Марк Твен — Английская и американская литература на страницах томской дореволюционной периодики.
Томский государственный университет, Томск, 2010.
Перевод: не указан.
Воригинале: М. Twain «Journalism in Tennessee», 1871.
Перевод опубликован в «Сибирском вестнике». 1896. № 200 (13 сент.). С. 2-3.
Журналистика из Теннесси править
Доктор уверил меня, что южный климат был бы очень полезен моему здоровью, и вот я отправился в Теннесси, где получил место помощника редактора при газете «Утренняя слава и воинский клик Каунти-Джонсон». Явившись принимать должность, я застал главного редактора развалившимся на трехногом стуле, причем ноги его покоились на столе. В комнате стоял еще один сосновый стол и плачевного вида стул; как тот, так и другой заваленные газетами, вырезками и рукописями. Находился также и деревянный ящик с песком, сплошь усеянный сигарными и папиросными окурками.
На редакторе были надеты белые полотняные брюки, черный сюртук и маленькие, тщательно вычищенные сапоги. Он носил плоеные рубашки со старомодным стоячим воротником, пестрый шейный платок и перстень с печатью. Он курил сигару и в погоне за каким-то словцом водил рукою по голове, чем привел в большой беспорядок свою прическу. Вид у него был страшно нахмуренный, и я заключил, что он занят составлением особенно заковыристой передовицы. Он мне велел взять местные листки, просмотреть их и написать статью о духе прессы в Теннеси, в которой нужно упомянуть обо всем, что представляет какой-нибудь интерес.
Я написал следующее. Журналистика в Теннеси.
— Редакторы «Полунедельного землетрясения» впали, очевидно, в ошибку относительно железной дороги на Балитак. Железнодорожная компания вовсе не намерена оставить в стороне Бузардвилль; напротив, она считает это место за один из важнейших пунктов на линии, а потому и не может не желать воспользоваться им. Господа сотрудники «Землетрясения» конечно с удовольствием сделают надлежащую поправку.
— Г. Джон Блоссом, деятельный редактор издаваемой в Гиггинсвиле газеты «Громовая стрела и боевой крик свободы» прибыл вчера в наш город. Он остановился в Ван-Бурен Гауз.
— Мы замечаем, что наш собрат из МьюдСпрингского"Утреннего воя" ошибся, предположив, что выбор Ван Вертера факт еще не состоявшийся; но прежде чем до него дойдет настоящее напоминание, он, наверное, сам исправит свою ошибку. Без сомнения его ввели в заблуждение неточные сведения о выборах.
— С удовольствием отмечаем следующий факт: город Блатсрс-вилль заключил контракт с несколькими нью-йоркскими джентльменами, которые обязуются устроить мостовую из Никольсоновского пластыря на едва проходимых городских улицах. «Ежедневное ура» сильно ратует за это предприятие и, кажется, не сомневается в его окончательном успехе!
Я вручил рукопись редактору для принятия, изменения или уничтожения. Он взглянул на нее, и чело его омрачилось. Глаза его забегали по страницам, и лицо приняло зловещее выражение. Очевидно, что-то было не так. Вдруг он вскочил и закричал: «Гром и молния! Неужели вы думаете, что я буду говорить подобным тоном об этих скотах. Разве мои подписчики в состоянии переварить подобную кашу? Дайте-ка мне перо!»
Никогда не видал я, чтобы чье-нибудь перо так злобно царапало и черкало или так беспощадно перепахивало глаголы и имена прилагательные, написанные другим человеком. Когда редактор был в самом разгаре работы, кто-то выстрелил в него через открытое окно.
— А, — сказал он, — это, верно, бездельник Смит; я поджидал его еще вчера. С этими словами он выхватил из-за пояса матросский револьвер и выстрелил. Смит упал раненный в бедро. Вследствие этого, Смит, который как раз в это время стрелял в другой, промахнулся и попал в человека, совершенно стороннего. Он попал в меня. Отстрелил мне всего лишь один палец.
Главный редактор снова занялся своими поправками и вычеркиваньем.
Едва успел он окончить эту работу, как через печную трубу влетела бомба и разорвала печь на тысячу кусков; впрочем, дальнейшего ущерба не нанесла, и только заслонка выбила мне два зуба.
— Печь в конец разрушена, — заметил главный редактор.
Я сказал, что и я того же мнения.
