Григорій Богословъ, великій отецъ и учитель церкви, родился въ юго-западной части Каппадокіи, въ имѣніи своихъ родителей, недалеко отъ города Назіанза. Каппадокія не пользовалась у современниковъ хорошей репутаціей. Ея обитатели не безъ основанія считались вѣроломными, лживыми и хитрыми. О нихъ существовала даже пословица, что змѣя, укусивъ каппадокійца, умерла. Кромѣ того, Каппадокія въ IV вѣкѣ являлась гнѣздомъ аріанства. Но она дала трехъ великихъ каппадокійцевъ — Василія Великаго, Григорія Богослова и Григорія Нисскаго, брата Василія, прославившихъ ея имя и явившихся не только для Каппадокіи, но и для всего православнаго міра главной опорой, прибѣжищемъ и источникомъ богословской мудрости. Семьи же, изъ которыхъ вышли эти великіе дѣятели церкви, явили образцы истинно-христіанскихъ женщинъ, какъ Нонна, мать Григорія Богослова, Еммелія, мать Василія Великаго и Григорія Нисскаго, и Макрина, сестра двухъ послѣднихъ, имена которыхъ исторія сохранила съ гордостью въ назиданіе потомству. Отецъ Григорія — тоже Григорій — былъ по тому времени очень состоятельный человѣкъ. Принадлежа къ христіанской семьѣ и будучи христіаниномъ, онъ затѣмъ вступилъ въ секту «озаренныхъ теистовъ», которые поклонялись Богу подъ видомъ свѣта и огня. Ихъ ученіе представляло смѣшеніе іудейскихъ и персидскихъ вѣрованій. Жену Григорія старшаго, убѣжденную христіанку, очень безпокоило отпаденіе отъ христіанства ея мужа. Не разъ убѣждала она его оставить эту секту, и подъ ея вліяніемъ онъ снова — и на этотъ разъ безповоротно — вернулся въ лоно церкви, принявъ въ 325 году отъ проѣзжавшаго черезъ Назіанзъ на великій Никейскій Соборъ епископа Кесарійскаго Леонтія крещеніе. Вскорѣ же послѣ крещенія онъ сдѣлался пресвитеромъ г. Назіанза, а впослѣдствіи, именно въ 329 г., и епископомъ этого города. Богословское образованіе его было скудно, но паствой онъ управлялъ твердо, хотя и кротко, проявивъ въ управленіи ею энергію и заботливость. Большое вліяніе на него имѣла его жена, которая, подчиняясь ему во всемъ, какъ мужу, незамѣтно сдѣлалась его руководительницей и наставницей. Она была женщина очень добрая и съ убѣжденіемъ говорила, что для бѣдныхъ она могла бы заложить и своего мужа, и дѣтей. Неимущимъ она оказывала широкую благотворительность, и никто изъ бѣдныхъ не получилъ отъ нея отказа. Григорій былъ первенецъ у нихъ, сынъ молитвы. За нимъ слѣдовали его братъ — Констанцій и сестра — Горгонія. Какъ на первенцѣ и притомъ явившемся при исключительныхъ условіяхъ (онъ родился въ 330 г.) — по молитвѣ, послѣ долгихъ лѣтъ бездѣтной супружеской жизни, на немъ было сосредоточено и исключительное вниманіе его родителей. Мать постаралась дать ему истинно-христіанское воспитаніе, чему способствовала въ высшей степени нравственная обстановка окружавшей Григорія жизни. Отецъ же далъ ему законченное образованіе. Сперва Назіанзъ, затѣмъ двѣ Кесаріи — Каппадокійская и Палестинская и Александрія и, наконецъ, какъ завершеніе образованія — Аѳины. Таковъ путь развитія и совершенствованія богатыхъ дарованій будущаго святителя церкви. Кто изъ современныхъ юношей можетъ похвалиться такимъ усердіемъ въ наукахъ, такимъ богатымъ всестороннимъ образованіемъ, которое получилъ Григорій Богословъ?
Въ Аѳинахъ разгорѣлась яркимъ пламенемъ его дружба съ Василіемъ, начало которой было положено еще въ Кесаріи Каппадокійской, гдѣ они оба продолжали свое среднее бразованіе. Это была рѣдкая дружба. Въ свое отношеніе къ Василію В. Григорій вложилъ всю свою чуткость, богатый запасъ любви и самоотреченія.
«Я искалъ тамъ (въ Аѳинахъ) краснорѣчія, говоритъ Григорій, — и нашелъ счастье, потому что тамъ нашелъ Василія. Я уподобился Саулу, который, ища ослицъ, нашелъ себѣ царство. Случайное пріобрѣтеніе оказалось выше главной цѣли».
