ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНІЯ
АНГЛІЙСКАГО ДЖЕНТЛЬМЕНА
МИСТЕРЪ НИКОЛАЯ НИКЛЬБИ,
СЪ ПРАВДИВЫМЪ и ДОСТОВѢРНЫМЪ ОПИСАНІЕМЪ УСПѢХОВЪ и НЕУДАЧЪ, ВОЗВЫШЕНІИ И ПАДЕНІИ, СЛОВОМЪ ПОЛНАГО ПОПРИЩА ЖЕНЫ, ДѢТЕЙ, РОДСТВЕННИКОВЪ, И ВСЕГО ВООБЩЕ СЕМЕЙСТВА, ОЗНАЧЕННАГО ДЖЕНТЛЬМЕНА *.
править
THE LIFE AND ADVENTURES OF NICHOLAS NICKLEBY, Containing a faithful account of the fortunes, misfortunes, uprisings, downfallins, and complete earner of the said Nickleby’s family. By Boz (Mr. Dickens). London, 1859, 8vo. 2 vols.
Нѣкогда, въ самомъ темномъ и туманномъ углу дивоншейрскаго графства, жилъ достойный джентльменъ, по имени Годфри Никльби. Вдругъ вздумалось этому джентльмену жениться. Онъ тогда былъ бѣденъ, да и не молодъ; претендовать на богатую невѣсту не могъ, и потому призналъ за полезное сочетаться: бракомъ съ своей старинной благопріятельницей, съ которой онъ давно уже жилъ душа въ душу. Такъ иногда два страстные игрока, не имѣя гроша въ карманѣ, садятся за карты, не длятого, чтобы обыграть другъ друга, я просто чтобъ посмотрѣть, кому повезетъ счастіе. Такъ нѣкогда два мавританскихъ рыцаря, — то-то были рыцари! — безъ всякаго повода къ ссорѣ, вызывали другъ друга на драку, изъ любопытства, кто останется побѣдителемъ.
Не смотря на огромное народонаселеніе Лондона, гдѣ мистеръ Никльби учредилъ свое мѣстопребываніе, онъ не находилъ въ немъ ни одного дружескаго лица: смотрѣлъ смотрѣлъ, искалъ искалъ, — все по пустому! только разбаливались глаза, да изнывало сердце; и, уставши отъ поисковъ, добрый мистеръ Годфри, для отдыху глядѣлъ на сѣрую картину своего домашняго быту.
Къ числу предметовъ, которые утѣшали бѣднаго Годфри въ этомъ домашнемъ быту, принадлежали два сына, Ральфъ и Николай. Оба они воспитывались въ одномъ училищѣ, оба слыхали отъ матери однѣ и тѣ же наставленія, какъ тяжело ихъ отцу отъ бѣдности, и какъ напротивъ всѣ кланяются ихъ богатому дѣду: однако жъ это не сдѣлало мальчиковъ похожими другъ на друга. Младшій, Николай, остался на цѣлую жизнь уступчивымъ, скромнымъ, болѣе всего любилъ сельскую тишину и свое спокойствіе; старшій, Ральфъ, напротивъ вывелъ изъ материнскихъ нравоученій такое заключеніе, что на свѣтѣ нѣтъ ничего благороднѣе денегъ, что онѣ источникъ жизни, счастія и силы, и что умному человѣку нечего затрудняться въ выборѣ путей, ведущихъ къ такому чудесному источнику. Мало того: прилагая эту теорію къ практикѣ, Ральфъ еще въ школѣ, началъ заниматься банкирскими дѣлами, которыя враги банкировъ называютъ ростовщичьими. Сперва онъ давалъ взаймы своимъ товарищамъ перья и бумагу на короткіе сроки; потомъ операціи его распространились до мѣдныхъ денегъ, и тутъ онъ сталъ уже дѣлать довольно выгодные обороты. Вексельный уставъ, у него былъ простъ: четыре гроша за грошъ и капиталъ съ процентами долженъ быть выплаченъ непремѣнно въ субботу, когда бы ни былъ сдѣланъ заемъ, въ понедѣльникъ или въ пятницу. Это чрезвычайно облегчало всѣ расчеты и отклоняло всякія недоразумѣнія.
Наконецъ въ положеніи бѣднаго Готфри Никльби поисшолъ переворотъ! богатый дѣдушка, о которомъ говаривала его супруга, отправился съ сего свѣта на оный, оставивъ достойному джентльмену все свое имѣніе, которое достойный джентльменъ, умирая въ свою очередь черезъ годъ послѣ дѣда, оставилъ сыновьямъ своимъ, а именно, Ральфу три тысячи фунтовъ стерлинговъ наличными, а Николаю тысячу фунтовъ да аленькую ферму.
Сдѣлавшись независимыми, братья пошли по разнымъ дорогамъ. Николай, слѣдуя своей склонности къ тишинѣ, остался въ деревнѣ, женился на дочери бѣднаго сосѣда, нажилъ сына да дочь, но прожилъ почти все свое состояніе.
— Ахъ, какой ты безпечный! сказала ему жена: сыну нашему девятнадцать лѣтъ, дочери четырнадцать: чѣмъ они будутъ жить? почему ты объ этомъ не думаешь? отчего не пустишся въ спекулаціи?
— Оттого, мой другъ, отвѣчалъ Николай своимъ протяжнымъ тономъ: оттого что, если мы, черезъ какую-нибудь спекуляцію, лишимся послѣднихъ остатковъ состоянія, то я умру съ горя.
Но мистрисъ Никльби приставала къ мужу, не давала ему покою, указывала на одну прекрасную спекуляцію. Мужъ послушался и разорился.
— Завтра выгонятъ насъ изъ дому, въ которомъ мы живемъ двадцать лѣтъ! сказалъ мистеръ Никльби: завтра отнимутъ у меня всѣ эти вещи, изъ которыхъ многія съ дѣтства были со мною!
Мистеръ Никльби обнялъ жену и дѣтей, прижалъ каждаго по очереди къ своему горячему сердцу, зарыдалъ, и упалъ на подушки. Черезъ нѣсколько минутъ домашніе замѣтили въ немъ признаки помѣшательства, потому что онъ началъ говорить о добротѣ и великодушіи своего брата. Но скоро этотъ бредъ прекратился: мистеръ Никльби торжественно благословилъ свое семейство, поручилъ всѣхъ Богу, и, улыбаясь, сказалъ, что ему хочется спать. Это былъ смертный сонъ.
Между-тѣмъ братъ его Ральфъ жилъ въ Лондонъ. Говоря отчетисто, — такъ-какъ нынче отъ авторовъ требуютъ «отчетистости» — мудрено сказать, чѣмъ онъ тамъ занимался. Онъ не былъ, ни купцомъ, ни банкиромъ, ни маклеромъ, ни нотаріусомъ, ни зубнымъ врачемъ, ни содержателемъ справочнаго мѣста, ни стряпчимъ. Однакожъ, по всѣмъ признакамъ, онъ дѣлалъ какія-то дѣла, потому что на двери его квартиры была мѣдная досчечка съ надписью «Контора», а въ одной изъ комнатъ, въ самой тѣсной и темной, съ осьми до пяти часовъ утра, каждый день сидѣлъ на жесткомъ и безпокойномъ стулѣ блѣдный человѣкъ среднихъ лѣтъ, который всегда имѣлъ перо за ухомъ, когда отворялъ двери для приходящихъ. Жительство Ральфа Никльби значилось подлѣ Гольденъ-Сквера, въ части города, гдѣ живутъ очень немногіе дѣловые люди; это главное убѣжище иностранцевъ, артистовъ и разныхъ другихъ джентльменовъ, которые не принадлежатъ Къ почтенному сословію богачей или, по своему положенію въ чужомъ городѣ; часто нуждаются въ деньгахъ и бываютъ доведены до необходимости занимать ихъ. Вокругъ Гольденъ-Сквера поселились скрыпки, віолончели, арфы, фортепіано и всѣ духовые инструменты опернаго оркестра. Въ лѣтній вечеръ, когда окна домовъ раскрыты, группы достойныхъ любителей изящнаго прохаживаются по скверу, наслаждаясь безденежно звуками поющихъ голосовъ и играющихъ инструментовъ. Табакъ и мелодія, сигарки и віолончели, нѣмецкія трубки и англійскія флейты, составляютъ чудный концертъ: это страна пѣнія и куренія, страна восторговъ отъ гармоніи и тошноты отъ табачныхъ затяжекъ.
Сказать по совѣсти, такого мѣста нельзя назвать очень удобнымъ для важныхъ занятій; однако жъ Ральфъ Никльби жилъ тутъ нѣсколько лѣтъ и не жаловался на неудобства. Это еще болѣе возбуждало любознательность умовъ, которые имѣютъ привычку заглядывать въ чужіе дома и карманы. Не подлежало сомнѣнію, что у Ральфа куча денегъ. Впрочемъ, онъ не принималъ у себя гостей, и самъ не ходилъ ни къ кому въ госта: поэтому образъ его жизни и родъ занятій, на зло любознательнымъ головамъ, оставались непроницаемой тайною.
Однажды мистеръ Ральфъ Никльби сидѣлъ въ своей комнатѣ, совсѣмъ одѣтый и готовый итти со двора. Опишемъ его наружность. Онъ былъ человѣкъ средняго росту, лѣтъ подъ шестьдесятъ, но крѣпкій сложеніемъ, не то чтобы толстый или худой, а такъ, — какъ говорятъ, коренастый. Волосы у него были сѣрые, лицо все въ морщинахъ, глаза острые и лукавые. Костюмъ его состоялъ изъ суконной куртки, зеленаго бутылочнаго цвѣту, сверхъ синяго фрака, изъ бѣлаго жилета, темносѣрыхъ панталонъ и большихъ сапоговъ съ кисточками. Углы ворота бѣлой рубашки, выглядывая изъ-за галстуха, рисовались на желтыхъ морщинистыхъ скулахъ, а тяжелая золотая цѣпочка висѣла изъ-подъ фрака, начинаясь у часовъ съ репетиціей въ карманѣ мистера Никльби и оканчиваясь у двухъ маленькихъ ключиковъ, изъ которыхъ одинъ принадлежалъ къ этимъ самымъ часамъ, а другой къ нѣкоторому патентованному замку:
И такъ мистеръ Никльби сидѣлъ въ своей комбатѣ. Передъ нимъ стояла конторкѣ, за конторкою было окно. Погрузясь въ глубину мягкихъ креселъ, онъ смотрѣлъ, сквозь Нечистыя стекла окна, на скверъ, находившійся передъ домомъ. Удивительная вещь эти лондонскіе скверы! Обгородили небольшую площадку земли, за которою никто не погнался, потому-что она не Годилась подъ строеніе; оставили на ней первобытную растительность почвы, не заковали ее въ мостовую, и вотъ вамъ скверъ!
Зачѣмъ же мистеръ Ральфъ Никльби смотрѣлъ на такой неинтересный предметъ? что онъ въ немъ видѣлъ? откуда это вниманіе, съ которымъ онъ устремилъ глаза на обломанную сосну? да, откуда это глубокое вниманіе, какого онъ не удостоилъ бы и самое рѣдкое заморское растеніе? О! повѣрьте, мысли стараго Никльби были такъ же далеко отъ сквера, какъ ваши теперь отъ Бразиліи!
Наконецъ глаза его поворотились въ лѣвую сторону и остановились на окнѣ, въ деревянной перегородкѣ, гдѣ было видно блѣдное лицо конторщика.
— Который часъ, Ноггсъ?
— Половина третьяго.
— Странно! Метью Попкеръ обѣщалъ прислать ко мнѣ въ два часа отвѣтъ по дѣлу о взысканіи долгу съ Роддля, а отвѣта нѣтъ до-сихъ-поръ! Мнѣ пора бы итти.
Въ эту минуту зазвенѣлъ колокольчикъ.
— Вотъ наконецъ! вскричалъ мистеръ Никльби: поди, Ноггсъ, возьми письмо и подай скорѣе.
Блѣдное лицо исчезло въ окнѣ перегородки и черезъ нѣсколько секундъ явилось снова передъ Ральфомъ, со всѣми прочими принадлежностями особы Ньюмена Ноггса.
Ньюменъ Ноггсъ былъ человѣкъ очень высокаго росту, но сухой, тощій и съ косыми глазами, изъ которыхъ одинъ вовсе не двигался. Красный носъ обнаруживалъ склонность Ниггса къ горячимъ напиткамъ, а всклоченные волосы и суетливыя ухватки заставили бы всякаго невольно подумать, что, вѣрно, мистера Ньюмена недавно поколотили и онъ еще не успѣлъ оправиться; но это подозрѣніе опровергалось особеннымъ видомъ и качествомъ его изношеннаго платья, которое было такъ мало и узко и держалось на Ноггсѣ такимъ небольшимъ числомъ пуговицъ, что ему надо было сохранять примѣрное спокойствіе духа и не придаваться никакимъ размашистымъ движеніямъ, чтобы въ цѣлости удерживать на себѣ это платье.
Исторія Ньюмена Ноггса нѣсколько темновата: говорили, что онъ прежде былъ человѣкомъ зажиточнымъ, ѣздилъ на лихихъ лошадяхъ, держалъ отличныхъ собакъ, и щегольски одѣвался; но собаки и лошади, друзья и любовницы разорили его, платежъ процентовъ заимодавцамъ надѣлъ на него нищенскую суму, а параличъ довершилъ остальное. Мистеръ Ральфъ Никльби обыкновенно говорилъ, что Ноггсъ попалъ сперва въ дураки, а потомъ въ нищіе. «Я — это его собственныя слова — я, взялъ его къ себѣ изъ человѣколюбія. Онъ придерживается рюмочки и немножко глуповатъ, но всё-таки годится отворять двери приходящимъ въ мою контору».
— Вотъ письмо! сказалъ Ноггсъ, остановясь неподвижно передъ хозяиномъ, между-тѣмъ какъ тотъ, съ жадностью ястреба, схватилъ пакетъ и готовился разломить печать. Пакетъ былъ съ траурною каемкою, черной печатью и съ адресомъ женской руки; на углу были выставлены буквы «H. Н».
— Что за дьявольщина? проворчалъ нахмурившись мистеръ Никльби: однако жъ эта рука мнѣ знакома. Ужъ не умеръ ли брать?
Ньюменъ взглянулъ на него какимъ-то особеннымъ образомъ; казалось, что по тонкимъ губамъ его пробѣжала улыбка.
— Если точно скончался вашъ братъ, такъ это, я думаю, будетъ вамъ непріятно.
— А почему же, сэръ? спросилъ Ральфъ съ неудовольствіемъ.
— Потому-что вы не любите никакихъ сюрпризовъ: вотъ и все!
Мистеръ Никльби еще повертѣлъ письмо и рукахъ, потомъ распечаталъ, прочелъ, доложилъ въ карманъ, и сталъ стучать пальцами по конторкѣ. Во все это время Ноггсъ стоялъ съ беззаботнымъ видомъ и смотрѣлъ — Богъ знаетъ куда, потому что онъ такъ умѣлъ дѣйствовать своимъ подвижнымъ глазомъ, что онъ дѣлался совершенно сходенъ съ косымъ, и тогда не было никакой возможности отгадать, на что смотритъ Ньюменъ.
— Такъ и есть! я этого ожидалъ! сказалъ про себя мистеръ Никльби.
— А дѣти, живы? подхватилъ Ньюменъ, угадавъ его мысль.
— Вѣроятно, отвѣчалъ Ральфъ разсѣянно…. Да, да! Живы оба, прибавилъ онъ, опомнившись и взглянувъ на конторщика: живы оба…. и сынъ и дочь, и вдова также жива и всѣ они здѣсь, въ Лондонѣ, Ньюменъ.
Ньюменъ началъ пощелкивать пальцами — одна изъ многихъ привычекъ, которыя отличали этого человѣка и дѣлали изъ него какое-то странное существо. Никльби всталъ, заложилъ руки на спину, и началъ прохаживаться по комнатѣ, повидимому не замѣчая, что Ноггсъ стоитъ тутъ же.
— Чего ты дожидаешься? пошелъ вонъ! вскричалъ онъ наконецъ, посмотрѣвши на Ноггса съ такимъ презрѣніемъ, какъ-будто этотъ взглядъ былъ брошенъ не на человѣка, а на собаку.
Конторщикъ молча пошолъ. Лицо его искривилось ужаснымъ образомъ; но было ли это знакомъ горести, тайнаго смѣху, или наконецъ простымъ слѣдствіемъ паралича — мудрено рѣшить. Хотя выраженіе лица обыкновенно служитъ зеркаломъ мысли и дополненіемъ слова, — однако никто никогда не могъ узнать по лицу Ноггса, о чемъ онъ думаетъ, или что онъ чувствуетъ, потому-что это лицо — искаженное и трупообразное — не имѣло никакого выраженія, всегда оставалось неизъяснимымъ іероглифомъ.
Съ полчаса мистеръ Никльби прохаживался по комнатъ. Наконецъ пробило три часа. Онъ надѣлъ шляпу, приказалъ Ноггсу, ежели принесутъ письмо, доставить къ нему въ Лондонскую-Таверну, и пошелъ со двора.
Задумчиво и медленно пробирался онъ къ Странду. Губы его шевелились: вѣрно, старикъ Ральфъ повторялъ на словахъ что представляло ему воображеніе. Иногда онъ поднималъ голову, смотрѣлъ на нумера домовъ и опять погружался въ мысли. Наконецъ одинъ нумеръ привлекъ его вниманіе: онъ остановился и дернулъ звонокъ у подъѣзда.
Тутъ была мастерская миніатюрной портретчицы, какъ явствовало изъ выставленнаго надъ дверью большаго раззолоченнаго ящика, въ которомъ, на черномъ бархатномъ днѣ, красовались два портрета морскихъ мундировъ съ выглядывающими изъ нихъ человѣческими лицами и прилично помѣщенными телескопами; одинъ портретъ молодаго человѣка въ мундирѣ яркаго алаго цвѣту, и еще портретъ джентльмена, вѣроятно, изъ литераторовъ, потому-что къ его портрету были приложены высокій лобъ, перо, чернилица и шесть книжекъ. Сверхъ-того въ ящикѣ находилось нѣчто въ родѣ трогательнаго, изображенія молодой дамы, читающей записку въ дремучемъ лѣсу, и прелестная фигура дитяти съ большой головой и маленькими ножками; а подлѣ этихъ произведеній искусства, было Нѣсколько Головъ старыхъ леди и плѣшивыхъ джентльменовъ, которые улыбались другъ другу то изъ голубаго, то изъ сѣраго неба, и наконецъ, — росписаніе цѣнъ, щегольски напечатанное на розовой бумажкѣ съ вытисненнымъ бордюромъ.
СтарикъНикльби насмѣшливо посмотрѣлъ на эти бренныя выдумки человѣческой суеты и дернулъ еще разъ звонокъ.
— Дома ли мистрисъ Никльби?
— Вы хотите сказать, мистрисъ Ла-Криви? спросила вышедшая служанка.
— Никльби! повторилъ грубо Рильфъ, какъ-будто разсердившись, что она дерзнула его поправить.
Въ это время послышался изъ глубины корридора тоненькій женскій голосокъ: — Кого спрашиваютъ?
— Мистрисъ Никльби, отвѣчалъ Ральфъ.
— Это во второмъ этажъ, Анна. Какая, ты глупая! Ну, говори: дома ли второй этажъ?
— Не знаю, сударыня. Кто-то сей-часъ вышелъ, но кажется, это не второй этажъ, а чердакъ.
— Фу, Боже мой! да ты ничего не знаешь? Поди, справься скорѣе.
Служанка побѣжала на лѣстницу, устроенную, съ большимъ знаніемъ механики, изъ обломковъ ступенекъ. Между-тѣмъ Ральфъ обратился къ невидимому существу съ тоненькимъ голоскомъ.
— Вѣроятно, я имѣю честь говорить съ хозяйкой дому?
На этотъ вопросъ, изъ глубины корридора показался большой желтый токъ, осѣненный цвѣтами и перьями, которыя красиво качались отъ движенія головы, составлявшей его основаніе.
— Да, сэръ, я снимаю часть дому, и отъ себя отдаю квартиры жильцамъ.
— Въ такомъ случаѣ, мнѣ хотѣлось бы поговорить съ вами сударыня, если позволите.
Желтый токъ отвѣчалъ: «милости просимъ!» и Ральфъ вошелъ въ маленькую комнату въ первомъ этажѣ, гдѣ его приняла миніатюрная старушка лѣтъ пятидесяти, рекомендуясь, у что она, миссъ Ла-Криви и занимается писаніемъ миніатюрныхъ портретовъ.
— Вамъ, вѣрно, нуженъ миніатюръ? сказала она, плюнувши и учтиво прикрывши ротикъ перчаткой. Вы имѣете чрезвычайно выразительную физіономію: портретъ будетъ прекрасный. Позвольте спросить, не писала ли я васъ прежде?
— Нѣтъ, сударыня, отвѣчалъ Ральфъ сухо: у меня нѣтъ денегъ, чтобы бросать ихъ на миніатюры, и некому дарить своихъ портретовъ, слава Богу.
Миссъ Ла-Криви плюнула еще разъ, но уже не прикрыла ротика: вѣрно ей было досадно, что обманулась. Что же касается собственно до плеванья, то мы почитаемъ долгомъ сказать, что оно не имѣло никакого особеннаго значенія, а было только слѣдствіемъ привычки брать въ ротъ кисть съ краскою.
— Я хочу поговорить съ вами о жильцахъ, которые живутъ во второмъ этажѣ, сказалъ Ральфъ. Что это за люди?
— Какая-то пріѣзжая дама съ двумя дѣтьми.
— Вдова?
— Да, вдова.
— Бѣдная? спросилъ Ральфъ съ сильнымъ удареніемъ на это слово.
— Полагаю, что должна быть бѣдная.
— Такъ, бѣдная, подтвердилъ Ральфъ, нахмурившись: я это знаю; мнѣ коротко извѣстны ея обстоятельства. Ей трудно платить за такую дорогую квартиру. Сказать правду, она мнѣ съ-родни, и я совѣтую вамъ сударыня, не держать ее, если не хотите остаться въ убыткѣ.
— Но, можетъ-быть, — миссъ Ла-Криви плюнула, — можетъ быть, родственники этой бѣдной женщины…
— Ничего не сдѣлаютъ, подхватилъ Ральфъ: ничего! Я не думайте объ этомъ. Я у нихъ единственный родственникъ; но согласитесь, сударыня, могу ли я потакать ихъ дурачествамъ, ихъ расточительности? Когда былъ живъ мужъ этой женщины — онъ былъ мой братъ — я никогда ничего не просилъ у него, никогда даже и не писалъ къ нему; а она, только у него душа вонъ изъ тѣла, тотчасъ и пожаловала сюда, какъ будто я обязанъ быть покровителемъ всѣхъ плаксивыхъ вдовъ, ихъ сыновей-балбѣсовъ да дочерей потаскушекъ. Какое мнѣ до нихъ дѣло? Я ихъ и не видывалъ отъ роду. Скажите, сударыня, на долго ли они наняли у васъ квартиру?
— Они нанимаютъ понедѣльно, сэръ, и за первую недѣлю заплатили впередъ, отвѣчала миссъ Ла-Криви въ замѣшательствѣ.
— Прекрасно! пусть же они — такъ и быть! — проживутъ эту недѣлю, за которую заплатили; а потомъ, сударыня, вы должны ихъ выгнать. Имъ всего лучше воротиться туда, откуда они пріѣхали. Здѣсь, въ Лондонѣ, они всѣмъ мѣшаютъ.
— Ахъ, Боже мой, Боже мой! говорила миссъ Ла-Криви, задумавшись. Но вѣдь ежели мистрисъ Никльби наняла у меня квартиру, не имѣя способовъ платить за нее, такъ это, право, неблагородно.
— Низко! подхватилъ Ральфъ.
— Я бѣдная дѣвушка, не имѣю никакого покровительства и не такъ богата, чтобы отказываться отъ доходовъ, которые долженъ мнѣ приносить этотъ домъ. — Впрочемъ, прибавила мисъ Ла-Криви, колеблясь между добродушіемъ и боязнію понести убытокъ: впрочемъ я не могу ничего сказать противъ жистрись Никльби и ея дѣтей: она очень тиха и, кажется, чрезвычайно убита горемъ, а молодые люди учтивы до послѣдней крайности и ведутъ себя какъ нельзя лучше.
— Дѣлайте что угодно, сказалъ Ральфъ, недовольный-этимъ панегирикомъ бѣдности: я исполнилъ свой долгъ, а прочее въ вашей волѣ.
Онъ грубо повернулся къ дверямъ.
— Не угодно ли вамъ сдѣлать мнѣ честь, посмотрѣть на мою работу? граціозно спросила миссъ Ла-Криви.
— Благодарю, сударыня: мнѣ некогда,
— Такъ можетъ-статься, вы желали бы имѣть росписаніе моихъ цѣнъ?
— Нѣтъ, сударыня. — Прощайте!
Мистеръ Никльби поспѣшно вышелъ и сильно захлопнулъ за собой дверь, примолвивъ въ полголоса: ну, теперь къ невѣсткѣ!… Охъ!
Дама въ глубокомъ траурѣ встала при входѣ Ральфа; но она была такъ слаба, что не: могла двинуться съ мѣста и оперлась на руку худощавой, однако прекрасной дѣвушки, которая стояла подлѣ нея. Молодой человѣкъ кинулся на встрѣчу Ральфу и привѣтствовалъ его именемъ дядюшки.
— Гмъ! ты, видно, Николай, мой племянникъ? угрюмо пробормоталъ Ральфъ. Возьми мою шляпу. — Ну, здравствуйте, сударыня! Что вы такъ грустны? Надо быть благоразумнѣе. Учитесь у меня.
— Ахъ, сэръ! отвѣчала мистрисъ Никльби, отирая слезы: моя потери не принадлежитъ къ числу обыкновенныхъ непріятностей жизни.
— А что же въ ней необыкновеннаго, сударыня? возразилъ старикъ, хладнокровно растегивая свою куртку: мужья умираютъ всякій день, да и вдовы, также.
— И братья также, прибавилъ Николай вспыхнувъ отъ гнѣва.
— Да, сэръ, и дѣти также, и дураки также, сказалъ Ральфъ, подвинувъ стулъ и садясь спокойно. Вы не увѣдомили меня, сударыня, отъ какой болѣзни умеръ братъ.
— Доктора приписываютъ смерть его не болѣзни, отвѣчала мистрисъ Никльби, рыдая: онъ умеръ, съ горя, братецъ.
— Съ горя?… Вотъ какъ! Это что-то мудреное, Я могу себѣ вообразить, какъ человѣкъ умираетъ отъ болѣзни — на примѣръ, если онъ сломитъ себѣ голову, свихнетъ шею, но, чтобы человѣкъ умеръ здоровый, такъ, съ горя, — признаюсь, это чудо нашего вѣку, цѣлая исторія!
— Есть люди, которые не могутъ чувствовать ни горя, ни радости, замѣтилъ Николай, опятъ не удержавши своего негодованія.
Ральфъ оглянулся, презрительно осмотрѣлъ племянника съ головы до ногъ, и спросилъ: сколько лѣтъ этому малому?
— Двадцатый годъ, отвѣчала мистрисъ Никльби.
— А что, сэръ? за что вы думаете приняться, чтобы наживать себѣ хлѣбъ?
— Не давать пропитанія моей матери, отвѣчалъ Николай насмѣшливо.
— Николай! Николай! вскричали умоляющимъ голосомъ мать и сестра.
— Привяжите свой языкъ, сэръ, сказалъ Ральaъ сердито. Ну, мистрисъ Никльби! признаюсь, прекрасное начало!
Вмѣсто отвѣта, бѣдная вдова заплакала еще пуще прежняго. Между-тѣмъ дядя и племянникъ смотрѣли одинъ на другаго, не говоря ни слова. Лицо старика было мрачно и холодно; лицо юноши открыто и привлекательно. Глаза старика свѣтились скупостью, жадностью и лукавствомъ; глаза молодаго человѣка блистали остроуміемъ, благородствомъ и искренностью. Онъ былъ худощавъ, но мужественъ и хорошо сложенъ; но всего прекраснѣе въ этомъ юношескомъ лицѣ было выраженіе пылкаго, гордаго сердца, — выраженіе, которое могущественно унижало старика и дѣлало его ничтожнымъ въ сравненіи съ молодымъ человѣкомъ. — Ральфъ это почувствовалъ и возненавидѣлъ Николая съ той самой минуты.
— Мальчишка! проворчалъ онъ, отвернувшись съ презрѣніемъ. Но это слово было только признакомъ его слабости и безсильнаго гнѣва. Старики обыкновенно пользуются этимъ словцомъ, чтобъ заставить подумать, будто они могли бы раздѣлаться другимъ образомъ, если бы были моложе.
— Вы, сударыня, оказалъ онъ: пишите ко мнѣ, что у брата были долги. Осталось ли вамъ что-нибудь за уплатою?
— Ничего, братецъ, отвѣчала мистрисъ Никльби со слезами.
— И вы, конечно, издержали послѣднія деньги, чтобъ доѣхать сюда — посмотрѣть, что я для васъ сдѣлаю?
— Я надѣялась, братецъ….. я надѣялась, что вы не откажете въ помощи дѣтямъ вашего брата. Онъ умирая говорилъ, что вы такъ великодушны.
— Не знаю, что онъ тогда говорилъ, сударыня. Впрочемъ, когда человѣкъ умираетъ, не оставляя послѣ себя ничего, такъ ему всегда кажется, что онъ имѣетъ право располагать чужимъ добромъ. — Скажите, обучена ли ваша дочь чему-нибудь?
— Катя получила очень хорошее воспитаніе, братецъ. — Раскажи, милая, дяденькѣ, какъ ты ѣздила во францію.
Робкая дѣвушка хотѣла начать говорить, но дядя безъ церемоніи перебилъ ее.
— Кажется, ты не въ такой кожѣ родилась, чтобъ ѣздить по чужимъ краямъ, голубушка: тебѣ надо работать.
— Ахъ! отвѣчала со слезами Катя: я готова на все, чтобы только выработать на хлѣбъ и квартиру.
— Вотъ это умно, умно! сказалъ Ральфъ, какъ-будто смягчившись красотою и покорностью племянницы. Мы попробуемъ опредѣлить тебя къ мѣсту, напримѣръ въ швеи, или что-нибудь такое. — Ну, а вы сэръ, имѣете ли, или имѣли ли какую нибудь должность?
— Нѣтъ, отвѣчалъ Николай.
— Нѣтъ? Я не ожидалъ этого. Плохо же братъ занимался своими дѣтьми, сударыня!
— Онъ собирался, сказала мистрисъ Никльби…
— Подумать объ этомъ послѣ? подхватилъ Ральфъ. Знаю я эту манеру. Все сборы, да сборы, а дѣла ни на волосъ. Если бы братъ былъ человѣкъ трудолюбивый и благоразумный, онъ оставилъ бы васъ богатою вдовою, сударыня, и не держалъ бы своего сына въ деревнѣ, а давно бы пустилъ его въ свѣтъ, чтобы онъ былъ въ состояніи помогать вамъ, вмѣсто того чтобы быть вамъ въ тягость, да увеличивать вашу бѣдность. Но братецъ мой былъ мечтатель, лѣнивецъ; Вѣрно, вы это лучше всѣхъ знаете.
Послѣднія слова тронули чувствительную струну доброй вдовы. Ей тотчасъ показалось, что покойникъ въ самомъ дѣлѣ былъ человѣкъ не совсѣмъ основательный и что если бы она распоряжалась дѣлами, то вѣрно бы нажила себѣ состояніе; а эти прискорбныя мысли заставили ее еще сильнѣе почувствовать свою бѣдность, и она, въ избыткѣ горести и рыданій, принялась жаловаться на мужа, говоря, что она цѣлый вѣкъ была у него рабой, не имѣла никакой воли въ дѣлахъ, не знала что такое — деньги, и часто сама говаривала ему, что могла бы быть гораздо счастливѣе съ другимъ, и прочее, и прочее; — однимъ словомъ, добрая мистрисъ Никльби высказала всѣ печальныя мысли, какія обыкновенно приходятъ въ замужнія головы, а болѣе всего жаловалась на то, что мужъ ея былъ недовѣрчивъ и никогда не пользовался ея совѣтами, кромѣ одного случая, отъ котораго разорился.
Мистеръ Никльби во все это время сидѣлъ, потупивъ глаза, вздыхалъ, и потомъ; когда вдова замолчала, спокойно вернулся къ прежнему разговору, какъ-будто онъ ничѣмъ не былъ прерванъ.
— Хочешь ли ты работать, любезный? спросилъ онъ, повернувшись къ племяннику.
— Разумѣется, отвѣчалъ тотъ.
— Такъ слушай же.
Мистеръ Ральфъ вынулъ изъ кармана листокъ газеты и сталъ читать:
«Педагогическое заведеніе мистера Вакфорда Сквирса, въ Дотбойсъ-Голлъ, въ прекрасной деревнѣ Дотбойсъ, близь Гретъ-Бриджа, въ Іоркшейрѣ. — Въ ономъ педагогическомъ заведеніи молодые люди продовольствуются пищей, платьемъ, книгами, карманными деньгами и всѣмъ потребнымъ; обучаются всѣмъ языкамъ, живымъ и мертвымъ, математикъ, правописанію, геометріи, астрономіи, тригонометріи, употребленію глобуса, алгебръ, фехтованію (по востребованію), чистописанію, ариѳметикъ, фортификаціи и другимъ отраслямъ классической литературы. Цѣна: двадцать гиней въ годъ. Отпусковъ и ваканцій нѣтъ; діета наблюдается въ высочайшей степени. Мистеръ Сквирсъ имѣетъ временное пребываніе въ Лондонъ, въ гостинницъ Арабской Головы, на Снѣговой-Горкѣ. Видѣть его можно ежедневно, отъ двѣнадцати до четырехъ часовъ. Въ педагогическое заведеніе требуется помощникъ; жалованья пять фунтовъ.»
— Вотъ, сказалъ Ральфъ, пусть Николай займетъ это мѣсто, и счастіе его обезпечено.
— Но какое маленькое жалованье! осмѣлилась вполголоса замѣтить Катя: и какъ далеко отъ Лондона!
— Молчи, мой другъ! сказала мистрисъ Никльби: дяденька лучше знаетъ.
— Ежели Николаю не нравится это мѣсто, примолвилъ дяденька: онъ можетъ искать другаго. Посмотрю я, какъ онъ достанетъ честный кусокъ хлѣба въ Лондонѣ, не имѣя ни друзей, ни денегъ, ни рекомендаціи.
— Другъ мой! тихо произнесла Катя, ласкаясь къ брату. Ахъ, дядюшка! не ужели намъ должно такъ скоро разстаться?
— Не надоѣдай дяденькѣ своими вопросами, сказала мистрисъ Никльби. Николай, что ты окажешь?
— Ничего, матушка; я согласенъ. Только мнѣ хотѣлось бы знать, что же будетъ съ вами и съ Катей, когда я приму это мѣсто, для котораго впрочемъ такъ мало имѣю способностей.
— Мать и сестра твоя получатъ отъ меня все, что имъ нужно, отвѣчалъ Ральфъ: это будетъ моей первой заботой, ежели, только ты уѣдешь отсюда. Я поставлю ихъ въ такое положеніе, что онѣ будутъ въ состояніи прокормиться.
— О! если такъ, то я готовъ сдѣлать все, что вамъ угодно, дядюшка! вскричалъ весело Николай.
— Вотъ это хорошо, молодой человѣкъ!
Мистеръ Ральфъ привѣтливо ударилъ его но плечу. Добродушный и неопытный Николай начиналъ думать, что онъ былъ несправедливъ къ дядѣ, и ежели эта мысль возбуждала въ немъ упреки совѣсти, то съ другой стороны она была ему чрезвычайно пріятна, потому-что избавляла его отъ горькой необходимости имѣть дурное мнѣніе о братѣ отца своего.
— Кто знаетъ? сказалъ онъ, предаваясь юношескимъ мечтамъ: можетъ-быть, сынъ какого-нибудь богатаго дворянина, воспитанникъ мистера Сквирса, полюбитъ меня и упроситъ отца своего, что-бы тотъ взялъ меня къ нему въ гувернеры, отпуская его путешествовать. Мы поѣдемъ на твердую землю, увидимъ чужіе край! Потомъ воротимся, и старикъ отецъ доставитъ мнѣ какое-нибудь видное мѣсто съ прекраснымъ жалованьемъ. А? какъ вы думаете, дядюшка?
— Очень вѣроятно, отвѣчалъ тотъ съ улыбкой.
— И кто знаетъ? продолжалъ Николай: можетъ-статься, когда я буду жить своимъ домомъ, молодой человѣкъ пріѣдетъ со мной повидаться, влюбится въ Катю, женится на ней…. А? какъ выдумаете, дядюшка?
— Непремѣнно, подтвердилъ Ральфъ.
— Тутъ-то мы заживемъ! вскричалъ Николай. Катя будетъ прекрасная женщина; а я такой гордый! а матушка — такая счастливая! Ахъ!….
Фантасмагорія Николая была уже слишкомъ блистательна, и онъ не выдержалъ — схватилъ руку матери, заплакалъ. — Простодушная семья, обитавшая всегда въ сельскомъ уединенія и незнавшая того, что называется свѣтомъ, встрѣтилась съ прискорбною мыслію о своей первой разлукѣ; но когда этотъ порывъ чувствительности пропилъ и передъ ними раскрылась отрадная перспектива надежды на будущее, тогда они съ такимъ жаромъ предались этой надеждъ, что, казалось, имъ и цѣлой жизни недостало бы на то, чтобы только перечесть всѣ блага, которыя ихъ ожидаютъ. Къ счастію, Ральфъ напомнилъ мечтателямъ, что если они будутъ такимъ-образомъ терять время, то легко станется, что какой-нибудь другой кандидатъ столкнетъ Николая съ пути къ счастію и разрушитъ всѣ его воздушные замки. Это предостереженіе имѣло полный успѣхъ: Николай тотчасъ взялъ свою шляпу и вмѣстѣ съ дядею отправился отыскивать Сквирса, въ гостинницѣ Арабской-Головы, на Снѣговой-Горкѣ.
Снѣговая-Гора! Snow-Hill! — Какое невеселое имя! А между-тѣмъ это, такъ сказать, сердце Лондона, центръ его жизни и дѣятельности, средоточіе городскаго движенія и шума. Правда и то, что тутъ же, какъ бы на перекоръ обстоятельствамъ, молчаливо и гнѣвно возвышается тюрьма — мрачный Ньюгетъ.
Недалеко отъ этого гроба живыхъ людей была гостинница Арабской-Головы. Черномазыя рожи, намалеванныя на дверяхъ и вездѣ, гдѣ можно было намалевать рожу, оправдывали ея названіе. Входя въ гостинницу, вы видите съ лѣвой стороны дверь въ контору, съ правой высокую колокольню, которая рисуется въ воздухъ, а прямо большое окно, на стекли котораго написано золотыми буквами: «Кофейня», — и если вы прійдете въ извѣстный часъ дня, то въ томъ же самомъ окнѣ встрѣтите замѣчательную фигуру мистера Вакфорда Сквирса съ руками въ карманахъ.
Впрочемъ фигура этого джентльмена была хотя замѣчательна, однако не то, что называется правильною. У него, на примѣръ, былъ только одинъ глазъ, который приносилъ ему очевидную пользу, нисколько не украшая его физіономіи, потому-что цвѣтъ этого глаза былъ сѣро-зеленый и притомъ онъ свѣтился словно фонарь надъ дверью мелочной лавочки. Далѣе: безглазая сторона лица педагога была вся исчерчена шрамами, и это придавало ему какое-то мрачное, сердитое, выраженіе, особливо когда онъ вздыхалъ. Волосы у него были прямые и свѣтлорусые, зачесанные кверху только надъ низкимъ и горбистымъ лбомъ; голосъ грубый, ухватки неловкія. Ему было около пятидесяти трехъ лѣтъ. Онъ носилъ на шеѣ бѣлый платокъ съ длинными концами и чернильными слѣдами педагогическихъ занятій; а какъ сверхъ всего этого рукава его фрака были черезъ-чуръ длинны, панталоны напротивъ черезъ-чуръ коротки, а голенища у сапоговъ необыкновенно широки: то казалось всегда, что мистеру Сквирсу или неловко въ этомъ нарядѣ, или онъ самъ удивляется, находя себя человѣкомъ столь почтенной наружности.
Передъ приходомъ мистера Никльби и его племянника, Сквирсъ стоялъ въ своей комнатѣ и глядѣлъ въ окошко, а въ сторонѣ отъ него, на дорожномъ ящикѣ, сидѣлъ мальчикъ, обнявши свои колѣни и скорчившись такъ, что уши его лежали на плечахъ.
— Половина третьяго, ворчалъ про себя педагогъ: видно, сегодня ужъ никого не будетъ.
И огорченный этою мыслью; онъ посмотрѣлъ на ребенка, не сдѣлалъ ли тотъ чего-нибудь, за что бы можно побить его; но какъ ничего подобнаго не оказалось, то мистеръ Сквирсъ ограничился тѣмъ, что приподнялъ ему голову и запретилъ впередъ класть уши на плеча.
— Завтра утромъ надо ѣхать домой, продолжалъ онъ послѣ этого наставленія: завтра ѣхать домой! а я залучилъ всего только трехъ мальчишекъ. Трижды двадцать — шестьдесятъ гиней: вздоръ!… Да что жъ это сдѣлалось съ отцами и матерями? О чемъ Они думаютъ?
Въ это время мальчикъ громко зѣвнулъ, и Сквирсъ, обрадовавшись случаю, тотчасъ принялся безжалостно колотить бѣдняжку; но вдругъ входить слуга и говорить, что какой-то джентльменъ желаетъ его видѣть.
— Проси, проси! отвѣчалъ Сквирсъ весело, и когда слуга вышелъ, онъ прибавилъ, оборотясь къ мальчику: негодяй, не смѣй плакать! гляди на меня! улыбайся! не то я…. вотъ такъ и пришибу тебя, какъ только отпущу этого джентльмена!
Скрыпнула дверь. Притворившись, будто-бы ничего не слышитъ, педагогъ углубился въ очинку пера и заговорилъ сладкимъ голоскомъ:
— У всякаго свое горе, дитя мое. Ты сокрушаешься о родителяхъ и товарищахъ, съ которыми разстался; но въ училищѣ у тебя будутъ другіе товарищи, а что касается до родителей, то я тебѣ буду отцомъ, жена моя будетъ маменькой. У насъ, въ прекрасной деревнѣ Дотбойсъ, близь Грета-Бриджа, въ Іоркшейрѣ, молодые люди продовольствуются пищею, платьемъ, книгами, карманными деньгами….
— Мое почтеніе, сэръ, перебилъ его незнакомецъ, толстый старикъ съ препостной физіономіей и кошечьими ухватками.
— Ахъ!… милостивый государь!…. мое почтеніе. Что прикажете?
— Конечно, а имѣю честь говорить съ мистеромъ Сквирсомъ, который объявилъ въ газетахъ….
— Во всѣхъ газетахъ. Точно такъ; это я. Вы же лаете помѣстить ко мнѣ этихъ малютокъ? Ахъ, калія душечки!
И говоря это, мистеръ Сквирсъ наклонился, чтобы приласкать двухъ тощихъ и кривоногихъ мальчиковъ, которыхъ посѣтитель втащилъ за собой.
— Да-съ, дѣйствительно такъ. Имя мое Своди….
— Прекрасное имя, замѣтилъ Сквирсъ поклонившись.
— Имя мое Сноли; я торгую москотильными товара мы, и желалъ бы опредѣлить этихъ ребятъ въ ваше заведеніе. Вѣдь по двадцати гиней съ головы, кажется?
— По двадцати, сэръ: и того сорокъ. Скромность не позволяетъ мнѣ говорить; однако жъ я осмѣлюсь замѣтить, что вы не могли ничего лучше придумать для этихъ, ангельчиковъ.
— Мои ребятишки не обжоры, мистеръ Сквирсъ: на счетъ этого могу васъ успокоить.
— О, помилуйте! стоитъ ли говорить о такихъ бездѣлицахъ? Посмотрѣли бы вы, какой апетитъ у дѣтей въ моемъ заведеніи! (-- Это сущая правда: они были всегда голодны. —) Ваши милыя малютки найдутъ у меня все, чего можетъ пожелать самый прихотливый желудокъ. Въ прекрасной деревнѣ Дотбойсь, близь ГрегаБриджа, въ Іоркшейрѣ, молодые люди продовольствуются пищею, платьемъ, книгами, карманными деньгами и всѣми потребностями. Каждый при вступленіи долженъ имѣть двѣ пары платья, полдюжины рубашекъ, шесть паръ чулковъ, два колпака, полдюжины носовыхъ платковъ, двѣ пары башмаковъ, двѣ шляпы и бритву.
— И бритву? спросилъ съ удивленіемъ Сноли. Да зачѣмъ же бритву?
— Для братья бороды, сэръ, отвѣчалъ Сквирсъ, безъ всякаго замѣшательства.
— Для бритья бороды!… Но до какихъ же лѣтъ вы держите воспитанниковъ въ своемъ заведеніи?
— Пока за нихъ исправно платятъ деньги, или пока они сами не убѣгутъ. Случается, что у иныхъ борода начинаетъ рости очень рано.
Мало-по-малу господа Сквирсъ и Сноли разговорились между собой очень дружно. Смоли сообщилъ педагогу что онъ былъ женатъ, имѣлъ сына, но развелся съ женой. Она отъ него уѣхала и взяла ребенка съ собою. Мальчикъ этотъ умеръ; черезъ нѣсколько времени умерла и мать. Года полтора назадъ, мистеръ Сноли женился въ другой разъ, и ваялъ вдову съ двумя дѣтьми. Эти Дѣти были тѣ самые кривоногіе и тощіе мальчики, которыхъ привелъ онъ къ мистеру Сквирсу.
— Боюсь, говорилъ онъ, смиренно возводя глаза къ небу: боюсь, чтобы мать не избаловала ихъ дома и не растратила на нихъ своего маленькаго имѣнія. Женщины, вы знаете, такъ неблагоразумны. Смѣю ли надѣяться, что вы не будете никогда отпускать этихъ негодяевъ домой, обратите вниманіе на ихъ нравственность и внушите имъ долгъ послушанія моей родительской волѣ?
— О! будьте покойны, отвѣчалъ мистеръ Сквирсъ: положитесь во всемъ этомъ на мою опытность, благочестіе, познанія и способности.
Вдругъ за дверьми послышался грубый голосъ, который спрашивалъ мистера Сквирса, и педагогъ поспѣшно бросился туда, повторяя: здѣсь, здѣсь!
— У меня до васъ дѣло, сказалъ Ральфъ Никльби, входя вмѣстѣ съ племянникомъ. Вы напечатали объявленіе въ нынѣшнемъ листкѣ газеты.
— Точно такъ, сэръ. Я объявилъ о своемъ училищъ, гдѣ молодые люди продовольствуются пищею, платьемъ, книгами, карманными деньгами…..
— Знаю, знаю! я все это читалъ.
— И все это сущая правда, подхватилъ мистеръ Сноли: я могу засвидѣтельствовать, что господинъ Сквирсъ человѣкъ опытный, благочестный, имѣетъ большія познанія и способности.
— Дѣло вотъ въ чемъ, сказалъ Ральфъ, обращаясь къ Сквирсу и не слушая его панегириста: вы объявили, что вамъ нуженъ помощникъ. Вотъ вамъ помощникъ — мой племянникъ. Онъ только что вышелъ изъ училища. Въ головѣ его есть кое-что, да въ карманъ пусто. Безъ сомнѣнія вамъ такой и нуженъ?
— Но согласится ли этотъ господинъ принять у меня мѣсто? спросилъ Сквирсъ, сомнительно смотря на благородную осанку Николая.
— Согласится; не безпокойтесь.
— Я боюсь напротивъ, примолвилъ Николай, чтобы вы сами не затруднились моею молодостью.
— Да, конечно! сказалъ Сквирсъ съ важною миной: если вы не имѣете ученой степени….
— Послушайте, перебилъ его Ральфъ: оставимъ всякое пустословіе. Я вамъ буду говорить дѣло. Этому малому девятнадцать лѣтъ. Отецъ его умеръ. Онъ не имѣетъ никакихъ средствъ содержать себя. Я взялся отрекомендовать его вамъ. Ежели, по какому-нибудь капризу, онъ вздумаетъ отказаться отъ вашего мѣста; я почту себя въ правѣ лишить своего покровительства и мать его и сестру. Вотъ въ какомъ онъ положеніи. Можете судить сами, какъ онъ будетъ для васъ полезенъ. Ужъ вѣрно онъ станетъ служить вамъ лучше всякихъ другихъ.
Ральфъ отошелъ съ педагогомъ въ сторону: они пошептались, и мистеръ Сквирсъ объявилъ Николаю, что принимаетъ его къ себѣ въ помощники.
Первое впечатлѣніе, произведенное этимъ господиномъ на Николая, было не очень пріятно. Но молодой человѣкъ подумалъ: что за бѣда, если онъ страненъ? И докторъ Джонсонъ былъ чудакъ. Всѣ эти ученые на одинъ покрой.
Дядя сказалъ Николаю, что завтра, въ осень часовъ поутру, онъ долженъ отправиться со Сквирсомъ въ Іоркшейръ, — что деньги за мѣсто его въ дилижансѣ уже заплачены, и что ему остается только собраться. Это было второе проявленіе дядюшкина добродушія, и Николай такъ растрогался, что не находилъ словъ для выраженія своей благодарности. Они простились со Сквирсомъ и пошли, — молодой человѣкъ домой, а старикъ въ Лондонскую Таверну.
Если бы слезы, продѣтыя на чемоданъ отъѣзжающаго, могли служить путешественнику талисманомъ отъ горести и несчастія, то Николай Никльби началъ бы свое странствованіе подъ самымъ благополучнымъ предзнаменованіемъ. Много слезъ было пролито на его котомку, и слезы эти были такъ искренны, что казалось, текли не изъ глазъ, а прямо изъ сердца. Заботливая нѣжность матери и сестры находила необходимо нужною для его спокойствія тысячу вещей, которыхъ онъ не хотѣлъ брать съ собою. Отсюда споры, а отъ споровъ новыя ласки. Такъ прошелъ цѣлый день. За ужиномъ добрая мистрисъ Никльби позволила себѣ нѣкоторыя лишнія блюда, не заботясь о томъ, что это заставитъ, ее и Катю отказаться на другой день отъ обѣда. Что имъ въ обѣдѣ безъ Николая? Наконецъ они, поздно за полночь, разошлись. Николай уснулъ крѣпко и всталъ весело: онъ видѣлъ во снѣ свой родительскій домъ. Счастливы люди, что они, хоть, въ сновидѣніяхъ, возвращаютъ себѣ понесенныя въ жизни утраты!
Не желая вводить мать и сестру въ лишнія слезы, Николай рѣшился уйти, не простившись съ ними; закинулъ на плеча свою поклажу и тихонько выбрался изъ дому. Грустно было ему итти по лондонскимъ улицамъ. Городъ пробуждался; народъ, какъ рой пчелъ, шумѣлъ на рынкахъ и площадяхъ. «И всѣ эти люди живутъ въ Лондонъ, думалъ Николай: всѣ находятъ здѣсь работу и пропитаніе; только я одинъ долженъ бѣжать, разстаться съ своимъ семействомъ, чтобъ добыть себѣ кусокъ хлѣба.» Слезы навернулись на глаза молодаго человѣка и сердце наполнилось кровью. Но вотъ гостинница Арабской-Годовы……. Прочь слезы!
Мистеръ Сквирсъ сидѣлъ за завтракомъ; передъ нимъ, съ другой стороны стола, стояли въ рядъ пять учениковъ; педагогъ говорилъ имъ слѣдующее:
— Старайтесь преодолѣвать свои страсти, дѣти; не будьте жадны къ съѣстному.
Тутъ онъ положилъ въ ротъ огромный кусокъ говядины, и потомъ продолжалъ:
— Желанія человѣческія — пустыя мечтанія; да и вся жизнь наша — мечта. Вооружайтесь терпѣніемъ, воздержаніемъ, крѣпостью: сіи приведутъ васъ ко вратамъ блаженства. — А, мистръ Никльби! сказалъ ученый мужѣ, замѣтивъ вошедшаго Николая. Садитесь, пожалуйста. Мы, какъ видите, завтракаемъ.
Николай, сказать правду, не видалъ, чтобы завтракалъ кто-нибудь, кромѣ Сквирса; но это не обратило на себя его вниманія, и онъ спокойно сѣлъ на указанный стулъ.
— Сколько, дѣти мои, продолжалъ мистеръ Сквирсъ: сколько есть нищихъ, сиротъ и убогихъ, которые были бы очень счастливы, если бы имѣли такой завтракъ! Холодъ — чрезвычайно непріятное обстоятельство. Не правда ли, мистеръ Никльби?
Николай поклонился въ знакъ согласія, а дѣти стояли раздувши ноздри и провожая глазами куски говядины, которые очень проворно улетали одинъ за другимъ въ ротъ ихъ добродѣтельнаго наставника.
— Ну, теперь слушайте, дѣти! провозгласилъ онъ. Когда я скажу: нумеръ первый! — тогда тотъ изъ васъ, кто стоитъ первымъ съ лѣвой стороны, подходи и бери свою долю; когда скажу: нумеръ второй! — подходи второй; и такъ далѣе. Понимаете?
— Понимаемъ, пропищали дѣти.
— Хорошо. Стойте же смирно. Побѣждайте свои страсти, мои милые, и вы побѣдите человѣческую натуру. Мистеръ Сквирсъ продолжалъ весело кушать, до тѣхъ поръ пока не очистилъ всей тарелки съ говядиной; потомъ взялъ пять тоненькихъ ломтиковъ хлѣба, намаслилъ ихъ, и, вѣроятно, хотѣлъ начать свою перекличку, но въ эту минуту затрубили въ рогъ вошедшій слуга доложилъ, что дилижансъ сейчасъ отправляется.
— Ну, мои ангелы, нечего дѣлать! сказалъ Сквирсъ: видно, вамъ остаться нынче безъ завтрака. Да, все равно: я возьму этотъ хлѣбъ съ собой, и вы скушаете его вмѣсто обѣда.
Черезъ нѣсколько минутъ Николай, съ своимъ ученымъ патрономъ и пятью мальчиками, стоялъ уже возлѣ дилижанса. Все было уложено; готовились сѣсть.
— Любезный Никльби, сказалъ педагогъ, застегнувши свой длинный сюртукъ и работая во рту зубочисткой: я полагаю, что вамъ лучше сѣсть на имперіалѣ. Надо присмотрѣть за дѣтьми, чтобы кто изъ нихъ не упалъ и не расшибся объ мостовую: вѣдь за нихъ платятъ по двадцати гиней въ годъ.
— Это ваши дѣти? спросила старая дѣва, за которою тащили огромную коллекцію салоповъ и маленькихъ узелковъ.
— Почти такъ, сударыня: они всѣ находятся подъ родительскимъ надзоромъ моимъ и жены моей. Мистеръ Никльби, вручите этой дамъ одинъ экземпляръ моего объявленія.
— А! вы, вѣрно, содержатель, того училища, о которомъ было напечатало во вчерашней газетъ? сказалъ какой-то толстякъ, очень похожій на купца, или на что-нибудь въ этомъ родъ.
— Къ вашимъ услугамъ, сэръ. Я — мистеръ Сквирсъ, изъ Дотбойса; а это мой помощникъ, мистеръ Николай Никльби, джентльменъ, большой знатокъ въ коммерческихъ наукахъ. У насъ, въ прекрасной деревнѣ Дотбойсъ, близъ Грета-Бриджа, въ Іоркшейръ, воспитанники продовольствуются пищею, платьемъ, книгами
Но Сквирсъ не успѣлъ кончить рѣчи, потому-что кондукторъ пригласилъ пассажировъ садиться. Педагогъ проворно шмыгнулъ въ карету; Николай съ учениками взмостился на имперіалъ; кондукторъ въ послѣдній разъ окинулъ взглядомъ всѣхъ пассажировъ; разносчики газетъ толпились около экипажа; пассажиры, и зрители поспѣшно пробѣгали глазами мокрые листы; а лошади били копытами въ землю отъ нетерпѣнія, — какъ вдругъ Николай слышитъ, что его кличутъ. Онъ взглянулъ внизъ: у кареты стояла длинная и сухая мужская фигура, повертываясь во всѣ стороны и крича во все горло: Мистеръ Никльби! мистеръ Никльби!
— Я здѣсь. Что такое?
— Наклонитесь. — Длинная фигура поднялась на цыпочки и сунула ему въ руку письмо. — Возьмите; прочтите. Но чтобы никто не зналъ! Больше ничего.
— Позвольте, сказалъ Николай…
— Некогда, отвѣчалъ незнакомецъ, и въ ту же минуту скрылся въ толпѣ, а между-тѣмъ кучеръ ударилъ по лошадямъ, лошади дернули, и дилижансъ тронулся съ мѣста, при прощальныхъ крикахъ пассажировъ и зрителей.
Воротимся теперь къ оставленному Николаемъ семейству и посмотримъ, что сдѣлаетъ дядя для его матери и сестры.
Черезъ день послѣ отъѣзда брата, Катя сидѣла въ комнатѣ миссъ Ла-Криви, которая, плѣнясь красотою, молодой дѣвушки, упросила ее позволить списать съ себя портретъ, и для полнаго совершенства этого будущаго chef d’oeuvre’а, внесла къ себѣ ящикъ, который висѣлъ надъ дверьми, чтобы освѣтить лицо Кати точно такимъ же свѣтло-лососиновымъ цвѣтомъ, какой употребила она съ большимъ успѣхомъ въ портретѣ одного молодаго человѣка, находившемся въ этомъ ящикѣ.
— Кажется, я наконецъ попала на этотъ цвѣтъ, говорила она, смотря издали на свою работу, и наклоняя голову то на правую, то на лѣвую сторону, кажется, что попала. Ну, поздравляю васъ, миссъ Никльби! вашъ портретъ будетъ самый прелестный изъ всѣхъ, какіе я написала. Увѣряю васъ.
Катя улыбнулась и покраснѣла.
— Ахъ! продолжала художница, принимаясь опять за кисть: вы не можете вообразить, какъ затруднительно искусство, которому я себя посвятила. Одинъ хочетъ, чтобы ему вставили кривой глазъ, другой требуетъ, чтобы ему выпрямили носъ, третій пристаетъ къ горлу — почини ему зубы. Бьешься, бьешься — (миссъ Ла-Криви плюнула) — бьешься, говорю; у того возьмешь лишній румянецъ, чтобъ подкрасить блѣдность другаго; у этого поубавишь носу, чтобы дополнить слишкомъ короткій носъ третьяго. Ей Богу, вы не можете себѣ вообразить всѣхъ трудностей миніатюрной живописи. Прихоти людей, которые заказываютъ съ себя портреты, такъ странны и несообразны съ законами изящнаго, что изъ десяти девять разъ это просто наказанье — писать миніатюрный портрета. Иной говоритъ: «Вы нарисовали меня слишкомъ серіознымъ, миссъ Ла-Кривя;» другой: «Вы нарисовала меня слишкомъ веселымъ, миссъ Ла-Криви.» А этого не понимаютъ, что совершенство всякаго хорошаго портрета состоитъ именно въ томѣ, чтобы онъ былъ серіозенъ, или веселъ, смотря по лѣтамъ, званію и прочимъ обстоятельствамъ человѣка, съ котораго списанъ. Взгляните на произведенія нашихъ лучшихъ художниковъ. У нихъ всѣ лица мужчинъ въ черныхъ, бархатныхъ платьяхъ, съ рукой, опушенной на мраморный столикъ, — серіозны; а лица дамъ съ зонтиками, или съ собачками, или съ маленькими дѣтьми, — всѣ, безъ исключенія, веселы. Собственно говоря, въ портретной живописи только и есть два рода — веселый и серіозный. И мы, художники, обыкновенно пишемъ, въ серіозномъ родъ — портреты стариковъ, чиновниковъ, людей дѣловыхъ, а въ веселомъ — портреты дамъ и молодыхъ джентльменовъ, которые ничего не дѣлаютъ. Если природа иногда по ошибкѣ создастъ адвоката съ персиковымъ румянцемъ семнадцати-лѣтней дѣвушки, а молодую даму со впалыми швами доктора философіи, — исправьте природу! На то и художество!
— Здравствуйте! сказалъ мистеръ Ральфъ Никльби, нечаянно войдя въ комнату. Я услышалъ здѣсь голосъ племянницы. Что это? никакъ ея портретъ?
— Да, сэръ, это ея портретъ, и могу сказать, — хоть сама пишу его, — онъ будетъ чудо какъ хорошъ. Позвольте, вотъ я сейчасъ…
— Не безпокойтесь, не безпокойтесь, сударыня: я не знатокъ.
Не говоря больше ни слова, мистеръ Ральфъ взялъ Катю за руку и пошелъ съ нею въ квартиру невѣстки.
— Я пріискалъ мѣсто для вашей дочери, сказалъ онъ, входя туда.
— Въ самомъ дѣлъ! вскрикнула обрадованная мистрисъ Никльби. Ну, вотъ видишь ли, Катя? я говорила, что братецъ про насъ не забудетъ. Дѣйствительно, братецъ, вчера, — да, не далѣе какъ вчера, и именно за завтракомъ, — я говорила ей: «Повѣрь, Катя, если твой дяденька опредѣлилъ Николая къ такому прекрасному мѣсту, такъ онъ и насъ съ тобой не оставитъ безъ помощи.» Ну, такъ ли это было? такъ ли я говорила тебѣ, Катя? а? У тебя хорошая память; ты, вѣрно…..
— Позвольте, сударыня, перебилъ Ральфъ: позвольте мнѣ разсказать…..
— Не мѣшай дяденькѣ разсказывать, Катя, сказала мистрисъ Никльби. У него время дорого, мой другъ, и хотя тебѣ, конечно, очень хочется, чтобы онъ подольше у насъ посидѣлъ, — я знаю, тебѣ этого очень хочется, шалунья! потому-что ты любишь дяденьку, — ну, да что дѣлать! мы должны помнить, что ему некогда тѣшить насъ своимъ присутствіемъ, потому-что…
— Благодарю, сударыня, благодарю. Я совѣтовалъ бы и вамъ внушить своимъ дѣтямъ, чтобы они поменьше говорили, а трудились по-моему.
— О, непремѣнно, братецъ! Катя, мой другъ, на" пиши объ этомъ въ первомъ письмѣ къ Николаю.
— Слушаю, маменька.
— Поговоримъ же теперь о мѣстѣ, которое я нашёлъ для племянницы. Это — въ одномъ модномъ магазинъ мѣсто швеи. Надѣюсь, что вы одобрите мой выборъ. Содержатели модныхъ магазиновъ въ Лондонъ чрезвычайно скоро богатѣютъ, и не рѣдко дѣлаются милліонщиками.
— Ахъ! да, да; очень не рѣдко, очень не рѣдко. Дяденька говоритъ сущую правду, Катя. Я помню, когда мы съ твоимъ бѣднымъ папенькой, послѣ нашей свадьбы, ѣздили въ городъ, я такъ заказала себѣ соломенную шляпку съ бѣлыми лентами, и, вообрази, мой другъ, ее привезла мнѣ на домъ молодая женщина, пренарядная, да еще въ своемъ собственномъ экипажъ, на прекрасныхъ лошадяхъ, которыя неслись, какъ стрѣла. Не могу сказать теперь, какого цвѣту были эти лошади, но очень-очень помню, что одна изъ нихъ упала и околѣла, а отецъ твой и говоритъ: «Видно, у этой бѣдной лошади зерна во рту не было нѣсколько дней.»
Этотъ анекдотъ, такъ побѣдительно доказывающій богатство модныхъ торговокъ, не произвелъ однако же никакого впечатлѣнія на слушателей: Катя стояла потупивъ глаза во все время разсказа, а Ральфъ обнаруживалъ явные признаки нетерпѣнія. — Дождавшись, что почтенная вдова остановилась для передышки, онъ объявилъ, что сейчасъ поведетъ племянницу къ ея будущей хозяйкѣ, и велѣлъ Катѣ одѣться. Мистрисъ Никльби въ это время увлеклась-было еще кой-какими воспоминаніями, — начала описывать фортепіано, которое нѣкогда украшало ея комнату, и имѣла въ виду прибавить къ тому легкій очеркъ полу-дюжины креселъ, стоявшихъ въ гостиной: но Катя вошла совсѣмъ готовая, и мистеръ Ральфъ безъ церемоніи оставилъ невѣстку на самомъ занимательномъ мѣстѣ повѣствованія.
Катя, скромная деревенская дѣвушка, стыдливо и робко пробираясь съ дядею по многолюднымъ лондонскимъ улицамъ, составляла рѣзкую противуположность со всѣмъ, что было вокругъ нея. Она крѣпко держалась за руку Ральфа, чтобы не потерять его въ пестрой толпѣ и, краснѣя опускала свои боязливые глазки, когда встрѣчала наглый взглядъ молодыхъ щеголей. Знакомые Ральфа останавливались и смотрѣли въ слѣдѣ прелестной дѣвушкѣ, которой прежде никогда съ нимъ не видывали. Было что-то странное въ токъ, что она идетъ съ Ральфомъ — она, такая свѣженькая, такая розовая, съ этимъ морщинистымъ, желтымъ, нахмуреннымъ, старикомъ, на котораго только взглянешь — и отвернешься. Но еще страннѣе и любопытнѣе было бы посмотрѣть на сердца этихъ двухъ спутниковъ: одно, горячее, трепетало отъ любви, благодарности, страха, надежды; другое лежало холоднымъ камнемъ въ старой груди и двигалось тихо и ровно какъ машина, не зная ни благодарности, ни любви.
Наконецъ они пришли къ дому, на которомъ была прибита огромная вывѣска съ именемъ мадамъ Манталини. Содержательница моднаго магазина занимала нѣсколько комнатъ въ лучшемъ этажѣ, и это важное обстоятельство сообщалось къ свѣденію почтенной публики искусною разстановкою на окошкахъ шляпокъ и другихъ нарядовъ, приготовленныхъ по изящнымъ законамъ самой послѣдней моды.
Швейцаръ, одѣтый въ ливрею, растворилъ дверь и по великолѣпной лѣстницѣ ввелъ Ральфа и Катю, сперва въ чистую переднюю, а потомъ въ большую и богато-убранную пріемную, гдѣ было собрано множество чудесныхъ и дорогихъ товаровъ, изъ которыхъ одни висѣли въ шкафахъ, другіе лежали подъ стекломъ въ ящикахъ, третьи были расположены на подставкахъ, и все это блестѣло, ослѣпляло, поражало изящнымъ видомъ и искуснымъ смѣшеніемъ радужныхъ красокъ.
Катя невольно заглядѣлась на это новое зрѣлище; но вдругъ большая голова, съ черными кудрявыми волосами, высунулась въ двери изъ внутреннихъ комнатъ, и, оскаливши бѣлые зубы, сказала: «Чортъ возьми!…. это Никльби! добрый, любезный, снисходительный, чертовски милый, Никльби!»
Незнакомецъ впрыгнулъ въ комнату и съ жаромъ схватилъ Ральфа за обѣ руки. Онъ былъ одѣтъ въ дорогомъ шлафрокѣ изъ турецкой матеріи съ золотымъ поясомъ и кистями, въ широкихъ шелковыхъ шароварахъ и въ зеленыхъ туфляхъ; шея его была обмотана розовымъ платкомъ, а на груди висѣла золотая цѣпочка. Густыя черныя бакенбарды лоснились и сходились съ заботливо расчесанными усами.
— Никльби!…. чортъ возьми!…. вѣрно, вы имѣете до меня дѣло? срокъ одному изъ векселей?
— Нѣтъ еще, отвѣчалъ Ральфъ съ саркастическою улыбкою.
— Нѣтъ еще? О, если такъ, я въ восторгѣ! въ сладостномъ, упоительномъ, восхитительномъ, чертовски-прелестномъ восторгѣ!
— Рекомендую, сказалъ Ральфъ: моя племянница.
— Племянница?…. Знаю, помню…. Чортъ возьми! чертовски-очаровательная племянница! Пойдемте къ женѣ. — Ха, ха, ха! Эти милашки всѣ у меня подъ командой.
Щеголь ввелъ Ральфа и Катю въ другую комнату. Мадамъ Манталини заставила себя дожидаться съ четверть часа; наконецъ вышла. Она была видная женщина, одѣтая по послѣдней парижской картинкѣ и не дурна собой, но гораздо старѣе своего супруга, господина въ турецкомъ халатѣ. Настоящее ея имя было Мантль; но такъ-какъ мистрисъ Мангль знала по опыту, что англійское имя никуда не годится въ Англіи, то она немножко повытянулась и благополучно превратила себя въ мадамъ Манталини. Точно также она произвела значительное улучшеніе и въ своемъ мужѣ, который до брака носилъ только однѣ бакенбарды, а женившись, по геніяльному указанію своей дорогой половины, прибавилъ къ нимъ и усы. Магазинъ и все имѣніе было исключительною собственностью мадамъ Манталини; она же завѣдывала и торговлею: мужнина доля въ трудахъ жены ограничивалась единственно тѣмъ, чтобы проматывать деньги, а когда ихъ не было, занимать у мистера Никльби.
— Душечка, сказалъ господинъ Манталини: отчего, — чортъ возьми! — ты такъ неистово долго не выходила?
— Ангелъ мой, я была занята.
— Жизнь моя, чѣмъ ты была занята?
— Сердце мое, я кроила чепчики.
— О! О моя восхитительно нѣжная, ангельски умная, демонски добрая подруга! радость, веселье и счастье души моей!
Произнося эту изящную прозу, усастый мужъ схватилъ мадамъ Манталини за талію, началъ ее кружить, и поцѣловалъ.
— Альфредъ!…. перестань!….
Она очень мило подрала его за ухо.
— Вотъ моя племянница, о которой я вамъ говорилъ, сударыня, сказалъ Ральфъ.
Хозяйка пристально посмотрѣла на Катю, смѣрила ее глазами съ головы до ногъ, потомъ съ ногъ до головы, прищурилась, улыбнулась и спросила: Говорите ли вы по-французски?
— Говорю, сударыня, отвѣчала дѣвушка, не смѣя поднять глазъ, потому что всякій разъ, когда она на это отваживалась, ея робкій взглядъ встрѣчалъ страшные глаза господина въ турецкомъ халатѣ.
— Гмъ! произнесла мадамъ Манталини: очень хорошо. Надо вамъ сказать, что мы постоянно держимъ до двадцати швей…
— И нѣкоторыя изъ нихъ дьявольски милы! подхватилъ господинъ Манталини.
— Манталини!
— Идолъ мой!
— Ты хочешь меня уморить!
— Уморить тебя? Ни за какія сокровища! Ни за что въ мірѣ! Ни за сто міровъ, населенныхъ…. населенныхъ безчисленнымъ множествомъ хорошенькихъ танцовщицъ!
— Ахъ, Боже мой! что подумаетъ мистеръ Никльби, слыша такія слова?
— Ничего, сударыня, отвѣчалъ Ральфъ: я знаю веселый нравъ вашего супруга.
Не пускаясь описывать дальнѣйшихъ разговоровъ между двумя нѣжными супругами и ихъ гостемъ, разговоровъ, которые были дьявольски хорошо украшены чертовски остроумными фразами господина Манталини, мы скажемъ только, что всѣ условія насчетъ Кати были наконецъ заключены, и хозяйка велѣла ей прійти къ себѣ поутру въ понедѣльникъ.
— Ухъ! произнесъ старикъ Никльби, когда они съ Катей вышли на улицу.
Катя взяла его руку, хотѣла благодарить.
— Погоди, сказалъ онъ: мы еще не все кончили. Вѣдь ты будешь здѣсь только днемъ, а ночевать надо дома. Квартира, которую вы теперь занимаете, для васъ не годится: она дорога. У меня есть пустой домъ на берегу Темзы; немножко запущенъ, давно стоитъ безъ жильцовъ. Скажи матери, что я завтра пришлю къ ней конторщика, и онъ перевезетъ васъ въ этотъ домъ. Можете жить до случая. Прощай.
Ральфъ холодно кивнулъ головой и пошелъ своею дорогой. Катя, оставшись одна, нѣсколько минутъ простояла въ недоумѣніи, куда ей итти, чтобъ попасть домой; наконецъ пошла наудачу, и дорогою, размышляла о своемъ положеніи. Все, что видѣла она у мадамъ Манталини, ей какъ-то не нравилось. Неопытная дѣвушка не умѣла дать себѣ отчета въ этомъ чувствѣ, но не менѣе того покорялась ему, съ сожалѣніемъ вспоминала о прошедшемъ и съ боязнію силилась угадать будущее.
Дома, нѣжная мать старалась утѣшить ее своею любовію и знаніемъ свѣта. Мистрисъ Никльби вспомнила о двухъ модныхъ торговкахъ, которыя, какъ она увѣряла, были ужасно богаты, хотя впрочемъ ей не удалось привести на память, отчего именно онѣ разбогатѣли, оттого ли что торговали модными товарами, или отъ нѣкоторыхъ другихъ оборотовъ. Но во всякомъ случаѣ, — такъ разсуждала мистрисъ Никльби, и весьма логически, — если какая-нибудь молодая женщина умѣла нажиться, будучи модной торговкой, то почему, же не разбогатѣть и Катѣ? Мцссъ Ла-Криви, призванная на помощь для рѣшенія этой задачи, была вообще такого мнѣнія, что въ Катѣ нѣтъ ничего такого, что могло бы воспрепятствовать обогащенію посредствомъ торговли чепчиками и шляпками; но входя въ частные виды, она, плюнувши, изъявила нѣкоторое сомнѣніе насчетъ того, не вредитъ ли ремесло швеи здоровью молодой дѣвушки.
— Я писала портреты съ трехъ швей, сказала она: и помню, онѣ были такія блѣдныя, что мнѣ почти не было надобности въ карминѣ.
— Это ничего не доказываетъ, возразила мистрисъ Никльби: я, напротивъ, помню одну швею, которую мнѣ рекомендовали, когда я шила себѣ малиновый салопъ…. въ ту пору были въ модѣ малиновые салопы и очень милые, не правда ли?…она была такая красная, что право почти одного цвѣту съ моимъ салопомъ.
И такими доводами мистрисъ Никльби блистательно опровергла всѣ замѣчанія о трудностяхъ ремесла швеи, а когда ей сказали, что мистеръ Ральфъ желаетъ помѣстить ее съ Катею въ своемъ пустомъ домѣ, отъ котораго до магазина мадамъ Манталини надо было проходить изъ конца въ конецъ цѣлый Лондонъ, то она характеристически замѣтила, что Кать очень пріятно возвращаться домой по вечерамъ въ хорошую погоду, и не менѣе характеристически упустила изъ виду, что дурная погода случается чаще хорошей.
Какъ бы то ни было, но на другой день, въ пять часовъ пополудни, кто-то постучался у дверей. Отворили: это былъ Ноггсъ.
— Мы готовы, сказала мистрисъ Никльби.
Катя остановила ее словами, что нужно взять какой-нибудь экипажъ для перевоза пожитковъ; но Ноггсъ, наведя свой здоровый глазъ на дѣвушку, объявилъ, что экипажъ готовъ и ждетъ у подъѣзда.
— Я объ этомъ подумалъ еще дорогою, оказалъ онъ: О! я о многомъ думаю. Этого у меня не отнимутъ.
Мистрисъ Никльби и Катя простились съ своею хозяйкой и поѣхали. Въ одной отдаленной части города, на пустынномъ берегу рѣки, коляска ихъ остановилась насупротивъ большаго, стараго, кирпичнаго, небѣленаго строенія, съ ветхимъ подъѣздомъ и съ такими мутными стеклами въ окнахъ, что, казалось, ихъ не мыли нѣсколько лѣтъ. Ньюменъ Ноггсъ вынулъ изъ кармана ключъ, отперъ дверь и повелъ новыхъ жильцовъ во внутренность дому, неся за ними Поклажу. Все, что они тутъ увидѣли, было мрачно, нечисто. Пустая собачья конура, нѣсколько голыхъ костей, изломанные и ржавые желѣзные обручи, доски отъ старыхъ бочекъ, вотъ что представилось имъ на дворѣ. Мерзость и запустѣніе! Ничто не напоминало о жизни: смерть, тишина, холодъ…
— О, какъ здѣсь страшно! сказала Катя вполголоса, какъ-будто боясь нарушить гробовое молчаніе, которое съ давнихъ поръ царствовало въ этихъ стѣнахъ: если бы я была суевѣрна, то подумала бы, что здѣсь совершилось какое-нибудь ужасное преступленіе, и что съ того времени это мѣсто заглохло и опустѣло подъ проклятіемъ Божіимъ.
— Полно, Катя! ты меня напугаешь, отвѣчала мать. Ну, вольно жъ тебѣ было не пригласить съ собой миссъ Ла-Криви, или не выпросить у нея собаки. Вотъ то-то и есть, что ты словно отецъ: пребезпечная! Я одна обо всемъ должна думать.
Ноггсъ проводилъ ихъ въ двѣ комнаты нижняго этажа, единственное мѣсто въ цѣломъ домѣ, гдѣ было можно кое-какъ жить. Въ одной изъ нихъ стояли три стула, столъ, старая кровать безъ постели; въ другой былъ очагъ, двѣ полки и нѣсколько штукъ разной посуды. Ньюменъ не почелъ за нужное сказывать, что и эти вещи очутились здѣсь потому только, что онъ заблаговременно ихъ приготовилъ, частію отыскавши въ домѣ, а частію купивши на свои деньги. Некогда мистрисъ Никльби, осматривая новое жилище стала хвалить доброту и заботливость своего деверя, почтеннаго мистера Ральфа, то эта незаслуженная похвала такъ сильно тронула Ноггса, что онъ началъ ужаснымъ образомъ щелкать пальцами и здоровый глазъ его засвѣтился, какъ свѣчка.
— Я вамъ больше не нуженъ? спросилъ онъ.
— Нѣтъ, отвѣчала мистрисъ Никльби. кланяйтесь братцу. Мнѣ очень жаль, что я не могу благодарить васъ рюмкой вина.
— Маменька! подхватила Катя.
Ньюменъ понялъ глубокій смыслъ этого восклицанія. Онъ поклонился Катѣ, какъ человѣкъ порядочный, вовсе не похожій на то, чѣмъ казался, положилъ правую руку на грудь, открылъ было ротъ, какъ-будто хотѣлъ сказать что-то, но промолчалъ, еще разъ поклонился, и вышелъ.
Когда послѣдній отголосокъ его шаговъ исчезъ въ пустомъ зданіи, Катя хотѣла бѣжать за нимъ, воротить его: такъ ей сдѣлалось страшно въ этомъ проклятомъ домѣ! Но минута размышленія остановила умную дѣвушку: она вздохнула и начала приводить въ порядокъ свои вещи.
