевъ.

Я хотѣлъ произвесть на лэди Линдонъ впечатлѣніе замѣчательнымъ и страшнымъ примѣромъ моего могущества, и на этотъ конецъ рѣшился облагодѣтельствовать добраго моего кузена Уликка. Я рѣшился похитить для него прелестный предметъ его нѣжной страсти, миссъ Кильджой, увезть ее изъ подъ самыхъ глазъ опекунши и подруги, лэди Линдонъ, оторвать отъ братьевъ, которые проводили сезонъ въ Лондонѣ и хвастались десятью тысячами фунтовъ стерлинговъ, принадлежавшихъ ихъ сестрицѣ. Мистеръ Брэди нравился дѣвушкѣ; это обстоятельство только доказываетъ, какъ малодушны бываютъ нѣкоторые мужчины, и какія трудности можетъ преодолѣть иногда свѣтлый умъ, — трудности, на взглядъ умовъ обыкновенныхъ, непреодолимыя. Мистеру Брэди и въ голову не приходило увезть свою невѣсту, тогда какъ я сдѣлалъ это съ-разу и смѣло. Миссъ Кильджой, до совершеннолѣтія, находилась подъ опекой Верховнаго Суда (до этого періода, трудно было бы и мнѣ осуществить задуманный планъ); теперь, хотя она и могла по своей волѣ вытти за мужъ за кого угодно, но она, боязливое созданіе, страшилась своихъ братьевъ и родственниковъ, несмотря на то, что была отъ нихъ совершенно независима. Они имѣли въ виду своего пріятеля, и съ пренебреженіемъ отвергли предложеніе Уликка Брэди, раззореннаго джентльмена, совершенно недостойнаго, по ихъ деревенскимъ понятіямъ, руки такой богатой невѣсты, какъ ихъ сестра.

Увидѣвъ себя одинокою въ огромномъ домѣ въ Дублинѣ, графиня Линдонъ пригласила подругу свою, миссъ Амелію, промести съ ней въ Дублинѣ сезонъ, и, въ припадкѣ материнской нѣжности, послала въ тоже время за сыномъ, и за моимъ старымъ знакомымъ, гувернеромъ лорда Буллингдона, мистеромъ Рунтомъ. Фамильная карета привезла изъ замка Линдонъ молодую наслѣдницу, молодаго лорда и его гувернера, и я ждалъ только перваго случая привести мой планъ въ исполненіе.

Случая этого мнѣ не пришлось долго ждать. Въ предшествовавшей главѣ, я уже сказывалъ, что въ мое время въ Ирландіи существовали шайки бандитовъ, подъ различными названіями и подъ управленіемъ различныхъ атамановъ; они убивали сборщиковъ податей, жгли риги, уводили рогатый скотъ, и прибрали къ рукамъ своимъ будтобы законную власть. Одна изъ этихъ шаекъ, а можетъ статься, и многія, хорошенько не знаю, находилась подъ командой таинственной особы, капитана Тундера, который, повидимому, принялъ на себя обязанность сочетать бракомъ молодыхъ людей безъ ихъ собственнаго согласія, или безъ согласія ихъ родителей. — «Дублинскія газеты» и «Меркурій» того времени (1772 г.) изобиловали прокламаціями ирландскаго намѣстника, въ которыхъ предлагались награды за поимку ужаснаго капитана Тундера и его шайки и описывались различные подвиги этого дикаго помощника Гименея. Я рѣшился воспользоваться, если не услугами, то, по крайней мѣрѣ, именемъ капитана Тундера, и доставить Уликку возможность овладѣть своей невѣстой и ея десятью тысячами фунтовъ. Она не была большая красавица; да и то сказать, Уликку не столько нравилась она, сколько ея деньги.

По случаю вдовства, лэди Линдонъ не могла еще посѣщать баловъ и раутовъ, которые гостепріимное дворянство Дублина имѣло обыкновеніе давать довольно часто; — подруга же ея, миссъ Кильджой, не имѣла ни какой причины къ уединенію, и съ радостію принимала всѣ приглашенія. Я подарилъ Уликку превосходную бархатную пару платья, и, по вліянію своему, доставлялъ ему доступъ въ самыя элегантныя собранія. Но онъ не имѣлъ ни моихъ достоинствъ, ни опытности въ свѣтскомъ обращеніи и манерахъ; въ обращеніи съ дамами, онъ былъ пугливъ, какъ молодой жеребецъ, и танцовалъ менуетъ неразвязнѣе медвѣдя. Въ свѣтскомъ отношеніи онъ очень мало выигрывалъ въ сердцѣ своей невѣсты. Я замѣчалъ, что она предпочитала ему другихъ молодыхъ людей, болѣе любезныхъ; но Уликкъ первый произвелъ на нее впечатлѣніе, и первый пробудилъ въ ней чувство любви, въ домѣ ея отца, въ Болликильджоѣ, гдѣ обыкновенно ѣздилъ на охоту съ старыми джентльменами и принималъ участіе въ ихъ попойкахъ.

— Да, говорилъ Уликкъ съ тяжелымъ вздохомъ: — еслибъ вмѣсто танцевъ были конскія скачки и разливалось вино, то въ цѣлой Ирландіи не нашлось бы человѣка, болѣе меня достойнаго руки Амеліи.

— Не отчаивайся, Уликкъ, отвѣчалъ я: — ты получишь свою Амелію; это вѣрнѣе того, что меня зовутъ Редмондомъ Барри.

Милордъ Шарльмонъ, одинъ изъ благороднѣйшихъ и блистательнѣйшихъ нобльменовъ въ Ирландіи, замѣчательный умомъ и остроуміемъ, джентльменъ, много путешествовавшій за границей, гдѣ я имѣлъ честь познакомиться съ нимъ, давалъ великолѣпный маскарадъ въ своей виллѣ Марино, въ. нѣсколькихъ миляхъ отъ Дублина, по Донберійской дорогѣ. При этомъ-то маскарадѣ я и рѣшился осчастливить Уликка на всю его жизнь. Миссъ Кильджой тоже получила приглашеніе, вмѣстѣ съ маленькимъ Буллингдономъ, съ нетерпѣніемъ желавшимъ видѣть великолѣпный маскарадъ. Положено было, что они пріѣдутъ на балъ подъ присмотромъ гувернера, моего стараго друга, мистера Рунта. Я узналъ, какого рода будетъ экипажъ, въ которомъ пріѣдутъ молодые люди и, сообразно съ этими свѣдѣніями, принялъ надлежащія мѣры.

Уликкъ Брэди не былъ приглашенъ; — его состояніе и положеніе въ обществѣ были слишкомъ недостаточны, чтобъ доставить участіе въ такомъ блистательномъ собраніи, и къ тому же я, еще за три дня до бала, распустилъ молву, что за долги его взяли подъ арестъ: молва эта нисколько не показалась удивительною для тѣхъ, кто его зналъ.

Въ тотъ вечеръ я принялъ на себя знакомую мнѣ роль. Къ костюму прусскаго солдата я надѣлъ смѣшную маску съ громаднымъ носомъ и усами, говорилъ на ломанномъ англійскомъ языкѣ, въ которомъ преобладалъ нѣмецкій выговоръ. Окружавшая меня толпа отъ души смѣялась надъ моими выходками: мои приключенія въ службѣ прусскаго короля возбуждали любопытство въ весьма многихъ. Миссъ Кильджой была въ костюмѣ принцессы древнихъ временъ; маленькій Буллингдонъ одѣтъ былъ пажомъ временъ рыцарства, его волосы были напудрены; въ колетѣ изъ малиноваго бархата, съ серебрянымъ шитьемъ, и при шпагѣ, которую я подарилъ ему, онъ казался статнымъ и прекраснымъ юношей. Что касается до мистера Рунта, то онъ преважно расхаживалъ въ домино, безпрестанно заглядывалъ въ буфетъ, ѣлъ холодную дичь, и запивалъ ее пуншемъ и шампанскимъ.

Наконецъ пріѣхалъ намѣстникъ Ирландіи и балъ открылся, балъ великолѣпный во всѣхъ отношеніяхъ. Миссъ Кильджой не имѣла недостатка въ кавалерахъ, въ числѣ ихъ былъ и вашъ покорнѣйшій слуга. Я протанцовалъ съ ней менуэтъ, и, пользуясь такимъ удобнымъ случаемъ, высказалъ страсть свою къ милэди Линдонъ, и просилъ подругу ея принять участіе въ моемъ положеніи.

Было уже три часа за полночь, когда интересныя для насъ особы собрались уѣхать. Маленькій Линдонъ давно уже спалъ въ одномъ изъ кабинетовъ лэди Шарльмонъ. Мистеръ Рунтъ говорилъ чрезвычайно хриплымъ голосомъ, и былъ не очень твердъ на ногахъ. Молодая лэди нынѣшняго времени ужаснулась бы, увидѣвъ джентльмена въ такомъ состояніи; но въ счастливую, веселую старину, это было явленіемъ весьма обыкновеннымъ; въ ту пору, молодой джентльменъ считался за молокососа, если не напивался пьянымъ при каждомъ удобномъ случаѣ. Я, съ многими другими джентльменами, проводилъ миссъ Кильджой до кареты, и, протолкавшись сквозь толпу факельщиковъ, кучеровъ, нищихъ, пьяныхъ мужчинъ и женщинъ, постоянно сбиравшихся къ дверямъ знатныхъ особъ, во время баловъ, увидѣлъ, какъ карета лэди Линдонъ тронулась съ мѣста, сопровождаемая громкимъ «ура!» со стороны черни, и немедленно воротился въ столовую, гдѣ говорилъ по нѣмецки, угощалъ виномъ любителей вина, и дѣлалъ нападенія на блюда съ величайшей рѣшимостью.

— Скажите, пожалуйста, какъ вы можете пить вино съ такимъ чудовищнымъ носомъ? сказалъ одинъ джентльменъ.

— Убирайтесь къ черту! отвѣчалъ я, по нѣмецки, обращаясь снова къ бутылкѣ; при э.тоэгь всѣ расхохотались и я, молча, продолжалъ мой ужинъ.

Въ числѣ джентльменовъ, провожавшихъ карету лэди Линдонъ, былъ одинъ, съ которымъ я держалъ пари и проигралъ его; на другой день я заѣхалъ къ нему и расплатился. Читателю покажется страннымъ, что я описываю такія мелочи; но дѣло въ томъ, что, проводивъ карету лэди Линдонъ, — въ столовую воротился не я, а мой лакей Фрицъ, который имѣлъ одинъ со мной ростъ, такъ что въ маскѣ и моемъ костюмѣ его нельзя было не принять за меня. Мы перемѣнились платьями въ наемной каретѣ, которая помчалась вслѣдъ за экипажемъ лэди Линдонъ и очень быстро настигла его.

Экипажъ, въ которомъ находился предметъ любви Уликка Брэди, отъѣхалъ не весьма далеко, какъ вдругъ, среди глубокихъ рытвинъ въ дорогѣ, получилъ сильный толчокъ. Лакей, соскочивъ съ запятокъ, крикнулъ кучеру остановиться, сказалъ ему, что соскочило колесо, и что продолжать дорогу на трехъ колесахъ будетъ опасно. Въ ту пору еще не были въ употребленіи колесныя втулки; а какимъ образомъ чека выскочила изъ оси, я не умѣю сказать; весьма вѣроятно, ее вытащилъ кто нибудь изъ негодяевъ, толпившихся у подъѣзда лорда Шарлемона.

Миссъ Кильджой высунулась изъ окна, и, какъ слабое существо, начала кричать и плакать; мистеръ Рунтъ проснулся, и снова заснулъ; маленькій Буллингдонъ вскочилъ на ноги и, обнаживъ маленькую шпагу, говорилъ: «не бойтесь, миссъ Амелія: если здѣсь есть разбойники, то я вооруженъ».

Молодой повѣса имѣлъ львиную неустрашимость; въ этомъ я долженъ отдать ему полную справедливость, несмотря на всѣ мои ссоры съ нимъ.

Въ это время подъѣхала наемная карета. Извощикъ, замѣтивъ бѣдственное положеніе экипажа лэди Линдонъ, спустился съ козелъ, и весьма учтиво предложилъ молоденькой лэди занять его карету, чистую и удобную, какая можетъ понравиться самой разборчивой особѣ. Предложеніе это, послѣ минутной нерѣшимости, было принято: извощикъ обѣщалъ доставить новыхъ пассажировъ въ Дублинъ «немедленно». Тади, лакей, вызвался проводить молодаго лорда и молодую лэди; а извощикъ, у котораго на козлахъ сидѣлъ пьяный пріятель, съ усмѣшкой попросилъ Тади встать на запятки. Но такъ какъ запятки покрыты были острыми спицами, для отстраненія уличныхъ мальчишекъ, которые любятъ прокатиться даромъ, то, несмотря на всю свою преданность, Тади не рѣшился занять предлагаемое мѣсто и долженъ былъ остаться при увѣчной каретѣ, для которой, съ помощью кучера, выдѣлалъ чеку изъ сосѣдняго забора.

Между тѣмъ, хотя извощикъ и гналъ лошадей, но его пассажирамъ казалось, что приближеніе къ Дублину совершалось весьма медленно; и можете представить себѣ изумленіе миссъ Кинджой, когда, выглянувъ изъ окна, она увидѣла вокругъ себя обширную равнину безъ малѣйшихъ признаковъ зданій или города. Она стала кричать извощику, чтобъ тотъ остановился, но, чѣмъ громче кричала она, тѣмъ шибче извощикъ погонялъ лошадь, я, упрашивая милэди успокоиться, представлялъ, въ свое оправданіе, что сбился съ дороги и сдѣлалъ маленькій кругъ.

Миссъ Кильджой продолжала кричать, но извощикъ погонялъ лошадей; лошади неслись во весь опоръ, какъ вдругъ изъ-за забора показались трое мужчинъ, у которыхъ прекрасная миссъ стала просить помощи, а молодой Буллингдонъ, открывъ дверцы кареты, сдѣлалъ отважный прыжокъ, перевернулся вверхъ ногами, но тотчасъ же оправился, обнажилъ свою шпагу, и, бросившись къ каретѣ, воскликнулъ:

— Сюда, джентльмены! остановите этого бездѣльника!

— Стой! вскричали мужчины.

При этомъ восклицаніи извощикъ осадилъ лошадей. Рунтъ все еще дремалъ въ каретѣ въ полупьяномъ видѣ, и только въ половину сознавалъ то, что вокругъ него происходило.

Появившіеся защитники женскаго отчаянія начали держать совѣщаніе, въ которомъ безпрестанно взглядывали на молодаго лорда и отъ души хохотали.

— Не бойтесь, милэди, сказалъ одинъ изъ нихъ, подходя къ дверцамъ кареты: — одинъ изъ насъ сядетъ на козлы подлѣ этого негодяя, а я и мой товарищъ, съ вашего позволенія, войдемъ въ карету и доставимъ васъ домой. Мы всѣ хорошо вооружены и, въ случаѣ опасности, можемъ защищаться.

Вмѣстѣ съ этимъ, и, безъ дальнѣйшихъ объясненій, незнакомецъ вскочилъ въ карету, за нимъ послѣдовалъ его товарищъ.

— Знай свое мѣсто, невѣжда! съ негодованіемъ воскликнулъ маленькій Буллингдонъ: — дай мѣсто лорду виконту Буллингдону!

Сказавъ это, онъ всталъ впереди громадной фигуры новаго пришельца, который только что хотѣлъ войти въ карету.

— Посторонитесь, милордъ, сказалъ незнакомецъ грубымъ голосомъ, и оттолкнулъ его въ сторону.

— Воры! разбойники! вскричалъ Буллингдонъ, и, снова обнаживъ свою шпагу, бросился на незнакомца, и ранилъ бы его (потому что маленькая шпага ранитъ также, какъ и большая), но его противникъ, вооруженный длинной тростью, выбилъ оружіе изъ руки милорда. Шпага перелетѣла черезъ голову и милордъ остался на мѣстѣ изумленный и взбѣшенный.

Громадный незнакомецъ снялъ шляпу, сдѣлалъ его сіятельству низкій поклонъ и вошелъ въ карету, дверцы которой были захлопнуты за нимъ его сообщникомъ, занявшимъ мѣсто на козлахъ. Миссъ Кильджой хотѣла было кричать, но крики ея были прерваны видомъ огромнаго пистолета, которымъ вооруженъ былъ одинъ изъ ея защитниковъ.

— Съ вами ничего дурнаго не намѣрены сдѣлать, сказалъ онъ: — въ настоящее время мы требуемъ отъ васъ одного молчанія.

И миссъ Кильджой сдѣлалась безмолвною, какъ рыба.

Всѣ эти событія совершились въ одну минуту, и когда трое незнакомцевъ овладѣли каретой, когда бѣдный маленькій Буллингдонъ остался на открытомъ полѣ въ величайшемъ недоумѣнія и замѣшательствѣ, одинъ изъ нихъ высунулъ голову и сказалъ:

— Милордъ, позвольте вамъ сказать нѣсколько словъ?

— Что такое? сказалъ мальчикъ, начиная плакать.

Ему было всего одиннадцать лѣтъ; и до этой минуты онъ превосходно поддерживалъ присутствіе духа.

— Вы всего въ двухъ миляхъ отъ Марино. Идите назадъ все прямо до большаго камня подлѣ дороги; тутъ вы повернете на право и опять идите прямо до большой дороги; тамъ уже не трудно будетъ добраться до мѣста. Когда увидите милэди, вашу мама, то засвидѣтельствуйте ей почтеніе отъ капитана Тундера и скажите, что миссъ Амелія Кильджой отправилась вѣнчаться.

— Ахъ, Боже мой! вскрикнула миссъ Кильджой.

Карета покатила, и бѣдный маленькій нобльменъ остался одинъ одинешенекъ на пустомъ открытомъ пространствѣ. Утро только что занималось. Онъ былъ страшно испуганъ, и не удивительно. Онъ хотѣлъ было бѣжать за каретой, но его храбрость и маленькія ножки измѣняли ему; по этому онъ сѣлъ на камень и отъ досады заплакалъ.

Въ этомъ родѣ Уликкъ Брэди сыгралъ свадьбу, которую я не иначе могу назвать, какъ подражаніемъ похищенію сабинянокъ. Когда онъ остановился съ своими двумя грумами въ предварительно приготовленномъ коттеджѣ, гдѣ должно было совершиться бракосочетаніе, мистеръ Рунтъ отказался было совершать этотъ обрядъ. Но пистолетъ, приставленный къ головѣ несчастнаго наставника, и сопровождаемое ужасными клятвами обѣщаніе размозжить ему голову, принудили его согласиться. Прекрасной Амеліи, вѣроятно, тоже были сдѣланы увѣщанія подобнаго рода, но объ этомъ я ничего не знаю; знаю только, что я отправился домой въ той же наемной каретѣ, лишь только кончился обрядъ бракосочетанія, и съ удовольствіемъ узналъ, что Фрицъ еще до моего пріѣзда воротился домой, оставивъ маскарадъ, не будучи узнаннымъ, и исполнивъ въ точности всѣ мои приказанія.

Бѣдный Рунтъ воротился на другой день въ самомъ жалкомъ положеніи, сохраняя глубокое молчаніе о событіяхъ минувшаго вечера. Онъ разсказалъ печальную исторію о томъ, что былъ пьянъ, что разбойники связали его и оставили на дорогѣ, и что мызникъ, ѣхавшій въ Дублинъ съ провизіей, сжалился надъ его безпомощнымъ состояніемъ и посадилъ на телѣгу. Судя по его словамъ, невозможно было и подумать, что онъ участвовалъ въ заговорѣ. Маленькій Буллингдонъ тоже добрался до дому, ни мало не подозрѣвая во мнѣ похитителя миссъ Кильджой. Но лэди Линдонъ догадалась, что я былъ главнымъ участникомъ въ этомъ дѣлѣ; я встрѣтилъ милэди на другой же день: она опрометью мчала въ свой замокъ. Весь городъ находился въ страшномъ волненіи. При встрѣчѣ съ ея сіятельствомъ, я поклонился ей съ такой демонской улыбкой, что она должна была отгадать мое участіе въ отважномъ и мастерски устроенномъ предпріятіи.

Такимъ образомъ я успѣлъ отплатить Уликку Брэди за его добродушіе ко мнѣ въ дни моей юности, и имѣлъ удовольствіе возстановить разстроенное состояніе благородной отрасли моей фамиліи. Уликкъ увезъ молодую жену въ Викло, гдѣ жилъ въ самомъ строгомъ уединенія, пока родные миссъ Кильджой непрекратили тщетныхъ усилій открыть мѣсто его убѣжища. Они даже нѣкоторое время совершенно не знали, кто былъ счастливецъ, похитившій богатую наслѣдницу; не знали до тѣхъ поръ, пока молодая не написала, недѣль шесть спустя послѣ брака, письма, съ подписью «Амелія Брэди». Въ этомъ письмѣ она выражала совершенное счастіе, которое испытывала въ новомъ своемъ положеніи, и объявила, что ее обвѣнчалъ капелланъ лэди Линдонъ, мистеръ Рунтъ. Истина открылась, и почтенный мой другъ долженъ былъ признаться во всемъ. Такъ какъ его добродушная госпожа не отказала ему отъ мѣста за такой поступокъ, то всѣ полагали, что бѣдная лэди Линдонъ сама участвовала въ этомъ заговорѣ; и молва о страстной любви ея сіятельства ко мнѣ съ каждымъ днемъ становилась болѣе и болѣе вѣроятною.

Само собою разумѣется, я съ своей стороны употреблялъ всѣ позволительныя средства къ распространенію благопріятныхъ для меня слуховъ. Всѣ полагали, что я принималъ участіе въ женитьбѣ Брэди, но никто этого не могъ доказать. Всѣ полагали, что я находился въ весьма хорошихъ отношеніяхъ съ вдовствующей графиней, но никто не могъ сослаться на меня, что самъ я сознавался въ этомъ. Я обыкновенно шутилъ и смѣялся; такъ кстати, что меня начали поздравлять съ скорымъ обогащеніемъ, и смотрѣть на меня, какъ на нареченнаго мужа женщины, богатѣйшей во всей Ирландіи. Наконецъ и газеты подхватили эту молву; знакомые лэди Линдонъ и ея подруги увѣщевали ее покинуть свое намѣреніе относительно брака со мною. Даже англійскіе журналы и газеты, отличавшіеся въ то время особеннымъ злословіемъ, заговорили объ этомъ предметѣ, и распустили вѣсть, что прекрасная и образованная вдова, съ титуломъ и огромнѣйшими помѣстьями въ Ирландіи и Англіи, намѣрена отдать свою руку молодому джентльмену, хорошаго происхожденія, отличившемуся въ службѣ его величества короля прусскаго. Не хочу говорить, кто былъ авторомъ этихъ объявленій, и какимъ образомъ два портрета, одинъ моей особы съ надписью «прусскій ирландецъ», а другой — лэди Линдонъ съ надписью «графиня эфесская», появились въ журналѣ Town and Country Magazine, издававшемся въ Лондонѣ, и заключавшемъ въ себѣ всѣ новости, относившіяся до большаго свѣта.

Лэди Линдонъ до такой степени была смущена и устрашена этимъ преслѣдованіемъ, что рѣшилась оставить отечество. И она дѣйствительно оставила его, но какъ вы думаете, кто первый встрѣтилъ ее въ Голигэдѣ? — Разумѣется, вашъ покорнѣйшій слуга, Редмондъ Барри, эсквайръ. Къ довершенію всего, «Дублинскій Меркурій», сообщившій объ отъѣздѣ милэди, сообщилъ и о моемъ, но только днемъ раньше. Въ Дублинѣ не было ни одного человѣка, который бы не думалъ, что лэди Линдонъ послѣдовала за мной въ Англію, между тѣмъ какъ она только бѣжала отъ меня. Тщетная надежда! — отъ человѣка съ моей рѣшимостью убѣжать не легко. Еслибъ она отправилась къ антиподамъ, я бы и тамъ встрѣтилъ ее первымъ: я бы послѣдовалъ за ней даже въ Аидъ, какъ Орфей послѣдовалъ за Эвридикой!

Ея сіятельство имѣла въ Лондонѣ, на Берклей-скверѣ, домъ, великолѣпнѣе дублинскаго, и, я, зная заранѣе, что она остановится въ немъ, поѣхалъ впередъ, и нанялъ хорошенькую квартиру въ улицѣ Гилль, подлѣ самого дома милэди. Въ Лондонѣ я получалъ всѣ свѣдѣнія изъ ея дома, тѣмъ же путемъ, какъ и въ Дублинѣ. Тотъ же самый вѣрный швейцаръ доставлялъ мнѣ всѣ необходимыя извѣстія. Я обѣщалъ утроить его жалованье, какъ только совершится желаемое событіе. Подаркомъ ста гиней, и обѣщаніемъ двухъ тысячъ, когда женюсь, я привлекъ на свою сторону компаньонку лэди Линдонъ; и тѣмъ же самымъ способомъ пріобрѣлъ расположеніе ея любимой горничной. Моя репутація такъ быстро предшествовала мнѣ, что, по пріѣздѣ въ Лондонъ, множество замѣчательныхъ особъ большаго свѣта нетерпѣливо желали видѣть меня на ихъ раутахъ. Въ скучномъ нынѣшнемъ вѣкѣ, мы не имѣемъ ни малѣйшей идеи о томъ, какимъ веселымъ и великолѣпнымъ городомъ былъ Лондонъ въ ту пору; — какая страсть къ игрѣ существовала тогда между молодыми и старыми, между мужчинами и женщинами; какія тысячи выигрывались и проигрывались втеченіе вечера; какія красавицы жили въ то время — блистательныя, веселыя, очаровательныя! Съ любовію предавались всѣ удовольствіямъ. Герцоги глостерскій и кумберлэндскій подавала примѣръ; аристократія неуклонно послѣдовала этому примѣру. Увезти хорошенькую женщину и обвѣнчаться съ ней было тогда въ модѣ… да! счастливое было время! и счастливъ былъ тотъ, кто имѣлъ огонь и молодость, и деньги, и возможность жить въ то время! У меня все это было; и старые посѣтители клубовъ Вайта, Ватьера и Густри могутъ разсказать цѣлыя исторіи о благородствѣ, великодушіи и великосвѣтскости капитана Барри.

Впрочемъ, подробности любовной исторіи кажутся скучными всѣмъ, кромѣ участвовавшихъ въ ней, и потому я оставляю темы подобнаго рода писателямъ романовъ, и молоденькимъ пансіонеркамъ, для которыхъ романы пишутся. Я не имѣю намѣреніи слѣдить съ точностью за всѣми мелочами моего преслѣдованія лэди Линдонъ, или разсказывать всѣ затрудненія, съ которыми мнѣ предстояло бороться, и наконецъ подробности моего торжества при одержаніи надъ ними побѣды. Достаточнымъ считаю сказать, что я преодолѣлъ всѣ эти затрудненія. Я совершенно согласенъ съ мнѣніемъ моего даровитаго друга, покойнаго мистера Вилькса, что для предпріимчиваго человѣка не существуетъ затрудненій, и что отъ него зависитъ обратить равнодушіе и даже отвращеніе въ горячую любовь, если только онъ въ достаточной степени обладаетъ предусмотрительностью и терпѣніемъ. Съ теченіемъ времени миновалъ срокъ траура графини, и я нашелъ средство быть принятымъ въ ея домѣ. Я заставилъ приближенныхъ къ ней лицъ говорить въ мою пользу, превозносить мои качества, напоминать какъ можно чаще о моемъ поведеніи, и хвалить мои успѣхи и громкую репутацію въ фешенебельномъ свѣтѣ. Моими лучшими помощниками къ достиженію цѣли были родственники графини, которые вовсе не подозрѣвали услуги, которую оказывали мнѣ. Я приношу имъ искреннюю благодарность за порицанія, которыми они обременяли меня въ то время, и въ тоже время изъявляю чистосердечное презрѣніе за клевету и ненависть, направленныя противъ меня впослѣдствіи.

Главнѣйшею изъ этихъ особъ была маркиза Типтоффъ, мать молодаго джентльмена, смѣлость котораго была наказана мною. Эта старая вѣдьма, въ первые дни пріѣзда графини Линдонъ въ Лондонъ, явилась къ ней и осыпала ее такимъ градомъ упрековъ относительно меня, что ускорила ходъ моего дѣла на столько, на сколько не могли бы сдѣлать шесть мѣсяцевъ моего ревностнаго ухаживанья, втеченіе которыхъ я успѣлъ бы проколоть не менѣе шести соперниковъ. Тщетно бѣдная лэди Линдонъ старалась доказать свою совершенную невинность, тщетно приводила въ свидѣтели Небо, что никогда не поощряла моего искательства ея руки.

— Никогда не поощряли его! восклицала старая Фурія: — не вы ли подавали этому негодяю надежды въ Спа, еще при жизни сэра Чарльза? Не вы ли выдали миссъ Кильджой за одного изъ нищихъ кузеновъ этого развратнаго человѣка? Когда онъ отправился въ Англію, не вы ли бросились за нимъ, какъ съумасшедшая, на другой же день? Не онъ ли нанялъ квартиру подлѣ самыхъ дверей вашего дома? — и вы это не называете поощреніемъ! Стыдитесь, милэди, стыдитесь! Вы бы могли вытти за моего сына, — за моего милаго и благороднаго Джоржа; но сынъ не хотѣлъ мѣшать развитію вашей позорной страсти къ нищему выскочкѣ, которому вы приказали убить несчастнаго Джоржа. Единственный совѣтъ, который я могу вамъ подать, заключается въ слѣдующемъ: вы должны узаконить бракомъ вашу преступную связь съ этимъ наглымъ, безстыднымъ авантюристомъ, и избавить вашихъ родныхъ и вашего сына отъ позора, который падаетъ на нихъ чрезъ вашъ настоящій образъ жизни.

Сказавъ это, старая фурія убѣжала изъ дому, оставивъ лэди Линдонъ въ слезахъ. Всѣ подробности этого разговора мнѣ сообщила компаньонка милэди, и предсказывала прекрасныя его послѣдствія.

Такимъ образомъ, чрезъ мудрое вліяніе милэди Типтоффъ, близкіе родные и друзья графини Линдонъ стали избѣгать ея общества. Мало того, когда лэди Линдонъ явилась ко Двору, августѣйшая Лэди приняла ее съ такой замѣтной холодностью, что несчастная вдова, пріѣхавъ домой, слегла въ постель отъ огорченія. Да; даже сама королева сдѣлалась нѣкоторымъ образомъ агентомъ къ ускоренію моей женитьбы, и къ исполненію плановъ бѣднаго ирландскаго солдата. Судьба сама посылаетъ къ устройству нашихъ дѣлъ посредниковъ великихъ и малыхъ, сильныхъ и слабыхъ; чрезъ этихъ посредниковъ, на которыхъ мы не имѣемъ никакого вліянія, совершаются предопредѣленія судьбы.

Поведеніе мистриссъ Бриджетъ (любимой горничной графини Линдонъ) я всегда буду считать умнымъ до совершенства. Я имѣлъ такое мнѣніе о ея дипломатическихъ способностяхъ, что въ тотъ самый день, какъ сдѣлался полнымъ господиномъ Линдонскихъ помѣстій, и заплатилъ ей обѣщанную сумму (какъ человѣкъ благородный, а тѣмъ болѣе, чтобъ сдержать свое слово, данное женщинѣ, я занялъ деньги у евреевъ за огромные проценты), — лишь только, говорю я, цѣль моя была достигнута, я взялъ мистриссъ Бриджетъ за руку и сказалъ:

— Сударыня, вы оказали такую безпримѣрную преданность въ моемъ дѣлѣ, что вмѣняю себѣ въ особенное удовольствіе наградить васъ, согласно моему обѣщанію; вмѣстѣ съ тѣмъ, вы представили доказательства столь необыкновеннаго ума и оборотливости, что я долгомъ считаю удалять васъ изъ дома лэди Линдонъ, и попросить васъ оставить его не позже сегодня.

Она исполнила это, присоединилась къ партіи маркизы Типтоффъ, и, разумѣется, относилась обо мнѣ весьма невыгодно.