Въ 360 г. образованіе Григорія закончилось, и онъ покинулъ Аѳины. Незадолго передъ его отъѣздомъ покинулъ ихъ и Василій, и Григорій, лишившись друга, почувствовалъ съ ясностью всю безполезность дальнѣйшаго своего тамъ пребыванія. Въ Аѳинахъ онъ пробылъ въ общемъ около 10 лѣтъ, въ теченіе которыхъ основательно изучилъ литературу и философію классической древности и совершенно овладѣлъ модными въ то время риторикой и діалектикой. Но обольщенія и соблазны большого языческаго города не коснулись его души, и христіанское призваніе представлялось ему лишь единственною цѣлью жизни. Утоливъ жажду знанія и возвращаясь въ родной Назіанзъ, онъ мечталъ объ уединеніи для созерцательной, посвященной одному Богу, жизни.
И по воспитанію, и по своимъ душевнымъ свойствамъ Григорій не былъ склоненъ къ активной дѣятельности. Обстановка, въ которой онъ провелъ свои дѣтскіе и юношескіе годы, въ высшей степени благотворно дѣйствовала на развитіе его богатыхъ душевныхъ качествъ. Ничто низкое не касалось его. Его мать говорила ему неустанно: «ты рожденъ у меня по молитвамъ моимъ, о томъ теперь и молюсь, чтобы ты былъ совершенъ» и ея молитва была услышана. Съ юныхъ лѣтъ Григорій горѣлъ своимъ духомъ ко Христу, ибо въ вѣрѣ въ Него и въ любви къ Нему сосредоточились всѣ его помыслы и желанія. «Мое лучшее богатство, — говорилъ онъ, — Христосъ, Который возноситъ умъ мой горѣ». Если его внѣшняя жизнь и была ознаменована разными событіями, особенно въ послѣднюю пору его жизни, то не по его волѣ, а исключительно въ силу необходимости — или во исполненіе воли родителей, которая для него была священна, или въ исполненіе долга предъ церковью, когда ей были нужны его защита и авторитетный голосъ въ пользу ея. Самъ же онъ желалъ, чтобы его жизнь была однообразна, ибо при внѣшнемъ спокойномъ теченіи ея онъ могъ сосредоточиться въ своей внутренней жизни. Въ письмѣ къ Василію Великому онъ опредѣленно выражается такъ — «для меня самое важное дѣло — бездѣйствіе». Въ дѣйствительности это бездѣйствіе было только внѣшнимъ и потому мнимымъ. Онъ жилъ богатой внутренней жизнью, сокрытой отъ глазъ большинства, которая представляла собою вѣрный путь ко Христу, такъ какъ смыслъ ея былъ въ отреченіи отъ всего суетнаго, земного, а задача — въ нравственномъ самовоспитаніи и въ подготовленіи къ будущей вѣчной и идеальной жизни. Поэтому понятны его равнодушіе и даже нежеланіе примѣнить свое блестящее образованіе и выдающіяся дарованія къ жизни. Жители его родного города Назіанза, зная его блестящія ораторскія способности, предлагаютъ ему сдѣлаться учителемъ риторики, и онъ отказывается. Въ немъ таятся великія дарованія учителя церкви, но онъ, боясь связать себя обязательствами, которыя отвлекли бы его отъ созерцательной жизни, отказывается отъ пресвитерства, и отецъ, противъ его воли, посвящаетъ его въ этотъ санъ. Это событіе настолько смутило его душевный покой, что онъ бѣжалъ въ Понтъ, въ монастырь своего друга Василія, чтобы тамъ въ уединеніи найти душевное спокойствіе и равновѣсіе. Лишь настоятельныя требованія отца вернули его къ мѣсту его служенія. Противъ своей воли получилъ онъ посвященіе отъ Василія Великаго въ епископа г. Сасима, и въ этомъ случаѣ, чтобы вернуть душевный миръ, онъ также принужденъ былъ удалиться въ Понтъ и только по настоятельной просьбѣ отца возвратился въ Назіанзъ и помогалъ ему управлять церковью. Всякое соприкосновеніе съ жизнью было для него соприкосновеніемъ съ человѣческими слабостями и пороками — ложью, клеветой, завистью, недоброжелательствомъ и т. д. Отсюда — тѣ чувства усталости и разочарованія, которыя овладѣвали имъ всякій разъ, когда онъ принужденъ былъ оставить свое уединеніе и выступить въ роли дѣятеля. Предъ его взоромъ всегда возставали тогда двѣ жизни — одна совершенная, по завѣтамъ Христа и во Христѣ, другая — та, которую ведетъ большинство людей, и которая далека отъ евангельскаго идеала, и онъ всегда отдавалъ предпочтете первой. «Уединюсь къ Богу, — пишетъ онъ Воспорсію, епископу Колонійскому, — Который одинъ чистъ и не коваренъ. Углублюсь въ себя самого». Поэтически развѣнчивая земные кумиры человѣчества — богатство, красоту, славу и т. д., онъ приходитъ къ тому заключенію, что «одно прекрасно и прочно для человѣка — взять крестъ и переселиться отселѣ». Поэтому для себя Григорій пришелъ къ убѣжденію, что «прекрасно жить жизнью, чуждой жизни», и это настроеніе является основнымъ въ его жизни, и сообразно съ нимъ онъ старается вести свой образъ жизни. Большую часть своего времени онъ удѣляетъ и уединенію и только въ силу необходимости оставляетъ его.