Наступилъ понедѣльникъ, грозный день! Ей надобно итти наконецъ въ то мѣсто, къ которому она чувствуетъ такое непреодолимое отвращеніе; надобно разстаться съ матерью, видѣть ее съ этихъ поръ не болѣе, какъ по нѣскольку минутъ въ сутки. О Боже мой, какъ это тяжело!….. Однако жъ нечего дѣлать! перемѣнить невозможно. И вотъ бѣдная дѣвушка, рано утромъ, за долго до назначеннаго времени пускается въ дорогу, со слезами на глазахъ пробирается по безлюднымъ улицамъ, вступаетъ въ шумную часть столицы, подходитъ къ дому, гдѣ помѣщался магазинъ мадамъ Манталини, трепещущей рукой дергаетъ за звонокъ, и спрашиваетъ у вышедшаго швейцара, можно ли видѣть хозяйку.
— Теперь! отвѣчалъ онъ насмѣшливо: нѣтъ, нельзя.
— Но мнѣ она сама приказала прійти въ семь часовъ.
— Да кто вы такія? не дѣвица ли Никльби?
— Точно такъ-съ.
— Ну, ступайте.
Катя взошла на лѣстницу; ее проводили въ комнату, смежную съ той, въ которой она имѣла честь видѣть въ первый разъ мадамъ Манталини. Нѣсколько модныхъ картинокъ валялось на полу; стѣна, противоположная окнамъ, была украшена портретомъ мужа хозяйки, и изъ надписи явствовало, что онъ подаренъ ей за два года до брака. Наконецъ растворилась дверь: вошла мадамъ Манталини; за нею и мужъ, съ усами и съ бакенбардами.
— Ахъ, вы уже здѣсь!
— Давно ужъ, сударыня. Вѣрно, швейцаръ позабылъ доложить.
— Этотъ человѣкъ все забываетъ…… Мой ангелъ, долго ли мнѣ просить, чтобы ты наказалъ его?
— Непремѣнно, мое сокровище. Въ самомъ дѣлѣ, это ужасная, адская, непростительно гнусная вещь, забывать докладывать о такихъ миленькихъ швейкахъ!
— Манталини!
Манталини поспѣшно обнялъ жену, и цѣлуя ее въ щеку, сдѣлалъ глазки Катѣ, которая отвернулась въ испугѣ и замѣшательствѣ.
Хозяйка повела новую швею въ мастерскую. Нѣсколько женскихъ личекъ, больше или меньше дурныхъ, больше или меньше хорошенькихъ, повернулись къ Катѣ и съ любопытствомъ уставили на нее глаза. Мадамъ Манталини позвала свою подмастерью. На этотъ зовъ явилась женщина лѣтъ сорока, небольшаго росту, затянутая въ узкій корсетъ, въ коротенькомъ платьѣ, въ причудливомъ чепчикѣ, съ пышными оборками на плечахъ и груди, я съ руками заложенными въ карманы передника.
— Миссъ Негъ, сказала ей мадамъ Манталини: вотъ дѣвушка, про которую я вамъ говорила. Надѣюсь, она вамъ понравится: ея наружность и образованность…
— Позвольте, сударыня, перебила миссъ Неггъ, окинувъ Катю испытующимъ взглядомъ и подаривъ благосклонной улыбкой: я совершенно увѣрена, что миссъ Никльби оправдаетъ наши надежды, хотя ея нога, — въ этомъ миссъ Никльби и сама сознается, — не такъ мала и стройна, какъ моя. Впрочемъ, маленькая ножка — фамильное достоинство въ нашемъ семействѣ: мой отецъ, мать, братья и сестры…. всѣ имѣли чрезвычайно маленькія ноги вы знаете?….
— Знаю, миссъ Негъ: вы мнѣ нѣсколько разъ говорили.
Отдавъ нужныя приказанія, мадамъ Манталини вышла, и Катя поступила въ полное распоряженіе маленькой ножки.
— Не правда ли, что мадамъ Манталини премилая женщина? спросила эта особа.
— Я ее мало знаю, сударыня, отвѣчала Катя: я видѣла ее только два раза.
— А видѣли ли вы ея мужа? Не правда ли, что онъ премилый мужчина?
— Не знаю; онъ мнѣ не нравится, сударыня.
— Можно ли это? Какой у васъ дурной вкусъ! Черныя бакенбарды, усы, бѣлые зубы, прекрасная талія Вы меня удивляете.
Катя не хотѣла спорить, и поле осталось за миссъ Негъ. Побѣдительница дала ей работу, но, — увы! — работу на первый разъ самую унизительную: Катя должна была разматывать шелкъ, разбирать смѣшанные обрѣзки разныхъ матерій, выдергивать ниточки изъ распоронныхъ швовъ. Много, много, если миссъ Негъ, по особенной милости употребляла ее вмѣсто болвана при окончательной отдѣлкѣ какого-нибудь убора. И такимъ образомъ прошелъ почти цѣлый день. Бѣдной дѣвушкѣ сдѣлалось очень грустно: она не безъ Основанія считала себя способною къ чему-нибудь лучшему, нежели служить болваномъ и выдергивать нитки изъ швовъ. Она привыкла къ нѣжности и вниманію, а потому позабыла, что всякое ремесло и искусство имѣетъ свою азбуку. Наконецъ Катю посадили за другую работу, велѣли ей обрубить платокъ. Она сдѣлала это очень хорошо. Миссъ Негъ была ею Довольна; подруги показали ей искреннее участіе. Вечеромъ пришла мать.
— Я очень полюбила вашу дочь, сказала миссъ Негъ, вздернувши носикъ.
— Покорно благодарю, отвѣчала мистрисъ Никльби съ такимъ же движеніемъ. Но это очень обыкновенная вещь: ее всѣ любятъ. Она составляетъ мою отраду въ горькомъ вдовствѣ. Вы, миссъ Негъ, не знаете каково овдовѣть!
Такъ-какъ миссъ Негъ не знала, каково выйти замужъ, то ей дѣйствительно не представилось случая узнать и вдовьяго горя. Впрочемъ она посмотрѣла на мистрисъ Никльби съ такою миной, какъ будто хотѣла сказать, что она имѣетъ нѣкоторыя свѣденія по этой части, или знаетъ другую, гораздо горестнѣйшую, потерю. На ту пору вошла въ мастерскую хозяйка. Мистрисъ Никльби приняла съ нею другой тонъ обращенія, но не отступила отъ своего предмета, потому-что та сама начала хвалить понятливость ея дочери.
— Да, мадамъ Манталини, сказала счастливая мать: она всегда была очень понятлива всегда, отъ самыхъ пеленокъ. Я помню, когда ей было только два года, одинъ джентельменъ, который часто къ намъ ѣздилъ…. Ты, Катя, я думаю, помнишь этого джентльмена: мистеръ Ваткинсъ, тотъ самый, за котораго твой отецъ поручился и который послѣ бѣжалъ въ Сѣверную Америку и прислалъ намъ оттуда пару коньковъ, съ прекраснымъ дружескимъ письмомъ. Онъ писалъ, что къ сожалѣнію не можетъ съ нами расплатиться, потому-что весь его капиталъ отданъ въ проценты; но онъ всё-таки помнитъ, что ты его крестница, и будетъ очень доволенъ, если мы купимъ тебѣ серебрянную гремушку къ празднику и запишемъ ее на его старый счетъ. Ахъ, Боже мой, Катя! не ужъ ли ты все это забыла? Какая ты глупая! Да скажи же, помнишь ты его, или нѣтъ?
— Помню, помню, маменька.
— Ну, такъ вотъ этотъ мистеръ Ваткинсъ….. Вы, мадамъ Манталини, не смѣшивайте его съ тѣмъ Ваткинсомъ, который держалъ трактиръ въ нашей деревнѣ: они даже и не родня между собой….. Вотъ этотъ мистеръ Ваткинсъ, когда моей Катѣ было только два года съ половиной, сказалъ при всѣхъ — тутъ было много нашихъ знакомыхъ — сказалъ при всѣхъ, что Катя — удивительный ребенокъ. Изволите видѣть?
Мадамъ Манталини показала видъ, что она совершенно убѣждается такой очевидностью Катиныхъ дарованій. Мистрисъ Никльби раскланялась и дорогою говорила Катѣ: Ну, милая! хозяйка твоя въ восторгѣ, что ты поступила въ ея магазинъ, и я увѣрена, что она очень скоро приметъ тебя въ компанію по торговлѣ. «Манталини и Никльби» это, несравненно пріятнѣе для слуха, чѣмъ просто «Манталини».
Бѣдная мать была въ большомъ заблужденіи. Мадамъ Манталини точно полюбила умную и пригожую Катю, но это-то самое и сдѣлалось источникомъ непріятностей для молодой дѣвушки. Всѣми работами въ мастерской мадамъ Манталини управляла миссъ Негъ, потому-что сама хозяйка была женщина довольно ограниченная и безъ всякаго вкусу. Миссъ Негъ поступила въ ея магазинъ двадцати-пяти лѣтъ, когда была еще хороша и могла съ успѣхомъ явиться за самымъ пышнымъ прилавкомъ. Она привязалась къ хозяйкѣ своей до безумія, привязалась, дотого, что находила красавцемъ ея супруга; но въ то же время миссъ Негъ знала цѣну и себѣ самой; а изъ совокупленія двухъ этихъ чувствъ, то есть, изъ неограниченной привязанности къ хозяйкѣ и изъ сознанія своего собственнаго достоинства, вышло то, что она не терпѣла никакого соперничества. Возникающая звѣзда скромной Кати нанесла жестокій ударъ ея самолюбію. «Какъ! говорила миссъ Негъ,: я пятнадцать лѣтъ была украшеніемъ и опорою этого магазина, пятнадцать лѣтъ меня всѣ уважали, никто не смѣлъ оскорбить меня, и вдругъ какая-то нищая дѣвчонка, Богъ знаетъ откуда, хочетъ втоптать меня въ грязь!»
На бѣду случилось еще одно происшествіе. Какой-то молодой человѣкъ заѣхалъ въ магазинъ купить банку помады, въ то самое время, когда тамъ была знатная и богатая дама, отъ которой мадамъ Манталини наживала большіе барыши. Миссъ Негъ прибѣжала съ двумя шляпками, задыхаясь весьма интересно чтобы показать свое усердіе къ дѣлу расточительной покупщицы. Но случилось такъ, что когда прибѣжала она, эта дама стояла очень близко къ молодому человѣку, и онъ пожималъ руку ея, между-тѣмъ какъ мадамъ Манталини скромно глядѣла въ окно. Дама нахмурилась.
— Мадамъ Манталини, сказала она: позовите лучше ту молодую и хорошенькую дѣвушку, которую я вчера у васъ видѣла. Я терпѣть не могу, чтобы мнѣ прислуживали старухи. И сдѣлайте такъ, чтобы она, а не кто другой, выходила всякій разъ, когда я заѣду.
— Миссъ Негъ, пошлите сюда миссъ Никльби, сказала хозяйка: а сами можете остаться въ мастерской.
— Что вы изволили приказать? спросила миссъ Негъ, покраснѣвши.
— Я приказала вамъ остаться въ мастерской.
Миссъ Негъ вышла, молча и прислала за себя Катю; но съ этихъ поръ она сдѣлалась непримиримымъ, открытымъ, врагомъ бѣдной дѣвушки. «Я старуха?… я старуха? говорила она: а моя маленькая ножка! а пятнадцать лѣтъ славы и первенства!» Щекотливый желудокъ ея самолюбія не могъ переварить этой обиды, и Катя сдѣлалась предметомъ всеобщаго негодованія, насмѣшекъ, клеветы, потому-что другія дѣвушки также стали преслѣдовать ее, угождая начальницѣ. Невинная Катя плакала, горевала; а пособить было нечѣмъ. Жаловаться матери она не хотѣла, чтобы не огорчить ее; жаловаться хозяйкѣ, ей казалось неблагородно. Безъ утѣхи и помощи, она рѣшилась терпѣть свое горе до послѣдней крайности и находила отраду только въ слезахъ. Прибавьте къ этому, что маленькаго жалованья, которое она получала, едва-едва было достаточно на удовлетвореніе самыхъ необходимыхъ потребностей ея жизни съ матерью. Прибавьте еще неудобства ихъ жилища, мрачность этихъ кирпичныхъ стѣнъ, сырость и холодъ, отдаленность и пустоту…….. Бѣдная, бѣдная дѣвушка!
Между-тѣмъ братъ ея, съ знаменитымъ педагогомъ мистеромъ Сквирсомъ, прибылъ въ іоркское графство и вступилъ въ отправленіе своей должности. Мы не станемъ описывать ихъ путешествія, а перенесемъ читателя прямо въ деревню Дотбойсъ, куда наши странники прибыли по образцу пѣшаго хожденія, таща на плечахъ поклажу, потому что деревня Дотбойсъ была въ сторонѣ отъ большой дороги и дилижансъ не заѣзжалъ въ нее.
— Это Дотбойсъ-Голль? спросилъ Николай, увидѣвъ наконецъ деревянный одноэтажный домъ, который чуть виднѣлся сквозь сумерки на покрытой снѣгомъ равнинѣ.
— Да, это онъ, отвѣчалъ мистеръ Сквирсъ. Но здѣсь, любезный Никльби, нѣтъ ни какой надобности называть его голлемъ[1]. Мы употребляемъ это звонкое слово только въ Лондонѣ, а въ нашей сторонѣ мой домъ никому неизвѣстенъ подъ такимъ названіемъ. Вы согласитесь, мой милый, что всякой имѣетъ полное право называть свой домъ какъ онъ хочетъ, хоть островомъ, ежели это ему нравится. Вѣдь на это нѣтъ запрещенія отъ парламента.
У крыльца встрѣтилъ ихъ молодой дѣти на, съ фонаремъ въ рукѣ.
— Это ты, Смайкъ?
— Я, сударь.
— Что же ты едва шевелишься?
— Виноватъ, задремалъ у огня.
— Какъ у огня? Гдѣ у васъ огонь?
— Въ кухнѣ, сударь. Барышня сказала, что я могу тамъ погрѣться.
— Барышня — дура! Еслибы ты былъ на холодѣ, такъ былъ бы дѣятельнѣе и поворотливѣе.
Между-тѣмъ Николай продолжалъ осматривать печальную наружность дома. Ему показалось, что уже сбываются горькія предчувствія, которыя гнались за нимъ всю дорогу. Онъ задумался и не видалъ, какъ мистеръ Сквирсъ вошелъ въ домъ.
— Что жъ вы нейдете? вскричалъ наконецъ этотъ просвѣтитель юношества, отворивъ немножко дверь и высунувши полголовы: надобно заиирать. Видите, какъ холодно.
Николай вскарабкался на изломанныя ступеньки. Заложивъ дверь болтомъ, Сквирсъ ввелъ его въ тѣсную комнату, гдѣ было съ полдюжины хромыхъ стульевъ и два стола, въ томъ числѣ-одинъ съ приборомъ для ужина. Противуположныя двери также растворились, и вошла высокая, толстая женщина, въ глазномъ шлафрокѣ, съ волосами въ папильоткахъ, изъ измятомъ чепцѣ, привязаннымъ къ головѣ желтымъ носовымъ платкомъ. Она подошла прямо къ Сквирсу и влѣпила ему два звонкихъ поцѣлуя. Не мудрено было догадаться, что это его супруга.
— Ну, что? сказалъ Сквирсъ: каково поживаютъ наши коровы?
— Благополучно, отвѣчала нѣжная половина грубымъ и рѣзкимъ голосомъ.
— А свиньи?
— Тоже.
— Ну, спасибо тебѣ за добрыя вѣсти. Что касается до сорванцовъ, то объ нихъ и спрашивать нечего.
— Они всѣ на лицо. Только у маленькаго Питера опять была горячка.
— Тьфу, чортъ возьми! этотъ негодяй безпрестанно боленъ! А я, мой другъ, привезъ съ собой помощника!
Мистрисъ Сквирсъ холодно поклонилась Николаю, и отведя мужа въ сторону, начала съ нимъ шептаться, но такъ, что молодой человѣкъ невольно подслушалъ нѣсколько безсвязныхъ выраженій: Объявлено….. Ты дуракъ….. Напечатать «съ помощниками», а всё-таки не имѣть….. Я буду его ненавидѣть……
— О! такъ ты мастерски это сдѣлаешь, сказалъ мистеръ Сквирсъ вслухъ: никто не дѣлаетъ такъ славно, какъ ты.
Они обмѣнялись улыбками и сѣли къ столу. Мистеръ Сквирсъ сталъ разсказывать объ успѣхахъ своей поѣздки, кто заплатилъ, кто просрочилъ: слово «деньги» повторялось чаще всѣхъ другихъ словъ. Между-тѣмъ молодой дѣтина, котораго называли Смайкомъ, принесъ блюдо говядины и бутылку съ водкой. Въ это время Сквирсъ вытащилъ изъ кармана письма къ нѣкоторымъ воспитанникамъ. Смайкъ жадно и робко смотрѣлъ на эти бумаги, какъ-будто одно изъ писемъ могло относиться къ нему. Во взорѣ его было что-то необыкновенно грустное: казалось, что этотъ взоръ высказываетъ длинную и горькую повѣсть. Николай почувствовалъ невольную симпатію къ молодому человѣку и обратилъ вниманіе на его наружность. Несмотря на осьмнадцать или девятнадцать лѣтъ и на довольно высокой ростъ, Смайкъ былъ одѣть въ дѣтское платье, какое употребляется только въ ребяческомъ возрастѣ и состоитъ изъ одной штуки, заключающей въ себѣ и куртку и панталоны. Это платье было такъ мало и узко для Смайка, что во многихъ мѣстахъ распоролось и на рукахъ доходило только до локтей, а на ногахъ оканчивалось немного ниже колѣнъ. Чтобы остальная часть ногъ не была наружѣ, ихъ всунули въ огромные и необыкновенно-длинные сапоги, которые, вѣрно, принадлежали прежде какому-нибудь рослому мужику, а потомъ были починены и снова изношены какимъ-нибудь нищимъ. На лицѣ Смайка выражались жестокія страданія, — болѣзни души и тѣла. Онъ былъ худъ, блѣденъ, хромъ, и говорилъ какимъ-то удушливымъ и скрыпучимъ голосомъ, который съ трудомъ выходилъ изъ его тощаго горла. Николай почувствовалъ непреодолимое желаніе наблюдать за этимъ страннымъ существомъ. Между-тѣмъ Смайкъ, занятый повидимому у стола, безпрестанно посматривалъ на Сквирса, разбиравшаго письма.
— Что ты тамъ ворочаешься? сердито закричалъ Сквирсъ.
Молодой человѣкъ жалостно сложилъ руки и затрясся всѣмъ тѣломъ.
— Я, сударь, я, сударь…… думалъ, не случилось ли вамъ……… узнать что-нибудь обо мнѣ.
— О тебѣ? Какъ же!……. Чортъ знаетъ, когда это случится. Взялъ негодяя ребенкомъ, я вотъ кормлю до девятнадцати лѣтъ, а денегъ за воспитаніе не получаю. Пошелъ вонъ.
Смайкъ закрылъ руками лицо и вышелъ, хромая.
— Я говорю тебѣ, сказала мистрисъ Сквирсъ, что по моему, всего лучше сбыть его какъ-нибудь, съ рукъ.
— Нѣтъ, моя милая, отвѣчалъ ей мужъ: онъ расторопный малой и стоитъ того, что у насъ съѣстъ и выпьетъ. Но полно! станемъ лучше ужинать, мнѣ до смерти хочется ѣсть и спать.
Мистеръ Сквирсъ принялся за особый приготовленный для него кусокъ говядины и отдалъ ему полную справедливость. Николай также сѣлъ къ столу, но его апетитъ ужъ пропалъ.
— Какъ ты находишь эту говядину, спросила мистрись Сквирсъ.
— Нѣжна, какъ сахаръ.
— Я купила ее для…
— Для кого? ужъ не для…
— Нѣтъ, нѣтъ! не для нихъ. Неужли ты думаешь, что я такъ неосторожна?
— То-то же! сказалъ Сквирсъ, оглянувшись на Николая, блѣдный, какъ полотно.
Между сосѣдями носились слухи, что содержатель дотбойсскаго училища, по врожденной сострадательности къ животнымъ, покупалъ для своихъ воспитанниковъ быковъ и барановъ, скончавшихся не насильственною, но натуральною смертью, и вотъ причина, отъ которой онъ поблѣднѣлъ, когда жена начала расказывать исторію съѣденной имъ говядины: вѣрно господинъ Сквирсъ подумалъ, не такого ли роду кушаньемъ попотчивала его возлюбленная супруга. Но Николай еще не зналъ этой тайны, и потому съ большимъ недоумѣніемъ смотрѣлъ, на испугъ хозяина, который между-тѣмъ, конечно, для ободренія взволнованной души своей, угостилъ себя большой рюмкой, составленной изъ смѣшенія водки и воды по роскошной методѣ брать половину на половину, съ прибавленіемъ нѣсколькихъ кусочковъ сахару.
Послѣ этого добродѣтельная чета принялась вмѣстѣ повѣрять число вещей, привезенныхъ съ новыми воспитанниками. Бѣдныя малютки давно уже были напоены холоднымъ молокомъ и уложены всѣ въ одну неширокую постель, чтобы удобнѣе было согрѣться и помечтать во снѣ о горячемъ и сытномъ ужинѣ. Наконецъ число вещей было повѣрено; мужъ и жена вынесли ихъ изъ комнаты, потомъ воротились, пошарили по всѣмъ угламъ, чтобы удостовѣриться не забыли ли чего-нибудь, и тогда уже распрощались съ Николаемъ, не забывъ взять съ собой бутылку съ водкой, вѣрно изъ опасенія, чтобы молодой человѣкъ не подкрѣпилъ себя ею впродолженіе ночи.
Оставшись одинъ, Николай началъ размышлять о своемъ положеніи: все, что онъ видѣлъ, не подавало ему пріятныхъ надеждъ. Но молодой человѣкъ вспомнилъ о своей матери, о сестрѣ, и рѣшился переносить всякія непріятности, лишь бы не дать дядѣ никакого повода лишить покровительства бѣднаго, оставленнаго имъ, семейства. Добрыя намѣренія рѣдко не производятъ благотворнаго дѣйствія; въ душѣ Николая тотчасъ пробудилась надежда, что, можетъ-быть дѣла его въ Дотбойсъ-Голлѣ пойдутъ лучше, нежели какъ кажется по началу, и съ этою пріятною мыслью онъ принялся раздѣваться, какъ вдругъ запечатанное письмо выпало изъ его кармана. Въ хлопотахъ отъѣзда изъ Лондона, Николай совсѣмъ позабылъ про это письмо, да и потомъ ни разу не вспомнилъ. Оно было адресовано на его имя, написано на выпачканной бумагѣ, и состояло изъ такихъ чудныхъ каракуль, что Николай долго бился, пока успѣлъ прочитать слѣдующее:
"Я знаю свѣтъ: ну, да что!
"Если вамъ когда-нибудь понадобитця друкъ въ Лондонѣ (не сердитесь за это: я только такъ думаю, а не то чтобы), квартира моя у Гольденъ-Сквера, недалеко отъ вашего дяди; тутъ есть домъ на углу. Можно за стать меня вечеромъ. Встарыя годы никто этого не стыдился: вотъ какъ! Но все прошло.
"Извините, что ѣсть ошибки. Я, того и гляди, позабуду, какъ и платьѣ надевають. Все, что зналъ, по забылъ. Немудрено было разучитця и грамотѣ.
«PS.-Если будете около Бернардъ-Кастля, тамъ славная вотка въ трактире есть. Скажите, что со мной знакомы: васъ за это не осудятъ. Можно сказать: мистеръ Ноггсъ; потому что я также былъ преждѣ джентльменъ. Право, былъ прежъ де отъ личный джентльменъ!»
Разумѣется, Николай очень удивился, какъ содержанію этого письма, такъ и незнакомому имени подписавшагося. Но проѣхать слишкомъ двѣсти миль въ дурную погоду, это такое лекарство отъ думъ и такое вѣрное средство заснуть на жесткой постели, что нашъ молодой герой не успѣлъ еще дать полнаго разгула своимъ догадкамъ, какъ уже вѣки его смѣжились и сонъ осѣнилъ его черными своими крыльями. Непріятный блескъ свѣчки, поднесенной къ самымъ глазамъ, и знакомый голосъ мистера Сквирса, заставили его проснуться въ самомъ восхитительномъ періодѣ ночной мечты.
— Семь часовъ, Никльби, сказалъ Сквирсъ: пора вставать! Ну, живѣе.
Николай не заставилъ будить себя болѣе, вскочилъ, одѣлся; между-тѣмъ Сквирсъ растворилъ ставни и задулъ свѣчу.
— Въ школу! сказалъ онъ, взявъ въ руки тяжелую плеть, и повелъ Николая къ одному изъ ветхихъ деревянныхъ строеній, которыя были раскиданы въ безпорядкѣ позади дому. Сюда! вотъ нашъ педагогическій амбаръ!
Въ самомъ дѣлѣ строеніе было очень сходно съ амбаромъ; никогда острота не попадала такъ мѣтко въ предметъ: ее даже нельзя назвать остротою. Но что Николай увидѣлъ внутри этого жалкаго зданія, то превзошло и самый смѣлый размахъ его фантазіи. Сначала онъ былъ такъ озадаченъ хаосомъ звуковъ и образовъ, что не могъ ничего разсмотрѣть. Наконецъ, когда его зрѣніе, слухъ и умъ пришли постепенно въ нѣкоторый порядокъ, онъ увидѣлъ себя въ большой грязной комнатѣ, окна которой почти не имѣли стеколъ, а были заклеены листками изъ ученическихъ тетрадей. У одной стѣны стояла каѳедра; вправо отъ нея, также у стѣны, другая; передъ ними, почти во все пространство комнаты, были расположены обыкновенныя классныя скамейки, но изрѣзанныя, запачканныя, изломанныя, починенныя и опять изломанныя. Потолка не было: вмѣсто его, глаза Николая встрѣтили стропилы и кровлю; въ широкія щели сквозилъ свѣтъ; слѣды течи остались на полу и на стѣнахъ, которыя до того полиняли, что нельзя было рѣшить, какая краска прежде покрывала ихъ — бѣлая, или красная.
Но это еще не все, это еще бездѣлки! Самое любопытное были воспитанники, — дѣти богачей и вельможъ, какъ о нихъ думалъ Николай!… Увы! и послѣдній, слабый лучъ надежды погасъ въ душѣ его, когда онъ осмѣлился оглянуться кругомъ!… Блѣдныя, дикія, тощія, костлявыя лица; дѣти со старческою наружностью, уроды въ желѣзныхъ колодкахъ, горбуны, карлы, — все это было перемѣшано и поражало зрителя ужасомъ. Тутъ были кривые и косые глаза, беззубые рты, разбитыя и изуродованныя лица, хромыя и кривыя ноги, вывихнутыя руки, сведенныя туловища, однимъ словомъ, всѣ виды природныхъ недостатковъ и увѣчья, слѣдствія неестественнаго отвращенія родителей къ своимъ дѣтямъ, или ихъ собственныхъ шалостей, — а во всякомъ случаѣ доказательства жестокости, или небреженія. Тутъ были дѣтскія личики, которымъ судьба назначала цвѣсти красотой, но они поблекли преждевременно отъ безпрерывныхъ страданій; тутъ были лица съ потухшимъ блескомъ во взорѣ и съ морщинами на щекахъ, другія съ какою-то стекловидною кожею и съ оловянными глазами, третьи, — бѣдныя жертвы наслѣдственныхъ болѣзней, — съ язвами и глубокими шрамами, безъ рѣсницъ на покраснѣвшихъ вѣкахъ и безъ волосъ на измятыхъ черепахъ.
Одежда этихъ несчастныхъ вполнѣ соотвѣтствовала ихъ безобразію. На нихъ были не платья, а развѣ обрывки отъ платья, отнятыя у нищихъ. Голыя колѣни и локти, необутыя ноги, куртки безъ рукавовъ, безъ пуговицъ, — вездѣ грязь, вездѣ лохмотья…. Нѣтъ, мы не станемъ болѣе описывать ихъ наружности. Гадко и жалко, страшно и отвратительно!
Но въ то же время были въ этой сценѣ. и такія черты, которые разсмѣшили бы другаго, менѣе чувствительнаго и близкаго наблюдателя чѣмъ Николай. На одной изъ каѳедръ стояла мистрисъ Сквирсъ надъ огромною чашею съ супомъ. Она раздавала этотъ усладительный составъ порціями по порядку каждому мальчику, употребляя притомъ большую деревянную ложку, которая, по своимъ огромнымъ размѣрамъ казалось была назначена для употребленія великановъ ужасно растягивала рты бѣдныхъ дѣтей, которыя, подъ страхомъ жестокаго наказанія, должны были проглатывать все, что въ ней содержалось, чтобы не тратить драгоцѣннаго супу, разливая по полу. На-право отъ мистрисъ Сквирсъ стоялъ рядъ воспитанниковъ, ожидавшихъ своей доли изъ чаши; налѣво другой рядъ, — тѣхъ, которые уже получили ее. Первые не обнаруживали свойственнаго дѣтскому возрасту апетита, но какъ-будто съ боязнію смотрѣли на мутную влагу, которую черпала мистрисъ Сквирсъ; послѣдніе не показывали удовольствія, на дѣлали гримасы отвращенія, и боли: можетъ-быть, ихъ кормили Богъ знаетъ чѣмъ, лишь бы не уморить съ голоду. Между-тѣмъ сынъ и наслѣдникъ Сквирса, — точное подобіе отца, — сидѣлъ на одной изъ скамеекъ, кричалъ, визжалъ, кривлялся и больно колотилъ ногой до рукамъ Смайка, который надѣвалъ ему новые башмаки, чрезвычайно подозрительнаго сходства съ тѣми, что были вчера на одномъ изъ новоприбывшихъ воспитанниковъ, какъ этотъ бѣдняга и самъ, кажется, думалъ, потому-что смотрѣлъ на нихъ очень печально.
— Что? закричалъ мистеръ Сквирсъ такъ громко, что дѣти закачались и чуть не попадали: хорошо-ли идетъ?
— Хорошо, отвѣчала его жена, выливъ ложку супу въ горло послѣдняго мальчика и потомъ ударивъ его этой же ложкой по головѣ. Ступай сюда, Смайкъ! возьми миску. Да смотри, осторожнѣе!
Смайкъ вынесъ миску. Мистрисъ Сквирсъ послѣдовала за нимъ. Николай, съ изумленіемъ и жалостью, смотрѣлъ на будущихъ учениковъ-своихъ; но въ это время подошелъ къ нему мистеръ Сквирсъ и сказалъ:
— Теперь надо приниматься за уроки. У насъ всѣ ученики раздѣляются на два класса или отдѣленія. Въ младшемъ мы обучаемъ чтенію и письму, а въ старшемъ математикѣ, физикѣ, естественной исторіи, технологіи, сельскому хозяйству, однимъ словомъ, всѣмъ полезнымъ знаніямъ. Способъ обученія у насъ энциклопедическій; мы учимъ всему вдругъ, и съ приложеніемъ теоріи къ практикѣ. Вотъ вы увидите, какъ это дѣлается. Эй, старшій классъ! по мѣстамъ!
При этомъ восклицаній всѣ ученики засуетились, и тѣ, которые были рослѣе, заняли переднія лавки, а прочіе помѣстились на заднихъ.
— Гдѣ первый ученикъ? спросилъ Сквирсъ.
— Моетъ окошки въ вашей прихожей, отвѣчалъ хриплый голосъ съ первой скамейки.
— Хорошо. Вотъ видите, Никльби: это урокъ, изъ грамматики и домоводства. Мыть — глаголъ дѣйствительный, значитъ уничтожать всякую нечистоту посредствомъ воды или другой какой-нибудь жидкости. Окошко — имя существительное, значитъ отверзтіе въ стѣнѣ, сдѣланное для пропуска свѣту и воздуха. Когда ученикъ знаетъ эти опредѣленія по книжкѣ, ему приказываютъ заучить, ихъ на практикѣ. Это — то же, что глобусы въ географіи. Прекрасная метода. Гдѣ второй ученикъ?
— Мететъ огородъ, пропищалъ кто-то.
— Хорошо. Это урокъ изъ сельскаго хозяйства и ботаники, Никльби. Огородъ — мѣсто, гдѣ ростутъ разныя овощи. Когда ученикъ вытвердитъ названія всѣхъ овощей по книжкѣ, его посылаютъ ознакомиться съ ними ближе на практикѣ. Теперь я покажу вамъ примѣръ урока изъ естественной исторіи и латинскаго языка. Эй, третій ученикъ! что такое лошадь?
— Животное, отвѣчалъ ученикъ.
— Хорошо. Лошадь есть животное, животное четвероногое; по-латыни animalus quadrupedus; она принадлежитъ къ домашнимъ животнымъ, употребляется для перевозки тяжестей, питается произведеніями растительнаго царства природы. Для практики, ступай въ конюшню, вычисти мою лошадь, и задай ей корму. — Согласитесь, что это очень полезная метода, примолвилъ Сквирсъ, смотря на Николая, вполовину лукаво и вполовину сомнительно, какъ-будто стараясь отгадать его мысли.
— Да, очень полезная…. въ нѣкоторомъ отношеніи, отвѣчалъ молодой человѣкъ.
Сквирсъ презрительно улыбнулся.
— Теперь займитесь, какъ знаете, съ остальными учениками. Они вамъ сами покажутъ, что кому было задано. Лѣнивыхъ можете наказывать сколько хотите. Сказавъ это, Сквирсъ вышелъ, а ученики обступили своего новаго просвѣтителя. Мы не будемъ описывать, какую онъ принялъ методу, потому что въ ней не заключается ничего необыкновеннаго. Послѣ класса, въ два часа пополудни, дѣтямъ дали еще по небольшой порціи кушанья, при чемъ соблюдался тотъ же самый порядокъ, какъ утромъ; а тамъ послѣдовалъ второй классъ, и Николай почти не замѣтилъ времени. Въ сумерки онъ усѣлся въ углу классной комнаты, между-тѣмъ какъ воспитанники собрались толпой въ другомъ углу и дрожали отъ холоду. У нихъ не было шуму, который обыкновенно слышенъ въ училищахъ, не было ни бѣшеныхъ игръ, ни искреннихъ и веселыхъ споровъ. Всѣ они сидѣли молча, скорчившись, прижавшись другъ къ другу, и боязливо, какъ пойманные дикіе звѣри, глядѣли на Николая.
Но молодой человѣкъ и самъ не могъ смотрѣть на нихъ безъ какого-то ужаса. Онъ наконецъ увидѣлъ, что такое — дотбойская школа; загадка разрѣшилась; не оставалось ничего неяснаго и двусмысленнаго. Жестокости, которыхъ онъ былъ свидѣтелемъ, грубое и варварское поведеніе Сквирса, его жадность, его корыстолюбіе, наконецъ бѣдность, безобразіе, грязь, которыя были вездѣ, куда ни взглядывалъ Николай, — все это приводило его въ отчаяніе; а когда онъ подумалъ еще, что будучи помощникомъ Сквирса, онъ, — хотя единственно по стеченію обстоятельствъ, — можетъ казаться участникомъ его гнусныхъ дѣяній, поборникомъ его правилъ, то эта мысль такъ поразила благороднаго юношу, что онъ былъ готовъ возненавидѣть себя, и если бы въ ту минуту пришла къ нему смерть, онъ бы встрѣтилъ ее съ радостью.
Но вдругъ Николай вспомнилъ опять о своемъ семействѣ, и это возстановило его мужество. Онъ написалъ къ матери коротенькое письмо, въ которомъ увѣдомлялъ ее о благополучномъ окончаніи своего путешествія, не говоря ничего о Дотбойсъ, потомъ сѣлъ на прежнее мѣсто и задумался. Черезъ нѣсколько минутъ, глаза его случайно встрѣтили блѣдное лицо Смайка, который, стой на колѣняхъ передъ каминомъ, силился раздуть огонь подъ двумя полѣнами. Сырое дерево не загоралось; бѣдный малый утомился и боязливо посмотрѣлъ на Николая.
— Не бойся меня, Смайкъ, сказалъ нашъ герой. Смайкъ глядѣлъ на него безсмысленно и дрожалъ.
— Ты озябъ, Смайкъ?
— Нѣтъ, я привыкъ къ холоду.
Но говоря это, Смайкъ такъ робко осматривался кругомъ и въ глазахъ его такъ ясно выражалось изувѣченное состояніе ума и духа, что Николай не могъ удержаться отъ восклицанія: бѣдняжка!
Смайкъ залился слезами.
— Охъ! да!… да! сказалъ онъ, рыдая и закрывъ лицо кривыми и грязными пальцами.
— Полно! шепнулъ ему Николай, подойдя и положивъ руку на его плечо: надѣйся на Бога: онъ поможетъ тебѣ. Не надобно плакать.
— Плакать! повторилъ Смайкъ: охъ! я много плачу!… много плачу!
— И чемъ же ты плачешь, бѣдняжка!
— О другихъ…. о себѣ…. плачу съ тѣхъ поръ, какъ живу. Слезы и слезы…. Боюсь; не знаю, живъ я, или умеръ…. Нѣтъ надежды!… О! если бы мнѣ умереть!
Но въ это время раздался колокольчикъ, по которому надобно было ложиться спать. Смайкъ возвратился къ своему обыкновенному состоянію какой-то безчувственности и не могъ болѣе говорить. Николай, съ тяжелымъ и растроганнымъ сердцемъ, пошелъ въ общую спальню училища, гдѣ была и его постель.
Между-тѣмъ въ домѣ самаго Сквирса, на половинѣ его дочери Фанни, происходила другаго роду сцена не менѣе любопытная. Миссъ Фанни Сквирсъ имѣла отъ роду двадцать пять лѣтъ. Она была ростомъ въ отца, а полнотой въ мать, и наслѣдовала отъ маменьки силу голоса, а отъ папеньки выразительность взгляду; то есть, она составляла что-то среднее между этой четой, или соединяла въ себѣ ихъ обоюдныя качества: — была безобразна за двоихъ.
Удалясь въ свою комнату, чтобъ ложиться въ постель, миссъ Фанни Сквирсъ, по врожденному всѣмъ дѣвушкамъ любопытству, стала навѣдываться у служанки о Николаѣ. Та отвѣчала, что Николай молодецъ, имѣетъ престройныя ноги, обстоятельство весьма важное въ Дотбойсъ-Годлѣ, гдѣ ноги были вообще либо кривыя, либо изломанныя. Фанни продумала цѣлую ночь о Николаевыхъ ногахъ, вертѣлась то съ лѣваго боку на правый, то съ праваго на лѣвый, и наконецъ рѣшилась завтра непремѣнно посмотрѣть, что это за Николай.
Пользуясь временемъ, когда мать занята была на кухнѣ, а отецъ ушелъ со двора, она тихонько прокралась къ дверямъ классной комнаты, отворила, вошла, и….. Ахъ!…. вдругъ остановилась, потупивъ глазки съ приличнымъ замѣшательствомъ.
Николай молча смотрѣлъ на незнакомую дѣвицу.
— Извините, пробормотала наконецъ Фанни, краснѣя, или по-крайней-мѣрѣ желая краснѣть: я думала, что здѣсь папенька….. Мнѣ нужно я хотѣла взять перо…….
— Если только перо, сударыня, такъ и я могу служить вамъ.
— Точно прекрасныя ноги, подумала Фанни. — Ахъ, сэръ! мнѣ, право, совѣстно.
Николай очинилъ ей перо. Фанни поблагодарила и убѣжала, повторяя: «Дѣйствительно отличныя ноги! Я никогда не видывала такихъ.» И цѣлый день она думала про молодаго учителя, старалась припомнить черты его лица, его голосъ; однимъ словамъ, она влюбилась въ Николая. Быстрому развитію этой страсти много способствовало то, что пріятельница Фанни, дочь мельника Прайса, Матильда, хотя была моложе ея семью годами, имѣла уже на примѣтѣ жениха, богатаго мучнаго торговца Джона Брауди; а это, какъ извѣстно, пунктъ до крайности щекотливый у дѣвушекъ, какъ бы они ни были дружны между собой. Фанни надѣла шляпку и побѣжала къ Матильдѣ.
— Что ты, Фанни? спросила та съ удивленіемъ.
— Ахъ! отвѣчала миссъ Сквирсъ, и отведя въ сторону свою пріятельницу, открыла ей подъ великою тайною что у нея, Фанни, есть также женихъ, да не какой-нибудь мучной торговецъ, а джентльменъ, человѣкъ знатнаго произхожденія, который, чудное дѣло! заочно въ нее влюбился и длятого нанялся въ ихъ школу учителемъ, волочится и ухаживаетъ за ней, такъ, что проходу нѣтъ.
— Гмъ! отвѣчала Матильда. Ну, а что же онъ тебѣ говоритъ?
— Ахъ! не спрашивай объ этомъ. Я не могу сказать, что онъ говоритъ; но еслибъ ты видѣла, что у него за ноги, что за глаза!…
— А смотритъ ли онъ на тебя вотъ такъ? спросила Матильда и сдѣлала глазки, какіе дѣлалъ ей мучной торговецъ.
— Несравненно лучше, отвѣчала Фанни.
Мало-по-малу она перестала скрытничать и разсказала Матильдѣ о всѣхъ любезностяхъ, которыя будто бы наговорилъ ей новый учитель, и онѣ общимъ мнѣніемъ положили, что это очень удовлетворительно.
— Мнѣ бы хотѣлось на него посмотрѣть, сказала Матильда.
— О! непремѣнно! Я была бы самое неблагодарное твореніе, если бы не доставила тебѣ случая. На дняхъ папенька съ маменькой уѣдутъ за новыми учениками, и когда ихъ не будетъ дома, я приглашу тебя съ Джономъ на чай.
Подруги поцѣловались и разбѣжались. Фанни съ нетерпѣніемъ ждала отъѣзда родителей. Наконецъ желанный день наступилъ: она осталась одна.
Читатели легко догадаются, что у Фанни было пропасть хлопотъ по этому случаю. Женскій тоалетъ вѣдь не шутка, особливо въ такихъ критическихъ обстоятельствахъ, когда дѣло идетъ объ женихѣ. Зато миссъ Фанни и нарядилась какъ нельзя лучше. Волосы ея, — они были рыжеватаго цвѣту, — служанка завила въ пять рядовъ и расположила такъ, что букли, начинаясь у маковки, ниспадали оттуда на шею. О прочемъ и говорить нечего: розовое платье, голубой поясъ и зеленый газовый шарфъ, накинутый на одно плечо къ явной погибели Николаева сердца: все это были такія тонкія хитрости кокетства, какихъ еще не изобрѣтала до того времени ни одна женщина. Чудо! прелесть! Николай взглянетъ, и растаетъ.
Въ концѣ тоалета прибѣжала Матильда Прайсъ.
— А гдѣ же твой Джонъ?
— Онъ пошелъ домой умываться. Сейчасъ будетъ.
— Я трепещу.
— Вѣрю. Я испытала это.
— Но мнѣ это такъ ново, мой другъ.
Дѣвушки начали оправлять взаимно свои наряды. Кто-то позвонилъ у дверей.
— Пришелъ! закричали онѣ въ одинъ голосъ, и ну метаться изъ угла въ уголъ, сами не зная, что дѣлаютъ.
— Но надобно отвѣчать, шепнула наконецъ Матильда. Говори, Фанни, скажи: войдите-съ.
Фанни, испустивъ трепетный вздохъ, сказала: «Войдите-съ!» И вошелъ Николай Можно вообразить, какъ она приняла его: каждое ея слово, каждое движеніе было просто стрѣла, направленная прямо въ сердце молодаго человѣка. Но онъ казался задумчивымъ и не въ духѣ, отвѣчалъ на все очень холодно; наконецъ сѣлъ къ окну, посмотрѣлъ въ поле и вздохнулъ. Этотъ вздохъ однако же не скрылся отъ вниманія дѣвушекъ: Фанни толкнула локтемъ Матильду, а та отвѣчала выразительнымъ наклоненіемъ головы, и обѣ, прикрывши платками уста свои, долго посмѣивались и посматривали то другъ на друга, то на Николая.
Наконецъ прибылъ Джонъ Брауди, возлюбленный дѣвицы Матильды Прайсъ. Это случилось слѣдующимъ образомъ: сперва слышенъ былъ стукъ подкованныхъ сапоговъ, потомъ громкій голосъ; наконецъ дверь распахнулась настежь, и въ комнату вошла, или лучше сказать, влѣзла, огромная фигура въ свѣтло-гороховомъ сюртукѣ, въ большой бѣлой шляпѣ съ широкими полями и въ превысокомъ галстухѣ, изъ-за котораго торчали жестко-накрахмаленные углы рубашечнаго воротника, внушавшіе сильное подозрѣніе, что ихъ носилъ кто-нибудь изъ допотопныхъ гигантовъ. Таковъ былъ Джонъ Брауди. Голова его еще не просохла отъ недавнаго умыванія; по щекамъ текли капли воды.
— Здравствуйте, Джонъ, сказали обѣ красавицы.
— Здорово! отвѣчалъ онъ оскаливши зубы.
— Имѣю честь рекомендовать, продолжала Фанни: мистеръ Джонъ Брауди; мистеръ Николай Никльби.
— Мое почтеніе. Какъ поживаешь?
Николай отвѣчалъ учтивымъ поклономъ.
— А старухи нѣтъ дома? спросилъ Джонъ.
— Нѣтъ: она уѣхала за учениками.
Джонъ опять оскалилъ зубы, посмотрѣлъ на Николая, который въ это время, намазывалъ себѣ ломтикъ хлѣба, и сказалъ: поѣшь, молодецъ! поѣшь! Здѣсь вѣдь не всякій день бываетъ хлѣбъ съ масломъ.
Николай покраснѣлъ и притворился, будто не слышитъ.
— Ха-ха-ха! захохоталъ Джонъ. Что жъ ты молчишь? Я говорю правду. Вотъ погоди, увидишь самъ, какъ у тебя останутся только кости да кожа, если долго здѣсь проживешь.
— Вы, видно, забавникъ, сказалъ наконецъ Николай, стараясь скрыть свое неудовольствіе.
— Нѣтъ, молодецъ, я не забавникъ; а я помню прежняго учителя: кости да кожа, говорю тебѣ!
И вѣроятно воспоминаніе о худощавости предмѣстника Николая казалось Джону очень смѣшнымъ, потому что онъ расхохотался до такой степени, что почелъ за нужное разстегнуть свой сюртукъ.
— Я не знаю, мистеръ Брауди, сказалъ Николай, потерявъ терпѣніе: не знаю, достанетъ ли васъ на то чтобъ понять, какъ оскорбительны ваши намеки; если же вы способны понимать это, то прошу васъ…
Но въ то самое время, какъ Николай такимъ образомъ вступился за честь дому, въ которомъ онъ жилъ, раздались громкія всхлипыванія Фанни, которая плакала — но не о томъ, что обидѣли ея папеньку или маменьку, а о томъ, что молодой учитель, какъ ей показалось, гораздо пристальнѣе посматриваетъ на Матильду, чѣмъ на нее.
— Что это значитъ? спросила Матильда.
— Такъ, ничего, отвѣчала Фанни, надувши губки.
— Но о чемъ же ты плачешь, Фанни?
— Не безпокойтесь: не ваше дѣло, сударыня.
Матильда обидѣлась.
— Вы очень учтивы, сударыня! сказала она.
— Не пойду къ вамъ учиться обращенію, сударыня! возразила Фанни.
— Да и на что вамъ? Вы и безъ того совершенство! Ха-ха-ха!
— Матильда! произнесла Фанни съ достоинствомъ: я тебя ненавижу.
— Ненавидите-съ? Очень хорошо! Между нами все кончено! И говоря это, Матильда дергала ленты у своей шляпки, стараясь между тѣмъ удержать слезы. Я знаю, прибавила она: о! я знаю, вы выплачете себѣ глаза съ горя!
Она хотѣла уже итти; но ея возлюбленный, — потому ли что ему было жаль оставить скоро пріятное общество, или потому, что онъ не любилъ никакихъ ссоръ, — совѣтовалъ ей погодить немножко и сталъ доказывать обѣимъ враждующимъ сторонамъ, что онѣ сами не знаютъ за что бранятся.
— Послушай, дѣвка, говорилъ онъ между прочимъ: что ты затрещала словно мельница твоего отца. Да и вы, барышня, то же распѣтушились ни съ того ни съ сего, безъ всякаго толку и разуму, а еще дочка книжнаго человѣка! Бросьте всѣ эти пустяки, да давайте лучше играть въ карты, или въ жмурки, или въ сижу-посижу. Ну, такъ что ли, барышня? Слышишь ты, дѣвка? Ну, живѣе! протягивайте другъ другу руки. Полноте глядѣть одна на другую, какъ козы.
— Фанни! сказала Матильда.
— Матильда! сказала Фанни.
Онѣ бросились другъ другу въ объятія, и миръ былъ заключенъ. Подруги плакали отъ радости до тѣхъ поръ, пока не смочили платковъ своихъ, и потомъ махали платками до тѣхъ поръ, пока ихъ не высушили.
Между-тѣмъ у Джона и Николая завязался прежній разговоръ, такъ неожиданно прерванный ссорою двухъ пріятельницъ. Казалось, что Джонъ никакъ не могъ разстаться съ забавнымъ воспоминаніемъ о старомъ помощникѣ Сквирса, и онъ не переставалъ подтрунивать надъ Николаемъ, говоря, что молодому человѣку не сдобровать, что онъ высохнетъ какъ спичка, что мистрисъ Сквирсъ славная женщина, разомъ вгонитъ его въ чахотку. Николай, можетъ-быть, внутренно раздѣлялъ мнѣніе необразованнаго Джона, но во всякомъ случаѣ ему казалось весьма неприличнымъ его обращеніе, и благородный молодой человѣкъ, послѣ долгихъ стараній обуздать, свою досаду, наконецъ не могъ не вступиться опять и за себя и за Сквирсовъ.
— Мистеръ Никльби, кажется, очень вспыльчивъ, сказала тогда Матильда, и съ этихъ словъ возгорѣлась новая ссора, да ужъ не между двумя подругами только, а между всѣми вообще собесѣдниками, которые раздѣлились на двѣ партіи, то есть, съ одной стороны были Джонъ и Матильда, съ другой Фанни и Николай. Разумѣется, что прекрасный полъ въ этомъ случаѣ, какъ и всегда, ратовалъ храбрѣе мужчинъ. Фанни раскраснѣлась до верхняго ряду локоновъ. Наконецъ, вѣдь все на свѣтѣ имѣетъ конецъ, ссора красавицъ дошла до того, что можно было опасаться за ихъ глаза и косы: это важное обстоятельство заставило Джона отвести Матильду въ сторону; онъ шепнулъ ей что-то на ухо, и они вмѣстѣ ушли.
«Вотъ еще непріятность! думалъ Николай, возвращаясь въ школу: я нажилъ двухъ новыхъ враговъ, тогда какъ у меня нѣтъ ни одного друга. Держать бы мнѣ языкъ свой на привязи! Глупецъ! развѣ я еще не проученъ всѣмъ, что видѣлъ и вижу вокругъ себя?»
Войдя въ общую спальню, онъ нашелъ тамъ Смайка. Изувѣченное и жалкое существо страстно привязалось къ Николаю съ того самаго вечера, какъ молодой человѣкъ ласково поговорилъ съ нимъ у камина классной комнаты. Кто именно былъ этотъ Смайкъ, — Николай никакъ не могъ узнать ни отъ самаго Сквирса, ни отъ другихъ. Говорили только, что бѣдняжка воспитывался въ дотбойсскомъ училищѣ, что вдругъ за него перестали платить деньги, и Сквирсы сдѣлали изъ него слугу, превращеніе впрочемъ не очень мудреное, потому что и другіе воспитанники, кто былъ посильнѣе, исправляли для практики разныя хозяйственныя надобности въ домѣ искуснаго педагога. Привязанность Смайка къ Николаю была тѣмъ восторженнѣе, что она основывалась на благодарности, чувствѣ для него совершенно новомъ. Смайкъ слѣдовалъ по пятамъ за своимъ другомъ, подстерегалъ всѣ его взгляды, движенія, силился отгадывать его мысли, старался безпрестанно ему угождать и услуживать, за то что Николай обращался съ нимъ какъ съ человѣкомъ, а не какъ съ собакой.
— Что ты дѣлаешь, Спайкъ? спросилъ Николай,
— Ничего; жду васъ.
Говоря это, Смайкъ весело улыбался: казалось, что онъ блаженствуетъ, увидѣлъ наконецъ своего покровителя.
— Бѣдный! произнесъ Николай, ласково взявъ его руку. Смайкъ тряхнулъ головой.
— Нѣтъ, сказалъ онъ: теперь ничего; теперь хорошо….. Но прежде…..
— Что жъ прежде?… Послушай, мой другъ, хороша ли у тебя память?
— Не знаю. Прежде, кажется, я былъ очень памятливъ; но…. это прошло.
— А почему жъ тебѣ кажется, что ты прежде былъ памятливъ? спросилъ Николай, стараясь навести его на воспоминанія.
— Потому, отвѣчалъ Смайка, что я помню, какъ я былъ малъ. Это давно было, очень давно…. Но нѣтъ, я не-знаю, давно ли; нѣтъ! не знаю. Меня всегда сбиваютъ, путаютъ мои мысли. Я ничего не помню; не понимаю, что они снѣ говорятъ….. Я…. постойте!…. постойте!…. гдѣ мы?
— Въ нашей комнатѣ, Смайкъ. Успокойся.
— Ахъ!…. да…. да! въ нашей комнатѣ.
— Скажи же мнѣ что-нибудь о своемъ дѣтствѣ; скажи, что было тогда, какъ ты еще не лишился памяти? какое было время…. тепло, или холодно?
— Дождикъ… большой дождикъ. Было темно…. Не знаю ночь, что-ли…. когда я пріѣхалъ. Они собрались около меня и смѣялись, глядя, какъ я плачу; а дождикъ шелъ, мочилъ меня. Они говорили, кажется, о какомъ-то ребенкѣ. Я промокъ насквозь; мнѣ было холодно…. Тутъ была дверь…. я вошелъ.
— Ну, а когда ты вошелъ, тогда что?
— Я былъ такой маленькій! такой маленькій!
— Но ты пріѣхалъ одинъ, или тебя кто-нибудь привезъ?
— Человѣкъ…. старикъ….черный, въ морщинахъ. Я слышалъ, какъ они объ этомъ послѣ говорили, и самъ помню. Я былъ радъ, что онъ ушелъ отъ меня: я его. боялся; но они…. скоро я сталъ ихъ бояться еще пуще, чѣмъ старика.
— Не помнишь ли ты какой-нибудь женщины, доброй, ласковой, которая бы тебя нянчила, цѣловала, называла своимъ сыномъ?
— Нѣтъ, не помню.
— Такъ не помнишь ли какого-нибудь другаго дому, кромѣ того, въ которомъ ты здѣсь живешь?
— Нѣтъ. Комната….. я только помню, что я спалъ въ комнатѣ…. въ большой, пустой, на самомъ верху, гдѣ была дверь и лѣстница. Я всегда закрывалъ голову одѣяломъ, потому-что со мной не бывало никого по ночамъ и мнѣ было страшно. Я никогда не забываю этой комнаты: если мнѣ снится что-нибудь страшное, то всегда случается такъ, какъ-будто я опять въ ней. Были разныя вещи и люди, которыхъ я ужъ не вижу; но комната всё такая же: она не перемѣнилась.
Николай напрасно хотѣлъ узнать что-нибудь больше: Смайкъ не могъ ничего сказать, и скоро впалъ въ ту безчувственность, которая была привычнымъ его состояніемъ. Между-тѣмъ на половинѣ миссъ Фанни также происходилъ разговоръ: прелестная миссъ бесѣдовала съ служанкой.
— Какъ прекрасно вы сегодня причесаны! Ей Богу, жаль трогать эти букли.
Фанни вздохнула: она подозрѣвала, что букли и прочія орудія ея красоты не дѣйствуютъ на сердце Николая. Служанка продолжала:
— Вотъ, если бы миссъ Матильда умѣла такъ же причесываться, да такъ же держать себя, тогда Джонъ Брауди…
— Что, Джонъ Брауди? спросила Фанни съ любопытствомъ.
— Ничего, сударыня; я только хотѣла сказать, что миссъ Матильда вертитъ головой, словно флюгеръ, а смотритъ, какъ ястребъ.
— Это оттого, Феба, что она всегда въ дурномъ обществѣ. Посуди сама: мучной торговецъ, что это? прилично ли? Фи!
— Такъ, сударыня. Но вѣдь и у нихъ есть глаза, слава Богу! Они, не хуже другихъ, умѣютъ отличить золото отъ песку….. О! я знаю, что знаю!
— Феба! сказала миссъ Сквирсъ торжественно: что скрывается подъ этими таинственными словами? Я требую, чтобы ты не скромничала попустому. Говори!
Феба была дѣвка лукавая: она знала, что угождать Фанни — единственный способъ не умереть отъ голоду и отъ холоду въ домѣ ея почтенныхъ родителей.
— Если вамъ непремѣнно угодно знать, сказала она, такъ конечно, я не смѣю ослушаться. Дѣло въ томъ, сударыня, что мистеръ Джонъ, какъ я вижу, совершенно согласенъ со мною, и если бы не зашелъ такъ далеко съ миссъ Матильдой, то вѣрно промѣнялъ бы ее на миссъ Фанни.
— О, Боже! возможно ли! вскричала миссъ Фанни, всплеснувъ руками.
— Да такъ, сударыня; онъ влюбленъ въ васъ по уши.
— Бѣдный молодой человѣкъ! Я понимаю его страданія. Несчастная Матильда! какъ мнѣ не жаль!
Миссъ Сквирсъ въ чрезвычайномъ волненіи легла въ постель. Странная вещь — сердце женщины! Фанни чуть ли сама не была увѣрена, что разсказъ Фебы — просто грубая и нелѣпая лесть. Однако жъ услышать такую лесть, показать притомъ свое великодушіе, пожалѣть о пріятельницъ, хотя бы въ присутствіи только своей служанки, было очень отрадно сердцу Фанни и почти разсѣяло ея дурное расположеніе. Но на другой день; — увы! — на другой день ее поразила новая непріятность. Въ то самое время, какъ хотѣла уже итти къ Матильдѣ и великодушно протянуть ей руку примиренія, Фанни получаетъ записку, въ которой Матильда увѣдомляетъ ее, что наконецъ она помолвлена за Джона Брауди и что черезъ три недѣли будетъ ихъ свадьба; «о чемъ и поспѣшаю тебя увѣдомить, писала Матильда, чтобы ты къ тому времени приготовила платье, потому что, надѣюсь, ты неоткажешься быть у меня на балѣ.»
Очевидно, что эта записка была составлена съ большою женскою ловкостью, изъ меду и желчи. По-край-ней-Мѣрѣ Фанни не могла подумать о скоромъ замужествѣ своей подруги, безъ того чтобы не пожелтѣть въ то же мгновеніе, и вслѣдствіе этого отвѣчала Матильдѣ, что она, Фанни, поздравляетъ ее и надѣется, авось-либо, Матильда будетъ счастлива, хотя съ своей стороны, не могла бы такъ скоро рѣшиться, зная, какіе изверги всѣ мужчины и какъ часто бываютъ несчастливы замужнія женщины.
Но, написавъ къ подругѣ такое философическое, замѣчаніе на счетъ брака, Фанни съ этой же самой минуты начала неутомимо преслѣдовать Николая, рѣшась во что бы ни стало выйти за него замужъ. Она никакъ не подозрѣвала, чтобы Николай могъ отказаться отъ этого счастія, во-первыхъ, потому что она находила себя очень хорошенькой и миленькой женщиной, во-вторыхъ, потому что отецъ ея — хозяинъ школы, а Николай только помощникъ, у отца ея куча денегъ, а у Николая нѣтъ ничего. Послѣ этого, разсудите сами, статочное ли дѣло, чтобы молодой человѣкъ не почелъ себя блаженнѣйшимъ въ мірѣ созданіемъ, увидѣвъ, что миссъ Фанни, удостоиваетъ его любви своей? Нечего и говорить! Ясно! И вотъ миссъ Фанни Сквирсъ, не покладывая рукъ, безпрестанно закидываетъ удочку, въ надеждѣ поймать жениха съ стройными ногами. Вынула разъ, — ничего; вынула въ другой, — тоже. Но вѣдь не вдругъ же, Господи! Что дѣлать, если Николай такъ безтолковъ? И Фанни трудится неутомимо, а Николай между-тѣмъ думаетъ про себя: «Что это ко мнѣ привязалось такое пугало? Отъ него нигдѣ нѣтъ покою!»
Наконецъ, въ нетерпѣливости своей нѣжной страсти, прелестная миссъ задумала употребить посредничество подруги. Онѣ сошлись тайнымъ образомъ, за заборомъ, которымъ былъ огороженъ дотбойсскій садъ. Это случилось за полчаса дотого, когда Николай обыкновенна прогуливался, пользуясь для этого временемъ, которое было назначено для такъ называемаго обѣда учениковъ. Разговоръ начался тѣмъ, что Матильда нѣсколько минутъ ничего не хотѣла слушать, а твердила вольно о числѣ и качествѣ новыхъ нарядовъ, которые необходимы для нея по случаю вступленія на священное поприще замужней жизни. Но миссъ Сквирсъ, смѣлымъ оборотомъ рѣчи, наконецъ навела разговоръ на настоящую колею. Признаться, ей тяжеленько было просить Матильдиной помощи, послѣ того какъ она сама говорила, что Николай страстно въ нее влюбленъ и что она боится замужества; но что же дѣлать? вы знаете, — страсть сильна! притомъ миссъ Матильда черезъ два дня будетъ обвѣнчана: такъ время ли тѣшить свое мелочное самолюбіе и черезъ это отставать еще дальше отъ своей младшей подруги? Двѣ дѣвушки составили совѣтъ по всѣмъ правиламъ и рѣшили на томъ, что для отвращенія всякой проволочки, онѣ теперь же пойдутъ на тропинку, по которой обыкновенно прогуливается Николай, заведутъ съ нимъ разговоръ, и Матильда откроетъ глаза молодому человѣку, а онъ…. что же онъ? разумѣется, сойдетъ съ ума отъ радости, какъ увидитъ счастливую перспективу судьбы своей.
Не менѣе того Фанни, при встрѣчѣ съ Николаемъ разахалась, покраснѣла, пришла въ смущеніе, потупила глаза и пробормотала сквозь зубы, что она не ожидала его видѣть. Но это было такъ только сначала: скоро Фанни сдѣлалась спокойна и весела, разговаривала и шутила не меньше своей пріятельницы. Матильда завела рѣчь о любви и почти напрямикъ говорила, что ея подруга неравнодушна къ Николаю; но тотъ какъ-будто не понималъ, или притворялся непонимающимъ.
— Мнѣ очень жаль, сказалъ онъ между прочимъ, зѣвая на верхушки деревьевъ: что я былъ нѣкоторымъ образомъ причиною неудовольствія, которое намедни у насъ вышло.
— Есть другія вещи, о которыхъ вамъ должно бы еще больше жалѣть, возразила Матильда, пристально смотря на него.
— Я и самъ то же думаю, отвѣчалъ онъ вполголоса, покосившись на Фанни: но…. всё-таки, вы согласитесь, нельзя говорить…. нельзя быть слишкомъ откровеннымъ…
Ахъ, какъ мило его замѣшательство! подумала Фанни. Наконецъ — онъ мой! Отвѣчай за меня, Матильда, шепнула она, толкнувши локтемъ свою пріятельницу.
— Замѣтьте однако жъ, сэръ, сказала Матильда, что рано, или поздно, надо же будетъ объясниться: любви нельзя скрывать цѣлый вѣкъ.
— Какой любви? спросилъ Николай съ удивленіемъ.
— Какъ, какой любви! Вашей взаимной любви съ Фанни.
Николай вытаращилъ глаза.
Онъ не вѣритъ своему счастію, подумала Фанни. Матильда, говори за меня.
— Успокоитесь, радуйтесь, мистеръ Николай, сказала услужливая подруга: Фанни любитъ васъ столько же, сколько вы ее любите.
— Ахъ! произнесла Фанни.
— Ну, подайте ей руку. Кчему эти церемоніи? Она совершенно увѣрена въ вашей любви. Подайте ей руку.
— Позвольте! сказалъ Николай, смекнувъ наконецъ въ чемъ дѣло и вспомнивъ всѣ несносныя преслѣдованія миссъ Сквирсъ: позвольте! прошу меня выслушать.
— Ну, что тутъ выслушивать? возразила Матильда.
— О, Николай! нѣжно пропищала Фанни, простирая къ нему объятія.
Николай вышелъ изъ себя. Мало того, что безобразная Фанни, точно цыпленокъ за насѣдкой, гонялась за нимъ съ утра до ночи: теперь она, вмѣстѣ съ своей подругой, хочетъ насильно заставить его объясняться въ любви. Это хоть кого взбѣситъ.
— Послушайте, сказалъ онъ Матильдѣ, ваша пріятельница ошибается. Несмотря на то, что съ-тѣхъ-поръ, какъ случай забросилъ меня въ этотъ домъ, она безпрестанно вертѣлась передо мною, я почти не видалъ ея, да хоть бы и видѣлъ, хотя бъ видѣлъ ее сто разъ, или сто тысячъ разъ, всё-равно! я никогда не думалъ, не желалъ, не надѣялся быть предметомъ ея любви, и даже не могу подумать объ этомъ безъ отвращенія.
Николай поклонился и пошелъ домой. Представьте себѣ положеніе Фанни. Ее презираетъ!… и кто же?… Учитель, нанятой по газетному объявленію, за пять фунтовъ стерлинговъ въ годъ, безъ всякаго договору о срокахъ платежа этого нищенскаго жалованья. О, какъ она обижена! И зато — какъ страшенъ гнѣвъ Фанни! Невозможно выразить быстроты, съ какою любовь ея превратилась въ ненависть. Получить отказъ! — отказъ отъ какого-то нищаго, да еще въ присутствіи этого котенка, этой осьмнадцати-лѣтной мельниковой дочери…. О, Боже мой! Боже, мой! Правда, что котенокъ выходитъ замужъ за человѣка, который ползалъ бы на колѣняхъ передъ миссъ Фанни, если бы ему пришла въ голову дерзкая мысль просить руки ея; но котенокъ всё-таки выходитъ, а Фанни — нѣтъ!…. И ей смертельно хотѣлось бы задушить Матильду.
Впрочемъ у Фанни оставалось еще утѣшеніе, надежда отмстить. Ободрившись немножко, она сказала Матильдѣ, что Николай извергъ, злодѣй, которому она ни за что на свѣтѣ не отдастъ руки своей, и побѣжала домой, повторяя дорогою: «Хорошо! Хорошо! я ему покажу себя! я доведу, что маменька непремѣнно вгонитъ его въ чахотку! Пускай сбудется пророчество этого долговязаго Джона, который не нашелъ себѣ невѣсты лучше мельничихи!»
Съ этого времени личная ненависть мистрисъ Сквирсъ къ Николаю была еще безпрестанно подстрекаема мстительностію Фанни, и молодой человѣкъ увидѣлъ себя предметомъ какого-то постояннаго, негодованія и презрѣнія со стороны всего семейства Сквирсовъ, такъ, что иногда у него кровь бросалась въ голову, отъ бѣшенства, а слезы лились, какъ рѣка. Придумали особое средство досаждать ему, разрывать его сердце на части и выводить изъ терпѣнія: начали мучить Смайка.. Если бы дѣло шло только о прибавкѣ работы, это бы еще ничего; побои безъ вины также не стоили бы большаго вниманіе: Смайкъ ужъ привыкъ трудиться за двухъ лошадей и служить безотвѣтною мѣтой для всѣхъ палокъ и кулаковъ въ домѣ Сквирса. Но дѣло въ томъ, что, лишь-только замѣтили жалость, которую питаетъ къ нему Николай, палки и кулаки сдѣлались единственнымъ продовольствіемъ несчастнаго созданія, обиженнаго и природою и людьми. Славная выдумка.!… Что и говоритъ! Сквирсы умѣли постоять за себя въ дѣлахъ такого роду.
Однажды, послѣ окончанія классовъ, Николай ходилъ взадъ и впередъ но комнатѣ, и безотчетно остановился въ темномъ углу, гдѣ сидѣлъ Смайкъ. Съ необсохшими слѣдами слезъ на лицѣ, бѣдняжка пристально смотрѣлъ въ изорванную книгу, стараясь затвердить небольшой урокъ, который всякій девятилѣтній мальчикъ выучилъ бы безъ малѣйшаго затрудненія, но который для изувѣченнаго мозга девятнадцати-лѣтняго Смайка былъ великимъ и непонятнымъ таинствомъ, какъ ни сильно горѣло въ немъ желаніе угодить своему: благодѣтелю. Николай тихонько тронулъ его за плечо.
— Нѣтъ, я не могу этого вытвердить! вскричалъ Смайкъ съ выраженіемъ отчаянія въ лицѣ и въ головѣ.
— Такъ оставь, отвѣчалъ Николай.
Вдохнувши изъ глубины сердца, Смайкъ. закрылъ книгу и горько заплакалъ.
— Перестань плакать, Смайкъ, сказалъ Николай: я не могу, видѣть твоихъ слезъ;
— Ахъ! отвѣчалъ Смайкъ, рыдая: меня еще никогда такъ не мучили, какъ сегодня.
— Знаю, знаю, Смайкъ.
— Но за васъ….. о! за васъ я готовъ терпѣть все! Пусть они меня замучатъ до смерти. Да они и замучатъ меня; я знаю, непремѣнно замучатъ.
— Тебѣ было бы лучше, бѣдняжка, если бы я отошелъ.
— Отошли?…. Вы хотите отойти? хотите меня бросить?
— Я этого не говорю, мой другъ. Это только такъ, предположеніе, не намѣреніе.
— О, мистеръ Никльби! вскричалъ Смайкъ умоляющимъ голосомъ: скажите мнѣ, ради Бога, точно ли вы отойдете?
— Меня выгонять противъ воли, отвѣчалъ Николай.
— Что же вы тогда сдѣлаете?
— Что? Пойду куда глаза глядятъ. Свѣтъ великъ.
— А что этотъ свѣтъ, въ немъ такъ же дурно, какъ въ здѣшнемъ домѣ?
— Боже избави! Какъ бы ни было дурно въ свѣтѣ, все лучше, чѣмъ здѣсь.
— А встрѣтимся ли мы тамъ? спросилъ Смайкъ съ какимъ-то особеннымъ любопытствомъ.
— Почему же нѣтъ? отвѣчалъ Николай, не замѣчая этого.
Смайкъ сжалъ его руки, произнесъ нѣсколько непонятныхъ звуковъ, и вышелъ изъ комнаты.
На другой день холодное зимнее утро преждевременно разбудило Николая. Онъ поднялъ голову и взглянулъ на спящихъ воспитанниковъ. Печальное зрѣлище! Они лежали всѣ вмѣстѣ, плотно прижавшись другъ къ другу, и прикрывшись своими лохмотьями. Блѣдные лучи январскаго утра скользили по ихъ тощимъ, свинцовымъ лицамъ. Нѣкоторые, вытянувшись и сложивъ на груди костлявыя руки, походили больше на трупы, чѣмъ на живыхъ; другіе, скорчившись въ странныхъ положеніяхъ, скорѣе могли быть приняты за несчастныхъ, страдающихъ въ мучительной пыткѣ, чѣмъ за людей, принявшихъ эти положенія по прихотямъ сна. Немногіе, и то изъ числа самыхъ младшихъ, спали спокойно, съ улыбкою на устахъ, можетъ-быть видя во снѣ родительское жилище; но и здѣсь безпрестанно слышались тяжелые вздохи, знакъ, что спящіе не могутъ забыть своихъ настоящихъ несчастій, и какъ день уже наступалъ, то улыбки постепенно исчезали на лицахъ, а мѣсто ихъ занимало выраженіе скорби и ужаса. Сны — поэтическія созданія, которыя витаютъ на землѣ только подъ сумракомъ ночи и удаляются при первыхъ лучахъ солнца, освѣщающаго бѣдную нашу существенность.
— Эй! долго ли вамъ нѣжиться, лѣнивыя собаки! закричалъ голосъ Сквирса внизу лѣстницы.
— Сейчасъ встанемъ, сэръ, отвѣчалъ Николай сердито.
— Сейчасъ встанемъ! Смотри же, чтобы я васъ не поднялъ какъ-нибудь иначе!…. Гдѣ Смайкъ? Пошлите сюда Смайка!…. Мерзавецъ! какъ ты смѣешь спать до этихъ поръ, а не дѣлаешь своего дѣла?
— Или тебѣ хочется, чтобы я проломила твою голову въ новомъ мѣстѣ? прибавила остроумная мистрисъ Сквирсъ.
Николай оглядывался во всѣ стороны, дѣти тоже; но Смайка не было. Сквирсъ вбѣжалъ въ спальню съ поднятой палкой.
— Что это значитъ, сударь? Куда вы его дѣвали?
— Я не видалъ его со вчерашняго вечера, отвѣчалъ Николай.
— Какъ, со вчерашняго вечера? Да куда жъ онъ дѣвался?
— Не знаю. Можетъ-быть кинулся въ ближній прудъ.
Педагогъ злобно посмотрѣлъ на Николая, однако жъ не сказалъ ему ни слова, а сталъ допрашивать воспитанниковъ. Всѣ отвѣчали, что изъ нихъ никто ничего не знаетъ про Смайка.
— Долго ли тебѣ здѣсь балагурить? сказала мистрисъ Сквирсъ, входя въ спальню и расталкивая дѣтей, которыя не успѣли дать ей дороги.
— Чего, моя милая! отвѣчалъ мужъ. Я не могу отыскать Смайка: пропалъ.
— Ну, такъ и есть! я этого ожидала.
— Что же теперь дѣлать, моя милая?
Мистрисъ Сквирсъ задумалась. Мужъ стоялъ молча и смотрѣлъ на нее.
— Ничего, сказала она наконецъ: это бездѣлица!
— Какая бездѣлица? А кто же станетъ таскать воду, пилить дрова?…
— Ну кто? Тотъ же Смайкъ, если только онъ не околѣлъ гдѣ-нибудь…. Скажи, вѣдь у него нѣтъ денегъ?
— Разумѣется нѣтъ, да и отъ роду не бывало гроша.
— Ну, такъ далеко ли онъ уйдетъ съ пустыми карманами? А я увѣрена, что онъ, но глупости, не ваялъ съ собой ни какого запасу.
Мужъ и жена расхохотались.
— То-то дуракъ! Мы его разомъ поймаемъ!
— Но всему причиной ты самъ, замѣтила мистрисъ Сквирсъ: взялъ обжору-учителя, который только балуетъ мальчишекъ. Господинъ Никльби, извольте сію минуту убираться съ ними въ классъ, и не смѣйте выйти оттуда, пока я не позволю, а не то, я убавлю у васъ этой красоты, которою вы такъ чванитесь!
— Право? сказалъ Николай, улыбаясь.
— Молчать! Я не люблю шутить, сударь….. Я не позволю, чтобы мнѣ мѣшали поступать какъ я хочу.
— Согласенъ; но вѣдь и я также могу поступать какъ хочу…. Пойдемте, дѣти.
— То-то же, пойдемте дѣти! повторила мистрисъ Сквирсъ, передразнивая Николая. Ступайте разбойники, за своимъ атаманомъ!
Не обращая вниманія на эту глупую выходку бѣшенства, Николай пошелъ въ классъ; но черезъ нѣсколько времени онъ увидѣлъ изъ окна классной комнаты двѣ телѣжки, и на этихъ телѣжкахъ сидѣли, на одной Сквирсъ, на другой жена его. Они-поѣхали въ разныя стороны. Не мудрено было догадаться, что это значитъ. Сердце Николая заныло. Онъ чувствовалъ, что развязка происшествія должна быть во всякомъ случаѣ самая горестная: ежели Сквирсы отыщутъ Смайка, они замучатъ его; ежели нѣтъ…… смерть съ голоду или стужи была вѣрнѣе всего, что могъ встрѣтить несчастный въ одинокомъ и безпомощномъ странствованіи по мѣстамъ, которыя были ему совсѣмъ незнакомы. Въ болѣзненномъ любопытствѣ, придумывая тысячу различныхъ возможностей, провелъ Николай цѣлый день до самаго поздняго вечера, когда наконецъ Сквирсъ воротился домой одинъ, безъ всякаго успѣха.
— Ничего не узналъ! вскричалъ онъ, входя въ общую спальню: но смотрите, Никльби! если и мистрисъ Сквирсъ воротится также съ пустыми руками, я вымещу это кое-на-комъ!
На другой день, Николай еще не вставалъ съ постели, какъ подъ окнами раздался стукъ подъѣхавшей телѣжки и рѣзкій голосъ мистрисъ Сквирсъ, которая кричала, чтобы къ ней выслали мужа. Николай вскочилъ, подбѣжалъ къ окну, и первый предметъ, встрѣтившійся глазамъ его, былъ несчастный Смайкъ, привязанный за ноги къ телѣжкѣ, замученный, блѣдный, — забрызганный кровью, грязью, дождемъ.
— Поди сюда, сказала весела миссъ Сквирсъ: распутай эти веревки. Мы нарочно привязали голубчика, чтобъ ему было покойнѣе.
Посмѣявшись этой любезной шуткѣ, дружная чета принялась вмѣстѣ распутывать толстый канатъ, и черезъ нѣсколько минутъ. Смайкъ, болѣе мертвый чѣмъ живой, былъ торжественно отнесенъ въ подвалъ, чтобы лежать тамъ до-тѣхъ-поръ, пока господину. Сквирсу не будетъ угодно произвести надъ нимъ должнаго наказанія при всѣхъ воспитанникахъ училища.
Можетъ-быть страннымъ покажется, что Сквирсы подняли такую тревогу чтобы поймать калеку, котораго сами они неутомимо преслѣдовали ненавистью. Но дѣло въ томъ, что Смайкъ замѣнялъ имъ нѣсколько слугъ, которымъ надо было платить жалованье; а сверхъ-того строгое наказаніе бѣглеца могло служить полезнымъ примѣромъ и для другихъ учениковъ, которые, по недостатку удовольствій въ дотбойсской школѣ, легко могли уступить искушенію и воспользоваться своими ногами, ежели только онѣ были цѣлы.
Въ полдень мистеръ Сквирсъ, въ сопровожденіи своей достойной супруги, вошелъ въ школу, держа въ рукѣ превосходное орудіе, именуемое плетью, орудіе крѣпкое, гибкое, съ навосченнымъ узломъ на концѣ, однимъ словомъ, орудіе, которое было нарочно приготовлено для предстоящей оказіи.
— Всѣ ли на-лицо? спросилъ онъ дребезжащимъ отъ гнѣву голосомъ.
Всѣ были на-лицо, но никто не смѣлъ вымолвить ни слова. Сквирсъ сверкающимъ взглядомъ окинулъ ряды воспитанниковъ, и отъ этого взгляду потупились всѣ глаза, наклонились всѣ головы.
— По мѣстамъ! вскричалъ онъ.
Дѣти поспѣшно расположились на своихъ скамейкахъ. Сквирсъ еще разъ пробѣжалъ своимъ зеленымъ глазомъ по ихъ блѣднымъ физіономіямъ; потомъ выразительно посмотрѣлъ на Николая и вышелъ. Черезъ нѣсколько-минутъ болѣзненные стоны возвѣстили приближеніе жертвы; Сквирсъ вошелъ, таща Смайка за воротъ.