Я долженъ, однако же, разсказать вамъ, въ чемъ заключалось полезнѣйшее проявленіе ея тонкаго ума. Когда лэди Линдонъ оплакивала свою судьбу и мое, какъ ей угодно было называть, безсовѣстное обхожденіе съ ней, мистриссъ Бриджетъ сказала.

— Почему вы, ваше сіятельство, не напишете нѣсколько словъ этому молодому джентльмену о горести, которую онъ вамъ причиняетъ? Обратитесь къ его чувствамъ (я слышала, что онъ очень добрый человѣкъ, весь городъ говорить о его благородствѣ и великодушіи), и попросите его оставить преслѣдованіе, которое служитъ вамъ источникомъ несчастія. Пожалуйста, милэди, напишите: я знаю, вы пишете такъ превосходно и трогательно, что съ своей стороны я много разъ заливалась слезами, читая ваши очаровательныя письма, и, повѣрьте, мистеръ Барри пожертвуетъ всѣмъ, лишь бы только успокоить ваши чувства.

— Ты такъ думаешь, Бриджетъ? сказала милэди.

И ея сіятельство написала мнѣ плѣнительное письмецо слѣдующаго содержанія:

«Скажите, сэръ, зачѣмъ вы преслѣдуете меня? зачѣмъ вы опутываете меня паутиной интриги до того страшной, что я падаю духомъ, не видя возможности, не имѣя надежды избавиться отъ вашей чудовищной, демонской хитрости? Говорятъ, что вы поступаете великодушно съ другими, будьте же великодушны и ко мнѣ. Я знаю вашу храбрость слишкомъ хорошо; показывайте же ее мужчинамъ, которые могутъ встрѣтиться съ вашей шпагой, но не слабой женщинѣ, которая не въ силахъ вамъ сопротивляться. Вспомните дружбу, которую нѣкогда оказывали мнѣ. И теперь я прошу, я умоляю васъ, доказать ее. Опровергните всю клевету, которую вы распространили на мой счетъ, и устраните, если только это можно, и если въ васъ осталась еще хоть искра благородства, бѣдствія, которыя вы надѣлали сокрушенной сердцемъ

Г. Линдонъ".

Не долженъ ли я былъ отвѣчать на это письмо? Моя драгоцѣнная союзница сказала мнѣ, гдѣ легче всего встрѣтить леди Линдонъ. Я послушалъ совѣта, и засталъ ее въ Пантеонѣ. Я напомнилъ ей событія въ Дублинѣ, и доказалъ ей, какъ далеко простиралось мое могущество, доказалъ, что, несмотря на скромное мое положеніе въ обществѣ, моя энергія не ослабѣвала.

— Но, прибавилъ я я столько же способенъ дѣлать добро, сколько и зло; я могу быть такимъ же любящимъ и преданнымъ другомъ, какъ и грознымъ врагомъ. Я готовъ сдѣлать все, что вы отъ меня потребуете, кромѣ запрещенія любить васъ. Это не въ моей власти; и пока бьется мое сердце, я не покину васъ. Моя участь должна быть вашей участью. Перестаньте бороться съ судьбой, и будьте моею. Прелестнѣйшая изъ женщинъ, только съ жизнью моей можетъ охладѣть любовь моя къ вамъ! Я готовъ даже умереть, повинуясь вашему приказанію. Но неужели вы захотите моей смерти?

Лэди Линдонъ засмѣялась (она имѣла милый и веселый характеръ) и сказала, что вовсе не желаетъ, чтобъ я сдѣлался самоубійцей. Съ этой минуты я былъ увѣренъ, что она будетъ принадлежать мнѣ.

Спустя годъ послѣ этой встрѣчи, и именно 15 мая 1773 года, я имѣлъ честь и счастіе вести къ брачному алтарю Гонорію графиню Линдонъ, вдову покойнаго сэра Чарльза Линдона, кавалера ордена Бани. Обрядъ бракосочетанія былъ совершенъ высокопочтеннѣйшимъ Самуэлемъ Рунтомъ, капелланомъ ея сіятельства. — Въ нашемъ домѣ на Берклей-скверѣ былъ данъ великолѣпный балъ съ ужиномъ; на другое утро явились поздравлять меня герцогъ, четыре графа, три генерала и сотни другихъ замѣчательнѣйшихъ особъ въ Лондонѣ. Вальполь написалъ пасквиль на нашу свадьбу, а Сельвинъ говорилъ ѣдкія остроты въ клубѣ Кокосоваго дерева. Старая лэди Типтоффъ, хотя и совѣтовала лэди Линдонъ обвѣнчаться, но отъ досады была готова откусить себѣ пальцы; а что касается до молодаго Буллингдона, изъ котораго выросъ высокій четырнадцати-лѣтній юноша, то когда графиня предложила ему обнять своего папа, онъ погрозилъ мнѣ кулакомъ и сказалъ:

— Онъ мнѣ отецъ! Да я скорѣе назову своимъ папа одного изъ лакеевъ вашего сіятельства.

Но я привыкъ уже смѣяться надъ гнѣвомъ этого мальчика и старухи, его тетки, и надъ шутками остроумцевъ Сентъ-Джемскаго клуба. Я послалъ матушкѣ и дядѣ радостное извѣстіе о вашемъ бракѣ, и теперь, достигнувъ высоты благоденствія и, на тридцатомъ году жизни, съ помощію моихъ талантовъ и энергіи, возвысивъ себя до одного изъ высочайшихъ положеній въ обществѣ, я рѣшился наслаждаться своимъ счастіемъ до конца моей жизни.

Послѣ поздравленія со стороны нашихъ лондонскихъ друзей, я и Гонорія отправились посѣтить наши помѣстья на западѣ Англіи, гдѣ я никогда еще не былъ. Мы выѣхали изъ Лондона въ трехъ каретахъ. Мой дядя съ удовольствіемъ могъ бы увидѣть на дверцахъ этихъ каретъ ирландскую корону и подъ ней древній гербъ Барри, подлѣ благороднаго герба благородной фамиліи Линдонъ.

Еще до выѣзда изъ Лондона, я получилъ милостивое позволеніе его величества присоединить имя моей возлюбленной супруги къ моему имени и съ той поры всегда называю себя Барри Линдонъ, какъ назвалъ себя и въ заглавіи этой автобіографіи.

ГЛАВА XVII.
Я СТАНОВЛЮСЬ УКРАШЕНІЕМЪ АНГЛІЙСКАГО ОБЩЕСТВА.

Весь путь до замка Хактонъ, громаднѣйшаго и стариннѣйшаго изъ загородныхъ зданій въ Девоншэйрѣ, мы совершили медленно и степенно, какъ слѣдуетъ людямъ высшаго сословія въ государствѣ. Ѣздовой въ моей ливреѣ скакалъ отъ города къ другому, и заказывалъ для насъ удобное помѣщеніе. Такимъ образомъ мы останавливались въ Андоверѣ, Ильминстерѣ и Экстерѣ, — и на четвертый вечеръ пріѣхали, къ ужину, въ баронскій замокъ, надъ готическими воротами котораго мистеръ Вальполь посмѣялся бы отъ чистаго сердца.

Первые дни супружества обыкновенно сопровождаются нѣкоторыми испытаніями и пожертвованіями съ той или другой стороны. Я знавалъ четы, которыя втеченіе медоваго мѣсяца только что не царапали глаза другъ другу и, потомъ, жили до конца своей жизни какъ нѣжные голуби. Этой обшей участи не избѣгнулъ и я. Во время поѣздки нашей на западъ, лэди Линдонъ неоднократно ссорилась со мной, собственно изъ-за того, что я набивалъ трубку и выкуривалъ ее въ каретѣ (привычки этой, усвоенной въ Германіи, я никогда не могъ оставить); кромѣ того, ея сіятельство изволила сердиться на меня въ Ильминстерѣ и Андоверѣ за то, что я приглашалъ содержателей гостинницъ, въ которыхъ мы останавливались, распить со мной бутылку вина. Лэди Линдонъ была женщина надменная, а я ненавижу гордость, и, могу васъ увѣрить, успѣлъ уничтожить въ ней этотъ порокъ. На третій день нашего пути, она уже собственноручно раскуривала трубку мою, и подавала мнѣ ее со слезами на глазахъ; въ Экстерѣ, въ гостинницѣ Лебедь, я до такой степени подчинилъ ее себѣ, что она смиренно спросила: не угодно ли мнѣ, чтобъ содержатель гостинницы обѣдалъ у насъ вмѣстѣ съ женой? Отказаться отъ такого предложенія мнѣ бы не слѣдовало, потому что мистриссъ Баннифэйсъ была весьма миловидная женщина; но такъ какъ мы ожидали визита отъ милорда епископа, родственника лэди Линдонъ, то приличіе не позволяло исполнить такое милое желаніе моей жены. Чтобъ за свидѣтельствовать почтеніе нашему высокопочтеннѣйшену кузену, я отправился съ милэди Линдонъ къ вечернѣ, гдѣ она пожертвовала двадцать-пять, а я сто гиней, на новый органъ, устроиваемый для собора. Это пожертвованіе, при самомъ началѣ нашей поѣздки, доставило мнѣ значительную популярность; мѣстный каноникъ, раздѣливъ со мной вечернюю трапезу, послѣ шестой бутылки, отправился домой, весьма несвязно выражая желанія всякаго благополучія такому набожному джентльмену.

По дорогѣ къ замку Хактонъ, намъ предстояло проѣхать миль десять по нашему помѣстью. На всемъ этомъ протяженіи, вездѣ встрѣчали насъ жители, вездѣ звонили въ колокола; фермеры въ лучшихъ своихъ платьяхъ выходили на дорогу; ребятишки и рабочій классъ народа провожалъ насъ громкими „ура!“ Я бросалъ пригоршни денегъ послѣднимъ; останавливался поздороваться и поговорить съ пасторомъ и фермерами, и если находилъ, что миловиднѣе девонширскихъ дѣвушекъ нѣтъ въ королевствѣ, то полагаю, что въ этомъ меня никто не обвинить. Это замѣчаніе въ особенности не нравилось лэди Линдонъ; и, мнѣ кажется, она гораздо болѣе сердилась на меня за мое восхищеніе красными щечками миссъ Бетси Кваррнигдонъ, изъ Клинтона, чѣмъ за всѣ грубыя слова и поступки при началѣ нашего путешествія. „Такъ вы ревнивы, сударыня! Этого я не подозрѣвалъ!“ подумалъ я, и вспомнилъ, не безъ глубокаго сожалѣнія, какъ легкомысленно поступала лэди Линдонъ при жизни своего перваго мужа, и пра этомъ сдѣлалъ заключеніе, что то женщины особенно ревнивы, которыя сами подаютъ поводъ ревновать ихъ.

Пріемъ въ селеніи Хактонъ отличался необычайнымъ радушіемъ и веселіемъ. Изъ Плимута нарочно былъ привезенъ хоръ музыкантовъ; передъ въѣздомъ въ селеніе сооружены были тріумфальныя ворота; вездѣ развѣвались разноцвѣтные флаги, особливо передъ домами адвоката и доктора, которые оба получали отъ насъ содержаніе. У караульнаго дома, примыкавшаго къ парку, собрались сотни народа. Отъ этого дома, почти на три мили тянется, или, вѣрнѣе, тянулась аллея изъ благородныхъ тополей до самыхъ башенъ стариннаго замка. Въ 1770 году, вырубая эту аллею, я отъ души сожалѣлъ, что она была тополевая, а не дубовая: тогда она стоила бы втрое дороже. Не могу постичь ничѣмъ неоправдываемую безпечность нашихъ предковъ, разводившихъ въ помѣстьяхъ своихъ деревья, не имѣющіе никакой цѣнности, тогда какъ вмѣсто ихъ они могли бы развести дубовые лѣса. Я всегда говорилъ, что роялистъ Линдонъ Хактонъ, посадившій эти тополи во времена Карла II, отнялъ у меня десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

Первые дни послѣ нашего пріѣзда проведены были въ пріемахъ сосѣднихъ помѣщиковъ, приносившихъ поздравленіе новобрачной четѣ, и, какъ говорится въ сказкѣ о Синей Бородѣ, въ осмотрѣ сокровищъ, мебели и безчисленнаго множества комнатъ. Сооруженіе этого громаднаго зданія относится къ временамъ Генриха V. Во время революціи, приверженцы Кромвелла осаждали его и частію разгромили; но Линдонъ возобновилъ его въ старинномъ вкусѣ, предоставивъ дѣлать въ немъ измѣненія послѣ своей смерти, брату своему, человѣку превосходныхъ правилъ и истинному роялисту, но погубившему себя чрезъ пьянство, игру и развратную жизнь. Замокъ окруженъ былъ живописной мѣстностью. Не могу не признаться, что я испытывалъ безпредѣльное удовольствіе, когда въ лѣтніе вечера сидѣлъ въ такъ называемой дубовой комнатѣ съ открытыми окнами, окруженный со всѣхъ сторонъ блескомъ серебра и золота, которыми отягчены были буфеты, среди дюжины весельчаковъ за круглымъ столомъ; когда смотрѣлъ изъ окна на широко-раскинувшійся паркъ, и на колеблющіяся деревья, любовался захожденіемъ солнца надъ озеромъ, и слушалъ перекличку оленей, гулявшихъ въ паркѣ на свободѣ.

Наружность замка, когда я прибылъ въ него, представляла собою странное соединеніе всѣхъ родовъ архитектуры. Тутъ были башни феодальныхъ временъ, шпили временъ королевы Елисаветы, грубыя задѣлки въ стѣнахъ, обличавшія вредъ, нанесенный пушками Кромвелля; но я не считаю за нужное входить въ подробности этого описанія, потому что вскорѣ послѣ пріѣзда зданіе приняло совсѣмъ другой видъ; я передѣлалъ его по образцу новѣйшей архитектуры, сохранивъ, впрочемъ, въ фасадѣ французско-греческій и классическій стиль. Тутъ были рвы, подъемные мосты и внѣшнія стѣны; все это я сравнялъ и обратилъ въ террасы и цвѣтники по планамъ мсьё Корнишона, знаменитѣйшаго парижскаго архитектора, который нарочно былъ мною выписанъ въ Англію.

Поднявшись на площадку террасы, вы входили въ античный залъ обширныхъ размѣровъ, отдѣланный чернымъ рѣзнымъ дубомъ и украшенный портретами нашихъ предковъ, съ различными принадлежностями — отъ окладистой бороды Брукъ Линдона, знаменитаго адвоката временъ Елисаветы, до роскошной шали и такихъ же локоновъ лэди Захаризы Линдонъ, портретъ съ которой писалъ Вандикъ въ то время, когда она состояла фрейлиной при королевѣ Генріеттѣ-Маріи, и, наконецъ, до сэръ Чарльза Линдона, съ его лентой ордена Бани; — въ числѣ прочихъ находился и портретъ моей супруги, работы Гудсона, — въ бѣломъ атласномъ платьѣ и фамильныхъ брильянтахъ, — въ томъ самомъ нарядѣ, въ которомъ представлялась она старому королю Георгу III. Эти брильянты были, по истинѣ, отличные. Въ первый разъ заложилъ я ихъ Бэмеру, когда мы представлялись вмѣстѣ съ женой ихъ величествамъ въ Версалѣ, и наконецъ пріобрѣлъ за нихъ еще восьмнадцать тысячъ, послѣ адскаго несчастія въ клубѣ Густри, когда Джемми Твитчеръ (такъ называли мы лорда Сандвича), Карлэйль и Чарли Фоксъ играли въ ломберъ втеченіе сорока четырехъ часовъ, sans desemparer. Луки и копья, оленьи головы огромныхъ размѣровъ, охотничьи снаряды и оружія, ржавые приборы стариннаго вооруженія, составлявшіе принадлежность оруженосцевъ, быть можетъ, въ дни великаго Могола, служили украшеніемъ этого огромнаго апартамента, и были развѣшаны около камина, въ которомъ безъ всякаго затрудненія могла бы завернуться карета въ шестерню. Въ этомъ покоѣ я по возможности старался соблюсти условіе античности; и навѣрное соблюлъ бы его, еслибъ старинное вооруженіе совершенно случайнымъ образомъ не было отправлено въ кладовыя, и замѣнено уродливыми фигурками изъ китайскаго фарфора и мраморными статуями, у которыхъ отбитые носы и руки, придававшія имъ особенное безобразіе, неоспоримо доказывали древнее ихъ происхожденіе, и которыя были куплены для меня агентомъ моимъ въ Римѣ. Но ужь таковъ былъ вкусъ тогдашняго времени (а, можетъ быть, и мошенничество моего агента), что тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, отданныхъ за эти драгоцѣнныя произведенія искусства, пошли за триста гиней, когда встрѣтилась необходимость продать всю коллекцію.

Отъ этого, такъ сказать главнаго, зала по ту и другую сторону тянулся длинный рядъ парадныхъ комнатъ, меблированныхъ стульями съ высокими спинками, и длинными, страннаго размѣра венеціанскими зеркалами; но впослѣдствіи я передѣлалъ ихъ, украсивъ стѣны золотистой ліонской камкой, и великолѣпными гобеленовыми шпалерами, которыя выигралъ отъ Ришелье. Тутъ было тридцать шесть спаленъ; изъ нихъ я оставилъ въ прежнемъ видѣ только три: комнату, посѣщаемую призраками, гдѣ въ царствованіе Іакова II совершено было убійство и спальню, въ которой спалъ Вильгельмъ, по вступленіи на берегъ въ Торбэ, и парадную комнату королевы Елисаветы. Всѣ прочіе апартаменты были отдѣланы Корнишономъ въ самомъ модномъ вкусѣ, къ немалому соблазну степенныхъ старыхъ вдовъ, потому собственно, что въ главныхъ комнатахъ я приказалъ повѣсить картины Буше и Ванло, въ которыхъ купидоны и венеры изображены были такъ натурально, что старая графиня Фрумпингтонъ закуталась въ занавѣси, и услала дочь свою, лэди Бланшь Вэйльбонъ, спать вмѣстѣ съ горничной, не позволивъ ей ни минуты оставаться въ зеркальной комнатѣ, устроенной по образцу такой же комнаты въ Версали.

За многія изъ этихъ украшеній я не столько подлежу отвѣтственности, сколько Корнишонъ, котораго уступилъ мнѣ Лорже, и который управлялъ всѣми работами по перестройкѣ замка, во время моего отсутствія. Я далъ ему полную свободу дѣйствовать по своему усмотрѣнію, и когда во время перестройки старой капеллы въ театрѣ, онъ упалъ и сломилъ себѣ ногу, то всѣ сосѣди приписывали такое несчастіе наказанію Неба. Въ ревностномъ порывѣ къ улучшеніямъ и нововведеніямъ, онъ дѣйствовалъ весьма рѣшительно и смѣло. Безъ моего приказанія онъ вырубилъ старинную рощу, вершины которой покрыты были гнѣздами грачей, которая считалась у мѣстныхъ жителей священною, и съ которой соединилось предсказаніе, что вмѣстѣ съ паденіемъ ея, падетъ и Хактонъ-Голль. Грачи улетѣли и поселились въ рощахъ Типтоффа, на мѣстѣ же вырубленной рощи Корнишонъ построилъ храмъ Венерѣ, и окружилъ его прекрасными фонтанами. Венеры и купидоны служили этому негодяю источниками вдохновенія. Онъ хотѣлъ было снять старинное готическое украшеніе надъ нашимъ сидѣньемъ въ церкви, и вмѣсто его налѣпить купидоновъ, но старый докторъ Гуффъ, ректоръ церкви, явился къ архитектору съ большой дубовой тростью. и обратился къ нему съ рѣчью на латинскомъ языкѣ, изъ которой Корнишонъ понялъ только одно, что если онъ коснется хоть пальцемъ до священнаго зданія, то этой же тростью ему будутъ переломаны всѣ кости. Корнишонъ жаловался мнѣ на „аббата Гуффа“ такъ называлъ онъ его (et quel abbé, grand Dieu! присовокуплялъ онъ, въ страшномъ недоумѣніи, un abbé avec douze enfans!); несмотря, однакоже, на всѣ его доводы, я приказалъ оставить церковь въ покоѣ, и примѣнять свои способности и таланты только къ однѣмъ передѣлкамъ въ замкѣ.

Въ замкѣ находился великолѣпный сервизъ изъ стариннаго серебра, которому я придалъ болѣе роскошный видъ, согласно съ требованіями новѣйшаго времени; былъ погребъ, хотя и хоошо наполненный, но требовавшій постояннаго пополненія, и наконецъ кухня, которую я тоже преобразовалъ во всѣхъ отношеніяхъ. Другъ мой, Джэкъ Вильксъ, прислалъ мнѣ повара изъ собственнаго своего отеля, для англійской стряпни по части приготовленія черепахи и дичи; кромѣ того, у меня былъ главный поваръ съ двумя поваренками, изъ Парижа, и итальянскій конфектчикъ, которые вмѣстѣ составляли то, что я называю officiers de bouche. Всѣ эти необходимыя принадлежности моднаго человѣка, отвратительный, грязный, старый Типтоффъ выставлялъ на видъ съ какимъ-то ужасомъ, и распускалъ по всему околотку молву, что кушанья для меня стряпали паписты, что любимое блюдо мое приготовляютъ изъ лягушекъ, и что я, въ чемъ онъ совершенно былъ увѣренъ, приказывалъ дѣлать фрикассе изъ мяса маленькихъ дѣтей.

Несмотря на то, сквайры съ усердіемъ уничтожали мои обѣды, и самъ докторъ Гуффъ принужденъ былъ допустить, что мои дичь и черепаха были отличнѣйшаго свойства. Первыхъ джентльменовъ я зналъ какъ привлечь на свою сторону и привязать къ себѣ. Во всемъ округѣ существовала только одна свора гончихъ собакъ на краснаго звѣря, и нѣсколько шелудивыхъ псовъ — на зайцевъ, съ которыми старый Типтоффъ рыскалъ по полямъ; я же выстроилъ псарню и конюшни, которыя стоили тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, и наполнилъ ихъ собаками, такъ что заведеніе подобнаго рода сдѣлало бы честь моимъ предкамъ, ирландскимъ королямъ. У меня были двѣ стаи гончихъ, и во время сезона псовой охоты, я отправлялся въ отъѣзжія поля четыре раза въ недѣлю, съ тремя джентльменами, въ моей охотничьей формѣ, и открывалъ домъ мой въ Хактонѣ для всѣхъ любителей охоты.

Всѣ эти передѣлки и этотъ образъ жизни требовали, въ чемъ вы можете сами согласиться, не малыхъ издержекъ; и, признаюсь, не въ моемъ характерѣ было соблюдать экономію, которою многіе такъ восхищаются. Напримѣръ, старый Типтоффъ копилъ себѣ деньги, чтобъ поправить расточительность своего отца и очистить отъ долговъ свои помѣстья; большую часть денегъ, назначенныхъ на улучшеніе моихъ имѣній, агентъ мой занималъ у старика, съ большими процентами. Надобно сказать, что я могъ пользоваться достояніемъ лэди Линдонъ только втеченіе жизни ея; по врожденному характеру, я не любилъ затрудняться лъ сдѣлкахъ съ ростовщиками и щедро платилъ за застрахованіе жизни милэди Линдонъ.

Къ концу перваго года моей супружеской жизни, лэди Линдонъ подарила меня сыномъ; я назвалъ его Брайанъ Линдонъ, въ честь моего царственнаго предка; да и то сказать, могъ ли я оставить ему что нибудь болѣе, кромѣ благороднаго имени? Все наслѣдство лэди Линдонъ принадлежало отвратительному маленькому турку, лорду Буллингдону, который мимоходомъ сказать, хотя и жилъ въ Хактонѣ, но былъ порученъ новому гувернеру. Непокорность этого мальчика была ужасна. Онъ читалъ своей матери цѣлыя тирады изъ „Гамлета“, этимъ чтеніемъ приводилъ ее въ бѣшенство. Однажды, когда а взялъ бичъ, чтобы проучить его, онъ схватилъ ножъ и хотѣлъ было вонзить его въ меня; но при этомъ, я вспомнилъ мою собственную юность, которая имѣла съ его юностью чрезвычайное сходство; протянувъ ему руку, я расхохотался и предложимъ быть на будущее время друзьями. На этотъ разъ мы примирились и поддерживали доброе согласіе на долгое время; но искренней привязанности другъ къ другу между нами не существовало, и его ненависть ко мнѣ, повидимому, росла вмѣстѣ съ его лѣтами.

Я рѣшился, однакожъ, оставить сыну моему хотя небольшое состояніе, и съ этою цѣлію въ Йоркшэйрскихъ и ирландскихъ помѣстьяхъ лэди Линдонъ я вырубилъ на двѣнадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ строеваго лѣсу. Разумѣется, опекунъ Буллингдона, Типтоффъ, не замедлилъ прокричать на весь округъ, что я не имѣлъ права дотронуться ни до одного прутика въ этихъ лѣсахъ; но я продолжалъ рубить ихъ, вырубилъ, и въ заключеніе поручилъ моей матери откупить старинныя земли Баллибарри и Баррійога, составлявшія нѣкогда обширнѣйшія владѣнія нашей фамиліи. Она купила ихъ съ неподражаемымъ благоразуміемъ и чрезвычайной радостью: ея сердце торжествовало при одной мысли, что у меня родился преемникъ моего имени, и что я обладаю несмѣтными богатствами.

Говоря по чистой совѣсти, я съ своей стороны боялся за нее, теперь, когда жилъ совсѣмъ не въ той сферѣ, въ которой она привыкла обращаться; я боялся, что она явится ко мнѣ съ визитомъ и изумитъ моихъ англійскихъ друзей своими грубыми манерами, своими румяными щеками, своими фижмами и фалбалами, — словомъ, своимъ нарядомъ временъ Георга II, въ которомъ она красовалась въ молодости, и который, по ея мнѣнію, все еще оставался самымъ моднымъ. Поэтому я писалъ ей, стараясь отсрочить визитъ на неопредѣленное время: я просилъ ее посѣтить насъ, когда отстроится лѣвое крыло замка, или конюшни, или что нибудь другое. Впрочемъ, въ предосторожности подобнаго рода не настояло особенной надобности.

„Для меня, Редмондъ, довольно одного намека, — писала старушка. — Я не пріѣду стѣснять тебя въ кругу твоихъ знатныхъ англійскихъ друзей, своими старомодными ирландскими привычками. Я ужь и то считаю за особенное благословенье Неба, что милый сынъ мой занялъ въ обществѣ мѣсто, которое, по всей справедливости, принадлежало ему, и для занятія котораго я старалась дать ему воспитаніе, часто отказывая себѣ въ предметахъ первѣйшей необходимости. Пожалуйста, привези ко мнѣ когда нибудь маленькаго Брайана, и доставь бабушкѣ удовольствіе поцаловать его. Засвидѣтельствуй мое почтеніе ея сіятельству, матери этого малютки. Скажи ей, что она пріобрѣла сокровище въ своемъ мужѣ, — сокровище, котораго не нашла бы даже и тогда, еслибъ вышла замужъ за герцога; скажи, что Брэди, хотя и не имѣютъ громкихъ титуловъ, за то въ жилахъ ихъ течетъ благороднѣйшая кровь. Я не буду спокойна, пока не увижу тебя графомъ Баллибарри, а внука моего виконтомъ Баррійогскимъ.“

Замѣчательно, что однѣ и тѣ же идеи занимали умъ какъ мой, такъ и умъ моей матери. Даже самые титулы, которые она назначала мнѣ и моему сыну, были выбраны (что, впрочемъ, весьма естественно) мною; и я, не краснѣя, признаюсь, что измаралъ нѣсколько листовъ бумаги, подписываясь именами Баллибарри и Баррийога, и рѣшился, съ обычной пылкостью достичь своей цѣли. Матушка моя переѣхала на время въ Баллибарри до сооруженія удобнаго зданія въ помѣстьѣ, и писала письма „изъ замка Баллибарри“, котораму я приписывалъ не маловажную значительность. Въ кабинетѣ моемъ, какъ въ Хактонѣ, такъ и въ Беркелей-скверѣ, у меня постоянно были подъ рукой планы распространенія и возвышенія замка Баллибарри, съ проектированными улучшеніями, въ которыхъ размѣры его равнялись размѣрамъ Виндзорскаго замка, съ весьма значительною прибавкою въ архитектурныхъ орнаментахъ. Я прикупилъ восемьсотъ акровъ сосѣдняго болота, по три фунта стерлинговъ за акръ, и такимъ образомъ помѣстье мое казалось на картѣ весьма значительнымъ^[4]. Въ томъ же году я распорядился купить Пульвелланъ и копи каменнаго угля отъ сэра Джона Трекотинка въ Корнваллисѣ, за 70,000 фунтовъ стерлинговъ — покупка въ высшей степени неблагоразумная, послужившая впослѣдствіи источникомъ нескончаемой тяжбы. Хлопоты по имѣнію, мошенничество управляющихъ и агентовъ, крючкотворство адвокатовъ и судей, были безпрерывны и невыносимы. Часто и часто въ дна моего благополучія, я вздыхалъ о минувшихъ дняхъ скромной моей жизни, и завидовалъ моимъ собесѣдникамъ, которые, если и носили порядочное платье, то потому, что я доставлялъ имъ къ этому возможность, если и имѣли при себѣ гинею, то непремѣнно изъ моего кармана; но никто изъ нихъ не зналъ ни заботъ, ни отвѣтственности, — этихъ неизбѣжныхъ спутниковъ людей высокаго званія и большаго состоянія.

Въ Ирландіи я сдѣлалъ болѣе, чѣмъ можно ожидать отъ человѣка, который долженъ былъ явиться и принять во владѣніе свое помѣстье: я щедро наградилъ всѣхъ, кто были добры и внимательны ко мнѣ во время моего злополучія, и занялъ почетное мѣсто въ кругу тамошней аристократіи. Но, говоря по совѣсти, я не могъ остаться тамъ на долгое время, отвѣдавъ уже болѣе благородныя и утонченныя удовольствія англійской и континентальной жизни. Пока отстроивался замокъ Хактонъ и приводился въ новѣйшій и изящный видъ, я и моя жена проводили лѣтнее время въ Букстонѣ, Батѣ и Гаррогэтѣ, на остальную часть года переѣзжали въ Лондонъ и жили въ Беркелей-скверѣ.

Удивительно, какъ обладаніе богатствомъ развиваетъ добродѣтели человѣка; оно дѣйствуетъ на нихъ какъ лакъ или лоскъ, я обнаруживаетъ ихъ блескъ и цвѣтъ, совершенно неизвѣстные человѣку въ то время, когда онъ находился въ холодной, мрачной атмосферѣ нищеты. Увѣряю васъ, прошло весьма немного времени, со времени моей женитьбы, и я сдѣлался славнымъ малымъ перваго разряда; произвелъ сильное впечатлѣніе въ кофейныхъ домахъ въ Пилль-Моллѣ, а впослѣдствіи и въ знаменитѣйшихъ клуахъ. Образъ моей жизни, мои экипажи и изящные пиры были на устахъ каждаго и описывались во всѣхъ утреннихъ газетахъ, бѣдные родственники лэди Линдонъ, оскорбленные невыносимою надменностью стараго Типтоффа, начали являться на наши рауты и ассамблеи; а что касается до моихъ родственниковъ, то я находилъ ихъ въ Лондонѣ, какъ и въ Ирландіи, болѣе, чѣмъ воображалъ; особенно кузеновъ, съ притязаніями на родство со мною. Между ними, разумѣется, были уроженцы моего отечества (которое я не очень-то жаловалъ); я получилъ визиты отъ трехъ или четырехъ хвастливыхъ, оборванныхъ, съ обшмыганными галунами и типперарійскимъ выговоромъ студентовъ, пробивавшихъ себѣ путь въ сонмъ лондонскихъ адвокатовъ; получилъ визиты, отъ нѣкоторыхъ игроковъ-авантюристовъ, съ которыми встрѣчался въ приморскихъ городахъ, и которымъ я очень скоро указалъ надлежащее ихъ мѣсто; получилъ визиты отъ другихъ, болѣе извѣстныхъ лицъ. Между прочимъ, отъ кузена моего, лорда Кильбарри, который, по причинѣ родства, занялъ у меня тридцать гиней на расплату съ хозяйкой дома, и котораго я, по своимъ собственнымъ причинамъ, позволялъ себѣ поддерживать и вѣрить нашей родственной связи, на которую Королевская Герольдія не даровала никакого права. Кильбарри имѣлъ приборъ за моимъ столомъ; игралъ въ карты, платилъ деньги когда вздумается, что случалось, впрочемъ, очень рѣдко; сблизился съ моимъ портнымъ, задолжалъ ему значительную сумму и повсюду хвалился кузеномъ своимъ, знаменитымъ Барри Линдономъ.