Въ началѣ 374 г. скончался отецъ Григорія Богослова, скоро послѣ его смерти не стало и его любимой матери. Братъ и сестра скончались еще ранѣе. Освобожденный отъ обязанностей по отношенію къ своимъ роднымъ, къ которымъ онъ всегда питалъ чувства глубокой сыновней любви и покорности, Григорій Богословъ могъ всецѣло посвятить себя уединенію. Но на немъ лежали извѣстныя обязательства по отношенію къ Назіанзской церкви, такъ какъ за смертью отца управленіе церковью перешло всецѣло къ нему. Пригласивъ епископовъ для избранія замѣстителя отцу, Григорій Богословъ удалился въ Селевкію, въ монастырь св. Ѳеклы. Его давнишняя мечта осуществилась, и онъ всецѣло отдался углубленной, созерцательной жизни. Однако, его удаленіе было не очень продолжительно. 1 января 379 г. скончался его другъ Василій Великій, и православная церковь послѣ этой великой потери должна была почувствовать себя осиротѣвшей. Единственной опорой ея остался Григорій Богословъ, но и тотъ устранился отъ участія въ ея дѣлахъ. Великій свѣтильникъ не могь оставаться долго подъ спудомъ. Именно теперь, съ кончиной Василія Великаго, чувствовалась необходимость въ его руководительствѣ. 379-мъ годомъ кончается его второй періодъ жизни, посвященный уединенію и дѣлу любомудрія и начинается третій — періодъ дѣятельнаго и непосредственнаго участія въ управленіи церковью. Именно въ этомъ году обратились къ нему православные города Константинополя съ просьбой взять въ свои руки управленіе паствой этого города. Условія, при которыхъ Григорій Богословъ долженъ былъ начать здѣсь свою дѣятельность, были исключительныя. Аріанство въ IV вѣкѣ рѣзко раздѣлило христіанскій міръ на 2 части: православную и аріанствующую. Никейскій соборъ, осудившій аріанство, еще опредѣленнѣй подчеркнулъ это раздѣленіе. Существовали цѣлыя области, гдѣ сохранилось православіе, и области, гдѣ, наоборотъ, процвѣтало аріанство. Къ первымъ слѣдуетъ отнести Александрію и вообще Египетъ. Церковь Александрійская единодушно исповѣдывала Никейскій символъ вѣры и была оплотомъ православія. Не менѣе ревностной защитницей православія была и другая восточная церковь — Іерусалимская или Палестинская. Наконецъ, послѣдней страной, въ которой Никейское исповѣданіе сохранялось во всей его чистотѣ, былъ Иллирикъ (Македонія, Ахаія, Дакія). Что же касается остального Востока, то въ немъ преимущество оставалось за аріанствомъ. Во власти аріанъ такимъ образомъ находились страны Сиріи, Ѳракіи, Азіи и Понта. Центральнымъ пунктомъ, гдѣ сосредоточилось аріанство, была Антіохія Сирійская. Рядомъ съ Антіохіей — по вліянію аріанъ — стоялъ Константинополь, который, какъ столица, скоро пріобрѣлъ важное значеніе въ церковныхъ дѣлахъ. Григорій Богословъ называлъ его «окомъ вселенной, городомъ могущественнѣйшимъ на сушѣ и на морѣ, взаимнымъ узломъ востока и запада, куда отовсюду стекались и откуда, какъ съ общаго форума, исходило все важнѣйшее въ вѣрѣ». И вотъ такой важнѣйшій центръ въ христіанскомъ мірѣ сдѣлался добычей аріанства. Здѣшніе епископы — Евсевій, Македоній, Евдоксій, Демофилъ явились врагами православія, а его безупречные исповѣдники, какъ, напр., Маркеллъ Анкирскій, были объявлены въ Константинополѣ врагами вѣры. Члены православной церкви составляли угнетенное и незначительное меньшинство. Достаточно сказать, что ко времени прибытія сюда Григорія Богослова не было ни одного православнаго храма. Григорій Богословъ принялъ сдѣланное ему предложеніе и около Пасхи 379 года прибылъ въ Константинополь. Поселившись въ домѣ одного своего родственника, онъ обратилъ одну изъ комнатъ этого дома въ церковь въ честь Воскресенія Христова (Анастасія) и она оказалась вполнѣ достаточной, чтобы вмѣстить всю тогдашнюю православную общину столицы. Григорій весь отдался дѣлу возрожденія здѣсь православія и силой своего краснорѣчія привлекъ къ себѣ многочисленныхъ сторонниковъ. Въ дѣлѣ устроенія порядка въ церкви онъ проявилъ массу энергіи и самоотверженности. Его проповѣдь и дѣятельность создали ему обширный кругъ враговъ, которые, ослѣпленные своей къ нему