Смайкъ поглядѣлъ вокругъ и остановился на Николаѣ, какъ-будто ожидая отъ него помощи. Но Николай не сводилъ глазъ съ своего пульиптра.
— Пощадите! вскричалъ тогда Смайкъ, умирающимъ голосомъ.
— Хорошо, отвѣчалъ Сквирсъ: вотъ я только выколочу изъ тебя небольшую частичку жизни, а тамъ и пощажу.
— Славно сказано! подхватила мистрисъ Сквирсъ, засмѣявшись.
— Я сдѣлалъ это по неволѣ, простоналъ Смайкъ, кинувъ вокругъ себя другой умоляющій взглядъ.
— По неволѣ? вскричалъ Сквирсъ. Пожалуй, ты скажешь, что ты и не виноватъ; что это не твоя, а ноя вина.
Онъ схватилъ несчастнаго за волосы, и страшная плеть засвистала: мучительный ударъ упалъ на хилое тѣло Смайка; бѣдный издалъ пронзительный вопль, глаза его налились кровью, лицо исказилось…. Между-тѣмъ плеть опять свиснула, опять ударъ готовился Смайку… Но въ эту самую минуту Николай кинулся на мучителя и громовымъ голосомъ закричалъ: Стой!
— Кто такъ смѣетъ кричать? спросилъ Сквирсъ, оглянувшись.
— Я! отвѣчалъ Николай.
— Вы?
— Да, я! Я не допущу этого злодѣйства!
Сквирсъ невольно смѣшался, и выпустивъ Смайка изъ рукъ, отступилъ шага два назадъ. Глаза его, казалось хотѣли выскочить изъ своего мѣста; но изумленіе было такъ велико, что онъ не могъ говорить.
— Да, я не допущу этого! продолжалъ Николай, грозно смотря на злодѣя. Вы довольно мучили несчастное созданіе. Пора вспомнитъ, что оно такой же человѣкъ, какъ и вы, какъ и ваша жена, ваши дѣти…
— Молчать, нищій! закричалъ Сквирсъ, вдругъ ободрившись и сдѣлавшись еще бѣшенѣе: молчать, пошелъ прочь!'
Онъ опять ухватился за Смайка и въ то же время махалъ своей плетью, чтобы не подпустить къ себѣ Николая.
— Слушай, злодѣй! сказалъ молодой человѣкъ, задыхаясь отъ гнѣва: я требую, чтобы ты сей часъ же оставилъ его. Ежели не оставишь — бѣда! клянусь Богомъ — бѣда! Никакія силы человѣческія и адскія — хотъ призови къ себѣ самаго чорта на помощь — не спасутъ тебя отъ моей руки. Я забудусь, не выдержу. Злодѣянія твои тяжело обрушатся на твою собственную голову.
Но Сквирсъ, кипя злобою, презрительно улыбнулся, плюнулъ на Николая, и размахивая плетью, задѣлъ его по лицу. Николай вспыхнулъ; вся кровь бросалась ему въ голову, глаза засверкали, я не владѣя собой, онъ яростно кинулся на Сквирса, вырвалъ изъ рукъ его плеть, ухватилъ его за горло, и посыпалъ на него такіе удары, что злодѣй застоналъ и началъ просить помилованія.
Воспитанники молча смотрѣли наготу сцену, и никто изъ-нихъ не тронулся съ мѣста. Только одинъ сынъ Сквирса, забѣжавъ сзади Николая, уцѣпился за полы его сюртюка и старался оттащить отъ отца, тогда-какъ мистрисъ Сквирсъ производила такую же операцію надъ своимъ супругомъ, желая выручить его изъ-подъ ударовъ разъяреннаго противника. Фанни, еще прежде сраженія., подкралась къ дверямъ, въ надеждѣ полюбоваться, какъ будутъ наказывать Смайка и какъ Николай станетъ терзаться отъ этого наказанія. Увидѣть, что дѣло приняло совсѣмъ другой оборотѣ, она мужественно бросилась въ-самый пылъ битвы, пустила въ голову Николая съ десятокъ чернилицъ, и потомъ начала колотить его во спинѣ, одушевляя себя при каждомъ ударѣ новымъ воспоминаніемъ объ его гордости и таимъ образомъ увеличивая крѣпость руки своей, которая и безъ того была не изъ слабыхъ.
Наконецъ Николай утомился. Чтобы заключить битву однимъ эфектнымъ ударомъ, онъ толкнулъ Сквирса изъ всѣхъ своихъ силъ. Педагогъ, ударившись головой объ скамейку, растянулся во всю длину тѣла по полу; жена его, увлеченная быстротой этого толчка, также повалилась; а сынъ и дочь признали за лучшее отретироваться. Приведя дѣло къ такому благополучному окончанію и удостовѣрившись, что Сквирсъ только оглушенъ, а не умеръ, Николай удалился изъ комнаты, и, выходя оглянулся кругомъ, чтобы отыскать Смайка, но его уже не было.
!!!!!!!!!Пропуск 197—212
меня завтра обѣдаютъ нѣсколько человѣкъ…… моихъ друзей. Надѣюсь, племянница, что ты не откажешься принять на себя роль хозяйки на этотъ случай. Я человѣкъ одинокій.
--Съ большимъ удовольствіемъ, дядюшка; но я, право, не знаю…… я такъ робка, не привыкла къ обществу. Боюсь, что вы будете мной недовольны.
--Не бойся; дѣло обойдется.
Сказавъ Катѣ, что она можетъ пріѣхать въ наемной коляскѣ и что онъ за нее заплатитъ, Ральфъ поспѣшно ушелъ, а мистрисъ Никльби принялась опять цѣловать свою дочь.
--Ну, поздравляю тебя, душа моя! говорила она, теперь твое счастье устроено. Дядюшка тебя очень полюбилъ. Вотъ, завтра ты будешь у него на обѣдѣ; тамъ будетъ много гостей, людей богатыхъ, знатныхъ. Мало ли что можетъ случиться?
И мистрисъ Никльби расказала пять анекдотовъ, какъ дядюшки давали приданое своимъ племянницамъ, и какъ племянницы, случайно встрѣтившись у дядюшекъ съ знатными, богатыми и любезными лордами, выходили впослѣдствіи замужъ за этихъ лордовъ.
Само собою разумѣется, что все слѣдующее утро прошло въ заботахъ о Катиномъ тоалете. Добрая мать суетилась и говорила, не щадя ни дочери, ни себя. Къ довершенію суматохи, пришла еще миссъ Ла-Криви, которая, ничего не зная, расположилась-было провести этотъ день съ Катей и ея матерью, такъ какъ по случаю воскресенья, Катѣ не нужно было итти въ магазинъ. Миссъ Ла-Криви принадлежала къ числу тѣхъ несчастныхъ, которые, не умѣя знакомиться съ людьми по�-сердцу и уклоняясь отъ знакомствъ не по-сердцу, остаются иногда на цѣлую жизнь одинокими и живутъ въ многолюдной столицѣ, какъ-будто въ степи. До встрѣчи съ семействомъ Никльби, она проводила время въ совершенномъ уединеніи, но будучи одарена отъ природы дѣятельностью, веселостью, живостью, находила въ самой себѣ достаточный средства отъ скуки. Она разговаривала сама съ собою, была сама себѣ повѣренною и другомъ, иногда сама надъ собой подшучивала, сама себѣ угождала, словомъ, имѣла въ самой себѣ другую миссъ Ла-Криви и жила съ нею въ искреннѣйшей пріязни. Такое положеніе имѣетъ свои выгоды: случалось ли позлословить, --соръ не вынесенъ изъ избы; случалось ли позабавить, польстить, — все количество лести и удовольствія обращалось къ тому же лицу, которое доставляло ихъ. Но наконецъ миссъ Ла-Криви встретилась съ семействомъ, составляющимъ предметъ нашей повѣсти, и несчастія этихъ бѣдныхъ людей возбудили въ ней искреннее участіе. Есть много теплыхъ сердецъ, которыя бьются въ уединеніи и безвѣстности.
Но обратимся къ тоалету Кати.
Художническій вкусъ портретчицы и материнская нѣжность мистрисъ Никльби, соединясь вмѣстѣ, произвели ужасную кутерьму. Они спорили о каждой булавкѣ. Чтобы не огорчить ни той ни другой стороны, Катя разсудила дѣлать по-своему, и это было лучше всего, что она могла сдѣлать. У хорошенькихъ женщинъ есть какой-то инстинктъ одѣваться къ лицу, такъ, что все, что� бы онѣ ни надѣли, кажется кстати: и Катя, по окончаніи своего тоалета, была удивительно хороша, хотя нарядъ ея не отличался богатствомъ, не сіялъ ни золотомъ ни каменьями, а состоялъ изъ самаго скромнаго чернаго платья, голубой ленточки въ волосахъ, да бѣлаго газоваго шарфа на шеѣ. Правда и то, что у нея были уборы, дороже каменьевъ и золота : это дѣвичья стыдливость, которая покрывала румянцемъ ея свѣжія щеки, и милая робость, которая заставляла ее потуплять глаза свои, отчего всякій могъ видѣть ея прекрасный рѣсницы.
Сильно и боязливо трепетало бѣдное сердце Кати, когда она ѣхала къ дядѣ; но оно затрепетало еще сильнѣе, когда, пріѣхавъ туда, она не встрѣтила знакомыхъ глазъ Ньюмена Ноггса, не была введена въ грязную комнату, гдѣ ей случилось однажды быть вмѣстѣ съ матерью, а увидѣла около себя незнакомыхъ богато-одѣтыхъ лакеевъ, и вошла, по ихъ указанію, въ небольшой кабинетъ, украшенный дорогими обоями, бѣлымъ мраморнымъ каминомъ, огромными зеркалами, чудесною мебелью и картинами въ раззолоченныхъ рамахъ. Катя подумала, ужъ не ошиблась ли она домомъ, но въ сосѣдственной комнатѣ раздавался рѣзкій голосъ Ральфа, и слѣдственно не было никакого сомнѣнія. Въ замѣшательствѣ она остановилась посерединѣ и не знала что начать. Между-тѣмъ голосъ Ральфа сталъ смѣшиваться съ другими, новыми голосами; Катя уже не могла отличать его; все слилось въ одинъ общій крикъ, и говорившіе не могли похвастаться ни музыкальностью своихъ голосовъ, ни увѣренностію выраженій. Наконецъ дверь отворилась: Ральфъ явился передъ племянницей.
--Я не могъ къ тебѣ выйти: надо было встрѣчать гостей. Теперь пойдемъ къ нимъ вмѣстѣ.
--Позвольте, дядюшка, прервала Катя, въ крайней степени замѣшательства: позвольте! скажите, есть ли тамъ дамы? --Нѣтъ. Но сей часъ сядутъ за столъ. Пойдемъ.
Катя была готова просить, чтобы дядя не выводилъ ея; но вспомнивъ свое обѣщаніе и подумавъ, что деньги, которыя мистеръ Ральфъ заплатилъ за ея коляску, могутъ считаться какъ бы задаткомъ, и что она должна сдержать слово, бѣдная дѣвушка рѣшилась итти.
Пять человѣкъ мужчинъ стояли въ разныхъ положеніяхъ у камина.
--Лордъ Верисофтъ, сказалъ мистеръ Ральфъ, имѣю честь рекомендовать вамъ свою племянницу.
Молодой франтъ, съ усами и съ козлиной бородкой, въ щегольскомъ фракѣ самаго отчаяннаго покрою, выдвинулся впередъ, вставилъ лорнетъ въ лѣвый глазъ и устремилъ глупый взглядъ на Катю.
--Моя племянница, милордъ, повторилъ Никльби.
--Очень пріятно, сударыня; пробормоталъ франтъ и отвернулся къ другому мужчина высокаго роста, одѣтому также по самой послѣдней модѣ, но съ чрезвычайно некрасивымъ лицомъ, большими черными бакенбардами и впалыми глазами.
--Представьте меня, Никльби, сказалъ этотъ мужчина, пристально смотря на робкую дѣвушку.
--Сэръ Мольбери Хокъ! провозгласилъ Ральфъ.
--И меня! прокричалъ джентльменъ съ брусничнымъ носомъ, выглянувъ изъ-за праваго плеча сэръ Мольбери.
--И меня! подхватилъ другой джентльменъ, выглянувъ изъ-за леваго плеча его.
--Мистеръ Плекъ!… мистеръ Пайкъ! сказалъ Ральфъ.
За этимъ послѣдовало непродолжительное молчаніе. Оставался еще одинъ джентльменъ, но онъ стоялъ поодаль и казался только довѣскомъ общества. Дядя посадилъ Катю въ кресла и отойдя къ сторонѣ, зорко глядѣлъ на присутствующихъ.
--Это совершенный сюрпризъ, сказалъ лордъ Верисофтъ, посматривая на Ральфа и для этого вставивъ свой лорнетъ уже въ правый глазъ, какъ-будто на Катю надобно было смотрѣть лѣвымъ, а на Ральфа правымъ.
--Очень счастливъ, ежели вамъ нравится, милордъ, отвѣчалъ старикъ почтительно.
--Онъ хотѣлъ тебя удивить, сказалъ Хокъ.
--И удивилъ! За это стоитъ прикинуть ему лишній процентъ.
--Слышите, Никльби? подхватилъ Хокъ. Поймайте же его на словѣ, и какъ будете получать деньги, подѣлитесь со мной--за совѣтъ!
Всѣ захохотали. Разговоръ продолжался съ большою живостью, но Катя замѣтила два обстоятельства, которыя поразили ее весьма непріятнымъ образомъ: первое то, что гости очевидно не показывали ни малѣйшаго вниманія хозяину дома, а другое, что они, чаще нежели казалось бы нужнымъ, употребляли въ рѣчахъ своихъ разныя поговорки, не принятыя въ порядочномъ обществѣ. Правда, что Катя еще въ первый разъ видѣла передъ собой лондонскихъ денди; но въ женщинахъ есть какое-то врожденное чувство благопристойности и знанія свѣта, такъ-что самая неопытная дѣвушка, только-что выѣхавшая изъ деревни, уже безъ труда различаетъ приличное отъ неприличнаго, какъ-будто векъ жила въ столицѣ и цѣлыми дюжинами изнашивала перчатки изъ самаго моднаго магазина.
Офиціянтъ доложилъ, что готово кушать. Лордъ Верисофтъ хотелъ подать руку Катѣ, но сэръ Мольбери былъ проворнѣе: не спрося у Кати позволенія вести ее къ столу, онъ подхватилъ ее подъ руку и пошелъ впередъ.
--Никльби, сказалъ Верисофтъ, шутя: Хокъ совсѣмъ завладѣлъ вашей племянницей. Я, право, не знаю, кто изъ насъ хозяинъ въ домѣ — онъ, или я.
--Это я знаю, проворчалъ Ральфъ, идучи позади всѣхъ и притворяясь, будто не слышитъ словъ молодаго лорда.
За столомъ Катя должна была сѣсть на верхнемъ концѣ, между Хокомъ и Верисофтомъ; Ральфъ помѣстился на нижнемъ, между Плекомъ и Пайкомъ. Бѣдная дѣвушка была въ такомъ замѣшательствѣ, что не смѣла отвесть глазъ отъ своей тарелки. Но къ счастію собесѣдники не обращали на нее вниманія: лордъ Верисофтъ былъ занять своей козлиной бородкой, своимъ лорнетомъ; онъ безпрестанно смотрѣлся въ стоявшее насупротивъ зеркало; а сэръ Мольбери Хокъ подтрунивалъ надъ молодымъ щеголемъ, отпускалъ разныя остроты, и что бы онъ ни сказалъ, умное или глупое, острое или плоское, даже веселое или печальное, во всякомъ случаѣ Плекъ и Пайкъ, не теряя ни единой минуты, какъ по команда, отвѣчали ему неистовымъ хохотомъ.
Обѣдъ былъ чудесный; гости ѣли на славу; но больше всѣхъ отличились весельчаки Плекъ и Пайкъ. Эти два джентльмена, съ удивительною настойчивостью и знаніемъ дѣла, пожирали все, что ни являлось на столъ, и послѣ такихъ блистательныхъ подвиговъ, всё-еще сохранили примѣчательную степень энергіи желудка, такъ, что когда былъ поданъ десертъ, они приступили къ нему свободно и беззаботно, какъ-будто не брали въ ротъ ничего солиднаго со вчерашняго дня.
--Господа! сказалъ лордъ Верисофтъ, прихлебывая первую рюмку портвейну: признаюсь вамъ, обѣдъ этотъ данъ въ долгъ; но согласитесь однако жъ, что если бы всѣ долги дѣлались съ такимъ удовольствіемъ, то можно бы дѣлать ихъ хоть всякій день.
--У тебя ужъ ихъ довольно, замѣтилъ сэръ Мольбери, съ громкимъ акомпаньементомъ Плеска и Пайка.
--А я дѣлаю ихъ не всякій день, сказалъ, засмѣявшись, лордъ.
--Вѣроятно, только по праздникамъ, примолвилъ пятый гость, котораго не рекомендовали Катѣ; и сказавши это онъ взглянулъ на Пайка и Плеска, какъ-бы ожидая отъ нихъ улыбки въ награду своей остротѣ, но два джентльмена, обязавшись улыбаться только остротамъ сэръ Мольбери Хока, были угрюмы на этотъ разъ, какъ подрядчики, и пятый гость, въ замѣшательствѣ, началъ съ чрезвычайно нѣжнымъ участіемъ разсматривать цвѣтъ вина въ своей рюмкѣ.
--Да что жъ это за дьявольщина! вскричалъ наконецъ сэръ Мольбери: почему никто не говорить миссъ Никльби о любви! Вѣдь ей скучно!
Катя покраснѣла отъ стыда и негодованія, хотѣла что-то сказать, но у нея недостало голосу.
— Я держу пять фунтовъ, что миссъ Никльби не взглянетъ мнѣ прямо въ глаза! закричалъ опять Хокъ.
— Время? спросилъ лордъ Верисофтъ.
— Десять минутъ.
— Держу!
Съ обѣихъ сторонъ деньги были отсчитаны и отданы на сохраненіе Пайку.
— Дядюшка, сказала Катя, приподнявъ глаза на Ральфа: позвольте мнѣ выйти.
— Зачѣмъ же, милая? Вѣдь это только игра.
— Игра! во всякомъ случаѣ выгодная для меня! сказалъ Мольбери: ежели миссъ Никльби не взглянетъ, я возьму деньги, а взглянетъ, такъ я увижу ея свѣтлые глазки, которые теперь должны быть необыкновенно хороши, потому-что она раскраснѣлась, какъ вишня…. Пайкъ, много ли минутъ прошло?
— Четыре минуты.
— Браво!
— Не ужели вы не сдѣлаете для меня усилія надъ собою, миссъ Никльби? спросилъ лордъ Верисофтъ.
— Напрасно безпокоишься, пріятель! перебилъ Хокъ: миссъ Никльби и я поняли другъ друга. Она беретъ мою сторону. Ты пропалъ! — Ну что, Пайкъ?
— Осемь минутъ.
— Приготовь. деньги: скоро тебѣ прійдется передать ихъ мнѣ.
— Ха-ха-ха!. захохоталъ Пайкъ. 4
— Ха-ха-ха! захохоталъ Плекъ.
Катя совершенно потеряла присутствіе духу. Взглянуть на Мольбери — было страшно; не взглянуть — значило бы подтвердить его хвастовство. Эта послѣдняя мысль такъ ужаснула бѣдную дѣвушку, что она, сама не зная что дѣлаетъ, вдругъ подняла глаза и остановила ихъ на лицѣ Хока; но во взглядѣ, который ей встрѣтился, было что-то такое страшное, ненавистное, наглое, отвратительное, что она вскрикнула, вскочила и убѣжала.
На лѣстницѣ, въ толпѣ слугъ, которые грубо смѣялись между собою, остановилась несчастная Катя, задыхаясь отъ слезъ и не зная, на что ей рѣшиться. Служанка выбѣжала изъ комнатъ и проводила ее въ отдаленный покой, сказавъ, что гости еще не скоро встанутъ изъ-за стола и что дядюшка желаетъ ее видѣть. Катя осталась одна, плакала, думала; наконецъ ей стало немного полегче; она присѣла къ окну и подперши рукою голову, опустила глаза. Черезъ нѣсколько минутъ кто-то, надъ самымъ ухомъ молодой дѣвушки, произнесъ ея имя. Она вздрогнула, оглянулась…. На кушеткѣ, почти рядомъ съ нею, сидѣлъ растянувшись пьяный Мольбери Хокъ.
— Что? сказалъ онъ, вы въ самомъ дѣлѣ о чемъ-нибудь думали, или только такъ сидѣли потупившись, чтобы показать свои рѣсницы?
Катя дрожала, и, смотря на дверь, не отвѣчала ни слова.
— Я смотрѣлъ на васъ минутъ пять — чудо рѣсницы! — Подвинтесь ко мнѣ немножко.
— Сэръ! сказала Катя: сдѣлайте милость, — умоляю васъ, — замолчите.
— Ну вотъ еще! Кчему такая жестокость, душечка?
— Ежели въ васъ есть хоть искра благородства, приличнаго вашему званію, вы должны оставите меня въ покоѣ….
— Ну полно же, полно! Начто притворяться? Будьте естественнѣе, миссъ Никльби; бросьте эти уловки.
Катя вскочила и хотѣла бѣжать, но сэръ Мольбери удержалъ ее за платье.
— Пустите меня, сударь! вскричала она въ гнѣвѣ: слышите ли? пустите меня!
— Сядьте, сядьте. Я хочу съ вами поговорить.
— Пустите меня! Сію же минуту пустите!
И сдѣлавъ рѣшительное усиліе чтобъ освободиться, Катя вырвалась, кинулась въ двери, но тутъ встрѣтилъ ее старикъ Ральфъ.
— Что это значитъ? сказалъ онъ, входя въ комнату.
— Дядюшка! этого ли я должна была ожидать въ вашемъ домѣ? Бѣдная, безпомощная дѣвушка, дочь вашего покойнаго брата, выставлена здѣсь на оскорбленіе, на позоръ!….
Старый Никльби бросилъ на Хока взглядъ, который самъ сатана присвоилъ бы себѣ съ удовольствіемъ; жилы на его морщинистомъ лбу налились кровью, и нервы около рта пришли въ судорожное движеніе.
— Вы ошиблись, сэръ, сказалъ онъ сквозь зубы.
Мольбери немного смутился отъ неожиданнаго появленія старика, но скоро его замѣшательство совершенно разсѣялось, и онъ, смѣло смотря въ глаза Ральфу, отвѣчалъ: Полноте, Никльби! вѣдь я васъ знаю.
— Знаете? Хорошо. Но и я также васъ знаю.
Они пристально смотрѣли другъ на друга, и этотъ взоръ выражалъ, что они оба чувствуютъ невозможность всякаго притворства и скрытности между ними.
— Я напоилъ дурака, чтобы онъ опросталъ мнѣ дорогу, сказалъ наконецъ сэръ Мольбери.
— А я подстрѣлилъ ястреба, чтобы онъ не хищничалъ, отвѣчалъ Никльби, намекая этимъ на самаго Хока, потому-что имя Хокъ, Huuk, значитъ по-англійски ястребъ.
Сэръ Мольбери съ дьявольской улыбкой пожалъ плечами и, шатаясь, вышелъ изъ комнаты. Ральфъ затворялъ за нимъ дверь, посадилъ Катю на кушетку и сѣлъ самъ возлѣ нея.
— Послушай, сказалъ онъ вполголоса, какъ-будто ему было неловко говорить съ молодой дѣвушкой: перестань думать объ этомъ.
— Охъ! сжальтесь надо мной, отвѣчала Катя, въ промежуткѣ рыданій и вздоховъ, которыя, казалось, хотѣли разорвать ея грудь: сжальтесь, отпустите меня къ маменькѣ!
— Хорошо, хорошо. Я отпущу тебя. Но прежде надобно чтобы ты отдохнула, чтобы на глазахъ не было слезъ. — Это тотчасъ пройдетъ, если ты сдѣлаешь маленькое усиліе.
— О! я сдѣлаю все, все! только отпустите меня!
— Я сказалъ, отпущу. Постарайся, только себя успокоить. Иначе ты испугаешь мать. А надо чтобы никто не зналъ объ этомъ, кромѣ тебя да меня.
Говоря такимъ образомъ Ральфъ не отходилъ отъ племянницы, и когда наконецъ счелъ возможнымъ отправить ее домой, то самъ проводилъ съ лѣстницы, даже на подъѣздъ, даже на улицу, и оставилъ только тогда, когда она сѣла въ коляску.
На другой день послѣ этого происшествія, Катя не была въ силахъ итти къ своей должности въ магазинъ мадамъ Манталини, и сидѣла съ матерью дома; вдругъ вошелъ Ральфъ. Онъ принесъ письмо, полученное изъ Дотбойса. Можно вообразить себѣ впечатлѣніе, которое произвело краснорѣчивое посланіе Фанни на мистрисъ Никльби и на Катю. Но Ральфъ, казалось, не трогался ихъ слезами, и сидя спокойно на своемъ стулѣ, говорилъ матери:
— Вотъ, сударыня, посудите сами. Я рекомендовалъ его человѣку, который могъ бы осчастливить его; а онъ надѣлалъ проказъ, за которыя сажаютъ на цѣпь!
— Я этому никогда не повѣрю, возразила Катя съ -негодованіемъ: никогда! Это какая-нибудь низкая выдумка: вѣрно, Сквирсъ хочетъ сложить на Николая свою собственную вину.
— Милая, сказалъ Ральфъ, ты клевещешь на добродѣтельнаго человѣка. Все что я читалъ, — сущая правда.
— Нѣтъ! быть не. можетъ! вскричала Катя: Николай…. Боже мой! маменька, да что же вы не говорите? Какъ вы можете слушать такія нелѣпости?
Бѣдная мистрисъ Никльби не была на этотъ разъ въ своемъ обыкновенномъ расположеніи къ проницательности, и потому отвѣчала только тяжелымъ вздохомъ. — Между-тѣмъ Ральфъ продолжалъ:
--Если Николай невиненъ, то зачѣмъ же онъ бѣжалъ отъ честныхъ людей? Станетъ ли невинный сманивать съ собой какого-то негодяя и скитаться съ нимъ, какъ разбойникъ? Насиліе, бунтъ, драка, покража — какъ все это вы назовете?
--Клеветой! закричалъ грозный голосъ, и Николай, распахнувши двери, очутился посереди комнаты. Онъ ходилъ къ дядѣ, по узнавъ, что тотъ пошелъ къ его матери, поспѣшилъ также сюда: молодой человѣкъ догадался, что дядя понесъ съ собой дотбойскія новости, и хотѣлъ въ самомъ началъ истребить безпокойство, которое онѣ должны были произвести.
Ральфъ не ожидалъ такой встрѣчи. Въ первомъ порывѣ удивленія и можетъ-статься, испуга, онъ вскочилъ и попятился, какъ бы желая привести себя въ оборонительное положеніе. Но полминуты спустя, суровая душа его приняла свою силу, и онъ стоялъ уже спокойно, неподвижно, сложивъ руки на груди и устрѣмивъ на племянника взоръ смертельной ненависти; тогда какъ Катя бросилась между ними, чтобы предупредить личное насиліе, котораго весьма можно было ожидать, судя по гнѣвному виду Николая.
--Милый Николай! удержись, вспомни….
--Хороши воспоминанія! отвѣчалъ Николай, крѣпко сжавъ ея руки. Вспоминая обо всемъ, что� со мною случилось, я чувствую, что мнѣ надобно быть желѣзнымъ, чтобъ видѣть передъ собой этого человѣка!
--Желѣзнымъ, непремѣнно желѣзнымъ, шутливо примолвилъ Ральфъ: мало быть изъ тѣла и крови.
--О Боже мой! Боже мой! шептала между-тѣмъ несчастная мистрисъ Никльби: думала ли я, что доживу доживу до такихъ бѣдъ отъ Николая!
--Кто тамъ говорить о бѣдахъ отъ Николая? спросилъ молодой человѣкъ, оглядываясь кругомъ.
--Ваша матушка, сэръ, отвѣчалъ Ральфъ спокойно.
--Моя мать! Моя мать!…. А кто внушилъ ей такія рѣчи? Это вы, сударь! вы, который взвелъ на меня ложныя обвиненія; вы, который послалъ меня въ какой-то вертепъ, гдѣ разбойничаютъ люди, достойные самихъ васъ, гдѣ гнѣздится мерзская алчность, гдѣ страдаютъ съ голоду, стужи и бѣдности несчастныя дѣти, гдѣ веселая свѣжесть ихъ мгновенно превращается въ старческую дряхлость, покрывается морщинами и гибнетъ преждевременно. —Я призываю Небо въ свидѣтели, прибавилъ Николай, поднявъ руку: что все это правда, что все это видѣлъ я самъ, своими глазами, и все это было напередъ вамъ извѣстно!
--Перестань злословить, сказала Катя: будь терпеливѣе: вѣдь ты невиненъ! Опровергни лучше спокойно въ чѣмъ тебя обвиняютъ.
--Въ чѣмъ обвиняютъ меня? спросилъ Николай.
--Вопервыхъ, въ томъ, что ты напалъ на своего хозяина съ намѣреніемъ убить его, отвѣчалъ Ральфъ.
--Не правда. Я только вступился за одно жалкое существо, которое мучили безъ всякой причины, и если бы мнѣ случилось въ другой разъ быть свидѣтелемъ подобныхъ жестокостей, я сдѣлалъ бы то же…. О! нѣтъ, я вдвое, втрое больнѣе наказалъ бы этого варвара! Я оставилъ бы на немъ такіе слѣды, что онъ понесъ бы ихъ съ собою въ могилу!
--Слышите? сказалъ Ральфъ, повернувшись къ мистрисъ Никльби.
--Господи! отвѣчала она: я ужъ и не знаю, что думать.
--Погодите, маменька! ради Бога, погодите! сказала Катя. Братецъ, это еще не все. Я не смѣю тебѣ сказать…. это вздоръ, это гадко! но они обвиняютъ тебя въ…. въ…. У нихъ, видишь, пропало какое-то кольцо, и они осиливаются говорить, что….
--Знаю! перебилъ Николай. Жена Сквирса подложила тихонько негодное бисерное кольцо въ мое платье, въ то самое утро, когда случилась вся эта исторія. Она тогда была въ общей спальнѣ, и сана выслала меня вонъ. Вѣроятно, ей хотѣлось обвинить мѣня въ покражѣ этого кольца, чтобъ отказать мнѣ отъ мѣста и не заплатить жалованья. Я нашелъ кольцо, когда сѣлъ въ дилижансъ, и послалъ назадъ съ кондукторомъ. Теперь оно ужъ у нихъ.
--Вотъ видите! радостно вскричала Катя: я знала это, знала напередъ! Но скажи, Николай, что это за воспитанникъ, котораго, говорятъ они, ты увезъ оттуда?
--Это — юродивая, несчастная тварь, доведенная до такого состоянія звѣрскою жестокостью Сквирсовъ. Онъ со мною здѣсь, въ Лондонѣ.
--Слышите? сказалъ опять Ральфъ своей невѣсткѣ: онъ самъ во всемъ сознается. Но какъ же ты смѣешь держать при себѣ этого воспитанника? Ты долженъ возвратить его.
--Ни за что въ свѣтѣ! Я отдамъ этого бѣдняка не иначе какъ отцу его. Я узнаю, кто его отецъ, и пробужу стыдъ въ сердцѣ этого человѣка, хоть бы въ немъ не осталось никакого человѣческаго чувства.
Ральфъ нѣсколько минутъ стоялъ нахмурившись и молчалъ, но потомъ, взглянувъ на Николая, сказалъ твердымъ голосомъ: Теперь не угодно ли выслушать слова два отъ меня?
--Говорите, пожалуй, отвѣчалъ Николай, обнимая сестру: для меня всё-равно что бы вы ни сказали.
--Очень хорошо, сэръ. Но, можетъ-быть, найдутся другіе, кто слушаетъ что я говорю, и уважаетъ слова мои. Я обращаюсь къ вашей матушкѣ: она умѣетъ распознавать людей.
--Къ несчастію! сказала мистрисъ Никльби, вздохнувши изъ глубины сердца.
Ежели сказать правду, такъ для нея тутъ не было большаго несчастья, потому-что умѣнье мистрисъ Никльби распознавать людей подлежало глубокому сомнѣнію, да и самъ Ральфъ, кажется, точно такъ думалъ, потому-что онъ не удержался отъ улыбки, выговаривая послѣднія слова.
--Я не скажу ничего, началъ онъ: не скажу ничего о томъ, что� я для васъ сдѣлалъ и еще думалъ сдѣлать. Я, къ сожалѣнію, долженъ отказаться отъ своихъ намѣреній. Этотъ безумный отнимаетъ у меня и руки, и волю. Зная напередъ, какъ огорчитъ васъ негодное поведеніе сына, онъ еще осмѣлился самъ явиться къ вамъ на глаза, чтобы увеличить вашу бѣдность и расточить небольшую сумму, которую вырабатываетъ его сестра. Судите сами, могу ли я равнодушно смотрѣть на это. Нѣтъ! я не хочу поощрять его глупостей, его жестокихъ поступковъ съ вами; но такъ какъ въ то же время я не хочу и требовать, чтобы вы отказались отъ него, то мнѣ больше ничего не остается, какъ покинуть васъ на произволъ судьбы. Вотъ мое мнѣніе, сударыня. Угодно ли вамъ отвѣчать что-нибудь?
Если бы Ральфъ и не зналъ всей силы того, что теперь говорилъ, то могъ бы узнать ее, глядя на Николая. Какъ ни невиненъ былъ самъ молодой человѣкъ въ преступленіяхъ, которыя на него взводили, всякое слово хитраго старика жалило его прямо въ сердце, и когда Ральфъ замѣтилъ, что лицо Николая поблѣднѣло, что губы его задрожали, то самъ порадовался внутренно, видя, какъ искусно онъ сложилъ рѣчь свою, чтобы произвести самое сильное впечатлѣніе въ юномъ и пылкомъ умѣ племянника, котораго ненавидѣлъ.
--Я не могу этому помочь, отвѣчала мистрисъ Никльби на вопросъ деверя: я знаю, братецъ, какъ вы были добры къ намъ, какъ много хотѣли сдѣлать для Кати. Ахъ! вы были къ ней очень ласковы, очень милостивы, пригласили ее къ себѣ на обѣдъ, и все такое…. Это для нея, конечно, большая честь, — и для меня также. Но вы знаете, братецъ, мнѣ нельзя же отказаться отъ роднаго сына, если даже онъ и въ самомъ дѣлѣ виноватъ во всемъ, что� вы про него говорите. Нѣтъ, братецъ! нельзя….. я не въ состояніи….. лучше итти по-міру.
Говоря это, мистрисъ Никльби рыдала и обливалась слезами.
--Зачѣмъ вы говорите, маменька: «если Николай виноватъ»? сказала Катя, съ благороднымъ негодованіемъ.
--Ахъ! я и сама не знаю, что говорю, моя милая. Николай такъ вспыльчивъ, а дядинька, видишь, говорить такъ спокойно. Я, право, только и слышу его слова, а не помню что сказалъ Николай. Но, пожалуй, если тебѣ не нравится, такъ перестанемъ говорить объ этомъ. Что дѣлать! пришлось надѣвать суму. Богъ даетъ, я перенесу. А не то, мы можемъ получить мѣсто въ какой-нибудь богадѣльнѣ. Ахъ, Господи! Господи! вотъ до чего дожили.
И мистрисъ Никльби заплакала еще горьче прежнего.
--Остановитесь! сказалъ Николай, увидѣвъ, что Ральфъ хочетъ итти. Вы отказываетесь помогать моей матери и сестрѣ потому, что я здѣсь. Хорошо! я удалюсь: помогите имъ!
--Николай! вскричала Катя, бросившись на грудь брата и сжимая его въ объятіяхъ: Николай! что ты сказалъ? --О! не говори этого! ты разрываешь мое сердце. —Маменька, уговорите его! --Дядюшка, уговорите Николая!… О, ради Бога!
--Полно, Катя! отвѣчалъ молодой человѣкъ: вѣдь мы и въ разлукѣ можемъ любить другъ друга; а тамъ — прійдутъ счастливые дни, когда намъ не нужно будетъ разлучаться. Полно же, Катя! Будь тверда, прибавилъ онъ шопотомъ: не введи и меня въ слезы, пока онъ на насъ смотритъ.
--Нѣтъ, нѣтъ! говорила молодая дѣвушка, не слушая увѣщаній брата: нѣтъ, Николай, не оставляй насъ: мы не можемъ существовать безъ защитника отъ несчастій и оскорбленій, которыя приходятъ вмѣстѣ съ бѣдностью.
--У васъ будетъ защитникъ, когда я удалюсь, отвѣчалъ Николай. Я не могу ничего для васъ сдѣлать: мое присутствіе принесетъ вамъ только новыя горести, недостатки, страданія. Прощай, мой другъ! Богъ да благословитъ тебя! Святые ангелы да пребываютъ съ тобою, пока я не буду въ состояніи ввести тебя въ свое собственное жилище, гдѣ мы воскресимъ наше счастье и станемъ говорить о теперешнихъ испытаніяхъ, какъ о бѣдахъ давно миновавшихъ. Другъ мой! малая….. милая….
Объятія, которыя держали Николая, раскрылись: Катя обмерла на рукахъ его. Нѣсколько секундъ онъ стоялъ наклонившись къ ея лицу; потомъ положилъ ее тихонько на кресла, подошелъ къ матери, поцѣловалъ у ней руку, и пошелъ къ дверямъ, но проходя мимо Ральфа, остановился и сказалъ вполголоса, такъ, что только они двое могли слышать эти слова: «Я исполняю ваше желаніе: ухожу. Но смотрите же! у васъ остаются мать и сестра мои. Рано, или поздно, настанетъ день, въ который я потребую отъ васъ отчета, и этотъ день будетъ горекъ, горекъ для васъ, ежели вы ихъ обидите!»
Старый Никльби ни однимъ движеніемъ мускулъ не показалъ, что онъ слышалъ хотя одно слово изъ этой рѣчи. Что же касается до матери Николая, то она сама не знала что вокругъ нея происходитъ, и не успѣла еще ни на что рѣшиться, какъ молодой человѣкъ уже исчезъ.
Такъ кончилась сцена, заключавшая въ себѣ кратковременное свиданіе злополучнаго семейства и положившая начало новой, долгой разлуки его. Катя нѣсколько дней была очень больна и не могла ходить въ мастерскую мадамъ Манталини. Но наконецъ здоровье ея поправилось, она опять начала являться въ установленный часъ къ своей должности, и все пришло въ прежній порядокъ, то есть, Катя по-прежнему стала грустить и плакать о разлукѣ съ братомъ и отъ преслѣдованій миссъ Негъ. Между-тѣмъ какъ мать ея безъ умолку говорила, monsieur Манталини моталъ, а madame Манталини разглаживала ему усы и бакенбарды, вдругъ, — кто бы могъ этого ожидать? — въ одно прекрасное утро являются въ храмъ моды и вкуса два лица, совершенно незнакомые, начинаютъ все пересматривать, переворачивать, заглядывать во всякій уголъ, нюхать во всѣхъ ящикахъ, и, — что всего удивительнѣе! — записывать каждую вещь на огромномъ листѣ бумаги, страннымъ образомъ коверкая названія модныхъ дамскихъ уборовъ, но акуратно выставляя цѣну противъ каждаго предмета, --не ту цѣну, какую объявляла мадамъ Манталини своимъ посѣтительницамъ, но другую, которую они изобрѣтали сами и которая, надо признаться, была гораздо сообразнѣе съ дѣломъ.
Скоро однако жъ причина необыкновеннаго любопытства и взыскательности двухъ незнакомцевъ перестала быть тайною: оказалось, что это ни больше ни меньше какъ два коммиссара, два полицейскіе чиновника, которые пришли въ магазинъ мадамъ Манталини по предписанію своего начальства сдѣлать маленькую опись ея товарамъ, для продажи оныхъ съ аукціона, за неплатежъ долговъ.
Само собой разумѣется, что мадамъ Манталини упала въ обморокъ.
Катя бросилась къ ней со сткляночкой спирту, миссъ Негъ съ летучею солью; началась суматоха и бѣготня; но мадамъ Манталини никакъ не рѣшалась прійти въ чувство. —Наконецъ отворилась дверь изъ сосѣдственной комнаты, и вошелъ самъ Monsieur Манталини, въ шлафроке съ золотыми кисточками. Онъ вошелъ, и сѣлъ среди комнаты верхомъ на стулъ, стоявшій по серединѣ.
--Много ли въ итогѣ? спросилъ онъ.
--Тысяча пять сотъ двадцать семь фунтовъ четыре шилинга и девять съ половиною пенни, отвѣчалъ одинъ изъ коммиссаровъ весьма почтительно.
--Бокалъ моего счастья! воскликнулъ Манталини, повернувшись къ женѣ: выслушай меня, моя радость.
--Я не хочу ничего слушать, отвѣчала мадамъ Манталини, приподнявъ голову: не говорите мнѣ ни слова, сударь. Вы меня разорили! вы промотали все мое имѣніе! --Подите прочь!
Манталини, который, вѣрно, заблаговременно обдумалъ планъ своихъ дѣйствій, лишь-только услышалъ эти слова, произнесенныя довольно сердитымъ голосомъ, началъ бѣгать по комнатѣ, бить себя въ грудь, рвать свои волосы, и на одномъ изъ такихъ разбѣговъ, уклонившись немного въ сторону, выбѣжалъ вонъ.
--Помогите! помогите! закричала тогда мадамъ Манталини. Ахъ, миссъ Никльби!… Ахъ, Боже мой!… Онъ убьетъ себя. Я говорила съ нимъ такъ грубо; онъ не можетъ переносить этого. Альфредъ! возлюбленный мой!
Мадамъ Манталини бросилась въ ту комнату, куда удалился супругъ ея. Катя послѣдовала за нею. Онѣ нашли Monsieur Манталини сидящимъ на стулѣ, съ разстегнутымъ воротомъ рубашки и со столовымъ ножомъ въ лѣвой рукѣ.
--Ахъ!…. не успѣлъ! вскричалъ онъ, и проворно сунулъ ножикъ въ карманъ, между-тѣмъ какъ глаза его дико блуждали по сторонамъ, а волосы были похожи на стогъ сѣна, раскиданный сильнымъ вѣтромъ.
--Альфредъ! сказала мадамъ Манталини, простирая къ нему объятія: я виновата…. О! виновата.
--Разорилъ! Промоталъ! кричалъ ея мужъ: ахъ! могъ ли я разорить чистѣйшее, совершеннѣйшее, изящнѣйшее, восхитительнѣйшее, твореніе, какое только живало на свѣтѣ отъ созданія міра до нашихъ временъ!…. О демоны преисподней! О громы небесные! О бури морскія! О пламя подземное!….. Анаѳема! Пустите меня!
Говоря эту чепуху, Манталини теребилъ свой карманъ, какъ-будто хотѣлъ вытащить ножикъ; потомъ вскочилъ, началъ бросаться изъ стороны въ сторону, и удерживаемый объятіями жены, долго и съ большимъ жаромъ порывался къ стѣнѣ, чтобы разможить себѣ голову, впрочемъ принявъ благоразумную предосторожность не дорываться до стѣны ближе, какъ на сажень.
--Успокойся, мой ангелъ! стонала между-тѣмъ мадамъ Манталини: въ разореніи нашемъ не виноватъ никто; мы оба виноваты; но мы можемъ еще жить счастливо. Успокойся, Альфредъ…. Успокойся!
Вѣроятно Манталини расчелъ, что съ его стороны будетъ неблагоразумно противиться такимъ убѣжденіямъ, и вслѣдствіе того, поговоривъ еще нѣсколько времени о самоубійствѣ, приведя нѣсколько блестящихъ примѣровъ, что такой-то джентльменъ застрѣлился, а такая-то леди отравилась ядомъ, онъ наконецъ пересталъ бѣсноваться и сѣлъ, погруженный въ глубокую, мрачную скорбь. Этотъ счастливый оборотъ дѣла доставилъ случай вынуть у него изъ кармана ножикъ, отъ котораго онъ, конечно, и самъ желалъ поскорѣе избавиться, какъ отъ предмета опаснаго для ношенія въ карманѣ. Нѣжная супруга отвела его въ кабинетъ, уложила въ постель, и черезъ нѣсколько минутъ Манталини задремалъ съ горя.
Но какъ бы то ни было, только два или три часа спустя послѣ этого приключенія, всѣ швеи и работницы мадамъ Манталини получили отставку, а черезъ два-или три дня имя ея явилось въ спискѣ банкротовъ. Мистрисъ Никльби сказала по этому случаю, что она уже давно ожидала такой развязки, и привела нѣсколько неизвѣстныхъ до-тѣхъ-поръ примѣровъ своей чудесной способности предсказывать будущее.
--Я опять-таки повторю, примолвила она, упирая на слово «опять», хотя, сколько мы знаемъ, она прежде никогда не говаривала того, что намѣревалась сказать теперь: я опять повторю, что ты, Катя, совершенно напрасно привязалась къ ремеслу модной портнихи. Разумѣется, я не хотѣла и не хочу упрекать тебя; но если бы ты напередъ посовѣтовалась съ матерью….
И мистрисъ Никльби говорила долго, долго…. Однако жъ Катя осталась безъ мѣста и безъ куска хлѣба; дядя жестокъ, братъ далеко!
Въ самомъ дѣлѣ Николай былъ въ это время далеко отъ Лондона. Выбѣжавъ изъ жилища матери и сестры, онъ, чтобы не потерять мужества, шелъ безъ оглядки до самой квартиры Ньюмена Ноггса.
--Отчего вы такъ тяжело дышете? спросилъ Смайкъ, увидѣвъ своего друга.
--Ничего…. усталъ, отвѣчалъ Николай.
--Гдѣ вы были?
--У своихъ. Видѣлъ матушка и сестру.
--Сестру? развѣ у васъ есть сестра?
--Да. Я нѣсколько разъ говорилъ о ней при тебѣ.
--Можетъ-статься…. не знаю. А похожа ли на васъ ваша сестра?
--Говорятъ, что похожа. Только она гораздо лучше.
--Ахъ! такъ она должна быть очень хороша! вскричалъ Смайкъ, сложивъ руки. Увижу ли я ее?
--Можетъ-быть…. Но не теперь, мой другъ, прибавилъ Николай, подумавъ немного: не теперь! Завтра мы съ тобой отправимся изъ Лондона.
Смайкъ не сказалъ на это ни слова. Николай началъ приводить въ порядокъ свои пожитки, отдѣлилъ часть своего платья для Смайка, остальное уложилъ и связалъ. Ему было грустно. Чтобъ разсѣять тоску, онъ пошелъ бродить по улицамъ и пробродилъ до самаго вечера. Ни Ноггса ни Смайка не было дома когда онъ воротился. Николай кинулся на постель; изъ глазъ его текли слезы; онъ не замѣтилъ, какъ кто-то тихонько вошелъ въ комнату, и, долго долго спустя, увидѣлъ наконецъ, что Смайкъ стоить у противуположной стѣны и смотритъ на него, не сводя глазъ.
--Ну что, Смайкъ? спросилъ онъ, притворяясь веселымъ: что видѣлъ ты новаго? гдѣ побывалъ?
--Нѣтъ, отвѣчалъ Смайкъ угрюмо: теперь надо говорить не объ этомъ.
--О чемъ же, мой другъ? спросилъ Николай съ удивленіемъ.
--Вотъ о чемъ. Я знаю, мистеръ Никльби, что вы несчастливы, очень несчастливы. Я вамъ въ тягость. У васъ нѣтъ денегъ и на себя. Вы худѣете, глаза ваши тускнутъ. Я не могу этого видѣть; я хочу уйти. Я ужъ и пошолъ, когда васъ не было дома, но…. нѣтъ, я не могъ уйти, не простившись.
Николай не далъ ему говорить.
--Другъ мой! другъ мой! вскричалъ онъ, обнимая его со слезами: нѣтъ! мы съ тобой никогда не простимся; никогда! Ты — мое единственное утѣшеніе; ты — моя опора: мысль о тебѣ подкрѣпляетъ мое мужество, и я ни за что не хочу потерять тебя!
Бѣдный Смайкъ плакалъ и цѣловалъ руки Николая; слезы ихъ смѣшались, и друзьямъ сдѣлалось какъ-то весело.
На другой день утро было пасмурное, холодное. Сѣрыя облака носились въ воздухѣ, и только кое-гдѣ проглядывало синее небо, — проглядывало, — и опять пряталось. Городъ еще спалъ; улицы были пусты; изрѣдка, вдали, за туманомъ, раздавался глухой стукъ извощичьей кареты, запоздавшей съ веселыми сѣдоками и теперь возвращавшейся потихоньку домой. Иногда слышались робкіе шаги и восклицанія бѣднаго, прозябшаго трубочиста, который ползкомъ пробирался по ближней кровлѣ; иногда тишина нарушалась мѣрной поступью часоваго, который расхаживалъ взадъ и впередъ, считая всякую минуту, приближавшую къ нему время смѣны; тамъ былъ слышанъ грохотъ тяжелаго вагона, катившагося съ припасами на рынокъ, здѣсь--продолжительный звонъ колокольчика у дверей охотниковъ до крѣпкаго сна. Но все эти разнообразные звуки только временно колебали утренній воздухъ, какъ-будто прилетали съ утреннимъ вѣтеркомъ; а между-тѣмъ туманъ становился гуще и гуще, атмосфера больше и больше наполнялась какою-то холодною влажностью, и люди, свободные отъ трудовъ, выглянувъ изъ окошка, спѣшили опять въ свои теплыя постели, чтобъ проспать, если можно, до тѣхъ поръ, пока разгуляется.
Но Николай, несмотря на суровость времени, давно вышелъ изъ дому, пробѣжалъ весь городъ, и остановился подъ окнами жилища своей матери. Оно было печально и бѣдно по наружности; но въ этихъ голыхъ стѣнахъ обитало все что было дорого сердцу Николая; въ нихъ билось другое сердце, которое, такъ же какъ его собственное, умѣло чувствовать нанесенное ему оскорбленіе.
Онъ перешолъ на другую сторону улицы и устремилъ глаза на окошко той комнаты, въ которой спала сестра его. Оно было задернуто занавѣской. Бѣдная дѣвушка! подумалъ Николай: она не знаетъ, кто здѣсь тоскуетъ по ней! И ему смертельно захотѣлось сказать нѣсколько словъ Катѣ, услышать что-нибудь отъ нея. Но зачѣмъ это? сказалъ Николай одумавшись: вѣдь разлука будетъ еще тяжеле, послѣ свиданія.
Вдругъ ему показалось, что занавѣска начинаетъ шевелиться.
--Вѣрно, она не спитъ! вѣрно, она у окна! прошепталъ молодой человѣкъ, и по странному противорѣчію чувствъ и желаній, онъ перебѣжалъ опять на ту сторону улицы, гдѣ было жилище Кати, прижался къ стѣнѣ и притаилъ дыханіе, чтобы не быть ни видимымъ, ни слышимымъ. Да будетъ надъ ними благословеніе Божіе! сказалъ онъ наконецъ, и пошолъ прочь.
Смайкъ и Ньюменъ нетерпѣливо ждали его возвращенія. Послѣдній употребилъ часть ночи на приготовленіе ему кой-какихъ дорожныхъ запасовъ. Они связали все въ одинъ узелъ. Смайкъ закинулъ его за плеча, и наконецъ странники наши пустились въ дорогу. Ньюменъ просилъ позволенія проводить ихъ хоть милю, хоть полъ-мили, хоть четверть мили. Николай не согласился.
--Я боюся, сказалъ Ньюменъ, не затѣваете ли вы чего недобраго.
--И, мой другъ! какія затѣи! Я еще ни на что не рѣшился, а если рѣшусь, такъ тотчасъ напишу.
--Не забудете?
--Разумѣется. У меня вѣдь не такъ много друзей, чтобъ запутаться между ними и позабыть моего лучшаго друга.
Размѣнявшись многими искренними привѣтами, пожелавъ взаимно всѣхъ благъ на свѣтѣ, они разстались, и Ньюменъ печально побрелъ къ Гольденъ-Скверу, но, идучи, безпрестанно оглядывался, кивалъ головою и махалъ шляпой, пока разстояніе и поворотъ въ другую улицу не скрыли отъ него путниковъ.
--Теперь выслушай меня, Смайкъ, сказалъ Николай: мы идемъ въ Портсмоутъ.
Смайкъ улыбнулся молча: для него было всё-равно, куда бы нейти, лишь бы вмѣстѣ съ своимъ другомъ и благодѣтелемъ.
--Я никогда не бывалъ въ Портсмоутѣ, продолжалъ Николай: но это приморскій городъ, и если намъ не удастся получить никакихъ другихъ мѣстъ, то мы можемъ опредѣлиться на корабль. Я молодь и силенъ, гожусь для всякой работы. Но, какъ ты, мой другъ?
--Я буду съ вами, отвѣчалъ Смайкъ.
--Знаю. Только, оставаясь на кораблѣ, надобно приносить пользу, надобно трудиться, служить. Я надѣюсь, что ты выучишься чему-нибудь. Нѣтъ ничего невозможнаго: стоить захотѣть.
--О, я хочу, хочу! вскричалъ Смайкъ, сверкая глазами.
--Такъ съ Богомъ же! А впрочемъ, если бы тебѣ не посчастливилось, тогда я одинъ стану работать за насъ обоихъ.
Нѣсколько минуть они шли молча; Смайкъ отиралъ слезы.
--Дай, я понесу узелъ, сказалъ Николай.
--Нѣтъ!….. нѣтъ! вскричалъ бѣднякъ, отскочивъ въ сторону.
--Почему же нѣтъ, мой другъ?
--Потому….. потому….. Ахъ, мистеръ Никльби! Не мѣшайте мнѣ, пожалуйста, не мѣшайте мнѣ, хоть что-нибудь дѣлать. Я думаю безпрестанно, день и ночь думаю, о томъ, какъ бы угодить вамъ. Вы этого не знаете!
--Нѣтъ, я знаю это, бѣдняжка! сказалъ Николай, со слезами на глазахъ.
И они взялись за руки, и шли все дальше, дальше. На другой день, къ вечеру, Николай, замѣтивъ, что Смайкъ чрезвычайно утомился, почелъ нужнымъ сдѣлать привалъ не подъ открытымъ небомъ, какъ прежде, а въ теплой комнатѣ перваго постоялаго двора, какой имъ попался. Хозяинъ проводилъ ихъ въ кухню, посадилъ противъ пылающаго очага, и сказалъ, что сегодня погода очень холодная. Можетъ-статься, если бы на очагѣ не было огня, онъ нашолъ бы погоду жаркою.
--А что ты дашь намъ поужинать? былъ естественный вопросъ Николая.
--Все, что прикажете, былъ еще естественнѣйшій отвѣтъ хозяина.
Николай спросилъ того, другаго, но не было ничего.
--Что� же намъ ѣсть? сказалъ онъ. Мы должны предоставить тебѣ самому выборъ блюдъ.
--И давно бы такъ! подхватилъ хозяинъ. Я приготовилъ постояльцу, что сидитъ вонъ тамъ на верху, пуддингъ съ картофелемъ. У меня больше ничего не осталось. Но ежели вы хотите, такъ я познакомлю васъ съ этимъ джентльменомъ: ему вѣдь не доѣсть всего.
--Что ты? вскричалъ Николай: развѣ это возможно? Ты видишь, мы люди простые, бѣдные: можетъ-быть, твой джентльменъ и смотрѣть на насъ не захочетъ.
--Вотъ еще! возразилъ хозяинъ: это только мистеръ Кромльзъ!
И не слушая больше Николая, онъ побѣжалъ вверхъ, а молодой человѣкъ остался въ недоумѣніи, ожидая развязки.
--Ну вотъ! сказалъ трактирщикъ, возвращаясь не болѣе какъ черезъ минуту; я напередъ зналъ, что онъ не станетъ кобениться. Подите скорѣе.
Волею или неволею, Николай долженъ былъ итти, и дорогою готовился къ свиданію съ незнакомцемъ; но то, что ожидало его, было нѣчто такое, къ чему онъ никакъ не могъ приготовиться.
У стола, на которомъ дымился горячій пуддингъ, стоялъ мужчина необыкновенной толщины, съ огромною головою, съ лицомъ изрытымъ морщинами, и съ большимъ носомъ, похожимъ на огурецъ. Манишка и жилетъ его были засыпаны табакомъ. Онъ, съ важностью римскаго императора, кивнулъ головой въ отвѣтъ на привѣтствіе Николая, и не обращая на него вниманія, продолжалъ пристально смотрѣть на двухъ молодыхъ людей, которые, въ другомъ углу комнаты, одѣтые въ какіе-то фантастическіе костюмы, съ саблями, пистолетами и кинжалами, производили между собой ужасную, кровопролитную битву. Одинъ изъ нихъ былъ вдвое короче другаго, но онъ-то и одолѣвалъ своего противника. Послѣдній уже упалъ на одно колѣно, и хотя это нимало ему не вредило, потому что такимъ образомъ сражающіеся только уравнивались между собою, однако жъ коротенькій боецъ очевидно бралъ верхъ и скоро привелъ дѣло къ такому славному для себя окончанію, что длинный уронилъ саблю, приложилъ одну руку къ груди, другою уперся въ полъ, и послѣ нѣсколькихъ приличныхъ обстоятельствамъ судорогъ и стенаній, между-тѣмъ какъ побѣдитель стоялъ надъ нимъ въ позѣ Аякса, покатился и испустилъ дыханіе, не забывъ увѣдомить о томъ зрителей глухимъ восклицаніемъ: Умираю!
--Хорошо, очень хорошо, сказалъ тогда толстякъ, одобрительно смотря на молодыхъ людей. Теперь подите, раздѣньтесь. Это такъ, маленькая экзерциція, репетиція, примолвиль онъ, обернувшись къ Николаю. Мы, изволите видѣть, занимаемся драматическимъ искусствомъ. Какъ вы находите это сраженіи?
--Очень хорошимъ, прекраснымъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ.
--Да, я думаю, вамъ не часто случалось видѣть такихъ ребятъ!
Николай согласился и съ этимъ, замѣтивъ только, что, по его мнѣнію, было бы еще лучше, если бы бойцы не такъ разнились между собой въ ростѣ.
--Фай! что вы говорите! вскричалъ мистеръ Кромльзъ. Да въ этомъ-то и штука, что побѣдитель двумя футами ниже побѣжденнаго! Какъ вы, позвольте спросить, произведете участіе въ зрителяхъ, если побѣда одержана противъ ровнаго, или, еще хуже, противъ слабѣйшаго? Контрасты, неожиданности, эфекты, вотъ что надобно, государь мой!
--Извините. Я этого не смѣкнулъ.
--Ничего, ничего, отвѣчалъ Кромльзъ, благосклонно улыбаясь Николаю и втягивая носомъ огромную порцію табаку. Я на этихъ дняхъ даю первое представленіе въ Портсмоутѣ. Ежели вы путешествуете туда же, такъ прошу покорно, загляните въ театръ: вы увидите, что мы таки маракуемъ.
Слово за слово, они разговорились какъ старые знакомцы. Директоръ или содержатель странствующей труппы былъ человѣкъ безъ претензій и охотно пустился пересыпать изъ пустаго въ порожнее, какъ по внушенію личной болтливости, такъ, можетъ-быть, и отъ частаго опорожниванія рюмки. Попивая вино да понюхивая табакъ, онъ съ добродушной откровенностью распространился о своихъ театральныхъ дѣлахъ, потомъ перешолъ къ поэтическому описанію высокихъ достоинствъ своей труппы, а потомъ блистательно изобразилъ врожденныя дарованія всѣхъ членовъ своего собственнаго семейства, къ которому принадлежали и два вышеупомянутые бойца, сыновья его. Наконецъ онъ, какъ-будто случайно, взглянулъ на спавшаго въ углу Смайка, долго не сводилъ съ него глазъ, и взявъ Николая за руку, сказалъ: Извините что я сдѣлаю замѣчаніе, у вашего товарища превосходная фигура!
Николай печально улыбнулся.
--Бѣднякъ, больной, изувѣченный….. Онъ заслуживаетъ состраданіе.
--Помилуйте, состраданіе! вскричалъ Кромльзъ. Въ этомъ самомъ видѣ, какъ онъ теперь, кости да кожа, съ болѣзненнымъ выраженіемъ въ лицѣ, съ осунувшимися скулами, онъ драгоцѣнный сюжетъ для театра, напримѣръ для ролей старыхъ дѣльцовъ, ученыхъ людей, просидѣвшихъ цѣлую жизнь въ тюрьмѣ, и тому подобное; а подкрасьте ему немножко баканомъ кончикъ носа, и вы получите такого аптекаря для «Ромео и Джульета», какого не бывало и въ Лондонѣ!
Словоохотливый директоръ продолжалъ бесѣдовать, нюхать табакъ и опорожнивать рюмку. Николай не чувствовалъ большаго желанія спать и потому съ удовольствіемъ его слушалъ. Они помѣстились противъ камина и вели самый дружескій разговоръ. Порою, однако жъ, герой нашъ задумывался: ему приходили въ голову бѣдная Катя, добрая мать; онъ вспоминалъ о собственномъ своемъ положеніи; неизвѣстность будущаго томила его.
--Вы что-то неспокойны, сказалъ директоръ: могу ли спросить, отчего это?
Николай чистосердечно отвѣчалъ, что боится неудачи въ своемъ предпріятіи.
--А что это за предпріятіе?
--Простое предпріятіе, найти какую-нибудь работу, которая могла бы прокормить меня съ бѣднымъ товарищемъ.
--Гмъ! Но что же заставило васъ итти для этого въ Портсмоутъ, а не въ другое мѣсто?
--Я хочу попробовать, не возьмутъ ли насъ на корабль.
--Гмъ! солонина да ромъ, сухари да вонючая вода…. плохо!
--Всё же лучше, чѣмъ ничего.
--Конечно. Однако жъ не придумаете ли вы какого-нибудь другаго ремесла, поспокойнѣе и повеселѣе, такого, напримѣръ, чтобы молодой человѣкъ съ вашимъ умомъ и фигурой могъ жить безбѣдно, а притомъ взглянуть и на свѣтъ?
--Не знаю…. Нѣтъ.
--Ну, такъ я вамъ скажу: ступайте на сцену.
--На сцену?
--Да, то есть, въ актеры. Я самъ актеръ, жена моя актриса, и дѣти актеры. У меня даже была собака, которая жила и кончила жизнь, упражняясь въ драматическомъ искусствѣ, а теперь есть лошадь, которая прекрасно играетъ въ Тамерланѣ-Татаринѣ. Я охотно приму васъ въ свою труппу, и васъ, и вашего товарища. По-рукамъ, что ли? А мнѣ нужно что-нибудь новенькое.
--Но…. но, сэръ…. Я, право, ничего не знаю; я игралъ только однажды, и то еще въ училище.
--Помилуйте, молодой человѣкъ! возразилъ Кромльзъ: въ вашихъ глазахъ — трагедія, въ голосѣ — комедія, въ улыбкѣ — фарсъ. Я говорю это безъ всякой лести. А что касается до вашего товарища, такъ онъ имѣетъ такое лицо, какъ-будто цѣлый вѣкъ смотрѣлъ на лампы у оркестра. Ну, по-рукамъ, что ли?
Николай задумался: въ карманѣ его было очень просторно, а послѣ расчета съ хозяиномъ постоялаго двора, сдѣлается еще просторнѣе.
--Вы будете намъ полезны до безконечности, говорилъ между-тѣмъ директоръ. Вы воспитывались въ школѣ, знаете по-французски. Это сокровище! Вы какъ-разъ смастерите намъ новенькую піэску. Содержаніе можно взять изъ французскаго, передѣлать, подправить, ввести пѣніе, танцы, молнію, громъ….. А мы теперь имѣемъ множество новыхъ костюмовъ, — нѣкоторые куплены въ ветошномъ ряду въ Лондонѣ. Зала — чудо!…. по лондонскому плану; и занавѣсъ расписанъ. Еще разъ: по-рукамъ, что ли?
--Но скажите мнѣ, робко спросилъ Николай: буду ли я получать столько, чтобы можно было жить?
--Жить? Будете жить, какъ принцъ, мой милый! Жалованье, бенефисы, награды за сочиненія, это, круглымъ счетомъ, даетъ вамъ до пяти фунтовъ въ недѣлю: вотъ какая исторія!
Николай не повѣрилъ обольстительной смѣтѣ; но съ одной стороны передъ нимъ была надежда, хоть какъ-нибудь прокормиться, а съ другой конечная, круглая нищета. Что, если ему не посчастливится съ шкиперами? куда онъ тогда приклонить голову? чѣмъ прокормить своего жалкаго спутника? найдетъ ли какіе-нибудь другіе способы къ жизни? скоро ли? И не размышляя долѣе, Николай протянулъ руку мистеру Кромльзу и объявилъ, что принимаетъ его предложеніе.
Такъ какъ въ конюшнѣ постоялаго двора находилось удивительнаго роду животное, которое мистеръ Кромльзъ называлъ своею лошадкой, а въ сараѣ была неизвѣстнаго назначенія машина, которую онъ выдавалъ за дорожную бричку: то на слѣдующее утро Николай и Смайкъ продолжали свое путешествіе къ Портсмоуту не пѣшкомъ. Лошадка мистера Кромльза благополучно выбралась на дорогу; но тутъ, вѣрно, вслѣдствіе даннаго ей драматическаго образованія, поминутно начала обнаруживать намѣреніе лечь наземь. Отъѣдутъ сажени двѣ три, и вотъ она вдругъ останавливается, подгибаетъ заднія ноги, такъ и норовитъ лечь. Однако жъ мистеръ Кромльзъ, взявъ на себя бразды правленія, привелъ дѣла въ такой порядокъ, что бричка болѣе или менѣе подавалась впередъ; а когда, несмотря на всѣ его усилія и даже на употребленіе плети, лошадка останавливалась и ни подъ какимъ видомъ не хотѣла сдвинуться съ мѣста, въ такихъ критическихъ случаяхъ одинъ изъ сыновей его вылѣзалъ изъ повозки, бралъ лошадку подъ-устцы и проводилъ нѣсколько сажень. Изъ этого видно, что общество неоспоримо приближалось къ Портсмоуту.
--Добрая лошадка! говорилъ между-тѣмъ мистеръ Кромльзъ: упряма немножко, но зато чудесно стрѣляетъ изъ пистолета. Ея мать также играла на театрѣ: превосходно угадывала который часъ и съ успѣхомъ являлась въ героическихъ мелодрамахъ. Отецъ былъ танцовщикъ.
Когда наши путешественники въѣзжали въ Портсмоутъ, Николай, глядя съ любопытствомъ на незнакомое мѣсто, видѣлъ на каждомъ перекресткѣ афиши, на которыхъ огромными буквами были напечатаны имена мистера Винсента Кромльза, мистрисъ Кромльзъ, Генри Кромльза, Перси Кромльза, миссъ Нинеты Кромльзъ и многихъ другихъ. Лошадка остановилась у одного неуклюжаго зданія. Мистеръ Кромльзъ назвалъ это театромъ и ввелъ Николая, черезъ неопрятныя сѣни, въ узкій и темный корридоръ, а потомъ въ залу, гдѣ, у маленькаго столика изъ краснаго дерева на кривыхъ ножкахъ, сидѣла толстая, сановитая женщина, лѣтъ сорока пяти, въ полиняломъ шелковомъ платьѣ и нарядномъ, но очень измятомъ чепцѣ, изъ-подъ котораго ея черные волосы падали большими фестонами съ обѣихъ сторонъ лица.
--Мистеръ Никльби, позвольте представить вамъ мистрисъ Кромльзъ, жену мою.
Сановитая дама, не трогаясь съ мѣста, величественно кивнула головою и сказала Николаю привѣтствіе, взятое изъ роли какой-то греческой царицы. Между-тѣмъ въ комнату вбѣжала маленькая дѣвочка въ бѣломъ платьѣ, въ голубомъ спенсерѣ, въ вѣнкѣ изъ линючихъ цвѣтовъ и въ малиновыхъ башмакахъ. Она сдѣлала пируэтъ, два или три антрша, потомъ еще пируэтъ, еще антрша, и послѣ этого начала рѣзвый танецъ, порхая изъ стороны въ сторону, измѣняя каждую секунду свое положеніе и производя такое множество разныхъ прыжковъ, скачковъ, поворотовъ, что глазъ не успѣвалъ слѣдить за ея красными башмаками, а головы зрителей начали кружиться.
--Браво! браво! закричалъ мистеръ Кромльзъ. Какъ вы находите?
--Превосходно, отвѣчалъ Николай.
--Это моя дочь, миссъ Нинета Кромльзъ, прозванная феноменомъ. Ей только десять лѣтъ, но ея дарованія… Да что и говорить объ этомъ! Вы видѣли, что она можетъ сдѣлать. Мы получили бездну привѣтствій отъ дворянства и публики почти всѣхъ городовъ Англіи. Эта чудная дѣвочка, гдѣ только являлась, всѣхъ и вездѣ восхищала до бѣшенства, и я могу сказать, что ее недаромъ назвали феноменомъ.
Точно не даромъ! въ этомъ и мы съ своей стороны можемъ удостовѣрить читателя. Миссъ Нинета Кромльзъ, при маленькомъ ростѣ, по которому ей нельзя было дать болѣе десяти лѣтъ, имѣла всѣ формы шестнадцати-лѣтней дѣвушки, а что всего примѣчательнѣе, она и за пять или за шесть лѣтъ передъ тѣмъ нисколько не была выше. О причинахъ этого феноменальнаго явленія существовали различныя ипотезы: большинство держалось однако же такой теоріи, что миссъ Нинетъ не десять, а шестнадцать лѣтъ; но она перестала рости отъ необыкновенной склонности къ джину и оттого, что слишкомъ поздно ложится спать.
Послѣ довольно продолжительнаго разговора о талантахъ Нинеты, мистеръ Кромльзъ почелъ нужнымъ познакомить Николая со всѣми членами своей труппы. Молодой человѣкъ каждому по очереди кланялся, пожималъ руку, говорилъ любезности. Тутъ было иного примѣчательныхъ лицъ: былъ мимикъ Фолеръ, который не могъ произнести ни одного слова, безъ того чтобы предварительно не размахаться руками и не принять живописнаго положенія; былъ трагикъ Ленвиль, сѣдой и лысый старикъ, который всегда держалъ носъ къ зениту и страшнымъ образомъ хмурился; былъ тонкій и высокій молодой человѣкъ, съ заплаканными глазами, который игралъ влюбленныхъ простачковъ и пѣлъ теноромъ въ операхъ; былъ долгоносый мужчина, съ широкимъ ртомъ, въ парикѣ и въ очкахъ, который представлялъ благородныхъ отцовъ и пожилыхъ людей высшаго общества; былъ еще другой мужчина среднихъ лѣтъ, съ круглыми, неподвижными глазами и вѣчною улыбкой, который разыгрывалъ роли любовниковъ въ комедіяхъ. Но довольно о мужчинахъ; перейдемъ къ дамамъ.
Между ними первое мѣсто, разумѣется послѣ мистрисъ и миссъ Кромльзъ, занимала миссъ Сневеличи, не старая, но довольно поблекшая особа, которая исполняла главныя роли молодыхъ женщинъ во всѣхъ піесахъ безъ различія, въ трагедіяхъ, и въ комедіяхъ. Она поминутно взглядывала украдкой на Николая, притворяясь, будто занята единственно разговоромъ съ пріятельницей своей миссъ Ледрукъ, которая также дѣлала все возможное, чтобы показать видъ, будто слушаетъ слова миссъ Сневеличи. Подлѣ нихъ стояла мистрисъ Бельвони, которая обыкновенно играла пажей и на этотъ разъ была въ сапогахъ съ жестяными шпорами; далѣе, миссъ Бравасса, контръ-альто; миссъ Гроденъ, свѣтская кокетка, мистрисъ Ленвиль, благородная мать, въ старой левантиновой шляпкѣ, и прочая, и прочая.
Кончивъ обрядъ представленія, мистеръ Кромльзъ вышелъ на середину комнаты, и давъ знакъ, чтобы всѣ умолкли, провозгласилъ торжественно, что новый сочленъ ихъ, мистеръ Николай Никльби — человѣкъ геніяльный, по дарованіямъ и учености.
--Извините, сказала миссъ Сневеличи: не играли ли вы прежде въ Канторбери?
--Нѣтъ, сударыня, отвѣчалъ Николай.
--Удивительное сходство! Я знала тамъ одного молодаго человѣка, который былъ точь-въ-точь вы.
--Однако жъ это не я, сударыня. Я бы вѣрно не забылъ, если бы имѣлъ честь видѣть васъ прежде.
Миссъ Сневеличи граціозно улыбнулась и наклонилась къ своей пріятельницѣ.
--Канторбери, помнишь?
--Ахъ, помню.
Обѣ улыбнулись и стали шептаться.
--Милостивые государи и государыни! сказалъ Кромльзъ, выступивъ опять на средину комнаты: черезъ пять дней, въ слѣдующій понедѣльникъ, на портсмоутскомъ театръ, артистами труппы мистера Винсента Кромльза, представлена будетъ новая піеса, имя которой еще неизвѣстно, но каждому достанется прекрасная роль. Эта піеса — одно изъ превосходныхъ сочиненій нашего новаго сочлена мистеръ Никльби.
--Какъ! вскричалъ Николай, вскочивъ съ своего мѣста.
--Да, милостивые государи и государыни, продолжалъ директоръ, возвысивъ голосъ, чтобы заглушить восклицаніе Николая: піеса будетъ превосходная, въ трехъ актахъ, съ хорами, балетами и великолѣпнымъ спектаклемъ. Извольте готовиться. Васъ ожидаютъ слава и деньги!
Николай стоялъ, какъ пораженный громомъ. Онъ не могъ прійти въ себя, не могъ выговорить ни слова. Между-тѣмъ всѣ актеры, шумной толпою, повалили изъ театра; зала опустѣла; осталось только семейство директора.
--Послушайте, сказалъ тогда Николай, отведя Кромльза въ сторону: я, ей Богу, не понимаю, какъ мнѣ управиться къ понедѣльнику.
--Вотъ новости! вскричалъ Кромльзъ, захохотавъ во все горло.
--Право, сэръ, моя изобрѣтательность еще не пріучена къ такой поспѣшной работѣ.
--Да кто же толкуетъ объ вашей изобрѣтательности? и на что она?
Кромльзъ подошелъ къ шкафу, вынулъ оттуда книжку и подалъ Николаю.
--Вотъ вамъ французская мелодрама. Переведите ее слово въ слово, выставьте подъ заглавіемъ свое имя, и дѣло кончено.
Николай улыбнулся.
--Но тутъ нѣтъ ни хоровъ, на балетовъ, сказалъ онъ.
--Можно вставить балеты и хоры: развѣ это не въ вашей власти? Раскажите мнѣ какъ-нибудь: что тутъ написано?
Николай взглянулъ на списокъ дѣйствующихъ лицъ, перелистовалъ первый актъ, и сказалъ, что дѣло идетъ о какой-то жене, покинутой мужемъ, что у нея есть маленькій сынъ и вѣрный старый слуга.
--Та-та-та ! подхватилъ Кромльзъ: передѣлайте сына въ дочь, а стараго слугу въ молодаго: вотъ вамъ и роли для Феномена и Фолера, которые протанцуютъ чудесно pas-de-deux.
--Но зачѣмъ же они протанцуютъ? Къ какой стати?
--Эхъ, мой милый, какъ вы недогадливы! Дѣло идетъ о покинутой женѣ, говорите вы? Очень хорошо. Безъ сомнѣнія, тутъ есть сцена, въ которой участвуютъ эта жена, ея сынъ-то есть дочь, по-нашему, — и вѣрный старый слуга, — то есть молодой слуга, по нашему?
--Есть.
--Ну, что жъ они дѣлаютъ? разумѣется, плачутъ, грустятъ?
--Да, грустятъ.
--Теперь слушайте. Мать сидитъ въ креслахъ, закрывшись платкомъ: она плачетъ. —"О чемъ вы плачете, маменька?" спрашиваетъ дочь. "Пожалуйста, перестанте плакать, " говоритъ она: «а не то и я заплачу.» — "И я, " подхватываетъ вѣрный слуга. —"Что можетъ утѣшить васъ, маменька?" спрашиваетъ опять дочь. —"Что намъ дѣлать для этого?" подхватываетъ опять вѣрный слуга. — «О дочь моя! о вѣрный служитель!» отвѣчаетъ тогда мать: «меня ничто не можетъ утѣшить!» Или такъ: «Ничто не можетъ разсѣять моей печали!» — "Однако жъ попробуйте, " говоритъ слуга. — "Хорошо, " отвѣчаетъ мать: «я попробую. Не помнишь ли ты того танца, который въ былые счастливые дни»…. Или такъ: «Который во время быстро-минувшаго нашего благополучія — ты танцовалъ съ этимъ ангеломъ!» — "Помню, " отвѣчаетъ слуга. — "Такъ протанцуй же, " говоритъ мать: «пусть я увижу его еще разъ, прежде нежели мрачная могила, гробовая доска, рука смерти», — и прочая. — Видите, какъ это естественно и легко!
Николай опять улыбнулся, и, положивъ книжку въ карманъ, обѣщалъ сдѣлать все, чего хочетъ директоръ.
--Вотъ, мой другъ, говорилъ онъ Смайку, ложась на постель въ тѣсной комнаткѣ, которую они наняли на другомъ концѣ города: мы съ тобой попали на чудную дорогу, и Богъ одинъ знаетъ, чѣмъ это кончится. Но какъ бы то ни было, счастіе выручило насъ изъ бѣды; такъ отложимъ все размышленія до завтра: утро вечера мудренѣе!
На другой день онъ принялся за работу и работалъ безъ устали трое сутокъ — писалъ, маралъ, переписывалъ, перемарывалъ, и наконецъ — піеса готова!
--Чудо! превосходно! прекрасно! кричалъ мистеръ Кромльзъ, когда скороспѣлый авторъ читалъ свое скороспѣлое твореніе въ присутствіи всѣхъ членовъ труппы. — Милостивые государи и государыни! сказалъ онъ потомъ, выступивъ по обыкновенію на середину комнаты: піеса мистера Никльби обѣщаетъ большой успѣхъ и богатый сборъ. По заведенному порядку, теперь наступило время бенефисовъ. Мы съ мистрисъ Кромльзъ имѣли уже свои бенефисы въ день рожденья феномена и въ день нашей свадьбы. Мистеръ и мистрисъ Ленвиль также имѣли бенефисы въ день кончины ихъ дяди и въ день развода мистера Ленвиля съ первою женой. Теперь слѣдуетъ очередь миссъ Сневеличи. Принимая въ соображеніе лестныя надежды, которыя подаетъ новая піеса, я рѣшаюсь назначить ее на бенефисъ этой геніяльной артистки; разумѣется, съ извѣстнымъ вычетомъ въ пользу дирекціи. Спектакль долженъ быть въ понедѣльникъ.
Громкое рукоплесканіе было знакомъ всеобщаго одобренія со стороны труппы.
--Теперь, мой почтеннѣйшій, сказалъ директоръ, взявъ дружески Николаеву руку: я хочу попросить васъ еще кой-о-чемъ. Завтра поутру миссъ Сневеличи пойдетъ раздавать билеты знатнѣйшимъ жителямъ здѣшняго города. Будьте пожалуйста ея кавалеромъ. Джентльменъ изъ Лондона, сочинитель, актеръ, пригожій молодой человѣкъ: все это, знаете, имѣетъ свою физіономію.