Милэди и я жили нѣкоторое время раздѣльно. Она предпочитала спокойствіе, или, говоря по правдѣ, предпочиталъ его я, какъ люблтель скромнаго, спокойнаго поведенія въ женщинѣ и домашнихъ удовольствій. Для развлеченія я совѣтовалъ ей обѣдать дома съ капелланомъ и немногими ея друзьями; отъ времени до времени дозволялъ тремъ-четыремъ порядочнымъ и скромнымъ особамъ провожать ее въ оперу или театръ и отклонялъ частые визиты со стороны ея друзей и родственниковъ, предпочитая принимать ихъ только два или три раза во время сезона въ нарочно назначенные для того парадные пріемные дни. Къ тому же, она была мать; одѣвать, воспитывать и баловать нашего маленькаго Брайана было для нея величайшимъ удовольствіемъ; для него она должна была отказаться отъ удовольствій свѣта, предоставивъ мнѣ исполнять долгъ, требуемый отъ каждаго благороднаго семейства. Надобно сказать правду, лэди Линдонъ при своей наружности не могла уже производить пріятнаго впечатлѣнія въ модномъ свѣтѣ. Она сильно растолстѣла, сдѣлалась близорука, блѣдна, небрежна въ одеждѣ, неразвязна въ обращеніи; ея разговоръ со мной отличался нелѣпымъ отчаяніемъ или глупымъ усиліемъ казаться веселой; чрезъ это бесѣды наши были весьма непродолжительны и, притомъ, самого пустаго содержанія; мое желаніе вывозить ее въ свѣтъ или проводить время въ ея обществѣ — чрезвычайно уменьшились. Дома она терзала мой характеръ тысячами способовъ. Когда я требовалъ (что случалось часто и довольно настойчиво) занять общество разговоромъ, остроуміемъ, ученою бесѣдою или музыкой, она начинала плакать и оставляла гостинную. Черезъ это обстоятельство меня считали тираномъ, тогда какъ я былъ только строгимъ и заботливымъ мужемъ этой глупой, своенравной и слабодушной женщины.

Къ счастію, она нѣжно любила младшаго сына. Чрезъ него я имѣлъ на нее благотворное вліяніе. Каждый разъ, когда являлись у нея капризы или возвращались припадки надменности (эта женщина была невыразимо горда, и съ самого начала неоднократно осмѣливалась упрекать меня моей нищетою и низкимъ происхожденіемъ), — каждый разъ, говорю я, когда въ нашихъ диспутахъ она намѣревалась взять верхъ надо мною, показать свою власть, отказаться отъ подписанія такихъ документовъ, какіе, по моему мнѣнію, необходимы были для упроченія нашего огромнаго и сложнаго состоянія, я увозилъ мистера Брайана дня на два въ Чизвикъ; послѣ этого милэди не могла уже сопротивляться и соглашалась на всѣ мои предложенія. Я озаботился, чтобы слуги, окружавшіе ее, были на моемъ жалованьѣ; особливо главная нянюшка при Брайанѣ находилась въ полномъ моемъ распоряженіи. Хорошенькая, румяненькая и бойкая женщина была эта нянюшка; она нерѣдко заставляла меня дѣлаться величайшимъ глупцомъ. Эта женщина, можно сказать, была госпожею въ домѣ, которымъ владѣла милэди. Она предписывала законы слугамъ; и если я оказывалъ особенное вниманіе какой нибудь лэди, посѣщавшей насъ, эта плутовка, не задумываясь, выражала свою ревность и находила средства удалять ихъ. Всѣмъ извѣстно, что нѣкоторыя женщины одарены удивительнымъ умѣньемъ воспользоваться великодушіемъ человѣка и сдѣлать изъ него глупца; такъ точно и эта женщина имѣла на меня такое вліяніе, что могла вертѣть меня вокругъ пальца^[5].

Ея адскій характеръ (имя этой нянюшки было мистриссъ Стайнеръ) и мрачное уныніе моей жены, нисколько не придавали моему дому привлекательности; поэтому большую часть времени я проводилъ за его стѣнами; а такъ какъ игра въ то время была еще въ модѣ въ каждомъ клубѣ, тавернѣ и собраніи, то я, само собою разумѣется, принужденъ былъ прибѣгнуть къ моей старой привычкѣ, и, въ качествѣ аматера, начать тѣ игры, въ которыхъ никогда не имѣлъ себѣ равнаго въ цѣлой Европѣ. Отъ того ли, что спокойная и исполненная всякаго довольствія жизнь измѣняетъ характеръ человѣка, или отъ того, что искусство покидаетъ его, когда онъ лишается сообщника, и, слѣдя за игрой, уже болѣе не по профессіи занимается ею, для одного только провожденія времени, я не знаю, — знаю только то, что въ сезоны 1774 и 1775 года я проигралъ множество денегъ, и, для покрытія проигрышей, принужденъ былъ сдѣлать займы насчетъ доходовъ жены. Условія, на которыхъ я дѣлалъ эти займы, и необходимые расходы на перестройки и улучшенія замка были, безъ всякаго сомнѣнія, весьма тяжелы; они значительно убавляли наше состояніе, особенно по векселямъ, которые милэди Линдонъ (женщина скупая и боязливая) иногда не хотѣла подписывать и о которыхъ я уже говорилъ.

Не лишнимъ считаю упомянуть о моихъ подвигахъ на конскихъ скачкахъ, имѣющихъ тѣсную связь съ моей исторіей; впрочемъ, говоря по чистой совѣсти, воспоминанія о моихъ ньюмаркетскихъ дѣяніяхъ не доставляютъ мнѣ особеннаго удовольствія. Меня объигрывали и обманывали почти въ каждомъ предпріятіи; и, хотя я ѣздилъ верхомъ не хуже знаменитѣйшаго англичанина, но не могъ такъ хорошо выѣзжать лошадей, какъ англійскіе нобльмены. Пятнадцать лѣтъ тослѣ того, какъ мои скакунъ, гнѣдой Бюловъ, проигралъ пари въ Ньюмаркетѣ, я узналъ, что одинъ благородный графъ, имя котораго не хочу упоминать, наканунѣ бѣга заперъ его въ конюшню; слѣдствіемъ такого поступка было то, что лошадь, стоявшая на открытомъ воздухѣ, выиграла призъ, а вашъ покорнѣйшій слуга долженъ былъ отдать за это пятнадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Въ ту пору новичкамъ на этомъ поприщѣ нельзя было ожидать хорошаго успѣха. Хотя человѣкъ, ослѣпленный роскошью и блескомъ собранія и окруженный знаменитѣйшими особами въ государствѣ (тутъ собирались царственные герцоги, съ ихъ супругами, въ великолѣпныхъ экипажахъ, тутъ былъ старый Крафтонъ, съ его веселой и многочисленной компаніей, и такіе люди, какъ напримѣръ, Анкастеръ, Сандвичъ, Лорнъ), хотя, говорю я, при этой обстановкѣ, кажется, и можно было бы разсчитывать на вѣрный выигрышъ, но, увѣряю васъ, въ цѣлой Европѣ не найдется такихъ людей, которые умѣли бы такъ тонко заманить обмануть, подкупить жокея испортить лошадь и наконецъ выиграть огромное пари. Даже я не могъ состязаться съ этими даровитыми игроками изъ высочайшихъ фамилій въ Европѣ. Не знаю, что могло быть причиной тому: недостатокъ ли такта въ моихъ дѣйствіяхъ, или уже счастіе, стало совершенно измѣнять мнѣ? Теперь, когда честолюбіе удовлетворено было вполнѣ, — искусство и удача во всемъ, повидимому, покидали меня. За что бы я ни брался, все падало изъ рукъ моихъ; спекуляціи неудавались, — агенты, которымъ я довѣрялъ, обманывали меня. Могу сказать, что я одинъ изъ тѣхъ людей, которые родятся на свѣтъ для того, чтобъ составить себѣ богатство и не умѣть удержать его за собой. Качества и энергія, которыя ведутъ человѣка къ совершенію перваго подвига, часто бываютъ главнѣйшими причинами его раззоренія и гибели. Что касается до меня, то я не знаю никакой другой причины несчастій, окончательно меня посѣтившихъ^[6].

Я постоянно имѣлъ расположеніе къ литераторамъ, и, если говорить правду, любилъ разъигрывать между людьми, славившимися умомъ, роль щедраго джентльмена и покровителя. Люди этого сословія большею частію бѣдняки, простаго происхожденія, одарены бываютъ какимъ-то инстинктивнымъ влеченіемъ и любовію къ джентльмену въ великолѣпномъ кафтанѣ; это, вѣроятно, замѣтили всѣ, посѣщавшіе ихъ общество. Мистеръ Рейнольдъ, впослѣдствіи пожалованный орденомъ, и, дѣйствительно, превосходнѣйшій живописецъ своего времени, былъ при Дворѣ весьма ловкимъ и умнымъ представителемъ этого племени. Чрезъ этого-то джентльмена, писавшаго портреты съ меня, съ лэди Линдонъ и маленькаго Брайана, которыми еще такъ восхищались на выставкѣ (я представленъ былъ разстающимся съ моею женою, въ майорскомъ милиціонномъ мундирѣ; — маленькій Брайанъ, какъ сынъ Гектора, о которомъ я читалъ въ Иліадѣ мистера Попа, съ удивленіемъ смотрѣлъ на мой шлемъ), — чрезъ мистера Рейнольдса я познакомился съ десятками этихъ джентльменовъ и съ ихъ великимъ вождемъ, мистеромъ Джонсономъ. Послѣдняго я всегда считалъ за великаго медвѣдя. Раза три онъ пилъ чай въ моемъ домѣ, велъ себя такъ грубо, какъ только можете себѣ представить, принималъ мои мнѣнія, какъ мнѣнія какого нибудь школьника, и при этомъ совѣтовалъ заниматься моими лошадями и портными, а литературу оставить въ покоѣ. Его шотландскій пріятель, мистеръ Босвель, представлялъ собою отличнѣйшую цѣль для шутокъ. Я никогда не забуду выходки, которую сдѣлалъ этотъ человѣкъ на одномъ изъ вечеровъ мистриссъ Корнели, въ кварталѣ Сохо, въ домѣ Карлэйля. Впрочемъ, происшествія, случавшіяся въ этомъ домѣ, облечены весьма невыгоднымъ свѣтомъ; а то я могъ бы разсказать диковинныя вещи. — Въ этомъ домѣ собирались всѣ столичные demi-vertu высокаго и низкаго происхожденія; — отъ его свѣтлости Анкастера до моего соотечественника, бѣднаго мистера Оливера Гольдсмита, поэта; отъ герцогини Кингстонъ до райской птички, или Китти Фишеръ. Здѣсь я встрѣчался съ весьма странными лицами, карьера которыхъ кончалась еще болѣе страннымъ образомъ; я познакомился здѣсь съ несчастнымъ Гакманомъ, который впослѣдствіи убилъ миссъ Рей, познакомился съ высокопочтеннѣйшимъ докторомъ Симони, и пр. и пр.

Веселымъ мѣстомъ считался Лондонъ въ то время, и считался весьма справедливо. Я пишу теперь обремененный лѣтами и подагрой: люди сдѣлались гораздо скромнѣе и степеннѣе, чѣмъ въ концѣ прошедшаго столѣтія, когда какъ я, такъ и свѣтъ были еще молоды. Въ то время существовало различіе между джентльменомъ и простымъ человѣкомъ. Мы одѣвались въ шелкъ, съ блестящимъ золотымъ шитьемъ. Теперь всѣ носятъ фраки съ коротенькими фалдами и отложными воротниками; нѣтъ никакого наружнаго различія между милордомъ и его грумомъ. Въ ту пору, свѣтскій кавалеръ посвящалъ часа два своему туалету, и относительно его, умѣлъ показать вкусъ свой и свою изобрѣтательность. Какимъ ослѣпительнымъ блескомъ отличались гостиныя и опера! Какія огромныя суммы проигрывались и выигрывались за очаровательнымъ ломбернымъ столомъ! Мои золоченыя кареты и жокеи, въ зеленыхъ курточкахъ, залитыхъ золотомъ, не имѣли ни малѣйшаго сходства съ нынѣшними каретами, и провожающими ихъ тощими грумами. А какъ пили въ то время…. Впрочемъ, не считаю за нужное распространяться на эту тему. Джентльмены моего времени почти всѣ оставили земное поприще. Моды въ нынѣшнее время берутъ съ солдатъ и моряковъ; мнѣ становится и досадно и грустно, когда начинаю вспоминать о счастливой порѣ, въ которой я жилъ тридцать лѣтъ тому назадъ.

Эта глава посвящена воспоминаніямъ о самомъ счастливомъ и блистательномъ періодѣ моей жизни, хотя и не замѣчательномъ относительно приключеній, которыми должна бы изобиловать счастливая и безпечная жизнь. Нелѣпо было бы съ моей стороны наполнять страницы описаніями обыденныхъ занятій свѣтскаго человѣка; — распространяться о хорошенькихъ лэди, которыя улыбались ему, — о нарядахъ, которые онѣ носили, о партіяхъ, которыя составляли, выигрывали и проигрывали. Въ настоящій періодъ времени, молодые люди рѣжутъ французовъ въ Испаніи и Франціи, проводятъ время на бивакахъ и питаются коммиссаріатскими сухарями и мясомъ, слѣдовательно имъ не до того, чтобъ узнавать, какую жизнь вели ихъ предки; и потому я окончу дальнѣйшее описаніе удовольствій того времени, когда еще Чарльзъ Фоксъ былъ неизвѣстнымъ человѣкомъ, а Наполеонъ Бонапарте — мальчикомъ на своемъ родномъ островѣ.

Пока производились передѣлки и возобновленія въ моихъ помѣстьяхъ, — пока мой загородный домъ изъ древняго Норманскаго замка обращался въ изящный греческій храмъ, или дворецъ, — пока сады мои теряли сельскій характеръ и принимали легкій и пріятный видъ, пока выросталъ мой малютка на колѣняхъ матери и пока увеличивалось мое вліяніе въ округѣ, — не должно воображать, что я оставался все время въ Девоншэйрѣ, и не дѣлалъ визитовъ ни Лондону, ни моимъ различнымъ помѣстьямъ въ Англіи и Ирландіи.

Я ѣздилъ въ помѣстье Трикотинъ и въ Пульвелланскія копи, гдѣ, вмѣсто ожидаемыхъ выгодъ, встрѣтилъ одно лишь крючкотворство и ябеды; — въ Ирландію я пріѣзжалъ торжественно и пышно и угощалъ тамошнее дворянство такъ великолѣпно, какъ не могъ угощать самъ намѣстникъ Ирландіи; предписывалъ Дублину законы моды (дѣйствительно, это былъ нищенствующій, дикій городъ въ тѣ дни, и я не могу надивиться похваламъ ему и старому порядку вещей, — похваламъ, которыя изобрѣтали ирландскіе патріоты), — я предписывалъ Дублину законы моды, и за это навлекъ на себя негодованіе. Да; — чтобы ни говорили мои соотечественники патріоты, но я опять повторяю, что это былъ бѣдный, жалкій городишко.

Въ предъидущей главѣ я уже описывалъ его. Это было нѣчто въ родѣ грязнаго жидовскаго городка, съ блистательною, раззореною, полуобразованною аристократіею, господствовавшею надъ полудикимъ народомъ. Я называю его полудикимъ не безъ основанія. Небритые и оборванные граждане, которыхъ вы встрѣчали на улицахъ, обѣгали васъ, дичились. Съ наступленіемъ ночи, большая часть общественныхъ мѣстъ находилась не внѣ опасности. Коллегія, публичныя зданія и громадные дома людей, считавшихся аристократами, были громадны (послѣдніе большею частію недостроенные); — но среднее и низшее сословіе городскихъ обывателей находилось въ самомъ грубомъ, невѣжественномъ состояніи; — имъ только въ половину дозволялось отправлять обряды своей религіи; духовенство ихъ, противъ желанія и воли, получало образованіе внѣ государства; — аристократія не имѣла съ ними ни малѣйшаго соприкосновенія. Тамъ было протестантское дворянство, и въ городахъ, жалкія и грубыя корпораціи, съ нищенскимъ штатомъ меровъ, альдерменовъ и муниципальныхъ сановниковъ, изъ которыхъ всѣ участвовали въ адресахъ и имѣли общественный голосъ; — но между высшимъ и низшимъ слоемъ Ирландскаго населенія не было ни малѣйшаго сочувствія, ни связи. Тому, кто такъ долго жилъ за границей, какъ я, различіе между католиками и протестантами было вдвойнѣ поразительно; и хотя я былъ твердъ, какъ скала, въ основаніяхъ вѣры своей, но не могъ не вспоминать, что дѣдъ мой держался другой вѣры, не могъ надивиться тому, что между этими двумя религіозными партіями существовало такое политическое различіе. Между моими соотечественниками я прослылъ за опаснаго пришлеца, за что? — за то, что я держался своихъ собственныхъ мнѣній и открыто выражалъ ихъ; за то, въ особенности, что я приглашалъ приходскаго пастора къ обѣду въ замокъ Линдонъ. Это былъ джентльменъ, получившій образованіе въ Саламанкѣ, и, по моимъ понятіямъ, во всѣхъ отношеніяхъ стоявшій выше своего сослуживца-ректора, конгрегація котораго ограничивалась не болѣе какъ десятью протестантами, который, само собою разумѣется, былъ сынъ какого-то лорда, едва умѣлъ объяснять самые обыкновенныя вещи, любилъ отъѣзжія поля и бой пѣтуховъ.

Я не распространялъ и не украшалъ замка Линдонъ, какъ это сдѣлалъ съ другими нашими помѣстьями, но ограничился случайными посѣщеніями его, жилъ въ немъ открыто и оказывалъ почти царское гостепріимство. Во время отсутствія я давалъ моей теткѣ, вдовѣ Брэди съ шестью незамужними дочерями (хотя всѣ онѣ ненавидѣли меня) позволеніе располагать замкомъ, какъ своею собственностію; мать моя предпочитала этому мѣсту мой новый домъ въ Баррийогѣ.

Милордъ Буллингдонъ сдѣлался къ этому времени чрезвычайно высокъ ростомъ и въ та кой же степени безпокоенъ характеровъ, но этому я рѣшилъ поручить его другому гувернеру, и оставить въ Ирландіи на попеченіе мистриссъ Брэди и ея шести взрослыхъ дочерей; предоставивъ ему при этомъ полную свободу влюбляться во всѣхъ старыхъ барышень, и слѣдовательно подражать своему отчиму. Въ случаѣ, еслибъ милорду отказалось скучно въ замкѣ Линдонъ, то онъ могъ ѣхать въ Баррийогь и жить съ моей матерью; — но между ней и имъ не существовало ни любви, ни даже пріязни, напротивъ, я увѣренъ, что она, изъ-за внука своего Брайана, ненавидѣла его, какъ и я, отъ чистаго сердца.

Округъ Девонъ не такъ обширенъ, какъ сосѣдній съ нимъ округъ Корнвалль, и не имѣетъ того права принимать участіе въ выборѣ депутатовъ, какимъ пользуется послѣдній. Здѣсь я зналъ небогатаго джентльмена съ нѣсколькими сотнями фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода; — этотъ джентльменъ утроивалъ доходъ свой чрезъ выборъ трехъ или четырехъ депутатовъ, и чрезъ вліяніе на министровъ, которое доставляли ему избранные депутаты. Втеченіе несовершеннолѣтія моей жены и во время болѣзненнаго состоянія графа ея отца, участіе въ парламентскихъ выборахъ со стороны дома Линдонъ оставалось въ величайшемъ небреженіи; или, говоря вѣрнѣе, оно было оттянуто отъ фамиліи Линдонъ хитрымъ старымъ лицемѣромъ, владѣтелемъ замка Типтоффъ, который въ качествѣ опекуна поступалъ съ своими родственниками, какъ поступаетъ большая часть опекуновъ; то есть, обиралъ ихъ. Маркизъ Типтоффъ посылалъ въ Парламентъ четырехъ депутатовъ, двухъ отъ своего мѣстечка, и двухъ отъ мѣстечка Типльтонъ, которое, какъ извѣстно всему свѣту, примыкаетъ къ нашему помѣстью Хактонъ, а съ другой стороны ограничивается паркомъ Типтоффъ. Со временъ незапамятныхъ, мы посылали депутатовъ отъ этого мѣстечка, пока Типтоффъ не воспользовался старостію и безсиліемъ графа, и не прибралъ право это къ своимъ рукамъ. Когда старшій сынъ его достигъ совершеннолѣтія, то разумѣется маркизъ не замедлилъ послать его въ Парламентъ депутатомъ отъ Типльтона; а когда Ригби (набобъ, составившій свое богатство въ Индіи, подъ начальствомъ Клэйва) умеръ, то маркизъ хотѣлъ посадить въ Парламентъ своего втораго сына, лорда Джорджа Пойнингса (съ которымъ я уже познакомилъ читателя) и рѣшилъ, что при своемъ высокомъ могуществѣ, онъ будетъ распоряжаться оппозиціей, какъ ему угодно, — тѣмъ болѣе, что оппозиція состояла изъ старыхъ виговъ, съ которыми до этой ѣоры онъ дѣйствовалъ за одно.

Ригби передъ смертью своей хворалъ нѣсколько времени, и это обстоятельство не ускользнуло отъ вниманія провинціальныхъ джентльменовъ, людей, большею частію понимавшихъ администрацію государства, и ненавидѣвшихъ правила маркиза Типтоффъ, какъ опасныя и гибельныя.

— Мы искали человѣка, который бы могъ одержать верхъ надъ маркизомъ, говорили мнѣ сквайры. Въ лицѣ вашемъ, мистеръ Линдонъ, мы нашли этого человѣка, и при слѣдующихъ выборахъ внесемъ васъ въ списокъ депутатовъ.

Я до такой степени ненавидѣлъ Типтоффа, что готовъ былъ принять всякія предложенія, лишь бы повредить ему. Они не только не хотѣли посѣтить насъ въ Хактонѣ, но не принимали къ себѣ тѣхъ, кто посѣщалъ насъ; они уговаривали провинціальныхъ лэди не принимать мою жену; — они изобрѣли дикія исторіи о моей развратной и расточительной жизни; они говорили, что я принудилъ лэди Линдонъ вытти за меня замужъ, и что она погибшая женщина; они распустили молву, что жизнь лорда Буллингдона въ моемъ домѣ находится въ опасности, что я обхожусь съ нимъ чудовищнымъ образомъ, хочу извести его, съ тѣмъ, чтобъ доставить все его наслѣдство моему сыну Брайану. Являлся ли кто изъ моихъ пріятелей въ Хактонъ, — они уже повсюду говорили, сколько за столомъ мы выпили вина, увеличивъ при этомъ количество опорожненныхъ бутылокъ вчетверо. Они пронюхивали мои сдѣлки съ агентами и адвокатами. Если кто нибудь изъ моихъ кредиторовъ не получалъ уплаты, въ Типтоффъ-Галлѣ извѣстны были всѣ подробности его векселя; — взглянулъ ли я на дочь фермера, какъ уже всюду говорили, что я погубилъ ее. Недостатковъ во мнѣ много, я признаюсь, и, какъ женатый человѣкъ, немогу похвастаться регулярностью въ образѣ моей жизни, или ровностью характера; — но лэди Линдонъ и я ссорились не много, покрайней мѣрѣ не болѣе того, какъ это бываетъ у людей большаго свѣта, и, на первой порѣ, мы прекращали ссоры наши очень скоро. Правда, во мнѣ много пороковъ, — но все же я не былъ такимъ демономъ, какимъ представляли меня эти отвратительные клеветники Типтоффы. Втеченіе первыхъ трехъ лѣтъ, я только тогда билъ мою жену, когда былъ въ нетрезвомъ видѣ. Я былъ пьянъ, когда швырнулъ ножемъ въ Буллингдона, что засвидѣтельствуютъ всѣ присутствовавшіе; но чтобъ я систематически строилъ козни на пагубу этого бѣднаго юноши, то могу торжественно объявить, что кромѣ ненависти къ нему (а кто, скажите, воленъ въ своихъ чувствахъ?), болѣе ни въ чемъ предъ нимъ не виновенъ.

И такъ, я имѣлъ весьма уважительныя причины питать враждебныя чувства къ Типтоффамъ, и, какъ человѣкъ, не могъ позволить себѣ, чтобъ эти чувства оставалась въ бездѣйствіи. Хотя и вигъ, а, можетъ статься, и потому, что вигъ, маркизъ былъ однимъ изъ надменнѣйшихъ людей въ свѣтѣ, и обращался съ людьми обыкновенными, съ простолюдинами, какъ обращался съ ними éro идолъ, намѣстникъ Ирландіи, — какъ обращаются многіе низкіе вассалы, которые вмѣняютъ себѣ въ особенное счастіе, если ихъ патронъ позволитъ имъ поцаловать пряжки своихъ башмаковъ. Когда Типпльтонскій мэръ и корпорація являлись къ нему, онъ принималъ ихъ, не снимая шляпы, никогда не предлагалъ мэру стула: удалялся, когда подавали завтракъ, или приказывалъ подать его въ комнату буфетчика. Эти простодушные британцы не возмущались противъ такого обхожденія, пока мой патріотизмъ не пробудилъ въ нихъ чувства сознанія своего достоинства, пока я не открылъ имъ глаза, и они увидѣли свое униженіе.

Я пригласилъ Мэра въ Хактонъ, и посадилъ жену его (очень бойкую, хорошенькую дочь продавца колоніальныхъ товаровъ) подлѣ моей жены, и отвезъ ихъ обоихъ на конскія скачки въ своей каретѣ. Лэди Линдонъ сильно возставала противъ такого снисхожденія; но я умѣлъ съ ней справиться: она была своенравна, но въ этомъ отношеніи и я не уступалъ ей. Своенравна…. гм! Дикая кошка тоже имѣетъ свой нравъ, но содержатель звѣринца знаетъ, какъ укротить его; а что касается до меня, то едва ли найдется въ мірѣ женщина, которую бы я не могъ подчинить своей власти.

И такъ, я оказывалъ всевозможное вниманіе мэру и корпораціи; — посылалъ имъ дичь къ обѣду, приглашалъ на свои обѣды; пріѣзжалъ въ ихъ собраніе, танцовалъ съ ихъ женами и дочерями; короче, дѣлалъ съ своей стороны все, что требуется въ подобныхъ случаяхъ отъ джентльмена, заискивающаго ихъ расположеніе. Старый Типтоффъ видѣлъ всѣ мои дѣйствія, но голова его до такой степени была омрачена, что онъ ни подъ какимъ видокъ не хотѣлъ допустить идей, что династія его можетъ ниспровергнуться, и продолжалъ издавать повелѣнія, какъ будто бы онъ былъ Великій Моголъ, а типпльтонцы — рабы его самовластія.

Каждая почта, привозившая извѣстіе объ усиленіи болѣзни Ригби, служила для меня предлогомъ дать хорошій обѣдъ моимъ избирателямъ; такъ что пріятели моя, съ которыми я постоянно ѣздилъ на охоту, смѣялись надъ этимъ и говорили:

— Ригби хуже, — значитъ корпораціи будетъ обѣдъ въ Хастонѣ.

Я поступилъ въ Парламентъ въ 1776 году, въ то самое время, когда возгорѣлась война съ Америкой. Милордъ Чатамъ, мудрость котораго называли сверхчеловѣческою, возвышалъ свой вѣщій голосъ въ Палатѣ Перовъ противъ борьбы съ американцами, а мой соотечественникъ, мистеръ Буркъ, великій философъ, но невыносимо скучный ораторъ, былъ поборникомъ мятежной партіи въ Палатѣ Депутатовъ, гдѣ, однако же, благодаря британскому патріотизму, весьма немногіе рѣшились поддерживать его. Старый Типтоффъ до такой степени былъ преданъ своему патрону, что по его приказанію, готовъ былъ черное называть бѣлымъ и на оборотъ; въ угожденіе милорду Питту, который скорѣе соглашался вытти въ отставку, чѣмъ драться съ своими американскими собратіями, Типтоффъ приказалъ сыну своему оставить гвардію.

Но этотъ патріотизмъ чрезвычайно мало нравился англійской націи, которая, съ открытіемъ непріязненныхъ дѣйствій, отъ души возненавидѣла американцевъ, и когда услышала о пораженіи при Лессингтонѣ, и о знаменитой Бункергилльской побѣдѣ, то ненависти ея не было предѣловъ. Наконецъ, когда увеличили таксу съ поземельныхъ владѣній, дворянство стало выражать явно свое неудовольствіе, но партія моя противъ Типтоффа была все еще сильна, и я рѣшился во что бы то ни стало выиграть поле сраженія.

Старый маркизъ пренебрегалъ всѣми благоразумными предосторожностями, необходимыми въ парламентской войнѣ. Онъ изъявилъ корпораціи и сквайрамъ намѣреніе представить сына своего, лорда Джорджа, и выразилъ желаніе, чтобы послѣдній былъ выбранъ депутатомъ Типпльтона; но при этомъ, для возбужденія преданности въ своихъ приверженцахъ, не далъ имъ даже стакана пива, тогда какъ (нужно ли говорить?) всѣ таверны Типпльтона были къ услугамъ моей партіи.

Нѣтъ никакой необходимости повторять двадцать разъ разсказанную исторію выборовъ. Я вырвалъ Типпльтонъ изъ рукъ Типтоффа и его сына, лорда Джорджа. Я испытывалъ какое-то дикое удовольствіе, заставивъ жену мою, чрезвычайно оскорбленную ея родственникомъ, принять участіе въ войнѣ противъ него, носить и раздавать мои флаги въ день выбора. Въ этоіъ день я торжественно объявилъ моей партіи, что побѣдилъ лорда Джорджа въ любви, побѣдилъ его на дуэли и буду побѣдителемъ въ предстоящемъ дѣлѣ; такъ оно и случилось: къ невыразимому гнѣву маркиза, Барри Линдонъ, эсквайръ, былъ избранъ представителемъ мѣстечка Типпльтона въ Парламентѣ, вмѣсто умершаго Джона Ригби, эсквайра. Погрозивъ маркизу отнять при будущихъ выборахъ право избирательства другаго депутата, я отправился исполнять мои обязанности въ Парламентѣ.

Въ это время я серьёзно рѣшился пріобрѣсть титулъ ирландскаго пера, чтобъ передать его моему возлюбленному сыну и наслѣднику.

ГЛАВА XVIII.
ВЪ КОТОРОЙ МОЕ СЧАСТІЕ И БЛАГОДЕНСТВІЕ НАЧИНАЕТЪ КОЛЕБАТЬСЯ.

Если кто нибудь изъ моихъ читателей имѣетъ расположеніе считать мою исторію безнравственною (я говорю это потому, что до меня дошли слухи, будто бы я вовсе незаслуживалъ счастія, выпавшаго на мою долю), если у кого нибудь есть подобное расположеніе, то я прошу такихъ недоброжелателей прочитать исторію моихъ приключеній до конца. Они увидятъ тогда, что призъ, которымъ я овладѣлъ, не такъ былъ завидѣнъ, какъ они полагаютъ; что богатство, блескъ, тридцать тысячъ годоваго дохода, и мѣсто въ Парламентѣ часто покупаются за слишкомъ дорогую цѣну, — часто покупаются цѣною личной свободы и обязанностью носить тягостное бремя въ лицѣ докучливой, въ высшей степени несносной жены.

Да: — по истинѣ можно сказать, что несносныя жены — наказаніе въ жизни. Не испытавъ, никто не знаетъ, какъ тяжело и мучительно это бремя, какъ возрастаетъ оно и усиливается съ каждымъ годомъ и какъ слабѣютъ ваши силы и твердость духа, чтобы нести это бремя; — бремя, казавшееся въ первый годъ легкимъ и пріятнымъ, становится невыносимымъ десять дѣть спустя. Я читалъ гдѣ-то объ одномъ замѣчательномъ чудакѣ, который ежедневно таскалъ на гору теленка и продолжалъ это дѣлать тѣхъ поръ, пока теленокъ не обратился въ быка; онъ и его также легко таскалъ на плечахъ своихъ, какъ и теленка: но повѣрьте мнѣ, жена въ тысячу разъ тяжелѣе самой величайшей коровы на Смитфильдскомъ рынкѣ; и если я въ состояніи убѣдить хоть одного молодаго человѣка не жениться, то „Записки Барро Линдона, Эсквайра“, написаны не тщетно. Нельзя сказать, что жена моя была вздорная, сварливая женщина, какъ бываютъ многія жены, — недостатокъ этотъ я бы могъ искоренить въ ней; напротивъ, она имѣла трусливый, плаксивый, меланхоличный, глупый характеръ, который былъ для меня еще несноснѣе; — никакія ласки, никакія нѣжности не могли вызвать на лицо ея улыбку удовольствія. Вскорѣ послѣ женитьбы, я началъ оставлять ее дома одну, и искать развлеченій и друзей внѣ лома. Ко всѣмъ ея недостаткамъ присоединялось еще чувство ревности. Когда я оказывалъ самое обыкновенное вниманіе какой нибудь лэди, жена моя начинала плакать, ломала себѣ руки, грозила лишать себя жизни, и Богъ знаетъ, что дѣлала.

Ея смерть не была бы для меня утѣшеніемъ. Этотъ негодяй, молодой Буллингдонъ, изъ котораго сдѣлался теперь высокій, неуклюжій, смуглый юноша, — который былъ для меня источникомъ величайшихъ горестей, — молодой Буллингдонъ, говорю я, получилъ бы въ наслѣдство все состояніе лэди Линдонъ до послѣдняго пенни, и я остался бы значительно бѣднѣе того, чѣмъ былъ до женитьбы; — потому что, поддерживая наше достоинство, я истратилъ небольшое свое собственное состояніе, вмѣстѣ съ доходами милэди; да и къ тому же я былъ слишкомъ благороденъ и щедръ, чтобъ дѣлать изъ этихъ доходовъ сбереженія. Пусть эти слова служатъ укоромъ моимъ клеветникамъ, которые говорятъ, что я никогда бы не разстроилъ имѣніе лэди Линдонъ, еслибъ менѣе заботился объ улучшеніи своего состоянія, которые полагаютъ даже и теперь, при моемъ горестномъ положеніи, что у меня скрыты гдѣ нибудь груды золота, и что я во всякое время могу показать себя Крезомъ. Я не воспользовался ни однимъ шиллингомъ изъ состоянія лэди Линдонъ, но, признаюсь, разстроилъ его своими безразсудными распоряженіями.

Хотя я описалъ совершенное пренебреженіе, скоро развившееся въ груди моей относительно лэди Линдонъ, и хотя я не прилагалъ особенныхъ усилій (я могу назвать себя олицетвореніемъ откровенности и чистосердечія) скрывать свои чувства вообще, но она была такая женщина, что на мое равнодушіе отвѣчала привязанностью, и отъ ласковаго слова съ моей стороны приходила въ величайшій восторгъ. Дѣло въ томъ, что въ то время я былъ однимъ изъ прекраснѣйшихъ молодыхъ людей въ Англіи, и что милэди была влюблена въ меня до безумія; она принадлежала къ числу многихъ женщинъ изъ большаго лондонскаго свѣта, съ весьма благопріятнымъ мнѣніемъ о скромномъ ирландскомъ авантюристѣ. Какими странными, загадочными созданіями казались мнѣ женщины! Я видѣлъ, что самыя элегантныя изъ нихъ влюблялись до безумія въ грубыхъ и необразованныхъ мужчинъ; — самыя умныя изъ нихъ души не слышали въ себѣ отъ самыхъ безграмотныхъ изъ нашего пола. Противоположностямъ въ этихъ легкомысленныхъ существахъ нѣтъ конца. Я не намекаю этимъ на свое собственное невѣжество или низкое происхожденіе (я снялъ бы голову тому, кто бы осмѣлился сказать, хотя слово, противъ моего происхожденія и воспитанія), я только показалъ, что лэди Линдонъ имѣла достаточно здраваго разсудка, чтобъ разлюбить меня, еслибъ пожежала; но ею, какъ и многими другими изъ ея пола, управляла страсть, а не разсудокъ. Она бывала въ восторгѣ, если, въ замѣнъ ея любви, я отвѣчалъ ей хоть однимъ ласковымъ словомъ.

— Ахъ, Редмондъ, — говорила она въ минуты проявленія во мнѣ нѣжности: — еслибъ ты навсегда остался такимъ!

Въ подобные припадки нѣжной страсти она становилась самымъ довѣрчивымъ созданіемъ; ее какъ нельзя легче можно было убѣдить въ чемъ угодно; она была готова отказать мнѣ все имѣніе, еслибъ это было возможно. И надобно признаться, мнѣ небольшаго труда стоило привести ее въ пріятное расположеніе духа. Прогуляться съ ней по бульвару Полль-Молль, или въ Ранелей, проводить въ церковь въ кварталѣ Сентъ-Джемсъ, — купить маленькій подарокъ или какую нибудь галантерейную вещицу, было весьма достаточно, чтобъ успокоить ее и приласкать. На другой же день — таково непостоянство женщины! — она называла меня мистеромъ Барри, и при этомъ оплакивала горькую судьбу свою, соединившую ее съ такимъ чудовищемъ. Да; именно такъ угодно ей было называть одного изъ блистательнѣйшихъ мужчинъ въ трехъ соединенныхъ королевствахъ; между тѣмъ какъ другія лэди были обо мнѣ болѣе лестнаго мнѣнія….

Въ такія минуты она грозила бросить меня; но я имѣлъ средство удерживать ее. Средство это заключалось въ особѣ нашего сына, котораго она страстно любила, почему? — не знаю; знаю только, что она пренебрегала Буллингдономъ, не обращая ни малѣйшаго вниманія на его здоровье, благополучіе или воспитаніе.

И такъ, малютка нашъ служилъ неразрывною связью между мной и ея сіятельствомъ; не было ни одного изъ честолюбивыхъ плановъ, въ которомъ бы она не приняла участіе на пользу нашего сына; она не жалѣла никакихъ издержекъ, когда дѣло касалось его возвышенія. Для достиженія этой цѣли не упущено было изъ виду и могущественное оружіе — взятки, которыя были принимаемы въ самыхъ высокихъ мѣстахъ, — и такими близкими людьми къ августѣйшей особѣ его величества, короля, что вы изумились бы, еслибъ я назвалъ имена особъ, удостоивавшихъ принятія наши денежныя предложенія. Получивъ отъ англійскихъ и ирландскихъ герольдмейстеровъ описаніе и подробную родословную бароновъ Баррийогъ, я обратился къ королю съ почтительнѣйшею просьбою о предоставленіи мнѣ титуловъ моихъ предковъ, и титула виконта Баллибарри.

— Эта голова будетъ носить графскую корону, говаривала иногда моя жена, въ минуты нѣжности, пропуская сквозь пальцы пряди моихъ волосъ.

И въ самомъ дѣлѣ, я заслуживалъ эти титулы по всей справедливости. Въ Книгѣ Перовъ немного нашлось бы людей съ моими дарованіями духа и храбростью, съ моей родословной и моими личными заслугами.

Желаніе сдѣлаться перомъ Ирландіи я считаю заодно изъ несчастнѣйшихъ между всѣми моими несчастными дѣяніями въ тотъ періодъ времени. Я дѣлалъ неслыханныя жертвы, чтобъ привести этотъ планъ въ исполненіе. Въ одномъ мѣстѣ я сыпалъ деньги, въ другомъ брильянты. Я покупалъ земли въ десять разъ дороже того, что онѣ стоили, покупалъ картины и рѣдкости по цѣнамъ раззорительнымъ; давалъ пиры и балы тѣмъ лицамъ, которыя, находясь вблизи особы короля, легко могли содѣйствовать мнѣ въ моемъ намѣреніи; проигрывалъ герцогамъ, братьямъ короля, огромные пари…. но лучше помолчать объ этомъ. Воспоминанія объ этомъ періодѣ моей жизни слишкомъ непріятны.

Единственнымъ лицомъ въ моемъ предпріятіи относительно титуловъ, лицомъ, которое я назову открыто, былъ старый негодяй, плутъ и обманщикъ Густавъ-Адольфъ, тринадцатый графъ фамиліи Крэбсъ. Этотъ нобльменъ занималъ должность въ собственномъ кабинетѣ его величества и былъ единственнымъ джентльменомъ, котораго король удостоивалъ своимъ особеннымъ расположеніемъ. Еще во времена стараго короля между нмми образовался родъ дружбы. Вотъ это какъ было: однажды его королевское высочество, играя въ воланъ съ молодымъ лордомъ на обширной площадкѣ огромной лѣстницы въ Кью, разсердился на своего товарища и толкнулъ его съ лѣстницы; колодой Крэбсъ упалъ и сломалъ себѣ ногу. Раскаяніе принца въ своей жестокости заставило его сблизиться съ юношей, котораго такъ жестоко обидѣлъ, и когда восшелъ на престолъ, то не было ни одного человѣка, которому бы графъ Бють завидовалъ столько, сколько милорду Крэбсу. Послѣдній былъ бѣденъ и расточителенъ, и Бють, чтобы очистить дорогу себѣ, отправилъ его въ Европу членомъ одного посольства; но Крэбсъ не долго оставался на материкѣ, и, по возвращеніи въ Англію, немедленно получилъ назначеніе состоять при особѣ его величества.

Вотъ съ этимъ-то безславнымъ нобльменомъ я и образовалъ несчастную дружбу, когда, неопытный еще и довѣрчивый, я впервые поселился въ Лондонѣ, послѣ женитьбы на лэди Линдонъ. Крэбсъ былъ, дѣйствительно, однимъ изъ самыхъ занимательныхъ людей въ мірѣ, и находиться въ его обществѣ я вмѣнялъ себѣ въ величайшее удовольствіе. Кромѣ того, я старался сблизиться съ человѣкомъ, который самъ былъ такъ близокъ къ высочайшей особѣ въ государствѣ.

Слушая этого человѣка, вы бы подумали, что никакое назначеніе высокихъ должностей не дѣлалось безъ его непосредственнаго участія. Онъ говорилъ мнѣ, напримѣръ, объ устраненіи Чарльза Фокса наканунѣ того дня, когда фактъ этотъ сдѣлался извѣстнымъ самому бѣдному Чарли. Онъ говорилъ когда Гоу долженъ воротиться изъ Америки, и кто былъ назначенъ, на его мѣсто. Не увеличивая числа такихъ примѣровъ, скажу короче, что на этомъ человѣкѣ я основывалъ всѣ мои надежды къ утвержденію правь моихъ на титулы барона Баррнйогъ и виконта Баллибарри.

Одна изъ главнѣйшихъ причинъ издержекъ, въ которыя вовлекло меня мое необузданное честолюбіе, заключалось въ томъ, что я набралъ и вооружилъ отрядъ пѣхоты изъ помѣстій замка Линдонъ и Хактона, и предложилъ моему всемилостивѣйшему государю на открывшуюся компанію противъ американскихъ мятежниковъ. Этотъ отрядъ, превосходно экипированный и вооруженный, былъ посаженъ на корабли въ Портсмутѣ, въ 1778 году; и патріотизмъ джентльмена, сдѣлавшаго такое пожертвованіе на пользу общую, былъ принятъ при Дворѣ съ такимъ одобреніемъ, что когда лордъ Нортъ представилъ меня, его величество соизволилъ обратить на меня милостивое вниманіе, и сказать:

— Вашъ поступокъ, мистеръ Линдонъ, заслуживаетъ похвалы: соберите еще такой отрядъ, и въ главѣ его поѣзжайте въ Америку.

Это предложеніе, какъ читатель можетъ догадаться, ни подъ какимъ видомъ не согласовалось съ образомъ моихъ понятій. Человѣку, при тридцати тысячахъ фунтовъ годоваго дохода, глупо было бы рисковать своею жизнью, какъ это дѣлаютъ обыкновенно бѣдняки. Я всегда восхищался поступкомъ моего пріятеля Джека Вольтера. Онъ былъ самымъ храбрымъ корнетомъ, и, очертя голову, бросался во всякую горячую схватку, выпадавшую на его долю. Какъ вдругъ, передъ самымъ Минденскимъ сраженіемъ, Вольтеръ получилъ извѣстіе, что дядя его, главный поставщикъ арміи, умеръ, оставивъ ему пять тысячъ годоваго дохода. Джекъ въ ту же минуту подалъ въ отставку, а такъ какъ наканунѣ генеральнаго сраженія, прошеніе его не приняли, то онъ отправился въ бой, и послѣ того ни разу не бралъ въ руки пистолета, кромѣ, впрочемъ, дуэли съ однимъ офицеромъ, который сомнѣвался въ его храбрости, и котораго онъ прострѣлилъ съ хладнокровіемъ и неустрашимостью, служившими яснымъ доказательствомъ, что онъ оставилъ военную профессію не изъ трусости, но изъ благоразумія и желанія пользоваться богатствомъ.

Когда образовался отрядъ хактонскихъ волонтеровъ, пасынокъ мой, которому въ это время исполнилось шестнадцать лѣтъ, страстно желалъ присоединиться къ нему, и я охотно соглашался на это. въ надеждѣ отдѣлаться навсегда отъ непріятнаго для меня молодаго человѣка; но его опекунъ, лордъ Типтоффъ, дѣлавшій все наперекоръ моимъ желаніямъ, отказалъ въ своемъ позволеніи, и такимъ образомъ, воинственнымъ наклонностямъ молодаго нобльмена не дано было свободы развиться. Еслибъ онъ отправился въ эту экспедицію и еслибъ непріятельская пуля сразила его, мнѣ кажется, говоря по чистой совѣсти, я бы не сталъ много печалиться, и имѣлъ бы удовольствіе видѣть въ моемъ сынѣ наслѣдника имѣнія, пріобрѣтеніе котораго стоило его отцу великихъ усилій и трудовъ.

Воспитаніе этого молодаго нобльмена было чрезвычайно слабое и, быть можетъ, я самъ виноватъ въ этомъ, не обращая надлежащаго вниманія. Онъ имѣлъ такой буйный, дикій и необузданный характеръ, что я никогда не могъ питать къ нему расположенія; передо мной и передъ матерью своей онъ всегда былъ такимъ угрюмымъ и молчаливымъ, что я не могъ не видѣть въ этомъ настроеніи духа постороннее вліяніе, и потому предоставлялъ ему дѣйствовать по своему усмотрѣнію. Втеченіе двухъ лѣтъ онъ оставался въ Ирландіи, а когда пріѣзжалъ оттуда въ Англію, то мы держали его преимущественно въ Хактонѣ, стараясь устранять этого грубаго и непривлекательнаго молодаго человѣка, отъ джентльменскаго общества, въ которомъ мы обращались. Мой же сынъ, напротивъ, былъ милый очаровательный ребенокъ; мы находили безпредѣльное удовольствіе баловать и лелѣять его. Когда ему исполнилось пять лѣтъ, онъ представлялъ собою образецъ моды, красоты и благовоспитанности.

Впрочемъ, и не могло быть иначе, при тѣхъ заботахъ и попеченіяхъ, которыми окружали его родители, при томъ вниманія, которое оказывали ему со всѣхъ сторонъ. На пятомъ году его возраста, я поссорился съ англійской нянюшкой, къ которой жена моя сильно ревновала меня, и нанялъ для него французскую гувернантку, которая жила въ аристократическихъ семействахъ въ Парижѣ, и которую милэди Линдонъ не замедлила приревновать ко мнѣ. Подъ руководствомъ этой молоденькой женщины, мой маленькій шалунъ научился плѣнительно лепетать по французски. Вы бы отъ души нахохотались, услышавъ, какъ этотъ милый плутишка произносилъ: Mort de ma vie! или когда, топнувъ ножкой, посылалъ manans и canaille нашей прислуги къ trente mille diables. Его можно назвать скороспѣлкой во всѣхъ отношеніяхъ; въ самомъ раннемъ возрастѣ, онъ умѣлъ передразнить кого угодно; на шестомъ году, онъ сидѣлъ уже за нашимъ столомъ и пилъ шампанское не хуже взрослаго; гувернантка выучила его пѣть новѣйшія миленькія пѣсенки Вадё и Каллара, и тѣ изъ слушателей, которые понимали по французски, помирали со смѣху, слушая его, когда онъ пѣлъ или передразнивалъ старушекъ, составлявшихъ небольшое общество милэди Линдонъ. Признаюсь, я не уважалъ этихъ старушекъ, — этихъ сплетницъ, завистливыхъ и недальняго ума, всегда поселяющихъ раздоръ между мужемъ и женой. Каждый разъ, когда важныя особы ихъ въ фижмахъ и на высокихъ каблукахъ являлись въ Хактонъ или въ Беркелей-скверъ, я находилъ удовольствіе наводить на нихъ ужасы я заставлялъ маленькаго Брайана пѣть, танцовать, играть diable à quatre, и помогалъ ему самъ, чтобъ только выпроводить вонъ сварливыхъ старухъ. Никогда не забуду я торжественныхъ увѣщаній стараго ректора въ Хактонѣ, который нѣсколько разъ дѣлалъ попытки пріохотить Брайана къ латинскому языку, и съ многочисленными дѣтями котораго я позволялъ моему сыну имѣть отъ времени до времени сношенія. Они выучили отъ Брайана французскія пѣсенки, пѣть которыя матушка ихъ, гораздо больше смыслившая въ соленьяхъ и вареньяхъ, чѣмъ во французскомъ языкѣ, всегда поощряла; но когда услышалъ ихъ старикъ-отецъ, то посадилъ миссъ Сару въ спальню на цѣлую недѣлю на хлѣбъ и воду, и торжественно высѣкъ мастера Джакоба, въ присутствіи всѣхъ его братьевъ и сестеръ, и Брайана, которому видъ такого наказанія долженъ былъ послужить предостереженіемъ. При началѣ наказанія, маленькій шалунъ мой кричалъ, бросался на ректора, безпрестанно повторялъ: „corbleu, morbleu, ventrebleu“, и все для того, чтобъ не трогали его молодаго друга Джакоба. Послѣ этой сцены ректоръ отказалъ Брайану отъ своего дома; а я съ своей стороны, далъ клятву, что старшій его сынъ, готовившійся вступить на духовное поприще, никогда не получитъ въ наслѣдство ректорскаго мѣста въ Хактонѣ, — мѣста, которое я намѣревался дать ему. Старикъ-отецъ, съ лицемѣрнымъ видомъ сказалъ на это, что во всемъ да будетъ воля Божія! — что онъ изъ-за мѣста для сына, не позволитъ выйдти дѣтямъ своимъ изъ повиновенія родителямъ, не позволить имъ сдѣлаться людьми безнравственными; въ заключеніе всего, онъ написалъ мнѣ высокопарное, торжественное, наполненное латинскими цитатами, письмо, въ которомъ прощался со мной и моимъ домомъ. „Я дѣлаю это съ чувствомъ глубочайшаго сожалѣнія, присовокуплялъ старый джентльменъ: — потому что я получалъ много милостей отъ жактовской фамиліи. Воспоминаніе объ этихъ милостяхъ и лишеніе ихъ наполняетъ мое сердце горестью. Чрезъ мое отчужденіе отъ васъ, я боюсь, пострадаютъ одни только бѣдные моего прихода, потому что отнынѣ я не буду въ состояніи приносить вамъ извѣстія о нищетѣ и бѣдствіи ближняго, о тѣхъ нуждахъ, которыя, я долженъ отдать вамъ въ этомъ полную справедливость, ваше великодушіе и ваша щедрость всегда старались облегчить и всегда облегчали.“

Можетъ статься, въ этихъ словахъ было много справедливаго, потому что старикъ безпрестанно надоѣдалъ мнѣ просьбами о пособіи бѣднымъ; и я знаю за достовѣрное, что по своему человѣколюбію, онъ часто самъ оставался безъ шиллинга въ карманѣ; съ другой стороны, въ его сожалѣніи, относительно нашей размолвки, не маловажную роль играли мои обѣды въ Хактонѣ, да и женѣ его не легко было прекратить знакомство съ гувернанткой Брайана, которой извѣстны были всѣ новѣйшія французскія моды, и которая никогда не посѣщала ректорскій домъ, не оказавъ тамъ какой нибудь услуги. Это доказывалось тѣмъ, что въ каждое слѣдующее воскресенье послѣ ея визита, дочери ректора являлись въ церковь или въ платьяхъ по послѣдней модѣ, или въ мантильяхъ.

Чтобъ наказать старика, я по воскресеньямъ, во время его проповѣди, начиналъ громко храпѣть; и когда Брайанъ вошелъ въ такія лѣта, что нужно было устранить его отъ надзора и общества женщинъ, я взялъ для него гувернера и возложилъ на него обязанность быть моимъ духовникомъ. Англичанку-няню Брайана я выдалъ замужъ за нашего главнаго садовника, съ хорошимъ приданымъ, а француженку-гувернантку — за вѣрнаго Фрица; послѣдніе, благодаря моей щедрости, открыли table-d’hôte въ кварталѣ Сохо, и полагаю, что теперь, когда пишу я эти записки, они пользуются всѣми благами жизни и живутъ богаче своего великодушнаго и щедраго господина.

Для Брайана я выписалъ изъ Оксфорда молодаго джентльмена, высокопочтеннаго Эдмунда Лавендера, которому поручено было преподавать латинскій языкъ, когда мальчикъ былъ въ расположеніи учиться ему, исторію, грамматику и другіе предметы, необходимые для джентльмена. Лавендеръ былъ драгоцѣннымъ прибавленіемъ къ нашему обществу въ Хактонѣ. Онъ имѣлъ особенную способность одушевлять наши бесѣды. Будучи постоянно предметомъ нашихъ шутокъ, онъ переносилъ ихъ съ удивительнымъ, можно сказать, съ мученическимъ терпѣніемъ. Онъ принадлежалъ къ разряду тѣхъ людей, которые согласны получить хорошій толчекъ отъ большаго господина, лишь бы только этотъ господинъ обратилъ на нихъ свое вниманіе; я часто бросалъ въ каминъ его парикъ, передъ цѣлой компаніей, и Лавендеръ хохоталъ надъ этой выходкой на равнѣ съ другими. Забавно было видѣть, когда его сажали верхомъ на бойкаго коня и посылали мчаться вслѣдъ за гончими; блѣдный какъ смерть и вцѣпившись въ гриву лошади обѣими руками, онъ кричалъ и именемъ неба умолялъ насъ остановиться. Какимъ образомъ этотъ человѣкъ не сломилъ себѣ шеи, я не понимаю; пословица: „кому быть на висѣлицѣ, тотъ не утонетъ“, въ этомъ случаѣ оказывается вполнѣ справедливою. Въ наши поѣздки на охоту, съ нимъ не случалось никакого несчастія. За обѣдомъ, онъ постоянно занималъ мѣсто въ концѣ стола, безпрестанно пилъ грогъ, такъ что его не рѣдко выводили пьянаго и укладывали спать до наступленія вечера. При этихъ случаяхъ я и Брайанъ много разъ натирали ему сажей лицо; укладывали спать въ комнату, посѣщаемую мертвецами; пускали на его постель стаю крысъ и мышей; наполнивъ водой его сапоги, кричали: „пожаръ!“, подпиливали ножки его стула и всѣ листки въ его любимой книгѣ пересыпали табакомъ. Бѣдный Лавендеръ переносилъ все это съ терпѣніемъ; за то во время собраній въ Хактонѣ или въ Лондонѣ, онъ вполнѣ вознаграждался дозволеніемъ сидѣть въ кругу людей большаго свѣта и воображать себя членомъ нашего общества.

Теперь я долженъ поговорить о другомъ моемъ сынѣ, или вѣрнѣе о сынѣ лэди Линдонъ, то есть о виконтѣ Буллингдонѣ. Втеченіе нѣсколькихъ лѣтъ я держалъ его въ Ирландіи, подъ ближайшимъ надзоромъ моей матушки. Я отдалъ ей въ полное распоряженіе замокъ Линдонъ, владѣя которымъ временно, эта добрая женщина не упускала ни одного сличая показать себя особой весьма немаловажной. При всѣхъ ея странностяхъ и причудахъ, ни одно изъ нашихъ помѣстій не было такъ хорошо управляемо, какъ замокъ Линдонъ; поземельные доходы платились превосходно, расходовъ было несравненно меньше, чѣмъ подъ управленіемъ какого нибудь повѣреннаго. Ограниченность расходовъ на ея собственное содержаніе всегда удивляла меня, хотя, по ея словамъ, она должна была поддерживать достоинство двухъ фамилій. Для молодаго лорда она держала особую прислугу; выѣзжала изъ дому не иначе, какъ въ золоченой каретѣ шестерней; замокъ содержался чисто и опрятно; мебель и сады сохранялись превосходно; такъ что во время нашего посѣщенія Ирландіи мы не встрѣчали ни одного дома, котооый бы находился въ такомъ отличномъ состояніи, какъ замокъ Линдонъ. Тамъ состояло до двадцати бойкихъ служанокъ въ половину противъ этого числа расторопныхъ лакеевъ; въ немъ все было въ такомъ превосходномъ порядкѣ, какъ только можно ожидать отъ хорошей домоправительницы. И все это дѣлала она, не требуя отъ насъ ни малѣйшаго вспомоществованія. Въ паркахъ она откармливала овецъ и рогатый скотъ, и получала большія выгоды, отправляя ихъ на рынокъ въ Баллинасло; она снабжала, ужь я и постичь не могу какимъ образомъ, множество городовъ масломъ и окороками. Плоды и овощи изъ садовъ и огородовъ замка Линдонъ пользовались на дублинскомъ рынкѣ отличной репутаціей. Въ кухнѣ ея, какъ и въ кухняхъ болыпей части ирландскихъ домовъ, не было особенной роскоши; погреба истощались весьма медленно, или, вѣрнѣе, совсѣмъ не истощались, потому что старушка лэди пила одну только воду, и почти никого къ себѣ не принимала. Все ея общество состояло изъ двухъ — трехъ дѣвицъ, и предмета моей прежней страсти, Норы Брэди, въ настоящее время мистриссъ Квинъ, которая прожила съ мужемъ все свое состояніе, и однажды пріѣхала въ Линдонъ повидаться со мной. Она постарѣла, растолстѣла, была безъ вкуса одѣта, и имѣла при себѣ двухъ грязныхъ ребятишекъ. Увидѣвъ меня, она горько заплакала; называла меня „сэръ“ и „мистеръ Линдонъ“, просила помочь ея мужу, что я и сдѣлалъ, доставивъ ему, чрезъ друга моего лорда Крэбса, мѣсто въ Акцизномъ Ирландскомъ судѣ, и заплативъ за переѣздъ его семейства и его самого въ Ирландію. Я нашелъ его грязнымъ, потеряннымъ, жалкимъ пьяницей. Глядя на бѣдную Нору, я не могъ не удивляться при воспоминаніи тѣхъ дней, когда считалъ ее за божество. Впрочемъ, полюбивъ однажды какую бы то ни было женщину, я оставался постояннымъ ея другомъ втеченіе всей моей жизни: я могъ бы представить тысячу примѣровъ моего великодушія и преданности.

Молодой Буллингдонъ былъ единственнымъ лицомъ, съ которымъ матушка моя, какъ говорится, не могла справиться. Извѣстія о немъ съ самого начала были таковы, что не могли не¹ наполнять горестью родительское сердце. Онъ не признавалъ надъ собой никакой власти. Отправляясь на охоту или въ другія экспедиціи, милордъ не являлся домой по цѣлымъ недѣлямъ. Дома онъ былъ угрюмъ и молчаливъ; отказывалъ моей матушкѣ въ невинномъ удовольствіи поиграть съ ней вечеромъ въ карты; углублялся въ старыя ветхія книги, наполняя ими свою пустую голову; любилъ шутить и бесѣдовать съ лакеями и служанками въ людской, а не съ порядочными людьми въ гостинной; насмѣхался надъ мистриссъ Барри; словомъ, велъ жизнь, исполненную непокорности и скандала. Къ довершенію всего, молодой повѣса познакомился съ приходскимъ католическимъ священникомъ — страшнымъ бѣднякомъ, кончившимъ курсъ въ какой-то французской или испанской семинаріи, и совершенно бросилъ пастора замка Линдонъ, который, получивъ образованіе въ Оксфордскомъ университетѣ, держалъ гончихъ, и выпивалъ ежедневно по двѣ бутылки вина.

Обращая вниманіе на развитіе религіозныхъ понятій и убѣжденій въ молодомъ Буллингдонѣ, я принужденъ былъ ускорить образъ моихъ дѣйствій въ отношеніи къ нему. Если я имѣлъ какое нибудь правило, руководившее меня въ жизни, то оно заключалось въ уваженіи къ господствующей церкви, и въ искреннемъ нерасположеніи ко всѣмъ другимъ вѣроисповѣданіямъ. Вслѣдствіе этого, въ 17-- году я отправилъ въ Дублинъ моего француза камердинера съ порученіемъ привезти ко мнѣ молодаго негодяя. Камердинеръ сообщилъ мнѣ, что Буллингдонъ наканунѣ отъѣзда провелъ всю ночь у своего друга-католика; что передъ самымъ отъѣздомъ онъ имѣлъ сильную ссору съ моей матерью; цаловалъ Бидди и Дози, своихъ маленькихъ племянницъ, которыя крайне сожалѣли о его отъѣздѣ; и что когда его просили зайти къ пастору замка Линдонъ, и проститься съ нимъ, онъ рѣшительно отказался, сказавъ, что не хочетъ видѣть стараго фарисея, и что его нога не будетъ въ домѣ этого лицемѣра. Пасторъ написалъ письмо, съ совѣтомъ, принять надлежащія мѣры къ исправленію этого бѣсенка, такъ называлъ онъ молодаго Буллингдона. Несмотря на то, что Буллингдона не жаловали порядочные люди въ округѣ, онъ пользовался огромной популярностью между простымъ сословіемъ. Въ то время, когда карета увозила его изъ замка, его со слезами провожали толпы народа. Десятки невѣжественныхъ, полудикихъ негодяевъ бѣжали подлѣ кареты нѣсколько миль; нѣкоторые изъ нихъ, уѣхавъ впередъ, встрѣтили Буллингдона въ Дублинѣ, въ Пиджонъ-гаузѣ, чтобъ проститься съ нимъ въ послѣдній разъ. Большаго труда стоило взять мѣры, чтобъ безумные энтузіасты не спрятались на кораблѣ, и не пустились провожать молодаго лорда въ Англію.

Отдавая полную справедливость молодому человѣку, я долженъ сказать, что по пріѣздѣ его къ намъ, онъ имѣлъ мужественную и благородную осанку; всѣ его манеры и наружность отличали благородную кровь, отъ которой онъ происходилъ. Онъ представлялъ собою живой портретъ нѣкоторыхъ изъ смуглыхъ членовъ фамиліи Линдонъ, портреты которыхъ висѣли въ хактонской галлереѣ, въ которой молодой человѣкъ любилъ проводить большую часть свободнаго времени, углубляясь въ старыя пыльныя книги, которыя вынималъ изъ шкаповъ библіотеки, и видъ которыхъ приводилъ меня въ негодованіе. Передо мной онъ постоянно соблюдалъ суровое молчаніе; его надменный и презрительный видъ не нравился мнѣ тѣмъ болѣе, что въ его поведеніи я не могъ найти недостатковъ, хотя всѣ его поступки отличались величайшей дерзостью и гордостью. При первомъ свиданіи съ нимъ, его мать была сильно взволнована; быть можетъ и онъ въ душѣ своей тоже испытывалъ волненіе въ такой же степени, но не хотѣлъ обнаружить его. Поцаловавъ ей руку, онъ сдѣлалъ низкій, формальный поклонъ; и когда я протянулъ ему руку, онъ заложилъ свои за спину, устремилъ на меня пристальный взглядъ, и, слегка наклонивъ голову, сказалъ: — „Кажется, это мистеръ Барри Линдонъ“, повернулся въ сторону, и началъ говорить съ матерью о состояніи погоды, безпрестанно повторяя „ваше сіятельство“. Милэди Линдонъ крайне не понравилась такая холодная встрѣча; оставшись съ нимъ наединѣ, она строго замѣтила ему, почему онъ не пожалъ руки своему отцу.