— Ну да эго не важно. При такой теплой погоде печь все равно не нужна. Я знаю, кто это сделал. Я до него уже доберусь. Вот вам рецепт, по которому вы должны писать.
Я взял рукопись. Она до такой степени была испещрена помарками и вставками, что даже её родная мать, если бы таковая имелась, не узнала бы ее. Я прочел следующее:
— Журналистика в Теннесси. — Закоренелые лгуны «Полунедельного землетрясения», очевидно, опять стараются навязать благородному и рыцарскому народу подлую и скотскую ложь относительно славнейшей идеи девятнадцатого столетия — железной дороги в Бал и так. Мысль, будто Бузардвиль останется в стороне от дороги, могла родиться только в их собственных отвратительных мозгах, или вернее в том месте, которое они считают за мозги. Они сделали бы лучше, если бы проглотили сами эту ложь, потому что тогда они спасли бы свои тела — эти настоящие трупы гадов — от столь заслуженной порки.
— Осел по имени Блоссом из «Громовой стрелы и боевого крика свободы» опять здесь. Его заперли в смирительный дом — Ван Бурен.
— Мы замечаем, что одуревший головорез из Мьюд-Спрингского"Утреннего воя" со свойственной ему склонностью ко лжи распространяет слух, будто Ван-Вертер не выбран. Божественная миссия печати состоит в распространении истины, в искоренении заблуждений, в воспитании, поднятии и облагораживании общественных нравов и морали; она должна сделать человечество мягче, добродетельнее, сердечнее и, во всяком случае, лучше, святее и счастливее; этот же коварный подлец постоянно низводит свою высокую должность до распространения лжи, клеветы, хулы и пошлости.
— Для Блаттерсвиля нужен Никольсовский камень, но ему гораздо нужнее тюрьма и богадельня: что заглупая идея устраивать мостовую в паршивом местечке, все достопримечательности которого составляют две винокурни, кузница и горчичный пластырь — газета «Ежедневное ура»! Издатель «Ура», пресмыкающееся насекомое Букрен, со свойственной ему глупостью кричит по этому поводу, как осел, и воображает, что говорит что-нибудь путное.
В это время в окно с треском влетел кирпич, разбил раму и нанес порядочный удар мне в спину.
— Это должно быть полковник, — сказал редактор. — Я поджидаю его уже два дня. Он сейчас будет здесь.
Редактор был прав. Через минуту в дверях появился полковник с драгунским револьвером в руке. Он обратился:
— Сэр, я, кажется, имею честь видеть трусишку, который издаст эту грязную простыню?
— Вы имеете эту честь. Садитесь, сэр, только обходитесь осторожнее со стулом — у него не хватает одной ноги. Я думаю, что имею честь говорить с гнилым лгунишкой, полковником Блатер-скейт-Текумзс?
— Да, сэр. Мне нужно свести с вами маленький счетец. Если у вас есть время, то займемся этим сейчас же.
— Мне нужно написать статью об утешительном прогрессе морального и интеллектуального развития в Америке, но это не к спеху. Начинайте.
В тоже мгновение выстрелили оба из пистолета.
Редактор потерял при этом один палец, а пуля полковника застряла в мясистой части моего бедра. У полковника было слегка задето плечо. Выстрелили снова. Оба промахнулись на этот раз друг в друга, но я получил свою долю: рану в руку. При стрельбе в третий раз оба джентльмена слегка поранили друг друга, у меня же оказалась раздробленною кисть.
Тогда я сказал, что пойду немножко прогуляться, так как их беседа носит чисто частный характер и чувство деликатности не позволяет мне больше принимать в ней участие. Но оба джентльмена упросили меня остаться, уверяя, что я нисколько им не мешаю.
После этого они заговорили о выборах и урожае, а я занялся перевязыванием ран. Но скоро снова открылся огонь с еще большим оживлением, и каждый выстрел попадал, но я должен здесь заметить, что из шести пуль пять сидели в моем теле. Шестым выстрелом был смертельно ранен полковник, редактор же с тонким юмором заметил, что должен откланяться, так как у него есть еще в городе дела. Затем он справился об адресе могильщика и удалился.
Редактор обратился ко мне и сказал:
— Я ожидаю к обеду общество и должен пойти все подготовить к приему. Вы меня очень обяжете, если просмотрите корректуру и примите за меня посетителей.
Я содрогнулся при мысли принимать подобных посетителей, но был так ошеломлен канонадой, все еще раздававшейся у меня в ушах, что ничего не ответил на это.