Николай хотѣлъ увернуться; говорилъ, что онъ еще новичекъ, ничего не знаетъ, никогда не бывалъ въ такихъ обстоятельствахъ; но миссъ Сневеличи устремила на него выразительный взглядъ и шептала: «О нѣтъ? вы не будете ко мнѣ такъ жестоки!» — мистрисъ Кромльзъ проповѣдывала о любезности, услужливости, угодливости; а мистеръ Кромльзъ изъ всѣхъ силъ хвалилъ даровитую миссъ Сневиличи, и Николаю пришлось выполнять общее требованіе. На другой день, они съ бенефиціанткой отправились странствовать по городу; съ ними послали еще Феномена; мистеръ Кромльзъ нашелъ это нужнымъ, кажется, для того, чтобы бенефиціантка не могла ничего утаить изъ собранныхъ денегъ.
Первый домъ, который они посѣтили, былъ домъ очень почтенной наружности. Лакей въ приличной ливреѣ отворилъ дверь, и сказавъ, что господа у себя, проводилъ посѣтителей въ пріемную. Миссъ Сневеличи, пользуясь временемъ до выхода хозяевъ, сообщила Николаю, что мистеръ Кардль и жена его почитаются большими знатоками въ литературѣ. Въ самомъ дѣлѣ, мистрисъ Кардль получала иногда письма отъ какого-то лондонскаго литератора, и супругъ ея, нѣсколько лѣтъ назадъ, издалъ брошюрку въ шестьдесятъ четыре страницы, въ которой доказано весьма основательно, что покойный мужъ кормилицы въ Шекспировой трагедіи «Ромео и Джуліетта», — если вѣрить словамъ самой кормилицы, — былъ при жизни человѣкъ весьма веселаго нраву. Сверхъ-того у него, говорили въ городъ, оканчивается большое и глубоко-ученое сочиненіе, гдѣ доказано несомнѣнно, что если въ Шекспировыхъ піесахъ переставить знаки препинанія, то смыслъ выйдетъ совершенно другой, а изъ того слѣдуетъ, что піесы Шекспира никуда не годятся и что онъ, мистеръ Кардль — глубокомысленный критикъ и великій философъ.
--Здравствуйте миссъ Сневеличи, сказала хозяйка, выходя въ пріемную.
За ней показался и самъ великій мыслитель. Онъ былъ въ шелковомъ шлафрокѣ и въ очкахъ; на указательномъ пальцѣ его правой руки блисталъ дорогой перстень съ миніатюрнымъ портретомъ Стерна: мистеръ Кардль находилъ, что между ними есть что-то общее.
Бенефиціантка сдѣлала граціозный книксъ, и послѣ обыкновенныхъ привѣтствій, объявила о причинѣ своего посѣщенія.
--Не знаю, отвѣчала мистеръ Кардль, разсматривая афишку: театръ нынче въ такомъ положеніи…. Драма совершенно упала.
--Да; примолвилъ съ важностью мужъ ея: какъ субстанціяльное олицетвореніе поэтическихъ вымысловъ въ вещественной формѣ; какъ реальное проявленіе духа, погруженнаго въ свѣтлое созерцаніе и проникновеніе нашей человѣческой субъективности и самости; какъ картина явленій субъективнаго міра, представленныхъ такъ поразительно, что ихъ индивидуальная единичность или особность блаженно превращается въ объективную, человѣческую, міровую общность: въ такомъ смыслѣ — драма совершенно упала!
--Кто въ наше время въ состояніи создать характеръ, отражающій въ себѣ все наши страсти? сказала мистрисъ Кардль.
--Да, примолвилъ опять мистеръ Кардль: кто изъ пишущихъ драмы…. я не говорю о критикахъ и мыслителяхъ… кто изъ пишущихъ драмы можетъ воспроизвести радужные идеалы, въ которыхъ бы, какъ въ зеркалѣ, съ призматическою измѣнчивостью красокъ, отражались всѣ міровыя явленія жизни, все наши страсти?
Супруги вздохнули и нѣсколько минутъ не говорили ни слова. Наконецъ мистрисъ Кардль пожелала знать, что это за новый авторъ, который написалъ драму на бенефисъ миссъ Сневеличи. Бенефиціантка отрекомендовала Николая.
--Надѣюсь, что вы соблюли три единства? спросилъ мистеръ Кардль.
--Я взялъ свою піесу съ французскаго, скромно отвѣчалъ Николай: въ оригиналѣ много эфектныхъ сценъ, остроумія; характеры рѣзко означены и хорошо выдержаны.
--Но все это ничего не значитъ безъ соблюденія трехъ единствъ, милостивый государь. Единства, единства прежде всего!
--Позвольте спросить, сказалъ Николай въ замѣшательствѣ: что вы разумѣете подъ единствами?
--Единства, милостивый государь, это полнота, круглота, чистота; это, такъ сказать, тождественность, неподвижность, незыблемость, самостоятельность, самобытность. Вотъ мое опредѣленіе трехъ единствъ. Я много читалъ объ этомъ предметѣ, а еще болѣе мыслилъ.
Николай хотѣлъ потребовать новыхъ объясненій, но мистрисъ Кардль предупредила его, спросивъ у мужа, какъ онъ думаетъ о бенефисѣ миссъ Сневеличи.
--Ей-Богу, не знаю, мой другъ, отвѣчалъ любитель единствъ. Впрочемъ, какъ присутствіе наше не будетъ еще доказательствомъ, что мы одобряемъ нынѣшнее состояніе драматическаго искуства, и какъ званіе критика и мыслителя обязываетъ меня поддерживать сцену: то я съ своей стороны готовъ взять билетъ, чтобы показать публикѣ, какъ мы стараемся возстановить изящное. Миссъ Сневеличи, не можете ли вы сдать съ этой монеты?
Бенефиціантка обшарила все углы своего ридикюля, но не нашла ничего; Николай и не почелъ за нужное справляться съ своими карманами.
--Такъ сдѣлаемъ вотъ какъ, сказалъ тогда критикъ: возьмите эти деньги; къ нимъ надо бы додать еще шесть пени; но при нынѣшнемъ упадкѣ драмы……
Миссъ Сневеличи, не слушая далѣе, взяла, поклонилась и вышла.
--Какой странный народъ! сказалъ Николай, когда они очутились на улицѣ.
--То ли случается видѣть! отвѣчала актриса съ горькою улыбкой. Теперь, ежели мой бенефисъ, а ваша піеса, получатъ успѣхъ, эти господа разславятъ по цѣлому городу, что они оказали намъ покровительство, дали нисколько шилинговъ; а если піеса упадетъ, они скажутъ, что на передъ это знали и потому-то именно дали намъ только нѣсколько шилинговъ.
Цѣлое утро наши странствователи ходили изъ дому въ домъ, и это время было тяжкою пыткой для Николая. Въ одномъ домѣ хотѣли трагедіи, въ другомъ комедіи, въ третьемъ оперы; никто не хотѣлъ того, что было назначено; всякій находилъ какое-нибудь возраженіе противъ піесы. Здѣсь не рѣшались быть въ театрѣ потому, что холодно; тамъ потому, что жарко. Одни не ѣхали потому, что не ѣдутъ другіе; другіе потому, что поѣдутъ третьи. Но какъ бы то ни было, круговое теченіе бенефиснаго созвѣздія по городу наконецъ совершилось, и Николай измученный, раздосадованный, сердитый, возвратился домой.
Ему надобно было выучить роль, которую имѣлъ онъ въ своей піесѣ. Читателямъ можетъ показаться забавнымъ безпокойство нашего молодаго героя; но въ его глазахъ, тутъ не было ничего забавнаго. Отъ развязки зависѣла его участь, насущный хлѣбъ. Успѣетъ онъ, и, можетъ-быть, ему не прійдется умереть съ голоду: по-крайней-мѣрѣ судьба его будетъ обезпечена хоть на нѣсколько времени; а не успѣетъ, тогда что? Николай, какъ ни былъ онъ молодъ и беззаботенъ, не могъ подумать о томъ безъ сердечнаго трепета.
Наконецъ великій день наступилъ. Еще до свѣту, длинныя афиши, въ три фута, были разосланы по городу по всѣмъ направленіямъ и выставлены на всѣхъ площадяхъ, перекресткахъ, у всѣхъ подъѣздовъ, во всѣхъ магазинахъ и лавочкахъ. Для опыта послали наклеить нѣсколько экземпляровъ на стѣны важнѣйшихъ домовъ, но это не имѣло значительныхъ послѣдствій; впрочемъ можетъ-быть потому, что человѣкъ, которому поручили наклеиванье, наклеилъ ихъ вверхъ ногами.
Николай пришелъ въ театръ, и остолбенѣлъ, взглянувъ на своихъ товарищей: они такъ измѣнились, что никого нельзя было узнать. Поддѣльные волосы, поддѣльный цвѣтъ лица, поддѣльныя таліи, поддѣльныя икры: все у нихъ было поддѣльное. Они казались какими-то новыми существами. Особливо изумила его перемѣна, происшедшая съ дамами. Румяна, бѣлила и другія пособія тоалета оживили поблекшія лица, сгладили морщины, уничтожили всѣ признаки старости. Нѣкоторыя сдѣлались просто красавицами ни больше, ни меньше. Миссъ Сневеличи сіяла во всей славѣ своего бѣлаго атласнаго платья, мистрисъ Кромльзъ отличалась благородною важностью блондоваго чепца, миссъ Ледрукъ очаровывала скромною прелестью розоваго передника. Мы уже не говоримъ о Феноменѣ: для изображенія его или ея красоты нѣтъ словъ ни на какомъ языкѣ.
Въ половинѣ шестаго послѣдовалъ первый приступъ публики къ театральнымъ дверямъ; черезъ пять минутъ толпа умножилась до тридцати человѣкъ, еще черезъ пять до пятидесяти. Въ шесть часовъ толчки въ дверь чрезвычайно усилились и когда старшій сынъ Кромльза отворилъ ее, то ему надо было скорѣй улепетывать назадъ, для спасенія своей жизни. Пятьдесять шилинговъ было собрано въ кассу не больше какъ въ пять минуть.
Между-тѣмъ за кулисами происходило еще большее смятеніе: миссъ Сневеличи дрожала отъ страху, мистрисъ Кромльзъ позабыла роль, а у миссъ Ледрукъ распустились букли. Самъ мистеръ Кромльзъ только и дѣлалъ, что смотрѣлъ черезъ скважину въ занавѣсѣ, и какъ скоро въ амфитеатръ входилъ новый зритель, онъ бѣжалъ расказывать о томъ по всему закулисью.
Наконецъ оркестръ замолчалъ, и занавѣсъ взвился, къ удовольствію зрителей и совершенному остолбенѣнію актеровъ. Но геній драматическаго искусства парилъ надъ ними. Первая сцена, въ которой не было ничего особеннаго, прошла довольно спокойно; когда же во второмъ явленіи выступила миссъ Сневеличи съ Феноменомъ въ видѣ дитяти — о Боже мой! какой громъ рукоплесканій раздался по залѣ! Въ одной ложѣ съ правой стороны, гдѣ было человѣкъ одиннадцать, всѣ зрители вскочили, замахали платками и закричали въ бѣшенствѣ: «Браво! браво!» Они кинули на сцену нѣсколько вѣнковъ, изъ которыхъ два попали на лампы и тамъ сгорѣли, распространивъ по театру пріятное благовоніе, а третій прямо на лысую голову какого-то джентльмена, который сидѣлъ въ креслахъ и, глядя на интересное представленіе, совсѣмъ не замѣтилъ этого почетнаго украшенія. Миссъ Сневеличи и Феноменъ благодарили публику самыми почтительными поклонами, и чѣмъ ниже онъ кланялись, тѣмъ громче публика била въ ладоши. Казалось, что этому конца не будетъ. Однако жъ, слава Богу, кончилось. Водворилась опять тишина, и піеса пошла впередъ.
Но эта тишина была тоже, что предательскій штиль на морѣ передъ бурей. Когда представленіе дошло до патетической сцены, въ которой являются злая женщина (мистрисъ Кромльзъ) и несчастный молодой человѣкъ (Николай), о! какая поднялась тревога! Когда мистрисъ Кромльзъ, съ ядовитой улыбкой, назвала Николая «гордымъ мальчишкой», а онъ отвѣчалъ, что презираетъ ее, о! какъ тогда зашумѣла публика! Потомъ, когда онъ поссорился съ другимъ молодымъ человѣкомъ за свою любезную и предложилъ ему стрѣляться, «не сходя съ мѣста», Боже мой! что за рукоплесканія! Когда онъ упрекалъ этого молодаго человѣка въ трусости, какой искренній хохотъ раздался изъ всѣхъ ложъ и всѣхъ креселъ! Когда потомъ онъ разлучался съ своей возлюбленной, сколько вздоховъ и слезъ было у зрительницъ! Голосъ Николая, его наружность, выговоръ, каждое слово, все это было предметомъ общаго удивленія и восторга. Начиная со втораго выхода, онъ не являлся на сцену, не возбудивъ своимъ появленіемъ самыхъ неистовыхъ рукоплесканій; а когда, въ окончательной сценѣ, были приведены въ дѣйствіе всѣ придуманныя Кромльзомъ механическія пособія, театръ освѣтился синимъ огнемъ и всѣ дѣйствовавшія и недѣйствовавшія лица составили изъ себя картину, тогда, казалось, стѣны зданія потряслись и готовы были разрушиться.
Такъ началъ Николай свое театральное поприще. Онъ скоро сдѣлался любимцемъ портсмоутской публики, какъ актеръ и авторъ. Въ Портсмоутѣ давно не видали на сценѣ молодаго человѣка съ такой пріятной наружностью, съ такимъ звучнымъ голосомъ. Сверхъ-того, у Николая въ самомъ дѣлѣ былъ нѣкоторый талантъ. Что же касается до его авторства, то хотя природа не произвела нашего героя геніемъ, однако жъ съ помощью собственнаго врожденнаго вкуса и Кромльзовой опытности, онъ умѣлъ выбирать для перевода самыя занимательныя піесы, и когда въ афишѣ было сказано, что на такой-то вечеръ назначена піеса сочиненія мистеръ Никльби (Кромльзъ не позволялъ иначе называть этихъ піесъ), то напередъ всѣ знали, что въ театрѣ не останется ни одного пустаго мѣста.
И бѣдный Смайкъ раздѣлялъ торжество Николая; раздѣлялъ не потому только, что радовался его успѣхамъ, но и потому, что самъ съ успѣхомъ являлся на сценѣ. Предсказаніе Кромльза, что изъ этого жалкаго существа выйдетъ чудесный аптекарь для «Ромео и Джуліетта» оправдалось въ полной мѣрѣ: аптекарь точно вышелъ на славу; только Николаю стоило неимовѣрнаго труда вколотить въ тупую голову Смайка, что ему говорить, и бѣдняга долго не могъ ничего упомнить, кромѣ одной общей идеи, что аптекарь былъ очень голоденъ; зато ужъ это обстоятельство, --надо отдать ему справедливость, — онъ удивительно легко затвердилъ.
Но какъ бы то ни было, а у Николая накопилось двадцать фунтовъ. Обладая такимъ необыкновеннымъ богатствомъ, онъ поставилъ себѣ въ обязанность немедленно заплатить Джону Брауди деньги, которыми тотъ ссудилъ его на дорогѣ изъ Дотбойса. Онъ послалъ къ нему эту сумму вмѣстѣ съ письмомъ, въ которомъ выражалъ искреннѣйшую признательность и желалъ честному Джону быть счастливымъ въ супружеской жизни. Изъ остальныхъ денегъ Николай отправилъ половину къ Ньюмену Ноггсу, прося доставить ихъ Катѣ.
--Вы что-то невеселы, сказалъ ему Смайкъ, когда молодой человѣкъ кончилъ письма къ матери и сестрѣ.
--Я думалъ о своихъ домашнихъ, отвѣчалъ Николай.
--Мистеръ Никльби, сказалъ опять Смайкъ: отчего это бываетъ, что иной человѣкъ такъ добръ, а несчастливъ? Вотъ вы ко мнѣ очень добры, а безпрестанно грустите. Я это вижу.
--Длинная исторія, мой другъ! отвѣчалъ Николай: я боюсь, что тебѣ трудно будетъ ее понять. Я грущу оттого, что у меня есть врагъ……. Понимаешь ли ты, что такое врагъ?
--О, какъ же! понимаю….. А какъ зовутъ его?
--Ральфъ….. Ральфъ Никльби.
--Ральфъ Никльби, повторилъ Смайкъ. Я выучу это наизусть.
И онъ сталъ твердить вполголоса имя дяди Николая.
Черезъ нѣсколько дней пришелъ отвѣтъ отъ Ноггса, который увѣдомлялъ, что деньги, посланныя Николаемъ, получены, домашніе его слава Богу здоровы, но Катѣ нужно личное покровительство брата. Впрочемъ Ноггсъ обѣщалъ писать объ этомъ подробнѣе въ другой разъ, а до того времени совѣтовалъ Николаю не тревожиться.
Напрасный совѣтъ! Катѣ нужно личное покровительство брата: слѣдственно Катя въ опасности?….. Николай тотчасъ побѣжалъ къ содержателю труппы и объявилъ, что дня черезъ четыре онъ уѣдетъ въ Лондонъ.
--Позвольте, сказалъ Кромльзъ, послѣ напрасныхъ усилій отклонить его отъ этого намѣренія: если вы ужъ никакъ не хотите разбогатѣть посредствомъ своихъ дарованій, такъ по-крайней-мѣрѣ мы извлечемъ изъ васъ все, что еще можно извлечь, для моихъ и собственныхъ вашихъ выгодъ. Сегодня середа: хорошо! Мы сегодня объявимъ публикѣ, что завтра, въ четвергъ, вы играете въ послѣдній разъ, передъ отъѣздомъ.
--Но какой же это послѣдній разъ? Я вамъ говорю, что пробуду еще дня четыре.
--Знаю. Завтра мы объявимъ, что вы играете также въ послѣдній разъ въ пятницу, по особенному ангажементу только на одинъ вечеръ; потомъ въ субботу, --по требованію многихъ любителей, которые не могли достать мѣстъ на прежнія представленія; и наконецъ, въ воскресенье, --изъ благодарности къ портсмоутской публикѣ.
--Слѣдовательно я буду играть четыре раза въ послѣдній разъ?
--Да, отвѣчалъ Кромльзъ безъ всякаго замѣшательства: вѣдь вы сами говорите, что останетесь здѣсь только на четыре дня. Впрочемъ пять разъ, я думаю, было бы ужъ и черезъ чуръ…. Развѣ прибавимъ что-нибудь новенькое?….. Ахъ, въ самомъ дѣлѣ! Послушайте: не можете ли вы пропѣть комической аріи, сидя верхомъ на лошади, эмблемѣ отъѣзда?
--Нѣтъ, мистеръ Кромльзъ, никакъ не могу.
--Ну, такъ не пуститься ли намъ на маленькій фейерверкъ?
--Это обойдется дороже сбору.
--Совсѣмъ нѣтъ. Дѣло не въ фейерверкѣ, а въ расположеніи. Напримѣръ, если вы помѣститесь на возвышеніи, подлѣ васъ Феноменъ въ живописной аттитюдѣ, позади транспарантъ съ приличною надписью, а по бокамъ человѣкъ десятокъ въ видѣ геніевъ, съ крыльями, и у нихъ по швермеру въ каждой рукѣ…… О ! да это было бы величественно, особливо издали.
Но Николай не чувствовалъ величественности такого спектакля и ушолъ, повторивъ только обѣщаніе играть всякій вечеръ до отъѣзда своего изъ Портсмоута.
Причина, побудившая Ноггса написать къ Николаю, что для Кати нужно его личное покровительство, состояло въ томъ, что бѣдную дѣвушку въ это время жестоко преслѣдовали лордъ Верисофтъ и сэръ Мольбери Хокъ. Послѣдній принадлежалъ къ числу негодяевъ, которые, промотавши свое состояніе, но не вылечившись отъ страсти къ неумереннымъ наслажденіямъ всякаго роду, принимаются разорять другихъ. Какъ человѣкъ, знаменитый между повѣсами, онъ имѣлъ свой кругъ почитателей и льстецовъ, изъ которыхъ одни, напримѣръ Пайкъ и Плекъ, возились около его операцій надъ богатыми дураками, платя за это низкимъ угодничествомъ; другіе, напримѣръ Верисофтъ, были жертвами, изъ которыхъ онъ самъ высасывалъ средства для насыщенія своей страсти къ развратнымъ забавамъ. Самобытный геній въ искусствѣ разорять молодыхъ глупцовъ, онъ создалъ для этого свою собственную теорію, рѣшительно противоположную пріемамъ всѣхъ его предшественниковъ: онъ разорялъ ихъ, не проповѣдуя имъ экономіи, разорялъ ихъ открыто, въ одно и тоже время пускалъ ихъ по-міру и выставлялъ на посмѣшище свѣту. Верисофтъ, человѣкъ безъ врожденной наклонности къ порокамъ, но чрезвычайно ограниченный, былъ однимъ изъ тѣхъ, надъ кѣмъ эта адская метода произвела блистательнѣйшія дѣйствія. Мольбери околдовалъ его: жалкій глупецъ былъ кругомъ въ долгахъ, и благоговѣя передъ своимъ менторомъ, готовился сдѣлать послѣдній шагъ къ безднѣ нищеты, какъ вдругъ между нимъ и Мольбери является Ральфъ.
Читатели, конечно, давно отгадали ремесло Ральфа: онъ былъ ростовщикъ. Лордъ Верисофтъ занималъ у него деньги, но сумма долговъ его Ральфу не составляла и десятой доли всѣхъ долговъ молодаго вѣтренника. Старикъ Никльби не могъ безъ досады видѣть, что не онъ одинъ пользуется отъ такого выгоднаго заемщика. Постоянное наблюденіе за всѣми повѣсами, которые часто имѣютъ надобность въ деньгахъ, доставили ему случай узнать, что Верисофтъ хочетъ занять огромную сумму у ростовщика Грайда, рекомендованнаго Хокомъ, и почтенный Ральфъ Никльби рѣшился, во что бы ни стало, переманить Верисофта въ свои сѣти. Но для этого надобно было уничтожить, или по-крайней-мѣрѣ ослабить, вліяніе сэръ Мольбери. Какимъ же образомъ? Безстыдный Ральфъ вздумалъ воспользоваться красотой племянницы. Подъ предлогомъ своихъ прежнихъ денежныхъ счетовъ съ Верисофтомъ, онъ сталъ посѣщать его довольно часто, втерся къ нему въ нѣкоторую довѣренность, и наконецъ открылъ, что имѣетъ племянницу, дѣвушку удивительной красоты. Слѣдствіемъ всего этого было то, что Верисофтъ назначилъ у Ральфа обѣдъ, заплативъ за него изъ собственнаго кармана. Мы знаемъ, что произошло за обѣдомъ. Верисофтъ плѣнился красотой Кати, но она въ тоже время имѣла несчастіе понравиться сэръ Мольбери Хоку, и этотъ злодѣй положилъ завладѣть ею, одурачивъ еще разъ своего воспитанника.
Пока тянулись переговоры о займѣ у Ральфа, Хокъ
нѣсколько разъ пытался вывѣдать отъ него, гдѣ можно увидѣть прекрасную Катю, но лукавый Ральфъ, отгадавъ его замыселъ, не сказывалъ ни ему ни Верисофту, гдѣ живетъ она. Случай однако жъ способствовалъ негодяю. Въ одинъ день, когда Хокъ и Верисофтъ пріѣхали къ Никльби, для окончательнаго заключенія договора, они застали у него Катину мать.
--Возможно ли! вскричалъ Хокъ: неужели это маменька той прелестной особы, съ которою я имѣлъ честь обѣдать у мистера Ральaа?….. Такія же черты лица, то же очаровательное выраженіе…… Но нѣтъ! быть не можетъ. Конечно, сударыня, вы сестрица миссъ Никльби?
--Никакъ нѣтъ, милордъ, отвѣчала она съ довольною улыбкой: я ея мать. Братецъ, увѣрьте, что Катя дѣйствительно дочь моя.
--Это непостижимо! перебилъ Хокъ. Вообрази, милордъ! кто бы могъ подумать, что миссъ Никльби — дочь этой молодой дамы? Здорова ли она, сударыня?
--Слава Богу, милордъ, теперь здорова. Но нѣсколько времени, послѣ обѣда у дядюшки, чувствовала себя очень не хорошо. Думаю, что простудилась возвращаясь домой въ извощичьей каретѣ.
Хокъ покачалъ головой въ видомъ участія.
--Извощичьи кареты такъ дурны, милордъ! продолжала между-тѣмъ мистриссъ Никльби: онѣ вѣчно съ разбитыми стеклами. Не мое женское дѣло толковать о законахъ; а право пора бы, кажется, подумать объ этомъ въ парламентѣ. Я однажды страдала цѣлыя шесть недѣль флюсомъ, оттого что ѣхала въ извощичьей каретѣ. Ахъ, позвольте! не смѣшиваю ли я этого съ другимъ случаемъ, когда мы ѣхали въ коляскѣ?….. Нѣтъ, точно такъ! это была карета; я не могу сказать какого цвѣту, но помню, что она была съ номеромъ, который начинался нулемъ и оканчивался девятью….. Нѣтъ, виновата! начинался девятью, а оканчивался нулемъ; короче, это былъ нумеръ пятьдесятъ третій.
Краснорѣчіе мистриссъ Никльби оглушило слушателей; но сэръ Мольбери старался поддержать разговоръ, а когда говорунья стала прощаться, онъ вмѣстѣ съ Верисофтомъ вызвался проводить ее до омнибусовъ, на зло Ральфу, который видѣлъ, что тайна жилища Кати теперь непремѣнно откроется, а помѣшать этому нельзя.
Добрая мистриссъ Никльби была въ восхищеніи, расхаживая между двухъ господъ такого знатнаго роду, и слушая ихъ комплименты красотѣ и уму своей дочери.
--Да, говорила она: Катя точно умная дѣвушка. Когда она была еще въ пансіонѣ, ее и тогда называли умницей; говорили, что у нея способности лучше чѣмъ у всѣхъ другихъ ученицъ; а тамъ было много ученицъ, и позвольте, я вамъ скажу сколько именно. Кажется, двадцать пять…… Такъ! двадцать пять; за всякую платили пятьдесятъ гиней въ годъ, кромѣ прочаго. Изрядный доходецъ!…. Но несмотря на такое множество воспитанницъ, Катя была между ними всегда первою. Ахъ! я никогда этого не забуду. Бывало, каждые полгода мы получаемъ отъ нея письмо, написанное собственною ея рукою, въ которомъ она увѣдомляетъ меня и отца своего, что она первая ученица. Теперь бѣдная Катя не узнаетъ этихъ писемъ: у нея почеркъ совершенно перемѣнился; но я увѣрена, что все это писала она сама: въ ихъ пансіонѣ было такое заведеніе, что всѣ ученицы сами списывали свои письма къ родителямъ съ одного общаго, заранѣ приготовленнаго, письма, учитель придѣлывалъ только запятыя и точки.
Бесѣдуя такимъ образомъ, мистрисъ Никльби дошла съ своими кавалерами до перекрестка, гдѣ стояли омнибусы; раскланялась, отблагодарила, и заняла мѣсто нарочно въ самомъ отдаленномъ и спокойномъ углу, чтобы свободнѣе предаться размышленіямъ о пріятной встрѣчѣ. Зажмуривъ глаза, она старалась припомнить каждую похвалу, которую молодые люди сказали ея милой дочери. Воображеніе ея разыгралось; она безъ труда пришла къ тому заключенію, что они оба влюблены по уши въ Катю. «Но что же это значитъ, что Катя мнѣ ничего не сказала объ этихъ молодыхъ людяхъ? думала мистрисъ Никльби. А!… вотъ что! она сама неравнодушна къ одному изъ нихъ. Къ которому же? Хорошо, если бы къ сэръ Мольбери Хоку. Разумѣется, я не стану противиться ея склонности: пусть она выйдетъ за лорда, ежели его любитъ; но что касается до меня, такъ я предпочла бы сэръ Мольбери. Онъ такъ учтивъ, такъ внимателенъ, у него такія прекрасные манеры!….. тотчасъ видно, что знатный человѣкъ…. Впрочемъ я надѣюсь, что и Катя выбрала также его, а не лорда, да, точно! я уварена, что его.» И пылкое воображеніе матери представило ей скромную Катю счастливою супругою знатнаго барина, окруженною блескомъ богатства, утѣхами роскоши…. Сердце ея затрепетало, глаза налились слезами.
Нѣсколько дней спустя, мистрисъ Никльби, совершенно увѣренная въ скоромъ замужествѣ Кати, сидѣла одна дома и мечтала, какъ дочь ея вступитъ въ высшее общество, какъ она будетъ представлена ко двору, какъ портретъ ея появится въ альманахѣ, и на слѣдующей страничкѣ будетъ напечатано: «стихи къ портрету леди Мольбери Хокъ, сочиненіе мистера…. на-примѣръ, Даббера.» А кто знаетъ? можетъ-статься, въ какомъ-нибудь другомъ альманахѣ появится также портретъ и маменьки леди Мольбери, со стихами папеньки мистеръ Даббера. Мало ли что бываетъ на свѣтѣ?
Въ это время зазвонилъ колокольчикъ, и въ комнату вошли два незнакомца.
--Мое почтеніе! сказалъ одинъ.
--Мое почитаніе! прибавилъ другой.
Мистрисъ Никльби поклонилась и отвѣчала, что она не имѣетъ чести….
--Знать насъ? подхватилъ первый. Ахъ, мистрисъ Никльби! для насъ это очень чувствительно. —Не правда ли, очень чувствительно? спросилъ онъ, оборачиваясь къ товарищу.
--Очень чувствительно, мистрисъ Никльби! подтвердилъ тотъ.
--Мы объ этомъ крайне жалѣли, продолжалъ первый. —Не правда ли, крайне жалѣли? --Крайне жалѣли, повторилъ товарищъ.
--Слышите, мистрисъ Никльби? вамъ ручается другъ мой Пайкъ. — Имѣю честь рекомендовать; мистеръ Пайкъ, конюшій.
--Имѣю честь рекомендовать: мистеръ Плекъ, конюшій.
--Мы оба — короткіе пріятели сэръ Мольбера Хока.
--Въ самомъ дѣлѣ? вскричала мистрисъ Никльби: ахъ! такъ прошу покорно садиться. Я очень рада познакомиться съ пріятелями сэръ Мольбери.
--А мы очень рады, что слышимъ это изъ вашихъ очаровательныхъ устъ, сказалъ Плекъ, садясь возлѣ нея. Одно слово на ушко, сударыня. Ежели бы сэръ Мольбери зналъ, какъ вы объ немъ отзываетесь, онъ почелъ бы себя счастливѣйшимъ человѣкомъ.
--Помилуйте! возразила мистрисъ Никльби, думая про себя, что она очень лукава: мое мнѣніе, вѣрно, ничего не значитъ для такого знатнаго человѣка.
--Что вы! вскричалъ Плекъ: ничего не значитъ — Пайкъ, говори: много ли значитъ мнѣніе мистрисъ Никльби для сэръ Мольбери Хока?
--Много значитъ, отвѣчалъ Пайкъ.
Мистрисъ Никльби скромно потупила глаза и улыбнулась.
--Вы уже знаете, сударыня, продолжать тотъ же Пайкъ: какое сильное впечатлѣніе произвела на него ваша прекрасная дочь. — Плекъ, подхватывай.
--Произвела сильное впечатлѣніе ваша дочь, подхватилъ Плекъ. Онъ поручилъ намъ освѣдомиться, благополучно ли вы намедни доѣхали до дому.
--Слава Богу, отвѣчала мистрисъ Никльби, оправившись наконецъ отъ своего замѣшательства; прошу васъ засвидѣтельствовать ему мою благодарность. Я не простудилась на этотъ разъ, хотя — признаюсь — очень подвержена флюсамъ….
--Ахъ, какъ жаль! вскричалъ Плекъ.
--Что дѣлать, сэръ! Однажды…. это было въ тысяча восемь сотъ семнадцатомъ….. позвольте! такъ ли! четыре да пять двѣнадцать, двѣнадцать да восемь семнадцать; такъ точно! въ тысяча восемь сотъ семнадцатомъ…. нѣтъ, извините! можетъ-быть, и въ шестнадцатомъ…. Я тогда очень простудилась; но къ счастію нашелся искусный докторъ, который прописалъ мнѣ прекрасное лекарство. Употребляя его, я рѣшительно не знала простуды съ мая мѣсяца во все лѣто, но въ сентябрѣ — опять! Говорятъ, что это лекарство не дѣйствуетъ зимою.
--Мы имѣемъ къ вамъ еще одно порученіе отъ сэръ Мольбери, сказалъ Плекъ.
--Что такое, сэръ?
--Онъ поручилъ намъ просить, умолять….
--Умолять и просить, перебилъ Пайкъ.
--Слышу.
--Онъ поручилъ намъ просить, чтобы вы осчастливили своимъ присутствіемъ ложу, которую взялъ онъ на нынѣшній спектакль.
--Ахъ, нѣтъ, мистеръ Плекъ…. Это невозможно, это….
--Пайкъ, помогай! сказалъ Плекъ. Умоляемъ васъ, мистрисъ Никльби.
--Умоляемъ, мистрисъ Никльби!
--Но….. начала она….
--Что за но? Такого слова нѣтъ въ лексиконахъ, перебилъ Плекъ.
--Рѣшительно нѣтъ: я искалъ, подтвердилъ Пайкъ.
--Но…. я никогда не бывала въ театрѣ.
--Тѣмъ лучше: спектакль отъ этого будетъ для васъ занимательнѣе. Въ ложу приглашены только свои: вашъ братецъ Ральфъ Никльби, лордъ Верисофтъ, Пайкъ и я. Не разстроивайте компаніи. — Сэръ Мольбери безъ ума отъ вашей дочери.
--О, какъ вы счастливы, что имѣете такую дочь! прибавилъ Пайкъ, и въ восторгѣ взявъ руку мистрисъ Никльби, прижалъ ее къ сердцу, между-тѣмъ какъ Плекъ повторялъ, сидя съ другой стороны и держа ея другую руку: вы очень счастливы! чрезвычайно счастливы!
Мистрисъ Никльби не знала, что дѣлать. Нѣсколько времени она продолжала отговариваться отъ приглашенія; но депутаты сэръ Мольбери были такъ настойчивы, говорили такъ дружно, такъ много хвалили Катю. Добрая мать, по свойственной себѣ проницательности, тотчасъ приняла эти похвалы за новое подтвержденіе своей догадки, что сэръ Мольбери хочетъ жениться на ея дочери. Голова ея пошла кругомъ. На бѣду тогда не случилось при ней ни одного человѣка, который бы могъ разсѣять это заблужденіе. Мало-по-малу она стала защищаться слабѣе, потомъ замолчала, потомъ начала уже соглашаться въ возможности ѣхать въ театръ, и наконецъ дала слово. Плекъ и Пайкъ тотчасъ же ушли. Проводивъ ихъ за дверь, мистрисъ Никльби кинулась прямо къ комоду, чтобъ прибрать достойное украшеніе для будущей тещи знатнаго человѣка. Въ условленный часъ экипажъ Хока остановился у ея подъѣзда. Мистрисъ Никльби не слыхала въ себѣ души катясь въ щегольской коляскѣ по тѣмъ самымъ улицамъ, гдѣ обыкновенно хаживала пѣшечкомъ и перепрыгивала съ камня на камень, чтобы не выпачкать башмаковъ. У входа въ театръ ее дожидались Плекъ и Пайкъ. Они проводили будущую знатную барыню въ ложу, и едва она усѣлась на первомъ мѣстѣ, какъ вошли сэръ Мольбери и Лордъ Верисофтъ.
— Вы очень добры, сэръ Мольбери, сказала мистрисъ Никльби, привѣтливо улыбаясь.
— Благодарю за лестное мнѣніе о моей добротѣ, отвѣчалъ Хокъ: но позвольте сказать я не совсѣмъ увѣренъ, что вы такъ про меня думаете. Я знаю васъ, мистрисъ Никльби; я тотчасъ замѣтилъ, что вы лукавы, тонки, насмѣшливы, проницательны, дальновидны….
— Проницательна? дальновидна?… Помилуйте, сэръ Мольбери! совсѣмъ нѣтъ.
Но это нѣтъ она умѣла сказать такимъ голосомъ, что всякій долженъ былъ принять его за чистое да. Мистрисъ Никльби улыбнулась, сэръ Мольбери засмѣялся, Плекъ и Пайкъ захохотали.
— А гдѣ жъ братецъ Ральфъ? спросила она.
Хокъ оглянулся на своихъ адъютантовъ.
— Пайкъ, гдѣ Никльби?
— Гдѣ Никльби? повторилъ Пайкъ, обращаясь къ Плеку.
Но Плекъ не успѣлъ отвѣчать, какъ отворилась дверь сосѣдственной ложи, и туда вошли дама, молодая дѣвица и величавый старикъ. Всѣ собесѣдники мистрисъ Никльби замолчали.
— Слышишь? сказалъ наконецъ Хокъ Верисофту, вполголоса.
— Да, отвѣчалъ тотъ.
— Ахъ, Боже мой! вскричала мистрисъ Никльби: это голосъ моей Кати…. Катя, душа моя! и ты здѣсь!..
Что бы объяснить читателю, какимъ образомъ Катя очутилась въ другой ложѣ, подлѣ матери, мы должны воротиться къ тому печальному дню, когда бѣдная дѣ(вушка, лишась мѣста въ модномъ магазинѣ, разсужда(ла съ нею о своей участи.
--Что жъ ты такъ грустишь? говорила мистрисъ(Никльби: Богъ насъ не оставитъ. По моему, тебѣ луч(ше всего итти въ компаніонки къ какой-нибудь знат(ной дамѣ. Ты рѣшительно создана на это: хороша, (умна, ловка, прекрасно воспитана. Помнишь, отецъ(твой говаривалъ объ одной не богатой женщинѣ, у ко(торой была хорошенькая дочька? Эта дѣвушка, миссъ (Ватерсъ, опредѣлилась въ компаніонки къ одной ста(рухѣ; старуха умерла, а вдовецъ и женился на ней. (Чего жъ тебѣ лучше?
Мистрисъ Никльби повела Катю къ дядѣ. Ральфъ(нисколько не удивился банкротству мадамъ Мантали(ни, потому-что самъ приложилъ руки къ этому обстоя(тельству. Катя объявила ему, что мать хочетъ опредѣлить ее въ компаніонки къ какой-нибудь барынѣ.
--Хорошо, сказалъ Ральфъ: вотъ вамъ газеты; въ (нихъ множество требованій на компаніонокъ, гувер(нантокъ, нянекъ, кухарокъ, горничныхъ.
И въ самомъ дѣлѣ мистрисъ Никльби тотчасъ наш(ла объявленіе, что какая-то госпожа Вититерли имѣетъ (нужду въ молодой и кроткой дѣвицѣ для компаніи. (Черезъ три четверти часа, онѣ съ Катей были уже въ(домѣ этой госпожи. Швейцаръ указалъ имъ дорогу на (лѣстницу. Все показывало, что здѣсь живутъ, или хо(тятъ жить, на барскую ногу. Мистрисъ Вититерли(приняла ихъ въ своемъ будоаре. Она была женщина (среднихъ лѣтъ, съ блѣднымъ лицомъ и томнымъ взгля(домъ. Катя съ матерью нашли ее на мягкомъ диванѣ; (она покоилась небрежно и въ граціозномъ положеніи (глубоко обдуманномъ и повѣренномъ посредствомъ зер(кала; возлѣ нея на столикѣ было нѣсколько книгъ и флаконовъ; на полу разосланъ коверъ; окна закрыты(розовыми занавѣсками; маленькая собачка кидалась подъ ноги всякому, кто входилъ, и это доставляло большое удовольствіе госпожѣ ея.
--Вы прежде нигдѣ не жили въ компаніонкахъ? спросила она Катю.
--Извините, отвѣчала мистрисъ Никльби: Катя была нѣсколько лѣтъ компаніонкой при мнѣ, то-есть, при своей матери. Я и теперь не отдала бы ее въ чужіе люди, если бъ не обстоятельства. Мы жили въ достаткѣ; отецъ ея, мой мужъ — былъ человѣкъ извѣстный въ нашемъ околодкѣ; онъ имѣлъ независимое состояніе и если бы побольше думалъ о дѣлахъ, если бы совѣтовался со мною….
--Маменька! шепнула Катя.
--Пожалуйста подвиньтесь ко мнѣ, сказала мистрисъ Вититерли, глядя на дѣвушку: я такъ близорука, что едва васъ вижу.
Катя подвинулась. Начались распросы о ея познаніяхъ, дарованіяхъ, нравѣ. Мать разсыпалась въ похвалахъ дочери. Черезъ нѣсколько времени вошелъ въ будоаръ супругъ мистрисъ Вититерли, мужчина лѣтъ сорока пяти, съ претензіею на важность, но съ самою пошлою физіономіей. Пошептавшись съ женою, онъ обратился къ Катѣ и ея матери.
--Надо васъ предупредить, что Юлія очень чувствительна и нѣжна, сказалъ онъ; это настоящій цвѣтокъ, экзотическое растеніе.
--Ахъ, Генри! что ты говоришь?
--А что жъ, моя милая? развѣ не правда? Ты сама знаешь, что у тебя больше души чѣмъ тѣла; что душа твоя не вмѣщается въ твоемъ хрупкомъ физическомъ составѣ, вырывается на просторъ, разрушаетъ тебя. Всѣ доктора въ томъ согласны. Здѣсь, въ этой самой комнатѣ, не далѣе какъ недѣлю назадъ, я совѣтовался о тебѣ съ знаменитымъ сэръ Томли Снофимомъ, и онъ мнѣ сказалъ: «Гордитесь, милостивый государь, болѣзнью супруги. Это — драгоцѣнный даръ, которому должны завидовать всѣ дамы высшаго общества; это--избытокъ души: она восторгается, надувается, разрѣшаетъ свои оковы, а оттуда происходитъ волненіе крови, ускоренное біеніе пульса, нервная раздражительность….
--Но ты описываешь меня ужасными красками, Генри?
--Ни чуть, моя Юлія. Я только хочу сказать, что ты — несчастная жертва общества, въ которомъ должна жить по своему происхожденію и связямъ. Оно изнуряетъ тебя. Рауты, балы, спектакли, визиты, изящныя художества, --это ужасъ! Надо обо всемъ думать, обо всемъ имѣть мнѣніе; голова кружится! Я никогда не забуду вечера, какъ ты танцовала съ племянникомъ баронета, на блестящемъ балѣ, въ Экстерѣ.
--Правда, мой другъ: я точно бываю очень разстроена послѣ каждаго своего торжества.
--Ну, вотъ видишь! А для того, Юлія, ты должна быть очень осторожна въ выборѣ компаніонки.
Такое объясненіе не подавало Катѣ большихъ надеждъ; но къ удивленію, черезъ нѣсколько дней мистрисъ Вититерли прислала за нею, и вотъ какимъ образомъ Катя попала въ театръ, въ ложу рядомъ съ той, въ которой павлинилась мать ея.
--И вы здѣсь маменька!… Но кто жъ это съ вами?
--Да, мой другъ, и я здѣсь. Что же тутъ удивительнаго? Со мною друзья мои, мистеръ Плекъ, мистеръ Пайкъ, сэръ Мольбери Хокъ и Лордъ Фредерикъ Верисофтъ.
„Боже мой, какъ она очутилась въ такомъ обществѣ? подумала Катя. Но дѣлать нечего!“ Дрожа и блѣднѣя, несчастная дѣвушка принуждена была отвѣчать на привѣтствія собесѣдниковъ своей матери. Къ довершенію ея мукъ, мистрисъ Вититерли, услышавъ аристократическія имена Хока и Верисофта, изъявила желаніе познакомиться съ ними, и Катя должна была взять на себя представленіе двухъ негодяевъ, къ которымъ внутренно питала глубокое презрѣніе и отвращеніе. Начался обыкновенный свѣтскій разговоръ: много словъ, мало смыслу.
--Я очень люблю драму, сказала мистрисъ Вититерли, томно и болѣзненно глядя на Верисофта: но по несчастію, я всегда бываю больна послѣ Шекспира.
--Жена моя очень чувствительна, милордъ, прибавилъ супругъ ея: это настоящій цвѣтокъ, пухъ, или пыль, что на крыльяхъ у бабочки. Вы можете ее сдунуть, милордъ; право, сдунуть, и она улетитъ.
--Ахъ, Шекспиръ! милый Шекспиръ! стонала между-тѣмъ летучая мистрисъ Вититерли. Были ли вы, милордъ, въ томъ домикѣ, гдѣ онъ родился?
--Нѣтъ, сударыня.
--О! такъ вамъ надобно туда съѣздить. Я не знаю отчего…. но когда вы видѣли это мѣсто, записали тамъ свое имя, вы чувствуете какое-то вдохновеніе, въ васъ загорается пламя….
--Юлія, сказалъ мистеръ Вититерли: ты ошибаешься. Милордъ, она ошибается. Это — дѣйствіе не мѣста, а ея поэтическаго темперамента, ея эфирной души, ея огненнаго воображенія.
--А почему же не мѣста? возразила мистрисъ Никльби. Я помню, когда мы съ покойнымъ мужемъ ѣхали въ почтовой каретѣ изъ Бирмингама…. Позвольте! кажется, въ почтовой каретѣ?… да, точно такъ! и какъ теперь глажу, у почталіона былъ черный пластырь подъ лѣвымъ глазомъ; мы тогда заѣзжали смотрѣть гробницу Шекспира, и потомъ пріѣхали на постоялый дворъ; я легла спать, и всю ночь мнѣ снился человѣкъ съ пластыремъ подъ глазомъ. Мужъ поутру сказалъ мнѣ, что это Шекспиръ, и какъ я тогда была беременна Николаемъ то очень боялась, чтобы изъ него не вышелъ Шекспиръ.
Между-тѣмъ спектакль приближался къ концу. Сэръ Мольбери, сидя за Катей, нашептывалъ ей разныя дерзости, отъ которыхъ бѣдная дѣвушка не могла защититься ничѣмъ, кромѣ молчанія; лордъ Верисофтъ перешолъ въ ложу мистрисъ Вититерли и разговаривалъ съ нею и съ ея мужемъ; мистрисъ Никльби то смотрѣла на сцену, то улыбалась любезностямъ Плека, а другъ его Пайкъ былъ въ родѣ резервнаго любезника и вставлялъ два три слова смотря но обстояствамъ.
Когда спектакль кончился, лордъ Верисофтъ и сэръ Мальбери съ адъютантами проводили дамъ до подъѣзда и посадили въ экипажи. Мистрисъ Вититерли пригласила ихъ къ себѣ; они возпользовались ея приглашеніемъ, и съ этихъ поръ Катя сдѣлалась жертвою самыхъ жестокихъ преслѣдованій со стороны Хока. Напрасно она показывала ему холодность, даже презрѣніе: на него не дѣйствовало ничто; вмѣсто того чтобы бросить свое безполезное волокитство, онъ какъ-будто ожесточался благороднымъ упорствомъ Кати, становился день ото дня неотвязчивѣе, наглѣе. А суетная и романтическая мистрисъ Вититерли вовсе и не подозрѣвала, чтобы ея кампаніонка была предметомъ ежедневныхъ посѣщеній двухъ знатныхъ щеголей. Она была безъ ума отъ знакомства съ ними, принимала ихъ съ восхищеніемъ, и такъ какъ сэръ Мольбери умѣлъ показывать видъ, будто онъ ѣздитъ къ ней собственно для нея, а Катя служитъ ему только отводомъ: то бѣдная дѣвушка не могла даже и жаловаться своей покровительницѣ. При первомъ подобномъ опытѣ, мистрисъ Вититерли расхохоталась и сказала, что миссъ Никльби слишкомъ много о себѣ думаетъ. Не зная, гдѣ искать помощи и защиты, Катя рѣшилась просить ихъ у дяди. Мистеръ Ральфъ отвѣчалъ, что это до него не касается. Она кинулась къ ногамъ его, онъ былъ холоденъ, какъ камень; она напомнила ему брата, онъ разсердился; она стала защищать Николая, онъ выгналъ племянницу. Несчастная, почти безъ памяти, полумертвая, вышла въ сѣни. Тутъ стоялъ Ноггсъ. Онъ слышалъ весь разговоръ ея съ Ральфомъ, проводилъ ее на улицу, долго смотрѣлъ ей вслѣдъ, и потомъ опрометью прибѣжалъ опять въ свою канурку, гдѣ написалъ письмо къ Николаю.
Это было второе письмо, котораго молодой человѣкъ ждалъ отъ Ньюмена. Оно пришло въ такую минуту, когда труппа мистера Кромльза находилась въ великомъ волненіи по случаю одного чрезвычайнаго происшествія.
Въ одно утро Николай, войдя къ содержателю, засталъ его съ бумагой въ рукахъ.
— Новость! новость! вскричалъ Кромльзъ.
— Что такое! не новая ли ученая лошадь?
— Нѣтъ! теперь ужъ не нужны лошади.
— Такъ другой Феноменъ? мальчикъ-Феноменъ?
— Да, въ родѣ Феномена, только не мальчикъ, не дѣвочка, а настоящая, полная дѣвица; короче, новая актриса, и чудо! совершенство! геній! Да вотъ, посмотрите сами: я ужъ напечаталъ афишки.
Мистеръ Кромльзъ подбѣжалъ къ столу и подалъ Николаю пукъ желтыхъ, синихъ и красныхъ афишъ тотъ увидѣлъ слѣдующія слова, напечатанныя вершковыми буквами: „Первый дебютъ несравненной миссъ Генріэты Петокеръ, актрисы дрери-ленскаго театра.“
— Ба-ба-ба! я знаю эту особу!
— Въ самомъ дѣлѣ? Тѣмъ лучше! Слѣдственно вы знаете первый талантъ въ мірѣ! Теперь мы воскресимъ „Кровопійцу“, этотъ удивительный балетъ; въ которомъ миссъ Петокеръ танцуетъ съ тамбуриномъ, какъ сильфида! — Впрочемъ надо замѣтить, примолвилъ Кромльзъ съ видомъ довѣрія: превосходная игра Генріеты въ балетѣ „Кровопійца“ ничто иное какъ слѣдствіе наставленій, которыя она получила отъ жены моей во время пребыванія нашего въ Лондонѣ. Настоящій „Кровопійца“ — это моя жена. О! вы еще не знаете всѣхъ достоинствъ мистрисъ Кромльзъ. Всякій годъ, рѣшительно всякій годъ, эта женщина доказываетъ чѣмъ-нибудь новымъ свои изумительные таланты. Она подарила мнѣ шесть человѣкъ дѣтой, и въ каждомъ изъ нихъ есть какое-нибудь отступленіе отъ обыкновенныхъ законовъ природы, чрезвычайно полезное для моего ремесла. Мало! подаривши мнѣ шесть человѣкъ дѣтей, она осталась такою же красавицей, какою была въ то время, когда я увидѣлъ ее въ первый разъ. Надо вамъ расказать этотъ случай. Мистрисъ Кромльзъ принадлежала тогда къ странствующей труппѣ акробатовъ. Однажды я захожу въ ихъ балаганъ, смотрю, на сценѣ, по серединѣ фейерверка, стоитъ внизъ головой молодая женщина неописанной красоты. Въ ея положеніи было такъ много граціи, она умѣла придать столько достоинства своей позѣ, что я въ туже минуту влюбился, и — вотъ вамъ мистрисъ Кролмьзъ! Не правда ли? вѣдь это удивительный случай?
Но Николай былъ еще болѣе удивленъ на другой день, когда выходя изъ театра послѣ перваго дебюта „несравненной миссъ Генріэты Петокеръ“, онъ вдругъ встрѣтился носомъ къ носу съ почтеннымъ сборщикомъ „водяной“ пошлины, мистеръ Леливикомъ.
— Какими судьбами?
— Да такъ, вчера вечеромъ. Что вы скажете о новой актрисѣ?
— Не дурна.
— Гмъ, не дурна! Скажите, божественна!
— На долго ли вы пріѣхали въ Портсмоутъ?
— Самъ не знаю.
— По дѣламъ?
— По дѣламъ.
Леливикъ взялъ Николая подъ руку и шепнулъ ему:
— Вы не можете вообразить, что за дрянь — холостая жизнь. Заведутся деньги, тотчасъ сыщутся братья, сестры, племянники, племянницы Все это такъ и норовить, чтобы вы поскорѣе умерли. А если вы человѣкъ государственный, напримѣръ, сборщикъ пошлины при водяной коммуникаціи; если вы притомъ старшій въ родѣ, напримѣръ дядя, они вамъ кляняются, и льстятъ, и подличаютъ, а изъ чего? не изъ уваженія къ вашей особѣ, нѣтъ! изъ жадности къ вашимъ деньгамъ! Кенвигзы большіе негодяй, увѣряю васъ.
— Я не замѣтилъ этого, сказалъ Николай.
— Точно негодяи. И чтобы избавиться отъ ихъ лукавой угодливости, я хочу…. я хочу…. Генріэта Петокеръ прелестная женщина, не правда ли?
— Правда. И вы хотите сдѣлать изъ нея мистрисъ Леливикъ?
— Отгадали.
— Поздравляю васъ.
— Завтра свадьба. Прошу покорно пожаловать. Мистеръ Кромльзъ и все общество также будутъ.
Въ самомъ дѣлѣ на другой день совершилось бракосочетаніе сборщика „водяной“ пошлины съ пламенной артисткой. Дамы Кромльзовой труппы явили при этомъ случаѣ необычайную роскошь, чтобы достойнымъ образомъ праздновать благополучіе одной изъ подругъ своихъ, хотя каждая изъ нихъ очень охотно задушила бы эту подругу, чтобы занять ея мѣсто. Онѣ разрядились какъ нельзя великолѣпнѣе, не пощадили ни бронзовыхъ украшеній, ни поддѣльныхъ брилліантовъ, ни полинялыхъ цвѣтовъ. Феноменъ-Нинета была такъ роскошно убрана цвѣтами, что сдѣлалась почти невидимкою и казалась болѣе подвижнымъ садомъ, нежели человѣкомъ; миссъ Сневеличи возложила на себя вѣнокъ бѣлыхъ розъ; а миссъ Ледрукъ, по своему романическому характеру, повѣсила себѣ на грудь миніатюрный портретъ незнакомаго ей пѣхотнаго офицера, который купила не задолго передъ тѣмъ у торговки.
Но въ то самое время, какъ труппа мистера Кромльза собиралась на банкетъ къ новобрачнымъ, Николай вдругъ получаетъ Ноггсово письмо, о которомъ сказано выше. Ньюменъ просилъ его пріѣхать, не теряя ни минуты времени». Молодой человѣкъ тотчасъ объявилъ Кромльзу, что ѣдетъ завтрашній день. Эта новость произвела сильное впечатлѣніе, особливо на миссъ Сневеличи: она назвала Николая жестокимъ, варваромъ. Что же касается до содержателя труппы, то онъ отъ души стиснулъ его въ своихъ мягкихъ объятіяхъ, и на другой день, неожиданно явясь передъ дилижансомъ, разыгралъ трагическую сцену разлуки, надъ которой расхохотались всѣ зрители.
Путешествіе Николая не представляетъ ничего любопытнаго. Дилижансъ катился, какъ обыкновенно катятся дилижансы, и докатился наконецъ до Лондона.
— На силу-то! вскричалъ Николай, нетерпѣливо толкая уснувшаго Смайка и сердясь на деревенскую барыню, которая, еще за двѣ мили до Лондона, высунулась по-поясъ изъ каретнаго окна, чтобы увидѣть столицу, въ которой она никогда не бывала.
Прогремѣвъ по шумнымъ и многолюднымъ улицамъ города, дилижансъ остановился у своей конторы. Николай тотчасъ выпрыгнулъ на мостовую и пустился почти бѣгомъ къ квартирѣ Ноггса. О, какъ билось сердце его! какъ волновалось воображеніе! Прохожіе могли почесть его за сумасшедшаго: онъ толкался, не глядѣлъ ни на что, думалъ только о Катѣ, хотѣлъ только скорѣе узнать, что сталось съ сестрой его. Смайкъ едва поспѣвалъ за своимъ другомъ; но ему было довольно знать причину Николаевой поспѣшности, чтобы скорѣе упасть и умереть отъ усталости чѣмъ попросить его итти немножко потише. Наконецъ вотъ домъ, въ которомъ живетъ Ноггсъ. Они бѣгутъ на лѣстницу, выше, выше, почти подъ самую кровлю. Вотъ дверь увы! она заперта. Николай бросился къ сосѣдямъ. — Куда ушелъ Ноггсъ? скоро ли онъ воротится? — А Богъ его знаетъ! онъ не спрашивается у сосѣдей, когда хочетъ итти со двора. — Смайкъ сѣлъ на ступеньки, Николай сдѣлалъ то же. Но нѣтъ! ему не сидится: сердце трепещетъ, дыханіе занимается, голова крутится. Нѣтъ! ему надо идти куда-нибудь, Николай побѣжалъ къ портретчицѣ. О Боже мой! и ея нѣтъ дома. Что жъ теперь дѣлать? не пойти ли къ матери?….. Но явиться такъ неожиданно, вдругъ, какъ-будто съ неба свалился?…. Нужды нѣтъ! до того ли теперь, чтобъ расчитывать эти мелочи? Онъ пошелъ къ матери. Старая служанка мела сѣни.
— Ахъ, сударь! откуда вы взялись? …
— Дома ли матушка? Здорова ли сестра?…
— Обѣ, слава Богу, здоровы; но старая барыня ушла со двора, не прійдетъ до вечера, а барышня, вѣдь вы знаете, живетъ въ чужихъ людяхъ, для компаніи у какой-то госпожи.
Николай не могъ ничего болѣе добиться отъ безтолковой служанки и разсудилъ итти опять къ Ноксу. Въ это время наступили сумерки, загорѣлся, гасъ въ фонаряхъ. Проходя по одной улицѣ, Николай вдругъ увидѣлъ прямо передъ собою яркоосвѣщенныя окна гостинницы, и вспомнилъ, что онъ не ѣлъ ничего со вчерашняго дня: бѣганье по городу утомило его, ему хотѣлось пить.
Дорого берутъ въ этой гостинницѣ! подумалъ Николай: но кружка вина не Богъ знаетъ что такое, и я думаю, что она не разоритъ меня даже и въ этой гостиницѣ. Онъ поднялся на крыльцо, отворилъ двери: передъ нимъ открылась длинная перспектива свѣтлыхъ гасовыхъ лампъ. На правой сторонѣ блистало граненное стекло съ надписью: «Общія комнаты». Николай вошелъ.
Ему еще никогда на случалось видѣть такого великолѣпія: дорогія французскія обои, золотые карнизы, огромныя зеркала…. Глаза молодаго человѣка невольно разбѣжались по предметамъ роскоши, собраннымъ въ этой комнатѣ; однако жъ онъ сѣлъ, спросилъ себѣ кружку вина и взялъ газеты. Недалеко отъ него за столикомъ у камина шумѣли четверо посѣтителей; кромѣ ихъ были еще двое, оба старики, и оба сидѣли поодиначкѣ.
Ожидая вина и сердясь на нерасторопность служителя, Николай взглянулъ на зеркало, которое стояло напротивъ и увидѣлъ тамъ, что двое изъ компаніи веселыхъ собесѣдниковъ, оставивъ свои мѣста за столомъ, подошли грѣться къ камину. Они оба были одѣты по самой послѣдней модѣ; одинъ изъ нихъ не могъ ужъ похвастаться свѣжестью молодости, въ глазахъ его было какое-то непріятное выраженіе, по губамъ блуждала саркастическая улыбка; другой былъ молодъ, но лицо его носило на себѣ глубокіе слѣды тяжкихъ трудовъ или болѣзней: это былъ недозрѣлый плодъ, сорванный съ дерева и преждевременно подвергшійся порчѣ. Николай едва разсмотрѣлъ ихъ физіономіи, какъ ему принесли вино; онъ взялъ кружку, и совсѣмъ позабылъ о двухъ франтахъ.
— Здоровье Кати Никльби! вдругъ закричалъ сиповатый голосъ позади Николая.
— Здоровье Кати Никльби! повторилъ другой.
— Здоровье Катеньки! сказали оба франта, воротясь къ столику и поднявъ бокалы.
Газеты выпали изъ рукъ Николая. Онъ не зналъ, что къ нимъ дѣлается. Имя его сестры произносятъ въ трактирѣ, к такъ громко, такимъ наглымъ тономъ! Забывъ о намѣреніи итти скорѣй къ Ноггсу, Николай прижался плотнѣе къ своему мѣсту, притаилъ дыханіе, слушалъ.
— Плутовка! говорилъ между-тѣмъ старшій изъ щеголей: прехитрая плутовка! настоящая Никльби, вѣрная копія съ своего дяди Ральфа!
— Она нарочно увертывается, чтобы вывести изъ терпѣнія, примолвилъ его товарищъ.
— Прелукавая дѣвочка! присовокупили остальные два собесѣдника.
Николай едва дышалъ отъ множества чувствъ, которыя тѣснились въ его душу; но у него достало мужества удержать себя: онъ не тронулся съ мѣста, даже не повернулъ головы. Между-тѣмъ два старика, которые сидѣли особо, вышли одинъ за другимъ изъ гостинницы. Нѣсколько минутъ длилось молчаніе.
— Я боюсь, что мистрисъ Вититерли замѣтитъ нашу продѣлку, сказалъ наконецъ младшій щеголь.
— Пусть замѣтитъ! возразилъ старшій: мы ужъ зашли довольно далеко, и теперь ежели она разссорится съ Катенькой, тѣмъ лучше: Катенька воротится къ матери, а это такая дура, что изъ нея можно сдѣлать что хочешь.
— Дура! круглая дура! подтвердили остальные собесѣдники, и общій хохотъ огласилъ залу.
На этотъ разъ Николай не выдержалъ, или, лучше сказать, онъ не считалъ себя въ правѣ дольше молчать, всталъ и подошелъ прямо къ старшему щеголю, въ которомъ читатели, конечно, давно узнали сэръ Мольбери Хока, отгадавъ въ то же время и его товарищей.
— Позвольте мнѣ поговорить съ вами.
— Со мною, сударь? спросилъ удивленный Хокъ.
— Да, съ вами!
Мольбери презрительно глядѣлъ на Николая и не отвѣчалъ.
— Что же, сударь? повторилъ молодой человѣкъ: угодно ли вамъ отойти со мной къ сторонѣ, или вы отказываетесь?
— Таинственный незнакомецъ! сказалъ Хокъ своимъ товарищамъ, съ насмѣшливою улыбкою, взялъ бокалъ, поднесъ его ко рту, и оборотясь къ Николаю, примолвилъ: Напередъ объявите сами, что вы за человѣкъ.
Николай бросилъ на столъ свои адресъ. Не отводя бокала отъ губъ, Мольбери взглянулъ на него, хотѣлъ засмѣяться, но брови его нахмурились, губы зашевелились, и онъ, не выпивъ бокада, поставилъ его на столъ, а самъ устремилъ глаза на нашего, героя.
— Ваше имя? вашъ адресъ? сказалъ Николай.
— Ни того, ни другаго, отвѣчалъ Хокъ.
— Господа, продолжалъ Николай, оборотясь къ прочимъ: если между вами есть благородный человѣкъ, онъ долженъ сказать мнѣ имя этого господина.
Всѣ молчали; Пайкъ и Плекъ потупили глаза, и одинъ изъ нихъ принялся ловить крошку отъ пробки въ своемъ бокалѣ.
— Я родной братъ той дѣвицы, о которой вы осмѣлились говорить съ такимъ неуваженіемъ, и я объявляю вамъ, что этотъ господинъ, кто бы онъ ни былъ, клеветникъ, лжецъ!
Рука сэръ Мольбери опустилась на графинъ, какъ будто онъ хотѣлъ бросить его въ голову Николая. Но Мольбери только улыбнулся, презрительно посмотрѣлъ на своего противника, и повернувшись къ товарищамъ, сказалъ:
— Пусть онъ болтаетъ что хочетъ: я не могу имѣть серіознаго разговора съ человѣкомъ такого роду.
— Подлый и глупый враль! закричалъ Николай: я готовъ повторить это передъ цѣлымъ свѣтомъ. А что касается до вашего имени, до мѣста, гдѣ вы живете, я все узнаю, все! Я буду преслѣдовать васъ по улицамъ до самаго утра.
Сказавъ это, Николай отошелъ, сѣлъ у противуположной стѣны, расплатился съ слугою, и скрестивъ руки на груди, устремилъ неподвижный взглядъ на пирующихъ пріятелей. Лордъ Вернеоотъ съ большимъ жаромъ шепталъ что-то Хоку; Плекъ и Пайкъ дѣлали то же: повидимому они убѣждали своего ментора выполнить требованіе Николая. Но Мольбери отвѣчалъ имъ только насмѣшливою улыбкой, и наконецъ разсердившись закричалъ, чтобы они шли вонъ, ежели имъ хочется, а онъ будетъ сидѣть, пока не соскучится. Тогда Верисофтъ, Пайкъ и Плекъ въ самомъ дѣлѣ встали и вышли: въ комнатѣ остались только Хокъ съ Николаемъ.
Прошло больше часу: они оба молчали, оба не сходили съ мѣстъ. Иногда Мольбери наполнялъ свою рюмку, допивая остатокъ вина; а Николай перекладывалъ лѣвую ногу на правую, или правую ногу на лѣвую. Пробило одиннадцать; пробило двѣнадцать. Раза два или три сэръ Мольбери, какъ бы въ нетерпѣніи и досадѣ, оглядывался кругомъ, но потомъ опять опирайся спиной на подушки дивана и лѣниво прихлебывалъ изъ своей рюмки.
Наконецъ онъ громко зѣвнулъ, потянулся и всталъ. Николай, съ напряженнымъ вниманіемъ такъ и впился въ него своимъ взглядомъ.
Мольбери тихо подошелъ къ зеркалу, оправилъ на себѣ галстухъ, повернулся назадъ, пристально посмотрѣлъ на Николая, и кликнувъ слугу, велѣлъ подать себѣ плащъ.
Слуга, исполнивъ его приказаніе, растворилъ двери и ждалъ, чтобы сэръ Мольбери вышелъ.
— Не нужно! ступай! сказалъ Хокъ, и вотъ они съ Николаемъ опять остались одни.
Прогулявшись нѣсколько разъ по комнатѣ, Мольбери подошелъ къ своему столу, допилъ послѣдній бокалъ, воротился къ зеркалу, надѣлъ шляпу и перчатки, застегнулъ плащъ, и наконецъ, медленными шагами, пошелъ къ дверямъ. Обождавъ нѣсколько секундъ, Николай бросился въ-слѣдъ за нимъ, и они въ одно время очутились на ступенькахъ подъѣзда. Тутъ стоялъ красивый кабріолетъ. Кучеръ поднялъ фартухъ: сэръ Мольбери хотѣлъ сѣсть.
— Скажете ли вы мнѣ свое имя? спросилъ Николай, остановивъ его за полу плаща.
— Нѣтъ, отвѣчалъ Мольбери холодно.
— Если вы надѣетесь отъ меня уѣхать, такъ это напрасно: я поѣду вмѣстѣ съ вами, клянусь небомъ, поѣду! хоть бы мнѣ пришлось висѣть на задней оси вашего кабріолета!
— Пошелъ прочь! Виліамъ, ударь лошадь.
— Не смѣй, вскричалъ Николай, прыгнувъ на подножку кабріолета и схвативъ вовжи. Слушайте, сударь! я не пущу васъ! не пущу! до тѣхъ поръ, пока вы мнѣ не скажете своего имени..
Кучеръ не зналъ, что дѣлать. Но лошадь была слабоуздая: она потянула, кабріолетъ покатился.
— Держи! держи! говорилъ сэръ Мольбери кучеру.
Однако жъ лошадь неслась. Казалось, что она лучше своего господина знала, какъ надобно дѣйствовать въ его пользу, и хотѣла — либо разбить въ дребезги кабріолетъ, либо заставить Николая опустить возжи и фартухъ, за которые онъ держался.
Николай не замѣчалъ опасности своего положенія, онъ и не могъ замѣтить ее: онъ былъ весь въ огнѣ, и руки его замерли на возжахъ и на фартухѣ.
— Пусти возжи! сказалъ ему Мольбери.
— Скажи свое имя! отвѣчалъ Николай.
— Не скажу.
— Не пущу.
Мольбери вырвалъ у кучера хлыстъ и изъ всей силы ударилъ Николая. Хлыстъ изломался. Николай бросился на своего противника; началась борьба; лицо Мольбери облилось кровью; а между-тѣмъ лошадь неслась съ быстротою молніи, кабріолетъ дрожалъ и прыгалъ по камнямъ; въ глазахъ Николая начало зеленѣть, ему стало казаться, будто цѣлые милліоны искръ сыплются и крутятся въ воздухѣ; онъ пошатнулся, упалъ и остался на мостовой.
Нѣсколько человѣкъ окружало Николая, когда онъ очнулся, спустя двѣ или три минуты послѣ паденія. Кабріолета уже не было. Николаю сказали, что лошадь запуталась въ возжахъ, начала битъ, понесла, единъ изъ сидѣвшихъ упалъ и переломилъ ногу. Первою мыслью Николай было бѣжать и посмотрѣть, кто это. Но у него не достало силъ; притомъ онъ подумалъ, что теперь ему легко узнать врага своего по городскимъ слухамъ, и онъ, оставивъ свое намѣреніе, взялъ первую извощичью карету, чтобъ спѣшитъ къ Ноггсу.
Старикъ давно его дожидался и начиналъ уже безпокоиться; Смайкъ тосковалъ. Они оба закричала съ испугу, когда Николай вошелъ къ нимъ съ окровавленнымъ лицомъ, съ растрепанными волосами, и въ страшномъ безпорядкѣ одежды.
— Ничего, ничего, сказалъ молодой человѣкъ, и въ самомъ дѣлѣ онъ не потерпѣлъ большаго вреда и кратковременный отдыхъ совершенно возстановилъ его силы.
Началось объясненіе: Николай разсказалъ, что съ нимъ случилось; Ноггсъ описалъ ему бѣдственное положеніе Кати.
— Теперь дѣло кончено! вскричалъ тогда молодой человѣкъ: я не могу больше скрывать отъ матушки безчестныхъ свойствъ Ральфа. Завтра же иду къ глупой женщинѣ, у которой живетъ сестра моя, и беру Катю къ себѣ. Надѣюсь, что матушка согласится жить также со мною; а нѣтъ, какъ хочетъ. Что касается до Кати, а съ ней болѣе не разстанусь. Слава Богу, у меня есть чѣмъ прожить нѣсколько времени, а тамъ — увидимъ! У кого есть руки и голова, тотъ не помретъ съ голоду.
На другой день Николай, прежде нежели мистрисъ Вититерли встала съ постели, пришелъ въ ея домъ. О, съ какимъ удовольствіемъ онъ обнялъ сестру свою!
— Бѣдненькая! ты такъ блѣдна!
— Я была очень несчастлива, братецъ. Не оставляй меня: я умру безъ твоей помощи.
— Нѣтъ, никогда! Съ этой минуты мы неразлучны; но скажи мнѣ, милая: ты прощаешь меня? ты не сѣтуешь, что я уѣхалъ изъ Лондона и черезъ это былъ причиною всѣхъ твоихъ слезъ?
--О, милый братъ!
— Я не предвидѣлъ, я не могъ ожидать, чтобы дядя…
— Николай! я сама виновата, утаила отъ тебя его дурной поступокъ со мною.
Они еще разъ обнялись и смѣшали свои слезы.
— Что жъ теперь дѣлать? спросила Катя.
— Бѣжать скорѣе изъ этого дому, отвѣчалъ Николай.
— Некуда? гдѣ мы будемъ жить?….. Чѣмъ мы будемъ жить?.. Бѣдная маменька!
Катя опять залилась слезами. Братъ принялъ ее на грудь свою, прижалъ къ себѣ ея голову, осыпалъ ее поцѣлуями.
— Богъ не покинетъ сиротъ! говорилъ онъ,
Въ это время вошелъ къ нимъ хозяинъ дому, и Никодеи тотчасъ объявилъ ему, что Катя должна отказаться отъ чести быть компаніонкой его супруги.
— Но, милостивый государь, отвѣчалъ мистеръ Вититерли, важно приподнявъ голову: ваша сестрица не прожила четырехъ мѣсяцевъ, и потому…
— И потому вы можете оставить при себѣ ея четырехъ-мѣсячное жалованье, подхватилъ Николай.
Должно думать, что. это предложеніе показалось весьма убѣдительнымъ господину Вититерли, потому-что онъ, не дѣлая болѣе никакихъ возраженій, сказалъ, что и знаменитый сэръ Томли Снофимъ находить общество Кати вреднымъ для нѣжнаго сложенія его супруги.
Такимъ образомъ Катя была выведена изъ этого вертепа пороковъ и глупостей. Мистрисъ Никльби до крайности удивилась, неожиданно увидѣвъ передъ собой дочь и сына. Она была не такого роду женщина, чтобы скоро понять какое-нибудь щекотливое дѣло, и хотя Николай, общими силами съ миссъ Ла-Криви, очень ясно толковали ей о причинахъ, заставившихъ его сдѣлать такую перемѣну въ образѣ жизни Кати, однако жъ она всё-еще оставалась въ какомъ-то замѣшательствѣ и недоумѣніи.
— Хорошо, хорошо, говорила она Николаю, а всё-таки для чего-бы не посовѣтоваться, напередъ съ дядей? Правда, онъ злодѣи, варваръ, чудовище. Посмотрите вокругъ себя: что это за комнаты? что за стѣны? все полиняло, не выкрашено. Я принуждена была въ свои деньги бѣлить потолокъ…
— Вы сегодня же разстанетесь съ этимъ потолкомъ, матушка, перебилъ Николай: добрая миссъ Ла-Криви даетъ намъ убѣжище въ своемъ домѣ.
— Ахъ, Боже мой, миссъ Ла-Криви! Ну, кто бы могъ думать, что сэръ Мольбери Хокъ такой мошенникъ, какъ она про него разсказываетъ?…. А я было надѣялась, что онъ женится на Катѣ, доставитъ тебѣ хорошее мѣстечко при парламентѣ…. Тамъ есть славныя и выгодныя мѣста! Помнишь, Катя, нашъ старинный пріятель Кроупли получилъ мѣсто? Вся его должность состояла въ томъ, чтобъ носить шелковые чулки…. Ахъ, Господи, Господи! теперь нѣтъ надежды!
Мистрисъ Никльби такъ горько расплакалась, что совсѣмъ позабыла хозяйничать при сборахъ къ переѣзду на другую квартиру. По счастію миссъ Ла-Криви взяла на себя эти хлопоты. Хорошо быть бѣднымъ! Богачъ думаетъ полгода, сбирается три мѣсяца, переѣзжаетъ три недѣли: бѣднякъ и надумается и соберется, и переѣдетъ — всё въ три часа! Уложивши въ наемную фуру скромное достояніе своего семейства, Николай пригласилъ мать отправиться въ путь.
— Какъ! ужъ совсѣмъ!… Да что же вы это?…
Мистрисъ Никльби побѣжала на улицу, смотрѣть, все ли уложено, а прибѣжавши туда, нашла нужнымъ бѣжать назадъ въ комнаты, чтобы посмотрѣть, все ли вынесенъ, и такимъ-образомъ перебѣжала нѣсколько разъ, пока Николай не усадилъ ее почти насильно въ коляску. Они благополучно прибыли въ домъ портретчицы. Оставивъ свое семейство на новоселья, Николай поспѣшилъ въ Ноггсову квартиру, чтобы взять оттуда Смайка. "Мои домашніе будутъ добры къ этому жалкому созданью, " говорилъ про себя молодой человѣкъ; но говоря «мои домашніе, „ онъ думалъ только о Катѣ, потому что зналъ маленькія странности своей матери“
— Ахъ, мистеръ Никльби! Вскричалъ Смайкъ, увидѣвъ Николая: какъ вы долго не приходили! Мнѣ безъ васъ было такъ скучно!
— Не тужи, мой другъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ: дѣла наши поправляются. Мы будемъ жить всѣ вмѣстѣ, съ моимъ семействомъ.
— Съ семействомъ? спросилъ Смайкъ, боязливо попятившись.
— Да, съ семействомъ. А что же?
— Ахъ! я такъ давно мечталъ о семействѣ; мнѣ такъ давно хотѣлось этого; только того и хотѣлось, чтобы жить дома, съ семействомъ. Но теперь….
— Что теперь?
— Теперь…. Ахъ! не знаю…. Но я готовъ итти съ вами куда хотите. Если бы вы даже закопали меня въ могилу, да только бы навѣщали ее иногда съ своей доброй улыбкой охъ! мнѣ было бы и тамъ хорошо, очень хорошо!
— Бѣдный Смайкъ! откуда у, тебя такія печальныя мысли о могилѣ, когда самъ же ты говоришь, что тебѣ хорошо, ежели ты вмѣстѣ со иной?
— Не знаю…. Я люблю кладбище. Тамъ мы ней ровны, а здѣсь — всѣ лучше меня. Я бѣдное, несчастное созданіе!
— Полно дурачиться, мой другъ! Будь веселѣе. Ну, хорошее ли дѣло прійти къ дамамъ съ такимъ угрюмымъ лицомъ? что скажетъ сестра моя?
Николай взялъ Смайка за руку и привелъ домой.
— Вотъ, Катя, сказалъ онъ, заставъ ее одну въ комнатѣ: вотъ тотъ добрый я вѣрный другъ, товарищъ въ моихъ несчастіяхъ, о которомъ я тебѣ такъ много расказывалъ.
Катя подошла къ Смайку и ласково подала ему руку. Бѣдняжка сначала не зналъ, что дѣлать отъ замѣшательства: хотѣлъ заплакать, — не могъ, хотѣлъ улыбнуться — тоже; но наконецъ ему удалось вымолвить, что Николай единственный другъ его, и послѣ этого онъ сталъ веселъ, покоенъ. Миссъ Ла-Криви, подоспѣвъ на ту пору, обошлась съ нимъ также очень привѣтливо, только немножко затруднила его своими вопросами, потому что она тотчасъ полюбопытствовала узнать, умѣетъ ли онъ судить о сходствѣ портретовъ, и какъ онъ думаетъ, похожъ ли на нее миніатюрный портретъ, который виситъ на стѣнѣ, не нужно ли сдѣлать его годами десятью помоложе, и не правда ли, что молодыя женщины вообще лучше старыхъ, какъ на портретахъ, такъ и въ натурѣ.
Наконецъ дверь еще разъ отворилась, и вошла сама мистрисъ Никльби:
— Вы, матушка, такъ любите помогать несчастнымъ, сказалъ ей Николай: надѣюсь, что будете добры и къ моему другу.
Мистрисъ Никльби поклонилась съ величіемъ, котораго, по ея мнѣнію, требовалъ этотъ случай, и спросивъ объ имени Смайка, вдругъ упала на кресла.
— Что съ вами? что съ вами, матушка? закричали Николай и Катя.