— Моему отцу? сказалъ онъ: — вѣроятно, ваше сіятельство, вы ошибаетесь. Мой отецъ былъ сэръ Чарльзъ Линдонъ. Если другіе забыли его, то, покрайней мѣрѣ, я еще помню.

Я понялъ, что это было объявленіемъ войны, тогда какъ я душевно радовался пріѣзду мальчика, и приготовился жить съ нимъ дружелюбно. Но у меня ужь было въ характерѣ, за добро платить добромъ, за зло — зломъ. И кто можетъ винить меня за ссоры съ этимъ молодымъ повѣсой, кто станетъ обрушившееся на меня впослѣдствіи тяжелое бѣдствіе приписывать моему суровому обхожденію съ нимъ? Не я, а онъ положилъ начало нашей ссорѣ — непріятныхъ послѣдствій которой не я, а онъ, былъ виновникомъ.

Я думаю, всѣмъ извѣстно правило, что всякое зло уничтожать должно въ самомъ началѣ, и что отецъ семейства для исправленія недостатковъ въ своихъ дѣтяхъ долженъ немедленно употреблять свою власть. Согласно этому правилу, я воспользовался первымъ случаемъ сдѣлать доброе наставленіе мистеру Буллингдону, и на другой же день послѣ его пріѣзда, когда онъ отказался исполнить мое приказаніе, не помню какое именно, я привелъ его въ кабинетъ и жестоко наказалъ его. Этотъ процессъ, признаюсь, сильно взволновалъ меня, потому что никогда еще я не рѣшался бить лорда бичемъ; но я скоро привыкъ къ этому; спина лорда Буллингдона и мой бичъ такъ хорошо познакомились другъ съ другомъ, что приступъ къ сближенію ихъ совершился безъ всякихъ церемоній.

Если исчислять всѣ примѣры неповиновенія и дерзкихъ поступковъ молодаго лорда, то я наведу на читателя скуку. Его упрямство, мнѣ кажется, было сильнѣе моего желанія исправить его; да и то сказать, какъ бы отецъ строго ни исполнялъ свои обязанности, нельзя же ему наказывать дѣтей своихъ цѣлый день, и за каждую шалость. Правда, я очень сурово обходился съ нимъ, но чаще щадилъ его, чѣмъ наказывалъ. Къ тому же, втеченіе восьми мѣсяцевъ, когда я оставался въ Лондонѣ для отправленія моихъ обязанностей въ Парламентѣ и при Дворѣ моего государя, Буллингдонъ совершенно освобождался отъ моего вліянія.

Во время моего отсутствія я позволялъ ему заниматься латинскимъ и греческимъ языками у стараго ректора, который крестилъ этого своенравнаго мальчика, и имѣлъ на него сильное вліяніе. Послѣ каждой сцены между нами, мой пасынокъ убѣгалъ въ ректорскій домъ искать тамъ убѣжища и совѣта; такъ что ректоръ былъ всегдашнимъ посредникомъ въ нашихъ раздорахъ. Однажды онъ привелъ негодяя въ Хактонъ, и, хотя далъ клятву не переступать порога моего дома, лично представилъ его мнѣ, и сказалъ:

— Я привелъ его къ вамъ, чтобъ онъ сознался въ своей шалости, и чтобъ вы наказали его по вашему усмотрѣнію.

Въ присутствіи двухъ-трехъ друзей, которые въ это время пили вино со мной, я наказалъ его, и къ похвалѣ его будь сказано, онъ перенесъ наказаніе, ни разу не вскрикнувъ, не сказавъ ни слова. Это съ одной стороны доказываетъ, что я наказалъ мальчика не очень жестоко, хотя и имѣлъ разрѣшеніе священника наказать его по моему усмотрѣнію.

Раза два или три, Лавендеръ, гувернеръ Брайана, покушался наказать милорда Буллингдона, но встрѣтилъ съ его стороны сильное сопротивленіе. Молодой повѣса пустилъ стуломъ въ оксфордскаго джентльмена, къ величайшему восхищенію маленькаго Брайана, который кричалъ при этомъ:

— Браво, Булли! тузи его, тузи!

И Булли, дѣйствительно, оттузилъ его такъ, что послѣ того мистеръ Лавендеръ не рѣшался возобновлять подобныхъ попытокъ, и довольствовался тѣмъ, что о шалостяхъ милорда доносилъ мнѣ, законному защитнику и покровителю милорда.

Странно, что съ моимъ сыномъ Буллингдонъ обходился весьма ласково. Онъ любилъ маленькаго Брайана, — какъ любили всѣ, кто только зналъ его — любилъ его тѣмъ болѣе, что онъ былъ „въ половину Линдонъ“. Да и нельзя было не любить его: но просьбѣ этого милаго ангела: „папа, не сѣките сегодня бѣднаго Булли!“ — я удерживался отъ гнѣва, и избавлялъ милорда отъ наказанія, которое онъ вполнѣ заслуживалъ.

Съ матерью своей, онъ, съ самого начала, не хотѣлъ имѣть никакого сношенія, говоря, что она ужь болѣе не принадлежитъ къ фамиліи Линдонъ, и зачѣмъ ему любить ее, если она никогда не была ему матерью? Эти слова дадутъ читателю хорошее понятіе объ упрямствѣ я угрюмомъ характерѣ мальчика. На меня жалуются, что я не хотѣлъ дать ему воспитанія, приличнаго джентльмену, не хотѣлъ послать его въ коллегію или школу; но дѣло, въ томъ, что онъ самъ не хотѣлъ этого. Я неоднократно дѣлалъ ему предложенія, но онъ никогда не принималъ ихъ, и прошло много времени, прежде чѣмъ я узналъ, что такое могло привязывать его къ дому, для него столь непривлекательному.

Причина этой привязанности наконецъ обнаружилась. Между мной и милэди часто случались споры, въ которыхъ иногда былъ я неправъ, иногда она; а такъ какъ ни я, ни она, не имѣли ангельскаго характера, то споры наши почти всегда обращались въ сильную ссору. Я часто бывалъ пьянъ: а въ этомъ состояніи, желалъ бы я знать, кто можетъ владѣть собой? Нѣтъ ничего удивительнаго, что въ этомъ состояніи я обращался съ милэди весьма грубо, нерѣдко швырялъ въ нее стаканомъ, называлъ ее именами весьма нелюбезными. Я даже грозилъ убить ее, и разумѣется, подобными угрозами наводилъ ужасъ на нее.

Послѣ одной изъ такихъ ссоръ, когда лэди Линдонъ съ воплемъ бѣжала отъ меня по галлереямъ, а я, пьяный какъ лордъ, преслѣдовалъ ее, шатаясь изъ. стороны въ сторону, Будлнигдонъ, вызванный крикомъ матери изъ комнаты своей, догналъ меня въ тотъ самый моментъ, когда я хотѣлъ было схватить мялэди, сбилъ меня съ ногъ, которыя были весьма не тверды, подхватилъ въ свои объятія мать, падавшую въ обморокъ, увелъ ее свою комнату, и тамъ, по ея убѣдительной просьбѣ, далъ клятву не оставлять ея домъ, пока она будетъ за мной замужемъ. Я ничего не зналъ объ этой клятвѣ, какъ не зналъ о пьяной выходкѣ, послужившей поводомъ къ этой клятвѣ. Меня уложили въ постель мои слуги, и по утру, я столько же помнилъ моемъ поступкѣ, сколько помнилъ о событіяхъ того времени, когда я былъ груднымъ ребенкомъ. Лэди Линдонъ познакомила меня съ этимъ обстоятельствомъ спустя нѣсколько лѣтъ. Я упоминаю объ этомъ, чтобъ доказать свою невинность передъ тѣмъ, кто обвиняетъ меня въ жестокости къ моему пасынку. Пусть же мои клеветники оправдаютъ поступокъ дерзкаго негодяя, который послѣ обѣда сшибаетъ съ ногъ своего отчима, и своего ближайшаго покровителя.

Это. обстоятельство послужило на нѣкоторое время поводомъ къ сближенію между матерью и сыномъ, — но характеры ихъ были весьма различны. Я увѣренъ, что милэди была слишкомъ привязана ко мнѣ, чтобъ позволить сыну питать къ ея мужу враждебныя чувства. Вмѣстѣ съ лѣтами увеличивалась и его ненависть ко мнѣ. Когда ему исполнилось шестнадцать лѣтъ, когда я, освобожденный на лѣтнее время отъ парламентскихъ занятій, пріѣхалъ въ Хактонъ, и, по обыкновенію, хотѣлъ наказать его, онъ далъ мнѣ понять, что не намѣренъ болѣе подчиняться моей власти, и, заскрежетавъ зубами, сказалъ, что застрѣлитъ меня, если я осмѣлюсь наложить на него руки. Я посмотрѣлъ на него; онъ выросъ, возмужалъ; съ этой поры я навсегда отказался отъ столь необходимой части его воспитанія.

Около этого-то времени я и набралъ отрядъ для военныхъ дѣйствій въ Америкѣ. Мои враги (число ихъ увеличилось послѣ побѣды моей надъ Типтоффомъ) начали распространять самую позорную молву относительно моихъ поступковъ съ своенравнымъ юношею, и обвинять меня, будто бы я хотѣлъ отъ него отдѣлаться. Такимъ образомъ, преданность моя къ государю, и желаніе мое служить на пользу общую, перетолковано было совершенно превратно: мнѣ приписывали чудовищное, неестественное покушеніе на жизнь Буллингдона. Говорили, будто бы я набралъ военный отрядъ, собственно съ тою цѣлію, чтобъ предоставить начальство надъ нимъ молодому виконту, и избавиться отъ него на всегда. Я увѣренъ, что было названо даже имя того человѣка въ этомъ отрядѣ, которому будто бы я поручилъ отправить виконта на тотъ свѣтъ, при первомъ генеральномъ сраженіи, и опредѣлена была плата, которую я долженъ былъ дать за эту щекотливую услугу.

У меня и въ умѣ ничего подобнаго не было. Я былъ тогда такого мнѣнія (предположеніе мое хотя и замедлило оправдаться, но все же оправдалось), что лордъ Буллингдонъ не нуждался въ моей помощи къ переходу на тотъ свѣтъ; ему самому посчастливилось найти дорогу туда, по которой онъ, конечно, и слѣдовалъ. По правдѣ сказать, онъ вступилъ на эту дорогу очень рано; изъ всѣхъ буйныхъ, дерзкихъ, непокорныхъ негодяевъ, когда либо причинявшихъ горе любящимъ родителямъ, онъ, разумѣется, былъ самый неисправимый; ни ласки, ни просьбы, ни побои, не производили на него надлежащаго дѣйствія.

Напримѣръ, когда гувернеръ проводилъ моего маленькаго сына въ столовую къ десерту, милордъ обращаясь къ ребенку, осыпалъ меня колкими сарказмами.

— Милое дитя, говорилъ онъ, лаская его: — какая жалость, что я не умираю до сихъ поръ, ради твоего благополучія! Со смертью моей Линдоны имѣли бы болѣе достойнаго представителя, и пользовались бы всѣми преимуществами знаменитой крови фамиліи Барри изъ Баррийога; — не правда ли, мистеръ Барри Линдонъ?

Для этихъ оскорбительныхъ рѣчей, онъ всегда выбиралъ такіе дни, когда у меня собиралось множество гостей.

Въ другой разъ (это было въ день рожденія Брайана) мы давали великолѣпный балъ, и наступило уже время явиться маленькому Брайану въ наше общество, въ щегольскомъ придворномъ нарядѣ (о, Боже мой! я не могу удержаться отъ слезъ при воспоминаніи о свѣтлыхъ взорахъ этого милаго, ненагляднаго личика!); — въ гостяхъ начался шопотъ, всѣ столпились въ одно мѣсто, когда ребенокъ вошелъ въ гостиную вмѣстѣ съ своимъ полубратомъ, который явился, повѣрите ли вы? — въ чулкахъ, ведя за руку маленькаго Брайана, хлопавшаго по полу огромными башмаками милорда.

— Какъ вы находите, сэръ Ричардъ Варгрэвъ, — вѣдь ему башмаки мои впору? сказалъ дерзкій Буллингдонъ.

При этомъ гости посмотрѣли другъ на друга и обмѣнялись нѣсколько словами; лэди Линдонъ подошла къ лорду Булдингдону съ величайшимъ гнѣвомъ, взяла ребенка на руки, прижала его къ груди исказала:

— Судя потому, какъ я люблю это дитя, милордъ, вамъ бы слѣдовало знать, какъ любила бы я его старшаго брата, еслибъ онъ оказался достойнымъ материнской любви!

Сказавъ это, лэди Линдонъ залилась слезами и удалилась. Молодой лордъ остался сконфуженнымъ.

Наконецъ, при одномъ случаѣ, его поведеніе ко мнѣ было до такой степени оскорбительно (это случилось въ отъѣзжемъ полѣ и при многочисленномъ собраніи), что я, потерявъ всякое терпѣніе, подскакалъ къ дерзкому негодяю, сбилъ его съ сѣдла, соскочилъ самъ на землю, и, съ помощію бича, прибѣгнулъ жъ такой исправительной мѣрѣ, что еслибъ меня не удержали и время, то мнѣ кажется, я засѣкъ бы его до смерти. Онъ до такой степени взбѣсилъ меня, что я готовъ былъ совершить убійство, или всякое другое преступленіе.

Милорда почти замертво отнесли домой, гдѣ онъ пролежалъ два дня въ постели, въ лихорадочномъ состояніи, частію отъ досады и бѣшенства, и частію отъ моихъ побоевъ. Спустя три дня, когда послали въ его комнату освѣдомиться, почему онъ не является къ завтраку, на столѣ его нашли записку; — его постель была пуста и холодна. Молодой негодяй убѣжалъ, имѣвъ дерзость написать моей женѣ, своей матери, письмо обо мнѣ слѣдующаго содержанія:

„Милэди, я переносилъ, сколько можетъ перевесть человѣкъ, безчеловѣчное обхожденіе наглаго ирландскаго выскочки, котораго вамъ угодно было принять на ваше ложе. Я питаю къ нему отвращеніе, и вмѣняю себѣ въ непремѣнную обязанность презирать его, пока буду носить имя Линдона, котораго онъ недостоинъ; — я ненавижу его не столько за низкое его происхожденіе и варварство, сколько за его позорные поступки съ вашимъ сіятельствомъ, за его скотское, неблагородное поведеніе, за его явную супружескую невѣрность, за его расточительныя привычки, за его пьянство, за его безсовѣстное расхищеніе моего имѣнія и вашего. Эти оскорбленіи вашей личности ужасаютъ и огорчаютъ меня болѣе, чѣмъ безславное поведеніе негодяя въ отношеніи ко мнѣ. Согласно обѣщанію, я бы оставался при особѣ вашего сіятельства, но въ послѣднее время вамъ угодно было держать сторону мужа — и такъ какъ я не могу лично наказать этого низкаго разбойника, который, къ стыду моему, мужъ моей матери, не могу видѣть его обхожденія съ вами, обхожденія, сдѣлавшагося для меня ненавистнѣе чумы, поэтому я рѣшался бѣжать изъ отечества, по крайней мѣрѣ на время его отвратительной жизни, или пока не кончится моя жизнь. По духовному завѣщанію моего родителя я имѣю-право на небольшую сумму, которую, безъ всякаго сомнѣнія, мистеръ Барри украдетъ у меня при первой возможности, но которую, если ваше сіятельство питаете еще ко мнѣ хоть нѣсколько материнскихъ чувствъ, вы, быть можетъ, отдадите мнѣ. Банкиры Чильдсы могутъ получить приказаніе выдать мнѣ эту сумму при первомъ востребованіи; если они не получатъ подобнаго приказанія, то это нисколько меня не удивитъ, меня, который знаетъ, что вы находитесь въ рукахъ негодяя, готоваго пуститься грабить проѣзжихъ на большой дорогѣ; въ такомъ случаѣ я постараюсь отъискать для себя другую дорогу въ жизни, благороднѣе той, по которой пришелъ этотъ нищій, ирландскій авантюристъ, чтобъ отнять у меня мои права и мой родной кровъ.“

Это съумасбродное посланіе было подписано Буллингдономъ. Всѣ сосѣди утверждали, что я былъ виновникомъ побѣга, и хотѣлъ извлечь изъ этого выгоды; — тогда какъ объявляю, по чистой совѣсти, мое истинное и чистосердечное желаніе, по прочтеніи этого безсовѣстнаго письма, заключалось въ томъ, чтобы авторъ его находился отъ меня не далѣе, какъ на разстояніи длины моихъ рукъ; — тогда бы я имѣлъ возможность вразумительнѣе выразитъ ему свое мнѣніе относительно его особы. Искоренить предубѣжденіе противъ меня было не въ моей власти; — сосѣди мои настойчиво утверждали, что я хотѣлъ убить Буллингдона, тогда какъ объ убійствѣ я никогда не помышлялъ; — еслибъ даже я и хотѣлъ нанести сильный вредъ моему молодому врагу, то и тогда благоразуміе не позволило бы мнѣ прибѣгнуть-къ крайности; я зналъ, что онъ самъ стремился къ своей погибели, звалъ, что онъ погибнетъ и безъ моего посредничества.

Прошелъ значительный промежутокъ времени прежде, чѣмъ мы услышали объ участи молодаго повѣсы. Спустя мѣсяцевъ пятнадцать; я имѣлъ удовольствіе опровергнуть нѣкоторыя убійственныя обвиненія противъ меня, представленіемъ векселя за собственноручною подписью Буллингдона. Вексель этотъ былъ присланъ изъ арміи генерала Тарльтона въ Америкѣ, гдѣ отрядъ мой покрылъ себя неувядаемой славой. Но и послѣ этого нѣкоторые изъ моихъ друзей продолжали приписывать мнѣ всякаго рода злые умыслы. Лордъ Типтоффъ не хотѣлъ вѣрить, чтобъ я согласился заплатить какой бы то ни было вексель, а тѣмъ болѣе вексель лорда Буллингдона; старая лэди Бетти Гримсби, сестра лорда Типтоффа, утверждала во всеуслышаніе, что вексель былъ фальшивый, что бѣднаго молодаго лорда не существуетъ на свѣтѣ, и это продолжалось до тѣхъ поръ, пока ея сіятельство не получила письма отъ самого Буллингдона, который находился, въ Нью-Йоркѣ при главной квартирѣ, и который въ заключеніе весьма описалъ великолѣпный пиръ, данный офицерами гарнизона нашимъ знаменитымъ военачальникамъ, двумъ братьямъ Гоу.

Между тѣмъ, еслибъ я и въ самомъ дѣлѣ убилъ милорда Буллингдона, то мнѣ кажется, клевета и злословіе и тогда не преслѣдовали бы меня съ такимъ ожесточеніемъ и въ городѣ и въ провинціи. „Повѣрьте мнѣ, вы скоро услышите о смерти Буллингдона!“ восклицалъ одинъ изъ моихъ пріятелей. „А вскорѣ потомъ послѣдуетъ и смерть лэди Линдонъ“, присовокуплялъ другой. „Онъ женится на Дженни Джонсъ“ говорилъ третій и т. д. Всѣ эти свѣдѣнія доставлялъ мнѣ Лавендеръ; весь округъ былъ вооруженъ противъ меня. Фермеры, въ рыночные дни, кланялись мнѣ нехотя, съ угрюмыми лицами и старались избѣгать встрѣчи со мной; джентльмены, сопровождавшіе меня на охоту, вдругъ бросили ее; на балу, который ежегодно давало дворянство округа, когда я аганжировалъ лэди Сузанъ Кеперморъ, и, по обыкновенію, занялъ третье мѣсто послѣ герцога и маркиза, всѣ пары отворачивались отъ насъ, когда мы подходили къ нимъ, такъ, что мы принуждены, были танцовать одни. Сузанъ Кэперморъ страстей любила танцы; она готова была танцовать на похоронахъ, лишь бы только пригласили ее, а я имѣлъ достаточно хладнокровія, чтобъ не обратить вниманія на это оскорбленіе, и потому мы танцовали съ самыми простыми людьми въ концѣ круга — съ аптекарями, виноторговцами, стряпчими и другими разночинцымъ, имѣвшими дозволеніе присутствовать въ нашихъ публичныхъ собраніямъ.»

Епископъ, родственникъ милэди Линдонъ, не хотѣлъ пригласить меня въ засѣданіе, — словомъ, невиннаго и благороднаго джентльмена со всѣхъ сторонъ преслѣдовало какое-то ожесточенное негодованіе.

Пріемъ мой въ Лондонѣ, куда я перевезъ жену и семейство, не отличался особеннымъ радушіемъ. Когда я явился въ Сентъ-Джемскій дворецъ, его величество съ умысломъ спросилъ меня, давно ли я получилъ извѣстіе о лордѣ Буллингдонѣ? Я отвѣчалъ на этотъ вопросъ съ необыкновеннымъ присутствіемъ духа:

— Государь! лордъ Буллингдонъ въ средѣ моего отряда поражаетъ мятежниковъ, которые возстали въ Америкѣ противъ короны вашего величества. Не соизволите ли, ваше величество, чтобъ я послалъ къ нему на помощь еще такой же отрядъ?

При этомъ король отвернулся отъ меня, и я съ нижайшимъ поклономъ удалился изъ пріемнаго зала. Когда лэди Линдонъ подходила къ рукѣ ея величества, королевы, въ гостиной, я узналъ, что ей сдѣланъ былъ тотъ же самый вопросъ; она воротилась домой въ сильномъ волненіи. И вотъ награда за мою преданность, за жертву, которую принесъ я для блага моего отечества! Я немедленно переѣхалъ всѣмъ домомъ въ Парижъ и встрѣтилъ тамъ совсѣмъ другой пріемъ; но, къ сожалѣнію, мое пребываніе среди очаровательныхъ удовольствій этой столицы было весьма непродолжительно. Французское правительство, давно уже принимавшее живое участіе въ дѣлахъ американскихъ мятежниковъ, признало наконецъ независимость Соединенныхъ Штатовъ. Объявленіе войны сдѣлалось неизбѣжнымъ. Намъ приказано было выѣхать изъ Парижа, и я принужденъ былъ оставить тамъ двухъ-трехъ лэди въ глубокой горести. Это единственный городъ, гдѣ джентльменъ можетъ жить, какъ ему угодно, не подвергаясь стѣсненію со стороны жены. Втеченіе нашего пребыванія тамъ, графиня и я почти невидались другъ съ другомъ: мы встрѣчались только въ Версалѣ, за ломбернымъ столомъ королевы. Нашъ маленькій Брайанъ пріобрѣлъ удивительно изящныя манеры, дѣлавшія его предметомъ восхищенія для всѣхъ, кто только его зналъ.

Здѣсь слѣдуетъ упомянуть, какъ я имѣлъ послѣднее свиданіе съ моимъ добрымъ дядей, кавалеромъ Баллибарри, котораго я оставилъ въ Брюсселѣ съ сильнымъ желаніемъ посвятить остатокъ дней своихъ спасенію души, и съ этой цѣлью онъ поступилъ въ тамошній монастырь. Послѣ того онъ снова вступилъ въ свѣтъ, къ величайшей досадѣ своей и раскаянію. На старости лѣтъ онъ страстно влюбился въ одну французскую актрису, которая поступила съ нимъ, какъ поступаетъ большая часть подобныхъ ей женщинъ: раззорила, бросила его, и насмѣялась надъ нимъ. Его раскаяніе было весьма назидательно. Подъ руководствомъ наставниковъ Ирландской Коллегіи, онъ еще разъ обратилъ свои мысли къ религіи. Его единственная просьба ко мнѣ, когда я увидѣлъ его и спросилъ, чѣмъ могу помочь ему, состояла въ томъ, чтобъ я внесъ значительную сумму въ монастырь, въ который онъ намѣревался поступить….

Разумѣется, я не могъ это сдѣлать. Мои религіозныя убѣжденія воспрещали мнѣ поощрять заблужденія другихъ вѣроисповѣданій. Вслѣдствіе моего отказа успокоить, какъ выражался дядя, преклонные дни его жизни, старый джентльменъ и я разстались довольно холодно.

Но дѣло вотъ въ чемъ: въ то время я самъ нуждался въ деньгахъ. Entre-nous, Розетта, изъ французской труппы, посредственная танцовщица, но очаровательная женщина раззорила меня покупкой брильянтовъ; экипажей и мебели; къ этому нужно присовокупить весьма ощутительные проигрыши, такъ что для покрытія всѣхъ расходовъ я долженъ былъ прибѣгнуть къ растовщикамъ, заложить имъ брильянты лэди Линдонъ и придумать тысячи другихъ плановъ для пріобрѣтенія денегъ. Когда дѣло касалось чести, то могъ ли я отступить отъ него? или, кто можетъ сказать, чьо Барри Линдонъ, проигравъ пари, не заплатилъ его?

Что касается до моихъ честолюбивыхъ видовъ, до надеждъ на полученіе титула ирландскаго пера, то, по возвращеніи въ Лондонъ, я началъ убѣждаться, что вовлеченъ былъ въ безумное заблужденіе негодяемъ лордомъ Крэбсомъ, который любилъ брать съ меня деньги, а между тѣмъ, имѣлъ столько же силы къ доставленію мнѣ графской короны, сколько и папской тіары. Король, по пріѣздѣ моемъ изъ Европы, былъ также немилостивъ ко мнѣ, какъ и прежде. Отъ одного изъ адъютантовъ братьевъ короля, я узналъ, что мое поведеніе и мои удовольствія въ Парижѣ были представлены королю лазутчиками моихъ непріятелей въ самомъ невыгодномъ свѣтѣ, и что король, подъ вліяніемъ гнусной клеветы, назвалъ меня самымъ безнравственнымъ, самымъ безчестнымъ человѣкомъ въ трехъ Соединенныхъ королевствахъ. Я — безнравственный человѣкъ! Я служу позоромъ моему имени и отечеству! Услышавъ эти слова, я пришелъ въ такое бѣшенство, что немедленно отправился къ лорду Норту объясниться съ нимъ, получить отъ него позволеніе явиться къ королю, оправдаться передъ его особой въ такихъ обвиненіяхъ, представить ему на видъ мои услуги правительству и спросить, когда обѣщанная награда, то есть титулы моихъ предковъ, будутъ дарованы мнѣ?

Жирный лордъ Нортъ принялъ меня съ сонной холодностью, которая постоянно производила на оппозицію въ Парламентѣ весьма непріятное впечатлѣніе. Онъ слушалъ меня съ полузакрытыми глазами. Когда я кончилъ длинную, шумную рѣчь, которую произносилъ, расхаживая взадъ а впередъ по его кабинету, и дѣлая жесты съ энергіей ирландца, онъ открылъ одинъ глазъ, улыбнулся, и спокойно спросилъ, все ли я высказалъ? Получивъ утвердительный отвѣтъ, онъ отвѣчалъ:

— Прекрасно, мистеръ Барри! я буду отвѣчать вамъ по пунктамъ. Король, какъ вамъ извѣстно, чрезвычайно не любитъ жаловать титулы. Ваши права, какъ вамъ угодно называть ихъ, были представлены на усмотрѣніе его величества, и на это послѣдовалъ отвѣтъ его величества, что вы самый наглый человѣкъ въ его государствѣ, и заслуживаете не графскую корону, а петлю палача. Что касается до вашихъ услугъ привительству, то правительство вовсе въ нихъ ни нуждается. И затѣмъ, покорнѣйше прошу васъ удалиться.

Сказавъ это, онъ поднялъ руку къ колокольчику, позвонилъ, и спросилъ, не можетъ ли быть полезнымъ мнѣ еще въ чемъ нибудь.

Я воротился домой въ невыразимомъ бѣшенствѣ, и когда лордъ Крэбсъ явился, по приглашенію, къ обѣду, я сорвалъ съ него парикъ, швырнулъ ему въ лицо, и повторилъ тотъ же самый толчокъ, которымъ удостоилъ его король на лѣстницѣ въ Кью. Исторія эта на другой же день сдѣлалась извѣстною всему городу; во всѣхъ клубахъ и магазинахъ появились каррикатуры, изображавшія мое нападеніе на лорда Крэбса. Весь городъ смѣялся надъ изображеніемъ лорда и ирландца, и, безъ всякаго сомнѣнія, узнавалъ въ каррикатурѣ того и другаго. Что касается до меня, то въ тѣ дни я считался замѣчательнѣйшимъ человѣкомъ въ Лондонѣ, моя одежда, образъ моей жизни, мои экипажи были извѣстны всей столицѣ; моя популярность, не слишкомъ большая въ аристократической сферѣ, была весьма значительна во всѣхъ другихъ слояхъ общества. Народъ привѣтствовалъ меня громкими восклицаніями послѣ той сцены, въ которой почти убили моего друга, Джемми Твитчера и сожгли домъ лорда Мансфильда. Меня знали за истиннаго протестанта; послѣ ссоры моей съ Нортомъ, я тотчасъ же перешелъ на сторону оппозиціи, и всѣми силами старался вредить ему и досаждать.

Къ несчастью, я не могъ нанести ему сильнаго удара, потому что былъ плохой ораторъ; къ тому же, въ 1780 году, вскорѣ послѣ безпокойствъ, произведенныхъ Гордономъ, Парламентъ былъ распущенъ и начались общіе выборы. Для меня наступило теперь несчастное время. Я принужденъ былъ доставать денегъ за самые раззорительные проценты, чтобъ встрѣтиться лицомъ къ лицу съ Типтоффами, болѣе дѣятельными и ожесточенными противъ меня, чѣмъ когда нибудь.

Кровь кипитъ во мнѣ, когда я вспоминаю о бездѣльническомъ поведеніи моихъ враговъ при этихъ выборахъ. Меня выставляли за ирландскаго Рауля Синюю Бороду, на меня писали и печатали пасквили, въ грубыхъ каррикатурахъ изображали, что я сѣку розгами лэди Линдонъ, бичую лорда Буллингдона, выгоняю его изъ дому въ жестокую бурю и тому подобное. Однѣ картинки представляли бѣдную ирландскую хижину, въ которой я будто бы родился; въ другихъ — я изображенъ былъ лакеемъ съ сапожной щеткой и ваксой. На меня изливался потокъ клеветы и злословія, — потокъ, въ которомъ человѣкъ безъ моей твердости характера непремѣнно бы утонулъ.

Хотя я смѣло встрѣтилъ моихъ обвинителей, хотя я расточалъ суммы денегъ на выборы, хотя я растворилъ настежь двери Хактонъ-Голля, гдѣ, равно какъ и во всѣхъ гостинницахъ рѣкой лилось бургонское и шампанское, но выборы шли не въ мою пользу. Все дворянство вооружилось противъ меня и присоединилось къ партіи Типтоффовъ; они распустили молву, что я силой держу при себѣ жену, и, несмотря на то, что я посылалъ ее въ городъ одну съ моими флагами и маленькимъ Брайаномъ на колѣняхъ, заставилъ ее сдѣлать визитъ женѣ мэра и другимъ дамамъ въ городѣ, ничто не могло разсѣять убѣжденія въ народѣ, что она живетъ въ страхѣ и трепещетъ меня. Грубая чернь до такой степени была дерзка, что осмѣлилась спрашивать ее, неужели она рѣшается ѣхать домой, и неужели ей нравятся удары бича передъ ужиномъ?