ненавистью, не разъ производили покушенія на его жизнь. Но Григорій проявилъ ко всѣмъ этимъ враждебнымъ проявленіямъ къ нему такую твердость воли и стойкость духа, которыя по справедливости дали ему названіе «исповѣдника». По его образному выраженію, въ него «металось столько камней, сколько другому приходится принять розъ». Положеніе православной церкви въ Константинополѣ мало-по-малу упрочивалось, и своимъ возрожденіемъ она была исключительно обязана обаянію свѣтлой личности Григорія Богослова: его добродѣтельная жизнь, доброта и глубокое благочестіе завоевали ему сердца людей и обезоруживали его враговъ. Его значеніе и авторитетъ были настолько высоки, что такіе люди, какъ бл. Іеронимъ, пользовавшійся въ то время уже широкой извѣстностью, приходили къ нему, чтобы посидѣть около его ногъ и оказать всѣ знаки любви, преданности и уваженія. Чтобы упрочить еще болѣе положеніе православной церкви, Григорій Богословъ вмѣстѣ съ тѣмъ завязываетъ сношенія съ александрійской церковью, которая была, какъ выше сказано, оплотомъ православія. Онъ съ радостью встрѣчаетъ духовенство и епископовъ изъ Египта, прибывающихъ въ Константинополь, и посвящаетъ имъ похвальное слово. «Скажу привѣтствіе пришедшимъ изъ Египта, говоритъ онъ. Отъ васъ бо промчеся слово (1 Сол. 1, 8) ко всѣмъ людямъ, здравоисповѣдуемое и проповѣдуемое; вы лучшіе плододѣлатели изъ всѣхъ, особливо нынѣ правовѣрующихъ». «Посему, заключаетъ, объемлю и привѣтствую тебя лучшій изъ народовъ, народъ христолюбивѣйшій, пламенѣющій благочестіемъ». Но близкія связи Григорія съ александрійцами разстроились послѣ того, какъ они устроили поистинѣ дурное дѣло. Одинъ изъ александрійцевъ, нашедшихъ пріютъ и поддержку у него, былъ нѣкто Максимъ (циникъ), одинъ изъ искателей приключеній изъ среды духовенства. Свое нравственное убожество онъ прикрывалъ лицемѣріемъ благочестія и показной философіей. Въ Константинополь его привели голодъ и жажда славы. Григорій Богословъ вполнѣ довѣрился этому обманщику и сдѣлалъ его даже своимъ другомъ. Григорій ожидалъ отъ него на первыхъ порахъ только добра для своей церкви. Онъ посвящаетъ Максиму слово, въ которомъ называетъ его поборникомъ правды, «христіаниномъ паче всѣхъ». Можно ли упрекнуть Григорія въ излишней довѣрчивости и нѣкоторомъ даже легкомысліи? Вѣдь этотъ александріецъ былъ въ дружескихъ отношеніяхъ до сего времени и съ Аѳанасіемъ Великимъ, и съ Василіемъ Великимъ. И тотъ, и другой состояли съ нимъ въ перепискѣ, причемъ послѣдній искренно вѣрилъ въ его благочестіе. Войдя въ довѣріе къ Григорію, Максимъ сталъ стремиться къ тому, чтобы свергнуть Григорія съ епископской каѳедры и занять его мѣсто. Въ выполненіи этого плана приняли самое дѣятельное участіе епископы Египта, руководимые Александрійскимъ епископомъ Петромъ. Для этой цѣли они прибыли въ Константинополь, ночью тайно проникли въ каѳедральную церковь Григорія и начали обрядъ посвященія, который имъ удалось окончить уже на частной квартирѣ. Хотя Максимъ и былъ возведенъ ими въ санъ епископа, но Григорія имъ свергнуть не удалось, такъ какъ и народъ, и императоръ Ѳеодосій были на его сторонѣ. Это событіе настолько сильно повліяло на Григорія, что онъ намѣревался оставить каѳедру. О своемъ желаніи онъ сообщилъ собравшемуся въ церкви народу въ одной изъ своихъ проповѣдей. Его слова были встрѣчены рыданіями, и по церкви пронесся вопль: «если ты изгонишь тебя самого, ты изгонишь ученіе о Троицѣ изъ Константинополя». Эти слова были самой лучшей и самой вѣрной характеристикой церковной дѣятельности Григорія. Онъ остался и съ новой энергіей отдался своему дѣлу. Для обезпеченія полнаго торжества православной церкви оставался еще одинъ шагъ — признаніе ея господствующей вѣрой, такъ какъ благодаря предшественникамъ Ѳеодосія полуаріанину Констанцію и аріанину Валенту ея государственное значеніе было сильно уронено. Ѳеодосій своимъ указомъ, даннымъ изъ Ѳессалоникъ, объявилъ, что отселѣ православная вѣра должна быть вѣрой всей имперіи, а затѣмъ 24 декабря 380 г. лично прибылъ въ Константинополь и предложилъ аріанскому епископу Демофилу или принять православный догматъ, или отречься отъ епископской каѳедры. Съ паденіемъ Демофила, Григорій Богословъ являлся единственнымъ кандидатомъ на каѳедру православнаго Константинопольскаго архіепископа. И народъ, и императоръ желали видѣть на ней лишь Григорія, однако, послѣдній, съ свойственной ему скромностью, отклонилъ высокое предложеніе, заявивъ, что если непремѣнно нужно ему быть, то онъ готовъ принять этотъ санъ только по избранію епископовъ собора — единственно каноническимъ образомъ. Теперь, съ возстановленіемъ положенія православной церкви, Григорій, несмотря на свой отказъ отъ архіепископа, явился главнымъ ея руководителемъ. Ему возвращены были всѣ церкви, которыя раньше аріане отняли у православныхъ, въ его же вѣдѣніи находились всѣ церковныя имущества и доходы. Не щадя въ своихъ проповѣдяхъ лжеученія аріанъ, онъ, однако, одержавъ надъ ними побѣду, проявилъ къ нимъ удивительную снисходительность и кротость, и не отвѣтилъ имъ тѣмъ преслѣдованіемъ, которое они совершали по отношенію къ православной церкви. Императоръ Ѳеодосій, чтобы еще болѣе обезпечить духовное единство, созвалъ большой соборъ восточныхъ епископствъ, который носитъ названіе второго вселенскаго Константинопольскаго собора. Предсѣдателемъ собора былъ избранъ благочестивый и кроткій Мелетій, котораго папа Дамасъ не признавалъ въ качествѣ епископа Антіохіи. Однимъ изъ постановленій этого собора Григорій назначался на архіепископскую каѳедру Константинополя. Однако, на этой каѳедрѣ Григорій пробылъ всего нѣсколько недѣль. Во время собора умеръ Мелетій и унесъ съ собой въ гробъ тотъ миръ, который онъ умѣлъ водворять на соборѣ. За смертью его предсѣдателемъ сдѣлался Григорій. На соборѣ были лица неодинаковаго образа мыслей съ Григоріемъ, и которыхъ сдерживалъ лишь авторитетъ Мелетія. Григорій съ своими александрійскими симпатіями оставался одинокимъ на соборѣ, такъ что соборъ и онъ скоро обнаружили взаимное непониманіе по первому же крупному вопросу — о преемникѣ Мелетію. Григорій настаивалъ на кандидатурѣ Павлина, соборъ остановилъ свой выборъ на пресвитерѣ Флавіанѣ. Съ прибытіемъ запоздавшихъ египетскихъ и македоніанскихъ епископовъ, дѣло пошло еще хуже. Григорій не могъ вполнѣ довѣрчиво отнестись къ египетскимъ епископамъ послѣ ихъ участія въ посвященіи Максима, а тѣ и другіе были недовольны Григоріемъ за то, что соборъ предпринялъ рядъ постановленій, не дождавшись ихъ прибытія. Мало того, эти епископы возбудили даже вопросъ о незаконности избранія Григорія Богослова на архіепископскую каѳедру и внесли еще бóльшую смуту въ дѣла собора. Григорій, не желая служить причиной раздора, добровольно отказался отъ архіепископской каѳедры и въ іюнѣ 381 г. удалился въ Назіанзъ. Здѣсь онъ нашелъ церковь въ рукахъ апполинаристовъ. Не смотря на всѣ огорченія, которыя доставилъ ему соборъ, и на свое крайнее утомленіе, Григорій взялъ на себя управленіе ею, пока въ 383 г. не былъ избранъ по его указанію епископомъ Назіанза Евлалій. Послѣ его избранія Григорій Богословъ совершенно отстранился отъ участія въ управленіи церковью, рѣшивъ остатокъ дней своихъ посвятить уединенію. Его дѣятельность на Константинопольскомъ соборѣ съ особенной отчетливостью подчеркнула его неприспособленность къ практической дѣятельности, гдѣ нужно не столько управлять, сколько ладить съ людьми, часто поступаясь своими убѣжденіями. Его замѣститель на соборѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ и на каѳедрѣ — Нектарій, уступавшій Григорію во всѣхъ отношеніяхъ, сумѣлъ сохранить за собою предсѣдательство и довести дѣло до благополучнаго конца. Между прочимъ, однимъ изъ постановленій этого собора какъ бы косвенно была подчеркнута та великая услуга, которая была оказана Григоріемъ православной церкви въ Константинополѣ. На одномъ изъ засѣданій этого собора было постановлено, чтобы Константинопольская церковь, по важности ея значенія, занимала второе мѣсто послѣ церкви Римской, и этому своему возвышенію она обязана исключительно трудамъ Григорія Богослова.