— Ахъ! ничего…. ничего. Но это такъ похоже на Пайкъ!.. такъ похоже на Пайкъ!..
Впрочемъ мистрисъ Никльби, несмотря на громовое дѣйствіе, произведенное на нее сходствомъ имени Смайка съ именемъ Пайка, тотчасъ позабыла какъ зовутъ перваго, и обнаружила-сильное влеченіе называть его не Смайкомъ, а Слеммонзомъ, объясняя это тѣмъ, что имена „Смайкъ“ и „Слеммонзъ“ начинаются оба буквою С и въ обоихъ есть буква м.
— Ты сказывалъ, Николай, говорила она: что мистеръ Слеммонзъ….
— Смайкъ, матушка.
— Ахъ, да! Смайкъ… Ты сказывалъ, что мистеръ Смайкъ родомъ изъ Іоркшейра…. Скажите же, мистеръ Слеммонзъ, не случилось ли вамъ бывать на обѣдахъ вмѣстѣ съ сэръ Томасомъ Гримльзомъ?
— Нѣтъ-съ, робко отвѣчалъ Смайкъ.
— Удивительно! у сэръ Томаса красавицы дочери, и его знаетъ вся молодежь въ Іоркшейрѣ.
Мистрисъ Никльби безпрестанно задавала Смайку подобные вопросы, и Николай едва успѣвалъ перемевмть разговоръ, чтобы выводить своего друга изъ замѣшательства. Какъ бы то ни было, день кончился совершенно спокойно. Назавтра Николай сталъ разсуждать о своемъ положеніи. Сумма, которую нажилъ онъ въ Кромльзовой труппѣ, удовлетворила всѣ надобности его семейства при переѣздѣ на новую квартиру и обезпечивала существованіе его еще на нѣсколько времени; но — потому? Николай рѣшился искать себѣ какой-нибудь должности и пошелъ опять въ справочную контору, гдѣ онъ нѣкогда встрѣтилъ прекрасную дѣвушку, которой до-сихъ-поръ не могъ позабыть.
Въ то самое время, какъ онъ, стоя передъ окошкомъ конторы, глядѣлъ на приклееный къ стеклу списокъ свободныхъ мѣстъ, какой-то старикъ подошелъ туда же и сталъ разсматривать объявленіе о вызовѣ желающихъ отдать взаймы деньги. Это былъ здоровый мужчина лѣтъ подъ шестьдесятъ, въ широкомъ и спокойномъ фракѣ изъ свѣтлосиняго сукна съ ярко-вызолоченныни пуговицами, въ гороховыхъ панталонахъ со штеблетами, и въ низенькой сѣрой шляпѣ съ широкими полями. Фракъ его былъ застегнутъ по самую шею, и толстый подбородокъ лежалъ складками на бѣломъ галстухѣ; не на одномъ изъ тѣхъ мучительныхъ галстуховъ, которыми мы натираемъ мозоли на своихъ г подбородкахъ, но на простомъ батистовомъ платкѣ, бѣломъ, какъ снѣгъ, и тонкомъ; какъ паутина. Николай невольно заглядѣлся на изящный нарядъ этого старика, а еще болѣе на удивительные глаза его, которые были такъ умны, ясны, привѣтливы, счастливы, что нашему молодому герою еще никогда не сдувалось видѣть подобныхъ. Незнакомецъ стоялъ, засунувъ пальцы одной руки между петлями фрака, а другой играя старомодною часовой цѣпочкой; голова его была наклонена немножко на правую сторону; по устамъ летала улыбка; а въ привлекательномъ, румяномъ лицѣ, было какое-то живое и въ то же время забавное выраженіе, смѣсь лукавства, простосердечія, доброты и веселости. Николай не сводилъ съ него глазъ и готовъ былъ до самаго вечера любоваться на этого человѣка.
Такимъ образомъ они стояли вмѣстѣ довольно долго. Старикъ не замѣчалъ, что за нимъ подсматриваютъ. Но вдругъ онъ повернулся къ Николаю и поймалъ его внимательный взглядъ. Молодой человѣкъ покраснѣлъ, смутился, попросилъ извиненія.
— Ничего!… ничего! отвѣчалъ незнакомецъ пріятнымъ и ласковымъ голосомъ, и потомъ указывая на выставленныя объявленія, прибавилъ съ улыбкою: Чего хочешь, того просишь.
— Да, тутъ все есть, сказалъ Николай.
— Bсe есть, повторилъ старикъ: и есть иного людей, которые всему этому вѣрятъ, надѣются, мечтаютъ…. Бѣдные, бѣдные люди!
Николай случайно вздохнулъ.
— Вы, вѣрно, также чего-нибудь ищете? спросилъ старикъ, глядя на него съ участіемъ.
— Ищу мѣста, сэръ.
— Для себя, или для кого изъ родныхъ, — для отца?
— У меня нѣтъ отца: онъ умеръ.
— Умеръ?…. Жаль! Молодому человѣку горько лишиться родителя. Осталась матушка?
— Да….
— И сестры? братья?
— Одна сестра.
— Плохо! надо прокормить, успокоить. — Вы учились чему-нибудь?
— Да, я получилъ нѣкоторое воспитаніе.
— Важная вещь — воспитаніе! Важная вещь!
Старикъ дружески взялъ Николаеву руку и пожалъ ее. Привлекательныя черты лица, добродушный и умный взглядъ, голосъ, доходящій до сердца, и какая-то особенная манера въ обращеніи, все это симпатически дѣйствовало на Николая и влекло его къ незнакомцу. Онъ невольно предался разговору, и сакъ не зная какъ, для чего, былъ откровеннѣе, нежели сколько водится при первыхъ свиданіяхъ. Они говорили съ четверть часа. Наконецъ старикъ спросилъ, куда пойдетъ Николай, и вызвался быть ему спутникомъ. Дорогою, онъ съ большимъ участіемъ распрашивалъ о положеніи его семейства. Николай непримѣтнымъ образомъ пересказалъ ему исторію своего отца, несчастія Кати и свои собственныя приключенія.
— Ни слова больше! Ни слова! вдругъ закричалъ незнакомецъ, торопливо схвативъ Николая за руку.
Молодой человѣкъ изумился, хотѣлъ что-то сказать, но старикъ повторялъ только: „Ни слова! Ни слова“»! — тащилъ его за собой, привелъ къ омнибусу, посадилъ, сѣлъ самъ, и во всю дорогу, едва Николай раскрывалъ ротъ, кричалъ опять то же: «Ни слова»!
У поворота въ одну улицу, въ скромной и отдаленной части города, они вышли изъ омнибуса. «Ни слова!» повторилъ еще разъ старикъ, когда Николай опять хотѣлъ-было попросить у него объясненія; и они вмѣстѣ не подошли, а подбѣжали къ старому, однако жъ очень опрятному, дому, на дверяхъ котораго была мѣдная доечечка съ надписью: «Братья Чирибль»
Чудный незнакомецъ ввелъ Николая въ лавку, наполненную разными товарами, а оттуда въ небольшую комнату, гдѣ за конторкой, заваленной толстыми книгами, сидѣлъ на высокомъ табуретъ краснощекій и толстобрюхій старичекъ маленькаго росту, съ напудренной головою и съ серебряными очками на носу.
— Дома ли-братъ Недъ?
— Дома, сэръ, отвѣчалъ старичекъ, приподнявши голову и смотря сквозь очки на вошедшихъ.
— Братецъ Недъ! сказалъ спутникъ Николая, подойдя къ затворенной двери въ другую комнату и приложивши къ ней ухо: братецъ Недъ! вы заняты, или можете перемолвить со мною два слова?
— Братецъ Чарльзъ, отвѣчалъ кто-то изъ-за двери точно такимъ же голосомъ: зачѣмъ объ этомъ спрашивать? Войдите.
Они вошли, и Николай увидѣлъ передъ собой еще старика, но этотъ старикъ былъ ничто иное, какъ дубликатъ его спутника: одно и то же лицо, одинъ и тотъ же голосъ, одни и тѣ же ухватки, выговоръ, одежда, короче, все, совершенно все, одинакое, и до такой степени одинакое, что ихъ нельзя было отличить другъ отъ друга. Николай сперва удивился этому необыкновенному сходству, но потомъ оно показалось ему не только удивительнымъ, даже и трогательнымъ, потому-что встрѣтилось не въ дамѣ перваго возраста, а въ двухъ старикахъ, которые, нѣжно взявшись за руки, смотрѣли другъ на друга съ веселой улыбкой и говорили другъ другу: «Братецъ Недъ, милый товарищъ»! — «Братецъ Чарльзъ, милый товарищъ»!
Это были близнецы, "братья Чирибль, « почтенная фирма, на которую купечество цѣлаго сама вѣрило милліоны.
— Братецъ Недъ, сказалъ тотъ изъ нихъ, который привелъ Николая: надо пособить вотъ этому молодому человѣку. У него есть семейство… люди бѣдные… никакого состоянія… нечего ѣсть. Мы должны пособить ему, братецъ Недъ…. пособить ему.
— Хорошо, братецъ Чарльзъ, отвѣчалъ братецъ Недъ: если вы говорите, что мы должны пособить ему, то онъ долженъ отъ насъ получить пособіе…. долженъ получить пособіе. Что же мы можемъ для него сдѣлать? Кликнемте Тима Линкенватера. Гдѣ Тимъ Линкенватеръ?
Братья-близнецы пошли-было вмѣстѣ къ дверямъ, но вдругъ одинъ изъ нихъ остановился.
— Погодите братецъ Недъ, сказалъ онъ.
— Чего изволите, братецъ Чарльзъ?
— У меня есть планъ, братецъ Недъ. Тимъ Линкинватеръ становится старъ; а онъ вѣрный слуга, добрый слуга. Я думаю, братецъ Недъ, что если мы положимъ пенсіонъ его матери и сестрамъ, да купимъ особое мѣсто на кладбищѣ, и огородимъ это мѣсто рѣшеткой, и скажемъ, чтобы тутъ хоронили семейство Тима Линкинватера, такъ этого будетъ еще мало за его вѣрную службу?
— Мало, братецъ Чарльзъ, очень мало,
— А если мы облегчимъ должность Тима Линкинватера, доставимъ ему случай раза два три въ недѣлю ночевать въ деревнѣ у матери, на чистомъ воздухѣ, братецъ Недъ; тогда будетъ хорошо, и Тимъ Линкинватеръ помолодѣетъ…. ха-ха-ха! Тимъ Линкинватеръ помолодѣетъ!.. Помните, братецъ Недъ, какъ онъ былъ маленькимъ мальчикомъ, такимъ же какъ мы?… Ахъ, бѣдный Тимъ!
Братья вмѣстѣ улыбнулись и вмѣстѣ вздохнули, глядя другъ на друга.
— Теперь сядемте, братецъ Недъ, сказалъ одинъ изъ нихъ, посадивъ Николая и ставя два стула, одинъ отъ него по правую, а другой по лѣвую руку. Я самъ разскажу вамъ исторію этого молодаго человѣка, потому что онъ стыдливъ, и ему будетъ тяжело пересказывать о своихъ несчастіяхъ, да притомъ и не хорошо заставлять его повторять одно и то же два раза, какъ-будто мы не вѣримъ ему. Не хорошо, братецъ Недъ.
— Правда, братецъ Чарльзъ, сущая правда: нехорошо.
Николай хотѣлъ возразить, но старые близнецы за, кричали въ одинъ голосъ — „Ни слова! ни слова“! — и братецъ Чарльзъ разсказалъ братцу Неду всѣ подробности Николаевыхъ несчастій, описывая ихъ съ такимъ чувствомъ и краснорѣчіемъ, какъ-будто это была собственныя его несчастія.
— Помните, братецъ Чарльзъ? сказалъ братецъ Недъ, выслушавъ весь разсказъ: вѣдь и мы съ вами были такіе же бѣдные.
Они подали другъ другу руки и глазами полными слезъ взглянули на небо. Затѣмъ былъ призванъ толстенькій старичекъ съ напудреной головою.
— Мистеръ Томъ Линкинватеръ, сказалъ ему братецъ Чарльзъ: мы полагаемъ, что вамъ ужъ наскучило заниматься въ конторѣ и что мы должны дать вамъ помощника. Вотъ молодой человѣкъ: пріучите его къ конторскому дѣлу, Тимъ Линкинватеръ. Онъ юноша умный и образованный, и у него нѣтъ ни какого состоянія, а есть мать и сестра. Будьте къ нему ласковы и снисходительны, Тимъ Линкинватеръ. Впрочемъ, мы васъ знаемъ: вы добрый человѣкъ, вы прекрасный человѣкъ, мистеръ Тимъ Линкинватеръ.
Старичекъ съ напудреной головой стоялъ и молчалъ.
— Что же вы ничего не скажете, Тимъ Линкинватеръ? спросилъ братецъ Недъ. Мы полагаемъ, что хорошо придумали. Когда молодой человѣкъ попривыкнетъ, вамъ можно будетъ раза два или три въ недѣлю ѣздить въ деревню къ матушкѣ, и ночевать тамъ, отдохнуть на чистомъ воздухъ. Такъ ли, Тимъ Линкинватеръ?
— Нѣтъ! вскричалъ напудреный старичекъ: я не хочу спать на чистомъ воздухъ, не хочу три раза въ недѣлю ѣздить въ деревню.
— Какъ вы упрямы, мистеръ Тимъ Линкинватеръ! возразилъ братецъ Чарльзъ, смотря на него съ добродушной улыбкою: вы очень упрямы, мистеръ Тимъ Линкинватеръ.
Тимъ поднялъ перо, которое было у него въ рукъ, и сталъ водить имъ по воздуху, какъ-будто бы пишетъ цифры.
— Сорокъ четыре, сказалъ онъ: — да! сорокъ четыре года какъ я веду книги братьевъ Чирибль. Во все это время я каждое утро, кромѣ воскресенья разумѣется, отпиралъ свою конторку въ ту самую минуту какъ начинало бить девять часовъ, и запиралъ ее по вечерамъ ровно въ половинъ десятаго, исключая тѣхъ дней когда приходитъ иностранная почта. Я ни разу не ночевалъ ни гдѣ, кромѣ своей комнаты въ мезонинъ. У меня на окнѣ стоитъ горшокъ розановъ, и это тотъ самый горшокъ, который я принесъ съ-собою, какъ сюда переѣхалъ. Въ цѣломъ міръ нѣтъ…. я тысячу разъ говаривалъ и еще тысячу разъ скажу…. въ цѣломъ міръ нѣтъ другой улицы, лучше той, въ которой я живу. Прекрасная улица! вскричалъ Тимъ, разгорячаясь постепенно: безподобная улица! нельзя ничего лучше выдумать. А видъ изъ окошка! въ цѣлой Англіи нѣтъ такого прелестнаго виду! Я разсматриваю его всякое утро, передъ бритьемъ бороды, и слѣдственно могу судить о немъ основательно. Мистеръ Эдвинъ! мистеръ Чарльзъ! я спалъ въ этой комнатѣ сорокъ четыре года, и прошу позволенія…. если отъ этого не будетъ ни какого вреда вашимъ дѣламъ…. прошу позволенія умереть въ этой комнатѣ.
— Что вы, Тимъ Линкинватеръ! Ну, зачѣмъ говорить о смерти! вскричали въ одинъ голосъ братья.
— Вы сами меня до того довели, мистеръ Эдвинъ и мистеръ Чарльзъ. Вы ужъ не въ первый разъ сбираетесь уволить меня за старостью; но пожалуйста, прошу васъ, пусть это будетъ въ послѣдній разъ! Забудемъ про это навсегда.
Сказавъ это, Тимъ Линкинватеръ вышелъ въ контору и сѣлъ на свой табуретъ, съ видомъ человѣка, который рѣшился защищать до послѣдней капли крови занятую позицію. Братья переглянулись между собою и нѣсколько минутъ не говорили ни слова.
— Съ нимъ надобно принять рѣшительныя мѣры, братецъ Недъ, сказалъ наконецъ братецъ Чарльзъ. Ежели онъ добровольно не согласится перестать быть машинъ прикащикомъ и сдѣлаться нашимъ товарищемъ въ торговлѣ, такъ нечего дѣлать, прійдется употребить насиліе.
— Непремѣнно насиліе, братецъ Чарльзъ! отвѣчалъ братецъ Недъ. Если онъ не слушаетъ никакихъ резоновъ, такъ будемъ же дѣйствовать противъ его воли, покажемъ ему, что мы хозяева! Поссоримся съ нимъ! Подеремся!
— Поссоримся съ Тимомъ Линкинватеромъ! подхватилъ братецъ Чарльзъ. Но мы, заговорившись о Тимѣ, совсѣмъ позабыли про нашего молодаго пріятеля, братецъ Недъ. Вѣдь его, я чаю, заждались дома…… Ну, прощайте, мистеръ Николай. Никльби! Завтра, въ девать часовъ утра…. вы не забудете? Прощайте! Богъ съ вами! Дай Богъ счастливаго пути!
Говоря это, братецъ Чарльзъ одной румкой нажималъ руку Николая, а другой старался всунуть ему за пазуху кошелекъ.
— Сэръ…. сэръ….
— Ни слова! ни слова! закричали оба брата. Ваша матушка…. ваша сестрица…. иногда надобность….
Въ смущеніи отъ добраго дѣла, братья и сами говорили не складнѣе растроганнаго Николая, однако жъ никакъ не позволили ему отдѣлаться отъ подарка, и молодой человѣкъ, со слезами на глазахъ, онѣмѣвъ отъ избытка признательности, пламенно ухватилъ ихъ руками, прижалъ ихъ къ сердцу и могъ произнести только: „Богъ…. мать моя….“ Старики выпроводили его за дверь.
Легко вообразить, какъ обрадовались домашніе Николая, когда онъ разсказалъ имъ что съ нимъ случилось. Катя плакала, Смайкъ смѣялся, миссъ Ла-Криви прыгала. Одна мистрисъ Никльби не обнаружила ничѣмъ особеннымъ своего удовольствія, говоря, что она напередъ была увѣрена въ томъ, что сынъ ея, по своимъ дарованіямъ и отличному воспитанію, которое она дала ему, получитъ хорошее мѣсто.
На другой день Николай явился, въ назначенное время въ контору братьевъ Чирибль. Тамъ было все по вчерашнему: Тимъ Линкинватеръ, съ напудренной головой и серебрянными очками, сидѣлъ на своемъ высокомъ табуретѣ; книги, бумаги, чернильницы, перья, карандаши были разложены на вчерашнихъ мѣстахъ, и даже канарейка, висѣвшая подъ потолкомъ вмѣсто люстры, напѣвала вчерашнюю пѣсенку. Объ этой канарейкѣ Тимъ Линкинватеръ любилъ разсказывать весьма занимательный анекдотъ, какъ онъ нашелъ ее почти мертвою на улицѣ, какъ ему стало жаль бѣдной птички, какъ онъ принесъ ее дамой, посадилъ къ клѣтку, и она оправилась, начала, прыгать, словомъ, стала такою, какою вы теперь ее видите, сэръ! прибавлялъ обыкновенно Тимъ, горделиво указывая на веселую птичку. Пересказавъ то же самое и Николаю, онъ сталъ передъ клѣткой и свиснулъ какимъ-то особеннымъ образомъ: канарейка тотчасъ подскочила къ рѣшеткѣ клѣтки, вытянула свою желтенькую шейку, разскрыла ротикъ, начала махать крылышками; и право мудрено рѣшить, кто въ эту минуту былъ счастливѣе, она, или Тимъ Линкинватеръ.
Неудовольствіе, обнаруженное Типомъ при первой встрѣчѣ съ Николаемъ, не имѣло никакого отношенія къ нашему герою. Тимъ боялся, чтобы его вовсе не отставили отъ конторы, а какъ-скоро ему было растолковано, что Николай опредѣляется не въ прикащики, а въ помощники, то добрый старичекъ успокоился и осыпалъ его самыми искренними ласками. Молодой человѣкъ скоро замѣтилъ, что въ конторѣ и въ лавкѣ братьевъ Чирибль все носитъ на себѣ отпечатокъ прекраснаго нраву хозяевъ. Товары и книги въ порядкѣ, всякая вещь на своемъ мѣстѣ, все блеститъ свѣжестью, чистотой; служители, начиная съ Тима до послѣдняго писаря, отличаются самыми добродушными физіономіями, одѣты опрятно, ведутъ себя скромно, разговариваютъ между собой дружно и весело. Въ конторѣ, на стѣнахъ, между таксами и реестрами товаровъ, висятъ въ красивыхъ рамкахъ планы и фасады больницъ и богадѣленъ; на окнахъ стоятъ горшки съ тюльпанами; каминъ украшенъ множествомъ фарфоровыхъ куколокъ, и двѣ изъ нихъ, одинакія, извѣстно подъ именемъ братьевъ Чирибль, а еще одна въ томъ же родѣ, подъ именемъ Тима Линкинватера.
Николай горѣлъ нетерпѣніемъ приняться за дѣло.
— Экой горячій! сказалъ Тимъ, легонько ударивъ его по рукѣ и засмѣявшись отъ чистаго сердца.
Онъ вынулъ изъ конторки огромную книгу съ надписью „Отпускъ товаровъ“, тщательно обдулъ ее со всѣхъ сторонъ, и перевернувъ нѣсколько листовъ, далъ Николаю счесть длинный итогъ. Молодой человѣкъ тотчасъ же погрузился въ работу; старикъ подвинулъ къ нему свой табуретъ и слѣдилъ за каждымъ его движеніемъ, внимательно замѣчая всякую цыфру, которую тотъ писалъ на особомъ листѣ бумаги. Суммы, данныя для сложенія, были сами по себѣ не очень значительны, но ихъ было около ста, и, слѣдовательно вывести съ одного разу вѣрный итогъ было довольно трудно. Несмотря на то, минутъ черезъ десять, работа ужъ приближалось къ концу. Въ это время братья Чирибль, взявшись за руки, вошли въ контору. Типъ Линкинватеръ далъ знакъ, чтобы они остановились въ дверяхъ, и поглядывая то на нихъ, то на Николая, съ улыбкою подмигивалъ имъ на молодаго человѣка; на что братцы отвѣчали также улыбками и привѣтливыми киваньями. Между-тѣмъ Николай кончилъ сложеніе. Онъ хотѣлъ уже написать послѣднюю цыфру итога, какъ вдругъ Тимъ Линкинватеръ, не владѣя больше своими чувствами, спрыгнулъ съ табурета, опрокинулъ его и закричалъ:
— Четырнадцать тысячъ семь сотъ тридцать девять фунтовъ, два шилинга, и семь пенни….. И онъ это сдѣлалъ въ десять минутъ, такъ, шутя! Господа!… мистеръ Эдвинъ!…. мистеръ Чарльзъ!…. имѣю честь вамъ доложить, что это чудо; это такой молодой человѣкъ, которому нѣтъ подобнаго въ цѣломъ Лондонѣ. Его итогъ согласенъ съ моимъ, провѣреннымъ трижды!
— Покорно благодаримъ, Тимъ Линкинватеръ, отвѣчалъ братецъ Чарльзъ. Я былъ увѣренъ, что нашъ молодой пріятель хорошо пойдетъ…. Не правда ли, братецъ Недъ?
— Правда, братецъ Чарльзъ, отвѣчалъ братецъ Недъ: вы мнѣ вчера говорили, что онъ хорошо пойдетъ. И Тимъ Линкинватеръ тоже говоритъ; а Тимъ прекрасный человѣкъ…… Мастеръ Тимъ Линкинватеръ, вы — прекрасный человѣкъ.
— Слава Богу! кричалъ между-тѣмъ старый прикащикъ: теперь, ежели я и умру, книги братьевъ Чирибль будутъ въ порядкѣ.
Съ этого блистательнаго начала, Николай сталъ ежедневно приходить и трудиться въ конторѣ братьевъ Чирибль. Тимъ Линкинватеръ безпрестанно открывалъ въ немъ новыя достоинства; хозяева также были имъ совершенно довольны и осыпали его ласками. Прошло не болѣе двухъ недѣль, какъ имъ уже показалась, что труды и способности Николая не вознаграждаются жалованьемъ, которое они ему положили.
— Какъ вы думаете, братецъ Недъ? сказалъ братецъ Чарльзъ: не отдать ли намъ свою дачу матушкѣ и сестрицѣ мистеръ Никльби? Вѣдь они нанимаютъ же для себя квартиру: пусть бы наняли нашу дачу. А мы можемъ взять дешево.
— Сядемте, братецъ Чарльзъ, отвѣчалъ братецъ Недъ. Я полагаю, что дачу отдать имъ можно, а денегъ брать не надобно. Они бѣдные люди…… ахъ, бѣдные люди!… А мы съ вами, братецъ Чарльзъ, люди богатые. Начто же намъ ихъ деньги?
— Конечно, братецъ Недъ, намъ не нужны ихъ деньги: мы люди богатые. Но чтобы они не тратили своихъ денегъ попустякамъ, то мы станемъ съ нихъ брать что слѣдуетъ за наемъ дачи, только будемъ считать эти деньги ихъ собственностью, и послѣ отдадимъ съ процентами; а ежели все пойдетъ хорошо…. да вѣрно пойдетъ хорошо!…. тогда мы назначимъ имъ особый маленькій капиталецъ; я назначу секретно, и вы назначите секретно, и Богъ ихъ благословитъ. Не правда ли, братецъ Недъ?….. Позовемте Тима Линкинватера.
Вслѣдствіе этого совѣщанія, нѣсколько дней спустя, мистрисъ Никльби съ Катею переселились на дачу, въ прекрасный сельскій домикъ, окруженный тѣнистымъ садомъ и огородами. Имъ предоставлено было право пользоваться всѣмъ, что тамъ найдется, и первые дни пребыванія ихъ въ этомъ прелестномъ убѣжищѣ были днями безпрерывныхъ открытій. Всякій вечеръ, когда Николай возвращался изъ конторы братьевъ Чирибль, ему показывали что-нибудь новое, что-нибудь такое, чего прежде никто не замѣтилъ, то бутылку вина, то какой-нибудь колченогій стулъ, то ключъ отъ особенной комнаты, которая до-сихъ-поръ была заперта, и такъ далѣе. Потомъ Николай сталъ находить у себя другія, болѣе пріятныя неожиданности: занавѣски у оконъ, маленькій коврикъ передъ диваномъ, чижика въ мѣдной клѣткѣ, и наконецъ добрую миссъ Ла-Криви, которая начала довольно часто посѣщать друзей, своихъ и всякій разъ забывала большой молотокъ, привезенный ею еще въ первое посѣщеніе, когда она развѣшивала въ комнатѣ Николая картинки своей работы. Мистрисъ Никльби говорила безъ умолку; Катя поспѣвала вездѣ, зажималась всѣмъ и была всѣмъ довольна; Смайкъ прилежно работалъ въ саду, украшая его всякій день чѣмъ-нибудь новымъ; Николай всѣхъ ободрялъ, веселилъ, былъ душою семейства, общею радостью и утѣхою. Однимъ словомъ, звѣзда мира и счастія взошла надъ бѣдными Никльби: одинъ только богатый Ральфъ былъ несчастливъ.
На этой свѣтлой эпохѣ разстанемся мы сегодня съ читателемъ.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
правитьНачиная расказывать о дальнѣйшихъ приключеніяхъ Николая Никльби и его семейства, мы не послѣдуемъ примѣру злаго эгоиста Ральфа, который не думалъ ни о комъ, кромѣ себя: первыя страницы новаго разсказа посвятимъ мы воспоминанію о старинныхъ друзьяхъ нашихъ Кенвигзахъ, къ которымъ Николай завернулъ однажды поутру, идучи изъ своего загороднаго жилища въ контору братьевъ Чирибль.
Это случилось въ день достопамятный для мистера Кенвигза и его супруга.
Въ этотъ день, за десять минутъ, до семи часовъ утра, мистеръ Кенвигзъ надѣлъ бѣлыя перчатки, покрылся новою шляпой, взялъ въ руки свою лучшую трость. И съ какимъ-то таинственно-торжественнымъ видомъ, вышелъ изъ дому, наказавъ старшей дочери Морлинѣ, чтобъ она смотрѣла за своими младшими сестрами и не позволяла имъ безпокоить маменьку, которая лежала въ спальнѣ, подъ тѣнью занавѣсокъ кровати и оконъ. Отсутствіе Кенвигза было непродолжительно: черезъ нѣсколько времени онъ воротился, ведя за собой какого-то толстаго господина.. Они вмѣстѣ прокрались на цыпочкахъ въ спальню мистрисъ Кенвигзъ; дверь за ними затворилась; наступила глубокая тишина; оставшіеся въ гостиной не смѣли вымолвить слова и ждали съ нетерпѣніемъ, когда опять растворится дверь таинственнаго чертога.
— Ну, что вы скажете, докторъ? спросилъ мистеръ Кенвигзъ, выходя оттуда съ толстымъ господиномъ.
— Нѣтъ ни какихъ отступленій отъ физическаго порядка, отвѣчалъ тотъ: будьте спокойны.
— А посмотрите, какой прелестный ребенокъ! воскликнулъ Кенвигзъ, указывая на колыбель, гдѣ лежалъ кусокъ краснаго мяса, новорожденный сынокъ его (потому-что вся суматоха, возникшая въ это утро въ Кенвигзовой квартирѣ, произошла отъ-того, что деликатная мистрисъ Кенвигзъ родила еще одного Кенвигзенка).
— Да! продолжалъ счастливый отецъ, ласково поглаживая себя по подбородку и посматривая съ умиленіемъ на старшую дочь: да, милостивый государь! я могу похвастать своимъ поколѣніемъ. Вотъ, хоть бы эта шалунья: посмотрите, что за личико, что за глазки, что за ротикъ!… О, любезный докторъ! пріятно быть авторомъ такихъ произведеній. Вы не повѣрите, какая сладость разливается по душѣ, когда смотришь на свое потомство!….. Морлина будетъ точная копія матери, которая въ дѣвицахъ удивительно походила на статую Британіи, что стоитъ на крышкѣ…. не помню гдѣ. Морлина составитъ счастіе человѣка, который на ней женится….. Вы, докторъ, не видали, какъ она танцуетъ?
— Нѣтъ, почтеннѣйшій.
— О, такъ вы не знаете, какъ развились ея умственныя способности!
И Кенвигзъ, кажется, былъ готовъ приказать Морлинѣ протанцовать передъ Эскулапомъ, но одна изъ пріятельницъ, сидѣвшихъ въ гостиной, предупредила балетъ своимъ замѣчаніемъ.
— Теперь у васъ шестеро, сказала она.
— Да, сударыня, шестеро, отвѣчалъ Кенвигзъ. Но что нужды? я не боюсь имѣть много дѣтей.
— О! конечно. Связи, родство…
— Да-съ, слава Богу, родство. Надѣюсь, что на всѣхъ станетъ.
— Мнѣ однажды случилось видѣть его у васъ, мистеръ Кенвигзъ. Прекрасный человѣкъ!
— Превосходнѣйшій человѣкъ, сударыня! Я горжусь честью быть племянникомъ мистера Леливика. Вотъ здѣсь, въ этой самой комнатѣ, онъ нѣсколько разъ обѣщалъ наградить приданымъ всѣхъ своихъ внучекъ. Но…. что приданое! Вы знаете, наша жизнь коротка. Боже сохрани, умретъ. такъ и все намъ достанется.
Зазвенѣлъ колокольчикъ, и Морлина, какъ естественная намѣстница матери въ званіи хозяйки дому, пошла принимать новыхъ гостей.
— Ба! мистеръ Никльби!…. Добро пожаловать! Здоровы ли? каково поживаете?
Николай дружески пожалъ руку Кенвигза, перецѣловалъ по-очереди всѣхъ дочерей, раскланялся съ гостями, и сталъ извиняться, что пришелъ не вовремя.
— Помилуйте! что вы! Деликатное положеніе мистрисъ Кенвигзъ ни сколько не помѣшаетъ намъ пріятельски побесѣдовать. Садитесь, прошу покорно. Какъ мы давно не видались!
Удовлетворивъ всѣ вопросы о приключеніяхъ, которыя съ нимъ случились со времени ихъ разлуки, молодой человѣкъ поспѣшилъ сказать, что у него есть маленькое порученіе къ Кенвигзамъ.
— Порученіе!…. Отъ кого бы это?…. Вотъ ужъ никакъ не могу отгадать: у меня нѣтъ ни души знакомыхъ внѣ Лондона.
— Отъ миссъ Петокеръ.
— Отъ Генріеты Петокеръ!…. Очень радъ, очень радъ…. И мистрисъ Кенвигзъ также обрадуется. Мы любимъ Генріету. Премилая и предобрая дѣвушка!
— Я видѣлся съ ней въ Портсмоутѣ.
— Что она тамъ подѣлываетъ?
— Вышла замужъ.
— Право?…. Поздравляю ее! отъ всего сердца поздравляю!
— Мистеръ Леливикъ также въ Портсмоутѣ.
— И онъ!…. О, Боже мой! не ужъ ли вы хотите сказать…
— Да, повторилъ Николай: и онъ также въ Портс.моутѣ, и порученіе, которое я къ вамъ имѣю, дано вмѣстѣ отъ Генріеты и отъ него.
— Такъ! я предчувствую…. О! говорите скорѣе.
— Они просили меня вамъ кланяться…
— Только?
— И сказать…
— Что сказать?
— Что они сочетались брак…
— Ахъ!
Мистеръ Кенвигзъ, почти безъ памяти, опрокинулся на спинку своего стула, потомъ вскочилъ, замахалъ руками, затопалъ ногами, и закричалъ въ бѣшенствѣ: Варваръ!…. злодѣй!…. убійца!….
Этотъ крикъ и стукъ обратилъ на себя вниманіе няньки, которая до-тѣхъ-поръ глубокомысленно занималась составленіемъ какого-то таинственнаго питья для новорожденнаго.
— Уймите его, пожалуйста, сказала она: вѣдь онъ разбудитъ ребенка.
— Молчи, баба! отвѣчалъ Кенвигзъ.
— Чего молчать? Лучше сами молчите, судяръ,
Дитя проснется, расплачется.
— Чертъ тебя возьми и съ ребенкомъ!
— Ахъ, Боже мой, что онъ говоритъ!…. Посылать къ чорту свое рожденье!
— Да, къ чорту, баба! къ чорту! Мнѣ не нужно рожденья! не хочу рожденья! не хочу дѣтей!
Говоря это, мистеръ Кенвигзъ обнаруживалъ явное намѣреніе побить несчастную няньку, а какъ изъ такого сраженія могли выйти горестныя послѣдствія, то Николай съ Докторомъ сочли за нужное вмѣшаться въ дѣло, и схвативъ разъяреннаго Кенвигза, усадили на кресла, гдѣ онъ мало-по-малу успокоился, перешедъ отъ бѣшенства къ тихой грусти.
— Увы! говорилъ онъ, покачивая головою: къ чему послужило вниманіе, которое я оказывалъ этому человѣку? Что произвела ветчина, которою я его подчивалъ?
— Полноте, полноте, почтеннѣйшій! говорилъ докторъ: ветчина — кушанье вредное для желудка.
— Ветчина, которою я его подчивалъ! продолжалъ мистеръ Кенвигзъ: ветчина вестфальская!
Но прежде нежели онъ обратился къ этому меланхолическому расположенію, крикъ его разбудилъ мистрисъ Кенвигзъ и новорожденнаго сына. Первая страшно встревожилась, услышавъ его богопротивныя восклицанія: съ ней сдѣлался обморокъ. Все засуетилось, зашумѣло; гостьи метались изъ угла въ уголъ и ахали на цѣлый кварталъ. По счастію „уксусъ четырехъ разбойниковъ“ оказалъ благотворное дѣйствіе надъ добродѣтельной мистрисъ Кенвигзъ, а приготовленное нянькой питье было не менѣе дѣйствительно для новорожденнаго.
— Посмотрите-ко, сударыни, какъ онъ хорошо кушаетъ…. словно большой! сказала нянька.
Успокоившіяся гостьи пошли одна за другой смотрѣть, какъ ѣсть новорожденный Кенвигзъ; вся-суматоха кончилась; новый бюлетень о здоровья деликатной хозяйки принесъ извѣстіе, что ей гораздо лучше, и Николай поспѣшно отправился въ контору братьевъ Чирибль.
Онъ засталъ Тима Линкинватера на его обыкновенномъ стулѣ и за обыкновеннымъ занятіемъ: старикъ усердно писалъ и повѣрялъ счеты. Но въ то самое время, какъ Николай затворялъ за собою дверь въ контору, вошли оба хозяева, и братецъ Чарльзъ сказалъ:
— Господинъ Тимъ Линкинватеръ! какъ вы смѣете заниматься сегодня дѣлами?…. Дайте мнѣ вашу руку, сэръ. Имѣемъ честь поздравить васъ со днемъ рожденья. Пошли вамъ Богъ здоровья и счастія, господинъ Тимъ Линкинватеръ.
— Братецъ Чарльзъ, присовокупилъ братецъ Недъ, посмотрѣвши на веселое лицо Тима: мнѣ кажется, что ныньче Тимъ Линкинватеръ смотритъ десятью годами положе, чѣмъ прошлаго году.
— Братецъ Недъ, отвѣчалъ братецъ Чарльзъ: я полагаю, что Тимъ Линкинватеръ родился столѣтнимъ старичкомъ, и молодѣетъ съ каждымъ новымъ годомъ своей жизни.
Близнецы искренно засмѣялись и повторяли: Дай Богъ! дай Богъ!
— Не забудьте, господинъ Тимъ Линкинватеръ, сказалъ братецъ Чарльзъ: что мы сегодня вмѣстѣ обѣдаемъ и что обѣдъ, по обыкновенію, будетъ двумя часами позже, для праздника. Мистеръ Николай, просимъ покорно откушать съ нами.
— Тимъ Линкинватеръ! прибавилъ братецъ Недъ: пожалуйте мнѣ свою табакерку, а сами извольте принять отъ меня и отъ братца Чарльза вотъ эту. Пусть ваша будетъ служить брату Неду памятникомъ того, какъ вы насъ любите, а эта пусть напоминаетъ вамъ, сколько мы васъ уважаемъ. Да смотрите, Тимъ Линкиниватеръ! не открывайте новой табакерки, пока не ляжете почивать; а не то я… я, право, изломаю клѣтку у вашей канарейки.
Сказавъ это, братья опрометью кинулись изъ конторы, чтобы предупредить всякія изъявленія Титовой признательности, а конторщикъ остался съ золотой табакеркой въ рукахъ, не зная что дѣлать и никакъ не подозрѣвая, что въ ней лежитъ банковый билетъ на сумму по-крайней-мѣрѣ впятеро больше цѣны ея. Какъ бы то ни было, но на лицъ старика, во все это утро, господствовало выраженіе какой-то необыкновенной важности, и онъ почти не запинался дѣлами. Когда наступило время обѣда, всѣ собрались въ столовую. Общество состояло изъ хозяевъ, Тима, сестры его, Николая и еще одного красноносаго старичка, Тимова пріятеля. Сѣли за столъ; братецъ Недъ помѣстился на верхнемъ концѣ, а братецъ Чарльзъ на нижнемъ; Тимѣливкинватеръ сѣлъ по правую руку отъ Неда, сестра его по лѣвую; Николай возлѣ Тима, пріятель его возлѣ сестры.
— Господи благослови, братецъ Чарльзъ! сказалъ братецъ Недъ съ верхняго конца.
— Господи благослови, братецъ Недъ! отвѣчалъ братецъ Чарльзъ съ нижняго.
Само собой разумѣется, что у богатыхъ братьевъ Чирибль не было, недостатка ни въ лакомыхъ блюдахъ, ни въ дорогихъ винахъ. Обѣдъ нашелъ весело: много было разговоровъ и шутокъ, много анекдотовъ о Тимовомъ дѣтствѣ. Братецъ Чарльвъ разсказалъ, между прочимъ, Богъ знаетъ въ который ризъ, какъ они съ братцемъ Недомъ приняли Тима, въ прикащики; а братецъ Недъ послѣ того объявилъ во всеуслышаніе, такъ же не въ первый разъ, какъ однажды, лѣтъ тридцать пять назадъ, пало на Тима сильное подозрѣніе въ полученіи любовнаго письмеца; вслѣдствіе чего всѣ собесѣдники очень смѣялись и перемигивались, а Тимъ покраснѣлъ, какъ розанъ, и силился доказать, что это подозрѣніе вовсе несправедливо и не имѣетъ никакого основанія.
Когда сняли со стола всѣ кушанья и графинъ съ портвейномъ обошелъ первый кругъ, то есть, когда всѣ собесѣдники налили себѣ по первой рюмкѣ, вдругъ, какъ-будто по данному знаку, разговоры смѣхъ прекратились и на веселыхъ, лицахъ хозяевъ явилось выраженіе не то чтобы грусти, а какой-то тихой и кроткой задумчивости. Оба они въ одно время встали, взяли свои рюмки, устремили другъ на друга меланхолическій взглядъ, и братецъ Недъ, съ верхняго конца стола, началъ говорить слѣдующее:
— Братецъ Чарльзъ, мой милый товарищъ! тотъ день, въ который родился наилучшій и наичестнѣйшій изъ слугъ, былъ также днемъ, въ который скончалась наилучшая и наинѣжнѣйшая изъ матерей, наша мать, братецъ Чарльзъ. Дай Богъ ей царство небесное! да увидитъ она съ небесъ наше обиліе! да радуется, что мы незабыли ея наставленій! да блаженствуетъ вѣчно…. вѣчно…. вѣчно!
Недъ поднялъ бокалъ.
— Памятъ нашей матери! сказалъ онъ торжественно.
Чарльзъ повторилъ тѣ же слова.
— Вѣчная память! тихо присовокупили присутствующіе, и не одна слеза упала въ вино…
Но скоро возвратилась веселость.
— Девидъ! закричалъ братецъ Недъ старику, служившему за столомъ: принесите большіе бокалы… знаете? тѣ, что всегда въ этотъ день подаются, и вино также…. знаете?
Бокалы и вино были уже готовы. Девидъ поставилъ все это въ стать. Братецъ Недъ налилъ себѣ и передалъ бутылку сосѣдкъ.
— Смѣю доложитъ, замѣтилъ старикъ Девидъ: это вино разлито въ тотъ самый годъ, какъ мистеръ Линкинватеръ поступилъ на контору. Я самъ записывалъ то въ погребную книгу.
Братья взглянули съ улыбкою на Девида и на Линкинватера.
— Всѣ ли здѣсь? спросилъ Недъ.
— Всѣ, сударь.
Девидъ отворилъ дверь, и въ комнату вошли прикащики, носильщики, сторожа, поваръ, ключница… однимъ словомъ, всѣ домочадцы братьевъ Чирибль. Недъ налилъ имъ по бокалу вина, и умильно кланяясь Тиму, сказалъ:
— Пьемъ за здоровье нашего друга, мистера Тимоти Линкинватера, и желаемъ ему многія лѣта и многаго счастья, на благо ему самому и на радость намъ, его старымъ хозяевамъ, полагающимъ въ немъ свое самое драгоцѣнное сокровище. Тимъ Линкинватеръ, ваше здоровье!
Съ этимъ словомъ, всѣ, кромѣ Тима, осушили свои бокалы, и радостные крики раздались въ комнатѣ. Тимъ смѣшался, оробѣлъ, хотѣлъ что-то отвѣчать, и не могъ выговорить ни слова. Преодолѣвъ однако жъ свое смущеніе, онъ принудилъ себя встать, показалъ лрисутствующтъ свои разгорѣвшіяся щеки, и пролепеталъ кое-какъ безсвязную рѣчь, въ которой нельзя было разобрать ничего, кромѣ словъ: Добрые… Жизнь моя…. по смерть…
Превосходное вино усилило общую веселость; разговоры становились съ каждой минутой живѣе и откровеннѣе; Тимъ Линкинватеръ позабылъ свою дѣвственную скромность и сознался въ справедливости всего, что было сказано насчетъ любовнаго письмеца, только присовокупилъ подъ клятвою, что въ этомъ происшествіи не было ничего такого и что онъ имѣлъ честное намѣреніе жениться на особѣ, которая къ нему писала, да она вышла за другаго въ то самое время, какъ онъ обдумывалъ планъ сватовства.
Поздно вечеромъ Николай воротился домой въ самомъ пріятномъ расположеніи духа. Всѣ спали, кромѣ самой мистрисъ Никльби: она дожидалась сына, чтобы сообщить ему одну странную и удивительную тайну.
— Пусть другіе говорятъ что угодно, сказала она, взявъ свой ночной колпакъ, который на этотъ разъ служилъ ей закладкою въ книгѣ: пусть, мой милый, другіе говорятъ что угодно, а я всё-таки скажу, что ночные колпаки — вещь очень спокойная и полезная. Бѣдный отецъ твой говаривалъ мистеру… мистеру…. какъ-бишь его звали? не помнишь ли ты?
— Матушка, ежели вы собираетесь разсуждать со мною только о колпакахъ, такъ позвольте мнѣ лучше итти спать: а очень усталъ.
— О колпакахъ!…. Какъ ты простъ, Николай! Ну, похоже ли на дѣло, чтобы я стала толковать о такомъ вздорѣ? Престранная у тебя натура…. весь въ отца! Однажды онъ…
— Какъ быть, матушка! перебилъ Николай съ неудовольствіемъ. Походить на отца своего…. не порокъ.
Мистрисъ Никльби задумалась.
— Вотъ я и забыла о чемъ начала говорить…. Знаешь ли ты, Николай, нашего сосѣда…. того джентльмена, что живетъ съ нами дворъ объ дворъ?
— Нѣтъ, матушка. А что же?
— Такъ…. ничего. Но очень жаль, Николай, что ты его не знаешь. Тебѣ надобно съ нимъ познакомиться. Впрочемъ я увѣрена, что онъ самъ не замедлитъ отрекомендоваться нашему семейству. Прекрасный человѣкъ! джентльменъ во всей формѣ: осанкой, разговоромъ, ухватками…. всѣмъ джентльменъ!
— Но почему васъ такъ интересуетъ этотъ джентльменъ? Я всё еще не понимаю, матушка.
— Ахъ, Николай! ты удивишься. Нечаянность, новость…. совсѣмъ сбили меня съ толку, такъ-что я и ума не приложу. Вотъ, видишь ли? Садъ его смеженъ съ нашимъ. Я нѣсколько разъ видала, что онъ смотритъ черезъ заборъ. Ну, что за надобность, думала я: пускай себѣ смотритъ; мы новые сосѣди: можетъ-быть, ему любопытно знать, какъ мы живемъ. Однимъ словомъ, я не обращала на это никакого вниманія; но когда онъ началъ кидать къ намъ огурцы….
— Кидать къ намъ огурцы? повторилъ Николай съ удивленіемъ.
— Да, огурцы, мало того, и свеклу…
— Огурцы и свеклу? Но это сумасшествіе! вѣдь онъ можетъ проломить кому-нибудь голову.
— Ну…. я не думаю, чтобы у него было такое намѣреніе, сказала мистрисъ Никльби, стыдливо потупивъ глаза.
— Положимъ. Только во всякомъ случаѣ это — дерзость, это глупость…
— Погоди, Николай. Не спѣши обвинять человѣка, который…. Поступки его, можетъ-быть, точно необдуманны, безразсудны, заслуживаютъ порицанія. Пусть объ этомъ судятъ другіе: я не могу; я не въ правѣ сказать своего мнѣнія, потому-что…. потому-что оно, можетъ-статься, будетъ пристрастно. Ты знаешь, Николай, лестно обратить на себя вниманіе, и притомъ вниманіе такого пріятнаго джентльмена, какъ онъ, хоть я совсѣмъ не думала и не думаю выходить замужъ, имѣя на рукахъ взрослую дочь.
— Матушка, что-вы говорите? спросилъ Николай, совершенно теряясь въ сбивчивой рѣчи мистрисъ Никльби.
— Да, мой другъ, отвѣчала она: я, какъ Богъ святъ, не хочу замужъ. Моя забота только о томъ, какъ бы поучтивѣе, поделикатнѣе отклонить его желаніе, сдѣлать это такъ, чтобы не огорчить его, не убить отказомъ. Любовь такая страсть, Николай…
— Признаюсь, матушка, вы меня удивляете.. Не уже ли дошло до того, что отказъ можетъ его убитъ»…. не уже ли?…..
— О! это такъ естественно. Я сама читала въ газетахъ анекдотъ, взятый изъ какого-то Французскаго журнала, что одинъ башмачникъ зарѣзался перочиннымъ ножемъ, оттого что дѣвушка, въ которую онъ былъ влюбленъ, не согласилась умереть вмѣстѣ съ нимъ отъ угару. Видишь, какіе ужасы! Да что и говорить! любовь сильна; а во Французскихъ журналахъ, сказываютъ, еще и не то бываетъ, хотя впрочемъ, всѣ эти самоубійства тамъ дѣлаютъ обыкновенно башмачники.
— Но нашъ сосѣдъ, который, какъ вы знаете, не башмачникъ, скажите, матушка, чѣмъ же онъ обнаружилъ свою любовь? какъ сдѣлалъ онъ предложеніе? Вѣдь это не дѣлается огурцами и свеклой.
— О конечно! Огурцы и свеклу я отдала на кухню — очень хорошія овощи. Но тутъ было нѣчто гораздо серіознѣе. Онъ открылся мнѣ на словахъ, говорилъ такъ много, много, и все такъ почтительно…. о! чрезвычайно почтительно и притомъ, нѣжно ахъ! очень нѣжно. Какъ же я должна поступить, Николай? Посовѣтуй мнѣ.
— Поступите, матушка, такъ, какъ внушитъ вамъ память о моемъ почтенномъ родителѣ. Я не стану давать вамъ совѣтовъ, во первыхъ потому, что вы сами найдете тысячу приличныхъ способовъ избавиться отъ нелѣпыхъ предложеній этого чудака; а во вторыхъ потому, что мнѣ неумѣстно вмѣшиваться въ такую глупую исторію…. Покойной ночи, матушка.
Сказавъ это, Николай поцѣловалъ ея руку и ушелъ спать.
Почему жъ нелѣпыя! думала мистрисъ Никльби, оставшись одна: и почему эта исторія — глупая? Право, я не вижу тутъ, ничего ни глупаго, мы нелѣпаго. Человѣкъ влюбленъ…. очень обыкновенное дѣло. Ахъ,; молодость, молодость! ей все кажется нелѣпо да глупо.
Мистрисъ Никльби надѣла колпакъ и подошла къ окошку.
— Какая темная ночь! сказала она про себя. Разумѣется, я не выйду замужъ…. о! нѣтъ. Онъ напрасно страдаетъ…. Что-то теперь съ нимъ дѣлается? не глядитъ ли онъ черезъ заборъ?….. Темно, ничего не видать. Однако жъ вотъ, право, это еще огурецъ лежитъ на дорожкѣ!
Такъ мистрисъ Никльби предавалась размышленіямъ о своей побѣдѣ, а между-тѣмъ Катя, ничего не зная объ этомъ, жила себѣ спокойно и весело, счастливая тѣмъ, что живетъ подъ одной кровлей съ братомъ. Это спокойствіе имѣло благотворное вліяніе на ея красоту. Катя съ каждымъ днемъ становилась свѣжей и прекраснѣе; щеки ея зацвѣли прежнимъ румянцемъ; въ глазахъ загорѣлся потухшій огонь; шея, грудь, плечи наполнились; станъ обрисовался очаровательными линіями.
— Знаете ли? говорила ей однажды миссъ Ла-Криви: вы еще никогда не были такъ хороши, какъ теперь.
Катя покраснѣла.
— Право, никогда, продолжала портретчица; я часто смотрю на васъ и не налюбуюсь.
— Миссъ Ла-Криви, вы всегда думаете только о другихъ и забываете про себя.
— Про себя!…. Ахъ, Боже мой! Да это было бы курамъ на смѣхъ, ежели бы я стала думать о такой мелочи. Впрочемъ я думаю не объ однѣхъ васъ. Замѣчаете ли вы, что еще одинъ человѣкъ въ вашемъ семействъ съ нѣкотораго времени чрезвычайно перемѣнился?
— Нѣтъ. Кто же это?…
— Не братецъ вашъ: не бойтесь. Я говорю про Смайка. Бѣдняжка сталъ совсѣмъ не такой съ нѣкотораго времени.
— Право? Ужъ не боленъ ли онъ?
— Не то чтобы боленъ Конечно, бѣдненькій не здоровъ слабъ, изувѣченъ; въ лицѣ его есть что-то такое, отъ чего у меня сердце разрывается, когда я на него смотрю. Но я говорю не о болѣзни.
— О чемъ же, миссъ Ла-Криви?
— Не знаю, какъ вамъ сказать….. Но дѣло въ томъ, что я за нимъ примѣчала и видѣла нѣсколько разъ, что онъ плачетъ. Разумѣется, тутъ нѣтъ ничего мудренаго: ему и нельзя не плакать, когда онъ такой жалкой, живетъ въ чужихъ людяхъ, не знаетъ ни отца ни матери, не можетъ ничего понимать. Но есть еще одна вещица. Намедни, когда васъ не было дома, онъ всё сидѣлъ на одномъ мѣстѣ, печально оглядывался вокругъ, а потомъ всталъ и пошелъ въ свою комнату, да такъ грустно, такъ задумчиво, что нельзя разсказать. Бывало, онъ смѣется, работаетъ, и веселъ съ утра до вечера; а теперь, посмотрите, совсѣмъ другой: кротокъ, услужливъ, добръ, трудолюбивъ по-прежнему, а веселость…. какъ рукой сняло.
— Бѣдняжка! сказала Катя. Но авось это пройдетъ.
— Авось пройдетъ, повторила миссъ Ла-Криви таинственно: случается, что проходитъ…. Но я заболталась съ вами, душа моя. Пора мнѣ домой. Возьму съ собой Смайка, и ужъ во что бы ни стало, развеселю его на нынѣшній день; стану говорить съ нимъ о томъ, о другомъ, о третьемъ….стану говорить до-тѣхъ-поръ, пока онъ неулыбнется.
Миссъ Ла-Криви вправила свое маленькое личико въ рамку поношенной шляпки, накинула шаль, посмотрѣлась въ зеркало, и подъ руку съ бѣднымъ Смайкомъ пустилась въ дорогу, повторивъ свои поцѣлуи на маленькихъ устахъ Кати и размѣнявшись многими улыбками съ ея матерью. Они благополучно совершили свой длинный путь. Доброй портретчицѣ удалось, если не развеселить, такъ по-крайней-мѣрѣ разсмѣшить печальнаго Смайка. Чтобы продлить свое торжество, она ни подъ какимъ видомъ не согласилась отпустить его отъ себя безъ ужина, и такимъ образомъ было уже довольно поздно, когда онъ отправился на дачу.
Ярко освѣщенное окно ювелира привлекло къ себѣ Смайково вниманіе; онъ невольно остановился, — полюбовался прекрасными вещами, разложенными тутъ на показъ прохожимъ. Ему страхъ хотѣлось принести одну изъ этихъ вещей домой. «Какъ бы обрадовались друзья мои!» думалъ онъ. Но пробило три четверти девятаго, и бѣдный молодой человѣкъ поспѣшно удалился отъ обольстительнаго окошка. Вдругъ кто-то дернулъ его сзади за воротникъ. Смайкъ хотѣлъ оглянуться, хотѣлъ удержаться за столбъ, бѣжать…. Поздно! уродливый, толстый мальчишка, какъ охотничья собака, повисъ на лѣвой ногѣ его и кричалъ во все горло: Вотъ онъ, тятенька! Уррра!
Смайку очень хорошо былъ знакомъ этотъ голосъ, и лишь только онъ услышалъ его, болѣзненная дрожь пробѣжала по всему его тѣлу; онъ сдѣлался неспособнымъ ни защищаться, ни говорить.
— Славная находка! сказалъ Сквирсъ, забирая въ руку воротникъ Смайка. Вакфордъ, бѣги скорѣй за извощикомъ.
— Видно помѣшанный? спросилъ какой-то прохожій мастеровой, остановившись и глядя на эту сцену.
— Да, любезный, помѣшанный, отвѣчалъ Сквирсъ.
— А часто его схватываетъ!
— Почтт каждый вечеръ, любезный. Такое наказанье, что и Господи!
Сынъ Сквирса привелъ извощичью карету. Они посадили Смайка на первое мѣсто; Вакфордъ сѣлъ рядомъ съ нимъ, а самъ Сквирсъ помѣстился напротивъ. Минутъ пять глядѣлъ онъ на своего воспитанника, не говоря ни слова и держа обѣ руки на колѣняхъ, потомъ потрепалъ его по щекѣ…. по лѣвой, по правой, и опятъ по лѣвой…. и улыбнулся.
— Это точно онъ; его щеки, его скулы: я ихъ хороша знаю. Ну, Вакфордъ, твоя мать изъ кожи выскочитъ съ радости, какъ его увидитъ.
— А всё я, тятенька! отвѣчалъ Вакфордъ. Каково уцѣпился за ногу…. а?
— Хорошо, весьма хорошо, мой другъ. За это я дамъ тебѣ новыя пуговицы на курточку, какъ-скоро въ училище поступитъ новый ученикъ, у котораго можно будетъ ихъ отпороть.
Сквирсъ погладилъ сына по головѣ и ущипнулъ Смайка.
— Мнѣ надо домой, произнесъ несчастный вполголоса.
— Ха, ха, ха! Конечно! мы и ѣдемъ домой. Вотъ потерпи немножко. Ха, ха, ха!… Да что за дьявольщина! куда ты дѣвалъ, мерзавецъ, то платье, въ которомъ бѣжалъ изъ Дотбойса? знаешь ли ты, бестія, что тебѣ не къ рожѣ ходить въ такомъ фракѣ? знаешь ли ты, мошенникъ, что эта сапоги, которые на тебѣ, стоютъ двадцать осень шилинговъ?…. Погоди! погоди! вотъ я тебя одѣну по-своему.
Говоря это, Сквирсъ щипалъ Смайка то за ноги, то за лицо; потомъ опрокинулся назадъ, развалился небрежно, и смотря на него издали, сталъ бить зонтикомъ по его плечу.
— Мнѣ еще никогда не случалось катать въ каретѣ своихъ воспитанниковъ, сказалъ онъ, съ веселой улыбкой: да одинъ разъ…. куда не шло!
Во все это время Смайкъ сидѣлъ, плотно прижавшись въ уголъ и опустивъ голову на руку. Онъ былъ въ совершенномъ онѣмѣніи, и не только не надѣялся, даже не думалъ о бѣгствѣ. Сквирсъ казался ему какимъ-то страшнымъ и всемогущимъ существомъ, отъ котораго ему нельзя избавиться. Наконецъ они пріѣхали. Педагогъ выглянулъ изъ окошка и закричалъ: «Стой!» Карета остановилась у дому стараго нашего знакомаго Сноли.
— Вотъ и мы здѣсь! сказалъ Сквирсъ, втаскивая
Смайка въ нечистую комнату, гдѣ мистеръ Сноли и жена его сидѣли за скромнымъ ужиномъ. Смотрите! вотъ онъ, бѣглецъ, неблагодарный, безчеловѣчный, нечувствительный…
— Какъ! тотъ воспитанникъ, что бѣжалъ? спросилъ Сноли, разсматривая Смайка.
— Да, онъ самый, отвѣчалъ Сквирсъ, ударивъ бѣдняжку по бородѣ, чтобы онъ прямѣе держалъ голову.
— По истинѣ, судьбы неисповѣдимы! примолвилъ Сноли, съ, глубокимъ вздохомъ.
— Неисповѣдимы, сэръ! подтвердилъ Сквирсъ.
— Жестокосердый и неблагодарный никогда не бываетъ счастливъ.
— Никогда, сэръ. Я ли не осыпалъ его милостями? Я былъ его благодѣтелемъ, наставникомъ, попечителемъ и кормильцемъ; я былъ его другомъ; сынъ мой, мой единственный сынъ, былъ его братомъ; жена моя была его матерью, бабушкой, теткой, — даже можно сказать, дядею, если хотите. Она ни о комъ не имѣла такого нѣжнаго попеченія, какъ о немъ: только ваши милыя и умныя малютки были его соперниками въ неограниченной любви мистрисъ Сквирсъ. И чѣмъ же онъ заплатилъ за все это? О верхъ жестокосердія! онъ бѣжалъ изъ Дотбойса, гдѣ молодые люди продовольструются нищею, платьемъ, книгами, карманными деньгами и всѣмъ потребнымъ! онъ пренебрегъ заведеч ніемъ, въ которомъ они обучаются математикъ, астрономіи, чистописанію…… Но обратимся къ дѣлу, мистеръ Сноли! Я надѣюсь, почтенный другъ, что вы позволите мнѣ продержать его съ собой въ вашемъ домѣ, и отведете какой-нибудь чуланъ, въ которомъ бы можно было его. запоретъ. Мы не долго будемъ обременять васъ: еще день другой, и уѣдемъ.
Сноли согласился на желаніе своего друга. Бѣднаго Смайка досадили въ тѣсный, грязный и темный чуланъ подъ лѣстницей. Въ головѣ его былъ ужасный хаосъ: ему представлялись какія-то страшныя видѣнія, неуловимые образы. Онъ долго не могъ привести на память ничего, что съ нимъ случилось, и какъ-будто не понималъ своего настоящаго положенія. Наконецъ среди мрака, въ который были погружены его мысли, явился одинъ ясный ликъ, ликъ его благодѣтеля, Николая; потомъ возникли постепенно другіе свѣтлыя видѣнія, Катя, миссъ Ла-Криви и Ноггсъ. Но вдругъ все снова перемѣшалось, исчезло; въ ушахъ Смайка стало звенѣть, голова кружилась, дыханіе замирало; голосъ Сквирса безпрестанно потрясалъ слухъ его, какое-то знакомое, страшное лицо неподвижно стояло передъ его глазами, и Смайкъ, испуганный, забился въ уголъ чулана, свернулся въ клубокъ, лишился чувствъ и памяти.
Между-тѣмъ Николай, ни мало не подозрѣвая несчастій, случившихся съ его другомъ, весь этотъ день провелъ въ конторѣ братьевъ Чирибль.
— А какова сегодня погода, у насъ, въ Лондонѣ! сказалъ ему Тимъ Линкинватеръ, взглянувши на голубой сводъ съ котораго сыпались золотые лучи солнца.
— У насъ, за городомъ, еще лучше, мистеръ Тимъ, отвѣчалъ Николай.
— Какъ же! посмотрѣли бы вы изъ моего окошка!
— Нѣтъ, если бы вы посмотрѣли изъ моего!
— Ну, полноте! За городомъ, въ деревнѣ фи! что тамъ хорошаго, кромѣ цвѣтовъ, да свѣжихъ яицъ? Но все это я найду на первомъ лондонскомъ рынкѣ. Мало того, у меня есть свои горшокъ розановъ, да насупротивъ, у сосѣдки, два горшка піоновъ. Чудо цвѣты! ужъ получше вашихъ полевыхъ колокольчиковъ!
Зная слабую сторону Тима, Николай не почелъ за нужное возражать ему. Оба погрузились въ свою работу. Нѣсколько минутъ длилось молчаніе. Принесли письмо на имя мистера Чарльза Чирибль. Николай взялъ его, и подойдя къ двери Чарльзова кабинета, постучался. Ему не отвѣчали. Онъ постучался въ другой разъ: опять нѣтъ отвѣту. «Видно, мистеръ Чарльзъ вышелъ», подумалъ молодой человѣкъ, и съ этою мыслью отворилъ дверь., чтобы положить письмо на столъ; но лишь-только онъ сдѣлалъ шага два по комнатѣ, ему представилась неожиданная картина. Молодая особа, лѣтъ семнадцати, стаяла на колѣняхъ передъ братцемъ Чарльзомъ, а братецъ Чарльзъ, въ крайнемъ смущеніи, старался поднять ее и говорилъ задыхаясь: Сударыня ахъ! сударыня сдѣлайте милость…. прошу васъ…
Пробормотавъ нѣсколько безсвязныхъ словъ, чтобы извиниться, Николай хотѣлъ выйти, какъ вдругъ незнакомка оглянулась, и онъ встрѣтилъ незабвенныя черты милой дѣвушки, которую видѣлъ однажды въ справочной конторѣ и съ того времени могъ выгнать изъ головы. Эта нечаянность привела его въ совершенное замѣшательство: онъ остановился, какъ окаменѣлый, и не смѣлъ тронуться съ мѣста. Между-тѣмъ братецъ Чарльзъ кое-какъ поднялъ красавицу и посадилъ ее въ кресла. Ей было дурно.
— Она въ обморокѣ! вскричалъ Николай, подбѣжавъ къ нему.
— Бѣдняжка! голубушка! говорилъ вполголоса братецъ Чарльзъ. Гдѣ братецъ Недъ?…. Братецъ Недъ! пожалуйте сюда, сдѣлайте милость.
— Чего изволите, братецъ Чарльзъ? отвѣчалъ Недъ, поспѣшно входя въ комнату: что здѣсь случилось?…. ахъ!
— Тсъ! тсъ, братецъ Недъ! пожалуйста ни слова! Пошлите сюда ключницу, позовите Тима Линкинватера…. Эй, Тимъ Линкиватеръ! войдите сюда. — Мистеръ Никльби, сдѣлайте милость, прошу, выйдите отсюда, ради Бога, пожалуйста!
Братецъ Чарльзъ ласково взялъ Николая за руку, потрясъ ее, и тихонько подвелъ молодаго человѣка къ дверямъ. Николай долженъ былъ выйти; онъ послалъ вмѣсто себя Тима Линкинватера. Двери затворились; ихъ заперли изнутри.
«Что это значить?» думалъ Николай, воротившись на свое мѣсто въ конторѣ: и у него было много времени на размышленіе, потому-что Тимъ долго не вы ходилъ изъ кабинета, а онъ между-тѣмъ не могъ ничѣмъ заниматься и думалъ только о незнакомкѣ. Въ воображеніи его рисовались всѣ малѣйшія черты очаровательнаго лица ея. «Какъ она хороша!» повторилъ Николай, зажмурившись и какъ-будто видя ее передъ собою. Но въ то же время душа его была жертвой и другихъ чувствъ: любопытства, безпокойства, боязни. Таинственность, которою покрывали посѣщеніе незнакомки, очевидное желаніе братца Чарльза удалить отъ нея Николая, положеніе, въ которомъ молодой человѣкъ засталъ ее: все это были вопросы, близкіе его сердцу, и, — увы! онъ не имѣлъ никакой возможности разрѣшить ихъ, — чѣмъ больше думалъ, тѣмъ больше терялся, ни одного луча свѣта: мракъ, мракъ!
Наконецъ Тимъ Линкинватеръ воротился совершенно спокойный, съ бумагой въ рукѣ и съ перомъ въ губахъ, какъ-будто ничего не случилось.
— Что? вскричалъ Николай, бросаясь ему навстрѣчу.
— Что…. что? спросилъ Тимъ Линкинватеръ.
— Она? я говорю о ней. Прошла-ли дурнота?
— Чья дурнота?
— Ахъ, Боже мой! Разумѣется, той прекрасной дѣвушки, которую а сейчасъ видѣлъ.
— Гмъ!….. Четыреста двадцать семь фунтовъ и девять шилинговъ. Помножили ли вы эту сумму на двѣсти тридцать осемь?
— Напередъ отвѣчайте на мой вопросъ.
— На какой вопросъ?
— О дѣвушкѣ.
— А! насчетъ дѣвушки!…. Четыреста двадцать семь фунтовъ и девять шилинговъ…. Хорошо.
— Что хорошо? о чемъ вы говорите?
— О томъ, о чемъ вы меня спрашиваете,
— Я спрашиваю о незнакомкѣ, что была въ комнатѣ мистера Чарльза.
— Я объ ней и говорю.
— Что же она?
— Ничего ушла.
— Ушла?!
— Да.
Николай сдѣлалъ еще нѣсколько вопросовъ, но Тимъ Линкинватеръ былъ очень занятъ, или умышленно избѣгалъ этого разговору, не отвѣчалъ иначе, какъ пустыми словами, изъ которыхъ молодой человѣкъ не могъ вывести никакого удовлетворительнаго заключенія. Ему пришло въ голову обождать, не будетъ ли Тимъ откровеннѣе въ другой разъ. Старикъ сдѣлался по-прежнему словоохотенъ, подшучивалъ надъ неопытностью Николая въ конторскихъ дѣлахъ, расказывалъ ему разные забавные анекдоты, и смѣялся отъ всего сердца; но лишь-только заходила рѣчь о дѣвушкѣ, какъ все перемѣнялось: онъ опять погружался въ какую-нибудь ариѳметическую выкладку, и отъ него ничего нельзя было добиться, кронѣ: Да… Нѣтъ, не знаю трижды семь двадцать одинъ…. шестью девять пятьдесятъ четыре.
Такимъ-образомъ, ничего не узнавъ, терзаемый любопытствомъ и рождающеюся любовью, Николай, въ глубокой задумчивости, пришелъ домой. Отсутствіе Смайка сперва не произвело сильнаго безпокойства: думали, что миссъ Ла-Криви оставила его у себя; но когда бѣдняжка и поутру не воротился, то это показалось уже страннымъ, и Николай, идучи въ контору, завернулъ къ портретчицѣ, навидаться о своемъ другъ. Легко представить, какъ онъ испугался, услышавъ, что Смайкъ еще вчера пошелъ домой. Гдѣ же онъ? Николай побѣжалъ къ Ноггсу, но и тотъ ничего не зналъ. Это совершенно разстроило нашего героя. Не подозрѣвая, что Сквирсъ въ Лондонъ, онѣ-не могъ отгадать настоящей истины; но развѣ для погибели Смайка непремѣнно нужно участіе содержателя дотбойскаго училища? Ему довольно сбиться съ дороги чтобы пропасть на всю жизнь: больное, хилое, тупоумное, безпамятное созданіе, онъ никогда не воротится, и умретъ гдѣ-нибудь подъ заборомъ. Николай хотѣлъ бѣжать, искать его; но куда? какъ? Голова добраго молодаго человѣка кружилась, и онъ не зналъ самъ, что дѣлать.
Между-тѣмъ, въ то же самое утро дилижансъ, тяжело нагруженный пассажирами и поклажею, въѣзжалъ въ Лондонъ, и одинъ изъ сидѣвшихъ внутри кареты, провинціалъ съ честною и веселою физіономіею, пристально смотрѣлъ на куполъ церкви св. Павла, удивляясь, по-видимому, какъ это люди построили такую громаду.
— Баба! сказалъ онъ, повернувшись къ молодой женщинѣ, которой миловидное личико съ любопытствомъ выглядывало изъ соломенной шляпки; смотри сюда! Видишь, это святой Павелъ…. Знатная постройка!
— Ахъ, Господи! какая громадина!
— То-то же. А ты думала, что онъ съ отцову мельницу…. ха, ха, ха! Съ отцову мельницу….. хо, хо, хо!
— Перестань, Джонъ: на тебя всѣ смотрятъ.
— Что за дѣло? На здоровье! Пускай смотрятъ, коли я имъ любъ.
Дилижансъ остановился у конторы, и веселый провинціялъ, въ которомъ читатели конечно-узнали іоркшейрскаго мучнаго торговца Джона Брауди; высадилъ на улицу жену свою, бывшую миссъ Прайсъ.
— Гдѣ-же тутъ пристаютъ добрые люди? спросилъ онъ у кондуктора.
— А вотъ здѣсь, не далеко, есть гостинница, Арабская Голова.
— Карабкайся Голова? Ладно!
Несмотря на перемѣну названія, Джонъ скоро отъискалъ упомянутую гостинницу, и занявъ особенный номеръ, тотчасъ помѣстился рядомъ съ женой у окошка, такъ-какъ цѣль его пріѣзда въ Лондонъ состояла именно въ томъ, чтобы показать городъ своей молодой женѣ.
— Послушай, баба, сказалъ онъ наконецъ: помнится, хозяинъ дотбойсской школы говаривалъ, что когда онъ бываетъ въ Лондонъ; такъ останавливается въ этой же гостинницѣ. Дай, пойду навѣдаюсь, не здѣсь ли онъ. Вѣдь они съ сыномъ тоже поѣхали.
Читатели уже знаютъ, что на этотъ разъ мистеръ Сквирсъ остановился у пріятеля своего; Сноли; но какъ въ гостинницѣ всё-таки былъ его адресъ, то Джонъ безъ труда узналъ, гдѣ онъ живетъ. Къ большему удовлетворенію Джонова любопытства, ему встрѣтился Вакфордъ, присланный отцомъ; освѣдомиться; не спрашивалъ ли его кто-нибудь; Джонъ тотчасъ узналъ Сквирсова сына и вступилъ съ нимъ въ разговоръ. Вакфордь растолковалъ ему, какъ удобнѣе отъискать домъ, въ которомъ они квартируютъ, и прибавилъ, что тятенька теперь въ большой радости, по случаю поимки Смайка.
— Какъ! вскричалъ Джонъ: онъ поймалъ Смайка! того бѣдолагу, что мистеръ Никльби увелъ съ собой?
— Да, мистеръ Брауди, того самаго, что маменька всё колотила.
— Не ужъ ли? Гдѣ жъ онъ теперь!
— У насъ, въ чуланъ подъ лѣстницей.
— Хо, хо, то!… Ха, ха, ха!…. Ну кланяйся отъ меня отцу. Вотъ молодецъ! поймалъ-таки Смайка!…. Не забудь же, кланяйся. Скажи, что я самъ у него побываю.
Воротившись въ свой номеръ, Джонъ былъ въ какомъ-то странномъ расположеніи: онъ не могъ Высидѣть ни минуты на одномъ мѣстѣ, безпрестанно вскакивалъ, бѣгалъ по комнатѣ, прыгалъ и не разъ начиналъ плясать, выдѣлывая ногами премудреныя штуки. Жена смотрѣла на него съ удивленіемъ, и спрашивала, что это значитъ, но Джонъ не открывалъ причины своей истерической веселости: бросался къ женѣ, обнималъ, цѣловалъ ее, а потомъ опять выбѣгалъ на середину комнаты и вытанцовывалъ претрудныя па. Передъ вечеромъ онъ изъявилъ намѣреніе итти къ Сквирсу; Матильда уговаривала его отложить это до слѣдующаго дня; онъ не послушался.
У Сквирса сдѣлался съ нимъ совсѣмъ другаго рода припадокъ: проведя нѣсколько времени въ занимательной бесѣдѣ съ педагогомъ и мистеромъ Сноли, добрый Джонъ началъ жаловаться, на жестокую головную боль, стѣсненіе въ груди, и наконецъ такъ сдѣлался боленъ, что не могъ сидѣть. Впрочемъ, говорилъ онъ, эта болѣзнь для него не новость и совсѣмъ не опасна: стоитъ только положить его въ постель и на нѣсколько времени оставитъ совсѣмъ одного. Сноли тотчасъ исполнилъ это требованіе. Джона отвели въ спальню, уложили. Черезъ нѣсколько минутъ, подкравшись къ дверямъ, Сноли услышалъ, что больной громко сопитъ, и заключивъ весьма основательно, что онъ заснулъ, воротился въ общую комнату.
Но Джонъ не спалъ: онъ сидѣлъ на постели, красный какъ ракъ, стараясь удержать хохотъ, который такъ и прорывался изъ его широкой гортани. Наконецъ однако жъ ему удалось кое-какъ подавить въ себѣ это хохотливое расположеніе. Тогда онъ тихонько снялъ башмаки, спустился съ кровати и осторожно, на цыпочкахъ, вышелъ на темную лѣстницу, а оттуда къ чулану, гдѣ сидѣлъ Смайкъ. Ощупавъ, что дверь чулана заперта простой задвижкой, онъ отворилъ ее, проворно влѣзъ въ чуланъ и зажалъ ротъ Смайку.
— Знаешь ли ты меня, малой? Я Брауди, мучной торговецъ; помнишь, ты меня встрѣтилъ, какъ бѣжалъ изъ школы? Я тогда сказалъ тебѣ, что мистеръ Никльби идетъ впереди.
— Помню…. ахъ! помню…. Помогите мнѣ.
— Помочь тебѣ?…. Гмъ…. Тебѣ бы не нужна была помощь, если бы ты не былъ такой глупой и хилой дѣтина. Какъ ты сюда попалъ?
— Онъ схватилъ меня на улицѣ. Ахъ! помогите мнѣ.
— Схватилъ на улицѣ? А что же ты самъ не хватилъ его по головѣ, да по ногамъ, да по рукамъ? Я бы переломалъ дюжину такихъ, какъ онъ. А ты и съ однимъ не управился!
Смайкъ хотѣлъ что-то сказать, но Джонъ опять зажалъ ему ротъ.
— Тсъ! молчи! ни слова, пока я тебѣ не вытащу изъ этой собачьей конуры.
Онъ вытащилъ Смайка изъ чулана, провелъ его черезъ темный дворъ къ запертой калиткѣ, вынулъ изъ кармана отвертку, искусно и скоро отвернулъ скобу, за которую держался замокъ, и вытолкнулъ Смайка на улицу.
— Ну, теперь бѣги!
Смайкъ смотрѣлъ на него безсмысленно и, казалось, не понималъ чего онъ хочетъ.
— Бѣги, говорю! повторилъ Джонъ. Али ты не знаешь, гдѣ ты живешь? Не знаешь? Гмъ!.. такъ ступай вотъ всё прямо, всё прямо; прійдешь къ улицъ, гдѣ горятъ свѣтлые фонари; тамъ много народу; опроси у кого хочешь трактиръ Карабкайся-Голова… слышишь? Карабкайся Голова: не забудь этого; а прійдешь въ трактиръ, спроси мою жену, Матильду мельничиху; скажи ей, что пришелъ отъ меня. Она — баба добрая. Ну, бѣги же! Не забудь: Карабкайся-Голова, Матильда мельничиха, Джонъ Брауди.
Сказавъ это, Джонъ поспѣшно затворилъ калитку и воротился въ комнату, гдѣ его положили. Къ счастію, никто не замѣтилъ, его отсутствія. Онъ вскочилъ на постель, завернулся въ простыню, и зажавъ себѣ номъ и ротъ, помиралъ со смѣху, такъ что чуть не задохся.
Между-тѣмъ выпущенный на волю Смайкъ бѣжалъ по безлюднымъ, и темнымъ улицамъ. Бѣдняку, казалось, что онъ слышитъ за собой голоса и топотъ людей, которые, за нимъ гонятся; что кто-то уже ловитъ его за фалды, кладетъ тяжёлую руку на плечо, — и онъ удвоивалъ напряженіе, увеличивалъ быстроту бѣга, — бѣжалъ самъ не зная куда, до-тѣхъ-поръ, пока совершенное изнеможеніе не заставило его остановиться. Все вокругъ него было тихо, безмолвно. Минутъ десять Смайкъ стоялъ, прислонившись къ стѣнѣ и стараясь перевести духъ; наконецъ пошелъ ноги съ трудомъ двигались; онъ чувствовалъ боль во всѣхъ членахъ. По счастію, не успѣлъ онъ сдѣлать десяти шаговъ, какъ увидѣлъ передъ собой старое зданіе, которое показалось ему знакомымъ. Смайкъ тачалъ всматриваться. Въ самомъ дѣлѣ, это зданіе знакомо ему; кажется, онъ когда-то въ немъ-былъ….. Наконецъ Смайкъ вспомнилъ, что это тотъ самый домъ, гдѣ они останавливались съ Николаемъ въ квартиръ Ньюмена Ноггса, и пошелъ къ Ньюмену.