Я не былъ выбранъ…. и на меня градомъ со всѣхъ сторонъ посыпались векселя и подобные имъ документы. Кредиторы, какъ будто сговорились прислать мнѣ вдругъ всѣ обязательства, выданныя мною втеченіе супружеской жизни, такъ что на столѣ образовались изъ нихъ груды. Я не хочу называть сумму, на которую они простирались; скажу только, что эта сумма была ужасна. Я былъ опутанъ безвыходною сѣтью векселей и обязательствъ, закладныхъ и страховыхъ и всѣми страшными бѣдствіями, имѣющими съ ними неразрывную связь. Адвокаты за адвокатами пріѣзжали изъ Лондона, сдѣлки совершались за сдѣлками; для удовлетворенія этихъ несносныхъ обжоръ недостаточно было всѣхъ доходовъ лэди Линдонъ. Отдавая ей всю справедливость, я долженъ сказать, что въ этотъ затруднительный періодъ, она вела себя великодушно. Каждый разъ, когда мнѣ нужны были деньги, я обращался съ нею ласково, а обращаясь съ нею ласково я былъ увѣренъ въ возможности пробудить въ ней пріятное расположеніе духа; и тогда за одну недѣлю спокойствія и добраго согласія, она готова была удѣлить на уплату долговъ моихъ десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Когда начались мои хлопоты въ Хактонѣ, и когда я рѣшился прибѣгнуть къ единственному средству, остававшемуся въ моемъ распоряженіи, именно, удалиться въ Ирландію, и уменьшить расходы, предоставивъ большую часть доходовъ на удовлетвореніе кредиторовъ, милэди Линдонъ была внѣ себя отъ радости при одной мы: ли объ отъѣздѣ, и говорила, что если мы будемъ жить скромно и спокойно, то все будетъ прекрасно. Лэди Линдонъ, ради уединенія и домашняго спокойствія, которымъ надѣялась наслаждаться, готова была переносить сравнительную нищету, въ которой намъ предстояло теперь жить.

И такъ, мы немедленно отправились въ Бристоль, предоставивъ отвратительнымъ и неблагодарнымъ хактонскимъ недоброжелателямъ полную свободу поносить насъ, во время нашего отсутствія. Конюшня моя и гончія были проданы; гарпіи, въ образѣ кредиторовъ, мнѣ кажется, разорвали бы меня на части, еслибъ это было въ ихъ власти. Съ помощію ума и хорошей распорядительности, я продалъ мои копи и частныя помѣстья за настоящую цѣну. Такимъ образомъ, негодяи обманулись въ своихъ ожиданіяхъ; что же касается до серебра и имущества въ лондонскомъ домѣ, то они не смѣли прикоснуться къ нему, такъ какъ это была собственность наслѣдниковъ фамиліи Линдонъ.

Когда я удалился въ Ирландію и поселился на нѣкоторое время въ замкѣ Линдонъ, то, мнѣ кажется, весь свѣтъ предполагалъ, что я уже совсѣмъ погибшій человѣкъ, что знаменитый и блестящій Барри Линдонъ уже больше никогда не покажется въ кружкахъ, которыхъ былъ украшеніемъ. Но они очень ошибались. Среди моихъ затруднительныхъ обстоятельствъ, фортуна готовила для меня неожиданное утѣшеніе. Изъ Америки прибыли депеши, извѣщавшія о пораженіи лорда Корнваллиса въ Каролинѣ, и о смерти лорда Буллингдона.

Желаніе мое носить ничтожный ирландскій титулъ было самое слабое. Я радовался за своего сына, который сдѣлался теперь наслѣдникомъ англійскаго графства, и имѣлъ неотъемлемое право на титулъ лорда виконта замка Линдонъ, на третій изъ титуловъ въ этой фамиліи. Матушка моя почти съума сходила отъ радости, называя внука своего «милордомъ». Всѣ мои страданія и лишенія щедро вознаграждались тѣмъ, что любимый сынъ мой занялъ такой почетный постъ въ государствѣ.

ГЛАВА XIX.
ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

Еслибъ свѣтъ не былъ составленъ изъ расы неблагодарныхъ негодяевъ, которые раздѣляютъ съ вами ваше благополучіе, пока оно продолжается, и, даже въ то время, когда вы откармливаете ихъ дичью и отпаиваете бургондскимъ, — смѣются надъ вашимъ великодушіемъ, я увѣренъ, что заслужилъ бы доброе имя и отличную репутацію въ Ирландіи, гдѣ щедрость моя была безгранична, гдѣ съ роскошью моего дома и моими пирами не могъ поравняться ни одинъ современный мнѣ нобльменъ. Пока длилось мое великолѣпіе, вся страна имѣла полную свободу пользоваться имъ. Въ моихъ конюшняхъ стояло столько кровныхъ скакуновъ, что можно бы было ремонтировать драгунскій полкъ; въ погребахъ моихъ было столько вина, что можно бы было поить допьяна цѣлые округи втеченіе нѣсколькихъ лѣтъ. — Замокъ Линдонъ обратился въ главную квартиру множества бѣдныхъ джентльменовъ. Я неиначе выѣзжалъ на охоту, какъ сопровождаемый десятками молодыхъ людей изъ лучшихъ фамилій въ государствѣ. Мой сынъ, маленькій виконтъ, представлялъ собою принца; его воспитаніе и манеры, даже въ раннемъ его возрастѣ, показывали въ немъ достойнаго представителя двухъ фамилій, отъ которыхъ онъ происходилъ, и, право, ужь я и не знаю, какія громадныя надежды основывалъ я на этомъ мальчикѣ, и предавался тысячѣ сладостныхъ мечтаній относительно его будущаго успѣха въ жизни, и роли, которую ему суждено будетъ разыгрывать въ свѣтѣ. Но судьбѣ угодно было, чтобъ я не оставилъ потомства и окончилъ свое поприще бѣднымъ, одинокимъ и бездѣтнымъ. Конечно, я имѣлъ многіе недостатки, но никто не можетъ сказать, что я не былъ добрымъ и нѣжнымъ отцомъ. Я любилъ этого мальчика страстно, даже, можетъ быть, съ слѣпымъ пристрастіемъ; я ни въ чемъ ему не отказывалъ. О, съ какою бы радостью пожертвовалъ я собою, чтобъ только сохранить его драгоцѣнную жизнь! Мнѣ кажется, съ тѣхъ поръ, какъ я лишился его, не проходитъ дня, въ который бы его свѣтлое личико съ плѣнительной улыбкой не смотрѣло на меня съ высоты Небесъ, куда переселился онъ; не проходитъ дня, въ который бы я не думалъ о соединеніи съ нимъ. Смерть похитила этого прелестнаго ребенка на девятилѣтнемъ возрастѣ, въ самомъ цвѣтѣ красоты, когда онъ обѣщалъ такъ много; память о немъ такъ глубоко запала въ мое сердце, что я никогда не могъ забыть его; его душа витала по ночамъ около моей одинокой подушки; много разъ, въ веселой и шумной бесѣдѣ, въ то время, когда бутылка переходила изъ рукъ въ руки въ круговую, когда раздавались и громкій говоръ и громкій хохотъ, я задумывался и углублялся въ воспоминаніе о немъ. И теперь еще я ношу на-груди моей локонъ его шелковистыхъ каштановыхъ волосъ; этотъ локонъ, я унесу его съ собой въ бѣдную могилу, куда скоро, безъ сомнѣнія, будутъ положены больныя старыя кости Барри Линдона.

Мой Брайанъ имѣлъ удивительно бойкій характеръ, обуздывать который даже и я не всегда былъ въ состояніи, а тѣмъ болѣе мать и другія женщины, надъ попытками которыхъ управлять имъ онъ часто смѣялся. Даже моя мать (она называла себя мистриссъ Барри Линдонъ, въ честь моей новой фамиліи) не имѣла на него ни малѣйшаго вліянія; изъ этого не трудно заключить, какою силою воли обладалъ этотъ ребенокъ. Еслибъ не эта воля, то, быть можетъ, онъ жилъ бы и теперь: быть можетъ по зачѣмъ эти сѣтованія? Не въ лучшемъ ли онъ мѣстѣ теперь? Какую бы пользу оказало ему наслѣдство нищаго? — Все дѣлается къ лучшему…. во всемъ вола Божія! Чтожь дѣ дать, если мнѣ, его отцу, суждено остаться въ этомъ мірѣ, съ тѣмъ, чтобъ оплакивать его преждевременную смерть.

Въ октябрѣ мѣсяцѣ я отправился въ Дублинъ, повидаться съ однимъ адвокатомъ и денежнымъ человѣкомъ, пріѣхавшихъ въ Ирландію посовѣтоваться со мной насчетъ вырубки Хактонскаго лѣса, который я рѣшился продать до послѣдней вѣтки, — потому что мѣсто это мнѣ страшно опротивѣло и къ тому же я сильно нуждался въ деньгахъ. Въ этой сдѣлкѣ встрѣтились нѣкоторыя затрудненія. Мнѣ сказали, что я не имѣю права распоряжаться лѣсомъ. Въ невѣжественныхъ крестьянахъ, населявшихъ помѣстье, до такой степени возбуждена была ненависть ко мнѣ, что бездѣльники отказались прикоснуться къ деревьямъ топоромъ, и мой агентъ (этотъ мошенникъ — Ларкинсъ) писалъ ко мнѣ, что его жизнь будетъ въ опасности, если онъ рѣшится на дальнѣйшее опустошеніе помѣстья. Къ этому времени роскошная мебель въ Хактонѣ была вся распродана; а что касается до серебра, то я озаботился взять его съ собой въ Ирландію, и поручить его храненію банкира, который впослѣдствіи, когда мнѣ встрѣтилась самая крайняя нужда въ деньгахъ, выдалъ за него шесть тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

И такъ, я отправился въ Дублинъ, повидаться тамъ съ англійскими купцами, и до такой степени умѣлъ убѣдить мистера Сплинта, плимутскаго кораблестроителя и лѣсоторговца, что за Хактонскій лѣсъ онъ согласился немедленно выдать мнѣ одну треть настоящей его стоимости, всего пять тысячъ фунтовъ, которые я, стѣсняемый со всѣхъ сторонъ кредиторами, принялъ съ удовольствіемъ. Мистеръ Сплинтъ не встрѣтилъ ни малѣйшаго затрудненія къ вырубкѣ лѣса. Онъ взялъ цѣлый полкъ плотниковъ и пильщиковъ съ своей собственной и съ королевской Плимутской верфи, и черезъ два мѣсяца Хактонскій Паркъ представлялъ собою пространство безлѣснѣе болота Олленъ.

Эта поѣздка и эти деньги не посчастливились мнѣ. Большую часть изъ нихъ я проигралъ въ клубѣ Дэли, и, слѣдовательно, долги мои не уменьшились ни на пенни. Изъ всей суммы, полученной мною за Хактонскій лѣсъ, осталось какихъ нибудь двѣсти фунтовъ, съ которыми я и возвратился домой въ весьма уныломъ расположеніи духа; между тѣмъ, мои дублинскіе кредиторы слѣдили за мной, и, услышавъ, что я проигрался, подали на меня ко взысканію на нѣсколько тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

Несмотря на неудачу въ игрѣ, я купилъ въ Дублинѣ, согласно моему обѣщанію — а когда я обѣщаю что побудь, то непременно исполняю, какихъ бы ни стоило мнѣ пожертвованій, маленькую лошадь въ подарокъ милому Брайану, въ наступавшій десятый день его рожденія. Это было прекрасное животное стоило мнѣ порядочной суммы; но для моего неоцѣненнаго сына, я не жалѣлъ денегъ. Лошадь была довольно дикая: она сшибла съ себя одного изъ моихъ жокеевъ, который хотѣлъ было ѣхать на ней, и черезъ эту попытку онъ сломалъ себѣ ногу. Я же ѣхалъ на ней весьма покойно почти до самого дома, но ее усмиряло мое искусство и моя тяжесть.

Подъѣзжая къ дому, я приказалъ отвести ее въ домъ одного фермера, съ тѣмъ, чтобы онъ хорошенько ее выѣздилъ, Брайану же, который съ нетерпѣніемъ хотѣлъ увидѣть маленькую лошадку, сказалъ, что ее приведутъ въ день его рожденія; и тогда я обѣщалъ ему взять его въ отъѣзжее поле, а себѣ — удовольствіе познакомить прелестнаго мальчика съ охотой, которою со временемъ онъ долженъ былъ управлять вмѣсто своего нѣжно-любящаго отца. Но увы! Этому отважному мальчику не суждено было мчаться по полямъ за краснымъ звѣремъ, не суждено было занять почетное мѣсто между дворянствомъ его отечества, мѣсто, которое предоставляли ему его происхожденіе и геніальныя способности!

Я не вѣрю ни снамъ, ни предчувствіямъ, но не могу не сознаться, что когда человѣку угрожаетъ какое нибудь несчастіе, то оно не иначе приходитъ, какъ съ странными и страшными предзнаменованіями. Лэди Линдонъ два раза видѣла во снѣ своего сына; но, какъ въ это время она была чрезвычайно нервозна и раздражительна, то я не обращалъ ни малѣйшаго вниманія ни на ея, ни на свои собственныя опасенія. Въ минуту неосторожности за бутылкой вина послѣ обѣда, я проговорился Брайану, что лошадь уже приведена, и что она находится на фермѣ Дулана, гдѣ грумъ Миннъ выѣзжаетъ ее.

— Обѣщай мнѣ, Брайанъ, вскричала мать: — что безъ отца ты не будешь ѣздить на ней.

— Вы бы лучше молчали, сударыня, сказалъ я, разсердись на ея неумѣстную боязливость, которая проявлялась теперь въ ней безпрестанно; но вмѣстѣ съ тѣмъ, я обратился къ Брайану и прибавилъ: — я обѣщаю вамъ, милордъ, хорошія розги, если, вы осмѣлитесь сѣсть на эту лошадь безъ моего позволенія!

Полагаю, что такое обѣщаніе не испугало мальчика, нетерпѣливо желавшаго испытать удовольствіе прокатиться верхомъ на маленькой лошадкѣ; а вѣрнѣе всего, онъ былъ увѣренъ, чтэ любящій отецъ не сдержитъ такого обѣщанія, потому что на другой день, когда я, послѣ вечерней попойки, всталъ довольно поздно, мнѣ донесли, что Брайанъ вышелъ изъ дому на разсвѣтѣ, прошмыгнувъ черезъ комнату своего наставника (это былъ Редмондъ Квинъ, нашъ кузенъ, котораго я взялъ на свое содержаніе) и я ни сколько не сомнѣвался, что шалунъ ушелъ на ферму Дулана.

Я взялъ большой бичь и во весь опоръ поскакалъ за нимъ, давъ себѣ клятву сдержать свое обѣщаніе. Но, да простить меня Небо! Въ трехъ миляхъ отъ замка я увидѣлъ идущую ко мнѣ на встрѣчу печальную процессію; крестьяне стонали и выли, какъ это водится въ подобныхъ случаяхъ у ирландцевъ; подлѣ вели черную лошадь подъ уздцы, и на снятой съ петель двери, которую несли нѣсколько человѣкъ, лежалъ мой несчастный, кой малый, мой неоцѣненный маленькій Брайанъ. Да, это онъ, онъ въ сапожкахъ со шпорами, въ малиновомъ кафтанчикѣ, обшитомъ золотомъ! Его ненаглядное личико покрылось мертвенной блѣдностью. Протянувъ мнѣ рученку, онъ улыбаясь сказалъ мнѣ, болѣзненнымъ, умирающимъ голосомъ: — папа, вѣдь вы не накажете меня? — да, папа? Въ отвѣтъ на эти слова я залился слезами. Я много разъ видѣлъ умирающаго человѣка; мнѣ знакомъ и предсмертный взглядъ. Въ сраженіи при Кунерсдорфѣ, пуля сразила маленькаго барабанщика, котораго я очень любилъ; и когда я подбѣжалъ, чтобъ дать ему нѣсколько капель воды, онъ посмотрѣлъ на меня съ тѣмъ же самымъ выраженіемъ, съ которымъ смотрѣлъ на меня маленькій Брайанъ…. въ этомъ взорѣ нельзя было ошибиться. Мы принесли его домой и во всѣ стороны разослала гонцовъ за докторами.

Но что сдѣлаетъ докторъ? въ состояніи ли онъ оказать какую нибудь помощь въ борьбѣ съ страшнымъ, непреклоннымъ, непобѣдимымъ врагомъ? Медики только подтвердили наши опасенія, только увеличили наше отчаяніе своими словами о безнадежномъ положеніи мальчика. Брайанъ ловко вскочилъ на лошадь, твердо сидѣлъ на ней, когда она бѣсилась и прыгала, и, наконецъ, преодолѣвъ ея упрямство и бѣшенство, направилъ ее черезъ каменный заборъ, подлѣ дороги. На вершинѣ этого забора лежало нѣсколько ни съ чѣмъ не связанныхъ камней; лошадь задѣла за нихъ передними копытами и вмѣстѣ съ храбрымъ наѣздникомъ опрокинулась на другую сторону. Маленькій Брайанъ въ одинъ моментъ вскочилъ на ноги бросился за лошадью, которая, лягнувъ его въ спину, вырвалась изъ рукъ. и понеслась по полямъ; но сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, бѣдный Брайанъ упалъ, какъ прострѣленный пулей. Блѣдность покрыла лицо его, и крестьяне думали, что онъ уже умеръ. Несчастный ребенокъ пришелъ, однакоже, въ чувство, когда ему влили въ ротъ нѣсколько капель вина: но онъ не могъ пошевелить ни однимъ членомъ; у него поврежденъ былъ хребетъ; нижняя часть всего тѣла находилась уже въ омертвѣломъ состояніи, когда его уложили въ постель; жизнь въ другой половинѣ не долго продержалась. Онъ провелъ съ нами еще два дня, и въ эти два дня тщетно утѣшали мы себя, тщетно поддерживали надежду на его выздоровленіе.

Виеченіе этого времени, характеръ милаго ангела, повидимому, совсѣмъ измѣнился. Онъ просилъ и мать и меня простить его за непослушаніе, въ которомъ чувствовалъ себя виновнымъ передъ нами; неоднократно повторялъ, что ему хотѣлось бы видѣть брата своего Буллингдона, и говорилъ:

— Булли лучше васъ, папа; онъ никогда такъ не бранится; он училъ меня многому хорошему, когда васъ не было дома.

Взявъ руку матери и мою, въ свои маленькія ручонки, онъ просилъ насъ не ссориться и любить другъ друга, чтобъ мы могли встрѣтиться на Небесахъ, куда, по словамъ Булли, не принимаютъ тѣхъ полей, которые бранятся. Лэди Линдонъ была тронута до глубины души увѣщаніями бѣднаго, страдавшаго ангела; не менѣе ея былъ тронутъ и я. Я бы желалъ, чтобъ она доставила мнѣ возможность слѣдовать совѣту, который завѣщалъ намъ умирающій мальчикъ.

Наконецъ, черезъ два дни онъ умеръ. Я лишился надежды моей фамиліи, счастія и Гордости моей жизни, звена, соединявшаго меня и лэди Линдонъ.

— О, Редмондъ, говорила она, на колѣняхъ подлѣ милаго праха: — послѣдуемъ Истинѣ, высказанной этимъ ангеломъ, — исправь свою жизнь, и обходись съ твоей бѣдной, любящей и преданной тебѣ женой, какъ совѣтовалъ умирающій ребенокъ!

И я обѣщалъ ей; но бываютъ обѣщанія, выполнить которыя внѣ человѣческой власти, особенно въ отношеніи къ такой женщинѣ, какъ моя жена. Впрочемъ, послѣ этого печальнаго событія, мы значительно сблизились другъ съ другомъ, и втеченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, были совершенными друзьями.

Не считаю за нужное говорить, съ какою роскошью мы похоронили его. У дверей склепа, въ который мы опустили драгоцѣнный прахъ Брайана, я застрѣлилъ роковую лошадь, которая убила его. Я находился въ такомъ бѣшенствѣ, что готовъ былъ застрѣлить самого себя. Еслибъ я не страшился такого страшнаго преступленія, то сдѣлалъ бы это, и быть можетъ къ лучшему; потому что, какова была жизнь моя съ тѣхъ поръ, когда съ груди моей сорвали этотъ плѣнительный цвѣтокъ? — Меня ожидалъ впереди нескончаемый рядъ бѣдствій, обидъ, несчастій, умственныхъ и тѣлесныхъ страданій, никогда еще не выпадавшихъ на долю человѣка.

Лэди Линдонъ, постоянно капризная и раздражительная, сдѣлалась, послѣ катастрофы съ нашимъ сыномъ, еще тревожнѣе и предалась набожности съ такимъ пламеннымъ усердіемъ, что въ иныя минуты вы бы приняли ее за съумасшедшую. Ей показывались различныя видѣнія. То прилеталъ къ ней ангелъ и говорилъ, что смерть Брайана была наказаніе ей за ея пренебреженіе къ своему первенцу. То она видѣла во снѣ Буллингдона все еще въ живыхъ; то предавалась такой глубокой горести о его кончинѣ, какъ будто она лишилась единственнаго и лучшаго сына, тогда какъ Брайанъ, сравнительно съ Буллингдономъ, былъ тоже самое, что алмазъ передъ простымъ булыжникомъ. Тяжело было видѣть ея съумасбродныя причуды и трудно преодолѣть. Въ округѣ начали поговаривать, что графиня лишилась разсудка. Мои злые враги не замедлили подтвердить молву, и присовокупить; что я былъ причиною ея помѣшательства, что я довелъ ее до съумасшествія, что я убилъ не только Буллингдона, но и роднаго сына; ужь я и не помню, чего только они не приводили въ мое обвиненіе. Ихъ ненавистныя клеветы даже и въ Ирландіи достигли своей цѣли; — мои друзья стали покидать меня. Какъ и въ Англіи, они начали съ того, что перестали принимать участіе въ охотѣ; и, когда я пріѣзжалъ на конскія скачки или на ярмарку, они находили причины избѣгать встрѣчи со мной. Меня называли то нечестивымъ Барри, то Линдонскимъ демономъ; провинціальные сквайры сочиняли на счетъ меня удивительныя легенды; пасторы говорили, что во время Семилѣтней Войны я перерѣзалъ безчисленное множество монахинь, что призракъ Буллингдона каждую ночь посѣщаетъ мой домъ. Однажды на ярмаркѣ въ сосѣднемъ городѣ, когда я намѣревался купить куртку для одного ізъ моихъ лакеевъ, — стоявшій подлѣ меня человѣкъ сказалъ: «эту куртку онъ покупаетъ для милэди Линдонъ». — Изъ этого обстоятельства возникла легенда о жестокости моей къ женѣ; — при этомъ множество подробностей было разсказываемо относительно моей изобрѣтательности мучить и терзать ее.

Потеря сына производила тяжелое впечатлѣніе не только на мое сердце, какъ на сердце любящаго отца, но и вредила моимъ личнымъ интересамъ въ весьма значительной степени, потому что теперь, когда не было прямаго наслѣдника на имѣнье Линдонъ, когда здоровье лэди Линдонъ совершенно разстроилось и не было ни малѣйшей надежды на приращеніе семейства, — гнустные Типтоффы, поставивѣ себя въ главѣ партіи, образовавшейся съ цѣлію распространять о мнѣ невыгодные слухи, начали употреблять тысячи средствъ къ моему огорченію. Они вмѣшивались во всѣ мои распоряженія по имѣніямъ, поднимали страшную тревогу, когда я срѣзывалъ въ лѣсу палочку, отдавалъ на аренду клочокъ негодной земли, продавалъ картины, или посылалъ въ передѣлку нѣсколько унцій серебра. Они запутывали меня въ нескончаемыя тяжбы, подавали жалобы лорду Канцлеру, затрудняли моихъ агентовъ въ исполненіи ихъ обязанностей: — словомъ, заставляли меня считать мою собственность за чужую, и распоряжались, какъ имъ было угодно. Что еще хуже всего, они имѣли сношенія и сдѣлки съ моей прислугой; потому-то, малѣйшее замѣчаніе, сдѣланное мною лэди Линдонъ, было извѣстно повсюду; — пріятельская веселая бесѣда, по ихъ клеветѣ, превращалась въ шумную оргію. Они увеличивали счетъ выпитыхъ мною бутылокъ и произнесенныхъ ругательствъ до невѣроятнаго числа. Конечно, въ послѣднемъ обстоятельствѣ было много правды; въ этомъ я признаюсь чистосердечно. Я человѣкъ, какъ говорится, старой школы, любилъ пожить и поговорить, ни чѣмъ не стѣсняясь; но, во всемъ, что я дѣлалъ и говорилъ, не было ничего дурнаго, какъ у многихъ негодяевъ, которые прикрываютъ свои пороки маской лицемѣрства.

Признаваясь во всемъ откровенно, я не могу утаить, что употреблялъ всевозможныя усилія и средства къ отвращенію козней враговъ моихъ. Я прибѣгнулъ даже къ хитрости, не вполнѣ оправдываемой. Все мое благополучіе зависѣло отъ наслѣдника имени и состоянія фамиліи Линдонъ. Умри только лади Линдонъ, здоровье которой съ каждымъ днемъ становилось все слабѣе и слабѣе, и я на другой же день остался бы нищимъ; всѣ мои денежныя, пожертвованія на улучшеніе помѣстья приняли бъ ни за что; всѣ долги остались бы на моихъ плечахъ: всѣ враги мои восторжествовали бы, что, для человѣка съ благородной душой, было бы убійственно.

По этому, признаюсь, самымъ искреннимъ, самымъ пламеннымъ моимъ желаніемъ было — взять верхъ надъ негодяями, а такъ какъ я не могъ этого сдѣлать, не имѣя наслѣдника, то рѣшился, во что бы то ни стало, пріобрѣсть его. Еслибъ я имѣлъ его, хотябъ и не совсѣмъ прямаго, относительно моей крови, то дѣло приняло бы совершенно другой оборотъ. Я сообщилъ этотъ планъ лэди Линдонъ, которую заставилъ быть, по крайней мѣрѣ наружно, самой послушнѣйшей женой — но несмотря на то обстоятельство, что никогда не позволялъ ни одному письму не отъ нея, ни къ ней прейти мимо моихъ рукъ, что не позволялъ ей видѣть никого, кромѣ тѣхъ лицъ, которыя, по моему мнѣнію, и при ея разстроенномъ здоровьи, могли составлять ей самое приличное общество. — гнусные Типтоффы узнали объ этомъ планѣ, протестовали противъ него, не только письмомъ, но и позорными, оскорбительными статьями въ журналахъ, въ которыхъ называли меня отцомъ «подложныкъ дѣтей». Само собою разумѣется, я отвергалъ эту клевету — и нельзя было не отвергать ее; я предложилъ встрѣтиться съ кѣмъ нибудь изъ Типтоффовъ на полѣ чести, съ тѣмъ, чтобъ доказать ему, что онъ бездѣльникъ и лжецъ, хотя, быть можетъ, и не въ этомъ случаѣ. Но они отказались отъ предложенія, которое принялъ бы всякій благородный человѣкъ. Мои надежды на пріобрѣтеніе наслѣдника разсѣялись совершенно. Леди Лимонъ сопротивлялась предложенію съ такой энергіей, какою только можетъ располагать слабодушная, больная женщина: — она говорила, что сдѣлавъ уже одно преступленіе, скорѣе согласится умереть, чѣмъ рѣшится на другое. Однакожъ, я легко успокоилъ ея сіятельство: планъ не удался, и тщетно было бы повторять попытку. Еслибъ мы имѣли теперь дюжину законныхъ дѣтей, то враги мои непремѣнно бы сказали, что она у насъ пріемыши.

И такъ, дѣла мои находились теперь въ самомъ дурномъ положеніи. Всѣ предпріятія мои рѣшительно неудавались; — мои земли, купленныя на занятыя деньги, не приносили ни малѣйшей прибыли, между тѣмъ, я долженъ былъ платить огромные проценты на суммы, на которыя они были куплены. Я чувствовалъ, что сѣть, опутавшая меня, становилась все плотнѣе и плотнѣе, и я не видѣлъ никакой возможности вырваться изъ ея петель.

Въ добавокъ ко всѣмъ моимъ стѣсненнымъ обстоятельствамъ, спустя два года послѣ смерти Брайана, моя жена, причуды и странности характера, которой я переносилъ втеченіе двѣнадцати лѣтъ, рѣшилась оставить меня, и уже составила планъ избѣгнуть, какъ она выражалась, моего тиранства.

Моя мать, единственное существо, остававшееся вѣрнымъ мнѣ вовремя моихъ, несчастій (и дѣйствительно, она одна говорила о мнѣ какъ должно и представляла меня въ надлежащемъ свѣтѣ; она одна считала меня, жертвой моего собственнаго великодушнаго, и довѣрчиваго характера), моя мать, говорю я, первая открыла заговоръ, въ моторомъ хитрые и злобные Типтоффы, по обыкновенію, были главными дѣйствующими лицами. Мистриссъ Барри, несмотря на тяжелый характеръ, была неоцѣненною особой для меня въ моемъ домѣ, который давнымъ бы давно дошелъ до совершеннаго раззоренія, еслибъ не ея распорядительность, и превосходная экономія въ содержаніи моей многочисленной фамиліи. Что касается до лэди Линдонъ, то она была слишкомъ элегантная лэди, чтобъ заниматься хозяйствомъ; — она проводила цѣлые дни съ своимъ докторомъ, или за книгами, являлась между нами только по моему приглашенію, и при этихъ случаяхъ между ней и моей матерью непремѣнно возникала ссора.

Мистриссъ Барри, напротивъ, имѣла особенный талантъ къ управленію дѣлами, всякаго рода. Она заставляла служанокъ ходить, какъ говорится по струночкѣ, а лакеевъ исполнять свои обязанности, быстро; въ одно и то же время она наблюдала за бургонскимъ въ погребѣ, и за овсомъ и сѣномъ на конюшнѣ; за соленьемъ и вареньемъ, за картофелемъ и сѣнокосомъ, за боемъ поросятъ и домашней птицы, за прачечной и пекарней, и за тысячью мелочей огромнаго хозяйства. Еслибъ всѣ ирландскія домохозяйки были подобны ей, то, увѣряю васъ, во многихъ домахъ тамъ, гдѣ слоями наростаетъ теперь пыль и паутина, — пылалъ бы въ каминахъ яркій огонекъ, во многихъ паркахъ, тамъ, гдѣ растетъ теперь одинъ только чертополохъ, — паслись бы стада овецъ и рогатаго скота..Если что нибудь спасало меня отъ. послѣдствій бездѣльничества.моихъ враговъ, и моего простаго, великодушнаго и безпечнаго характера, такъ одно только удивительное благоразуміе этого неоцѣненнаго созданія. Она никогда не ложилась спать пока не водворялось во всемъ домѣ; спокойствіе и тишина, пока не потухали всѣ свѣчи; а вы можете себѣ представить, что это ей стоило не малаго труда при человѣкѣ съ моими привычками, при человѣкѣ, у котораго каждый вечеръ собиралось до дюжины весельчаковъ (хитрыхъ бездѣльниковъ и коварныхъ друзей, какъ оказалось впослѣдствіи), который пилъ съ ними до поздняго часа, и который рѣдко ложился спать въ трезвомъ видѣ. Много и много разъ случалось, что эта добрая душа сама снимала съ меня сапоги, сама съ помощію слугъ укладывала меня въ постель, сама уносила свѣчу, и поутру первая приносила мнѣ освѣжающее питье состоящее изъ кружки пива. Въ ту пору разгульная жизнь была въ модѣ. Выпить полдюжины бутылокъ вина считалось дѣломъ весьма обыкновеннымъ. Кофе и чай были предоставлены лэди Линдонъ, ея доктору и старымъ женщинамъ, составлявшимъ ея общество. Мистриссъ Барри гордилась тѣмъ, что я пилъ больше всякаго мужчины въ округѣ — что я пилъ, по ея словамъ, едва ли не больше моего родителя.