IV вѣкъ, въ который протекала жизнь Григорія Богослова и cовершилась его какъ церковная, такъ и главнымъ образомъ литературно-богословская дѣятельность, отмѣченъ не только появленіемъ различныхъ ересей, начиная съ аріанства, но, что еще важнѣе, нарожденіемъ новаго направленія богословской мысли. Исповѣдники вѣры временъ гоненій, жившіе и въ IV вѣкѣ, сохранили непосредственность вѣры и чистоту религіознаго чувства. Они вѣрили, какъ учила церковь, и вѣра ихъ была проста и искренна. Они были врагами новшествъ и являлись консервативнымъ элементомъ въ церкви. Но параллельно съ этимъ церковнымъ направленіемъ въ IV вѣкѣ появляется и иное теченіе, представители котораго хотѣли подчинить вопросы вѣры разуму. Очень высоко ставя религіозное знаніе, они не придавали надлежащаго значенія вѣрѣ. Забывая объ ограниченности разума, они полагали, что можно и разсудкомъ, безъ помощи непосредственной вѣры, постичь Божество. Опасность этого направленія обнаружилась въ самомъ же началѣ IV вѣка. Лжеученіе Арія о Второмъ Лицѣ Св. Троицы, распространившееся уже въ 20-хъ годахъ его, являлось именно результатомъ стремленія постичь разумомъ и истолковать Божество Сына Божія.
Хранители истинной вѣры и преданій церковныхъ, св. отцы церкви не могли относиться равнодушно къ нецерковному направленію, которое проповѣдывалось аріанствомъ подъ видомъ наилучшаго изслѣдованія вѣры — чтобы, какъ хвастливо говорили аріане, «все было вѣрно разсказано и изслѣдовано», и въ лицѣ Григорія Богослова и въ его твореніяхъ церковь имѣла ревностнаго защитника вѣры, попираемой маловѣріемъ и свободомысліемъ. Историческое значеніе его литературной дѣятельности очень велико.
Обладая тонкимъ, полнымъ мѣткости и сарказма, языкомъ, онъ вскрываетъ несостоятельность аріанскаго убѣжденія въ могуществѣ разума и въ необходимости все согласовать, для блага будто бы самой церкви съ его велѣніями. Вотъ краткое опредѣленіе различія въ отношеніи къ вѣрѣ между православными и аріанствующими, которое вкладываетъ Григорій Богословъ въ уста аріанствующихъ: «у насъ (аріанъ) ученіе на подобіе хамелеоновъ или полиповъ, принимающихъ непрестанно новый цвѣтъ, а ты (Григорій) — приставшая къ одному мѣсту наковальня, какъ будто всегда одна (и таже) вѣра, что такъ слишкомъ стѣсняетъ догматъ истины, ступая все по одной скучной стезѣ слова». И дѣйствительно, страсть къ новизнѣ, къ оригинальнымъ мыслямъ по серьезнымъ и глубокимъ вопросамъ религіи составляетъ отличительную особенность аріанствующихъ. Григорій Богословъ ставитъ вѣру выше требованій разума въ области религіи. Въ ней есть такіе вопросы, которые недоступны холодному умствованію и которые легче всего постигаются путемъ искренней и глубокой вѣры. Онъ говоритъ: «не скажу: будь смѣлъ, напротивъ того: страшись касаться предметовъ высшихъ, превосходящихъ твои силы». При изслѣдованіи вопросовъ въ религіозной области, по Григорію Бог., слѣдуетъ всегда различать, «что должно предоставлять одной вѣрѣ и что разуму». Въ яркихъ краскахъ изображаетъ онъ противоположность между ограниченностью нашего ума и предметомъ его постиженія — неизслѣдимымъ Божествомъ. «Мы какъ бы строимъ что-то огромное малымъ орудіемъ, когда человѣческою мудростію уловляемъ вѣдѣніе сущаго, когда къ предметамъ сверхчувственнымъ приступаемъ съ своими чувствами, которыя заставляютъ насъ кружиться и обманываться, и не можемъ неприкосновеннымъ умомъ подойти сколько-нибудь ближе къ истинѣ».
По его мнѣнію «обнять мыслію столь великій предметъ совершенно не имѣютъ ни силъ, ни средствъ не то что люди, оцѣпенѣвшіе и преклоненные долу, но даже весьма возвышенные и боголюбивые». Поэтому понятно, что разсужденіе о предметахъ вѣры можетъ быть дѣломъ только избранныхъ, отмѣченныхъ Богомъ, дѣятелей церкви. Богъ только Моисею велѣлъ вступить въ кругъ облака и бесѣдовать съ нимъ, Іисусъ Христосъ открылъ свое божественное достоинство на Ѳаворѣ только избраннымъ апостоламъ Петру, Іакову и Іоанну. Народъ — младенецъ въ вѣрѣ, и ему необходимо лишь пастырское наставленіе въ истинахъ вѣры. Григорій отдаетъ предпочтеніе христіанину, просто вѣрующему, передъ тѣмъ, который слишкомъ полагается въ дѣлѣ религіи на разумъ. «Скудный въ словѣ и знаніи, — говоритъ онъ, — опирающійся на простыхъ реченіяхъ и спасающійся на нихъ, какъ на малой ладьѣ, выше борзаго на языкъ глупца, который съ невѣжествомъ довѣряетъ разумнымъ доказательствамъ».