Добрый, старикъ сидѣлъ печально за столикомъ, утомленный продолжительнымъ бѣганьемъ отъ перекрестка къ перекрестку, въ надеждѣ отыскать Смайка. Онъ обрадовался безъ памяти, увидѣвъ передъ собой несчастный предметъ своихъ поисковъ. Смайкъ пересказалъ ему о своихъ приключеніяхъ. Во все это время Ньюменъ то приближался къ разскащику, наклонялся и смотрѣлъ ему прямо въ глаза, то отскакивалъ назадъ, вытягивался, поднималъ плеча и опускалъ руки: это было, выраженіемъ его чувствительности.
На другой день, рано поутру, онъ самъ проводилъ Смайка на дачу. Тамъ встрѣтили ихъ съ неописанною радостью. Сама мистрисъ Никльби изъявила живѣйшее участіе къ бѣдному молодому, человѣку и увѣряла его въ своемъ искреннемъ уваженіи. Что касается, до Николая и Кати, такъ о нихъ и говорить нечего. Узнавъ что Смайкъ освобожденъ Джономъ Брауди, Николай почелъ долгомъ въ этотъ же день побывать у іоркшейрца, чтобы выразить ему хотя сотую доллю своей глубокой признательности на это вторичное, ни чѣмъ незаслуженное, одолженіе.
— Тилли! Тилли! закричалъ Джонъ, послѣ первыхъ объясненій съ Николаемъ: баба! поди сюда! смотри, кто пришелъ!..
Жена Джона вышла изъ другой комнаты…
— Смотри! Знаешь ли ты этого молодца? Помнишь, какъ мы съ нимъ поссорились? Сегодня ужъ не поссоримся: мы пріятели.
— И я позволю себѣ выполнить пріятельскій обычай, примолвилъ Николай, подойдя къ Матильдѣ и располагаясь поцѣловать ее.
— Позволяй что хочешь! Мы не поссоримся.
Джонъ столкнулъ ихъ головы и захохоталъ.
— Джонъ! сказала Матильда, покраснѣвъ во всю щеку.
— Ну что? Вѣдь это мистеръ Никльби…. Садись, баринъ, и будь какъ дома. Мы не поссоримся. Ха, ха, ха!…. Хо, хо, хо!
— Хорошо, я буду какъ дома, отвѣчалъ Николай: только съ условіемъ.
— Съ какимъ условіемъ?
— Чтобы вы взяли меня въ крестные отцы, — при первой надобности.
— Ха, ха, ха!… Тилли! слышишь, что онъ говоритъ?… Ахъ, затѣйникъ!… Въ крестные отцы! Тилли! говоритъ, при первой надобности! Слышишь? Хо, хо, хо!…. Ха, ха, ха!…. Хо, хо, хо!
Матильда покраснѣла еще пуще прежняго, а Джонъ расхохотался такъ, что вспотѣлъ и задохся. Желая торжествовать свиданіе съ другомъ, онъ позвалъ слугу и велѣлъ приготовить ужинъ.
— Слушай, малой! говорилъ онъ ему: стой смирно и гляди на меня!… Вотъ это мистеръ Николай Никльби, мой другъ. Подавай намъ ужинать, всего что у васъ есть, да не всё, что есть, а что ни есть лучшаго. Принеси водки, вина…. слышишь? Чтобы всё было отличное, и всего много! Три прибора, двѣ рюмки…. самыя большія рюмки, какія есть въ домѣ; три ножа, три вилки и три ложки самые большіе ножи, вилки и ложки, какіе найдешь. Ну, живѣе!
Послѣ веселой бесѣды и ужина, приправленныхъ добродушіемъ Джона, Николай сталъ собираться домой, но во время прощанья, Джонъ опять вспомнилъ о просьбѣ своего друга взять его въ крестные отцы, и это произвело такое дѣйствіе, что добрый іоркшейрецъ убѣжалъ за ширмы, легъ на постель, и задыхаясь отъ хохоту, только отмахивался руками и ногами, но не могъ уже ничего сказать.
Съ этого дня въ семействѣ Никльби все пришло въ прежній порядокъ, и, казалось, они повели спокойную жизнь; но спокойствіе это было только наружное, или лучше сказать, имъ наслаждалась одна Катя, а прочіе…. всякій имѣлъ на душѣ какую-нибудь заботу и болѣе или менѣе былъ недоволенъ своимъ положеніемъ. Смайкъ сталъ необыкновенно задумчивъ и молчаливъ, часто плакалъ и проводилъ цѣлые дни одинъ въ своей комнатѣ; Николай мучился любовью и неизвѣстностью о предметѣ своей любви, тщетно стараясь выпытать у Тима Линкинватера тайну, которая такъ занимала его, и напрасно ожидая новой встрѣчи съ прелестною незнакомкой; а мистрисъ Никльби…. съ мистрисъ Никльби произошло что-то странное: она съ нѣкотораго времени начала обнаруживать необыкновенную попечительность о своей особѣ, всякій день прибавляла какой-нибудь новый нарядъ къ своему тоалету и траурное платье, въ которомъ она прежде казалась печальной вдовою, мало-по-малу получило совсѣмъ противуположный характеръ, отъ особаго способа, какимъ она надѣвала его, и отъ искуснаго размѣщенія разныхъ недорогихъ украшеній, которыя порознь конечно ничего не значили, но взятыя вмѣстѣ, представляли значительную массу кокетства.
Причины этихъ нововведеній могли быть объясняемы различнымъ образомъ: можетъ-статься, мистрисъ Никльби признавала ихъ нужными для поддержанія собственнаго достоинства, какъ женщина, не принадлежащая къ классу черни; можетъ-статься, она хотѣла показать добрый примѣръ своей дочери; можетъ-быть, наконецъ, тутъ вмѣшивалась и мысль о любезномъ сосѣдѣ, котораго Николай называлъ дуракомъ, но котораго она съ своей стороны находила вовсе не глупымъ и очень чувствительнымъ. «Ахъ! думала она, важно покачивая головою: если бы Николай зналъ, какъ его покойный отецъ мучился, когда я не была еще съ нимъ обвѣнчана и показывала ему холодность, такъ-омъ перемѣнилъ бы свой образъ мыслей. Я никогда не забуду, какъ однажды поутру я взглянула а него съ презрѣніемъ, или однажды вечеромъ я нахмурилась. Бѣдный чуть не переѣхалъ въ другое графство! Вотъ, что значитъ любовь!»
Случилось, что въ прекрасный іюньскій день, Катя, порхая туда и сюда, забѣжала въ комнату матери.
— Душа моя, сказала ей мистрисъ Никльби: не знаю отчего это бываетъ, но въ такой прекрасный день какъ нынѣшній, когда птицы чирикаютъ со всѣхъ сторонъ, мнѣ всегда приходитъ на мысль соусъ имъ голубей съ лукомъ…
— Это странно, маменька, отвѣчала Катя, съ улыбкой.
— Очень странно, душа моя.. Недѣль пять послѣ того, какъ тебя окрестили, былъ у насъ соусъ…. не изъ голубей, правда, а изъ куропатокъ, потому что отецъ твой не любилъ голубей: ему, какъ скоро, бывало, онъ ихъ увидитъ, всегда приходили въ голову маленькія дѣти, а онъ терпѣть не могъ малыхъ ребятъ и всегда твердилъ мнѣ: «Я не хочу, чтобы наше семейство увеличилось». Это удивительно, конечно; но ужъ онъ былъ такой человѣку, Я даже помню, что однажды за обѣдомъ…. у погубишь? Вотъ, совершенно забыла! Знаю только, что хозяинъ былъ кривъ, или плѣшивъ, или что-то. въ этомъ родѣ…. твой отецъ вдругъ, при всѣхъ, несмотря что, тамъ была куча гостей, такъ-таки и сказалъ, что ему не хотѣлось бы имѣть больше одного сына и одной дочери…. Но пойдемъ, Катя, въ садъ. Вечеръ такой прекрасный! Я тамъ все подробно тебѣ раскажу.
Катя подала ей руку, и онѣ вышли. Вечеръ въ самомъ дѣлѣ былъ восхитительный. Солнце уже совершило три четверти дневнаго пути и сыпало золотую пыль лучей въ темную зелень; воздухъ дышалъ благовоніемъ; ласточки носились подъ голубымъ небомъ.
— Знаешь, ли, Катя? сказала мистрисъ Никльби; сѣвъ на дерновую скамью: мнѣ кажется, что на свѣтѣ еще небывало такого добраго человѣка, какъ этотъ бѣдняжка Смайкъ. Посмотри, сколько онъ тутъ насъ. Жалъ цвѣтовъ, и какіе прекрасные! Жаль только что всё съ одной твоей стороны, а съ моей нѣтъ ничего, кромѣ голаго чернозему.
— Сядьте на мое мѣсто, маменька, отвѣчала Катя.
— Нѣтъ, нѣтъ, моя милая; я останусь здѣсь, на своемъ. Вѣрно, Смайкъ хочетъ сдѣлать на моей сторонѣ дорожку; да оно, и вижу, и очень умно придумано. Я сама такъ же, бы сдѣлала.
Вдругъ кто-то закричалъ почти надъ самой головой Кати.
— Ахъ!… что это?
Катя хотѣла вскочить и бѣжать, но мать удержала ее и сказала: не бойся, душа моя: это относится не къ тебѣ.
— Но что жъ это значитъ? спросила Катя, съ безпокойствомъ и удивленіемъ.
— Ничего, ради смирно, мой другъ. Ты видишь, что я спокойна, а если ужъ кому бы простительно, было безпокоиться, такъ это конечно мнѣ. И ты однако видишь — я спокойна, совершенно спокойна.
— Вижу; маменька, вижу. Но ради Бога…. что это за крикъ? Кажется, хотятъ привлечь наше вниманіе.
— Да, почти такъ. Хотятъ привлечь вниманіе одной изъ насъ. Тебѣ нечего бояться, моя милая.:
Катя глядѣла на мать въ замѣшательствѣ, ожидая отъ нея дальнѣйшихъ объясненій, какъ вдругъ большой огурецъ, описавъ красивую дугу въ воздухѣ, упалъ къ ногамъ мистрисъ Никльби. За этимъ примѣчательнымъ явленіемъ послѣдовало другое такого же роду; потомъ нѣсколько свеколъ огромной величины, перелетѣли черезъ заборъ сосѣдняго саду, размахивая своею зеленью и перемѣшиваясь съ маленькими огурчиками; а въ заключеніе, горизонтъ былъ помраченъ цѣлою тучею луку, редису и другихъ мелкихъ огородныхъ растеній, которыя долго крутились въ воздухѣ и падали въ разныхъ направленіяхъ. Катя до крайности испугалась, и вскочивъ со скамьи, уговаривала мать скорѣе бѣжать изъ такого опаснаго мѣста, но между-тѣмъ какъ она говорила и тащила мистрисъ Никльби за руку, изъ-за забора, черезъ который летѣли овощи, высунулся черный бархатный картузъ съ кисточкой на макушкѣ и съ большимъ козырькомъ, изъ-подъ котораго смотрѣло и улыбалось широкое, морщинистое лицо, свекольнаго цвѣту, съ огурцеобразнымъ носомъ.
— Маменька! закричала Катя, совершенно потерявъ присутствіе духу: ради Бога, пойдемте, убѣжимте отсюда!
— Какая ты глупая, Катя! отвѣчала мистрисъ Никльби, упираясь, чтобы та ее не стащила съ мѣста. Мнѣ, право, удивительно. Скажи пожалуйста, какъ же ты будешь жить на свѣтѣ, если ты такъ пуглива?…. Что вамъ угодно, сэръ? спросила она, оборотясь къ джентльмену въ бархатномъ картузѣ и стараясь принять серьозную мину.
— Царица души моей! отвѣчалъ незнакомецъ, жалобно сжавъ руки: о! царица души моей!
— Какіе пустяки, сударь! сказала мистрисъ Никльби.
— Ахъ! продолжалъ онъ: отчего красота всегда неразлучна, съ жестокостью? не уже ли пчелы любви, послѣ медоваго мѣсяца, всегда улетаютъ въ Варварію?
— Маменька, что онъ говоритъ? прошептала Катя.
— Тсъ, моя милая! Онъ очень образованный джентельменъ, и я думаю, что это что-нибудь поэтическое. Да не жми мнѣ такъ больно руки!…. Сэръ, покорно прошу васъ удалиться. Здѣсь вѣдь не публичный садъ: вы должны знать это.
— Знаю, знаю! отвѣчалъ джентльменъ, лукаво грозя ей пальцемъ: знаю, что это тайный, недоступный, очарованный пріютъ, гдѣ обитаютъ наивосхитительнѣйшія прелести. Но позвольте мнѣ, о божественная женщина! сдѣлать вамъ одинъ вопросъ, пользуясь отсутствіемъ планеты Венеры, которая, изъ зависти къ вашей красотѣ, хочетъ разстроить наше согласіе.
— Признаюсь, Катя, шепнула мистрисъ Никльби; этого ужъ и я не понимаю. — Если вы, сэръ, будете вести себя какъ прилично благородному человѣку, въ чемъ ни не сомнѣваюсь, судя по вашимъ учтивымъ разговорамъ и по вашей наружности (онъ удивительно похожъ на твоего дѣдушку, Катя….) въ такомъ случаѣ я готова отвѣчать на вашъ вопросъ, но съ условіемъ: говорите ясно.
— О моя царица! вскричалъ незнакомецъ: вы согласны отвѣчать на мой вопросъ? Такъ слушайте.
Онъ осмотрѣлся во всѣ стороны, почесалъ носъ, поднялся повыше, перегнулся черезъ заборъ, и вытянувъ шею, сказалъ:
— Принцесса ли вы?
— Вы надо мной смѣетесь, сударь! отвѣчала мистрисъ Никльби, съ неудовольствіемъ.
— О нѣтъ! Отвѣчайте: принцесса ли вы?
— Разумѣется, не принцесса. Вы это знаете.
— Въ такомъ случаѣ, не родня ли вы предсѣдателю Нижней Палаты, или которому-нибудь изъ киргизскихъ князьковъ, или великому визирю турецкаго султана? Простите меня, о прекрасная!…. если я ошибаюсь; но мнѣ сказывали, что вы племянница главнаго смотрителя за лондонскими мостовыми и падчерица калькутскаго губернатора.
— Кто вамъ сказалъ такія вещи, отвѣчала сердито мистрисъ Никльби, тотъ позволилъ себѣ на мой счетъ непростительную дерзость; ежели бы мой сынъ Николай зналъ объ этомъ, онъ ни одной минуты не терпѣлъ бы подобнаго оскорбленія.
— Маменька! умоляла Катя: ради Бога, уйдемте отсюда!
— Помилуй, Катя! какъ это можно? Меня станутъ называть Богъ знаетъ чьей племянницей, Богъ знаетъ чьей дочерью, или падчерицей, а а — молчи? Нѣтъ я не позволю себя обижать; я де такая, я знаю, кто я… Боже, мой!
— Прелестная! сказалъ незнакомецъ, жалобнымъ и покорнымъ тонемъ: ежели я ошибся на счетъ вашего происхожденія и родства, то…. умоляю васъ на колѣняхъ…. простите меня! Полагая, что вы въ родствѣ съ иностранными государями, или съ нашими и китайскими знатнѣйшими вельможами, я основывался на томъ, что вы говорите и держите себя такъ величественно, такъ благородно, что васъ нельзя ни съ чѣмъ сравнить, кромѣ шпица на городской башнѣ…. Я уже не молодъ, сударыня; но, вы видите, я еще свѣжъ, здоровъ, и мы, съ вами составимъ прекрасную пару. У меня есть состояніе, есть капиталы, поля и лѣса въ средней Африкѣ, прекрасный и увеселительный домъ на берегу Ледовитаго океана и рыбныя ловли въ Тихомъ морѣ. Если вы возьмете на себя трудъ зайти въ королевскій банкъ, вы найдете мое имя въ числѣ богатѣйшихъ капиталистовъ. Но я имѣю враговъ, сударыня, прибавилъ онъ вполголоса: я имѣю враговъ, которые держутъ меня въ неволѣ, чтобъ воспользоваться моими сокровищами. И ежели вамъ угодно осчастливить меня рукой своей, въ такомъ случаѣ вамъ надобно обратиться къ лорду-канцлеру и вытребовать военную команду. Рѣшите мою участь.
— Онъ, право, очень любезный джентльменъ, сказала мистрисъ Никльби Катѣ. Не знаю, какъ ему отвѣчать.
— Ахъ! продолжала мистрисъ Никльби: я вовсе не расположена итти замужъ, хотя, можетъ-статься, по лѣтамъ и по сложенію могла бы еще думать о замужствѣ. Но я говорю, нерасположена…. право, нерасположена. Только одна бѣда, мои другъ: женщинѣ чувствительной очень больно отказываться отъ такого учтиваго предложенія, и мнѣ бы лучше хотѣлось, чтобъ его вовсе не дѣлали, тѣмъ больше что оно и довольно выгодно, какъ ты слышишь: рыбныя ловли въ Африкѣ, лѣса въ Тихомъ морѣ….
Но пока мистрисъ Никльби исчисляла выгоды предложеннаго брака, за заборомъ, черезъ который происходило сватовство, раздался грубый голосъ: Гдѣ вы? гдѣ вы?…. Что? опять на заборѣ! Слѣзайте скорѣй!
— Прелестная! сказалъ незнакомецъ: рай моего сердца! звѣзда души моей! солнце моей жизни!
— Слѣзайте скорѣй! закричалъ тотъ же голосъ: или я скажу доктору.
Съ этими словами, надъ верхней доской забора, явилась другая голова, въ изношенной шляпѣ.
— Такъ и есть! сказалъ хозяинъ шляпы и головы: опять волочится!…. Извините, сударыни! Никакъ не можемъ усмотрѣть: только завидитъ женщину, молодую ли, старуху ли, всё равно, тотчасъ и пошелъ изъясняться!
--Вѣрно, онъ помѣшанъ? спросила Катя.
— Да-съ, рѣхнулся.
— Но есть однако жъ надежда вылечить?
— Какая надежда, сударыня! Вотъ ужъ лѣтъ пять съ нимъ возятся, а всё нѣтъ никакого толку, и докторъ говоритъ, никогда не будетъ.
Сказавъ это, человѣкъ въ изношенной шляпѣ взялъ джентльмена въ бархатномъ картузѣ за руку и стащилъ внизъ. Нѣсколько минутъ были слышны ихъ голоса; потомъ все утихло.
— Бѣдный! произнесла Катя, въ печальной задумчивости.
— Да; бѣдный! примолвила мистрисъ Никльби: можно ли такъ обращаться съ человѣкомъ!
— А что же надо бы дѣлать, маменька?
— Какъ что дѣлать! Не ужъ ли ты, Катя, и вѣришь, что онъ помѣшанный?
— Развѣ можно въ этомъ сомнѣваться, послѣ всего, что было?
— Ахъ, Катя! ты удивляешь меня. Онъ очевидно здоровъ; но тутъ есть заговоръ: какіе-то злые люди хотятъ завладѣть его имѣніемъ. Вѣдь онъ самъ сказывалъ это…. Не спорю, что у него, можетъ-быть, есть свои слабости, странности: мы всѣ ихъ имѣемъ; но думать, будто онъ сумасшедшій О! это непростительно. Довольно послушать, какъ онъ говоритъ…. учтиво, умно, и въ такихъ поэтическихъ выраженіяхъ!…. сватался такъ разсудительно, такъ обдуманно: не побѣжалъ стремглавъ на улицу, и не кинулся на колѣни передъ первой смазливой дѣвчонкой, какъ сдѣлалъ бы человѣкъ помѣшанный.
Однимъ словомъ, мистрисъ Никльби осталась при своемъ мнѣніи, что джентльменъ въ бархатномъ картузѣ совсѣмъ не сумасшедшій, а просто влюбленъ и живетъ въ загонѣ. Но съ этого дня прекратились его появленія надъ заборомъ, и почтенная мать семейства не говорила болѣе о своихъ маленькихъ приключеніяхъ, хотя задумчивость и прежняя внимательность къ тоалету ясно показывали, что она ихъ еще не забыла. Что касается до Николая, то онъ по-прежнему ожидалъ новой встрѣчи съ своей возлюбленной, и всё попустому. Вмѣсто прекрасной незнакомки, вошелъ однажды въ контору братьевъ Чирибль молодой человѣкъ, высокій ростомъ, съ ясными голубыми глазами, красивымъ лицомъ и съ улыбкою на устахъ. Братья Чирибль рекомендовали его Николаю какъ своего племянника, который только вчера возвратился изъ Германіи.
— Я не люблю называть себя племянникомъ богатыхъ людей, сказалъ молодой человѣкъ: но когда эти люди — братья Чирибль, то я съ гордостью говорю, что я ихъ племянникъ.
Онъ дружески подалъ Николаю руку и примолвилъ: мистеръ Никльби, мы съ вами уже знакомы: по-крайней-мѣрѣ я очень хорошо знаю васъ по письмамъ дядюшекъ.
Молодые люди обнялись и скоро были между собой какъ друзья. Въ обращеніи, голосѣ и манерахъ Франка было что-то общее съ добрыми братьями. Онъ говорилъ свободно и просто; всѣ рѣчи его дышали простодушіемъ, искренностью, веселостью. Сверхъ-того онъ былъ очень недуренъ собою, уменъ, живъ, и въ самое короткое время, безъ малѣйшей натяжки, обнаружилъ высокое благородство характера и отличную образованность. Николай невольно полюбилъ его. Съ перваго дня знакомства, они начали вмѣстѣ заниматься въ конторѣ; это ихъ сблизило: они подружились уже на дѣлѣ, а не на словахъ.
— Славная пара! говорилъ однажды Тимъ Линкинватеръ, смотря на нихъ сквозь очки. Иной разъ случается, что два такіе молодца проживутъ цѣлый вѣкъ, и не сойдутся, а вы, господа, такъ сидите себѣ за одной конторкою. Но что и говорить! въ цѣломъ мірѣ нѣтъ города, гдѣ такъ удобно встрѣтиться съ кѣмъ желаешь, какъ въ Лондонѣ!
— Не думаю, замѣтилъ Франкъ съ улыбкой.
— Позвольте мнѣ сослаться въ этомъ на свою шестидесятилѣтнюю опытность, мистеръ Френсисъ, возразилъ Тимъ Линкинватеръ. Лондонъ, смѣю доложить, есть наилучшее мѣсто въ мірѣ; улица, гдѣ мы живемъ, наилучшая улица въ Лондонѣ; этотъ домъ — наилучшій домъ въ улицѣ; а братья Чирибль — наилучшіе люди въ этомъ домѣ; въ улицѣ, въ городѣ, въ мірѣ.
Легкіе на поминѣ,братья Чирибль, при сакомъ окончаніи Тимовой рѣчи, вошли въ контору, и мистеръ Чарльзъ, между множествомъ оговорокъ, улыбокъ и дружескихъ пожатій руки, объявилъ Николаю, что ему хотѣлось-бы познакомиться съ его почтенной матушкой и сестрицей, и что, если онѣ позволятъ, онъ осмѣлится пріѣхать къ нимъ завтра послѣ обѣда, чтобы лично засвидѣтельствовать имъ свое уваженіе и сказать, какъ онъ и братецъ Недъ любятъ Николая.
Извѣстіе объ этомъ неожиданномъ и столь важномъ гостѣ пробудило въ сердцѣ мистрисъ Никльби два совершенно различныя ощущенія: съ одной стороны она была очень довольна, потому-что приняла посѣщеніе мистера Чарльза за первый знакъ своего возстановленія въ хорошемъ обществѣ, а съ другой никакъ не могла безъ сожалѣнія вспомнить, что у нея нѣтъ серебрянаго чайнаго сервиза, которымъ она такъ гордилась въ прежнія времена, употребляя его только при важныхъ оказіяхъ, когда надо было пустить пыль въ глаза добрымъ сосѣдямъ; что она и дѣлала весьма Искусно, говоря имъ всякій разъ, будто-бы заказала еще кофейникъ одного барона съ этимъ сервизомъ.
— Маменька, сказала ей Катя, въ отвѣтъ на упрекъ въ равнодушіи къ потерѣ такихъ прекрасныхъ вещей: маменька, не ужели вы можете гнѣваться на меня за то, что я счастлива? Какое мнѣ дѣло, что мы лишились пустыхъ предметовъ роскоши, когда вы и Николай остались со мной? Если я перенесла потерю отца, если а вытерпѣла всѣ непріятности, которыя послѣдовали за его смертью, такъ ужъ можно ли мнѣ тужить о такихъ бездѣлкахъ? О, маменька!… нѣтъ, я теперь совершенно счастлива, потому-что мы всѣ живемъ вмѣстѣ и не имѣемъ надобности разлучаться.
— Катя!… душа ноя! сказала мистрисъ Никльби, цѣлуя ее со слезами.
— Мнѣ кажется, продолжала Катя: что между нашимъ теперешнимъ положеніемъ и прежнимъ, есть одна только разница, — та, что добрая и благочестивая то моего родителя вознеслась на небо. Никогда не забуду я, какъ онъ, наканунѣ своей кончины, проходя мимо дверей въ мою комнату, заглянулъ ко мнѣ и сказалъ: «Спи, дитя мое! Богъ съ тобою!» О! я никогда этого не забуду. Смерть уже гнѣздилась въ его сердцѣ; на другой день она должна была унести….
Два потока горячихъ слезъ прервали рѣчь доброй дѣвушки; она положила голову на грудь матери и зарыдала какъ дитя. Прекрасно это свойство человѣческой природы, что когда мы сильнѣе обыкновеннаго почувствуемъ мирное счастье, которымъ наслаждаемся, въ здѣшней жизни; то воспоминаніе объ усопшихъ мгновенно нисходитъ на душу нашу, какъ-бы въ ознаменованіе того, что здѣшнее счастье есть только мечта, посредствомъ которой мы получаемъ таинственное понятіе о блаженствѣ родныхъ и милыхъ намъ душъ, переселившихся въ вѣчность. Не знаемъ, думала ли объ этомъ добрая мистрисъ Никльби; но она плакала, сладко плакала, вмѣстѣ съ Катей.
Однакожъ надобно было возвратиться къ приготовленьямъ для гостя. Дѣло не обошлось безъ хлопотъ, шуму и суматохи. Большой букетъ цвѣтовъ былъ принесенъ изъ саду и раздѣленъ на нѣсколько мелкихъ букетовъ, которыми мистрисъ Никльби намѣревалась украсить гостиную въ такомъ, затѣйливомъ вкусѣ, что это удивило бы братца Чарльза, если бы Катя не наняла въ томъ участіе. День, какъ нарочно, случился прекрасный. Домикъ и его окрестности были всегда хороши, но въ этотъ разъ, при безоблачномъ небѣ, ври величественномъ захожденіи солнца, они казались еще лучше. Смайкъ не могъ налюбоваться на свое созданіе, садъ; мистрисъ Никльби на запасъ для угощенія; Катя на все, а Николай на Катю.
Въ семь часовъ зазвенѣлъ колокольчикъ, послышались голоса двухъ человѣкъ, и мистрисъ Никльби, въ волненіи пяти чувствъ, объявила, что это должны быть оба брата Чирибль. Звонившіе дѣйствительно оба носили эту фамилію, только они были не братья, а дядя съ племянникомъ мистеръ Чарльзъ и мистеръ Франкъ. Послѣдній тысячу разъ извинялся, что пріѣхалъ безъ позволенія; на что мистрисъ Никльби, имѣя достаточное число чайныхъ ложекъ, отвѣчала весьма благосклонно. Катя покраснѣла, какъ утренняя заря, встрѣтивши голубые глаза Франка; но кромѣ этого, явленіе нежданаго гостя не произвело ничего особеннаго, и какъ старикъ Чарльзъ велъ себя просто и дружелюбно а молодой человѣкъ подражалъ ему во всей точности, то неловкость и замѣшательство, которыя обыкновенно случаются при первомъ знакомствѣ, на этотъ разъ рѣшительно не имѣли мѣста, и общество, прежде-нежели разсмотрѣло другъ друга, было уже совершенно знакомо между собою.
За чайнымъ столомъ разговоръ живо переходилъ отъ одного предмета къ другому, пересыпанный веселыми спорами, разсужденіями и шутками. Недавнее возвращеніе Франка изъ Германіи дало ему случай ко многимъ занимательнымъ разсказамъ. Братецъ Чарльзъ съ своей стороны увѣдомилъ присутствующихъ, что пылкій Франкъ, говорятъ, былъ влюбленъ въ дочь какого-то нѣмецкаго бургомистра. Молодой человѣкъ утверждалъ, что это пустяки, дядя доказывалъ противное; племянникъ оборонялся. Мистрисъ Никльби разсказывала впослѣдствіи, что онъ даже покраснѣлъ, споря съ дядей, и находила это обстоятельство весьма важнымъ: потому-что, говорила она, нынѣшніе молодые люди, въ присутствіи дамъ и дѣвушекъ, умѣютъ только краснословить, а не краснѣть.
Послѣ чаю пошли гулять по саду, оттуда въ поле. Чудная красота вечера заставила ихъ пробродить до-тѣхъ-поръ, какъ совсѣмъ смерклось. Никто, казалось, и не замѣтилъ теченія времени. Катя шла впереди, подъ руку съ Николаемъ, разговаривая съ нимъ и съ Франкомъ. Мистрисъ Никльби и братецъ Чарльзъ слѣдовали за ними; ласковость старика, его привязанность къ Николаю и похвалы Катѣ имѣли благотворное вліяніе на добрую старушку, и она, вопреки своему обычаю, не входила въ подробные разсказы про старину, хотя не забыла сообщить братцу Чарльзу нѣкоторыя любопытныя извѣстія о прежнемъ образѣ своей жизни. Смайкъ, въ которомъ и дядя и племянникъ приняли искреннее участіе, шелъ поперемѣнно, то возлѣ Николая, то возлѣ мистеръ Чарльза: ежели братецъ Чарльзъ держалъ его за руку, онъ слѣдовалъ за нимъ; ежели Николай оглядывался на него съ добродушною улыбкой, онъ спѣшилъ къ Николаю.
Небогатый но сытный ужинъ ожидалъ гостей, когда они воротились въ освѣщенныя комнаты. При этомъ случаѣ можно было замѣтить, что мистрисъ Никльби плакала во время прогулки: это были прекрасныя слезы матери, вызванныя изъ ея сердца сознаніемъ достоинствъ дѣтей своихъ. Можно было также замѣтить, что Катя очень раскраснѣлась, а физіономія Франка необыкновенно одушевлена. За. столомъ они сидѣли рядомъ; братецъ Чарльзъ почти не сводилъ съ нихъ глазъ. Когда, послѣ ужина, гости стали прощаться, случилось одно происшествіе: Франкъ, позабывши, что онъ ужъ простился съ Катей, подошелъ къ ней въ другой разъ. Братецъ Чарльзъ не упустилъ придраться къ этой разсѣянности и приписалъ ее тому, будто-бы Франкъ всё думаетъ про дочь нѣмецкаго бургомистра. Молодой человѣкъ еще жарче прежняго возражалъ противъ обвиненія и заставилъ дядю признаться, что онъ пошутилъ. Шутка однако жъ имѣла полный успѣхъ и общество разсталось въ самомъ веселомъ расположеніи.
Короче, это былъ день яснаго, мирнаго счастья; день, какіе мы, купаясь въ мутномъ омутъ свѣта, вспоминаемъ всегда со слезами, ежели видимъ ихъ, оглянувшись на прошедшее.
Но не обошлось и безъ недовольныхъ: былъ одинъ человѣкъ, который не называлъ этого дня счастливымъ, хотя болѣе всѣхъ заслужилъ счастье своими страданіями. Онъ цѣлую ночь стоялъ на колѣняхъ въ своей комнатѣ и молился, руки его то складывались крестомъ на груди, ты простирались къ небу, то на нихъ падала хилая голова его и лились горючія слезы. Бѣдный Смайкъ!
Само собой разумѣется, что благополучная перемѣна въ положеніи Николая и его семейства не была тайною для старика Ральфа Никльби; но читатели еще не знаютъ, какое она произвела на него дѣйствіе: для этого надобно познакомиться покороче съ Ральфомъ.
Въ характерѣ почтеннаго ростовщика, кромѣ господствующей страсти, корыстолюбія, были еще три примѣчательныя черты, властолюбіе, мстительность и отчаянная готовность на все для достиженія цѣли. Ими объясняются всѣ поступки его, которые до-сихъ-поръ могли казаться странными, или непонятными. Напримѣръ, читатели вѣрно съ недоумѣніемъ вспоминаютъ, зачѣмъ старикъ Ральфъ, прежде перваго свиданія съ. пріѣзжими родственниками, заходилъ къ хозяйкѣ дому, въ которомъ они нанимали квартиру, и уговаривалъ ее выслать отъ себя бѣдняковъ. Но это объясняется очень просто: скупому Ральфу хотѣлось поставить ихъ въ такое положеніе, чтобы они, либо удалились изъ Лондона, не доводя его ни до малѣйшихъ убытковъ, либо приняли безъ разбору всякую помощь, какую онъ мнѣ предложитъ. Николай имѣлъ несчастіе не понравиться ему съ перваго разу. Благородная пылкость молодаго человѣка, его поэтическое одушевленіе ко всему прекрасному и противъ всего недостойнаго, были невыносимы для Ральфа. Не говоря уже о нѣсколькихъ неосторожныхъ словахъ, сорвавшихся съ языка Николая при первомъ свиданіи съ дядей, самый видъ юноши, каждый взглядъ его, каждое движеніе, казались Ральфу жестокими обидами, и онъ возненавидѣлъ племянника съ первой минуты знакомства. Послѣдующіе поступки старика были всѣ основаны на этой ненависти; счастіе благопріятствовало его видамъ; сношенія его съ несчастными родственниками сначала очень льстили его скупости, мстительности и властолюбію: скупость и мстительность были въ полной мѣрѣ утѣшены согласіемъ Николая ѣхать въ Дотбойсъ, гдѣ его ожидало столько лишеній; та же скупость и властолюбіе были совершенно удовлетворены покорностью, съ которою Катя приняла мѣсто у мадамъ Манталини, а сама мистрисъ Никльби переѣхала въ пустой и покинутый Ральфомъ домъ. Даже когда стеченіе обстоятельствъ не допустило гнуснаго старика предать Катю богатому повѣсѣ, даже и тогда онъ успѣлъ удалить Николая, который, какъ привидѣніе, явился передъ нимъ въ рѣшительную минуту и могъ воспрепятствовать его намѣреніямъ. Далѣе дѣла Ральфа шли еще лучше: съ помощью разныхъ хитростей, ему удалось дойти дотого, что лордъ Верисофтъ, не послушавшись своего друга и ментора Хока, занялъ деньги не у Гранда, а у него; сверхъ-того старикъ Никльби скупилъ нѣсколько чужихъ векселей на лорда; по прошествіи году, онъ воспользовался бы имѣніемъ молодаго глупца, а эта спекуляція дала бы ему около двадцати пяти тысячъ фунтовъ чистой прибыли.
Не вдругъ все перемѣняется, все принимаетъ рѣшительно другой видъ. Началось съ того, что въ критическую эпоху, когда сдѣлка съ Верисофтомъ подходила къ концу, и Ральфъ, чтобы скорѣй заключить ее, помогалъ изподтишка Хоку обольстить Катю, жившую у глупой мистрисъ Вититерли, ему, Ральфу, приносятъ письмо, въ которомъ онъ съ ужасомъ узнаетъ почеркъ Николая. Племянникъ увѣдомлялъ его, что онъ воротился въ Лондонъ, взялъ сестру къ себѣ и поселился съ нею и съ матерью на собственной квартирѣ, оставивъ домъ Ральфа. Къ этому было прибавлено нѣсколько выходокъ негодованія, въ которыхъ молодой человѣкъ, надо признаться, не пощадилъ гордости дяди. Впослѣдствіи Ноггсъ расказывалъ, что Ральфъ много разъ перечитывалъ жестокое посланіе Николая, и въ задумчивости опустился на спинку креселъ, письмо выпало изъ руки его, но злой старикъ все еще сжималъ эту руку, какъ-будто хотѣлъ измять ненавистную рукопись. Фортуна однако жъ улыбнулась ростовщику; хотя Катя ускользнула изъ его власти, онъ благополучно кончилъ сдѣлку съ богатымъ лордомъ и предался обольстительной надеждѣ на скорые и вѣрные барыши. Вдругъ новая неудача! Открывается, что въ то самое время, какъ Ральфъ скупалъ Верисофтовы векселя и давалъ ему денегъ, повѣса, подъ руководствомъ своего ментора, продалъ все свое имѣніе въ другія руки, и слѣдовательно огромныя суммы, которыя Ральфъ вѣрилъ на это имѣніе, обезпечивались только личностью должника. При первомъ извѣстіи о такомъ переворотѣ, старикъ поспѣшилъ принять мѣры, чтобы захватить Верисофта вмѣстѣ съ деньгами, которыя были выручены за имѣніе и не могли еще быть издержаны. Но Хокъ и тутъ предупредилъ его: онъ забралъ всю вырученную сумму къ себѣ, потомъ на одной попойкѣ поссорился съ Верисофтомъ, застрѣлилъ его на дуэли и убѣжалъ во Францію. Ральфъ, вмѣсто барыша, лишился болѣе нежели половины собственныхъ своихъ капиталовъ.
Судите теперь о положеніи Ральфа. Избалованный счастіемъ, незнавшій до того времени неудачи ни въ одномъ предпріятіи, онъ вдругъ видитъ себя обманутымъ въ самыхъ сладкихъ надеждахъ: съ одной стороны потеря огромныхъ суммъ, первый шагъ къ разоренію, съ другой торжество благороднаго молодаго человѣка, котораго онъ ненавидитъ всѣми силами злой души своей.
Однажды, послѣ обѣда, Ральфъ сидѣлъ задумчиво на своихъ старыхъ креслахъ. Въ головѣ его создавались разные планы для возвращенія потерянныхъ капиталовъ и отмщенія племяннику. Но посредствомъ какого плана можно воротить деньги, если должникъ умеръ, не оставивъ послѣ себя ничего, и погубить юношу, который находится внѣ нашей власти?……… Безуміе!
Ральфъ ударялъ себя въ лобъ и стоналъ.
Наконецъ ему вздумалось итти со двора: куда?… онъ и самъ не могъ дать отчету; однако жъ взялъ трость, надѣлѣ шляпу, пошелъ. Сообразно съ мрачнымъ расположеніемъ духа, шаги старика направились по самымъ мрачнымъ переулкамъ и закоулкамъ города. Его видѣли то тамъ, то здѣсь: онъ шелъ угрюмо, повѣсивши голову, не отвѣчалъ на поклоны знакомыхъ, и казался болѣе привидѣніемъ нежели человѣкомъ. Солнце давно уже скрылось за высокими зданіями города; начало смеркаться; смерклось; но Ральфъ всё-еще ходилъ изъ улицы въ улицу, выбирая, какъ-будто нарочно, самые пустые, темные и молчаливые углы города. Войдя подъ колоннаду одного стараго и отдаленнаго дому, онъ на нѣсколько времени совсѣмъ потерялся въ широкихъ тѣняхъ колоннъ; его долго не было видно; наконецъ онъ вышелъ, и уже не одинъ: за нимъ слѣдовалъ человѣкъ въ изорванномъ рубищѣ. Они разговаривали между собою, незнакомецъ съ жаромъ, Ральфъ холодно.
— Мистеръ Никльби, говорилъ первый: вспомните, что я знаю всю эту исторію.
— Помню.
— Я могу сдѣлать многое.
— Сдѣлай.
— Но я не хочу: мнѣ жаль самого себя, жаль души своей. Я желалъ бы еще пожить, чтобы загладить свои преступленія. Вы можете доставить мни средства къ жизни. Помогите мнѣ; дайте мнѣ кусокъ хлѣба… только кусокъ хлѣба,
— Молчи, отвѣчалъ Ральфъ твердымъ голосомъ. Мы ничего не должны другъ другу. Ты мнѣ служилъ и получилъ за это все, что было обѣщано. Говори что хочешь, дѣлай что можешь: я не боюсь. И вотъ тебѣ мой послѣдній отвѣтъ. Больше ни слова!
Сказавъ, это, Ральфъ дошелъ своей дорогой, а незнакомецъ скрылся опять подъ колоннадой. Казалось однакожъ, что встрѣча съ нимъ немножко разсѣяла задумчивость Ральфа, или по-крайней-мѣрѣ сдѣлала его способнымъ думать не, объ однихъ тѣхъ предметахъ, которые до того времени поглощали все его вниманіе. Ему случилось проходить мимо магазина, принадлежавшаго нѣкогда мадамъ Манталини. Ральфъ имѣлъ кой-какія незаконченныя дѣла съ ея мужемъ и вздумалъ зайти,.
— Ммъ, ворчалъ онъ, поднимаясь на лѣстницу и оглядываясь кругомъ: эти люди живутъ но прежнему. Конечно оно не долго протянется; но я ничего не потеряю, если буду держать ухо востро.
Взойдя на верхнюю площадку лѣстницы, Ральфъ услышалъ смѣшанные и разногласные крики, которые раздавались во внутреннихъ комнатахъ, отворилъ дверь, и зная хорошо расположеніе дому, прошелъ прямо въ кабинетъ господина Манталини. Картина, которая тамъ, ему представилась, заключала въ себѣ слѣдующія главныя черты.
У, одной стѣны, окруженная молодыми работницами, сидѣла мадамъ Манталини, обливаясь слезами и задыхаясь отъ вздоховъ. Противъ нея, у другой стѣны, плакала и вздыхала миссъ Негъ. Посрединѣ, комнаты лежалъ на полу самъ Манталини; двѣ дѣвушки поддерживали его голову, другія стояли возлѣ на колѣняхъ и смотрѣли на него со страхомъ и недоумѣніемъ. Глаза Манталини были закрыты, волосы растрепаны, лицо блѣдно; въ лѣвой рукѣ, брошенной на полъ, онъ держалъ маленькую сткляночку; въ правой, которая лежала на его колѣняхъ, была чайная ложка. Зрѣлище это сопровождалось громкимъ оркестромъ перебитыхъ вопросовъ, недоконченныхъ восклицаній, удушливыхъ всхлипываній и стоновъ.
— Что это значитъ? спросилъ Ральфъ.
Въ отвѣтъ нѣсколько голосовъ закричало: Онъ отравился!… Въ пятый разъ отравился!… Пустяки!… Умираетъ!…. Нѣтъ, притворяется!
Мадамъ Манталини подняла голову и томнымъ голосомъ сказала: Ахъ, это вы, мистеръ Никльби! Какое счастіе!
Дѣвушки, державшія голову господина Манталини, закричали въ ужасѣ, что онъ кончается. И въ самомъ дѣлѣ monsieur Манталини пришелъ въ какое-то судорожное движеніе, щелкнулъ зубами, вытянулся и сказалъ: «Анаѳемски сладкая минута!.. умираю… Прости, — о нѣжная и чертовски прелестная!….»
— Не слушайте его, мистеръ Ральфъ, перебила мадамъ Манталини: это всё штуки! Онъ ужъ четыре раза отравливался, чтобы выманить у меня денегъ, и теперь требуетъ: отдай ему послѣдніе остатки своего состоянія. Но я объявляю передъ вами и передъ всѣми, кто въ этой комнатѣ, что не хочу больше потакать порокамъ и глупостямъ этого человѣка. Пусть онъ отравится или нѣтъ, какъ ему угодно; пусть живетъ какъ знаетъ, и достаетъ себѣ денегъ у кого хочетъ. Я не дамъ ему ничего.
Эта рѣчь очень не понравилась Ральфу, потому-что онъ вѣрилъ господину Манталини только въ надеждѣ на слабость жены его, которая нѣсколько разъ платила долги своего мужа.
— Я больше ему не жена, продолжала между-тѣмъ мадамъ Манталини: и ежели онъ не оставитъ меня добровольно, такъ подамъ просьбу, стану требовать формальнаго разводу.
— Хорошо, замѣтилъ Ральфъ: но знаете ли, сударыня, что по англійскимъ законамъ, замужняя женщина не имѣетъ никакой собственности?
— Ни малѣйшей, душа моя! подхватилъ Манталини, быстро повернувшись къ женѣ.
— Знаю, отвѣчала она спокойно: да у меня и нѣтъ никакой собственности: товары, капиталы, заведеніе, все это принадлежитъ миссъ Негъ.
— Точно такъ, сударыня, подтвердила миссъ Негъ, съ которою онѣ давно сдѣлались.
— Проклятая! проворчалъ Манталини сквозь зубы. О, ангелъ мой! чистѣйшее, великолѣпнѣйшее и добродушнѣйшее созданіе! я умираю: мнѣ ничего не надобно. Пускай двѣ графини и три богатыя вдовы, которымъ я отказалъ, чтобъ жениться на тебѣ, пускай онѣ скажутъ, что я погубилъ себя этой женитьбой…. Никльби! вы видите, съ какимъ анаѳемскимъ равнодушіемъ она смотритъ на кончину своего нѣжнаго, страстнаго, веселаго мужа; но…. но я прощаю ее. Да! я прощаю ее, Никльби! Вы меня осудите за это, свѣтъ меня осудитъ за это, женщины осудятъ меня за это, всякій будетъ смѣяться надо мной, хохотать, издѣваться. Скажутъ: «Она была счастливѣйшая женщина. Она не умѣла цѣнить своего счастья. Онъ обожалъ ее; онъ промѣнялъ на нее двухъ графинь и двухъ… нѣтъ, трехъ богатыхъ вдовъ». Вотъ какъ про насъ скажутъ! Но…. но я прощаю ее!
Манталини началъ жестоко ломаться, щелкать зубами, вытягиваться, стонать; однако жъ всѣ эти убѣдительные доводы его близкой смерти не произвели желаннаго впечатлѣнія: время, когда подобныя сцены, могли дѣйствовать на мадамъ Манталини, уже прошло.
Миссъ Негъ, убѣдившись долговременнымъ опытомъ, что monsieur Манталини, «премилый мужчина», мѣшаетъ порядочному теченію дѣлъ, которыя стали для нея такъ интересны, уничтожила его всемогущество. Нѣсколько перехваченныхъ любовныхъ записокъ открыли мадамъ Манталини многія занимательныя тайны въ поведеніи ея мужа. Прочитавъ въ одной изъ нихъ, что любезный супругъ величаетъ ее старухой и пошлой женщиной, она рѣшительно отказалась платить за него долги, и теперь, когда романтическій monsieur Манталини прикидывался умирающимъ отъ чайной ложки сиропу, который онъ называлъ ядомъ, она спокойно, вмѣстѣ съ миссъ Негъ и всѣми работницами, вышла изъ комнаты, оставивъ его одного съ Ральфомъ.
— Ну, вамъ надо хватиться, за умъ, сказалъ Ральфъ, надѣвая шляпу и поворачиваясь къ дверямъ.
— Погодите, погодите, Никльби! вскричалъ Манталини. Не можете ли вы ссудить меня….
Но старикъ, не слушая вопроса, пошелъ домой. На Манталини у него пропадало около пяти сотъ фунтовъ стерлинговъ, и онъ проклиналъ цѣлый свѣтъ за эту новую, нечаянную потерю. Дома, его дожидался кривой джентльменъ въ коротенькихъ панталонахъ, которыя сидѣли въ обтяжку на широкихъ голенищахъ сапоговъ;
— А! мистеръ Сквирсъ…. если не опшбаюсь.
— Точно такъ, сэръ, мистеръ Сквирсъ, изъ Дотбойса, близь Грета-Бриджа, въ Іоркшейрѣ, содержатель педагогическаго заведенія, гдѣ молодые люди продовольствуются пищею, платьемъ, книжками, карманными деньгами и всѣми потребностями; обучаются….
— Хорошо, хорошо…. Ну, какъ вы поживаете?
— Слава Богу, сэръ, вылечился совершенно отъ побоевъ вашего племянника. Надо сказать однако жъ, что счетъ доктора, который меня пользовалъ, былъ очень длиненъ.
Ральфъ скорчилъ гримасу недовѣрчивости. Педагогъ это понялъ, и какъ ему было извѣстно, что стараго Никльби мудрено обмануть, то онъ счелъ за нужное уничтожитъ всякое недоразумѣніе въ настоящемъ случаѣ.
— Впрочемъ мы съ мистрисъ Сквирсъ сдѣлали маленькую спекуляцію, сказалъ онъ, улыбаясь: мы выбрали пять учениковъ, у которыхъ не было кори, и послали ихъ за разными домашними надобностями въ деревню по сосѣдству, гдѣ тогда ходила эта болѣзнь. Они заразились; докторъ началъ лечить; а какъ пришло время расплачиваться, мы и расписали мой длинный счетъ на ихъ пять коротенькихъ счетовъ. Такимъ оборотомъ… ха, Ха, ха!… отцы этихъ дураковъ заплатили за лекарства, которыя пошли на меня.
— Теперь Понимаю, сказалъ Ральфъ. Это не дурная выдумка!…. Зачѣмъ вы пріѣхали въ Лондонъ?
— Есть кой-какія дѣлишки, сэръ. Надо навербовать новыхъ учениковъ, получить деньги за старыхъ. Сверхъ того до меня дошли жалобы нѣкоторыхъ людей, будто въ моемъ заведеніи молодые люди очень скоро худѣютъ: такъ я привезъ показать имъ своего сына Вакфорда, который круглъ, какъ горшокъ.
— А чему я обязанъ удовольствіемъ видѣть васъ у себя? спросилъ Ральфъ: не имѣете ли вы и до меня какой надобности?
— Признаюсь, сэръ, есть маленькая надобность. Такъ-какъ молодой человѣкъ, который меня изувѣчилъ доводится вамъ роднымъ племянникомъ, то я полагаю, сэръ…, что вы найдете приличнымъ сдѣлать мнѣ…. нѣкоторое денежное вознагражденіе.
Ральфъ посмотрѣлъ сердито на Сквирса.
— Что вы? съ ума сошли, мистеръ Сквирсъ?
— Никакъ нѣтъ, мистеръ Никльби. Я думаю, что долгъ справедливости…
— Пустое, пустое, сударь! Я не платильщикъ за всякаго бѣшенаго мальчишку. Вотъ, если вы хотите отмстить ему, это другое дѣло — мы можемъ посовѣтоваться.
— Отмстить? Оно конечно…. Мистрисъ Сквирсъ и Фанни наказывали мнѣ, чтобы я какъ можно постарался отмстить. Бѣдняжка, жена моя, очень привыкла къ Смайку, котораго увелъ мистеръ Никльби; она говоритъ, что съ роду не видывала малаго терпѣливѣе.
— Это другое дѣло, повторилъ Ральфъ: садитесь и поговоримте обстоятельно.
Они сѣли. Ральфъ ухватился обѣими руками за мысль о возможности отмстить Николаю въ лицѣ Смайка, къ которому, какъ ему было извѣстно, племянникъ его очень привязанъ. Совѣщаніе двухъ добродѣтельныхъ мужей продолжалось цѣлый часъ. На другой день старикъ Никльби ходилъ къ Сноли, и тамъ опять былъ конгрессъ. Вечеромъ Сноли и Сквирсъ пришли къ Ральфу. Ноггсъ получилъ неслыханное приказаніе сбѣгать за извощичьей коляской, и когда она была приведена, три негодяя поѣхали вмѣстѣ.
Но здѣсь порядокъ разсказа требуетъ, чтобы мы воротились на дачу, гдѣ живетъ Николаево семейство. Тамъ въ этотъ вечеръ было чрезвычайно весело. Джонъ Брауди и его миленькая жена, по приглашенію Николая, пріѣхали познакомиться съ его матерью и сестрой. Всѣ сидѣли за ужиномъ, и бесѣда кипѣла шутками. Мистрисъ Никльби, зная, что сынъ ея много обязанъ іоркшейрцу, обошлась съ провинціалами очень ласково; она нѣсколько разъ подзывала къ себѣ Николая и шептала ему на ухо, что хотя мистеръ Брауди простой и глупый человѣкъ, однако жъ въ его наружности есть что-то почтенное. Матильда также показалась ей весьма порядочною женщиной; только она крайне жалѣла, что не собрала о ней предварительныхъ свѣденій, безъ которыхъ, по ея мнѣнію, не ловко принимать у себя незнакомыхъ молодыхъ дамъ. Катя, напротивъ, была въ восхищеніи отъ своихъ новыхъ знакомыхъ: она умѣла оцѣнить ихъ деревенское простодушіе, ихъ безхитростную смышленность, ихъ доброту и веселость. Смуглая красота Матильды представляла очень пріятный контрастъ возлѣ нѣжнаго и прозрачнаго лица Кати. Онѣ сидѣли рука съ рукой и разговаривали о предметахъ не возвышенныхъ, не заоблачныхъ, но зато веселыхъ, которые безпрестанно вызывали улыбку на ихъ уста и въ то же время не были лишены умной занимательности. Матильда не разъ уже говорила, что ей никогда не бывало такъ весело, а мужъ ея утверждалъ, что онъ во весь вѣкъ будетъ помнить этотъ вечеръ.
— Ну, была не была! вскричалъ онъ: выпьемъ еще по-стакану. Дай Богъ скорѣй опять свидѣться!
— Не пора-ли перестать, Джонъ? сказала Матильда. Било одиннадцать часовъ: можетъ-статься, мистрисъ Никльби не привыкла сидѣть такъ поздно.
— Ха, ха, ха!поздно! возразила мистрисъ Никльби. Помилуйте! что вы? Часъ, два, три…. намъ и это бездѣлица! Мы привыкли жить въ обществѣ, которое не ложится спать прежде разсвѣту. У насъ были сосѣди, одна знатная фамилія: они жили не далеко отъ насъ, не прямо по большой дорогѣ, а немножко въ сторону, влѣво. Бывало, чего не затѣютъ! Прогулки, катанья, обѣды, ужины, балы, карточная игра, всякія шалости, шампанское…. Вотъ жизнь, которую мы привыкли вести!
Провинціалы слушали съ большимъ уваженіемъ этотъ разсказъ; но вдругъ зазвенѣлъ колокольчикъ, и мистрисъ Никльби замолчала. Сильный и порывистый звонъ показывалъ нетерпѣнье звонившаго. Служанка пошла отпирать. Николай полагалъ, что это кто-нибудь ошибся; но мистрисъ Никльби, думала иначе: она говорила, что можетъ-быть не загорѣлся ли домъ, или, можетъ-быть, братья Чирибль прислали звать Николая на вечеръ, или, можетъ-быть, Тимъ Линкинватеръ обокралъ ихъ и скрылся, или, можетъ-быть, миссъ Ла-Криви вдругъ занемогла…. Къ сожалѣнію дальнѣйшія предположенія догадливой старушки были прерваны восклицаніемъ ея дочери, которая не могла преодолѣть своего испуга, увидѣвъ входящаго Ральфа.
Николай вскочилъ и хотѣлъ что-то сказать.
— Молчи! перебилъ его Ральфъ: напередъ всѣ выслушайте меня.
Молодой человѣкъ остановился; Катя крѣпко схватила его руку; Смайкъ спрятался за нихъ; а Джонъ Брауди, который безъ труда узналъ Ральфа по описанію, выступилъ на середину комнаты и помѣстился между нимъ и Николаемъ, какъ-будто съ намѣреніемъ не подпустить ихъ другъ къ другу.
— Слушайте! повторилъ Ральфъ, обращаясь ко всѣмъ присутствующимъ.
— Говори! отвѣчалъ Джонъ, загнувши голову на сторону и смотря на него съ улыбкой: посмотримъ, что ты намъ скажешь.
— Ему нечего сказать, Джонъ! вскричалъ Николай. Его надо выгнать отсюда: присутствіе этого человѣка оскорбляетъ мою сестру. Пустите меня, Джонъ!… Джонъ!
Но Джонъ не отвѣчалъ ни полъ-слова, а только растянулъ руки въ обѣ стороны, и такимъ образомъ загородивъ Николаю дорогу, принудилъ его остаться на своемъ мѣстѣ. Между-тѣмъ дверь еще разъ отворилась, и въ комнату вошелъ мистеръ Сквирсъ.
— А! школьный учитель! и ты здѣсь. Здорово!
Джонъ захохоталъ, потому-что наружность педагога и воспоминаніе, какъ его прибилъ Николай, казались ему чрезвычайно забавными. Ральфъ переждалъ этотъ хохотъ, и потомъ, оборотись къ мистрисъ Никльби, началъ говорить такъ:
— Я не думаю, сударыня, чтобы вы участвовали въ письмѣ, которымъ удостоилъ меня вашъ сынъ. Опытность и благоразуміе не допустятъ васъ вмѣшиваться въ дурачества мальчишки, котораго я не признаю своимъ племянникомъ и который…. ха, ха, ха! вздумалъ ко мнѣ писать, что онъ не признаетъ меня дядей.
Мистрисъ Никльби тяжело вздохнула.
— Впрочемъ, сударыня, продолжалъ Ральфъ: я пріѣхалъ сюда не по случаю этого глупаго письма: меня привела другая причина долгъ человѣчества. Я пріѣхалъ возвратить сына отцу. Да, сударь, прибавилъ онъ, устремивъ глаза на поблѣднѣвшаго Николая: возвратить отцу его сына…. сына, котораго вы держите у себя насильно, съ гнуснымъ намѣреніемъ воспользоваться его небольшимъ имѣніемъ.
— Старикъ! вскричалъ Николай грозно.
— Не горячитесь, отвѣчалъ Ральфъ. Дѣло сейчасъ объяснится: отецъ несчастнаго здѣсь.
— Да, сударь, здѣсь! подхватилъ Сквирсъ, выступивши впередъ: слышите ли? онъ здѣсь! Вы должны были догадаться, что онъ отѣищется и потребуетъ сына. Вотъ, онъ и отъискался. Что вы на это скажете? Ха, ха, ха! Небось, досадно, что понапрасну хлопотали?…. а?
Зеленый глазъ Сквирса свѣтился какъ свѣчка, и педагогъ долго бы говорилъ, если бъ Ральфъ не велѣлъ ему позвать отца Смайка. Тогда Сквирсъ вышелъ изъ комнаты и черезъ минуту воротился, ведя за собой толстаго старика, который, раскланявшись на всѣ стороны, смиренно объявилъ, что его зовутъ мистеръ Сноли. Сквирсъ указалъ ему на Смайка. Сноли подошелъ къ несчастному, обнялъ его одной рукой, и поднявъ другую къ потолку, воскликнулъ прерывающимся голосомъ: — О, сынъ мой! о, сынъ мой! думалъ ли я, что ты мой сынъ, когда видѣлъ тебя въ чуланѣ подъ лѣстницей?
— Забудьте прошедшее, сказалъ Ральфъ: теперь всѣ ваши горести миновались; вы нашли его.
— Да, нашелъ, мистеръ Никльби, какъ выговорите. Это точно сынъ мой; онъ…. и тѣломъ и кровью.
— Мало тѣла и крови, замѣнилъ Джонъ Брауди.
— Такъ вотъ что влекло меня къ нему, когда мистеръ Сквирсъ притащилъ его въ мое скромное жилище! продолжалъ Сноли, не слыхавъ Джонова замѣчанія: вотъ что внушало мнѣ непреодолимую охоту побить его за то, что онъ бѣжалъ отъ своего достойнаго наставника!
— Священная природа! произнесъ Сквирсъ со вздохомъ.
Сноли всё держалъ Смайка въ своихъ объятіяхъ. Жители дачи и гости ихъ стояли неподвижно. Николай взглядывалъ поперемѣнно то на того, то на другаго. Наконецъ Смайкъ успѣлъ вырваться изъ рукъ Сноли, и, спрятавшись за своего благодѣтеля, умолялъ не отдавать его никому, позволить ему жить и умереть вмѣстѣ съ собою.
— Если вы точно отецъ этого жалкаго существа, сказалъ тогда Николай: то посмотрите, какъ оно изувѣчено, изуродовано. Не ужъ ли вы хотите отдать его опять злодѣю, отъ котораго я его избавилъ?
— Я не имѣю причины быть недовольнымъ въ отношеніи къ почтенному мистеру Сквирсу, отвѣчалъ Сноли.
— Почтенному! вскричалъ Николай съ негодованіемъ. Но, позвольте спросить, чѣмъ вы докажете, что Смайкъ точно вашъ сынъ?
— Да, это дѣло!… чѣмъ ты докажешь? подхватилъ Джонъ Брауди.
— Имѣются полныя доказательства, отвѣчалъ Сибли. Мистеръ Никльби, будьте посредникомъ.
— Очень охотно, отвѣчалъ Ральфъ. Дѣло ясно, какъ день. Вы имѣли сына отъ первой жены, которая, разведясь съ вами, взяла его съ собой и года черезъ два увѣдомила, будто онъ умеръ.
— Точно такъ, сэръ. Но онъ между-тѣмъ…
— Онъ между-тѣмъ былъ живъ, и извѣстіе объ его смерти она выдумала единственно длятого, чтобы вы не потребовали его къ себѣ, по родительской нѣжности.
— Точно, точно такъ, сэръ, по родительской нѣжности.
— Мать отдала его, подъ именемъ Смайка, въ училище мистера Сквирса и нѣсколько лѣтъ платила за его воспитаніе, а потомъ умерла ключницей въ одномъ небогатомъ домѣ.
— Дѣйствительно умерла, сэръ: я имѣю на это законные документы, по которымъ вступилъ во второе супружество.
— Получивъ увѣдомленіе о смерти своего сына, вы до-сихъ-поръ не знали, что онъ живъ, какъ вдругъ, очень недавно, вамъ доставлено письмо, писанное вашей первой женою на смертномъ одрѣ и въ которомъ она сознается, что обманула васъ. Вы тотчасъ обращаетесь къ Сквирсу; онъ отвѣчаетъ, что сынъ вашъ бѣжалъ изъ училища вмѣстѣ съ моимъ племянникомъ и вы являетесь ко мнѣ, какъ къ человѣку, который можетъ пособить вамъ, и вотъ мы всѣ пріѣзжаемъ сюда.
— Точно такъ! точно такъ!
— А въ доказательство, что дѣйствительно такъ, вотъ и документы, сказалъ Ральфъ, обращаясь къ Николаю и вынимая изъ кармана бумажникъ: вотъ свидѣтельство о первомъ бракѣ мистера Сноли, вотъ свидѣтельство о рожденіи его сына, вотъ первое письмо его покойной жены, вотъ и второе.
Ральфъ бросилъ бумаги на столъ и устремилъ насмѣшливый взглядъ на племянника. Николай, вмѣстѣ съ Джономъ, началъ разсматривать документы. Они были составлены по всей формѣ, имѣли всѣ нужныя подписи, надписи и печати; письма писаны одной и той же рукою: первое было довольно длинно, второе заключалось только въ нѣсколькихъ словахъ, но наружность обоихъ показывала, что они нѣсколько лѣтъ какъ написаны.
— Не ужели все это правда? спросила вполголоса Катя, выглядывая изъ-за плеча своего брата.
— Увы! отвѣчалъ онъ: я не могу найти ни какихъ возраженій. Какъ вы думаете, Джонъ?
Джонъ Брауди покачалъ головою и не отвѣчалъ ни слова.
— Пора ѣхать, сказалъ Сквирсъ. Мистеръ Сноли, вы вѣрно теперь же возьмете съ собою сынка?
— Нѣтъ….. нѣтъ….. нѣтъ! закричалъ несчастный, уцѣпившись за Николая: ради Бога!…. я не хочу отъ васъ…. не хочу къ нему!….
Сквирсъ сдѣлалъ движеніе чтобы подойти къ Смайку.
— Развѣ онъ твой сынъ? спросилъ Джонъ Брауди.
— Нѣтъ.
— Такъ куда жъ ты лѣзешь?
Здоровый іоркшейрецъ толкнулъ педагога, такъ, что тотъ, отлетѣвъ на нѣсколько шаговъ, ударился головой объ стѣну. Это приключеніе было сигналомъ къ общей Тревогѣ. Послѣ настоятельныхъ требованій Сквирса и Ральфа, послѣ жалобныхъ воплей жертвы ихъ мщенія, при грубыхъ крикахъ мужчинъ и смятеніи напуганныхъ женщинъ, дѣло дошло дотого, что хотѣли насильно взять Смайка, и Сквирсъ опять протянулъ-было къ нему руку; но Николай, который до-тѣхъ-поръ стоялъ въ нерѣшимости, вдругъ бросился на ученаго мужа, ухватилъ его за-воротъ, дернулъ такъ сильно, что зубы задрожали во рту его, и потомъ, притащивши къ дверямъ, вытолкнулъ вонъ.
— Теперь, сказалъ онъ, обращаясь къ двумъ остальнымъ: не угодно ли и вамъ отправиться за своимъ товарищемъ?
— Я требую сына; отвѣчалъ Сноли.
— Но онъ хочетъ остаться при мнѣ и онъ останется!
— Вы не отдадите его?
— Не отдамъ, пока онъ самъ не пойдетъ!
— Пустите въ него подсвѣчникомъ! вскричалъ Сквирсъ изъ-за-двери.
Однако жъ Николай былъ твердъ, какъ гранить. Ральфъ нѣсколько разъ начиналъ говорить съ мистрисъ Никльби; она плакала и отвѣчала, что ничего непонимаетъ.
— Ты нечувствительное, неблагодарное созданіе! сказалъ наконецъ мистеръ Сноли, оборотясь къ Смайку.
— Нѣтъ!…. нѣтъ! закричалъ Смайкъ, спрятавшись за Николая.
— Хочешь ли ѣхать со мной? продолжалъ старикъ.
— Нѣтъ! нѣтъ! повторялъ Смайкъ.
Сноли долго смотрѣлъ на него, потомъ закрылъ лица шляпой и, казалось, былъ въ нерѣшимости что дѣлать, но наконецъ повернулся и тихо пошелъ къ дверямъ.
— Пусть такъ! пусть такъ! сказалъ тогда Ральфъ, задыхаясь отъ бѣшенства. Но, смотрите, мистеръ Николай Никльби! мы еще съ вами увидимся. Я не забуду, какъ вы меня обидѣли, и поставлю на своемъ: доведу васъ до висѣлицы. Предупреждаю, что вамъ не помогутъ никакія предосторожности, ни защита двухъ старыхъ дураковъ, которые почитаютъ васъ за какого-то героя добродѣтели. О! мы сведемъ съ вами счеты и увидимъ, увидимъ, кто кому долженъ!
Сквирсъ стучалъ въ дверь и кричалъ, что пора ѣхать. Рильфъ бросилъ еще одинъ демонскій взглядъ на Николая; Сноли ждалъ его у дверей; они вмѣстѣ вышли, и Катя бросилась на шею къ брату, а Смайкъ упалъ на колѣни и цѣловалъ его руки.
На другой день послѣ этого происшествія, когда Николай сидѣлъ въ конторѣ братьевъ Чирибль, Тимъ Линкинватеръ проговорился какимъ-то образомъ, что завтра въ двѣнадцать часовъ прійдетъ прекрасная незнакомка. Молодой человѣкъ задрожалъ при этомъ извѣстіи: онъ давно дожидался случая тихонько послѣдовать за красавицей на ея обратномъ пути домой, и такимъ образомъ открыть ея жилище, а съ тѣмъ вмѣстѣ и имя. Но вѣдь Тимъ Линкинватеръ и сами братья Чирибль тотчасъ догадаются, или по-крайней-мѣрѣ начнутъ подозрѣвать Николая, ежели онъ уйдетъ изъ конторы не въ обыкновенный часъ, а еще хуже, въ одно время съ незнакомкой. Чтобы отклонить всякія подозрѣнія, влюбленный рѣшился прибѣгнуть къ помощи Ноггса, просить, что-бы тотъ подстерегъ красавицу. Ньюменъ былъ также обязанъ проводить каждое утро за конторскими книгами, но сжалился надъ положеніемъ Николая и обѣщался выполнить его просьбу. Потомъ между ними зашла рѣчь о вчерашнемъ приключеніи. Ноггсъ совѣтовалъ увѣдомитъ обо всемъ братьевъ Чирибль. Николай самъ признавалъ это нужнымъ, и они разстались на томъ, что молодой человѣкъ исполнитъ его совѣтъ и, возвращаясь домой, завернетъ навѣдаться объ успѣхѣ Ньюменовой экспедиціи.
Съ трепетомъ и замираніемъ сердца, онъ въ слѣдующее утро отворилъ дверь конторы, готовясь просить хозяевъ своихъ о покровительствѣ бѣдному другу и узнать имя возлюбленной.
— Добрый молодой человѣкъ, сказалъ ему братецъ Чирибль: вамъ, можетъ-быть, странно, что я неудивился вашему расказу. Это оттого, мистеръ Никльби, что вашъ дядюшка вчера самъ былъ здѣсь.
— Былъ? спросилъ Николай, съ удивленіемъ.
— Да, онъ, онъ былъ. Онъ приходилъ жаловаться на васъ и наговорилъ очень много. Но все — клевета и ложь. Мы съ братцемъ Недомъ сказали ему, что онъ лжетъ. Братецъ Недъ — человѣкъ съ характеромъ, мистеръ Никльби. И Тимъ Линкинватеръ — тоже человѣкъ съ характеромъ. Они оба — люди съ характеромъ.
— О! чѣмъ я могу благодарить васъ? сказалъ Николай, взявъ за руку братца Чирибля.
— Тѣмъ, мистеръ Никльби, отвѣчалъ братецъ Чарльзъ чтобы никогда и никому не сказывать объ этомъ дурномъ происшествіи. Мистеръ Ральфъ, нехорошій человѣкъ, но онъ вамъ родня. Не говорите же объ этомъ дурномъ происшествіи: о немъ не надобно говорить. Я, послѣ свиданія съ мистеромъ Ральфомъ, былъ у того, кого они называютъ отцомъ бѣднаго Смайка. Онъ тоже дурной человѣкъ, мистеръ Никльби, и я сказалъ ему: «Вы дурной человѣкъ, сэръ»….. такъ и сказалъ: «Дурной человѣкъ». И я очень радъ, что сказалъ ему это, потому-что я сказалъ правду; очень радъ, мистеръ Никльби.
Братецъ Чирибль былъ чрезвычайно взволнованъ, и чтобы успокоиться, нѣсколько разъ прошолъ по комнатѣ.
— Мнѣ надобно поговорить съ вами еще объ одномъ дѣлѣ, сказалъ онъ пожимая руку Николая, но сперва отдохнемте немножко, потому что мы очень разгорячились.
Онъ помахалъ платкомъ и сдвинулъ два стула.
— Сядемте, мистеръ Никльби. Я хочу употребить васъ но одному секретному и щекотливому обстоятельству.
— Употребите меня на что угодно: для васъ я все готовъ сдѣлать.
— Знаю, мистеръ Никльби: вы добрый и благородный молодой человѣкъ. По этому-то я и хочу сдѣлать васъ посредникомъ между мной и одной дѣвицей.
— И дѣвицей?…. спросилъ Николай.
— Прекрасной дѣвицей, отвѣчалъ братецъ Чарльзъ, съ важною миной. Вы ее знаете. Помните, она была здѣсь? или, можетъ-статься, вы позабыли.
— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! я помню.
Николай покраснѣлъ до ушей. Братецъ Чарльзъ, не обращая на это вниманія, продолжалъ говорить:
— Эта дѣвица…. дочь одной дамы, которую, когда она была также дѣвицей, прекрасной дѣвицей, мистеръ Никльби!…. я очень любилъ. Она не захотѣла выйти за меня замужъ, вышла за другаго. Я молился Богу, чтобъ она была счастлива, и если бы Богъ услышалъ мои молитвы…. о! ея жизнь протекла бы въ мирѣ и благополучіи. Но случилось не такъ: нѣтъ! она была несчастлива…. ахъ! очень несчастлива, мистеръ Никльби. Мужъ промоталъ все ея имѣніе и возненавидѣлъ ее; онъ смѣялся надъ нею, бранилъ; говорилъ, что она вышла за него по расчету, что онъ былъ бы счастливѣе, женясь на другой. Бѣдная впала въ чахотку, была чуть жива, а онъ…. и состраданія-то въ немъ не было! За годъ до смерти, она пришла ко мнѣ просить помощи. О, Боже мой, какъ она перемѣнилась! Мнѣ стало и больно и грустно. Я помогъ; мужъ истратилъ все опять на свои прихоти; я еще помогъ… онъ опять тоже. Наконецъ бѣдная умерла съ горя. Дочь ихъ осталась младенцемъ. Я не могъ болѣе помогать, потому что отецъ, по гордости, не хотѣлъ принять моей помощи. Нѣсколько времени они жили въ Лондонѣ, вошли въ долги; потомъ куда-то пропали. Недавно узналъ я, что они здѣсь…. прячутся отъ своихъ кредиторовъ и живутъ въ крайней бѣдности: онъ безнадежно боленъ, а она, такой ангелъ! твердо переноситъ всѣ горести, нищету и униженіе…. лишь бы поддержать жизнь отца. Слава Богу еще что у нихъ есть одна старая служанка, которая вѣрна имъ до такой степени до такой степени, что въ этомъ отношеніи могла бы быть женой Тима Линкинватера!
Послѣднія слова братецъ Чарльзъ произнесъ съ особеннымъ жаромъ: вслѣдствіе чего ему потребовалось опять отдохнуть. Скоро однако жъ онъ обратился къ неконченному повѣствованію и сказалъ Николаю, что отецъ прекрасной незнакомки, по имени Брей, человѣкъ чрезвычайно строптиваго и раздражительнаго характера; что по гордости, онъ отвергаетъ всякое пособіе со стороны друзей жены своей; что между-тѣмъ онъ не покинулъ своихъ старыхъ привычекъ, не отказался ни отъ одной изъ своихъ прежнихъ прихотей, и всегда больной, капризный, не терпитъ ни малѣйшаго противорѣчія своей волѣ; что несчастная дочь принуждена содержать его своими трудами, проводить цѣлые дни съ кистью въ рукахъ, цѣлыя ночи съ иглой, для удовлетворенія его нелѣпыхъ желаній, опасаясь какими-нибудь лишеніями ускорить его смерть.
— Но неужели нѣтъ никакой возможности вразумить его?спросилъ Николай.
— Ни какой, мистеръ Никльби, ни какой, отвѣчалъ братецъ Чарльзъ. Ежели бы онъ зналъ, что въ тѣхъ деньгахъ, которыя достаетъ его дочь, есть хоть одинъ грошъ, взятый изъ моего кармана, онъ проклялъ бы свое дѣтище…. вотъ что онъ за человѣкъ! Мы дѣлаемъ такъ, будто всѣ эти деньги она получаетъ отъ богатыхъ и знатныхъ господъ за свою работу. И до сихъ поръ, слава Богу, все было порядочно: она приходила ко мнѣ разъ въ недѣлю, или когда понадобится, и я выдавалъ ей что слѣдуетъ. Но теперь старикъ такъ занемогъ, что бѣдняжка не хочетъ ходить, а служанку посылать тоже нельзя, потому что она женщина старая, хворая и всякую минуту нужна дома. Вотъ мы и рѣшились сани посылать къ ней кого-нибудь, подъ видомъ коммиссіонера, который будто-бы заказываетъ ей работу, а въ коммиссіонеры выбрали васъ, мистеръ Никльби.
Николая обдало словно паромъ. Чтобы скрыть свое замѣшательство, онъ сталъ оправляться на стулѣ, и не зналъ самъ, что дѣлаетъ.
— Другаго человѣка мы не могли выбрать, спокойно продолжалъ братецъ Чарльзъ: братецъ Недъ и я не годимся, потому что отецъ знаетъ насъ, а Тимъ Ликинватеръ…. о! Тимъ Линкинватеръ ужасный буянъ, человѣкъ чрезвычайно опасный: онъ съ перваго разу подерется съ отцомъ за его капризы, и тогда… все пропало! Что же касается до Франка, то оно, конечно, такъ, хорошо; но…. изволите видѣть, мистеръ Никльби, Магдалина…. чего вы, можетъ-быть, не замѣтили…. очень хороша собою. Франкъ ее уже видѣлъ и говорилъ мнѣ, что она хороша…. такъ, вы знаете, обстоятельство щекотливое: надобно остеречься.
На языкѣ Николая вертѣлось признаніе, что тѣ же самыя уваженія могутъ относиться въ равной степени и къ нему; ко въ одно время съ чувствомъ, подстрекавшимъ его къ такой откровенности, въ душѣ его возстало другое, сильнѣйшее чувство, которое принудило его заключить эту тайну въ глубинѣ сердца. Наконецъ братецъ Чарльзъ объявилъ, что Магдалина должна бы была прійти сегодня, но отцу ея сдѣлалось хуже обыкновеннаго, и потому она не прійдетъ. Въ заключеніе братецъ Чарльзъ просилъ Николая отправиться къ ней, не теряя ни одной минуты. Николай взялъ шляпу и пошелъ.
Мѣсто, куда лежала его дорога, находилось въ одной изъ отдаленнѣйшихъ частей города. Онъ едва не заблудился въ сплетеніи грязныхъ и кривыхъ переулковъ, обставленныхъ бѣдными жилищами ветошниковъ и продавцевъ разнаго мелочнаго товару. Потомъ потянулись съ обѣихъ сторонъ длинные заборы, за заборами покинутые сады; кое-гдѣ виднѣлись дряхлыя, полуразлившіяся лачуги самой убогой наружности. Наконецъ Николай дошелъ до маленькаго деревяннаго домика, и дрожащей рукою позвонилъ въ колокольчикъ. Стѣны домика были грязны; кровля поросла нюхомъ; ставни, искривившись, висѣли на однихъ нижнихъ петляхъ; стекла задернуты дырявыми занавѣсками. Отворилась дверь; Николай вошелъ въ сѣни: хозяинъ дому, старый и пьяный лоцманъ, курилъ коротенькую трубку, сидя на ступенькахъ крыльца, обращеннаго на дворъ; жена его мыла хромую кровать, вѣроятно готовя ее ли какого-нибудь новаго жильца, котораго послала имъ слѣпая Фортуна.
Николай спросилъ миссъ Брей, и, по указанію хозяйки, вошелъ въ небольшую комнату, гдѣ, за столикомъ у окна, сидѣла его возлюбленная. Передъ нею лежалъ рисунокъ, представляющій букетъ прекрасныхъ цвѣтовъ; вокругъ были разложены кисти, краски и другія принадлежности рисованья. Николай посмотрѣлъ на дѣвушку, и, теперь какъ онъ зналъ ея печальную исторію, она показалась ему въ тысячу разъ милѣе чѣмъ прежде. Сердце его задрожало при взглядѣ на украшенія комнаты. Кто бы могъ подумать, что тутъ живетъ нищета? Окна заслонены цвѣтами, въ одномъ углу шкафъ, на шкафу клѣтка съ канарейкой, тамъ арфа, здѣсь старое фортепьяно…. Но какихъ трудовъ стоило бѣдной дѣвушкѣ сберечь эти бездѣлки, не для себя, а для прихотливаго отца своего! какъ много онѣ говорили сердцу Николая объ ея безсонныхъ ночахъ, объ ея заботахъ, о потокахъ горячихъ слезъ, которыя она проливаетъ! И между-тѣмъ все это такъ прекрасно! все проникнуто тонкимъ вкусомъ женщины, на всемъ остался прелестный слѣдъ женской руки. Кажется, что и солнышко свѣтитъ яснѣе въ этой маленькой комнатѣ, небо улыбается ея красотѣ, и ангелы обитаютъ здѣсь неотлучно. Присутствіе дѣвушки одушевляетъ каждый предметъ и дѣлаетъ его краснорѣчивымъ.