Весьма естественно, что лэди Линдонъ ненавидѣла мою мать. Впрочемъ она не первая, не она и послѣдняя, ненавидитъ свою свекровь. Я поручилъ моей матери имѣть надъ причудами ея сіятельства строгій надзоръ, а это, вы можете догадаться, было одной изъ причинъ, по которымъ милэди не жаловала мистриссъ Барри, — я, однакожь, не обращалъ на то вниманія. Помощь и бдительный надзоръ мистриссъ Барри были для меня неоцѣненны. Еслибъ я приставилъ къ милэди двадцать шпіоновъ, и тогда они не доставили бы мнѣ той пользы, какую доставляла бдительность и безкорыстное попеченіе моей матери. Она спала съ ключами подъ подушкой; отъ ея бдительнаго взора ничто не ускользало. Какъ тѣнь, она слѣдила за каждымъ движеніемъ графини, она знала все, что дѣлала милэди съ утра и до вечера… Если милэди выходила въ садъ, мистриссъ Барри не спускала глазъ съ калитки; если она хотѣла прокатиться, мистриссъ Барри провожала ее, и на всякій случай подлѣ кареты скакали два грума въ моей ливреѣ. Хотя милэди не соглашалась и хотѣла предаваться въ своей комнатѣ угрюмому молчанію, но я убѣдилъ ее ѣздить въ церковь по воскреснымъ днямъ вмѣстѣ со мной, въ каретѣ шестерней, и являться на балы не случаю конскихъ скачекъ, каждый разъ когда представлялась возможность не встрѣтиться тамъ съ полицейскими приставами, которые осаждали меня дома и ловили внѣ его. Все это подало поводъ къ новымъ клеветамъ. Мои завистники говорили, что я держалъ жену свою въ заточеніи. Между тѣмъ, какъ зная ея легкомысліе и замѣчая ея безумное пренебреженіе ко мнѣ и къ моимъ роднымъ, пренебреженіе, которое начиняло замѣнять то, что было въ равной степени безумной нѣжностью, я долженъ былъ бдительно смотрѣть, чтобъ она не убѣжала. Оставь она меня, и я на другой же день былъ бы погибшимъ человѣкомъ. Это обстоятельство заставляло меня и мою мать имѣть надъ милэди самый строгій надзоръ. Что касается до клеветы, будто бы я хотѣлъ сдѣлать изъ жены моей плѣнницу, то я съ презрѣніемъ отвергаю ее. Каждый мужъ обращаетъ жену свою въ плѣнницу до нѣкоторой степени: желалъ бы я знать, что бы вышло изъ того, еслибъ женщинамъ позволено было уходить изъ дому и приходить когда вздумается. Въ жтомъ отношеніи я исполнялъ только законную обязанность, предоставленную мужу.

Но съ хитростью женщины ни что не можетъ сравниться, не смотря на всю мою бдительность, на всѣ мѣры предосторожности, лэди Линдонъ ускользнула бы отъ насъ, если бы я не имѣлъ на моей сторонѣ такой же хитрой и дальновидной женщины, какъ и сама милэди. Пословица правду говоритъ, что лучшій способъ поймать вора — поручить это другому вору. Всякій подумаетъ, что при всей строгости, которою окружена была милэди, особенно когда мнѣ извѣстно было содержаніе всѣхъ писемъ къ ея родственникамъ и знакомымъ, жившимъ въ отдаленной части Ирландіи, лэди Линдонъ не представлялось ни малѣйшей возможности имѣть сношенія съ своими сообщниками, а между тѣмъ она вела переписку надъ самымъ моимъ носомъ и весьма тонко составляла планъ своего побѣга, какъ это сейчасъ будетъ разсказано.

Лэди Линдонъ постоянно имѣла чрезмѣрную страсть къ нарядамъ; а такъ какъ всѣ ея прихоти по этой части исполнялись безпрекословно (я не щадилъ на это денегъ, и между долгами моими, долги за модные магазины простирались на нѣсколько тысячъ); изъ Дублинъ и въ Дублинъ безпрестанно посылались картонки съ платьями, шляпками, кружевами, фалбалами, и т. п. Вмѣстѣ съ нарядами получались и письма отъ магазинщицы, въ отвѣть на безчисленные заказы милэди. Всѣ эти письма проходили чрезъ мои руки до нѣкотораго времена безъ малѣйшаго подозрѣнія. А между тѣмъ, эти-то письма, съ помощію симпатическихъ чернилъ содержали въ себѣ всю корреспонденцію ея сіятельства, и страшныя обвиненія противъ меня. Прошло много времени прежде, чѣмъ открылась эта переписка..

Дальновидная мистриссъ Барри замѣтила, что передъ отправленіемъ писемъ къ магазинщицѣ, милэди каждый разъ приказывала подать себѣ лимонъ. Когда сказали мнѣ объ этомъ, я призадумался, — и, подержавъ надъ огнемъ одно изъ писемъ милэди, узналъ всю истину. Я представлю образчикъ одного изъ такихъ чудовищныхъ писемъ этой несчастной женщины. Крупными буквами и съ широкими промежутками между строчекъ писала милэди обыкновенными чернилами заказы магазинщицѣ, назначала предметы нарядовъ, въ которыхъ нуждалась, описывала покрой нарядовъ, матеріи, изъ которыхъ ихъ сшить, и пр. Для подобнаго письма она употребляла нѣсколько листовъ, — писала о каждомъ предметѣ отдѣльно, собственно для того чтобъ имѣть больше пустаго мѣста для описанія всѣхъ моихъ жестокостей и смертельныхъ обидъ. Между этими строками она вела дневникъ своего заточенія, дневникъ, которымъ романистъ того времени, могъ бы обезпечить свою будущность, еслибъ досталъ съ него копію, и издалъ его подъ заглавіемъ: «Милая Плѣнница, или Дикій Мужъ», или подъ какимъ нибудь другимъ названіемъ, одинаково заманчивымъ и въ высшей степени нелѣпымъ. Вотъ отрывокъ изъ этого дневника:

«Понедѣльникъ.-- Вчера меня заставили ѣхать въ церковь. — Моя отвратительная, чудовищная, грубая, свекровъ змѣя, въ желтой атласной шляпкѣ съ красными лентами, занимала въ коляскѣ первое мѣсто; мистеръ Л. ѣхалъ подлѣ коляски верхомъ на лошади, за которую до сихъ поръ не заплатилъ капитану Гурдльстону. Нечестивый лицемѣръ провелъ меня до нашей скамейки, съ шляпой въ рукѣ и улыбкой на лицѣ, поцаловалъ мнѣ руку, когда я садилась въ коляску послѣ службы, и погладилъ мою сѣрую левретку, — и все это для того, чтобъ нѣсколько человѣкъ, собравшихся около экипажа, видѣли его любезность. Вечеромъ, по его приказанію, я сидѣла за чаемъ въ кругу его пріятелей, три четверти числа которыхъ, включая и его самого, были, по обыкновенію, пьяны. Нашему капеллану, когда онъ кончилъ шестую бутылку, вымазали сажей лицо, и потомъ посадили на сѣрую кобылу лицомъ къ хвосту. Ненавистная змѣя читала весь вечеръ Обязанности человѣка, потамъ проводила меня въ мои комнаты, заперла двери, и отправилась прислуживатъ своему гнусному сыну, котораго обожаетъ за его развратную жизнь, какъ Стикораксъ обожала Калибана.»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Посмотрѣли бы вы на бѣшенство моей матери, когда я прочиталъ ей послѣдній періодъ! Я всегда любилъ пошутить (шутка моя надъ капелланомъ была справедлива), и потому мнѣ не досадно было видѣть въ письмахъ милэди описанія всѣхъ моихъ проказъ; я даже не читалъ ихъ, — но за то старался обратить вниманіе мистриссъ Барри на всѣ комплименты, которыми надѣляла ее лэди Линдонъ. Змѣя — было имя, подъ которымъ она значилась въ этой драгоцѣнной перепискѣ; — иногда лэди Линдонъ называла ее «Ирландской вѣдьмой». Что касается до меня, то я назывался тюремщикомъ, палачомъ, духомъ тьмы, господствующимъ надъ ея бытіемъ, и т. п. Всѣ эти названія, хотя и обозначали мою власть и могущество, но для меня были крайне непріятны. Вотъ еще отрывокъ изъ «Темничнаго дневника», по которому нетрудно замѣтить, что милэди, хотя и показывала видъ равнодушія ко мнѣ, но внимательно слѣдила за всѣми моими поступками, и ревновала меня по прежнему:

«Среда.-- Сегодня ровно два года, какъ я лишилась послѣдней надежды и отрады въ жизни, — ровно два года, какъ милый и неоцѣненный Брайанъ отозванъ на Небо. Соединился ли, онъ тамъ съ своимъ покинутымъ братомъ, — который выросъ не зная материнской любви, и котораго тиранство моего мужа заставило искать спокойствія въ изгнаніи и, можетъ быть, въ самой смерти? А быть можетъ, старшій сынъ мой живъ еще и теперь; такъ, по крайней мѣрѣ, говоритъ мнѣ мое вѣщее сердце! Чарльзъ Буллингдонъ! приди на помощь къ несчастной твоей матери, которая раскаявается въ своихъ проступкахъ, въ своей холодности къ тебѣ, и теперь дорого платитъ за свои заблужденія! Но нѣтъ; онъ не можетъ быть живъ! Я говорю это подъ вліяніемъ моего разстроеннаго воображенія! Вся моя надежда основывается на васъ, милый мой кузенъ — на васъ, котораго нѣкогда надѣялась называть болѣе нѣжнымъ именемъ, моимъ неоцѣненнымъ Джорджемъ! О, будьте моимъ защитникомъ и избавителемъ, истиннымъ рыцаремъ, какимъ вы всегда были, освободите меня изъ темницы, въ которой держитъ меня этотъ варваръ, — освободите меня отъ него и отъ Стикораксы, этой ирландской вѣдьмы, его матери!»

Послѣ того слѣдуютъ стихи, какіе любила сочинять милэди, въ которыхъ сравнивала себя съ Саброй въ Семи богатыряхъ, и умоляла своего Джорджа вырвать ее изъ когтей дракона, подъ которымъ подразумѣвалась мистриссъ Барри. Я пропускаю эти стихи и продолжаю).

«Тиранъ, господствующій надо мной, научилъ даже мое бѣдное дитя, маленькаго Брайана, ненавидѣть меня и презирать.

Онъ ушелъ на роковое катанье, неповинуясь моимъ приказаніямъ, наперекоръ моимъ мольбамъ. Съ тѣхъ поръ, какія страданія, какое униженіе суждено переносить мнѣ! — Я нахожусь въ заточеніи, въ моемъ собственномъ домѣ. Мнѣ бы слѣдовало бояться отравы, но, я знаю, что злодѣй имѣетъ существенную выгоду въ сохраненіи моей жизни, — моя смерть будетъ для него вѣстницей гибели. Между тѣмъ, я не смѣю встать съ мѣста, не подчиняясь надзору этой отвратительной, гнусной, жестокой тюремщицы, ужасной ирландки, которая слѣдитъ за каждымъ моимъ шагомъ. Какъ преступницу, меня запираютъ на ночь въ моей комнатѣ, и позволяютъ оставлять ее только по приказанію мужа, и то для того, чтобы присутствовать при его оргіяхъ, съ его грубыми товарищами, и слушать противный пьяный разговоръ! Въ его поступкахъ нѣтъ уже и тѣни супружеской вѣрности — нѣтъ этой тѣни въ жизни того, который клялся, что только я одна могла привязать его къ себѣ, могла очаровать его! Теперь онъ водитъ передъ самыми моими глазами своихъ гадкихъ любовницъ; онъ хотѣлъ уговорить меня принять чужое дитя за законнаго наслѣдника моихъ имѣній.

„Нѣтъ, этого я никогда не сдѣлаю! Ты и одинъ только ты, мой Джорджъ, мой ранній другъ, будешь наслѣдникомъ всѣхъ имѣній Линдона. О! почему судьба не соединила меня съ тобою, вмѣсто этого гадкаго человѣка, который держитъ въ своей желѣзной волѣ, и отравляетъ жизнь несчастной Калисты.“

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Такимъ образомъ лэди Линдонъ продолжала писать письма, употребляя на каждое оо нѣсколько листовъ, и самый, мелкій сжатый почеркъ. Предоставляю читателямъ моимъ, предубѣжденнымъ противъ меня, судить, справедливо ли я называлъ писательницу подобныхъ документовъ легкомысленнымъ и тщеславнымъ созданіемъ; не долженъ ли я былъ внимательно слѣдить за ея поступками, и принимать мѣры предосторожности? Я бы могъ представить на усмотрѣніе читателей нескончаемыя рапсодія жъ лорду Джержу Пойнингсу, старинному предмету страсти милэди, въ которыхъ она называла его самыми нѣжными именами, я умоляла его съискать убѣжище отъ ея притѣснителей; — но эти посланія, я знаю, утомятъ читателя, какъ утомило бы меня, еслибъ я вздумалъ переписывать ихъ. Скажу только, что эта несчастная лэди писала чепухи гораздо больше, чѣмъ она воображала. Она постоянно читала романы; сравнивала свое положеніе съ сантиментальными героинями этихъ романовъ, и, не имѣя вовсе души, прикидывалась способной любить страстно и постоянно. Многія ея сочиненія дышатъ нѣжной страстью. У меня есть элегія на смерть ея болонки, самое милое и патетичное изъ ея произведеній; есть трогательныя посланія къ Бетти, ея любимой горничной; записки къ ключницѣ послѣ ссоры съ нею; письма къ своимъ знакомымъ, которыхъ называла неоцѣненными и единственными друзьями и забывала ихъ при первомъ новомъ знакомствѣ. Что касается до любви къ своимъ дѣтямъ, то изъ приведеннаго письма читатель, вѣроятно, замѣтилъ, до какой степени развито было въ ней истинное материнское чувство; — самыя слова, которыми она упоминаетъ о смерти старшаго сына, обличаютъ ея эгоизмъ, и ея ненависть ко мнѣ; она вызываетъ его изъ могилы для личныхъ своихъ интересовъ. Если я строго обходился съ этой женщиной, если удалялъ ее отъ льстецовъ, поселявшихъ раздоръ между нами, если держалъ ее на заперти для избѣжанія скандала, то кто станетъ винить меня? — Ни одна женщина не заслуживала въ такой степени съумасшедшую рубашку, какъ милэди Линдонъ. Я знавалъ людей съ связанными руками и бритыми головами, которые не дѣлали глупостей и вполовину противъ этого безразсуднаго, тщеславнаго, нелѣпаго созданія.

Мистриссъ Барри приходила въ бѣшенство отъ обвиненій противъ меня и противъ своей особы, такъ что большаго труда стоило успокоить ее, и не обнаружить передъ лэди Лондонъ, что тайна ея намъ извѣстна; — я непремѣнно хотѣлъ узнать, далеко ли она зайдетъ въ своихъ умыслахъ, и до какой степени будетъ простираться ея хитрость. — Любопытство мое усиливалось съ каждымъ письмомъ. Картины, въ которыхъ она изображала мое обхожденіе съ ней, привели бы васъ въ ужасъ. Я не въ состояніи исчислить всѣхъ чудовищныхъ поступковъ, въ которыхъ милэди обвиняла меня, не могу выразить бѣдствія и голода, которые она будто бы переносила, тогда какъ она жила въ замкѣ Линдонъ, въ полномъ довольствѣ, что доказывалось ея чрезмѣрной толстотой. Чтеніе романовъ и тщеславіе совершено разстроили ее разсудокъ. Послѣ каждаго грубаго слова (а она заслуживала ихъ по нѣсколько тысячъ въ одинъ день), милади писала, что я предавалъ ее пыткѣ; послѣ легкаго спора съ моей матерью, съ ней дѣлались истерическіе припадки, причиной которыхъ, по словамъ ея, была моя мать.

Наконецъ она стала выражать намѣреніе лишить себя жизни. Превосходно зная ея характеръ, а также и то, что ни одна женщина въ мірѣ не имѣла менѣе милэди расположенія наложить руки на свою драгоцѣнную жизнь, я не старался принимать предосторожностей въ этомъ отношеніи и не припрятывалъ ни лишнихъ ножей, ни подвязокъ, и предоставилъ въ полное ея распоряженіе всю аптеку ея доктора. Между тѣмъ угрозы лишить себя жизни имѣли надлежащее дѣйствіе въ той сторонѣ, куда онѣ были адресованы: картонки изъ моднаго магазина стали прибывать чаще прежняго, и счеты, присылаемые къ милэди, содержали въ себѣ увѣренія въ скорой помощи. Рыцарь лордъ Джорджъ собирался увезти свою кузину, удостоивъ меня при этомъ извѣстнымъ комплиментомъ, выражая надежду вырвать кузину свою изъ когтей самого гнуснаго негодяя, служащаго позоромъ всему человѣчеству, и потомъ принять мѣры къ нашему разводу, вслѣдствіе моихъ безчеловѣчныхъ поступковъ.

Родственникъ, о которомъ я упоминалъ, мой крестникъ и домашній секретарь, мистеръ Редмондъ Квинъ, списывалъ для меня копіи со всей этой драгоцѣнной переписки. Это былъ сынъ Норы, котораго я, въ порывѣ великодушія, принялъ къ себѣ въ домъ, обѣщая дать ему воспитаніе въ Оксфордскомъ университетѣ, и обезпечить его будущность. Но послѣ двухлѣтняго пребыванія въ университетѣ, его исключили изъ списковъ студентовъ за невзносъ денегъ, слѣдующихъ за воспитаніе. Оскорбленный такимъ грубымъ поступкомъ со стороны университетскаго начальства, я приказалъ молодому человѣку прибыть въ замокъ Линдонъ, и здѣсь онъ сдѣлался полезнымъ мнѣ въ различныхъ отношеніяхъ. Онъ былъ наставникомъ и воспитателемъ моего милаго, неоцѣненнаго, незабвеннаго Брайана; впрочемъ, надо правду сказать, не любилъ безпокоить книги. Послѣ его смерти молодой человѣкъ сводилъ счеты митрисъ Барри; снималъ копіи съ нескончаемой переписки съ моими адвокатами и агентами; игралъ по вечерамъ въ пике или баггэммонъ со мной и съ моею матерью; иногда аккомпанировалъ на флажолетѣ игрѣ ммлэдя Линдонъ на клавикордахъ, читалъ ей французскіе и италіанскіе романы. Моя бдительная старушка мать постоянно сердилась, когда милэди я мистеръ Квинъ начинали говорить на которомъ нибудь изъ этихъ двухъ языковъ: не понимая ни слова, мистриссъ Брэди приходила иногда въ бѣшенство, и говорила, что вѣрно они замышляютъ какія нибудь козни. Лэди Линдонъ находила особенное удовольствіе говорить съ Квиномъ въ присутствіи матери моей непремѣнно на одномъ изъ этихъ языковъ.

Я совершенно былъ спокоенъ на счетъ его вѣрности, потому что я содержалъ его своими благодѣяніями и кромѣ того имѣлъ множество доказательствъ его преданности. Онъ однажды принесъ мнѣ три письма лорда Джорджа, въ отвѣтъ на жалобы милэди, три письма, скрытыя въ переплетѣ какой-то книги, присланной къ милэди для прочтенія. Онъ и милэди нерѣдко ссорились между собою. Она любила подсмѣиваться надъ его походкой и манерами; въ минуты мрачнаго расположенія духа она не хотѣла сидѣть за однимъ столомъ съ внукомъ портнаго. — Пришлите мнѣ кого вамъ угрдно, только не этого отвратительнаго Квина, говорила она, когда я предлагалъ ей развлечься чтеніемъ французскихъ книгъ или музыкой. Какъ ни часто ссорились мы другъ съ другомъ, но не думайте, однакожъ, что ссоры наши были безпрерывны; отъ времени до времени я былъ очень внимателенъ съ ней. Иногда втеченіи цѣлаго мысяца мы были превосходными друзьями; потомъ недѣли двѣ мы ссорились; послѣ того милэди на цѣлый мѣсяцъ удалялась въ свои аппартаменты. Всѣ эти домашнія происшествія заносились въ темничный дневникъ. Чудная вещь этотъ дневникъ. Иногда милэди писала въ немъ: „мой звѣрь былъ сегодня необыкновенно ласковъ“, или, — „мой тиранъ сегодня удостоилъ меня своей улыбкой.“ Отъ этихъ милыхъ выраженій она вдругъ переходила къ выраженіямъ глубокой ненависти; — въ отношеніи матери моей слова милэди постоянно дышали презрѣніемъ и злобой. Объ ней она отзывалась такъ: — „Змѣя сегодня нездорова; — я благодарила бы Небо“ если бы она совсѣмъ издохла!» и т. д. Подобныя выраженія поддерживали въ мистриссъ Барри бѣшенство, и удвоивали ея бдительность. Дневникъ во многихъ мѣстахъ былъ писанъ по французски или итальянски, и въ переводѣ этихъ мѣстъ Квинъ оказывалъ мнѣ величайшую услугу. Во французскомъ языкѣ я пріобрѣлъ нѣкоторыя свѣдѣнія еще въ бытность мою въ военной службѣ; но въ итальянскомъ — ровно ни чего не смыслилъ, и отъ души былъ радъ услугамъ столь вѣрнаго и недорогаго переводчика.

Этотъ вѣрный и недорогой переводчикъ, этотъ крестный сынъ и родственникъ, семейство котораго и его самого я облагодѣтельствовалъ, вздумалъ было измѣнить мнѣ. Втеченіе нѣсколькихъ мѣсяцовъ онъ находился въ союзѣ съ непріятелемъ противъ меня. Я полагаю, что причиною, почему они не бѣжали раньше, былъ недостатокъ въ величайшемъ двигателѣ измѣнъ всякаго рода — недостатокъ въ деньгахъ, въ которыхъ, во всѣхъ частяхъ моего управленія, была горестная пустота. Но съ помощію бездѣльника, моего крестнаго сына, пріѣзжавшаго въ замокъ, безъ всякаго подозрѣнія, милэди достала значительную сумму. Планъ побѣга приводился въ исполненіе подъ носомъ у насъ. Уже нанята была почтовая карета, и все, все было подготовлено, а я ничего не зналъ, ничего не подозрѣвалъ.

Простой случай открылъ мнѣ планъ ихъ побѣга. Одинъ изъ монхъ лакеевъ имѣлъ хорошенькую дочь, а эта хорошенькая дѣвочка была неравнодушна къ молодому парню, который привозилъ письма въ замокъ Линдонъ. Молодецъ этотъ разсказалъ своей красоткѣ о томъ, какъ онъ привезъ изъ города мѣшокъ денегъ мистеру Квину, и что ему, Тому, почтарю, приказано привести почтовую карету къ противоположному берегу озера къ извѣстному часу. Миссъ Руни, не имѣвшая отъ меня никакихъ секретовъ, сообщила весь этотъ разсказъ и стала распрашивать, какой планъ составленъ у меня, какую бѣдную, несчастую дѣвушку намѣренъ я увезти въ каретѣ, которую я нанялъ, обольстить деньгами, которыя мнѣ привезли изъ города?.

Вся тайна раскрылась мнѣ въ одинъ моментъ: я убѣдился, что человѣкъ, котораго лелѣялъ я, какъ роднаго сына, намѣревался измѣнить мнѣ. Сначала я хотѣлъ схватить преступниковъ при самомъ побѣгѣ; полу-утопить ихъ въ шлюпкѣ, въ конторой должны они были переплыть черезъ озеро, и застрѣлить молодаго измѣнника передъ глазами милэди; но по нѣкоторомъ размышленіи оказалось очевиднымъ, что вѣсть о побѣгѣ произведетъ шумъ во всемъ округѣ, возбудитъ негодованіе въ народѣ, и не доставитъ мнѣ ничего хорошаго. По этому я принужденъ былъ заглушить въ душѣ своей справедливое негодованіе и удовлетвориться уничтоженіемъ гнуснаго заговорѣ въ самомъ его началѣ,

Лэди Лондонъ на колѣняхъ умоляла меня простить ее. Она призналась во всемъ; давала клятву не повторять подобной попытки, и говорила, что разъ пятьдесятъ собиралась прозваться мнѣ во всемъ, но боялась только гнѣва на его на молодаго чедовѣка, ея сообщника, который дѣйствительно былъ виновникомъ ея рѣшимости на такое предпріятіе. Ложь проглядывала въ каждомъ словѣ милэди, но я принималъ все за истину. Я попросилъ ея сіятельство написать кузену, лорду Джорджу, который снабдилъ ее деньгами и устроилъ планъ побѣга, — написать въ немногихъ словахъ, что она отказывается отъ намѣренія "прокатиться съ нимъ по Ирландіи, и что, по разстроенному здоровью ея дорогаго мужа, она предпочла остаться дона и присмотрѣть за нимъ. Въ концѣ этого письма, я прибавилъ нѣсколько строкъ, изъяснивъ въ нихъ, что милордъ своимъ посѣщеніемъ замка Линдонъ доставилъ бы мнѣ величайшее удовольствіе, я что я давно желаю возобновить знакомство съ нимъ, служившее въ былыя времена для меня источникомъ наслажденія. Я бы вмѣнилъ себѣ въ особенное удовольствіе и честь встрѣтиться съ нимъ въ окрестностяхъ замка Линдонъ, прибавлялъ я въ заключеніе. Полагаю, что онъ понялъ это выраженіе весьма хорошо: я хотѣлъ сказать этими словами., что моя пуля ила шпага пронзитъ его при первой встрѣчѣ съ нимъ.

Послѣ этого кроткаго увѣщанія, я имѣлъ сцену съ моимъ вѣроломнымъ племянникомъ. Но онъ показалъ мнѣ смѣлость и одушевленіе, къ которымъ я совсѣмъ не приготовился.

— Чѣмъ же я обязанъ вамъ? сказалъ онъ, когда я сдѣлалъ ему нѣсколько упрековъ въ его неблагодарности. — Я трудился для васъ такъ, какъ никто не сталъ бы трудиться; я трудился для вась безъ всякаго возмездія. Заставляя меня исполеять ваши приказанія, противъ которыхъ возмущалась моя душа, сдѣлавъ изъ меня лазутчика при вашей несчастной женѣ, вы сами же вооружили меня противъ себя. Даже наше родство не давало мнѣ силы равнодушно смотрѣть на ваше обхожденіе съ милэди. Я старался помочь ей убѣжать отъ васъ; я повторю его же самое еще разъ, если представится къ тому удобный случай. — Перестаньте! говорилъ онъ, когда я въ припадкѣ бѣшенства хотѣлъ задушить его: — неужели вы хотите убить человѣка, который нѣкогда спасъ жизнь вашего любимаго сына, который всѣми силами старался избавить его отъ преждевременной гибели въ которую вовлекалъ его развратный отецъ? — но милосердому Небу угодно было принять участіе въ этомъ дѣлѣ и взять малютку къ себѣ изъ этого дома, исполненнаго зла и преступленій. Я бы оставилъ вашъ домъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, но выжидалъ случая избавить отъ вашего тиранства эту несчастную лэди. Не забудьте, сэръ, я не женщина: ваше бѣшенство не страшно мнѣ! Ваши слуги любятъ меня больше, чѣмъ васъ. Дотроньтесь только до меня, и они возстанутъ и пошлютъ васъ на галеры, которыхъ вы вполнѣ заслуживаете.

Я прервалъ эту рѣчь, пустивъ въ голову молодаго джентльмена графинъ съ водой, который попалъ такъ мѣтко, что ораторъ упалъ за-мертво. Послѣ такого подвига, я удалился въ свою комнату подумать о томъ, что было мнѣ сказано. Дѣйствительно, молодой Квинъ спасъ жизнь маленькаго Брайана, который до самой кончины своей былъ страстно привязанъ къ нему. «Любите Редмонда, папа!» это были почти послѣднія слова несчастнаго мальчика., и я обѣщалъ ему, на его смертномъ одрѣ, исполнить эту просьбу. Справедливо также и то, что грубое обхожденіе съ нимъ крайне не понравилось бы моей челяди, которая была привязана къ нему. Я часто пилъ съ моими челядинцами и обходился съ ними фамильярнѣе, чѣмъ слѣдовало бы человѣку моего званія, несмотря на то, я зналъ, что эти мерзавцы не любили меня, и безпрестанно на меня роптали.

Впрочемъ, молодой джентльменъ избавилъ меня отъ труда придумать наказаніе за его неблагодарность; онъ избавился отъ вліянія моего на его участь самымъ простымъ образомъ, и именно: обмывъ и перевязавъ разбитую голову, лишь только чувства возвратились къ нему, онъ взялъ лошадь и выѣхалъ изъ замка, не сказавъ никому куда и зачѣмъ, и, оставивъ лошадь на другомъ берегу озера, умчался въ той самой каретѣ, которая ожидала лэди Линдонъ. Втеченіе продолжительнаго времени я не видѣлъ его и не слышалъ о немъ, и теперь, когда его не было въ нашемъ домѣ, и пересталъ считать его за опаснаго врага.

Но хитрость женщины такова, что, мнѣ кажется, ни одинъ человѣкъ, будь онъ хоть самъ Макіавель, не въ состояніи избѣгутъ ея. Я уже имѣлъ вѣрныя доказательства измѣны милэди ненависти ко мнѣ, а между тѣмъ, несмотря на всѣ мои предосторожности и бдительность моей матери, милэди успѣла обмануть меня. Еслибъ я слѣдовалъ совѣтамъ доброй мистриссъ Барри, которая, какъ говорится, чуяла опасность издалека, то, конечно, никогда бы не попалъ въ западню, приготовленную на моей дорогѣ и просто и удачно.

Отношенія милэди Линдонъ ко мнѣ были довольно замѣчательны. Ея жизнь проходила въ какомъ то съ умасбродномъ колебаніи между любовью ко мнѣ и ненавистью. Если я былъ ласковъ и внимателенъ къ ней (что случалось нерѣдко), то милэди готова была сдѣлать для меня все, что было въ ея власти, и до такой степени бывала пламенна въ доказательствахъ своей любви, какъ, въ другія минуты, въ изъявленіи ненависти. Я знаю свѣтъ довольно хорошо, и потому могу утвердительно сказать, что женщинѣ нравится небольшая строгость, и мужъ, употребляя власть свою надлежащимъ образомъ, нисколько не теряетъ въ ея уваженіи. Я довелъ милэди до такого повиновенія мнѣ, до такой привязанности и боязни, что когда я улыбался, она считала это за эру своего счастія; когда я кликалъ ее, она подбѣгала ко мнѣ я ласкалась какъ собака. Во время непродолжительнаго моего пребыванія въ школѣ, я помню какъ трусы товарищи мои хохотали надъ каждой шуткой школьнаго учителя. Или тоже въ полку, когда какой нибудь сержантъ начиналъ шутитъ, — то всѣ рекруты скалили зубы. Благоразумный и энергическій мужъ непремѣнно доведетъ жену свою до этого рода дисциплины; моя высокородная жена цаловала мнѣ руку, снимала съ меня сапога, исполняла всѣ мои требованія и приказанія, какъ служанка, и тотъ день, когда я находился въ хорошемъ расположеніи духа, былъ для нея днемъ празничнымъ. Можетъ статься, я ужь слишкомъ ввѣрился въ продолжительность этого повиновенія, и забылъ, что самое притворство и лицемѣрство, составляющія часть такого повиновенія, не рѣдко служатъ собственно для того, чтобъ легче и вѣрнѣе обмануть васъ.

Послѣ неудачи милэди въ послѣднемъ ея предпріятіи, неудачи, представлявшей мнѣ безчисленное множество случаевъ подсмѣяться надъ ней, мнѣ бы слѣдовало усилить надзоръ за нею; но она своей хитростью и притворствомъ разсѣяла во мнѣ всѣ подозрѣнія относительно преступности своихъ намѣреній. Однажды, когда я шутилъ съ ней, и спрашивалъ ее, не хочетъ ли она еще разъ прокатиться по Ирландіи, не нашла ли она другаго обожателя и пр. и пр., милэди вдругъ залилась слезами, и, схвативъ мою руку, вскричала съ пламеннымъ энтузіазмомъ:

— Ахъ, Барри, ты знаешь очень хорошо, что кромѣ тебя, я никого не любила! Одно ласковое слово твое дѣлало меня счастливой, одна улыбка твоя заставляла меня забывать минутный гнѣвъ. Развѣ я не представила несомнѣнныхъ доказательствъ моей преданности къ тебѣ, предоставивъ въ твое полное распоряженіе богатѣйшія помѣстья въ Соединенныхъ королевствахъ? — развѣ я раскаявалась въ этомъ, развѣ я упрекала тебя за твою расточительность? Нѣтъ, я не въ силахъ была сдѣлать этого, потому что любила тебя слишкомъ пламенно, люблю теперь и буду любить до послѣдней минуты моей жизни. Съ той поры, когда впервые мы встрѣтились другъ съ другомъ, я почувствовала непреодолимое въ тебѣ влеченіе. Я видѣла твои дурныя качества, я трепетала отъ твоей жестокости; но не могла не любить тебя. Я вышла за мужъ за тебя, сознавая, что рискую своей участью, и поступаю вопреки разсудку и долгу. Какихъ еще жертвъ ты хочешь отъ меня? Я готова сдѣлать все лишь, бы ты только любилъ меня, или, покрайней мѣрѣ, кротко обходился со мной.