Указавъ на невозможность полнаго постиженія Бога, въ Его существѣ, какъ стоящага выше всякихъ опредѣленій и представленій, Григорій Богословъ даетъ рядъ цѣнныхъ указаній для познанія Бога, поскольку Его дѣятельность проявляется въ мірѣ. Эти указанія являются необходимымъ предостереженіемъ всѣмъ дерзновенно разсуждающимъ о непостижимыхъ тайнахъ Божества. Собственный богатый опытъ размышленій въ уединеніи, отреченія отъ всего земного и наложенія на себя обѣта молчанія, однимъ словомъ — опытъ того религіознаго углубленія, который онъ часто обозначаетъ однимъ словомъ — любомудріе, долженъ былъ убѣдить его, что познаніе божественныхъ проявленій въ мірѣ успѣшно достигается лишь: 1) когда человѣкъ, подавивъ въ себѣ всѣ чувственныя влеченія, даетъ перевѣсъ своему духу надъ плотію, потому что человѣческое тѣло является препятствімъ, отдѣляющимъ насъ отъ Бога; 2) когда человѣкъ всецѣло предается размышленіямъ о Богѣ, для чего необходимо прежде всего отреченіе отъ мірскихъ заботъ и 3) когда человѣкъ не ограничиваетъ поле своего духовнаго наблюденія какою-нибудь одною областью, въ которой проявляются всѣ непостижимыя силы Бога. — Короче разница въ возрѣніяхъ на постиженіе Божества между Григоріемъ Богословымъ, какъ учителемъ и представителемъ древней православной церкви, и аріанствующими, какъ представителями новаго, раціоналистическаго, направленія въ дѣлахъ вѣры, опредѣляется слѣдующимъ сравненіемъ: по Григорію Богослову, Богъ — тотъ непостижимый идеалъ, стремясь къ Которому разумъ человѣческій совершенствуется и очищается. Аріанствующіе, полагая, что разумъ человѣческій способенъ постигнуть Божество, низводили Его на степень земного.
Это — съ одной стороны. Съ другой же стороны, аріанство исказило ученіе о Лицахъ Святой Троицы, а потому Григорій Богословъ въ опроверженіе ихъ лжеученія даетъ законченное догматическое ученіе о Лицахъ Святой Троицы. Историческое значеніе этой работы его — очень крупное, какъ по глубинѣ богословскихъ мыслей, содержащихся въ ней, такъ и по тому вліянію, которое она производила на современниковъ.
Изложеніемъ православнаго ученія о Лицахъ Святой Троицы опредѣляется одна, и самая важнѣйшая, сторона богословской дѣятельности Григорія Богослова. Онъ является однимъ изъ основателей догматическаго богословія, такъ какъ въ его твореніяхъ съ исчерпывающей полнотой, глубиной и ясностью дано православное ученіе о Лицахъ Святой Троицы. Въ догматическомъ отношеніи особенно важными являются: 1) «Пять словъ о богословіи», названныя такъ самимъ проповѣдникомъ; за нихъ церковь дала ему наименованіе «Богослова», 2) «О поставленіи епископовъ и о догматѣ Святой Троицы», 3) «О соблюденіи добраго порядка въ собесѣдованіи о Богѣ».
Всего же, Григоріемъ Богословымъ написано 45 словъ. Его слова пользовались у современниковъ большимъ успѣхомъ. Изъ нихъ слѣдуетъ отмѣтить особенно слѣдующія, представляющія крупный историческій интересъ: 1) «Защитительное слово по поводу бѣгства въ Понтъ послѣ посвященія въ пресвитера», въ которомъ говорится о высотѣ и трудности пастырскаго служенія; 2) два обличительныхъ слова противъ Юліана, имѣющія полемическій характеръ; 3) похвальныя слова въ честь Василія Великаго, Григорія Старшаго и Кесарія.
Григорій Богословъ извѣстенъ, какъ поэтъ. Одаренный чуткой, нѣжной душой, онъ умѣлъ въ красивыхъ и сильныхъ образахъ передавать сложныя душевныя переживанія, любилъ и понималъ природу.
Его стихотворенія проникнуты истинно-христіанскимъ направленіемъ. Любовь къ Христу и стремленіе къ Нему — вотъ основной мотивъ его стихотвореній. Многіе изъ свѣтскихъ писателей пользовались ими для своихъ стихотворныхъ переложеній.
Наконецъ, Григоріемъ Богословомъ оставлены 243 письма, представляющія богатый историческій матеріалъ. Письма эти самаго разнообразнаго содержанія. Часть ихъ, какъ, напримѣръ, къ пресвитеру Кледонію и патріарху Нектарію, написанныя въ обличеніе Апполинарія, представляютъ большой догматическій интересъ. Въ другихъ Григорій Богословъ преподаетъ вопрошающимъ его христіанскія наставленія и совѣты. Эти письма — поучительнаго характера и, какъ таковыя, сохраняютъ свою цѣнность и для насъ. Наконецъ, многія изъ писемъ содержатъ ходатайства къ сильнымъ міра сего за нуждающихся и угнетенныхъ.