Николай невольно остановился въ смущеніи у самыхъ дверей и не могъ выговорить ни слова; какъ вдругъ пожилой, худой, блѣдный мужчина, сидящій въ спокойныхъ креслахъ съ подушками, заставилъ его оглянуться, сдѣлавъ движеніе, въ которомъ выражалось нетерпѣніе, или неудовольствіе. Ему было лѣтъ пятьдесятъ, но по наружности онъ казался гораздо старѣе. Несмотря на остатки примѣчательной красоты, лицо его внушало отвращеніе, ужасъ. Страсти провели -глубокія морщины по его лбу и щекамъ, кости осунулись, хрящи высохли, кожа пожелтѣла, глаза помутились. Но въ нихъ какъ-будто вспыхнулъ прежній огонь, когда старикъ, увидѣвши Николая, нетерпѣливо затопалъ ногами и сталъ кликать дочь свою.
— Магдалина! закричалъ онъ: кто это? чего здѣсь хотятъ? зачѣмъ пустили сюда посторонняго? что это значитъ?
— Я полагаю…. робко произнесла дѣвушка.
— Ты всегда полагаешь! перебилъ отецъ. Я спрашиваю, кто это такой?
Къ счастію Николай успѣлъ ободриться и вывелъ Магдалину изъ затрудненія, сказавъ, что онъ пришелъ заказать ей работу. Это установило порядочный разговоръ. Молодой человѣкъ объявилъ, что онъ имѣетъ порученіе заготовить лоскутокъ разрисованнаго бархату для креселъ, заплатить что слѣдуетъ за два полученные прежде рисунка на бумагѣ, и еще выдать задатокъ за шитье по канвѣ для портфеля. Въ заключеніе онъ положилъ на столъ банковый билетъ.
— Пересчитай, Магдалина, сказалъ отецъ.
— Точно такъ, папенька.
— Такъ!…. Покажи мнѣ. Тутъ десять фунтовъ. Столько ли надобно?
— Столько, папенька.
Магдалина, говоря это, была такъ занята укладываньемъ и завертываньемъ своей работы, что Николай не могъ видѣть ея лица; но когда она подняла голову, молодой человѣкъ замѣтилъ слезу, которая упала съ ея длинныхъ рѣсницъ.
~~ Позвони скорѣй! позвони! сказалъ больной, протягивая дрожащую руку къ колокольчику. Пошли размѣнять этотъ билетъ. Вели принести мнѣ галеты, винограду, бутылку вина, какое было въ прошлый четвергъ, и…. и…. О! чортъ возьми! я забылъ, что еще мнѣ нужно…. Ну, да она можетъ сходить на тѣмъ въ другой разъ. Пошли ее прежде за этимъ…. прежде за этимъ. Да поскорѣе, Магдалина! Ахъ, Боже мой! какъ ты неповоротлива! Это несносно!
Онъ не заботится о томъ, что нужно дочери, подумалъ Николай, и вѣроятно на лицъ молодаго человѣка отпечаталось какое-нибудь особенное выраженіе, потому-что больной, взглянувъ на него, спросилъ, не хочетъ ли онъ получить росписку въ деньгахъ.
— Нѣтъ, сударь, это лишнее, отвѣчалъ Николай.
— Лишнее! вскричалъ Брей. Какъ вы смѣете называть это лишнимъ? Вѣдь вы не милостину намъ принесли! Деньги ваши слѣдуютъ намъ за товаръ. Вы забываетесь, сударь! не знаете съ кѣмъ говорите! Я — благородный человѣкъ, который въ прежнее время ногъ купить пятерыхъ такихъ, какъ вы, и со всѣмъ, что у васъ есть. Знаете ли вы это, сударь?
— Это до меня не касается, милостивый государь. Имѣя дѣло съ благородной дѣвицей, а не смѣю и не хочу безпокоить ее соблюденіемъ какихъ-нибудь формъ.
— Такъ я хочу, чтобы между нами были соблюдены всѣ возможныя формы! Дочь моя не имѣетъ надобности въ вашемъ снисхожденіи. Прошу васъ поступать съ ней какъ водится въ торговлѣ, не выходя ни на волосъ изъ принятыхъ правилъ. Забавно, если всякій купчишка будетъ важничать передъ ней своимъ состраданіемъ! Право забавно!… Магдалина, выдай ему росписку и не забывай этого никогда впередъ.
Бѣдная дѣвушка сѣла писать росписку, а больной между-тѣмъ безпрестанно поглядывалъ въ дверь и отъ времени до времени жаловался, что служанка долго не возвращается съ газетами. Наконецъ росписка была готова, Николай взялъ ее и спросилъ, когда ему прійти.
— Когда васъ позовутъ, сударь! закричалъ больной, не давая говорить Магдалинъ. Увольте и насъ и себя отъ напраснаго безпокойства…. Магдалина, когда поспѣетъ твоя работа?
— Скоро, папенька, отвѣчала она: недѣли черезъ три, черезъ четыре. Я постараюсь сдѣлать какъ-можно скорѣй.
— Черезъ три недѣли! возразилъ старикъ. А чѣмъ же мнѣ жить до того времени? Вотъ хорошо: черезъ три недѣли!
— Можетъ-быть и скорѣе, папенька.
— Въ самомъ дѣлѣ, это будетъ слишкомъ долго, сударыня, сказалъ Николай.
— Вы думаете? подхватилъ отецъ. А ежели я назначу еще дальше, сэръ? ежели я назначу три мѣсяца, три года? Развѣ это не въ моей власти? а?… Но я не хочу: приходите черезъ недѣлю.
Николай учтиво поклонился прекрасной дѣвушкѣ и вышелъ. Когда онъ спускался съ лѣстницы, кто-то отворилъ дверь на верху. Онъ взглянулъ и увидѣлъ Магдалину, которая робко смотрѣла на него, какъ-бы въ нерѣшимости, воротить ли его, или нѣтъ. Молодой человѣкъ воротился.
— Не знаю, хорошо ли я дѣлаю, сказала Магдалина дрожащимъ голосомъ: но пожалуйста, не говорите друзьямъ моей маменьки, о томъ что вы здѣсь видѣли. Онъ сегодня боленъ, очень боленъ. Забудьте, пожалуйста, что говорилъ онъ вамъ; забудьте изъ состраданія…. ко мнѣ.
— Вамъ стоитъ пожелать, и я сдѣлаю все на свѣтѣ, отвѣчалъ Николай.
— Это много, сэръ….
— Но справедливо; клянусь Богомъ, справедливо! Я не умѣю скрывать своихъ чувствъ, сударыня, да если бы и умѣлъ…. то не хотѣлъ бы… Послушайте, я знаю вашу исторію, и увѣряю васъ…. я готовъ отдать вамъ свою жизнь.
Магдалина отвернулась и заплакала.
— Простите, меня, продолжалъ Николай, можетъ быть я сказалъ болѣе, нежели сколько должно; можетъ-быть я употребилъ во зло довѣренность, которую мнѣ сдѣлали. Но у меня нѣтъ силъ уйти отсюда, не сказавши, какъ трогаетъ меня ваше положеніе, какъ я…. О!, я вашъ вѣрный слуга, вѣрный, преданный….
Магдалина махнула рукой и исчезла. Николай задумчиво сошелъ, съ лѣстницы. Такъ кончилось первое свиданіе его съ дѣвушкой, которая давно жила въ его сердцѣ! Мы забыли сказать, что уходя изъ конторы братьевъ Чирибль, онъ послалъ къ Ноггсу записку, въ которой предупреждалъ своего пріятеля, чтобы тотъ не безпокоился исполненіемъ его коммисіи, такъ какъ онъ уже знаетъ, что прекрасную незнакомку зовутъ Магдалиною Брей. Къ несчастію эта записка не застала Ноггса и попалась въ руки его хозяина. Ральфъ, узнавъ почеркъ Николая, распечаталъ ее, и хотя въ ней не было ничего лишняго, однако жъ самое любопытство молодого человѣка объ особѣ, про которую онъ писалъ, показывало уже родъ чувства, которое онъ къ ней питаетъ. Злой старикъ тотчасъ принялся обдумывать, нельзя ли воспользоваться этимъ открытіемъ, чтобъ отмстить Николаю. Счастіе, освѣтило его гнусные планы! нѣсколько дней спустя, передъ нимъ открылась, великолѣпная перспектива мщенія, какого онъ и не ожидалъ.
Ральфъ сидѣлъ въ своей комнатъ. Зазвенѣлъ колокольчикъ и вошелъ, прихрамывая и кашляя, маленькій, чрезвычайно сухой, желтый и горбатый старикъ, лѣтъ семидесяти, котораго, хозяинъ привѣтствовалъ именемъ Грайда.
— Мое почтеніе, сэръ! отвѣчалъ Грайдъ, низко кланяясь и дѣлая мину, будто-бы онъ очень радъ видѣть Ральфа. Я не имѣлъ чести встрѣчать васъ нигдѣ со времени… со времени….
— Съ недавняго времени, Грайдъ, не прошло еще полчаса съ того времени, какъ вы переходили черезъ улицу и смотрѣли на меня, когда я отворялъ дверь на биржу.
— Точно такъ! точно такъ! я имѣлъ это удовольствіе.
— Безъ комплиментовъ, Грайдъ!… пожалуйста.
Желтый старикъ улыбнулся и устремилъ на Ральфа свои кошечьи глаза.
— Что вы скажете? продолжалъ Ральфъ. Пожалуйста, скорѣй къ дѣлу.
— О! вы дѣловой человѣкъ! вы великій человѣкъ! — о!
— Дальше, дальше!
— Дальше ничего. Вы геиій. Я не знаю другаго такого человѣка какъ вы.
— Фу, пропасть! Да неужли вы только затѣмъ и пришли, чтобъ болтать эти глупости?
— Я пришелъ засвидѣтельствовать вамъ свое глубочайшее высокопочитаніе.
— Только?
— Только, мистеръ Никльби…. рѣшительно только! И мнѣ нужно посовѣтоваться съ вами объ одномъ дѣльцѣ.
— Давно бы такъ!
— Хе, хе, хе!… Однако жъ, мистеръ Никльби, я долженъ предупредить васъ, что это дѣльцо чрезвычайно важное, и потому намъ слѣдуетъ быть наединѣ.
— Хорошо…. Ноггсъ! не отлучайся изъ конторы, и кто бы ни пришелъ, говори, что меня нѣтъ дома.
Ноггсъ выглянулъ, изъ окошка въ перегородкѣ, сдѣлалъ гримасу и опять спрятался.
Читатели, вѣрно, помнятъ, что за человѣкъ этотъ Грайдъ. Не знаемъ навѣрно, было ли ему извѣстно, какъ старикъ Никльби удалилъ его отъ сдѣлки съ лордомъ Верисофтомъ, но во всякомъ случаѣ онъ не имѣлъ причины роптать на него по этому обстоятельству, тогда какъ Ральфъ, хотя былъ самъ виноватъ въ понесенномъ убыткѣ, отъ всего сердца желалъ бы проглотить Гранда, и потому-то принялъ его такъ не ласково.
Они сѣли: Ральфъ завялъ свое мѣсто на высокомъ табуретѣ у конторки, Грайдъ помѣстился на простомъ стулѣ у ногъ его; первый сурово смотрѣлъ сверху внизъ на своего гостя, послѣдній смиренно и набожно возводилъ очи снизу вверхъ, когда хотѣлъ видѣть лице своего хозяина.
— Ну что же? въ чемъ дѣло!
— Вотъ въ чемъ, мистеръ Никльби. Вы исполинъ передо мною, а я передъ вами пигмей; вы дѣлаете дѣла великія, я…. пользуюсь крохами.
— Полно, полно! Говорите скорѣе, что васъ ко мнѣ завело.
— Тотчасъ, мистеръ Никльби…. о! тотчасъ. Хе, хе, хе! я старъ, давно живу на свѣтѣ; но время даетъ деньги: ойо чистая монета.
— Да, Грайдъ, это правда; но оно также и стоить денегъ, и я не хочу тратить его попустлкамъ.
— Тотчасъ…. о! тотчасъ.
Грайдъ умильно посмотрѣлъ на своего хозяина и спросилъ: что вы скажете, гигантъ, если услышите, что я…. хочу жениться?
— Я скажу, что вы лжете, отвѣчалъ холодно Ральфъ Никльби.
— Хе, хе, хе!… А ежели я говорю серіозно?
— Значитъ, что вы сошли съ ума.
— Можетъ-быть. Не смѣю спорить противъ вашего мнѣнія, и, просто, женюсь на молодой, на прекрасной дѣвушкѣ, осьмнадцати лѣтъ, бѣленькой, свѣженькой…словно яблочко.
— А какъ имя этой красавицы?
— Имя?… Вы удивительно проницательны, мистеръ Никльби! Вы тотчасъ ужъ смекнули, что я имѣю въ васъ нужду; что ежели вы мнѣ поможете, такъ это принесетъ барыши вашему собственному-карману: и вотъ вы спрашиваете, какъ ея имя. — Магдалина Брей, мистеръ Никльби.
— Брей?
— Да, Брей. Вы знаете ея отца. Это тотъ Брей, что промоталъ все имѣнье своей жены.
— Мало ли кто промоталъ имѣнье своихъ женъ? Нѣтъ, я не знаю Брея.
— Онъ занималъ у васъ деньги.
— А! теперь знаю. Такъ это тотъ нищій, который и до-сихъ-поръ со мною не расплатился?
— Онъ самый.
— Послушайте однако жъ. Старикъ Артуръ Грайдъ и женитьба, старикъ Артуръ Грайдъ и осьмнадцатилѣтняя, хорошенькая дѣвушка: это что-то очень мудрено; а старикъ Артуръ Грайдъ и бѣдная невѣста, дочь нищаго, это ужъ такая нескладица, которой я не могу и повѣрить!
— Великій человѣкъ! исполинъ! геній!… вычитаете въ сердцахъ человѣческихъ.
Грайдъ рѣшился открыть тайную причину своей женитьбы и началъ съ того, что будто-бы ему хочеъ ея освободить несчастную Магдалину изъ-подъ тиранской власти эгоиста-отца. Ральфъ засмѣялся.
— У васъ не то на умѣ, Грайдъ.
— Чтобы склонить Брея на свою сторону, я прощу ему тысячу семь сотъ фунтовъ, которые онъ мнѣ долженъ.
— У васъ не то на умѣ, говорю вамъ.
— Пожалуй, я куплю и вашу претензію. Хотите по пяти шилинговъ за фунтъ?… ну, по шести?… по осьми?… по десяти? Больше не могу дать, и это только для васъ, для моего искренняго пріятеля и великаго человѣка.
— Постойте, Грайдъ. Тутъ что-нибудь кроется.
— Ничего, мистеръ Никльби.
— Вздоръ! Не вѣрю.
— Право, ничего.
— Ну, такъ я ни на что не согласенъ.
— Какой вы человѣкъ!… о! вы великій человѣкъ!…
— Нечего дѣлать, скажу… Тутъ дѣйствительно! есть одно обстоятельство; но оно до васъ не касается, мистеръ Никльби.
— Что за обстоятельство?
— Бездѣлка.
— Въ такомъ случаѣ я ни на что не согласенъ.
— О! вы настоящій геній, мистеръ Никльби!… Послушайте. До меня дошло извѣстіе такъ, невѣрное извѣстіе, вздоръ….. будто бы дѣвушкѣ достается наслѣдство, о которомъ, ни она, ни отецъ ея, теперь ничего не знаютъ, но которое можно будетъ прибрать къ рукамъ, если на ней жениться.
— Какъ велико это наслѣдство?
— Сущая малость, мистеръ Никльби; сущая малость, о которой не стоитъ и говорить… Рѣшайтесь скорѣе: по десяти шплинтовъ за фунтъ, такъ ли?
— Нѣтъ, не такъ, любезный, а вотъ какъ. Первое условіе: если вы женитесь безъ моей помощи, тогда мы платите мнѣ все сполна: вѣдь вамъ нельзя будетъ не заплатить?… документы мои составлены по всей формѣ. Второе: если напротивъ. я помогу вамъ жениться, въ такомъ случаѣ вы, сверхъ полнаго платежа по документамъ, выдаете мнѣ пять сотъ фунтовъ въ видъ вознагражденія. Иначе я ничего не сдѣлаю, потому-что вы стары, сѣды, дряхлы, желты и воняете могилой.
Грайдъ издалъ пронзительный вопль, но никакія мольбы его, ни лесть, ни униженія не поколебали твердости Ральфа, и старый женихъ, который, замѣтимъ мимоходомъ, зналъ напередъ, что ему это дѣло обойдется дорого, наконецъ. согласился на все. Они вмѣстѣ отправились къ Брею и застали его одного: Магдалины не было. Больной поблѣднѣлъ завидѣвъ двухъ главныхъ своихъ кредиторовъ; но Ральфъ, успокоивъ его, объявилъ о причинъ своего прихода и не забылъ присовокупить, что предлагаемый женихъ, мистеръ Артуръ Грайдъ, богатъ, какъ жидъ.
— Дочь моя, отвѣчалъ Брей, съ гордостью: дочь моя такое сокровище, котораго: нельзя оцѣнить никакимъ богатствомъ.
— Вотъ, такъ точно я и говорилъ мистеру Грайду, сказалъ Ральфъ. И по моему мнѣнію, это обстоятельство совершенно уравниваетъ объ стороны, такъ, что одолженія не будетъ ни съ той, ни сь другой. У Гранда много денегъ, у миссъ Брей много красоты и добродѣтелей; Грайдъ не молодъ, а миссъ Брей бѣдна. Нельзя лучше подобрать партіи.
— Эхъ Бойсе мой! вскричалъ Брей сердито. Но развѣ я могу что-нибудь отвѣчать безъ ея согласія? Это касается до нея, а не до меня. Пусть она сама рѣшитъ.
— Однако жъ. вы имѣете право родительской власти, сэръ, сказалъ Ральфъ: вы можете ей совѣтовать, убѣдить ее, направить ея желанія.
Несмотря на частыя вспышки Брея, лукавый Ральфъ успѣлъ наговорить ему очень много о выгодахъ предполагаемаго супружества. Онъ искусно льстилъ эгоисму больнаго; утверждалъ, что молодой зять, выбранный Магдалиною, никогда не будетъ такъ любить, уважать и лелѣять его, какъ тотъ, котораго онъ самъ выберетъ; что съ помощью Грайдова богатства, ему легко будетъ вылечиться отъ своихъ болѣзней; что онъ можетъ ѣхать въ теплый край, въ южную Францію, въ Италію; жить тамъ счастливо и спокойно, наслаждаться всѣми пріятностями климата, здоровья и роскоши. Эти аргументы произвели сильное впечатлѣніе на Брея: онъ сталъ колебаться.
— Вы увидите, что она сама васъ поблагодаритъ со временемъ, прибавилъ Ральфъ, замѣчая свою побѣду.
— Тсъ! тсъ! произнесъ Брей торопливо: она идетъ!
Борьба ли между родительской любовью и эгоисмомъ, или случайный припадокъ болѣзни подѣйствовалъ на несчастнаго, только онъ вдругъ лишился всѣхъ силъ, и блѣдный, почти бездыханный, повалился на спинку креселъ; голова его упала на сторону, руки опустились и повисли. Грайдъ, въ испугѣ, схватилъ шляпу и хотѣлъ бѣжать; Ральфъ остановилъ его за полу. Вошла Магдалина.
— Вашъ батюшка вдругъ занемогъ, сказалъ ей Ральфъ, кажется, спазмы…
Дѣвушка бросилась къ отцу и начала приводить его въ чувство. Нельзя было видѣть безъ участія нѣжныхъ попеченій любви, которая выражалась въ каждой чертѣ лица ея, въ слезахъ, и въ испугѣ; но Ральфъ глядѣлъ на все холодно, какъ мраморная статуя.
— Магдалина, произнесъ наконецъ больной: мнѣ лучше. Это ничего, Магдалина.
— Но у васъ и вчера были спазмы, сказала она, нѣжно сжимая его руки: и вчера, и сегодня…. всякій день о!…
— Ничего, ничего, Магдалина. Поди, моя милая. Ты устала.
— Нѣтъ, папенька.
— Устала, я знаю. Ты такъ много работаешь.
— Я готова работать еще больше, для вашего счастія.
— Знаю…. Бѣдная моя Магдалина!…. Господа, сдѣлайте милость, побывайте у меня въ другой разъ; дайте мнѣ два дня времени; только два дня.
Ральнъ и Грайдъ согласилась и вышли. Дорогою старый женихъ безпрестанно спрашивалъ у свата, какъ онъ думаетъ о красотъ молодой невѣсты; но тотъ былъ задумчивъ и отвѣчалъ только полу-словами: онъ размышлялъ о способахъ непремѣнно устроить эту свадьбу, чтобы сдѣлать зло своему племяннику.
Между-тѣмъ Николай, ничего не зная объ угрожавшемъ себѣ несчастій, ждалъ непогоды совсѣмъ съ другой стороны. Нѣсколько разъ посѣтивъ бѣдное жилище Магдалины, насмотрѣвшись на ея героическую привязанность къ отцу, ознакомивъ больше и больше съ прекрасными качествами ума и души ея, онъ, съ каждымъ днемъ всё нѣжнѣе, съ каждымъ днемъ всё искреннѣе любилъ ее, и въ то же время съ каждымъ днемъ если не больше, то и не меньше страшился соперничества Франка. Конечно, опасенія его были основаны только на томъ, что мистеръ Чарльзъ Чирибль не выбралъ племянника въ свои повѣренные; правда и то, что самъ Франкъ, при всей пылкости и откровенности своего характера, никогда не упоминалъ о миссъ Брей; но первая любовь не разлучна съ робостью, и, бѣдный Николай, чѣмъ нѣжнѣе любилъ, тѣмъ сильнѣе боялся.
Совсѣмъ не то было съ мистрисъ Никльби и съ Катей; онѣ вели жизнь мирную и спокойную, нетревожимую ничѣмъ, кромѣ сожалѣнія о несчастномъ Смайкѣ, который съ нѣкотораго времени сдѣлался такъ унылъ, слабъ и боленъ, что всѣ домашніе стали невольно опасаться за его жизнь. Напротивъ, онъ самъ никогда не ропталъ и не жаловался, попрежнему искалъ случая быть полезнымъ, только выдавались минуты, когда глаза его начинали сверкать, щеки разгорались, дыханіе дѣлалось тяжело, и тогда онъ спѣшилъ укрыться отъ заботливыхъ взоровъ друзей своихъ.
Братья Чирибль не переставали доказывать Николаю свою любовь. Благотворительность ихъ разливалась не на него одного, но на все семейство; мистрисъ Никльби поминутно получала отъ нихъ подарки, и всегда что-нибудь такое, въ чемъ настояла надобность для общаго спокойствія. Жилище бѣдныхъ Никльби съ каждымъ днемъ дѣлалось удобнѣе и красивѣе. Близнецы проводили у нихъ почти каждое воскресенье и сверхъ того еще одинъ вечеръ на недѣлѣ; самъ Тимъ Линкинватеръ, вопреки своей страсти къ городу, нерѣдко посѣщалъ загородныхъ пріятелей; а Франкъ бывалъ у нихъ едва-ли не ежедневно: ему какъ-то всё случалось проѣзжать мимо, и онъ считалъ неучтивымъ не завернуть хоть на минуточку.
— Мистеръ Франкъ очень любезный молодой человѣкъ, говорила однажды Катина мать.
— Любезный? спросила Катя.
— Да. Но… ахъ! Боже мой!… что съ тобой сдѣлалось? ты такъ покраснѣла.
— О нѣть, маменька! это вамъ такъ кажется.
— Не кажется, мой другъ, а въ самомъ дѣлъ. Впрочемъ вотъ теперь краска прошла….. О чемъ бишь мы говорили? Да! о мистеръ Франкѣ. Онъ очень любезенъ, душа моя.
— Съ вами, маменька?
— Какая ты странная! Ну, съ кѣмъ же, какъ не со мной! Жаль только, что онъ. влюбленъ въ эту Нѣмку.
— А намъ что за надобность?
— Намъ, конечно; но мнѣ, другое дѣло. Я, мой другъ, люблю, чтобы всякій англичанинъ родился настоящимъ англичаниномъ, а не то чтобы половина англичаниномъ, а половина Богъ знаетъ чѣмъ. Надо поговорить съ нимъ объ этомъ, при первомъ же свиданіи. Посмотримъ, что-то онъ скажетъ.
— Ахъ, маменька! ради Бога!…
Но прежде, нежели Катя уговорила мать свою не пускаться въ такія разсужденія съ Франкомъ, пріѣхала миссъ Ла-Криви и тотчасъ объяснила, что она дорогой обогнала Тима Линкинватера.
— Вѣрно, идетъ къ намъ, замѣтила мистрисъ Никльби.
— Да, я думаю, къ вамъ, потому-что съ нимъ и мистеръ Франкъ. Но гдѣ вашъ больной?
Катя оглянулась на уголъ, гдѣ сидѣлъ Смайкъ: его уже не было.
— Это очень странно, сказала мистрисъ Никльби: Смайкъ всегда прячется, когда у насъ мистеръ Франкъ, а между-тѣмъ я знаю, онъ любитъ всѣхъ, кто любить Николая, а мистеръ Франкъ любитъ Николая. Сначала я думала, что бѣдняжка устаетъ и ложится спать; но намедни онъ ушелъ, а не легъ: вмѣсто-того я видѣла, что онъ, ужъ послѣ отъѣзда Франка, выходилъ совсѣмъ одѣтый изъ своей комнаты; слѣдовательно онъ все это время сидѣлъ одинъ, и еще въ потемкахъ. Должно-быть, что мистеръ Смайкъ не охотникъ до общества: иначе я не могу этого растолковать.
Катя съ миссъ Ла-Криви .не сочли за нужное оспоривать такое мудрое заключеніе. Черезъ нисколько минутъ пришли Франкъ и Тимъ Линкинватеръ. Послѣдиій въ этотъ день былъ какъ-то особенно въ духѣ и любезничалъ изъ всѣхъ силъ. Миссъ Ла-Криви подтрунивала надъ тѣмъ, что онъ до-сихъ-поръ не женился. Франкъ говорилъ умно и пріятно то съ мистрисъ Никльби, то съ Катею. Мистрисъ Никльби помирала со смѣху отъ войны на словахъ, происходившей между Тимомъ и миніатюрной портретчицей. Одна Катя была что-то не весела. Добрая мать нѣсколько разъ говорила ей, что это невѣжливо; но дѣвушка оставалась въ томъ же расположеніи, и когда въ комнату внесли свѣчки, она, къ удивленію мистрисъ Никльби, тотчасъ отвернулась и вышла, сказавъ, что свѣтъ производитъ ей боль въ глазахъ, а за ужиномъ ничего не ѣла, увѣряя, будто-бы не чувствуетъ апетиту. Безъ сомнѣнія мистрисъ Никльби вывела бы изъ этого много различныхъ ипотезъ насчетъ здоровья Кати, если бы общее вниманіе не было обращено на одно весьма странное обстоятельство: служанка вбѣжала въ гостиную и, блѣдная, дрожащая, объявила, что въ комнатѣ барыни что-то стучитъ за креслами, стоящими между каминомъ и шкафомъ. Всѣ пошли къ дверямъ указанной комнаты: тамъ въ самомъ дѣлѣ что-то стучало, какъ-будто кто наигрывалъ мальцами скорый маршъ. Первымъ и самымъ естественнымъ предположеніемъ было, что туда забрались воры; но Тимъ Линкинватеръ и франкъ замѣтили, что ворамъ не было бы никакой надобности наигрывать маршъ. Мистрисъ Никльби изложила съ своей стороны нѣкоторую догадку, основанную на ея вдовствѣ и на томъ, что таинственный стукъ слышенъ именно въ ея комнатъ; напротивъ-того кухарка объявила себя въ пользу домоваго. Какъ бы то ни было, всѣ желали дознаться, что это за стукъ. Пошли опять въ гостиную; Франкъ взялъ свѣчу, Тимъ Линкинватеръ щипцы отъ камина, и вооруженное такимъ образомъ, все общество выступило въ походъ: впереди шелъ Тимъ, держа щипцы передъ носомъ; потомъ Франкъ со свѣчкою, ведя подъ руку Катю; за ними мистрисъ Никльби съ разстроенною физіономіею и полураскрытымъ ртомъ. Портретчица осталась въ гостиной, чтобъ подать сигналъ тревоги въ случаѣ чего-нибудь чрезвычайнаго.
Подойдя къ дверямъ таинственной комнаты, всѣ невольно остановились при звукахъ слабаго и дребезжащаго голоса, который жалобно пѣлъ:
Не уже ли ты не вѣришь
Чистотѣ любви моей,
Или только лицемѣришь,
Издѣваешься надъ ней?
Но всеобщее удивленіе возрасло до послѣдней крайности, когда, растворивъ двери, увидѣли или услышали, что эти нѣжные звуки вылетаютъ изъ устъ, составляющихъ принадлежность большой головы, которая торчала изъ-за креселъ между каминомъ и шкафомъ. Тимъ со щипцами подошелъ къ ней на два шага; Франкъ поднялъ свѣчу, чтобы лучше освѣтить это странное явленіе. Голова смотрѣла на нихъ съ умильно-улыбающейся гримасой, глаза ея сверкали, большой носъ бросалъ отъ себя широкую тѣнь.
— Какой чудный картузѣ! сказалъ Франкъ.
— Ахъ, не бархатный ли? подхватила мистрисъ Никльби.
— Да, точно, бархатный. Вѣрно, вы знаете этого человѣка?
— Катя! шепнула старушка, опускаясь на стулъ: ты должна быть увѣрена, что я нисколько не виновата въ этомъ происшествіи. Нѣтъ! я не поощряла его несчастной любви, я не подавала ему ни малѣйшей надежды. Все, что онъ дѣлалъ…. объясненія, предложенія, огурцы, свекла…. все это дѣлалъ онъ безъ моего вѣдома и согласія. И хотя, конечно, всякой чувствительной женщинѣ очень пріятно быть замѣченною умнымъ, образованнымъ джентльменомъ, однако жъ дерзость, которую онъ себѣ позволилъ сегодня, очень, очень огорчаетъ меня.
Франкъ и Тимъ смотрѣли въ недоумѣніи сперва другъ на друга, потомъ на Катю. Она, съ своей стороны, чувствовала необходимость объяснить странное приключеніе, но не знала, какъ къ тому приступить.
— Я очень недовольна его поступкомъ, сказала наконецъ опять сама мистрисъ Никльби, обращаясь къ Тиму и Франку: я нахожу, что его поступокъ весьма неостороженъ, потому-что нельзя будетъ ничего скрыть отъ Николая. Впрочемъ, господа, я всё-таки прошу васъ… сдѣлайте милость, не обижайте его. Пускай она почувствуетъ мое великодушіе и… раскается!
— Да что это за человѣкъ? спросилъ Франкъ.
— Это….. сумасшедшій, отвѣчала Катя вполголоса, онъ живетъ въ другомъ домѣ, рядомъ съ нами, и вѣрно ушелъ отъ тѣхъ, которые за нимъ смотрятъ.
— Катя! произнесла, мистрисъ Никльби, съ неудовольствіемъ.
— Послушайте, милостивый государь, сказалъ Тимъ, подвинувшись еще на шагъ къ незнакомцу; не угодно ли вамъ, вылѣзть изъ своего угла? зачѣмъ вы туда за-брались? Выходите… ну! ну!
— Сдѣлайте, сдѣлайте милость, не обижайте его мистеръ Тимъ, повторила мистриссъ Никльби. Если кто имѣетъ право оскорбиться его поступкомъ, такъ это я, и при всемъ томъ я прощаю его, прощаю отъ чистаго сердца. Позвольте мнѣ самой съ нимъ объясниться. Онъ меня тотчасъ послушается я знаю свою власть надъ его сердцемъ…. Милостивый государь, я вамъ очень обязана. Покорно благодарю. Но теперь я не могу слушать, что вы желаете мнѣ сказать, и прошу васъ удалиться изъ моей спальни.
Произнесши эту рѣчь, старушка скромно потупила глаза и ждала послѣдствій. Послѣдствія были самыя неожиданныя. Миссъ Ла-Криви, соскучившись одна въ гостиной и любопытствуя узнать развязку чуднаго приключенія, вошла въ комнату, гдѣ были прочіе. Джентльменъ въ бархатномъ картузѣ, лишь только увидѣлъ ее, вскочилъ, опрокинулъ стоявшія передъ собою кресла, и подбѣжавъ къ портретчицѣ, схватилъ и началъ цѣловать ея руки.
— Наконецъ ты пришла, сказалъ онъ: ты пришла, о царица моего сердца! Я тебя вижу, я тебя осязаю… вижу и осязаю тебя, о моя возлюбленная! о моя радость! Жизнь моя, счастье, невѣста!….
Мистрисъ Никльби сперва-было призадумалась отъ этого страннаго обороту дѣла; нескоро врожденная проницательность помогла ей объяснить тайну, и она улыбнулась, значительно кивая головою то Катѣ, то Франку, то Тиму Линкинватеру, какъ-будто хотѣла сказать, что она поняла хитрость незнакомца и вполнѣ одобряетъ ее. Между-тѣмъ миссъ Ла-Криви барахталась и визжала, стараясь освободиться отъ его нѣжностей.
— Я твой вѣчный невольникъ! говорилъ ей джентльменъ въ бархатномъ картузѣ. Ты моя владычица, прекраснѣйшая и любезнѣйшая изъ женщинъ. Кто можетъ сравниться съ тобой въ красотѣ? мадагаскарская королева, что ли?…. нѣтъ! Жена предводителя Готтентотовъ?…. нѣтъ! алеутская барыня?…. нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Истолките трехъ грацій въ одной ступкѣ съ девятью музами, прибавьте къ нимъ дюжину хорошенькихъ булочницъ изъ оксфордской улицы, сдѣлайте изъ этого одну женщину, и она не будетъ въ сотую долю такъ хороша какъ богиня души моей!
— Все это прекрасно, замѣтила мистрисъ Никльби: я очень благодарна, сэръ, что вы бережете мое доброе имя; но къ чему, же такъ много говорить о красотѣ дамы, которую вы въ первый разъ видите?
— Прочь! закричалъ сумасшедшій, толкая ее отъ себя: прочь, обезьяна!..
И съ послѣднимъ словомъ онъ началъ прыгать по комнатѣ, кривляться, дѣлать престрашныя рожи, кидаться то на того то на другаго, отскакивать, опять кидаться, опрокидывать столы, стулья, и ломать все, что ни попадалось ему подъ руку, Франкъ и Тимъ Линкинватеръ принуждены были употребить силу, чтобы остановить его; онъ вырвался, вскочилъ на столъ, оттуда на окно, и исчезъ. Молодой Чирибль побѣжалъ было за нимъ, но сумасшедшій, словно вѣкша, перепрыгнулъ черезъ заборъ въ свой садъ.
— Что съ вами сдѣлалось,.маменька? спросила Катя, увидѣвъ, что мать ея сидитъ, печально облокотившись на столь.
— Я этого никогда себѣ не прощу, отвѣчала мистрисъ Никльби.
— Чего, маменька,?
— Того, что я свела съ ума этого джентльмена.
— Какъ вы? Онъ давно боленъ.
— Катя! сказала мистрисъ Никльби торжественно: я знаю это лучше тебя. Онъ былъ совершенно здоровъ: ты сама слышала, какъ умно и вѣжливо онъ со иной разговаривалъ черезъ заборъ. Моя жестокость, мое неосторожное обращеніе погубили его. Помнишь, я тебѣ говорила, что онъ можетъ лишиться разсудка, если отказать ему неделикатно, безъ всякихъ предосторожностей. Вотъ, такъ и случилось! Но по-крайней-мѣрѣ у меня остается то утѣшеніе, что я свято исполнила свой долгъ въ отношеніи къ семейству. Надѣюсь, что дѣти мои отдадутъ мнѣ справедливость, и при случаѣ послѣдуютъ моему примѣру.
Несмотря на невинное заблужденіе хозяйки дому, вечеръ кончался очень весело. Когда серебряные часы Тима Линкинватера показали, что гостямъ пора отправляться домой, они встали не-хотя и простились. Мистрисъ Никльби, проводивъ ихъ, также ушла въ свою комнату: только Катя осталась на крылечкѣ въ садъ и просидѣла тутъ болѣе часу, погруженная въ мысли.
— Что ты дѣлаешь, пой другъ? спросилъ ее возвратившійся Николай. Я думалъ, что вы давно всѣ спите.
Катя смутилась, что братъ засталъ ее въ такомъ романическомъ положеніи, хотѣла отвѣчать, но не знала что, промолчала, потупилась и уронила слезу.
— Что съ тобой, милая? сказалъ молодой человѣкъ, цѣлуя ее въ разгорѣвшуюся щеку. Посмотри на меня; дай мнѣ увидѣть твое лицо. Что это?…. слезы! О чемъ ты плачешь, Катя?
Но бѣдная дѣвушка была въ такомъ замѣшательствѣ, что Николай не посмѣлъ тревожить ее своимъ любопытствомъ, и чтобъ перемѣнить разговоръ спросилъ о Смайкѣ.
— Несчастный! сказалъ онъ, выслушавъ отвѣтъ Кати. Что значитъ его странное поведеніе?
Но они не успѣли обмѣняться догадками, какъ блѣдное лицо Смайка выставилось изъ за дверей его комнаты.
— Можно ли? Ты еще не легъ!
— И….. нѣтъ, мистеръ Никльбил отвѣчалъ Смайкъ.
— Почему же? *
— Мнѣ не хочется спать.
— Ты нездоровъ, бѣдняжка?
— Нѣтъ, теперь мнѣ лучше. да! гораздо лучше.
— Но отчего ты всегда такъ печаленъ? спросилъ Николай, дружески пожимая его руку: или зачѣмъ ты не скажешь намъ причины своей грусти? Ты нынче совсѣмъ не такой, каковъ былъ.
— Да, отвѣчалъ Смайкъ. вполголоса: я скажу вамъ причину, но послѣ, послѣ, не теперь. Сердце мое разрывается ахъ! вы не знаете, какъ я страдаю.
Онъ поцѣловалъ Николаеву руку и поспѣшно убѣжалъ въ свою комнату. Братъ и сестра съ изумленіемъ посмотрѣли другъ на друга, простились и пошли спать.
Причина, по которой Николай въ этотъ день воротился такъ поздно, состояла въ томъ, что онъ видѣлся съ Ньюменомъ Ноггсомъ и узналъ отъ него о новыхъ козняхъ своего дядюшки. Но прежде нежели мы раскажемъ читателю, какъ они бесѣдовали объ этомъ предметѣ, намъ должно описать одно приключеніе, которое броситъ значительный, свѣтъ на судьбу нѣкоторыхъ дѣйствующихъ лицъ этой повѣсти.
Ньюменъ Ноггсъ хотѣлъ въ тотъ же самый день, какъ подслушалъ разговоръ своего хозяина съ Грайдомъ, сообщить объ, ихъ замыслѣ Николаю, и съ этимъ намѣреніемъ вышелъ вечеромъ изъ своей квартиры, чтобъ отправиться на перекрестокъ, котораго молодому человѣку нельзя миновать на обратномъ пути изъ своей конторы. Случилось однако жъ, что когда Ньюменъ спускался съ лѣстницы, ему послышались громкіе женскіе голоса въ комнатахъ, занимаемыхъ семействомъ достопочтеннаго мистера Кенвигза. Принявъ въ соображеніе, что токарь не рѣдко подчуетъ его пуншемъ, Ньюмець почелъ долгомъ навѣдаться, что это за крикъ. Оказалось слѣдующее.
Миссъ Морлина Кенвигзъ была приглашена въ этотъ вечеръ на балъ съ ужиномъ, мороженымъ, лимонадомъ и другими увеселеніями и утонченностями жизни высокаго полету. Блистательный праздникъ этотъ долженъ былъ совершиться по другую сторону улицы, у сосѣда, который, одинъ изъ всѣхъ сосѣдей мистрисъ Кенвигзъ, осмѣливался не признавать ея первенства въ ихъ кварталѣ и позволялъ себѣ иногда колкія шутки на ея счетѣ. Само собою разумѣется, что мистрисъ Кенвигзъ, отпуская дочь къ такому дерзскому и высокомѣрному человѣку, не могла не желать, чтобы Морлина ослѣпила всѣхъ, кто тамъ будетъ, не выключая хозяина. И дѣйствительно, тоалетъ Марлины былъ достоинъ удивленія: блескъ, красота, вкусъ, богатство соединились въ немъ, чтобъ поставить въ тупикъ гордаго сосѣда; сверхъ-того миссъ Морлину заставили продѣлать по три раза всѣ танцовальныя фигуры и па, которыя ей были извѣстны. Одного не доставало къ полной увѣренности въ ея торжествѣ: прически. Мистеръ Кенвигзъ еще поутру заходилъ къ знакомому парикмахеру и приглашалъ его убрать голову Морлины въ осень часовъ вечера; но вотъ осемь, и девять, а его нѣтъ какъ нѣтъ. Послать за нимъ некого: Кенвигзъ отправился въ гости, сама Мистрисъ Кенвигзъ больна, Служанка ушла за лекарствомъ, нянька не можетъ отлучиться отъ новорожденнаго. Развѣ отпустить Морлину одну? Но парикмахеръ живетъ черезъ три улицы и шесть опасныхъ перекрестковъ. Мистрисъ Кенвигзъ никакъ не могла рѣшиться на такое отважное предпріятіе, и вслѣдствіе того ужасно бранилась, Морлина плакала, младшія сестры ея кричали, а нянька унимала каждую особенно и для того горланила пуще всѣхъ.
— Ахъ, мистеръ Ньюменъ! воскликнула огорченная мать, увидѣвъ входящаго Ноггса. Я только-что про васъ думала. Вы такой добрый, такой услужливый. Вамъ извѣстно мое деликатное сложеніе: можете судить, какъ меня убиваетъ этотъ непріятный случай. Помогите намъ!
Ноггсу не совсѣмъ нравилась просьба; но онъ расчелъ, что у него еще довольно времени повидаться съ Николаемъ, и повелъ Морлину къ парикмахеру.
Сказать по совѣсти, это былъ не настоящій парикмахеръ, а болѣе то, что слыветъ въ народѣ цырюльникомъ, потому что, кромѣ причесыванія дамскихъ головъ, онъ упражнялся и въ бритьѣ джентльменскихъ бородъ. По-крайней-мѣрѣ въ то время, когда Ноггсъ и Морлина вошли въ салонъ этого художника, тамъ намыливали одного толстобрюхаго джентльмена съ лысою головой. Морлину помѣстили какъ-можно удобнѣе и начали убирать въ папильотки; Ноггсъ взялъ листъ старыхъ газетъ; въ комнатѣ водворилось глубокое молчаніе; по всему было видно, что тутъ занимаются важными дѣлами Какъ вдругъ миссъ Морлина вскрикнула и сдѣлала неосторожное движеніе, съ явною опасностью обжечь себѣ ухо. Это случилось оттого, что толстобрюхій джентльменъ, оглянувшись, представилъ ей намыленное лицо дѣдушки ея, сборщика водяной пошлины, мистера Леливика.
Въ самомъ дѣлѣ это былъ Леливикъ: но, Боже мой, какъ онъ перемѣнился! Бывало, если въ публикѣ встрѣтится вамъ старикъ, чисто выбритый, гладко причесанный, съ важною физіономіей и самодовольной улыбкою, вы могли держать какой угодно закладъ, что этотъ старикъ — мистеръ Леливикъ. Теперь, увы!…. онъ сидѣлъ печальный, угрюмый, униженный, какъ-будто ему цѣлый годъ не платили пошлины за воду и въ карманѣ его поселились мыши.
Ньюменъ Ноггсъ назвалъ Леливика по имени; тотъ оглянулся, вздохнулъ, и кашлянулъ, чтобъ скрыть вздохъ.
— Что съ вами сдѣлалось, мистеръ Леливикъ?
— Увы, мистеръ Ноггсъ! Позвольте мнѣ напередъ обриться. Правда ли, что племянница родила сына? спросилъ онъ, послѣ нѣкотораго молчанія.
— Правда Сэръ.
— Похожъ ли онъ на меня? Въ старые годы, это было единственное ея желаніе.
Ноггсъ не зналъ какъ отвѣчать на вопросъ, но подумавши, сказалъ, что ежели мальчикъ доживетъ до лѣтъ мистеръ Леливика, то, можетъ-статься, будетъ похожъ.
— Ахъ, я бы очень желалъ, чтобы хоть чей-нибудь сынъ походилъ на меня! произнесъ мистеръ Леливикъ, съ чувствомъ.
— Всего лучше собственный, замѣтилъ Ноггсъ.
— Позвольте мнѣ напередъ обриться, отвѣчалъ Леливикъ торжественно.
Когда бритье кончилось, онъ взялъ Ньюмена подъ руку и вышелъ съ нимъ за дверь цырюльни. Тамъ они простояли вмѣстѣ до-тѣхъ-поръ, пока голова миссъ Морлины не была приведена въ то положеніе, какое требовалось для помраченія всѣхъ другихъ дѣвичьихъ головъ на балѣ гордаго сосѣда. Тогда Леливикъ воротился въ цырюльню и сказалъ:
— Морлина Кенвигзъ! поцѣлуешь ли ты своего дѣда, если онъ тебя объ этомъ попроситъ?
— Съ большимъ удовольствіемъ, дѣдушка, отвѣчала внучка. Васъ поцѣлую сколько хотите, но бабушку…. нѣтъ! У меня нѣтъ бабушки.
— Точно нѣтъ! точно нѣтъ! повторилъ Леливикъ, съ глубокимъ вздохомъ. Пойдемте всѣ вмѣстѣ.
И въ самомъ дѣлѣ они пошли всѣ вмѣстѣ — прямо къ Кенвигзамъ. Тамъ никто не ожидалъ такого гостя.
— Кенвигзъ! сказалъ Леливикъ, увидѣвъ племянника, который уже воротился домой: Кенвигзъ, дай мнѣ руку!
— Руку, сэръ! отвѣчалъ токарь, отступая отъ него съ удивленіемъ. Было время, когда я поставлялъ себѣ за честь подавать вамъ руку; было время, когда я гордился вашими посѣщеніями; но это время прошло…. Троя разрушилась, Греція пала, Римъ, порабощенъ варварами. Передъ рожденіемъ моего сына, я говаривалъ мистрисъ Кенвигзъ: «Что-то скажетъ нашъ дядюшка, когда узнаетъ, что ты родила мальчика, который похожъ на него словно двѣ капли воды? какое мы дадимъ ему имя для ознаменованія этого сходства? Назовемъ ли его Александромъ Македонскимъ, Юліемъ Цезаремъ, Сципіономъ Африканскимъ?» Но все это прошло, мистеръ Леливикъ! и теперь, глядя на своего бѣднаго сына, я повторяю: «Злополучное созданіе, какъ жестоко надъ тобой подшутила природа»!
— Не думайте, чтобы мы жалѣли о вашихъ сокровищахъ, сказала мистрисъ Кенвигзъ.
— Мы презираемъ ихъ! подхватилъ мужъ.
— Мы гнушаемся ими! прибавила жена.
Леливикъ стоялъ въ смущеніи, потупивши глаза въ землю и не смѣя вымолвить ни слова. Наконецъ онъ взглянулъ на Кенвигзовъ, ударилъ себя въ лобъ и сказалъ:
— Не ужъ ли и они потеряли ко мнѣ всякое уваженіе! А между-тѣмъ я одинъ, одинъ!
— Какъ одни? спросила мистрисъ Кенвигзъ.
— Да, одинъ: Генріетта бѣжала…
— Бѣжала, дядюшка?
— Бѣжала въ Америку, съ какимъ-то отставнымъ капитаномъ.
Это извѣстіе произвело важный переворотъ: черезъ нѣсколько минутъ дядюшка сидѣлъ уже въ своихъ прежнихъ креслахъ, и Кенвигзы, окруживъ его, изъявляли нѣжнѣйшее сожалѣніе, что онъ осужденъ вести опять одинокую жизнь, раскрашивали о малѣйшихъ подробностяхъ Генріэтина побѣга, и долго отказывались отъ принятія дарственной записи, которою старикъ хотѣлъ завтра же укрѣпить за ними свое имѣніе. Морлина не пошла на балъ, Ньюменъ не пошелъ на свиданіе съ Николаемъ: вмѣсто того Кенвигзы устроили у себя скромный. семейный праздникъ, на которомъ Морлина протанцовала все, что слѣдовало протанцовавъ на балу, а Ньюменъ выпилъ четыре стакана пуншу.
Но зато на другой день онъ, уже не заходя домой, отправился прямо на перекрестокъ, гдѣ обыкновенно встрѣчалъ Николая: и въ самомъ дѣлѣ они скоро сошлись у дверей одного трактира.
— Ахъ, Ньюменъ! я хотѣлъ зайти къ вамъ.
— А я ищу васъ, мистеръ Никльби.
— Что новаго?
— Ничего, пустяки. Мнѣ надо сказать вамъ важную тайну. Войдите въ эту гостинницу….. Знаете ли вы ростовщика Грайда? Онъ негодяй…. Садитесь…. Эй! малой! подай бутылку вина…. Грайду лѣтъ, семдесятъ; онъ почти развалился, а хочетъ жениться! Какъ вы это находите?
— Ни какъ, Ньюменъ. Что мнѣ за нужда до Грайда и до того, что онъ женится?
— Вамъ нѣтъ до этого нужды? Помилуйте! Что вы, мистеръ Никльби? Но вѣдь онъ, если женится, то знаете ли на комъ?
— На комъ?
— На вашей любезной…. на Магдалинѣ Брей.
Ньюменъ Ноггсъ разсказалъ весь планъ двухъ хитрыхъ корыстолюбцевъ, не забывъ описать и способы, которые они хотятъ употребить для достиженія своей цѣли. Только одного онъ не сообщилъ Николаю; это причины, по которой Грайдъ вздумалъ жениться на Бреевой дочери. Старики, говоря о достающемся ей наслѣдствъ, шептались, и Ньюменъ не могъ разслушать этой части ихъ разговора.
— Что же вы?…. одурѣли?…. оглохли?…. умерли? спросилъ онъ у Николая, кончивъ свой разсказъ.
— Послушайте, отвѣчалъ молодой человѣкъ: увѣрены вы въ томъ, что мнѣ сказали? ради Бога, правда ли это? не ошибаетесь ли вы?
— Чего тутъ ошибаться! Я слышалъ все самъ, и притомъ не обѣдавши, на тощій желудокъ; у меня капли во рту не было.
Николай опять замолчалъ и сидѣлъ задумавшись.
— Надо поговорить съ братьями Чирибль, сказалъ Ноггсъ.
— Но гдѣ ихъ взять, Ньюменъ? Они уѣхали въ Амстердамъ и воротятся не прежде будущей недѣли.
При этомъ отвѣтѣ, и Ноггсъ также задумался. Оба долго молчали; наконецъ молодой человѣкъ всталъ и сказалъ:
— Я самъ пойду къ Брею. Не ужели онъ такъ жестокъ и безжалостенъ, что рѣшится погубить дочь, для избавленія себя отъ долговъ?
— Чего добраго! отвѣчалъ Ноггсъ, вздохнувши.
— Тогда я увижусь съ дочерью. Не можетъ бытъ чтобъ она добровольно пошла за Грайда. Это изъ угожденія, изъ фанатической преданности отцу, въ надеждѣ улучшить его положеніе. Но я растолкую ей какъ она обманывается; я покажу ей Грайда и Ральфа безъ маски……
— Хорошо, хорошо! А если она не повѣритъ, или не захочетъ слушать, тогда что?
— Тогда? Тогда я насильно спасу ее…. увезу, вырву изъ рукъ эгоиста. Прощайте, Ноггсъ, мнѣ пора домой.
Николай ударилъ его по плечу и поспѣшно вышелъ изъ гостинницы. Ноггсъ кинулся-было за нимъ, опасаясь чтобъ молодой другъ его не надѣлалъ какихъ-нибудь глупостей; онъ кричалъ: держите! держите!… Но Николая ужъ не было видно: сумерки скрыли его отъ поисковъ Ньюмена, и старикъ печально воротился допивать неконченную бутылку. Впрочемъ опасенія его были напрасны: Николай пошелъ прямо домой, и пришедши туда, какъ мы описали выше, не обнаружилъ ничѣмъ своего смятенія. Зато сколько мучительныхъ мыслей пролетѣло черезъ его голову, когда онъ заперся одинъ въ своей комнатѣ и сталъ обдумывать все, что слышалъ отъ Ноггса! Сонъ ни на минуту не посѣтилъ его, и поутру еще роса блестѣла алмазами на каждомъ листочкѣ, а онъ ужъ одѣлся и пошелъ въ городъ. Тяжело было впечатлѣніе, произведенное на него столицею въ этотъ родъ. Когда подъ сумракомъ ночи онъ составлялъ планы для своего предпріятія, ему казалось, что оно не только сбыточно, даже легко, потому-что молодой человѣкъ хотѣлъ дѣйствовать противъ зла, на которое, думалъ онъ, готово возстать цѣлое человѣчество; но теперь, когда онъ вмѣшался въ толпу людей, когда снова увидѣлъ правильное и однообразное движеніе огромной машины, называемой обществомъ, когда на каждомъ шагу ему попадались несчастные, которые гибнутъ подъ колесами этой машины, не возбуждая ни чьего сожалѣнія, не встрѣчая нигдѣ защиты, тогда сердце его облилось кровью и душа наполнилась страшнымъ отчаяніемъ. Онъ увидѣлъ, что его горе менѣе нежели капля въ морѣ несчастій всего человѣчества, и можетъ совершиться въ общемъ порядкѣ человѣческихъ дѣлъ, неотраженное никакими усиліями одного слабаго смертнаго.
Какъ бы то ни было, онъ шелъ своею дорогой, и, наконецъ, вотъ передъ нимъ бѣдный домикъ, въ которомъ обитаетъ любимица его сердца. Николай засталъ ее вмѣстѣ съ отцомъ. Около Двухъ недѣль ему не случалось видѣться съ нею, и онъ замѣтилъ, что она чрезвычайно перемѣнилась въ это время. Бѣлизна лица ея сдѣлалась блѣдною и прозрачною; темные волосы, упадая на шею, бросали на нее печальную тѣнь; въ глазахъ выражалась усталость; но ея взглядъ былъ привѣтливъ и кротокъ по прежнему, на щекахъ ни малѣйшаго признака слезъ, и, всегда прекрасная, можетъ-быть даже прекраснѣе нежели прежде, она показалась Николаю какимъ-то неземнымъ существомъ, ангеломъ терпѣнія и покорности.
Отецъ сидѣлъ на обыкновенномъ мѣстѣ, стуча пальцами по столу и напѣвая вполголоса веселую пѣсню, которая, однако жъ худо скрывала его дурное расположеніе. Въ комнатѣ былъ безпорядокъ; вещи, которыя Николай привыкъ видѣть, не находились на своихъ мѣстахъ; поблекшіе листья на цвѣтахъ не обрѣзаны, земля въ горшкахъ пересохла, клѣтка у канарейки не вычищена, бѣдная птичка молчитъ…. Видно, хозяйка забыла про все это.
— Что вамъ нужно? спросилъ Брей, оглянувшись на Николая. Говорите скорѣй: у насъ есть другія Дѣла, важнѣе вашихъ.
Николай не зналъ, съ чего начать, и посмотрѣлъ на Магдалину, какъ-будто хотѣлъ просить у нея вдохновенія.
— Магдалина! закричалъ отецъ: нѣтъ ли у тебя какихъ неконченныхъ счетовъ съ этимъ человѣкомъ?
— Нѣтъ, папенька.
— Нѣтъ?…. Слышите ли, сударь? Счеты съ вами кончены. Чего же вамъ надо? зачѣмъ вы пришли? Ну, говорите!…
— Я имѣю дѣло…
— Какое дѣло? новый заказъ? Скажите тому, кто васъ прислалъ, что дочь моя, миссъ Магдалина Брей, не хочетъ больше заниматься бездѣлками, которыми занималась прежде, единственно для своего удовольствія. Скажите., что она совсѣмъ не такъ бѣдна, какъ можетъ-быть думаютъ. Если вы надѣетесь, что мы станемъ жить вашими деньгами….. это вздоръ! мы не имѣемъ въ нихъ нужды. Слышите, сударь? Вотъ вамъ мой короткій отвѣтъ.
Больной такъ утомился, говори это, что долженъ былъ употребить нѣсколько минутъ на отдохновеніе. Николай между-тѣмъ стоялъ и молча смотрѣлъ на него.
— Что жъ вы стоите? закричалъ опять Брей: или у васъ есть еще какія порученія? Либо говорите., либо ступайте вонъ. Я уже вамъ сказалъ, что намъ некогда.
— У меня нѣтъ никакихъ порученій, отвѣчалъ Николай: но я хочу объясниться съ вами насчётъ одного обстоятельства, которое касается вашей дочери.
— Моей дочери, сударь? Что это значитъ?
— Я слышалъ, что за нее сватается ростовщикъ Грайдъ…
При этихъ словахъ Магдалина вскрикнула и упала въ кресла; отецъ ея задрожалъ и устремилъ страшный взглядъ на молодаго человѣка, который хотѣлъ-было помочь Магдалинѣ, но больной закричалъ въ бѣшенствѣ: — Прочь! — и онъ невольно остановился.
— Какое вы имѣете право вмѣшиваться въ это дѣло? спросилъ Брей гордымъ и грознымъ голосомъ.
— Право человѣчества, сэръ, отвѣчалъ Николай. Мнѣ извѣстны всѣ подробности гнуснаго плана, который составленъ противъ миссъ Брей, и я считаю долгомъ обнаружить ихъ передъ вами, зная, что вы не захотите погубить своей дочери.
— Погубить? Какъ вы смѣете думать, что я хочу ее погубить?…. Судьба ея въ моей власти. Я отецъ — могу располагать ею какъ хочу, и дѣлаю что мнѣ угодно…. Ха, ха, ха! Какой-то лавочникъ пришелъ давать мнѣ наставленія! вотъ забавно!…. Знайте, сударь, что миссъ Магдалина Брей, по своей волѣ и въ угожденіе отцу, завтра выходитъ за-мужъ за мистера Артура Грайда. Это до васъ не касается: вы человѣкѣ посторонній. Ступайте вонъ!
Брей былъ въ ужасномъ бѣшенствѣ, и если бы могъ, то конечно бы вскочилъ и вытолкалъ Николая. Магдалина опомнилась и подошла къ его кресламъ.
— Ради Бога! сказала она вполголоса: развѣ вы не видите, какъ онъ боленъ? *
— Боленъ! вскричалъ старикъ, судорожно вспрыгнувши на мѣстѣ: она проситъ у него состраданія…. просить пожалѣть обо мнѣ…. я боленъ!
Но эта послѣдняя вспышка такъ сильно подѣйствовала на Брея, что онъ упалъ безъ памяти, и Николай испугался за его жизнь. Къ счастію однако жъ черезъ нѣсколько минутъ больной сталъ приходить въ чувства. Не видя опасности, молодой человѣкъ вышелъ, но напередъ шепнулъ Магдалйнѣ, что имѣетъ надобность сообщить ей нѣчто важное.
— Вѣрно, вамъ поручили что-нибудь мои друзья? спросила она, вышедъ въ комнату, гдѣ онъ ее дожидался.
— Нѣтъ, сударыня…..я хочу…. хочу….
— О! не говорите! вскричала Магдалина и сдѣлала движеніе, чтобъ уйти…
Николай остановилъ ее.
— Выслушайте меня! ради Бога, выслушайте меня! Я буду говорить съ вами и за себя и отъ имени того, кто васъ такъ горячо любитъ, но не знаетъ вашего несчастія, потому что его здѣсь нѣтъ.
— Пустите меня, сударь.
— Не могу…. не смѣю! Я долженъ выполнить свою обязанность передъ нашимъ общимъ благодѣтелемъ. Онъ не проститъ мнѣ, ежели я не умолю васъ подумать, на что вы рѣшаетесь.
— Перестаньте.
— Нѣтъ…. о! нѣтъ. Что вы хотите сдѣлать надъ собою? Вы хотите принести себя въ жертву корыстолюбію, предать себя на вѣчную муку, на слезы, на страданія…
— Я выполняю свой долгъ, сударь.
— Долгъ! Скажите лучше, что вы кидаетесь въ западню, которую вамъ поставили два злодѣя, и одинъ изъ нихъ — вашъ будущій мужъ!
— Молчите, сударь ! Я не должна слушать такихъ отзывовъ о человѣкѣ, которому ввѣряю свою судьбу. Ежели это и несчастіе, то я сама подвергаюсь ему, безъ всякаго принужденія, по своей доброй волѣ. Такъ скажите и моему другу, моему благодѣтелю. Примите отъ меня благодарность, которая никогда не изгладится въ моемъ сердцѣ къ нему и къ вамъ самимъ, и оставьте меня навсегда.
— Нѣтъ! я не оставлю васъ до тѣхъ поръ, пока не упрошу, чтобы вы хоть на недѣлю отложили этотъ несчастный бракъ. Вы не знаете человѣка, которому хотите отдать свою руку. Сама природа содрогается передъ клятвой, готовой слетѣть съ вашихъ устъ. Вы унизите себя, произнеся эту клятву; станете раскаяваться, проклинать свою жизнь, и это раскаяніе, эти проклятія, будутъ возрастать въ душѣ вашей съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ, до самой могилы. Лучше работайте попрежнему, изнуряйте себя работою: вы всё-еще будете счастливы; но если вы пожертвуете собой этому человѣку, тогда…. кончено! возлѣ него погаснутъ всѣ ваши радости, и вѣчный мракъ обойметъ вашу душу!
Магдалина со слезами слушала эти слова, и когда Николай пересталъ говорить, отвѣчала:
— Не скрою отъ васъ…. хотя можетъ-статься лучше было бы скрыть…. что мое сердце чуть не разорвалось и не истекло кровью, когда я васъ сегодня увидѣла. Вы отгадали: я…. не люблю Грайда; разность нашихъ лѣтъ, вкусовъ, привычекъ…. Но онъ это знаетъ и всё-таки требуетъ руки моей. Соглашаясь на его предложеніе, я спасаю моего умирающаго отца: можетъ-быть, я продолжу жизнь его, возстановлю его здоровье, спокойствіе; сверхъ-того избавлю моего благодѣтеля отъ заботъ о бѣдной сиротѣ, для которой онъ ужъ слишкомъ много сдѣлалъ. Не думайте обо мнѣ такъ дурно, будто я собственно для себя желаю богатства и могу притворно показывать чувство, котораго нѣтъ въ душѣ моей: о! не думайте такъ обо мнѣ, потому что я не перенесу этого. Я буду его женой, буду свято исполнять всѣ обязанности, но любовь…. Полно! Богъ дастъ мнѣ силы перенести бремя жизни. Я рѣшилась, и сдѣлаю. Благодарю васъ за участіе; я его никогда не забуду; моя признательность, мои благословенія, всегда будутъ съ вами. Но я не стану раскаиваться; я умру счастливою.
— А слезы льются изъ глазъ, когда вы говорите о счастьи! сказалъ Николай, съ печальною улыбкой. Отложите; отложите только на одну недѣлю!
— Нѣть ! отвѣчала Магдалина твердо: передъ вашимъ приходомъ папенька говорилъ, чтобы свадьба была завтра, и я давно не видала его въ такомъ веселомъ расположеніи. Онъ мечтаетъ о перемѣнѣ, ждетъ съ нетерпѣніемъ… Нѣтъ! я не могу отложить ни на одинъ часъ.
— Послушайте!…
— Мнѣ нечего болѣе слушать. Я и то уже слишкомъ много слышала и сказала. Но все то, что сказала я, прошу васъ передать моему другу. Лишь-только я немножко привыкну къ своей новой жизни…. если я доживу до этого…. тотчасъ буду писать къ нему. Между-тѣмъ Богъ да благословитъ его и да пошлетъ ему всякое счастье!
Она закрыла руками лицо и хотѣла уйти ; Николай опять загородилъ ей дорогу.
— Одну минуту ! сказалъ онъ, едва выговаривая слова. Не могу ли я чего-нибудь сдѣлать, чтобъ, успокоить, утѣшить васъ въ эти послѣднія минуты.
— Ничего…. ничего. Я уже перенесла самое страшное. Благодарю…. благодарю васъ. Не раздирайте моего сердца. Чу! меня зоветъ папенька. Прощайте…. навсегда !
— Но если бъ я нашелъ способъ отвратить этотъ ужасный бракъ?… Ежели Грайдъ отступится?
— Нѣтъ!… нѣтъ! это невозможно. Пустите меня, онъ опять зоветъ.
— О Боже мой ! зачѣмъ я васъ знаю ! Лучше бы мнѣ никогда не встрѣчаться съ вами.
— И мнѣ…. и мнѣ… Прійдетъ время, когда я, можетъ-статься, сойду съ ума, вспомнивъ объ этомъ разговоръ…. Но скажите моему другу, что вы оставили меня спокойною, счастливою. Богъ съ вами! благодарю…. благодарю….
Она скрылась, и Николай почти безъ памяти вышелъ на улицу, думалъ самъ не зная о чемъ, старался припомнить послѣднія слова Магдалины, привести въ порядокъ свои мысли; но все было мрачно въ умѣ его, и онъ ничего не понималъ, ничего не помнилъ. Въ мучительномъ состояніи провелъ онъ цѣлый день; къ вечеру ему стало лучше.
Между-тѣмъ Грайдъ, — это былъ послѣдній вечеръ его холостой жизни , — хлопоталъ, готовясь къ завтрашнему дню. Онъ жилъ въ одной изъ многолюднѣйшихъ частей города, но въ чрезвычайно тѣсной и грязной квартирѣ, состоявшей только изъ одной комнаты съ прихожею и темнымъ чуланомъ, гдѣ помѣщалась его экономка. Три стула и два стола, обломанные и истертые, маленькая конторка, деревянная кровать съ войлокомъ вмѣсто тюфяка, и шкафъ съ двумя выдвижными ящиками, однимъ наверху, а другимъ внизу, составляли все украшеніе этой берлоги. Изъ-подъ кровати виднѣлся сундукъ, укрѣпленный толстыми желѣзными скобками. Мѣсто, гдѣ онъ стоялъ, и нѣсколько замковъ, которыми онъ былъ запертъ, доказывало, что тутъ хранятся сокровища Грайда; но какъ велики были эти сокровища, изъ чего они состояли, того не зналъ никто, кромѣ самаго хозяина. Ростовщикъ, безъ крайней надобности, не отходилъ отъ нихъ ни на шагъ, и теперь, когда мы вводимъ читателя въ его мрачное и холодное жилище, онъ сидите подлѣ своего демона. На Грайдѣ сѣрая байковая фуфайка, старыя лосинныя штаны, шерстяные чулки съ дырами, и изорванныя колоши. Онъ скорчился на полу передъ постелью, на которой разложено разное старинное платье. Грайдъ беретъ одну вещь за другой, разсматриваетъ ее со вниманіемъ, которое почти можно назвать благоговѣніемъ, и поетъ про себя хриповато-пискливымъ голосомъ пѣсню, оканчивая каждый куплетъ припѣвомъ:
Трала-лада! трала-лада!
Гдѣ свахою любовь была,
Тамъ счастью нѣтъ затмѣнья.
Перебравъ нѣсколько штукъ и отложивъ ихъ всторону, Грайдъ остановился наконецъ надъ фракомъ и панталонами табачнаго цвѣту.
— Табачное! сказалъ онъ, приложивъ палецъ къ носу: а что?…. каковъ-то я буду въ табачномъ? Надо объ этомъ подумать.
И молодость, и красота,
И умъ, и сердца доброта —
Не пара, загляденье!
Трала-лала! трала-лала!
Гдѣ свахою любовь была,
Тамъ счастью нѣтъ затмѣнья.
Въ пѣснѣ сказано «молодость»…. Гмъ! Но вѣдь пѣсни сложены макъ пришлось къ риѳмѣ, а не то, чтобы это ужъ такъ и надобно. Притомъ же…. позвольте! «Молодость?» Это слово тутъ очевидно относится только къ невѣстѣ, и не къ жениху; именно только къ невѣстѣ. Хе, хе, хе! вотъ и дѣло съ концомъ. Ну, а что касается до табачнаго, такъ нѣтъ…. нейдетъ! Посмотримъ лучше вотъ на эту пару пивнаго цвѣту.
Грайдъ почтительно сложилъ прежнее платье и взялъ другое.
— Пивная будетъ важная пара! сказалъ онъ повертывая ее на всѣ стороны. Она, правда, еще не моя; мнѣ дали ее въ закладъ. Но что за надобность? хозяинъ не узнаетъ. Хе, хе, хе! въ боковомъ карманѣ лежалъ шилингъ, а онъ и не видалъ его…. дурачина! Я тотчасъ замѣтилъ этотъ шилингъ, какъ разсматривалъ, годится ли платье въ закладъ, и разумѣется…. хе, хе, хе!…. не сказалъ. Счастливая пара! Я надѣвалъ ее на похороны лорда Молфорда, послѣ котораго осталось большое имѣнье, и наслѣдникъ на другой же день заплатилъ мнѣ все, что былъ долженъ….. Рѣшено! я женюсь въ этой парѣ…. Пегъ! душа моя! я буду вѣнчаться въ этомъ платьѣ!
На это восклицаніе, изъ темнаго чулана, о которомъ мы говорили, выползла старая, сморщенная, горбатая и подслѣпая старуха, точь-въ-точь похожая на одну изъ Макбетовыхъ вѣдьмъ экономка Грайда, мистрисъ Пегъ Слейдерскью.
— Что это, вы меня кликали, или колокольчикъ звенѣлъ? спросила она какимъ-то могильнымъ голосомъ, приложивъ одну руку къ уху.
— Да, Пегъ, это я, прокричалъ Грайдъ. Я женюсь въ пивной парѣ.
— Въ пивной? Но она совсѣмъ новая: ее нельзя еще надѣвать.
— Чужая!…. Притомъ я хочу показаться въ этотъ день какъ можно лучше…. понимаешь?
— Понимаю; какъ не понимать? Только мнѣ кажется, что если ваша невѣста такая красавица, какъ вы говорите, такъ тутъ всё-равно: нарядитесь во что ни попало, надѣньте хоть всѣ эти кафтаны вдругъ, а она не станетъ любить!
— Ты сегодня не въ духѣ, Пегъ Слейдерскью.
— Нѣтъ, не то что не въ духъ: я говорю правду. Къ лицу ли вамъ жениться на молодой дѣвчонкѣ? Зачѣмъ заводить у себя эту дрянь?
— Она будетъ раздѣлять со мной время, будетъ играть на фортепьяно, будетъ пѣть, забавлять меня.
— Что? что? покупать для нея фортепьяно?…. Ну смотрите! вамъ не миновать разоренья.
— Ты ошибаешься, Пегъ. Я тебѣ говорилъ, что у нея самой есть приданое большое приданое. Слѣдовательно, еще разбогатѣю, какъ женюсь.
— Слышала; да всё-таки нѣтъ, не разбогатѣете. Вотъ вамъ мое слово.
— Но почему же, Пегъ?
— Почему? Какъ почему?…. А помните, что вы мнѣ обѣщали? помните ли, какъ вы тридцать лѣтъ сряду клялись, что либо я, либо никто?…. Хорошо! я не вѣрила клятвамъ; но что касается до имѣнія, такъ оно мое, все мое! Вы обѣщали: должны сдержать слово.
— Такъ, Пегъ Слейдерскью. Но тутъ вышелъ необыкновенный случай….. прекрасная дѣвушка и большое пріобрѣтеніе.
— Прекрасная дѣвушка!….. Ахъ вы, безстыдникъ!… Прекрасная дѣвушка! Берегитесь, говорю вамъ! Худо, кто не держитъ слова. И Пегъ Слейдерскью не пуститъ никого къ себѣ на голову.
Артуръ Грайдъ, зная всегдашнюю бранчивость и крутой нравъ своей экономки, не обратилъ вниманія на ея пророчество, но спокойно началъ убирать лишнее платье, и какъ гардеробомъ служилъ ему верхній выдвижной ящикъ въ шкафу, то маленькій старичишка, особо съ каждой вещью, взбирался сперва на стулъ, а потомъ на столъ, и оттуда уже, приведя себя въ уровень съ ящикомъ, укладывалъ все съ величайшею осторожностью и почтеніемъ. Пегъ насмѣшливо смотрѣла на его труды, потомъ вышла и черезъ нѣсколько минутъ воротилась, неся въ рукѣ двѣ мелкія монеты.
— Вотъ остатокъ отъ нынѣшняго расходу.
Грайдъ заперъ ящикъ, спрыгнулъ на полъ и кинулся къ деньгамъ.
— Тутъ недостаетъ одной копѣйки, милочка.
— Что? спросила Пегъ сердито.
— Недостаетъ копѣйки!
— Не слышу.
— Проклятая! проворчалъ Грайдъ вполголоса: она вѣчно не слышитъ самаго важнаго слова.
Онъ прокричалъ ей надъ ухомъ свое замѣчаніе, но Пегъ возразила, что вѣроятно женитьба свела его съ ума; и въ самомъ дѣлѣ, при новой повѣркѣ, оказалось что Грайдъ ошибался. Съ веселой усмѣшкою взявъ отъ Пегъ деньги, старикъ заперъ ихъ въ конторку и потомъ раскрылъ большую книгу, въ которой онъ записывалъ какъ ежедневный расходъ, такъ и всѣ свои обороты.
— Вотъ моя библіотека, говорилъ онъ, переворачивая листы и съ любовію останавливая взоръ на нѣкоторыхъ цифрахъ, покрупнѣе прочихъ: у меня нѣтъ другихъ книгъ, но зато эта — самая занимательная, какую только я знаю. Это мое собственное сочиненіе… хе, хе, хе!… сочиненіе Артура Грайда!…. Преинтересная книжка! Посмотрѣлъ бы я, какой изъ нашихъ ученыхъ и романистовъ сочинитъ такую!
Грайдъ углубился въ пріятныя воспоминанія, которыя пробуждала въ немъ эта книга, исторія его жизни, и пѣлъ потихоньку:
Трала-ллаа! трала-лала!
Гдѣ свахою любовь была,
Тамъ счастью нѣтъ затмѣнья.
Наконецъ у сосѣдей пробило девять часовъ. Онъ закрылъ свое сочиненіе, осмотрѣлъ крѣпко ли заперта наружная дверь, потомъ заглянулъ въ чуланъ къ экономкѣ, хотѣлъ кажется поцѣловать ее въ ознаменованіе послѣдняго вечера холостой жизни, но довольствовался тѣмъ, что потрепалъ ее по щекѣ и, загасивъ свѣчу, легъ на свой войлокъ, съ твердымъ намѣреніемъ проспать до-тѣхъ-поръ, какъ прійдетъ время жениться.
Но утро дня въ который назначена свадьба, всегда наступаетъ для жениха раньше обыкновеннаго, и мало такихъ чудаковъ, которые въ это утро могутъ проспать, или долго проваляться въ постели. Что касается до Артура Грайда, онъ, по общему правилу, принятому всѣми прошедшими и нынѣшними женихами, вскочилъ почти на разсвѣтѣ и нарядился въ свою пивную пару задолго до того времени, какъ Пегъ Слейдерскью подала ему скромный завтракъ.
— Куда хорошъ! сказала она, злобно смотря на него своими подслѣпыми глазами. Сколько разъ вы говаривали: «Душечка моя, Пегъ! мы съ тобой проживемъ цѣлый вѣкъ одни одинешеньки»? Вы это лгали, мистеръ Грайдъ! Вамъ понадобилась молодая жена. Женитесь, чортъ съ вами! Но помните, что вамъ говоритъ Пегъ Слейдерскью!
Разговоръ былъ прерванъ прибытіемъ Ральфа. Женихъ и сватъ, не теряя времени, сѣли въ извощичью коляску и поѣхали въ домъ невѣсты. Дорогою, мужество Грайда уменьшилось примѣтнымъ образомъ; онъ началъ робѣть, задумываться, наконецъ замолчалъ. У дверей дому встрѣтила ихъ старая служанка Магдалины, съ лицомъ, обезображеннымъ слезами и безсонницей. Они вошли въ первую комнату; тамъ не было никого; никто не привѣтствовалъ жениха и его дружку; они были одни въ четырехъ стѣнахъ и походили болѣе на воровъ, которые заползли сюда, чтобы обокрасть хозяевъ.
— Иной подумаетъ, что здѣсь похороны а не свадьба, сказалъ наконецъ Ральфъ.
— Хе, хе, хе! какой вы забавникъ! отвѣчалъ Грайдъ, стараясь преодолѣть, свое замѣшательство.
— Я ничего, любезный, а вотъ тебѣ такъ надобно позаботиться о своей фигурѣ. Смотри немножко повеселѣй. Ты похожъ на повѣшеную собаку.
— Хорошо, хорошо. Но какъ вы думаете, отчего она до-сихъ-поръ не выходитъ?
— Выйдетъ, когда прійдетъ время. Потерпи.
— Я терплю. Вы великій человѣкъ, мистеръ Никльби; вы все знаете.
Прошло еще съ четверть часа. Медленные шаги послышались въ сосѣдственной комнатѣ, и Брей вошелъ осторожно, дѣлая знакъ гостямъ, чтобъ они не шумѣли.
— Тсъ! тсъ! Дочь моя всю ночь была нездорова; я думалъ… умретъ. Теперь ей лучше. Она одѣта и плачетъ въ своей комнатѣ.
— Готова? спросилъ Ральфъ.
— Готова; сію минуту выйдетъ.
— Ну, слава Богу. А то… признаюсь…. скучно, если бы пришлось долго ждать конца этимъ нѣжностямъ.
Брей отвелъ Ральфа всторону и, указывая на Грайда, шепнулъ:
— Взгляните на него…. Мы съ вами рѣшаемся сдѣлать жестокое дѣло, мистеръ Никльби.
— Какое жестокое дѣло?
— Отдаемъ за него мою дочь.
Кто рѣшается на несправедливость, тотъ рѣдко оказываетъ состраданіе къ своей жертвѣ. Скорѣе онъ найдетъ способъ скрыть свое преступленіе, придать ему видъ законности, и доказать, что жертва была необходима, или даже что она вовсе не жертва. Ральфъ Никльби съ большимъ успѣхомъ подвизался на поприщѣ такой логики, и когда Брей, по родительской слабости, высказалъ свое мнѣніе о предназначенномъ бракѣ, онъ отвѣчалъ не краснѣя:
— Правда, женихъ очень старъ, очень ветхъ; но мнѣ кажется, что вы тогда бы только поступили жестоко, когда бы отдали свою дочь насильно за молодаго. Отдавая миссъ Магдалину… хотя бы и насильно… за старика, вы открываете передъ ней прекрасную перспективу молодой и богатой вдовы; а она дѣлая теперь угожденіе вамъ, вмѣстѣ съ тѣмъ пріобрѣтаетъ возможность угождать со-временемъ всѣмъ своимъ женскимъ прихотямъ, слабостямъ, сластолюбію.
— Да, да, отвѣчалъ Брей вполголоса.