Въ этотъ день я былъ въ особенно хорошемъ расположеніи духа, и между нами состоялось примиреніе. Мистриссъ Барри, услышавъ эту рѣчь, торжественно предостерегала меня и говорила:

— Смотри, Барри! въ головѣ этой хитрой плутовки есть какой нибудь новый планъ.

Старая лэди говорила правду. Я попалъ на крючокъ, на который ея сіятельство хотѣла поймать меня, и поймала.

Я велъ съ однимъ человѣкомъ переписку на счетъ денегъ, въ которыхъ имѣть крайнюю необходимость, но со времени нашего несогласія относительно наслѣдника, милэди рѣшительно отказалась подписывать бумаги въ мою пользу, а безъ ея имени, я къ сожалѣнію долженъ сказать, моя подпись ничего не значила, ни одной гинеи не могъ я достать отъ лондонскихъ или дублинскихъ банкировъ. Не могъ я даже залучить ихъ въ замокъ Линдонъ: послѣ неудачной сдѣлки съ старымъ жидомъ Соломономъ, который привезъ мнѣ деньги, и у котораго на возвратномъ пути изъ замка отняли мой вексель, никто изъ денежныхъ людей не рѣшался показываться въ стѣнахъ моего дома. Поземельные доходы наши находились въ рукахъ кредиторовъ, и я не могъ получить отъ этихъ бездѣльниковъ суммы денегъ, необходимой на уплату долга въ мой погребъ. Наше имѣніе въ Англіи, какъ я уже сказалъ, было тоже все въ долгу, и на каждое мое требованіе денегъ отъ моихъ адвокатовъ и агентовъ, получалъ отвѣть, что они сами будетъ рады, если я пришлю имъ хотъ небольшую сумму на удовлетвореніе вновь поступавшихъ взысканій.

Наконецъ я съ удовольствіемъ получилъ письмо изъ Лондона отъ одного изъ агентовъ, въ которомъ онъ извѣщалъ меня о возможности занять требуемую мною (въ девяносто девятый разъ) сумму. Въ письмо вложено было другое письмо отъ извѣстнаго банкира въ лондонскомъ Сити, который вызывался вывести меня изъ затруднительнаго положенія, если я отдамъ на продолжительное время въ арендное содержаніе одно изъ нашихъ имѣній, и притомъ бъ тѣмъ условіемъ, если милэди Линдонъ изъявитъ, безъ всякаго съ моей стороны принужденія, полное свое согласіе. Прочія условія этой сдѣлки были до такой степени выгодны для меня, что я видѣлъ въ этомъ предложеніи искреннее желаніе угодить мнѣ; а такъ какъ милэди находилась со мной въ хорошихъ отношеніяхъ, то мнѣ не представлялось большаго труда убѣдить ее собственноручно написать банкиру, что она совершенно согласна на всѣ предлагаемыя условія и готова дать необходимый документъ за своею подписью.

Это предложеніе было очень кстати: оно подавало мнѣ большія надежды. Я не хочу надоѣдать читателямъ описаніемъ моихъ долговъ и тяжебныхъ дѣлъ, которые въ это время были такъ громадны и запутаны, что я самъ не зналъ, до какой цифры они простирались, къ тому же настоятельныя требованія кредиторовъ сводили меня съ ума. Достаточно сказать, что я не имѣлъ ни денегъ, ни кредита. Я жилъ въ замкѣ Линдонъ ничего ме покупая, потому что у меня было все свое: мясо, хлѣбъ, торфъ, картофель: мнѣ оставалось только стеречь лэди Линдонъ въ стѣнахъ замка, и беречься полицейскихъ агентовъ за стѣнами. Втеченіе двухъ лѣтъ, съ тѣхъ поръ, какъ я получилъ въ Дублинѣ деньги и проигралъ ихъ, къ величайшему разочарованію моихъ кредиторовъ, я не смѣлъ показаться въ столицу Ирландіи, и выѣзжалъ только, и то весьма рѣдко, въ главный городъ нашего округа. Хорошій заемъ, поэтому, представлялъ мнѣ блестящую перспективу, и я съ восторгомъ спѣшилъ воспользоваться предложеніемъ банкира.

Черезъ нѣсколько времени, на письмо лэди Линдонъ прибылъ отвѣть отъ банкира, въ которомъ говорилось, что если ея сіятельство подтвердить письменное свое извѣшеніе изустно, въ его лондонской конторѣ, въ улицѣ Биргипъ, тогда, по осмотрѣ ея имѣнія, дѣло будетъ покончено. Посѣтить замокъ Линдонъ онъ не рѣшался, по случаю непріятнаго приключенія съ дублинскимь банкиромъ. Этотъ намекъ относился до меня; но человѣкъ бываетъ иногда поставленъ въ такое положеніе, что лишается всякой возможности отвергать какія либо условія. Такъ точно было и со мной: я такъ нуждался вѣденьгахъ, что готовъ былъ дать обязательство самому дьяволу, лишь бы только онъ доставилъ мнѣ значительную сумму.

Я рѣшился ѣхать въ Лондонъ и взять съ собой графиню. Тщетно мистриссъ Барри упрашивала меня и предостерегала.

— Повѣрь няѣ, говорила она: — тутъ есть какая нибудь хитрость. Ты погибъ, лишь только въѣдешь въ этотъ нечестивый городъ; тогда какъ здѣсь ты можешь прожить годы, и годы, пей себѣ вино, да бей стекла, сколько душѣ угодно. Въ Лондонѣ тебѣ ужь не будетъ такого раздолья; я увѣрена, что первая вѣсть о тебѣ, будетъ вѣстью о твоемъ арестѣ.

— И въ самомъ дѣлѣ, Редмондъ, зачѣмъ ѣхать въ Лондонъ? говорила жена моя. Я счастлива и здѣсь, и надѣюсь быть счастливой, если ты всегда будешь такимъ же добрымъ, какъ теперь. Мы не можемъ показаться въ Лондонѣ, какъ слѣдуетъ: небольшія деньги, которыя ты получишь, скоро и незамѣтно пройдутъ мимо рукъ, какъ это бывало и прежде. Сдѣлаемся, ты пастушкомъ, а я пастушкой, станемъ смотрѣть за нашими овечками и будетъ счастливы.

Сказавъ это, она поцаловала мнѣ руку; между тѣмъ, мать моя безпрестанно повторяла: — гм! гм! тутъ есть какая-нибудь хитрость, непремѣнно есть!

Я сказалъ женѣ, что она глупенькая, что она ничего не понимаетъ въ денежныхъ дѣлахъ, мистриссъ Барри приказалъ не безпокоиться, и поспѣшно сбирался въ дорогу, не принимая увѣщаній остаться ни съ той, ни съ другой стороны. Но гдѣ мнѣ достать денегъ на поѣздку? вотъ вопросъ, невольно заставлявшій меня призадуматься. Вопросъ этотъ разрѣшила моя добрая мать, всегда готовая помочь мнѣ въ затрудненіи, и въ настоящемъ случаѣ представила въ мое распоряженіе шестьдесятъ гиней, составлявшихъ весь наличный капиталъ Барри Линдона, владѣтеля замка Линдонъ, — Барри Линдона, женатаго на графинѣ, имѣнія которой приносили двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода. Вотъ до чего довела моя расточительность, признаюсь откровенно, а больше всего мое безразсудное довѣріе, бездѣльничество моихъ пріятелей и ненависть ко мнѣ родственниковъ милэди.

Само собою разумѣется, мы поѣхали весьма скромно; не дали знать въ округѣ о нашемъ отъѣздѣ, и не простились даже съ вашими сосѣдями. Блистательный мистеръ Барри Линдонъ и его высокородная супруга доѣхали до Ватерфорда въ наемной каретѣ, въ пару лошадей, подъ именами мистера и мистриссъ Джонсъ; тамъ сѣли на корабль и благополучно прибыли въ Бристоль. Когда человѣкъ имѣетъ въ виду какую нибудь цѣль, о, какъ легко и пріятно совершается его путешествіе! Мысль о полученіи денегъ поддерживала во мнѣ хорошее расположеніе духа, и моя жена, склонясь ко мнѣ на плечо, въ почтовой каретѣ, по дорогѣ въ Лондонъ, говорила, что эта была самая пріятнѣйшая поѣздка со времени нашей свадьбы.

Наконецъ, ночью, мы остановились въ Ридингѣ, откуда я немедленно послалъ записку къ моему агенту, въ которой говорилъ о желаніи увидѣться съ нимъ на другой же день, просилъ его нанять мнѣ квартиру, и поспѣшить приготовленіями къ денежному займу. Милэди и я согласились уѣхать во Францію, дождаться тамъ лучшихъ временъ, и въ тотъ вечеръ, за ужиномъ, составили тысячу плановъ, относительно нашихъ удовольствій и сбереженія денегъ. О женщина, женщина! когда я вспомню улыбки и ласки лэди Линдонъ, какою счастливицей казалась она въ тотъ вечеръ! Какая невинная довѣрчивость проглядывала во всѣхъ ея словахъ и поступкахъ, какими нѣжными именами она называла меня! Не могу надивиться лицемѣрству! Впрочемъ, никто другой не станетъ удивляться, что довѣрчивый и простодушный мужъ, какъ я, сдѣлался жертвой такой страшной обманщицы!

Мы пріѣхали въ Лондонъ въ три часа, и за полчаса до назначеннаго времени, наша карета подъѣхала къ Подворью Грэй. Я безъ всякаго затрудненія нашелъ квартиру мистера Тэввелля; — мрачнымъ вертепомъ показалась мнѣ эта квартира и въ недобрый часъ вошелъ я въ нее! Въ то время, когда мы поднимались по грязной задней лѣстницѣ, освѣщенной тусклою лампой и печальнымъ свѣтомъ сѣраго лондонскаго неба, жена моя казалась чрезвычайно взволнованною.

— Редмондъ, сказала она, когда мы подошли къ дверямъ: — не входи сюда: сердце говорятъ мнѣ, что здѣсь ожидаетъ тебя какое-то несчастіе. Время еще не ушло — воротимся назадъ…. вх Ирландію…. куда тебѣ угодно!

И, принявъ передъ дверью трагическую возу, она протянула мнѣ руку.

Я тихо оттолкнулъ ее въ сторону.

— Лэди Линдонъ, сказалъ я: — вы старая дура!

— Старая дура! сказала она, и вмѣстѣ съ этимъ дернула за ручку звонка. Дверь отворилась и передъ нами явился джентльменъ въ напудренномъ парикѣ.

— Скажите, что лэди Линдонъ здѣсь, и, проскочивъ въ корридоръ, ворчала: — старая дура! старая дура!

Слово старая крайне не понравилось милэди. Я могъ употребить всякой другой эпитетъ, и она бы не обидѣлась.

Мистеръ Тэпвелль сидѣлъ въ своемъ пыльномъ кабинетѣ, окруженный свертками пергамента и жестяными ящиками. Онъ всталъ и поклонился; ея сіятельству предложилъ стулъ, а мнѣ только указалъ на него. Меня удивилъ такой грубый, такой оскорбительный пріемъ. Послѣ того, онъ удалился въ боковую дверь, сказавъ, что воротится черезъ минуту.

И, дѣйствительно, черезъ минуту онъ воротился, сопровождаемый, какъ вы думаете, кѣмъ?… другимъ адвокатомъ, шестью вооруженными констаблями въ красныхъ мундирахъ, милордомъ Джорджемъ Пойнингсомъ и его тетушкой, лэди Дженъ Пеккоіеръ.

Милэди, увидѣвъ предметъ своей старинной любви, бросилась въ его объятія съ истерическими выраженіями восторга; назвала его свовмъ освободителемъ, своимъ храбрымъ рыцаремъ, потопъ обратилась ко мнѣ съ бранью, которая привела меня въ недоумѣніе.

— Вотъ вамъ и старая дура! говорила она: — эта дура перехитрила самое хитрое и вѣроломное чудовище въ свѣтѣ. Да, я была дура, когда выходила замужъ, отказавъ въ рукѣ моей другому, достойнѣе и благороднѣе васъ; я была дура, когда, забывъ юе имя и высокое происхожденіе, рѣшилась вступить въ бракъ съ авантюристомъ неизвѣстнаго рода; я была дура, когда переносила терпѣливо самое чудовищное тиранство; позволяла разорять мое состояніе; жила вмѣстѣ съ женщиной, такой же подлой и низкой, какъ вы сами….

— Ради Бога, переставьте! вскричалъ адвокатъ, и съ этимъ восклицаніенъ спрятался за группу констаблей, замѣтивъ грозный мой взглядъ, который не нравился этому негодяю. Мнѣ кажется, еслибъ онъ приблизился ко мнѣ, я разорвалъ бы его на клочки. Между тѣмъ, милэди, задыхаясь отъ злости и бѣшенства, продолжала поносить меня, а мою мать въ особенности, начиная и оканчивая каждую свою сентенцію словомъ «дура».

— Вы не договариваете, милэди, замѣтилъ я съ горечью: — я назвалъ васъ старой дурой!

— Я нисколько не сомнѣваюсь, сэръ, что вы дѣлали все, что могутъ дѣлать одни только низкіе и подлые люди, возразилъ лордъ Пойнингсъ. — Эта лэди въ настоящее время находится подъ защитою закона, подъ покровительствомъ своихъ родственниковъ, и уже болѣе не будетъ бояться вашего тиранства!

— Но васъ ничто не можетъ защитить, проревѣлъ я: — какъ благородный человѣкъ, и какъ человѣкъ, который уже однажды отвѣдалъ вашей крови, я хочу узнать теперь, и узнаю, есть ли кровь въ вашемъ сердцѣ.

— Запишите его слова; констабли, заставьте его замолчать! вскричалъ адвокатъ изъ-за шеренги вооруженнаго отряда.

— Я не хочу марать моей шпаги кровью такого негодяя, сказалъ милордъ, прибѣгая, вмѣстѣ съ адвокатомъ, къ той же самой защитѣ. Если этотъ бездѣльникъ останется въ Лондонѣ, то полиція возьметъ его, какъ уличнаго мошенника и плута.

Эта угроза заставила меня содрогнуться. Я зналъ, что здѣсь безчисленное множество кредиторовъ ловило меня, и, что, однажды очутившись въ тюремныхъ стѣнахъ, мое положеніе было бы безвыходно.

— Скажите, гдѣ тотъ человѣкъ, который осмѣлился бы взять меня? вскричалъ я, обнаживъ шпагу и принявъ оборонительную позу. Пусть онъ подойдетъ ко мнѣ. И ты…. ты, подлый хвастунъ, подходи ко мнѣ первымъ, если только въ тебѣ есть душа!

— Мы не намѣрены брать васъ, сказалъ адвокатъ; при этихъ словахъ милэди, ея тетка, и отрядъ констаблей разступились. — Милостивый государь, мы не хотимъ взять васъ; напротивъ, мы отпустимъ васъ за границу съ хорошими деньгами, только, пожалуйста, оставьте въ покоѣ ея сіятельство!

— И избавьте наше отечество отъ такого разбойника! сказалъ милордъ, удаляясь въ боковую дверь. Адвокатъ послѣдовалъ за нимъ, и я остался въ его кабинетѣ о дивъ съ шестью вооруженными съ ногъ до головы полицейскими агентами. Теперь я уже былъ совсѣмъ не тотъ человѣкъ, когда, со шпагой въ рукѣ, отправилъ бы на тотъ свѣтъ изъ шести, по крайней мѣрѣ, трехъ. Я упалъ духомъ; милэди Линдонъ совершенно побѣдила меня. Неужели, и въ самомъ дѣлѣ, пробудилось въ ней раскаяніе, когда она остановилась у дверей конторы адвоката и упрашивала меня воротиться назадъ? Неужели въ груди ея осталась искра любви ко мнѣ? Ея поведеніе подтверждало мои предположенія. На этихъ предположеніяхъ основывались теперь всѣ моя надежды, и я положилъ шпагу на контору адвоката.

— Джентльмены, сказалъ я: — я не хочу прибѣгаіь къ насилію; объявите мистеру Топвеллю, что я готовъ говорить съ нимъ когда ему угодно! Съ этими словами я сѣлъ на стулъ и, принявъ покорный видъ, скрестилъ руки на грудь. Кто бы теперь узналъ во мнѣ Барри Линдона старинныхъ дней! Я читалъ въ одной старой книгѣ о карѳагенскомъ полководцѣ, Аннибалѣ, который, одержавъ побѣду надъ римлянами, помѣстилъ войска свои, храбрѣйшія въ мірѣ, въ какомъ-то городѣ, гдѣ они до такой степени предались роскоши и удовольствіямъ жизни, что въ слѣдующую кампанію потерпѣли совершенное пораженіе. Такъ точно и со мной. Во мнѣ уже не было той отваги, силы и храбрости, которыми обладалъ я, будучи юношей. Шестнадцати лѣтъ я уже дрался на дуэли, а шесть лѣтъ спустя участвовалъ во многихъ кровопролитныхъ сраженіяхъ..Теперь, въ тюрьмѣ Флить, гдѣ пишу эти строки, какой-то ничтожный бездѣльникѣ смѣется надо мной, придирается ко мнѣ, вызываетъ на кулачный бой, и я не смѣю дотронуться до него. Но я упреждаю мрачныя событія исторіи моего уничиженія…

Я нанялъ квартиру въ кофейномъ домѣ близъ подворья Грэй, сообщилъ адресъ мистеру Топвеллю, и съ нетерпѣніемъ ждалъ его посѣщенія. Онъ явился наконецъ, и принесъ съ собой условія, предложенныя друзьями лэди Линдонъ. Маѣ назначалось ежегодно триста фунтовъ стерлинговъ, съ тѣмъ, если я буду жать за предѣлами Трехъ Соединенныхъ королевствъ; при первомъ моемъ появленіи въ Англіи или Ирландіи, я лишался и этой ничтожной суммы. Мистеръ Топвелль объявилъ мнѣ, что, оставаясь въ Лондонѣ, я непремѣнно попаду въ тюрьму, что кредиторы слѣдятъ за мной повсюду, и что я ни на шиллингъ не имѣю кредита. Все это и безъ него я зналъ очень хорошо. Онъ далъ маѣ ночь на размышленіе, сказавъ, что если я соглашусь, то четверть опредѣленной суммы будетъ выслана немедленно въ тотъ заграничный портъ, который я укажу.

Что оставалось дѣлать бѣдному, одинокому, убитому горемъ человѣку? Я принялъ предложеніе, и черезъ недѣлю былъ опубликованъ лишеннымъ покровительства законовъ. Бездѣльникъ Квинъ, какъ я узналъ въ послѣдствіи, былъ виновникомъ моего изгнанія. Это онъ придумалъ привезти меня въ Лондонъ; онъ предлагалъ этотъ планъ съ самого начала, но ея сіятельство, любившая во всемъ романтичность, отдала предпочтеніе побѣгу изъ замка. Объ этой измѣнѣ сообщила мнѣ мать, и въ тоже время вызывалась пріѣхать ко мнѣ и раздѣлить со мной одинокое мое изгнаніе; но я отказался отъ такого предложенія. Она оставила замокъ Линдонъ вскорѣ послѣ моего отъѣзда. Безмолвіе и пустота водворились въ томъ мѣстѣ, которое во время моего пребыванія отличалось гостепріимствомъ и роскошью. Мать моя полагала, что уже больше никогда не увидитъ меня, и потому жестоко упрекала меня, что я невнимателенъ къ ней; но въ томъ и другомъ случаѣ она ошибалась. Она очень постарѣла, и въ настоящее время сидитъ подлѣ меня и вяжетъ чулокъ. Въ сосѣднемъ домѣ черезъ дорогу отъ тюрьмы она занимаетъ небольшую комнатку, И съ полсотнею фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода, который она умѣла скопить при своемъ благоразуміи, мы поддерживаемъ наше жалкое существованіе, совершенно недостойное знаменитаго и фешенебельнаго Барри Линдона.

---

Здѣсь оканчивается личное повѣствованіе мистера Барри Линдона. Смерть прекратила жизнь повѣствователя. Онъ прожилъ ль тюрьмѣ Флить девятнадцать лѣтъ, и умеръ, какъ значится въ тюремной лѣтописи, отъ бѣлой горячки. Его мать достигла глубокой старости. Мѣстные старожилы разсказываютъ, что между матерью и сыномъ безпрерывно бывали ссоры. Наконецъ, отъ привычки ежедневно напиваться допьяна, Барри впалъ въ слабоуміе. Старуха ухаживала за нимъ, какъ за ребенкомъ. Бывало онъ плакалъ, когда въ извѣстное время не давали ему рюмки коньяку.

Къ сожалѣнію, мы не имѣемъ данныхъ для описанія образа жизни его на материкѣ послѣ разлуки съ лэди Линдонъ; надобно думать, что онъ принялся за прежнее ремесло игрока, и игралъ безъ прежняго успѣха. Спустя нѣсколько времени послѣ изгнанія, онъ тайкомъ пріѣхалъ въ Англію, и сдѣлалъ тщетную попытку выманить нѣсколько денегъ отъ лорда Джорджа Пойнингса, грозя, въ противномъ случаѣ, распубликовать его переписку съ лэди Линдонъ я тѣмъ разстроить его бракъ съ миссъ Драйверъ, наслѣдницей несмѣтныхъ богатствъ, дѣвицей строгихъ правилъ, и владѣтельницей огромныхъ сахарныхъ плантацій въ Вестъ-Индіи съ нѣсколькими тысячами душъ невольниковъ. тогда Барри чуть-чуть не попалъ въ руки полиціи, которую лордъ Джорджъ направилъ на него; лордъ Джорджъ хотѣлъ было прекратить пенсію, но милэди Линдонъ не согласилась на эту мѣру, и разошлась съ милордомъ, лишь только онъ женился на вестъ-индской лэди.

Старая графиня воображала, что ея прелести были вѣчны, и что она попрежнему была влюблена въ своего мужа. Она жила въ Батѣ; ея имѣнія тщательно сберегались благородными родственниками Типтоффами, которымъ переходили они въ наслѣдство за неимѣніемъ прямыхъ наслѣдниковъ. Барри имѣлъ на эту женщину такое сильное вліяніе, что онъ почти убѣдилъ ее ѣхать за границу и жить вмѣстѣ съ нимъ, какъ вдругъ планы ихъ обоихъ были совершенно разрушены появленіемъ особы, которая уже много лѣтъ считалась умершею.

Это былъ никто иной, какъ виконтъ Буллингдонъ, который какъ будто нарочно вышелъ изъ могилы къ величайшему изумленію всѣхъ вообще, и его родственника Типтоффъ въ особенности. Этотъ молодой нобльменъ явился въ Батѣ къ отчиму съ письмомъ, въ которомъ Барри грозилъ обнаружить связь лорда Джорджа съ лэди Линдонъ, — между тѣмъ какъ ихъ отношенія не бросали ни тѣни безчестія на то или другое лицо, и доказывали только то, что ея сіятельство имѣла привычку писать чрезвычайно нелѣпыя письма; привычку, которая водилась и водится за многими лэди, и даже джентльменами. Защищая честь своей матери, лордъ Буллингдонъ напалъ на Барри, проживавшаго въ Батѣ подъ именемъ мистера Джонса, и задалъ ему жестокій урокъ.

Исторія милорда, со времени его отъѣзда въ Америку, была довольно романтичная; мы разскажемъ ее въ нѣсколькихъ слояхъ. Онъ былъ раненъ въ американской войнѣ, сочтенъ убитымъ, взятъ въ плѣнъ, и въ послѣдствіи освобожденъ. Обѣщанной суммы денегъ ему никогда не высылали. Мысль о такомъ небреженіи сокрушала сердце своенравнаго и романтическаго молодаго человѣка, и онъ рѣшился оставаться мертвымъ для свѣта и для матери, которая отвергла его. Въ лѣсахъ Канады, и то уже три года спустя послѣ несчастнаго событія съ маленькимъ Брайаномъ, онъ случайно прочиталъ въ журналѣ «Gentleman’s Magazine» статью, подъ заглавіемъ «Роковой случай съ лордомъ виконтомъ замка Линдонъ». Только тогда онъ рѣшился воротиться въ Англію, гдѣ большаго труда ему стоило убѣдить лорда Типтоффя, что онъ дѣйствительно лордъ Буллингдонъ. Намѣреваясь посѣтить милэди Линдонъ въ Батѣ, онъ встрѣтился съ знакомымъ лицомъ мистера Барри Линдона, и отмстилъ этому джентльмену за всѣ свои оскорбленія.

Лэди Линдонъ, услышавъ объ этой встрѣчѣ, пришла въ невыразимый гнѣвъ, и хотѣла было тотчасъ же броситься въ объятія обожаемаго Барри, но въ это время его препровождали изъ одной тюрьмы въ другую, наконецъ сдали на руки мистера Бендиго, помощника Мидльсекскаго шерифа, и отъ него перевели на постоянное жительство въ тюрьму Флитъ. Въ настоящее время уже не существуетъ ни шерифа, ни его помощника, ни заключеннаго въ тюрьму несчастнаго Барри, ни самой тюрьмы.

При жизни лэди Линдонъ, Барри получалъ назначенную пенсію, и, можетъ статься, былъ не менѣе счастливъ во время пребыванія въ тюрьмѣ, нежели въ какой либо другой періодъ своего существованія. Со смертію милэди, ея наслѣдникъ немедленно прекратилъ производство пенсіи, давъ ей другое назначеніе: онъ употребилъ ее на вспомоществованіе бѣднымъ. Послѣ смерти милорда, въ испанской кампаніи, въ 1811 году, его имѣнія и титулы перешли въ фамилію Типтоффовъ; но и маркизъ Типтоффъ не хотѣлъ возобновить производства пенсіи мистеру Барри. Имѣнія фамиліи Линдонъ, подъ бдительнымъ надзоромъ и умнымъ распоряженіемъ маркиза, доведены были до отличнаго устройства. Деревья въ Брактонъ-Паркѣ достигли полувѣковаго возраста; ирландское помѣстье, раздѣленное на мелкіе участки, отдано въ арендное содержаніе крестьянамъ, которые и теперь еще разсказываютъ проѣзжимъ исторіи о храбрости, буйствѣ, блескѣ и паденіи Барри Линдона.

Конецъ.

"Современникъ, №№ 3—8, 1857

---

1. Такъ какъ мы никогда ne имѣли возможности отъискать свидѣтельство о бракосочетаніи моего предка Фодрига, то я нисколько не сомнѣваюсь, что Лондонъ, уничтоживъ этотъ документъ, убилъ пастора и свидѣтелей бракосочетанія. Б. Л.
2. Въ другомъ мѣстѣ своихъ записокъ мистеръ Барри описываетъ свой домъ, какъ великолѣпнѣйшій изъ европейскихъ дворцовъ; впрочемъ, это обыкновеніе весьма свойственно его націи. Примѣчаніе издателя.
3. Заслуги, о которыхъ говоритъ здѣсь Барри, и говоритъ, какъ мы подозрѣваемъ, съ умысломъ, описаны имъ въ весьма сомнительныхъ выраженіяхъ. Надобно полагать, что его заставляли прислуживать за столомъ пріѣзжающихъ въ Берлинъ иностранцевъ, и доставлять министру полиціи свѣдѣнія, не лишенныя интереса для правительства. Великій Фридрихъ не иначе принималъ гостей, какъ съ этими предосторожностями. А что касается до дуэлей мистера Барри, то можно ли позволить намъ усомниться въ многочисленности состязаній подобнаго рода? Надобно замѣтить, что въ нѣкоторыхъ мѣстахъ его исторіи, когда онъ находится въ неловкомъ положеніи, или, когда дѣлаетъ такія вещи, которыя въ свѣтѣ не пользуются уваженіемъ, то непремѣнно возникаетъ дуэль, изъ которой онъ всегда выходитъ побѣдителемъ; это обстоятельство доказываетъ, что Барри былъ человѣкъ несомнѣннаго благородства и честности.
4. Чтобы вполнѣ упрочить за собою это имѣніе и доказать, что на немъ не лежитъ долговъ, мистеръ Барри Линдонъ въ 1786 году занялъ 17,000 фунтовъ стерлинговъ отъ капитана Пиджона, сына богатаго негоціанта, только что получавшаго наслѣдство отъ батюшки. Что касается до помѣстья и копей Пулвелланъ, „Источника нескончаемой тяжбы“, надобно сказать, что герой нашъ дѣйствительно купилъ ихъ, но вмѣсто договорной суммы заплатилъ только 5.000 фунтовъ стерлинговъ. Отсюда-то и берегъ начало „источникъ нескочаемой тяжбы“, на который онъ жалуется, отсюда же знаменитый искъ „Трекотинка на Линдонѣ“, въ которомъ знаменитый адвокатъ мистеръ Джонъ сумѣлъ отличиться превосходнѣйшимъ образомъ. Примѣчаніе издателя „Записокъ“.
5. По этимъ любопытнымъ признаніямъ не трудно заключить, что мистеръ Линдомъ обходился съ женой своей весьма дурно; что онъ убѣгалъ ея общества, заставлялъ подписывать документы къ ущербу ея состоянія, моталъ ея деньги въ игрѣ и тавернахъ, не соблюдалъ супружеской вѣрности, и, когда леди Линдонъ возставала противъ его неблаговидныхъ поступковъ, онъ удалялъ отъ нея дѣтей. Но неужели его можно назвать единственнымъ мужемъ, который поступалъ такъ, и, несмотря на то, слылъ за „врага самому себѣ“, за веселаго, добраго товарища. Такихъ мужей существуетъ въ мірѣ множество; и если мы рѣшились издать эту автобіографію, то собственно потому, чтобъ выставить на видъ подобныхъ людей. Это только не герой какого нибудь романа, — одинъ изъ тѣхъ героическихъ юношей, которые рисуются въ романахъ Скотта и Джемса, — не было бы никакой надобности представлять читателю особу такъ часто и такъ плѣнительно изображаемую. Мистеръ Барри, мы повторяемъ, не принадлежитъ къ числу обыкновенныхъ героевъ; впрочемъ, пусть читатель оглянется кругомъ и спроситъ самого себя: кто скорѣе дѣлаетъ успѣхи въ жизни — такіе ли пролазы, или люди благородные и честные? — глупцы, или люди съ талантами? И не справедливо ли, что жизнь людей этого класса должна быть описываема изслѣдователемъ человѣческой натуры также подробно и также занимательно, какъ и дѣянія тѣхъ сказочныхъ принцевъ, тѣхъ совершенно несбыточныхъ героевъ, которыхъ наши писатели любятъ описывать? Въ устарѣлой манерѣ составлять романы, гдѣ принцъ Преттимэнъ, къ концу своихъ приключеній наслаждается совершеннѣйшимъ благоденствіемъ, есть что-то черезчуръ наивное и приторное, какъ будто онъ отъ природы одаренъ былъ всѣми умственными и тѣлесными совершенствами въ превосходной степени. Романистъ полагаетъ, что для его любимаго героя, больше ужь ничего нельзя и сдѣлать, какъ только произвесть его въ лорды. Не жалкое ли это опредѣленіе того, что называемъ мы существеннымъ благомъ? Величайшее благо въ жизни не заключается въ томъ, чтобъ быть лордомъ, и, можетъ статься, не въ томъ, чтобъ быть счастливымъ. Нищета, болѣзнь, уродливость, точно также могутъ служить замѣною условіемъ блага, какъ и свѣтскія достоинства, которымъ мы безусловно поклоняемся. Впрочемъ, предметъ этотъ относится къ области философіи, а отнюдь не къ повѣствованію, и потому будемъ слѣдить за откровеннымъ и безъискусственнымъ описаніемъ мистера Линдона, его добродѣтелей и пороковъ.
6. Записки, кажется, были писаны около 1814 года, въ томъ тихомъ убѣжищѣ, которое фортуна выбрала для автора при концѣ его жизни.