Въ одномъ изъ своихъ писемъ къ Василію Великому Григорій Богословъ называетъ его учителемъ догматовъ и руководителемъ жизни. Въ такой же мѣрѣ примѣнимы эти опредѣленія и къ Григорію Богослову. Въ своихъ твореніяхъ онъ является авторитетнымъ истолкователемъ православныхъ догматовъ, мнѣніе котораго очень высоко цѣнится современниками. Въ церковной жизни, несмотря на свое нерасположеніе къ дѣятельности и старательное уклоненіе отъ нея, онъ все-таки невольно принимаетъ дѣятельное участіе. Случалось всегда такъ, что всѣ большія волненія церковной жизни неотразимо направлялись къ нему, какъ центру, и искали въ немъ своего разрѣшенія. Такимъ образомъ, противъ воли, въ силу необходимости, онъ выступаетъ въ роли успокоителя волненій и устроителя церковнаго порядка. Ему приходится улаживать ссору отца съ паствой изъ-за неосторожно подписаннаго послѣднимъ аріанскаго символа вѣры. Онъ же выступаетъ примирителемъ между Евсевіемъ, епископомъ Кесарійскимъ, и его помощникомъ — пресвитеромъ Василіемъ, своимъ другомъ и будущимъ святителемъ православной церкви. Онъ оказываетъ вліяніе на епископовъ при выборѣ епископа на освободившуюся Кесарійскую каѳедру и благодаря вліянію его и отца его ее занимаетъ Василій. Въ тяжелое для Василія Великаго время борьбы его съ Анфимомъ, Василій прибѣгаетъ къ его помощи и насильственно посвящаетъ его въ епископа г. Сасима, центральный боевой пунктъ, отдѣлявшій епископію Василія отъ епископіи Анфима. Когда православіе, тѣснимое аріанствомъ, начало почти исчезать въ Константинополѣ, православные этого города обратились къ Григорію же Богослову. Руководящая роль принадлежала ему и на второмъ вселенскомъ Константинопольскомъ соборѣ, хотя онъ впослѣдствіи принужденъ былъ въ силу сложившихся обстоятельствъ оставить его. Но и въ тиши уединенія Григорій Богословъ никогда не порываетъ связи съ церковью: въ важныхъ вопросахъ всѣ прислушиваются къ его голосу, съ нимъ постоянно совѣтуется его другъ Василій Великій, въ перепискѣ съ нимъ состоятъ видные епископы православной церкви.
Какъ проповѣдникъ, Григорій Богословъ производилъ на слушателей неотразимое, захватывающее впечатлѣніе. Силою только своего слова онъ вернулъ Константинопольской православной церкви ея первенствующее мѣсто. Съ каждой проповѣдью таяло число расположенныхъ къ аріанству и создавало среди послѣднихъ то настроеніе озлобленія и враждебности, которое выразилось затѣмъ въ открытыхъ покушеніяхъ на его жизнь. И это тѣмъ болѣе замѣчательно, что въ отношеніи къ своимъ противникамъ Григорій Богословъ былъ всегда снисходителенъ и терпимъ. Чувство мести всегда было чуждо его благородной душѣ. Сдѣлавшись въ Константинополѣ господиномъ положенія, онъ не притѣсняетъ аріанъ и не отбираетъ у нихъ захваченныхъ ими раньше церковныхъ имуществъ. Вообще къ еретикамъ и иномыслящимъ онъ проявлялъ широкую терпимость. «Тайна спасенія, — говоритъ онъ, — для желающихъ, а не для насилуемыхъ». Какъ человѣкъ, Григорій Богословъ былъ истинный христіанинъ. За всю свою земную жизнь онъ никого не обидѣлъ, никому не причинилъ зла. Любящій покорный сынъ, самоотверженный и преданный другъ Василія Великаго, ходатай за бѣдныхъ и угнетенныхъ — такимъ является онъ въ жизни.
Заботы о церкви всегда снѣдали его, и тамъ, гдѣ онъ видѣлъ ея благо, онъ поступался своими личными желаніями, забывалъ о самомъ себѣ. Настроеніе въ церковной жизни часто разстраивали его и приводили его въ отчаяніе. «Церкви безъ пастырей, — писалъ къ Евдоксію Ритору, — доброе гибнетъ; злое наружи; надобно плыть ночью, нигдѣ не свѣтятъ путеводные огни, Христосъ спитъ».
Но онъ вѣрилъ въ конечную побѣду православной церкви надъ всѣми ея врагами: «Очень знаю, — пишетъ онъ въ другомъ своемъ письмѣ, — что недолго пошипятъ, потомъ спрячутся, низложенные истиной и временемъ». Умеръ Григорій въ началѣ 380 г. Все, что онъ имѣлъ, онъ оставилъ назіанзской церкви въ помощь бѣднымъ. Церковь причислила его къ лику святыхъ. Память его празднуется 25 января.