Он продолжал:
— Джен придет сюда в 3 часа, отдуйте его плетью. Джильмен зайдет быть может несколько пораньше, выбросьте его в окно. Ферножн придет в 4, убейте его. На сегодня, я думаю это все. Если у вас останется свободное время, напишите ядовитую статейку про полицию, заставьте полицмейстера проглотить несколько горьких пилюль. Плети лежат под столом, оружие в ящике стола, патроны в углу, халат и бинт в конторке. Если с вами приключится что-нибудь особенное, спуститесь вниз к Ланцету, хирургу. Он у нас помещает объявление, и мы с ним сладим счеты посредством взаимных услуг.
Он ушел. Меня пробирала дрожь. В течение трех часов я пережил столько ужасных опасностей, что весь мой душевный мир и веселость навсегда покинули меня.
Пришел Джильспен и выбросил меня в окно. Джонс был пунктуален и когда я хотел отдуть его плетью, он принял на себя этот труд. При стычке с каким-то субъектом, имя которого не находилось в списке, я потерял кожу со своей головы. После посещения другого незнакомца по имени Томпсон я имел вид какого-то забракованного товара, какой-то руины в лоскутьях. В конце концов, я был загнан в угол и осажден целою толпою политиканов, издателей, мошенников и всяких негодяев, которые неистовствовали, ругались, сыпали проклятья и потрясала надо мною оружием, так что даже комната озарилась светом от блестящих стальных клинков. Я был уже готов отказаться ль своего места при газете, как вдруг вошел мой патрон, а с ним целый рой прекрасных и восторженных друзей. Затем последовала какая-то схватка и резня, которую не в состоянии описать никакое перо, даже стальное. Люди расстреливались, прокалывались, разрубались на куски, выбрасывались в окно. Пронесся какой-то мрачный вихрь, сквозь который можно было различить только какой-то нелепый военный танец, и… все успокоилось. Через пять минут наступила тишина, и лишь кровожадный редактор да я озирали кровь и разрушение, царившие вокруг нас.
Он сказал:
— Я думаю, вам понравится ваше место, когда вы попривыкните к таким вещам.
Я ответил:
— Я должен перед вами извиниться. Я думаю, что, быть может, мне удалось бы научиться писать, как вы желаете, да, я уверен, что достиг бы этого, попрактиковавшись достаточно и изучив язык. Но, говоря откровенно, этот энергический способ выражения имеет свои неудобства и может иногда являться помехой делу. Вы сами это видите. Энергичный способ писания без сомнения поднимает дух общества, но мне не нравится, что он привлекает напишущего такое внимание. Я не могу писать с надлежащим спокойствием и комфортом, если меня так часто прерывают, как сегодня, например. Местом при газете я доволен, но мне не нравится, что мне одному представляют принимать посетителей. Признаюсь, занятия здесь новы для меня и интересы, но они не равномерно распределены. Один джентльмен стреляет через окно в вас и калечит меня. Кто-то, чтобы доставить вам удовольствие бросает в трубу бомбу, печная же заслонка летит мне в загривок. Врывается ваш друг, чтобы обменяться с вами комплиментами и так продырявливает меня своими пулями, что кожа скоро, кажется, будет не в состоянии сдерживать мое тело. Вы уходите обедать, а в это время является Джонс со своими кнутами, Томпсон срывает с меня все платье, какой-то незнакомец с бесцеремонностью старого приятеля снимает скальп с моей головы. Наконец, врываются в полном вооружении негодяи со всей страны и своими томагавками до смерти напугивают все, что от меня осталось. Я во всю свою жизнь не переживал такого тревожного времени, как сегодня. Вы мне нравитесь, мне нравится также ваша тихая, спокойная манера объясняться с посетителями, но я вижу, что никогда не усвою ее. Сердце южанина чересчур легко возбуждается, а гостеприимство его чересчур расточительно. Написанные мною сегодня заметки, в холодную форму которых ваша мастерская рука влила всю пыль журналистики Теннесси, опять расшевелят все это осиное гнездо. Завтра опять явится вся ватага редакторов; явится она, наверно, голодной, будет требовать что-нибудь закусить. Я вынужден распрощаться с вами и отказаться от чести присутствовать на подобных торжествах. Приехал я на юг здоровья ради, по этой же причине уезжаю обратно. Журналистика в Теннесси слишком живое дело — оно не по мне.