Онъ внимательно слушалъ дальнѣйшія мудрованія Ральфа и кивалъ головой на все, что тотъ говорилъ, какъ-бы стараясь убѣдить себя въ справедливости его сужденій и въ непогрѣшимости своего собственнаго поступка съ дочерью.
— Я пойду за нею, сказалъ онъ наконецъ, и тихими шагами вышелъ изъ комнаты.
Рзльфъ, проводивъ его взглядомъ, оборотился къ жениху и сказалъ.
— Ну, Грайдъ, поздравляю! У тебя дьявольская расчетливость. Тебѣ не долго прійдется кормить этого человѣка. Я позволю снять съ себя голову, ежели онъ проживетъ мѣсяца два, или три.
Женихъ только улыбкой отвѣчалъ на это утѣшительное пророчество, и они опять замолчали, въ ожиданіи невѣсты. Черезъ нѣсколько минутъ за дверьми послышался шумъ женскаго платья и мужскіе шаги,
— Очнись! шепнулъ Ральфъ, сердито топнувъ ногою. Чу! они идутъ. Будь похожъ на живаго человѣка, тряхни свои старыя кости.
Грайдъ торопливо вскочилъ и началъ изъ всѣхъ силъ вытягиваться, чтобы стоять сколько можно прянье; но дверь отворялась, и въ комнату вошли — не Брей съ Магдалиною, а Николай съ Катею.
Если бы передъ Ральфомъ явился мертвецъ, это не произвело бы надъ нимъ такого дѣйствія, какъ видъ двухъ нежданныхъ гостей. Руки его опустились; онъ невольно попятился, блѣдный, съ полуоткрытымъ ртомъ, съ выкатившимися глазами. Лицо его такъ искривилось отъ страха и бѣшенства, что онъ не походилъ на себя. Въ физіономія Николая тоже было замѣтно движеніе страсти, но онъ умѣлъ побѣдятъ ее, и тихонько пожавъ Катану руку, остановился насупротивъ дядя.
Любопытно было видѣть эти двѣ пары, стоявшія одна противъ другой въ глубокомъ молчаніи. Съ одной стороны… молодость, красота; съ другой…. безобразіе, старость. Тутъ — смѣлый и ясный взглядъ благороднаго характера; тамъ — мутный, болѣзненный взоръ подавленнаго гнѣва и испугу. Однако жъ Ральфъ началъ говорить.
— Зачѣмъ ты пришелъ? сказалъ онъ: разбойникъ!… бунтовщикъ!… воръ!…
— Чтобъ отнять у тебя жертву, если это возможно, отвѣчалъ Николай, спокойно. Не называй меня именами, которыя приличны только тебѣ. Ты не испугаешь меня.
— Ступай вонъ, дѣвчонка! вскричалъ Ральфъ, оборотясь къ Катѣ: его мы выгонимъ силою, а ты…. ты ступай вонъ!
— Я не пойду безъ брата, отвѣчала Катя. Вы можете и противъ меня употребить насиліе;, я слаба, какъ дѣвушка, же у меня есть сердце твердое, какъ у женщины. Я не пойду.
— Слушай! сказалъ Ральфъ племяннику: тебѣ здѣсь нечего дѣлать; все кончено. Ты пришелъ поздно. Ступай назадъ.
— Нѣтъ, я останусь. Я хочу видѣть отца дочь, хочу говорить съ ними; а потомъ мы поговоримъ съ вами.
— Вотъ, Грайдъ, примолвилъ старикъ Никльби, оборотясь къ своему другу: это сынъ моего роднаго брата. Онъ пришелъ сюда съ тамъ, чтобы помѣшать торжественному обряду, который долженъ здѣсь совершиться, и еще привелъ съ собой эту негодницу, сестру свою, чтобы она полюбовалась твоимъ позоромъ. Какъ ты объ этомъ думаешь?
— Я думаю? Хе, хе, хе! Но вѣдь вы говорите, что ужъ дѣло кончено: такъ что же мнѣ думать? Видно, этому господину хотѣлось самому жениться на миссъ Магдалинѣ. А есть ли чѣмъ ему заплатить долги? Хе, хе, хе!
— Что жъ? вскричалъ Ральыъ, повернувшись опять къ Николаю и Катѣ: вы нейдете? нейдете? Хорошо! Грайдъ, позови сюда Брея…. одного Брея, безъ дочери.
— Смотрите! сказалъ Николай: берегитесь! Если изъ этого выйдетъ….
— Грайдъ, позови Брея! позови Брея! продолжалъ кричать Ральфъ.
Грайдъ колебался. Старикъ Никльби, разъяренный какъ тигръ, бросился-было самъ къ дверямъ во внутреннія комнаты, но Николай загородилъ ему дорогу. Въ это время что-то тяжелое упало по ту сторону дверей, и вслѣдъ за тѣмъ раздался пронзительный вопль. Всѣ остолбенѣли и взглянули другъ на друга. Вопль не умолкалъ; послышались тяжелые шаги многихъ бѣгущихъ людей, и нѣсколько голосовъ повторили въ одно время: онъ умеръ!
— Прочь! закричалъ Николай, оттолкнувъ дядю.
Онъ растворилъ дверь, протѣснился сквозь толпу, которая собралась въ другой комнатѣ, и увидѣлъ… на полу лежитъ мертвый Брей, а Магдалина безъ памяти прильнула къ его трупу.
Старуха-служанка въ слезахъ объяснила Николаю, что больной, услышавъ крикъ Ральфа, пошелъ-было въ пріемную, дошелъ до половины комнаты, которая находится передъ нею, вдругъ остановился, подвинулся всторону, оперся на стулъ и упалъ. Онѣ съ Магдалиной подбѣжали посмотрѣть, что, съ. нимъ сдѣлалось; но онъ уже не могъ говорить: апоплектическій ударъ окончилъ всѣ болѣзни, которыми несчастный страдалъ такъ долго; черезъ минуту его не стало.
Съ помощью вѣрной старухи, Николай отнялъ Магдалину отъ бездыханнаго тѣла отца ея, посадилъ въ кресла и передалъ на попеченія Катѣ. Мертвый былъ немедленно вынесенъ и положенъ на постель. Постороннихъ удалили. Николай позвалъ хозяевъ дому, объявилъ имъ свое имя и присовокупилъ, что онъ увезетъ сироту, но чтобы они съ своей стороны ни о чемъ не безпокоились, потому что онъ, какъ повѣренный друзей ея, приведетъ все въ надлежащій порядокъ. Грайдъ и старикъ Никльби, озадаченные внезапнымъ переворотомъ своего дѣла, смотрѣли молча на распоряженія Николая, и не прежде какъ тогда уже, когда все было готово къ отъѣзду Магдалины, Ральфъ началъ говорить, объявивъ, что онъ не позволить ее увезти.
— Кто не позволитъ? спросилъ Николай, грозно взглянувши на дядю и не выпуская руки Магдалины.
— Я! отвѣчалъ Ральфъ.
— Ты?…. Перестань, старый грѣшникъ! Все, что несчастный Брей былъ долженъ тебѣ и твоему товарищу, все это заплачено одною страшною уплатою его послѣдняго долгу природѣ, и берегитесь вы, берегитесь оба: я еще открою ваши гнусные замыслы! Небо и люди накажутъ васъ!
— Но Грайдъ, возразилъ Ральфъ, задыхаясь отъ гнѣву: Грайдъ требуетъ своей жены, и долженъ ее получитъ.
— Грайдъ ничего не получить….. Прочь! пустите меня.
— Не пущу!
— Прочь, говорю!
— Одно слово!
— Ни одного!
Николай поднялъ Магдалину на руки, и оттолкнувъ дядю, пошелъ вмѣстѣ съ Катей къ дверямъ. Перепуганный Грайдъ проворно отскочилъ всторону, чтобы дать имъ дорогу. Ни тотъ ни другой не осмѣлились погнаться за Николаемъ, и только тогда уже, когда стукъ экипажа раздался подъ окнами, они взглянули другъ на друга и пошли вонъ.
У крыльца дожидалась ихъ коляска, въ которой они пріѣхали.
— Вы такъ крѣпко жмете мнѣ руку, что въ ней кости начинаютъ хрустѣть, сказалъ Грайдъ, карабкаясь на подножки, съ помощью своего пріятеля, который сидѣлъ ужъ въ коляскѣ.
Они поѣхали.
— Только бы полчаса! проворчалъ Ральфъ: только бы полчаса! Надо нее было умереть въ такую минуту, когда жизнь его была такъ нужна! нужнѣе чѣмъ во всякое другое время!
— Увы, мистеръ Никльби!…. Вы великій человѣкъ, геній, гигантъ!
Ральфъ отодвинулся въ самый уголъ коляски и вовсю дорогу не говорилъ ни слова. Наконецъ коляска остановилась.
— Что это?
— Моя квартира, мистеръ Никльби.
— Гмъ! я не замѣтилъ дороги…. Мнѣ хотѣлось бы выпить стаканъ холодной воды. У васъ можно достать стаканъ воды?
— О! какъ же! стаканъ… чего вамъ угодно.
Кучеръ позвонилъ, но дверь не отворялась. Онъ началъ стучать, и стучалъ такъ сильно, что эхо раздавалось на цѣлую улицу, но всё напрасно.
— Не стучи, сказалъ Грайдъ: моя Пегъ Слейдерскью глуха и ничего не услышитъ. Лучше звони: она увидитъ, что колокольчикъ шевелится.
Но ни звонъ, ни стукъ нисколько не помогли. Сосѣди Грайда выглядывали изъ оконъ; нѣкоторые собрались около коляски -и разсуждали. Одни говорили, что можетъ-быть Пегъ сдѣлалась больна; другіе, что можетъ-быть она умерла; третьи, что она налилась и заснула. Одинъ какой-то забавникъ вспомнилъ, что въ это утро, была назначена Грайдова свадьба, и увѣрялъ, что человѣкъ, съ нимъ пріѣхавшій, должна быть молодая его жена, переодѣтая въ мужское платье. Какъ бы то ни было, но дверь всё не отворялась, и Грайдъ наконецъ рѣшился изломать замокъ.
— Мнѣ что-то страшно, шепталъ онъ Ральфу, остановясь на порогѣ.
— Ну! ну! отвѣчалъ Ральфъ, толкая его впередъ: ужъ мы не увидимъ ничего страшнѣе того, что видали.
Они вошли въ Грайдову квартиру. Это былъ тотъ же темный и грязный вертепъ, изъ котораго женихъ и сватъ выѣхали поутру; все стояло и лежало на своемъ мѣстѣ, все находилось въ обыкновенномъ порядкѣ; но Пегъ Слейдерскью… не было. Грайдъ заглянулъ въ ея чуланъ, осмотрѣлъ всѣ углы, спрашивалъ у сосѣдей, которые жили на одной съ нимъ лѣстницѣ: Пегъ Слейдерскью не было, и никто ничего не зналъ о ней.
— Видно, старая вѣдьма унесла съ собой что было приготовлено къ свадебному обѣду, сказалъ Ральфъ, не видя вокругъ себя какихъ признаковъ угощенія.
Грайдъ зналъ, отчего нѣтъ этихъ признаковъ, но слова Ральфа заставили его подумать о своихъ сокровищахъ, хотя мысль что Пегъ Слейдерскью могла обокрасть его, была совсѣмъ несовмѣстна съ Грайдовымъ понятіемъ объ этой старухѣ, которая, впродолженіи тридцати, лѣтъ, всегда болѣе чѣмъ онъ самъ, заботилась о сбереженіи каждой принадлежавшей ему копѣйки. Прежде всего Грайдъ кинулся къ сундуку: замки были цѣлы; онъ подошелъ къ конторкѣ , блѣдный, трепещущій, завизжалъ, какъ поросенокъ, котораго рѣжутъ.
— Что съ вами сдѣлалось?
— Украли!… украли!
— Что украли? деньги?
— Нѣтъ… хуже.
Грайдъ дрожащими руками нарывалъ всѣ бывшія въ конторкѣ бумаги, выкидывалъ одну за другою на полъ, и задыхаясь, говорилъ:
— Пускай бы она украла мои деньги, всѣ мои деньги! это было бы лучше: у меня немного денегъ.
— Но что же она украла? спросилъ Ральфъ.
— Охъ!…. она украла…. одну бумагу, по которой можно бы достать иного денегъ тотъ самый документъ, что принадлежитъ Магдалинѣ Брей. Старая корга видѣла, куда я его пряталъ. Злодѣйка!…. Она не умѣетъ читать, но другіе прочтутъ что томъ написано, и раскажутъ Магдалинѣ и вашему племяннику, и друзьямъ ихъ, и всѣмъ. О! я пропалъ, пропалъ!
— Послушайте, сказалъ Ральфъ довольно холодно: мнѣ кажется, что тутъ еще нѣтъ большой бѣды. Старуха не могла убѣжать далеко. Объявивъ полиціи, вы…
— Ай, ай! Боже меня сохрани! Объявить полиціи! Тогда я навѣрно погибну. Спросятъ, гдѣ я взялъ бумагу, зачѣмъ скрывалъ ее у себя… Посадятъ меня въ тюрьму, засудятъ, отправятъ въ ссылку… О нѣтъ! нѣтъ!
Видя, что у Грайда нечего дѣлать, Ральфъ Никльби безъ церемоніи надѣлъ шляпу и пошелъ домой. Тамъ ждала его новая непріятность, извѣстіе, что торговый домъ, которому онъ, не больше недѣли назадъ, ввѣрилъ десять тысячъ фунтовъ, обанкрутился и хозяева бѣжали за границу. Ральфъ поблѣднѣлъ, прочитавъ это извѣстіе, но минутъ пять спустя, онъ сидѣлъ и говорилъ вполголоса:
— Было время, когда ничто не могло взбѣсить меня такъ, какъ подобная новость. Десять тысячъ фунтовъ! … десять тысячъ! я бы лопнулъ отъ бѣшенства, потерявши такую сумму. Но теперь… теперь это не трогаетъ меня, какъ прежде; теперь я бѣшусь только на одно, на одно… на то, что этотъ гордый, дерзкій мальчишка опрокидываетъ всѣ мои замыслы и торжествуетъ надомной всякій разъ, какъ скоро я вздумаю отомстить ему!
Ральфъ схватилъ колокольчикъ и началъ громко звонить.
— Бѣги въ гостинницу Арабской Головы, сказалъ онъ вошедшему Ноггсу: спроси тамъ, не здѣсь ли Сквирсъ, и если онъ въ Лондонѣ, зови его ко мнѣ сію же минуту.
Промежутокъ времени отъ ухода Ноггса до прибытія мистера Сквирса былъ очень не великъ, но Ральфъ успѣлъ успокоить свое волненіе и принялъ педагога съ самымъ веселымъ и ласковымъ видомъ.
— Здравствуйте, здравствуйте, любезный мой мистеръ Сквирсъ! Какъ ваше здоровье?
— Слава Богу, мистеръ Никльби, помаленьку. Вчера только пріѣхалъ изъ Дотбойса. Тамъ тоже все хорошо: свиньи здоровы, коровы даютъ много молока; маленькій Питеръ говоритъ, что ему хочется поскорѣй на тотъ свѣтъ, но онъ всегда хочетъ чего-нибудь страшнаго. Вообще въ школъ благополучно, кромѣ того, что на всѣхъ дѣтяхъ была какая-то сыпь. Впрочемъ и это принесло пользу: отбило ихъ отъ ѣды поправило имъ желудки. Въ жизни человѣческой, мистеръ Никльби, добро всегда перемѣшано со зломъ, а зло съ добромъ.
— Такъ, такъ, отвѣчалъ Ральфъ; но отложимъ мораль, а поговоримъ лучше о дѣлѣ.
— Что прикажете?
— Вы, вѣрно, помните неудачную попытку воротить того увѣчнаго малаго, что бѣжалъ изъ вашего училища?
— Смайка? или по-нашему, Сняли?…. Какъ же не помнить! Мистрисъ Сквирсъ до сихъ поръ сокрушается, что потеряла такого слугу. Бывало, она колотитъ его съ утра до вечера: и домъ въ порядкѣ, и она довольна.
— Признайтесь, вамъ хотѣлось бы наказать негодяя, который держитъ его при себѣ?
— То есть мистера Николая Никльби, вашего племянника? — Ахъ, сэръ! признаюсь.
— Я могу вамъ помочь. Николай…. не называйте его моимъ племянникомъ: я этого не люблю Николай влюбленъ въ одну дѣвчонку, которая теперь очень бѣдна, но можетъ разбогатѣть, потому-что есть документъ, по которому ей достается большое наслѣдство. Документъ этотъ былъ въ рукахъ моего пріятеля, но украденъ у него старой служанкой, по имени Пегъ Слейдерскью. Надо отыскать эту служанку и выманить у нея документъ, чтобы Николай и его любовница не воспользовались имѣньемъ.
— Гмъ! проворчалъ Сквирсъ: мнѣ хотѣлось бы чего-нибудь посущественнѣе. Тутъ рѣчь о будущемъ благѣ, а хорошо бы пощекотать мистеръ Николая въ томъ, что у него есть на лицо.
— Со временемъ, Сквирсъ! со временемъ! Но пока время не наступило, благоразуміе требуетъ не упускать и этого случая.
— Справедливо, мистеръ Никльби. Какъ же вы думаете приступить къ дѣлу?
— Надо найти человѣка, который бы взялся отыскать и обмануть Пегъ Слейдерскью.
— Не забудьте, мистеръ Никльби, что при этомъ потребуются издержки.
— Знаю. Я съ своей стороны готовъ дать пятьдесятъ фунтовъ тому, кто принесетъ мнѣ эту бумагу и при моихъ глазахъ броситъ въ каминъ.
— Пятьдесятъ фунтовъ? Это еще не много. Притомъ вы, я вижу, хотите заплатить деньги тогда уже, когда вамъ принесутъ бумагу, а по-моему, нужно бы дивъ что-нибудь и впередъ.
— Пожалуй, я дамъ впередъ десять фунтовъ, съ вычетомъ изъ пятидесяти; только бы нашелся вѣрный человѣкъ.
— Но кого же вы думаете употребить на это дѣло, мистеръ Никльби?
— Вотъ то-то не знаю. Если бы напримѣръ, вы!…
— Я? — Помилуйте! Досугъ ли мнѣ заниматься такими коммиссіями? и изъ чего? изъ пятидесяти фунтовъ, тогда-какъ я въ это время могу залучить пятокъ учениковъ, которые дадутъ мнѣ сто гиней въ годъ!
Ральфъ не сталъ его уговаривать, но, продолжая бесѣду, такъ раздражилъ Сквирса противъ своего племянника, что содержатель Дотбойсской школы наконецъ самъ предложилъ себя къ услугамъ по дѣлу о документѣ.
— Если бы только вы заплатили мнѣ не пятьдесятъ, а сто фунтовъ, сказалъ онъ, смотря на свои ладони и изъ подлобья взглядывая на Никльби.
Ральфъ подумалъ и отвѣчалъ: — Хорошо. Сквирсъ отобралъ, у него нѣкоторыя нужныя свѣденія, и потомъ замѣтилъ, что сто фунтовъ, право, очень дешево за такую услугу.
— Ужъ прибавьте еще пятьдесятъ, сказалъ онъ, положивъ свою руку на руку Ральфа и дѣлая гримасу, которая служила ему улыбкою.
— Полноте, Сквирсъ! вскричалъ РаЛьфъ.
— Нѣтъ, право, прибавьте.
Старику было до-смерти жаль денегъ, но онъ еще пуще смерти боялся, чтобы документъ не попалъ въ руки племянника.
— Такъ и быть! отвѣчалъ онъ, послѣ тяжелаго вздоха, какъ-будто произнесъ важный приговоръ.
— Вотъ, теперь чисто! вскричалъ Сквирсъ. Будьте увѣрены, что я сдѣлаю все, чего вы хотите. Можете считать напередъ, что документъ ужъ у васъ. Я не пощажу ни трудовъ, ни времени, потому что вы конечно заплатите за мой столъ и квартиру-въ гостинницѣ, гдѣ я стою.
— Хорошо, хорошо.
Сквирсъ потрясъ Ральфову руку и вышелъ. Черезъ нѣсколько дней, онъ увѣдомилъ Никльби, что отыскалъ слѣды Пегъ Слейдерскью; потомъ, что надѣется скоро открыть ея жилище; потомъ, что открылъ его; и наконецъ — что завтра идетъ къ старухѣ, въ полной увѣренности кончить съ одного разу все дѣло. Но здѣсь мы должны воротиться къ Николаю и къ тѣмъ, кого онъ такъ нѣжно любилъ.
Несмотря на то, что молодой человѣкъ снабдилъ свою мать самыми обстоятельными свѣденіями изъ исторіи Магдалины Брей, почтенная мистрисъ Никльби пребывала въ глубокомъ недоразумѣніи по этой части, и всякія новыя поясненія и истолкованія, не поясняя ей ничего, еще больше сбивали ее съ толку.
— Ахъ, Боже мой, Боже мой! говорила она своей дочери. Ежели мистеръ Чарльзъ Чирибль не хотѣлъ, чтобы миссъ Магдалину отдали замужъ, такъ почему же онъ до жаловался лорду-канцлеру и не просилъ опредѣлить ее въ богадѣльню на казенное содержаніе? а если онъ и братецъ его, мистеръ Недъ, такъ любятъ миссъ Магдалину, то что жъ они сами на ней неженятся?
— Маменька, вы, кажется, не хорошо поняли…
— Не поняла? Спасибо, Катя! — Вотъ учтивая дочка! Не поняла! Я, слава Богу, была двадцать лѣтъ замужемъ: такъ мнѣ ли не понимать, что это такое?
— Знаю, маменька, что вы очень опытны. Но мнѣ кажется, что вы смѣшиваете нѣкоторыя обстоятельства.
— Врешь, Катя. Тутъ обстоятельства сами за себя говорятъ: ихъ нечего смѣшивать. Вы съ Николаемъ про меня, Богъ знаетъ, что думаете; но я, право, не меньше васъ смыслю. Къ чему, напримѣръ, эта суматоха изъ-за миссъ Магдалицы Брей? Ее хотѣли выдать за джентльмена, который старше ея. Ну, что же? И твой отецъ былъ старше меня пятью годами, да мы прожили же свой вѣкъ!
Такимъ образомъ мистрисъ Никльби, на перекоръ всѣмъ усиліямъ Кати, терялась безпрестанно въ новыхъ сомнѣніяхъ, до-тѣхъ-поръ пока возвращеніе братьевъ Чирибль не разсѣяло мрака, окружавшаго ея умную голову. Близнецы такъ расхвалили Николая за вниманіе къ Магдалинѣ, что мистрисъ Никльби стала смотрѣть на дѣло совсѣмъ съ другой стороны; а когда братецъ Чарльзъ обратился и къ ней съ благодарностью за попеченія о бѣдной сироткѣ, прося продолжить свои къ ней милости, тогда мистрисъ Никльби положительно объявила, что всегда одобряла и одобряетъ поступокъ своего .сына и съ важно-таинственнымъ видомъ прибавила нѣсколько свѣтлыхъ догадокъ о происхожденіи и будущей судьбѣ сироты.
Между-тѣмъ Магдалина находилась въ бѣдственномъ Состояніи. Внезапный ударъ, который поразилъ ея душу, вмѣстѣ съ предшествовавшими ему страданіями и быстрою перемѣной, которая за ними послѣдовала, совершенно истощили ея нѣжныя силы. Опомнившись отъ перваго потрясенія, она впала въ опасную и продолжительную болѣзнь. Врачи говорили, что бѣдная дѣвушка можетъ лишиться разсудка и самой жизни. Катя принимала въ ней искреннее участіе, и Магдалина умѣла цѣнить его. Да кому же и цѣнить эти милыя, истинно женскія, услуги, какъ не другой такой же женщинѣ, съ сердцемъ готовымъ принять и запечатлѣть въ себѣ всякое чистое и снятое чувство женскаго сердца? Когда Магдалина начала выздоравливать, это было радостно для всего семейства; но Катя торжествовала болѣе всѣхъ. Она почти не отходила отъ Магдалининой постели, почти не выпускала руки ея. Молодыя подруги проживали цѣлые мѣсяцы въ одинъ часъ, цѣлые годы въ одинъ день; расказывали другъ другу про свою прежнюю жизнь, съ восхищеніемъ замѣчали каждое сходство своихъ характеровъ, и оживающая Магдалина тысячу разъ благодарила Катю за Николая, на котораго она такъ похожа.
— Слава Богу! слава Богу! говорила мистрисъ Никльби всякій вечеръ по возвращеніи Николая: здоровье миссъ Магдалины примѣтно поправляется. Но надо сказать, мой другъ, что она прелегкомысленная и очень недалекая дѣвочка. Вообрази себѣ, онѣ съ Катей цѣлый день только и говорятъ, что о семейныхъ дѣлахъ, о тебѣ, о твоихъ склонностяхъ и привычкахъ, а никогда нѣтъ дѣльнаго и умнаго разговору.
Часто вмѣстѣ съ Николаемъ приходилъ на дачу и молодой Франкъ Чирибль, котораго старики присылали навѣдываться о здоровьѣ Магдалины. Въ такихъ случаяхъ мистрисъ Никльби дѣлала чрезвычайно важную физіономію: посѣщенія Франка, казалось ей, заключали въ себѣ особенный, таинственный смыслъ. Она говорила, что братьямъ Чирибль не было никакого поводу присылать его для освѣдомленія о Магдалининомъ здоровья, что они достаточно извѣщаются о томъ черезъ Николая, и что мистеръ Франкъ ходитъ на дачу единственно длятого, чтобы видѣть Катю. Съ намѣреніемъ убѣдиться еще болѣе въ справедливости этой догадки, она вздумала дѣлать надъ Франкомъ разные опыты: мной разъ она обращалась съ нимъ ласково, дружески; а тамъ, холодно, скрытно; сегодня, кажется, готова отдать ему душу; завтра, принимаетъ его какъ чужаго, говоритъ пошлости, не улыбнется; сегодня, вся простосердечіе и милая наивность; завтра, сурова, какъ спартанка, горда, какъ римлянка. Иногда, если ни Николая ни Кати нѣтъ въ комнатѣ, она начинаетъ говорить Франку, будто намѣрена отправить дочь свою года на четыре во Францію, или въ Шотландію, а порой и въ Америку; иногда она пугаетъ молодаго человѣка разными предположеніями насчетъ замужства Кати, открываетъ, по довѣренности, что за нее сватается какой-нибудь прежній сосѣдъ, что всѣ на это согласны, что дѣло стало только за Катею: скажетъ да, и все кончено, къ общему удовольствію.
Послѣ одного изъ подобныхъ разговоровъ, въ которомъ мистрисъ Никльби. нашла причину заключить, что Франкъ дѣйствительно и несомнѣнно влюбленъ по уши въ Катю, она рѣшилась открыть тайну свою Николаю, и для этого весьма искусно и вкрадчиво сдѣлала предварительно нѣсколько общихъ замѣчаній о любезности и красотѣ Франка, потомъ обратилась къ частымъ его посѣщеніямъ, начала отыскивать ихъ причину, и послѣ многихъ, истинно мастерскихъ, оборотовъ, привела наконецъ къ тому, что Франкъ занятъ Катею, а какъ братья Чирибль конечно откажутъ ему все свое имѣніе, — заключила она, — то сестра твоя не должна упускать изъ виду такого выгоднаго жениха".
Николаю никогда и въ голову не приходило, чтобы сестра его могла быть женою Франка, и хотя онъ не положился безъотчетно на увѣренія матери, однако жъ встревожился, потому что планъ доброй старушка былъ совсѣмъ несогласенъ съ его образомъ мыслей. Ловить для Кати богатаго жениха; за благодѣянія братьевъ Чирибль навязать ихъ племяннику нищую сестру свою, это казалось ему дѣломъ до крайности низкимъ. Чтобы уклониться отъ споровъ съ матерью, онъ не предложилъ ей ни одного возраженія, но въ то же время далъ себѣ слово поговорить объ этомъ съ сестрою.
Случай къ разговору представился на другой же день. Пользуясь свободной минутой, когда Катя была одна, Николай завелъ съ нею рѣчь о положеніи ихъ семейства, и сказалъ между прочимъ, что ей пора подумать о женихѣ. Катя покраснѣла и заплакала.
— Что съ тобой, Катя?
Но бѣдная дѣвушка не могла говорить.
— Милая, продолжалъ молодой человѣкъ: ежели у тебя есть что-нибудь на сердцѣ, ежели ты кого-нибудь любишь; откройся брату: это твой лучшій другъ.
Она стыдливо прижалась къ его плечу и обливалась слезами.
— Ты любишь, сказалъ онъ вполголоса, лаская ее: я вижу, ты любишь.
— Ахъ, братецъ!
— И мнѣ не мудрено отгадать, кого любишь ты, Катя.
— Я очень несчастлива.
— Франка.
Бѣдная дѣвушка крѣпко сжала Николая въ своихъ объятіяхъ и вздохнувъ, вмѣстѣ съ этимъ вздохомъ выронила завѣтное да.
— Не плачь, не плачь, мой другъ! сказалъ тогда Николай: открой мнѣ лучше всю повѣсть твоего сердца; скажи, не говорилъ ли мистеръ Франкъ, что и онъ тебя любить…. Говорилъ? Не стыдись, мой другъ; ты видишь, что въ этомъ совсѣмъ не такъ трудно признаться. Вѣдь я братъ твой, я другъ твой! Можетъ-быть, онъ предлагалъ тебѣ руку? хорошо; предлагалъ. Ну, что же ты отвѣчала?
— Я отказала, братецъ.
— Почему?
— Потому что онъ богатъ, а я бѣдна. Онъ вчера говорилъ мнѣ объ этомъ, и я отвѣчала — нѣтъ. Я просила, чтобы онъ больше не ходилъ къ намъ, и вотъ, онъ не пришелъ сегодня.
— О, моя Катя! моя благородная Катя! вскричалъ Николай, съ восторгомъ обнимая сестру свою: я напередъ зналъ, что ты такъ поступишь.
— Онъ уговаривалъ меня отмѣнить рѣшеніе, продолжала Катя: говорилъ, что мистеръ Чарльзъ и мистеръ Недъ не станутъ противиться его счастію, что онъ вымолитъ, у нихъ согласіе на нашъ бракъ; но я сказала… ахъ, братецъ! я сказала, будто-бы не люблю его и никогда за него не выйду…. Я думала, братецъ, что мнѣ такъ надо сказать, потому что я ему не пара: его родные будутъ недовольны, ты самъ тоже…
Разговоръ былъ прерванъ прибытіемъ мистрисъ Никльби, которая, войдя, объявила, что Смайкъ опять упалъ въ обморокъ. Николай побѣжалъ къ больному; его нашли лежащимъ безъ памяти на крылечкѣ въ садъ, подняли и перенесли на постель. Скоро, попеченіями друга, онъ былъ приведенъ въ чувства, но это никого не порадовало: съ нѣкотораго времени бѣдный Смайкъ сдѣлался такъ боленъ, что едва таскалъ ноги, похудѣлъ и позеленѣлъ еще пуще прежняго, получилъ одышку, потерялъ голосъ, всякій день падалъ въ обморокъ. Докторъ напрасно употреблялъ разныя средства; наконецъ объявилъ, что ежели еще можно спасти жизнь несчастнаго молодаго человѣка, такъ не иначе, какъ чистымъ деревенскимъ воздухомъ.
По этому случаю, въ семействѣ былъ общій совѣтъ, на которомъ присутствовалъ и Тимъ Линкинватеръ, въ качествъ депутата своихъ хозяевъ. Онъ, отъ имени ихъ, предложилъ, чтобы Николай самъ сопутствовалъ Смайку. Предложеніе было принято: на другой день братецъ Чарльзъ, заведя Николая въ свой особенный кабинетъ, принудилъ его взять значительную сумму на путевыя издержки и на леченіе.
— Нельзя терять ни минуты, мистеръ Никльби, говорилъ онъ при этомъ случаѣ: нельзя терять ни минуты, сэръ. А ѣхать съ бѣдненькимъ Смайкомъ надобно вамъ самимъ, непремѣнно самимъ: вы его любите и станете беречь лучше всякаго другаго. Можетъ-быть, онъ не умретъ при вашихъ стараніяхъ; а если ужъ Богу угодно, чтобы онъ умеръ, такъ всё же не годится оставлять его одного: тяжело умирать въ разлукъ съ другомъ и въ чужомъ мѣстѣ. Не покидайте его, мистеръ Никльби, доставьте ему всякія удобства въ дорогѣ, не жалѣйте ничего, и…. авось Богъ милостивъ! — Братецъ Недъ! продолжалъ братецъ Чарльзъ, постучавшись въ комнату братца Неда: мистеръ Никльби хочетъ съ вами проститься. Онъ уѣзжаетъ не на долго: больному скоро будетъ лучше о! вѣрно будетъ….. и тогда мистеръ Никльби воротится, и все пойдетъ хорошо: да, братецъ Недъ, все пойдетъ хорошо?
Вечеромъ Тимъ Линкинватеръ явился опять на дачу съ разными дополнительными, словесными и вещественными, порученія"іи отъ братьевъ Чирибль; а на слѣдующее утро Николай и Смайкъ отправились въ дорогу. Больной былъ слабѣе обыкновеннаго, не говорилъ, не жаловался, но плакалъ, плакалъ горькими слезами.
— Посмотри, сказалъ ему Николай, выглянувъ изъ окошка кареты: они всё-еще стоять на дорогѣ и смотрятъ на насъ. Вотъ Катя: она машетъ платкомъ. Оглянись на нее, сдѣлай знакъ, что ты съ нею прощаешься.
— Не могу…. ахъ! не могу! вскричалъ Смайкъ, прижимаясь въ уголъ и закрывая рукой глаза. Не ужъ ли она всё стоитъ на дорогъ? видите вы ее?
— Вижу, вижу. Вотъ она опять машетъ платкомъ. Я отвѣчалъ ей за тебя…. Но вотъ ужъ ихъ и невидно!…. Полно, другъ мой, будь повеселѣе: ты съ ними еще увидишься.
Смайкъ поднялъ руки, сложилъ ихъ и сказалъ: Тамъ, въ небесахъ….
Его голосъ дрожалъ и слезы лились ручьями. — Между-тѣмъ оставшіеся на дачѣ воротились домой и печально бесѣдовали объ уѣхавшихъ. Съ этого дня ихъ жизнь потекла скучно, однообразно: съ ними не было общаго ихъ любимца и утѣшителя, Николая. Катя тосковала въ разлукѣ съ братомъ и плакала потихонько о своей несчастной любви. Магдалина была также задумчивѣе обыкновеннаго. Наконецъ горесть двухъ дѣвушекъ была усилена новымъ, для нихъ очень непріятнымъ, случаемъ: братья Чирибль нашли нужнымъ перемѣстить Магдалину къ себѣ. Легко вообразить, какъ подруги страдали, когда наступила минута разлуки. Съ этихъ поръ Катя стала еще печальнѣе и не находила отрады ни въ чемъ. Даже сама миссъ Ла-Криви не могла разсѣять ее своей неистощимой веселостью; притомъ добрая портретчица сама какъ-будто заразилась общимъ расположеніемъ къ грусти. Одинъ Ньюменъ Ноггсъ, который, въ отсутствіе Николая, почти ежедневно заходилъ на дачу, сохранялъ свое прежнее хладнокровіе, но и онъ казался озабоченнымъ, просиживалъ не болѣе десяти минутъ и уходилъ, говоря, что у него есть дѣло, что ему некогда.
И подлинно Ноггсъ теперь велъ не прежнюю жизнь. Бывало, онъ съ осьми часовъ утра торчитъ въ конторѣ у Ральфа, въ пять часовъ по полудни идетъ обѣдать, а въ десять часовъ вечера, пьяный, ложится спать: теперь онъ нерѣдко опаздываетъ въ контору, обѣдаетъ не всегда въ той харчевнѣ, гдѣ прежде обѣдывалъ, и спать, ложится не пьяный. Его часто видитъ у братьевъ Чирибль, онъ дружески, разговариваетъ съ Тимомъ Линкинватеромъ, Франкомъ, и его приглашаютъ въ кабинетъ братца Чарльза и въ кабинетъ братца Неда. Хозяинъ его замѣтилъ перемѣну въ поведеніи своего конторщика и былъ весьма, недоволенъ, потому что очень часто не находилъ его на своемъ мѣстѣ въ положенные часы.
Однажды онъ сидѣлъ въ своей комнатъ. Передъ нимъ стоялъ нетронутый завтракъ, а возлѣ того мѣсто, по которому Ральфъ въ задумчивости колотилъ пальцами, лежали часы его. Давно прошло время, когда онъ обыкновенно клалъ ихъ въ карманъ и отправлялся на охоту за фунтами и за шилингами; Ральфъ не замѣчалъ этого, сидѣлъ, опустивъ голову на руку и смотрѣлъ на полъ. По всему было видно, что ему что-то не хорошо. Нравственное ли страданіе мучило старика, или онъ занемогъ физически, но лицо его было разстроено, въ глазахъ выражалась какая-то усталость, и онъ поминутно оглядывался кругомъ, какъ-будто пробуждаясь отъ сна и не узнавая мѣста, гдѣ онъ находится.
— Что это меня давитъ? говорилъ онъ тихо. Я никогда не нѣжилъ себя: слѣдовательно мнѣ не съ чего захворать. Сонъ мой былъ всегда крѣпокъ, сновидѣнія никогда не пугали меня, но теперь….
Онъ прижалъ руку ко лбу.
— Ночи проходятъ, ночи уходятъ, а я не имѣю покою. Случится заснуть: страшныя грезы одолѣваютъ меня; всё одни и тѣ же ненавистныя лица мелькаютъ передъ глазами, всё мои враги, недоброжелатели; они подсматриваютъ что я дѣлаю, подслушиваютъ что я говорю, и потомъ….. страшно! Просыпаясь, я чувствую, что силы мои нисколько не подкрѣпились, потому что грезы мѣшали отдыху…… О! если бы мнѣ одну покойную ночь! я сдѣлался бы опять человѣкомъ.
Взглядъ Ральфа случайно упалъ на часы, и это дало другое направленіе его мыслямъ.
— Странно! сказалъ онъ: Ноггса нѣтъ до-сихъ-поръ! Что сдѣлалось съ этимъ пьяницей? Я начинаю подозрѣвать, что онъ плутуетъ….
Ральфъ позвонилъ и велѣлъ кухаркѣ сбѣгать проворнѣе въ квартиру Ноггса, узнать, почему онъ нейдетъ къ своей должности, и ежели боленъ, такъ отчего не увѣдомилъ. Кухарка черезъ полчаса воротились съ докладомъ, что Ноггсъ не ночевалъ дома и сосѣди ничего про него не знаютъ.
— Васъ спрашиваетъ какой-то господинъ, прибавила она въ заключеніе.
— Я велѣлъ отказывать! закричалъ Рзльфъ.
— Но онъ говоритъ, что есть какое-то важное дѣло, котораго нельзя отложить.
— Они меня измучили! проворчалъ старикъ. Ну, пусти его. Я сейчасъ выйду въ контору.
Оправивши волосы и принявъ обыкновенную свою Инну, Ральфъ положилъ въ карманъ часы, прошелъ двѣ комнаты, отдѣлявшія его отъ конторы, и отворивъ туда дверь, увидѣлъ передъ собой мистеръ Чарльза Чирибль.
— Что это значитъ? чему я обязанъ такимъ неожиданнымъ посѣщеніемъ, сэръ?
— И непріятнымъ, конечно, отвѣчалъ братецъ Чарльзъ: да, я знаю, мистеръ Никльби, и непріятнымъ.
— Вы извѣстны за человѣка, который всегда говоритъ правду, сказалъ Ральфъ: не хочу спорить съ вами. По-крайней-мѣръ позвольте надѣяться, что свиданіе наше не будетъ продолжительно. Нельзя ли его кончитъ эту же минуту? Вы, кажется, любите откровенность и простоту. Вотъ двери: не угодно ли? Мы люди разныхъ характеровъ. Ступайте благополучно своей дорогой и не мѣшайте мнѣ итти по своей.
— По своей! повторилъ братецъ Чарамъ, смотря на Ральфа съ состраданіемъ.
— Да, по своей! вскричалъ Ральфъ. Ступайте вонъ, сударь! Я хозяинъ въ своемъ домъ.
— Мистеръ Никльби, отвѣчалъ братецъ Чарльзъ, съ обыкновеннымъ своимъ спокойствіемъ: я пришелъ къ вамъ противъ воли, совершенно противъ воли. Мнѣ не хотѣлось къ вамъ итти. Я зналъ, что сдѣлаю вамъ неудовольствіе и буду принятъ дурно.
— Господинъ Чирибль! вы наконецъ выводите меня изъ терпѣнія. Если вамъ непремѣнно нужно болтать здѣсь всякій вздоръ; вотъ вамъ стулъ: садитесь, и вотъ вамъ конторка: она будетъ васъ слушать. Что касается до меня, то я ухожу. Мое почтеніе, господинъ Чирибль..
Ральфъ застегнулъ свой сюртукъ и надѣлъ шляпу, но братецъ Чарльзъ остановилъ его за руку.
— Мистеръ Никльби, одно слово.
— Ни полслова!
— Я не ангелъ, мистеръ Никльби; я грѣшный человѣкъ, какъ и всѣ; но я пришелъ возвѣстить миръ и спокойствіе душѣ вашей…… если только вы смягчите ее для принятія этихъ благъ.
— Благодарю покорно, сэръ. Мнѣ не нужны ваши подарки. А пуще всего, мнѣ некогда васъ слушать: у меня есть дѣла.
— Дѣла?….. Хорошо, мистеръ Никльби. Я знаю, что вы дѣловой человѣкъ; у васъ всегда много дѣлъ; я знаю. Но если вамъ нѣтъ времени поговорить со мною теперь, такъ приходите къ намъ послѣ, когда отдѣлаетесь; приходите ко мнѣ и къ братцу Неду и къ Тиму Линкинватеру. Мы будемъ васъ дожидаться; только, сегодня, мистеръ Никльби, пожалуйста сегодня: иначе, поздно.
Сказавъ это, братецъ Чарльзъ надѣлъ свою широкополую шляпу и тихо вышелъ изъ комнаты. Ральфъ, проводивъ его глазами, долго стоялъ въ задумчивости, потомъ презрительно улыбнулся и сказалъ: Старый дуракъ сошелъ съ ума.
Онъ сѣлъ на стулъ Ноггса, въ ожиданіи, не прійдетъ ли пропавшій конторщикъ. Голова стараго грѣшника была наполнена мрачными мыслями: ему представлялся то Ньюменъ, измѣняющій своему хозяину, то мистеръ Сквирсъ, о которомъ онъ двѣ недѣли не получалъ никакого извѣстія. Наконецъ, часу въ пятомъ послѣ полудня, разстроенный и измученный, онъ пошелъ со двора, бродилъ изъ улицы въ улицу, и самъ не зная какъ, очутился у дому мистера Сноли. Жена благочестиваго человѣка встрѣтила его на крыльцѣ.
— Мужа нѣтъ дома, сказала она, притворивъ за собою дверь: онъ долго не воротится.
— Знаете ли вы меня? спросилъ Ральфъ.
— Знаю, отвѣчала мистрисъ Сноли.
— Такъ подите, скажите мужу, что я видѣлъ его подъ окномъ. Мнѣ нужно поговорить съ нимъ о дѣлѣ. Слышите!
— Слышу, слышу, сэръ; но я говорю вамъ, что его нѣтъ дома понимаете? Дѣла ваши съ нимъ кончились. Не смотрите на меня такъ сердито: вѣдь я не струшу.
— Баба! вскричалъ Ральфъ въ бѣшенствѣ: мнѣ нужно видѣть твоего мужа. Пусти меня!
— Не пущу.
— Пусти!
— Нѣтъ.
Съ этимъ словомъ дюжая мистрисъ Сноли оттолкнула Ральфа и захлопнула дверь. Старикъ услышалъ, что она запираетъ ее на замокъ, простоялъ минуты двѣ въ нерѣшимости и пошелъ. Шаги его направились къ той гостинницѣ, гдѣ жилъ Сквирсъ: онъ думалъ, не узнаетъ ли чего о сообщникѣ своихъ преступленій. Но Сквирсъ пропалъ безъ вѣсти: никто не зналъ, что съ нимъ случилось.
Терзаемый безпокойствомъ, начиная во всемъ подозрѣвать измѣну, невольно предаваясь какому-то мрачному предчувствію, Никльби хотѣлъ-было итти къ братьямъ Чирибль, какъ вдругъ ему вздумалось завернуть еще къ Грайду. «Можетъ-быть, думалъ онъ, Пегъ Слейдерскью задержали, какъ воровку, и съ ней вмѣстѣ задержали Сквирса. Въ такомъ случаѣ Грайдъ долженъ знать все.» Ральфъ удвоилъ шаги и скоро очутился передъ жилищемъ стараго скряги. Тамъ все было безмолвно и сумрачно; окна задернуты ветхими черными занавѣсками, нигдѣ не примѣтно ни малѣйшаго слѣда жизни. Никльби позвонилъ, сперва тихо, потомъ звонче, потомъ еще звонче. На четвертый, или на пятый звонъ, одно изъ окошекъ въ квартирѣ Грайда начало потихонько растворяться, и изъ него боязливо выглянула лысая голова ростовщика.
— Отоприте, Грайдъ! закричалъ Ральфъ.
— Тише! тише! отвѣчалъ ростовщикъ, махая ему рукой и безпрестанно прятаясь за стѣну: не звоните!…. не звоните у меня!….. не говорите со мною!….. Чтобы сосѣди не увидѣли!….. это опасно…… Подите прочь!
— Что съ вами сдѣлалось, Грайдъ? Вы съ ума сошли.
— Тс-с-съ!….. Какіе ужасы!….. Подите прочь!
— Чего подите! Мнѣ надобно съ вами поговорить объ одномъ важномъ дѣлѣ. Слышите? Отоприте скорѣе.
— Нельзя! нельзя!…. Подите прочь…. пока никто не видалъ! О какіе ужасы! страхи! опасности!….. о!
Грайдъ затворилъ окошко и болѣе не показывался, не смотря на продолжительный звонъ Ральфа.
— Что съ ними сдѣлалось? пробормоталъ Ральфъ: всѣ бѣгутъ отъ меня, словно отъ прокаженнаго. Или мой день прошелъ, наступаетъ ночь? Но я узнаю это….. узнаю, во что бы то ни стало! Я готовъ на все.
И онъ пошелъ прямо въ контору братьевъ Чирибль.
— Мое имя Никльби, сказалъ онъ, входя въ комнату, гдѣ сидѣлъ Тимъ Линкинватеръ.
— Знаю, сэръ, отвѣчалъ Тимъ, смотря на него сквозь очки.
— Мнѣ нужно поговорить съ однимъ изъ вашихъ хозяевъ, который былъ у меня сегодня поутру.
— Это съ мистеръ Чарльзомъ, сэръ.
Тимъ Линкинватеръ вышелъ въ другую комнату и черезъ нѣсколько секундъ воротился, говоря, что Ралфа просятъ пожаловать въ кабинетъ.
— Кто изъ васъ, господа, мистеръ Чарльзъ, къ которымъ я сегодня видѣлся?
— Я, мистеръ Никльби, я! торопливо отвѣчалъ братецъ Чарльзъ. Прошу покорно садиться. Сядемте, братецъ Недъ. Сядемте, Тимъ Линкинватеръ.
— Но мы, кажется, должны бы говорить наединѣ.
— Точно такъ, мистеръ Никльби, наединѣ. Поэтому-то я и прошу васъ поговорить со мной при братцѣ Недѣ и Тимѣ Линкинватерѣ. Братецъ Недъ — то же, что я; а Тимъ Линкинватеръ — всё-равно что ничего. Мы съ нимъ обо всемъ совѣтуемся, во всемъ ему довѣряемъ. Господинъ Тимъ Линкинватеръ живетъ у насъ сорокъ лѣтъ; онъ нашъ другъ, онъ прекрасный человѣкъ… да, мистеръ Никльби, господинъ Тимъ Линкинватеръ прекрасный человѣкъ.
— Ну, пожалуй, если это необходимо. Только прошу васъ говорить откровенно и коротко. Нѣкоторыя слова, сказанныя вами сегодня поутру, заставляютъ меня думать, что вы вмѣшиваетесь въ дѣла мои. Я желаю знать, по какому праву, кто вамъ это позволилъ. Хотя мнѣніе свѣта для меня очень мало значитъ, однако жъ я не хочу быть безмолвною жертвою клеветы и злобы. Вы сами конечно не потерпѣли бы этого; слѣдственно не имѣете права отказать и мнѣ въ справедливости.
Ральфъ говорилъ такъ свободно и твердо, что всякій посторонній незнающій обстоятельствъ дѣла, почелъ бы его его человѣкомъ обиженнымъ, который вступается за свои беззаконно нарушенныя права.
— Очень хорошо, очень хорошо, мистеръ Никльби, сказалъ братецъ Чарльзъ.
Онъ позвонилъ въ колокольчикъ; отворилась дверь, и въ комнату вошелъ человѣкъ, въ которомъ Ральфъ узналъ Ньюмена Ноггса.
— Что это значитъ? спросилъ онъ, въ смущеніи. Ну, господа, прекрасно! Васъ называютъ людьми честными, откровенными, справедливыми, а вы покупаете негодяя, который готовъ продать свою душу и рюмку рому, и что ни скажетъ, все ложь!…. Подлинно честное и справедливое дѣло!
— Погодите, мистеръ Никльби, сказалъ Ноггсъ. Вы говорите, что я готовъ продать душу, что я лгунъ. А купили ли вы мою душу? заставили ли вы меня лгать?….. Нѣтъ! я служилъ вамъ честно, служилъ потому только, что мнѣ было нечего ѣсть, а почему мнѣ было нечего ѣсть, это вамъ лучше всѣхъ извѣстно.
— Тише, тише! сказалъ Тимъ Линкинватеръ, дергая Ноггса за полу.
— Нѣтъ! вскричалъ Ноггсъ: я долго молчалъ; теперь пришло время говорить, и я говорю. Слушайте, Никльби! Вы сказали, что я подкупленъ. А кто подкупалъ Сквирса? кто подкупалъ Сноли? кто сговаривался съ Грайдомъ? Вы говорите, что я негодяй. А кто пріискивалъ способы погубить своего племянника? кто хотѣлъ предать повѣсѣ свою племянницу, чтобы удобнѣе разорить его? Нѣтъ, Никльби! я бѣденъ, я пью; но я честный человѣкъ, я былъ, остался и всегда буду джентльменомъ!
Сказавъ это, Ньюменъ Ноггсъ сѣлъ и устремилъ на Ральфа неподвижный, суровый взглядъ. Никльби презрительно посмотрѣлъ на него и оборотясь къ братьямъ Чирибль, сказалъ:
— Я слушалъ терпѣливо, господа, вы видите. Но не забудьте, что все это происходить въ вашемъ домѣ, что вы сами пригласили меня и выставили на поруганіе пьяному нищему, котораго я кормилъ. Я потребую у васъ отчета, буду жаловаться, заставлю васъ или просить у меня прощенія, или представитъ неоспоримыя доказательства на все, что было сказано мнѣ въ вашемъ присутствіи.
— Доказательства готовы, отвѣчалъ братецъ Недъ: Сноли и Грайдъ сознались, а Сквирсъ въ тюрьмѣ.
Въ самомъ дѣлъ добрыя братья Чирибль, изъ любви къ Николаю и по просьбѣ Франка, раскрыли всѣ злодѣянія и гнусные замыслы стараго Никльби. Ноггсъ былъ искуснымъ руководителемъ ихъ въ лабиринтѣ; онъ указывалъ имъ людей, съ которыми хозяинъ его имѣлъ сношенія; умные братья, по этой тропинкѣ, дошли до всего и, начавъ дѣло съ безкорыстною цѣлью защитить угнетеннаго, получили при концѣ награду за этотъ подвигъ, открыли тайну, относящуюся до дѣвушки, которая была имъ такъ дорога. Неизвѣстный документъ, укрѣплявшій-за Магдалиною большое имѣніе, былъ законнымъ порядкомъ отобранъ у воровъ и представленъ правительству.
Когда Ральфу Никльби описали эти открытія, когда говорили, что всѣ его козни извѣстны, что сообщники письменно обвиняютъ его въ намѣреніи погубить Николая, женить Грайда на Магдалинѣ, взять съ него за это взятку, лишить Магдалину принадлежащаго ей имѣнія, предать Сквирсу несчастнаго Смайка, и прочая, и прочая, Ральфъ сидѣлъ потупившись и по-временамъ тихонько топалъ ногою, но никакое другое движеніе не обнаруживало борьбы, происходившей въ душѣ его, и онъ казался совершенно спокойнымъ, даже не перемѣнялъ своего положенія и ни разу не поднялъ глазъ, которые постоянно были устремлены на полъ.
— Вы видите, мистеръ Никльби, сказалъ братецъ Недъ, что всѣ дѣла ваши открыты. Ни я, ни братецъ Чарльзъ, ни Тимъ Линкинватеръ, не станемъ говорить вамъ, хорошія ли это дѣла: вы сами знаете, мистеръ Никльби, что они не хорошія;
— Нѣтъ! вскричалъ Ральфъ, сильно ударивъ кулацкомъ по-столу: нѣтъ! вы ошибаетесь, если думаете, что я вамъ поддайся. Глупыя сплетни негодяевъ! лукавыя ухищренія людей, которые желаютъ мнѣ зла…. вздоръ! Я смѣюсь надъ этимъ, и благодарю, — что вы расказали имъ всю исторію. Теперь я знаю, какъ мнѣ дѣйствовать: вы сами на себя подали оружіе. Берегитесь!
— Очень жаль, мистеръ Никльби, сказалъ братецъ Чарльзъ, что ваше сердце такъ ожесточено противъ насъ съ братцемъ Недомъ и Тимомъ Линкинватеромъ. Богъ видитъ, что мнѣ не хотѣлось бы огорчать васъ; Богъ видитъ, какъ мнѣ тяжело напомнить вамъ еще одно дѣло… нехорошее дѣло, мистеръ Никльби. Но вы сами принуждаете…. Какъ быть…. Тимъ Линкинватеръ, потрудитесь распорядиться въ той комнатѣ…. Вы напрасно встали, — мистеръ Никльби. Сядемте, мистеръ Никльби. Сядете, братецъ Недъ.
Усадивъ Ральфа и Неда, братецъ Чарльзъ вышелъ и скоро воротился съ Тимомъ Линкинватеромъ. Они заняли свои прежнія мѣста. Водворилось глубокое молчаніе. Комната, гдѣ происходила эта сцена, была довольно велика, но освѣщалась только одной свѣчкой, стоявшей на столѣ, возлѣ котораго всѣ сидѣли. Углы оставались во-тьмѣ; также худо освѣщалась и дверь, въ которую выходили братецъ Чарльзъ и Тимъ Линкинватеръ. Старикъ Никльби, предувѣдомленный о какомъ-то новомъ явленіи, нетерпѣливо смотрѣлъ на эту дверь. Она начала тихо растворяться, я изъ нея показалась блѣдная фигура, полуразрушившійся образъ человѣческій, который, едва двигался подъ-тяжестью болѣзней и лѣтъ.
— Что это? спросилъ Ральфъ.
— А вотъ увидите, мистеръ Никльби, отвѣчалъ одинъ изъ братьевъ.
Фигура остановилась: отдаленность и темнота препятствовали разсмотрѣть ее; нельзя даже было сказать навѣрно, человѣкъ это, или что другое. Ральфъ въ безпокойствѣ оглядывался кругомъ. Присутствіе таинственнаго существа очевидно приводило его въ замѣшательство; онъ нѣсколько разъ перемѣнялъ положеніе, и, сказавъ наконецъ, что не можетъ переносить свѣту, сѣлъ такъ, что лицо его было въ тѣни.
— Что жъ это такое? повторилъ онъ, прерывающимся и дрожащимъ голосомъ.
— Приготовьтесь къ страшному объясненію, отвѣчалъ братецъ Чарльзъ. Ежели въ вашемъ сердцѣ осталась хотъ капля человѣческой крови, то вамъ будетъ тяжело, очень тяжело, мистеръ Никльби. Дѣло идетъ о несчастномъ, котораго вы преслѣдовали вопреки законамъ природы; о бѣдномъ и невинномъ существѣ, которое никогда не желало вамъ зла, имѣло право на вашу любовь, на ваши попеченія, но вы его оттолкнули отъ себя, мистеръ Никльби, вы разорвали всѣ узы, которыя васъ съ нимъ связывали, вы мучили и терзали его, какъ самый лютый вратъ, мистеръ Никльби, какъ извергъ.
— А! это Николай! вскричалъ Ральфъ, съ какимъ-то страннымъ движеніемъ ужаса и внезапной радости. Вы хотите сказать, что онъ умеръ. Такъ! я вижу это по твоимъ глазамъ. Благодарю, господа, за пріятное извѣстіе. Оно миритъ меня съ вами, и я прощаю вамъ всѣ оскорбленія.
Близнецы не мѣшали ему говорить, но смотрѣли съ отвращеніемъ на дикую радость злобы, которая одушевляла его.
— И вы думали, что я заплачу, услышавъ о смерти племянника? продолжалъ онъ. Ха, ха, ха! плакать о смерти врага! Вы прекрасные люди, мистеръ Чарльзъ, мистеръ Недъ. Я вамъ чрезвычайно обязанъ. Благодарю, васъ.
«Погодите!» произнесъ хриплый голосъ, выходившій, казалось, изъ гортани покойника, и въ то же время таинственная фигура зашевелилась, начала медленно подвигаться къ освѣщенному мѣсту комнаты: Ральфъ узналъ въ ней Брукера, того старика, который, однажды просилъ у него милостины на улицъ, говоря, что онъ знаетъ какую-то тайну.
— Что здѣсь дѣлаетъ этотъ воръ? спросилъ Ральфъ, напрасно стараясь скрыть свое смущеніе. Извѣстно ли вамъ, господа, что онъ преступникъ, котораго ищетъ полиція?
— Сперва выслушайте, что онъ вамъ скажетъ! отвѣчали оба братья Чирибль, въ необыкновенномъ волненіи, простирая руки къ Ральфу.
— Мистеръ Никльби! началъ Брукеръ: тотъ, о комъ говорили вамъ эти почтенные люди, не племянникъ вашъ Николай. Вы погубили другое, болѣе близкое вамъ, существо Смайка. Знаете ли вы, кто таковъ Смайкъ?
— Кто? спросилъ Ральфъ заикаясь.
Брукеръ возвелъ глаза къ небу, подмялъ руки, сложилъ ихъ и отвѣчалъ: Это вашъ родной… единственный сынъ.
Ральфъ схватилъ себя за голову. Насколько секундъ въ немъ не было замѣтно никакихъ признаковъ жизни. Онъ сидѣлъ, нагнувшись и закрывши обѣими руками лицо, и когда опять поднялъ голову, оно было блѣдно, мелкія капли поту выступили на лбу и щекахъ, безсмысленный взглядъ упалъ на Брукера.
— Милостивые государи, продолжалъ Брукеръ, обращаясь ко всѣмъ присутствующимъ: я не оправдываю своего поведенія; я виноватъ, признаюсь откровенно, но теперь дѣло идетъ не обо мнѣ самомъ, а о злодѣяніяхъ этого человѣка. Выслушайте…. Въ числѣ людей, которые съ нимъ имѣли дѣла, тому прошло лѣтъ двадцать или болѣе, былъ одинъ джентльменъ, страстный охотникъ гоняться за лисицами, человѣкъ необразованный и пьяный, который, промотавши свое собственное имѣніе, хотѣлъ сдѣлать то же и съ имѣньемъ сестры своей. Они были сироты и жили вмѣстѣ, въ Лейчестершейрѣ. Не знаю, что было сперва на умѣ у Никльби, хотѣлъ ли онъ обольстить молодую дѣвушку, или хлопоталъ о томъ, чтобъ она платила за брата: только, онъ ѣздилъ къ нимъ очень часто и проживалъ въ ихъ домѣ по нѣскольку дней. По духовной отца, дѣвушкѣ доставалось значительное приданное но она могла воспользоваться имъ тогда только, когда выйдетъ замужъ съ согласія брата. Никльби зналъ напередъ, что брать не согласится, ежели онъ предложитъ ей руку, потому что, какъ бы скоро дѣвушка вышла замужъ, братъ лишился бы и послѣдняго источника для своихъ издержекъ. Никльби выдумалъ себѣ другой планъ: онъ притворился влюбленнымъ въ дѣвушку, открылся ей въ своей мнимой страсти, говорилъ, что братъ конечно не станетъ противиться ихъ соединенію… Бѣдная повѣрила, предалась ему и погибла… Когда Никльби, послѣ тою, началъ свататься, то брать отказалъ на отрѣзъ; но дѣло уже было сдѣлано: несчастная жертва корыстолюбія, чтобъ прикрыть свой стыдъ, должна была безъ согласія брата выйти за Никльби. Онъ уговорилъ ее обвѣнчаться тайно, въ надеждѣ, что страстный охотникъ и пьяница скоро сломитъ себѣ шею, либо умретъ отъ пьянства. Но ни того, ни другаго не случилось, а между-тѣмъ у нихъ родился сынъ. Ребенка отдѣли къ кормилицѣ, въ отдаленную деревню; мать навѣщала его рѣдко, и то украдкою; отецъ никогда не ѣздилъ, будто бы длятого, чтобъ не возбудить подозрѣній. Нѣсколько разъ несчастная женщина просила мужа открыть брату тайну ихъ брака, но Ральфъ ни подъ какимъ видомъ не соглашался на это. Онъ жилъ по большой части въ Лондонѣ, занимаясь своими ростовщичьими дѣлами, а она, бѣдная, оставалась въ деревнѣ и не видала около себя никого, кромѣ пьяныхъ охотниковъ, пріятелей брата. Такъ прошло около семи лѣтъ. Между Никльби и женой начались непріятности; но вдругъ братъ ихъ занемогъ и умеръ. Чтобы скорѣе склонить жену къ примиренію, Ральфъ вздумалъ притворяться нѣжнымъ отцомъ и поручилъ мнѣ перевезти сына ихъ въ Лондонъ; а самъ поѣхалъ къ женѣ. Я привезъ ребенка. Онъ былъ слабаго сложенія, худъ, блѣденъ, хилъ. Я помѣстилъ его въ квартирѣ Никльби, въ большой и пустой комнатѣ на чердакѣ. Недѣли двѣ отъ Ральфа не было никакого извѣстія; наконецъ онъ пріѣхалъ, но безъ жены: несчастная не перенесла жестокостей мужа и брата, и черезъ нѣсколько дней послѣ смерти послѣдняго, также кончила жизнь прежде нежели бракъ ея былъ объявленъ и утвержденъ законнымъ порядкомъ. Это взбѣсило Никльби: онъ не жалѣлъ о женѣ, къ которой никогда не питалъ привязанности; моему было тяжело разстаться съ ея имѣніемъ. Я напомнилъ ему о сынѣ; онъ отвѣчалъ мнѣ проклятіемъ. Я сказалъ, что принесу ребенка къ нему, онъ далъ мнѣ небольшую сумму денегъ и велѣлъ отправить его въ Іоркшейръ, въ школу одного обманщика, Сквирса. Не имѣя возможности воспитывать у себя бѣднаго мальчика, я рѣшился услужить злодѣю, который обѣщалъ хорошо наградить меня. Ребенокъ былъ отданъ въ школу, подъ именемъ Смайка. Нѣсколько лѣтъ я платилъ за него изъ своихъ денегъ, добытыхъ не всегда честными средствами. Наконецъ одно дѣло подвергло меня преслѣдованіямъ правительства: я былъ задержанъ, осужденъ, сосланъ. Пять лѣтъ тянулось мое изгнаніе. Представился случай къ побѣгу; я имъ воспользовался и воротился въ Англію. Но преступленія не дозволяли мнѣ жить спокойно въ обществѣ: я скрывался подъ разными именами, присталъ къ шайкѣ воровъ, не разъ попадался въ руки полиціи, бѣгалъ… Наконецъ безпутная жизнь и старость совершенно разстроили мое здоровье: я лишился способности даже промышлять воровствомъ, обратился къ своему прежнему знакомцу Никльби, просилъ его оказать мнѣ хоть маленькую помощь. Онъ отказалъ… Но видитъ Богъ, что открывая теперь его преступленія, я руководствуюсь не столько местью, сколько раскаяніемъ; видитъ Богъ..
Брукеръ не могъ договорить, и зарыдалъ, опустивъ голову на руки.
— Несчастный! сказалъ братецъ Чарльзъ. — Слышали ли вы, мистеръ Никльби, что онъ говорилъ? Я почитаю нужнымъ прибавить къ этому, что у него сохранились письменныя доказательства нехорошаго дѣла которое вы сдѣлали. Онъ показывалъ намъ ваше собственноручное письмо, въ которомъ вы отказываете ему въ деньгахъ на воспитаніе своего сына. Сверхъ-того мы имѣемъ формальное показаніе женщины, которая была Смайковой кормилицей. Наконецъ, Брукеръ вызывается подтвердить присягою всѣ свои слова. Короче, мистеръ Никльби, ваше нехорошее дѣло открыто совершенно и будетъ доказано неоспоримо, ежели дойдетъ до суда.
На все это Ральфъ не далъ никакого отвѣту, сидѣлъ задумавшись и повѣсивъ голову.
— Но мы не желаемъ вамъ зла, мистеръ Никльби; продолжалъ братецъ Чарльзъ: мы не желаемъ, чтобы такой старый человѣкъ, какъ вы, потерялъ свое доброе имя и былъ уличенъ въ нехорошихъ дѣлахъ. Мы только просимъ васъ, не дѣлайте впередъ ничего дурнаго своему племяннику, признайте бѣднаго Смайка законнымъ сыномъ, дайте ему права, какими пользуются другіе честные люди и граждане, а сами, если вамъ будетъ тяжело видѣть ихъ счастье, сами удалитесь изъ Лондона и возьмите съ собой все ваше богатство…. все возьмите съ собой, мистеръ Никльби: только не тревожьте этихъ добрыхъ молодыхъ людей, потому-что они — добрые молодые люди.
Едва братецъ Чарльзъ пересталъ говорятъ, какъ свѣча, горѣвшая въ комната, упала, погасла, всѣ остались въ потьмахъ. Это произвело нѣкоторую суматоху. Томъ Линкинватеръ побѣжалъ добывать огня; но, когда онъ воротился съ другою свѣчой, Ральфа уже не было.
Въ душѣ человѣческой есть странное свойство, подстрекающее иногда на такіе поступки, которые повидимому не оправдываются на предъидущими, мы послѣдующими дѣяніями. Къ числу этихъ поступковъ, можетъ-быть, принадлежитъ" внезапное бѣгство Ральфа. Но пусть читатели сами разсудятъ, не объясняется ли оно его характеромъ, или не имѣетъ ли связи съ судьбою, которая ожидала его впереди.
Скрывшись какъ воръ изъ дому братьевъ Чирибль, онъ поспѣшными шагами пошелъ по улицѣ и безпрестанно оглядывался, какъ-будто страшась, чтобъ его не догнали и не схватили. Ночь была темная; холодный вѣтеръ дулъ прямо въ лицо его; по небу неслись черныя тучи. Между, ними была одна, чернѣе прочихъ, которая какъ-будто слѣдовала за Ральфомъ; она не держалась на одномъ полетѣ съ своими подругами, но плыла прямо надъ его головой, страшная, тяжелая, непроницаемая. Ралфъ часто поднималъ глаза на эту грозную спутницу, останавливался, или ускорялъ шаги; но она всё была тутъ, всё за нимъ, словно погребальный поѣздъ за покойникомъ.
Ему надо было проходить мимо бѣднаго городскаго кладбища. Небольшое пространство земли, огороженное каменной стѣнкой, возвышалось надъ остальной частью площади; густая трава широко раскинула тамъ свои сонные стебли; печальный видъ этой растительности показывалъ, что она взошла на трупахъ и питаетъ свои корни могильнымъ тлѣніемъ. Здѣсь хоронили несчастныхъ, которые, по бѣдности, или за преступленія, не удостаивались честной могилы между богатыми и неуличенными братьями. Это ихъ послѣдній, но вѣрный пріютъ. — Здѣсь лежатъ они, покрытые тонкимъ слоемъ земли, который отдѣляетъ ихъ отъ живаго поколѣнія; лежатъ неподвижно, крѣпко; не чувствуютъ надъ собой ноги, которая попираетъ ихъ; не слышатъ житейскаго шуму, который проносится мимо ихъ ложа; не страшатся бурь житейскаго моря, которое вокругъ нихъ волнуется: лежатъ и тлѣютъ.
Ральфъ вспомнилъ, что онъ однажды присутствовалъ при освидѣтельствованіи тѣла самоубійцы, который перерѣзалъ себѣ горло и похороненъ на этомъ самрмъ кладбищѣ. Мудрено опредѣлить, отчего случай этотъ теперь пришелъ ему въ голову, тогда, какъ прежде Ральфъ никогда не вспоминалъ о немъ, хотя очень часто проходилъ мимо кладбища. Но оно было такъ. Ральфъ вспомнилъ, и мало того, что вспомнилъ: онъ принялъ особенное участіе въ своемъ воспоминаніи, подошелъ къ оградѣ кладбища, облокотился и началъ смотрѣть на могилы, стараясь отгадать, которая изъ нихъ принадлежитъ самоубійцѣ.
Спустя нѣсколько минуть, толпа пьяныхъ гулякъ, съ крикомъ и пѣснями, приблизилась къ Ральфу. Одинъ изъ нихъ, человѣкъ невысокаго росту, оборванный, безобразный, горланилъ пуще всѣхъ своихъ товарищей и идучи, подплясывалъ въ ладъ съ напѣвомъ. Товарищи хохотали надъ нимъ. Ральфъ оглянулся и безсмысленно смотрѣлъ на ватагу буйныхъ весельчаковъ. Но вотъ, они удалились, старикъ остался опять одинъ и съ новымъ вниманіемъ сталъ смотрѣть на кладбище. Ему было трудно узнать отыскиваемую могилу; зато онъ хорошо помнилъ самаго покойника: его синее лицо, — окровавленное горло, одежда и люди, которые около него стояли; слова, которые тогда были сказаны, все очень ясно представлялось памяти Ральфа. Съ какимъ-то страннымъ впечатлѣніемъ на душѣ онъ отошелъ наконецъ-отъ кладбища и побрелъ тихонько домой. Зданіе, въ которомъ онъ провелъ столько лѣтъ своей жизни, показалось ему на этотъ разъ печальнымъ, уединеннымъ. Ральфъ, съ недовольнымъ видомъ, вынулъ изъ кармана ключъ и отворилъ дверь; передъ нимъ открылись темныя сѣни; ни одинъ лучъ свѣта не блеснулъ въ черной глубинѣ ихъ; некому. было встрѣтить Ральфа; безмолвіе, пустота, неподвижность: онъ судорожно захлопнулъ дверь, повернулъ ключъ, и дрожа всѣмъ тѣломъ, вошелъ въ свою комнату.
Тутъ, въ этой комнатѣ, было обдумано много плановъ, было перечувствовано много ненависти, корыстолюбія, желанія мести, удовольствія отъ надежды, на зло и досады на неудачу. Ральфъ упалъ въ кресла и задумался.
Передъ нимъ возникли лица людей, съ которыми онъ имѣлъ-какія-нибудь сношенія въ своей жизни и которыхъ всѣхъ вообще ненавидѣлъ. Вотъ толпа бѣдняковъ, убитыхъ его корыстолюбіемъ; вотъ толпа богачей и повѣсъ, которыхъ онъ сдѣлалъ нищими, вотъ молодой лордъ, несчастная жертва его гнусныхъ интригъ; вотъ развратный менторъ этого злополучнаго юноши. Тамъ Манталини, жена его и множество другихъ, болѣе или менѣе выпуклыхъ, образовъ; а здѣсь, ближе, Николай, Катя, Брей, Магдалина, Грайдъ, Сквирсъ, братья Чирибль, и опять Николай, опять Николай, и съ нимъ изувѣченный Смайкъ, родное дѣтище Ральфа, единственное дѣтище!… Страшно!
И всѣ эти лица дѣйствуютъ передъ Ральфомъ: живые продолжаютъ жить и смѣются надъ нимъ, мертвые возстали изъ гробовъ и проклинаютъ его. — Въ жизни Ральфа были минуты, озаренныя фосфорическимъ свѣтомъ торжествующей ненависти, или корыстолюбія. Воспоминаніе обновило ихъ. Вотъ должники приносять ему чистое золото, вотъ Верисофтъ подписываетъ свой вексель, вотъ Николай чахнетъ въ дотбойскомъ училищѣ, вотъ онъ бѣжитъ изъ Лондона, скитается безъ куска хлѣба. Но возлѣ этикъ веселыхъ картинъ рисуются и другія, печальныя: вексель на Верисофта лопнулъ; огромныя суммы, ввѣренныя разнымъ торговымъ домамъ, также не выплачены; надежды неоправдались, ожиданія не сбылись, сообщники измѣнили, ни одинъ планъ противъ Николая не удался, молодой человѣкъ торжествуетъ, и съ нимъ опять этотъ Смайкъ, этотъ изувѣченный Смайкъ: онъ отворачивается отъ отца своего, прижимается къ Николаю, обнимаетъ его колѣна, смотритъ на него, какъ на своего ангела-хранителя.
Ральфъ вспомнилъ о послѣднихъ словахъ братьевъ Чирибль, и они показались ему ядовитою, горькой насмѣшкою. Мистеръ Чарльзъ сказалъ: «возьмите съ собой все, ваше богатство». Увы! какое богатство у Ральфа? Онъ былъ богатъ, но…. это давно! Теперь онъ разоренный, обманутый, обманувшійся, всѣми покинутый старикъ, жертва собственной своей жадности къ деньгамъ, мученикъ тѣхъ самыхъ замысловъ, которые онъ устраивалъ противъ другихъ….. А враги его торжествуютъ, и Николай не боится его, и Смайкъ любитъ Николая….. О бѣшенство!
Было время, когда Ральфъ кинулъ своего сына, было время онъ забылъ и не зналъ его; но теперь, теперь онъ ревновалъ несчастнаго къ своему племяннику, ненавидѣлъ и ревновалъ, терзался двумя противоположными чувствами. Взаимная привязанность Николая и Смайка была ему нестерпима. Онъ не могъ вообразить себѣ, что Николай заступилъ мѣсто отца его дѣтищу, что это жалкое существо питаетъ глубокую признательность къ своему благодѣтелю. Вся кровь кидалась къ головѣ Ральфа, при одной мысли о томъ, что они вмѣстѣ; а эта мысль была неизбѣжная, неотразимая. Въ бѣшенствѣ, онъ заскрипѣлъ зубами, выбросилъ цѣлую волну ядовитаго дыханія, и поводя около себя глазами, которые свѣтились въ окружавшей его мглѣ, закричалъ:
— Гибну! гибну!…. Совершилось пророчество: день мои прошелъ, наступила ночь….. Гибну!…. Не уже ли въ аду нѣтъ ни одного демона, который бы помогъ мнѣ?
Онъ машинально всталъ и пошелъ. Эхо повторило шаги его. Онъ вышелъ изъ своей комнаты, прошелъ какъ тѣнь черезъ великолѣпные, но пустые покои, гдѣ давалъ обѣдъ Верисофту; потомъ пробрался въ корридоръ, началъ подниматься на лѣстницу, отворилъ дверь большой комнаты, въ которой нѣкогда жилъ его сынъ; вошелъ и захлопнулъ за собою дверь. Слабый лучь свѣта, проникавшій сквозь грязное окно въ кровлѣ, едва позволялъ разсмотрѣть печальный видъ этого оставленнаго жилища. Ральфъ сѣлъ на постель, на которой спалъ Смайкъ. Тутъ еще валялись лоскутки одѣяла, смятая простыня: все покрыто пылью и пахнетъ тлѣніемъ. Онъ устремилъ глаза на вершину стропилъ, долго смотрѣлъ туда неподвижно, потомъ всталъ, перетащилъ на середину комнаты сундукѣ, который стоялъ всторонѣ, поставилъ на него стулъ, взлѣсъ и началъ обѣими руками ощупывать кровлю. Скоро ему попался толстый желѣзный крюкъ, крѣпко всаженный въ стропила. Ральфъ нѣсколько минутъ держалъ его въ кулакѣ, потомъ спустился опять на полъ и сѣлъ на сундукъ.
Раздался унылый звонъ колокола на городской башнѣ. Часъ!
— Звони, мѣдный языкъ! закричалъ Никльби: Показывай людямъ время ихъ болѣзненнаго рожденія, ихъ жалкихъ забавъ, ихъ тяжелыхъ трудовъ и мучительной смерти. Для меня уже нѣтъ времени!….. О! если бы я могъ въ эту минуту отравить воздухъ, которымъ они дышутъ!
Съ отчаяніемъ и бѣшенствомъ Ральфъ оглянулся вокругъ, поднялъ руки, затрясъ ими словно въ безуміи, и вскочилъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На другой день посланный отъ братьевъ Чирибль и сосѣди Ральфа, видя, что дверь его квартиры не отворяется, рѣшились наконецъ взломать ее: вошли, осмотрѣли всѣ комнаты и не нашли никого.
— Что за чудо? говорилъ одинъ.
— Куда жъ онъ дѣвался? спрашивалъ другой.
— Я видѣлъ, какъ онъ вчера отпиралъ дверь.
— А я слышалъ, какъ онъ запиралъ ее.
— И я.
— И я.
Наконецъ одному сосѣду вздумалось осмотрѣть чердакъ, о которомъ всѣ позабыли:
— Ха, ха, ха! Поглядите-ко, господа! онъ повѣсился!
Отвернемся отъ этой ужасной картины и посмотримъ, что дѣлаетъ Николай, котораго мы оставили съ больнымъ Смайкомъ на дорогѣ въ Девоншейръ.
Послѣ двудневнаго путешествія, онъ увидѣлъ себя въ нѣсколькихъ миляхъ отъ родины, отъ того мѣста, гдѣ протекли лучшіе дни его жизни. Но ему не нужно было воспоминаній о старинѣ, чтобъ сильнѣе чувствовать настоящее, и нѣжнѣй обходиться съ своимъ увядающимъ другомъ. Всегда заботливый, добрый, всегда ровно любящій и постоянный въ любви своей, одъ ни днемъ ни ночью не отходилъ отъ несчастнаго, который угасалъ съ каждою минутой, наблюдалъ за его спокойствіемъ, поддерживалъ въ немъ присутствіе духа; утѣшать его — было безпрерывной и нѣжной заботой добраго Николая.
Друзья помѣстились въ небольшомъ сельскомъ домикѣ, принадлежавшемъ одному фермеру и окруженномъ со всѣхъ сторонъ лугами и рощами. Смайкъ былъ еще столько крѣпокъ, что могъ съ помощью своего благодѣтеля, гулять по неотдаленнымъ окрестностямъ. Его ничто такъ не занимало какъ посѣщеніе мѣстъ, которые Николай особенно любилъ въ счастливые годы своего дѣтства. Уступая этой невинной прихоти, нѣжный опекунъ Смайка показывалъ ему всякій день что-нибудь новое; они ѣздили на маленькой деревенской тележкѣ, и ихъ часто видали, то катающихся по узкой тропинкѣ подъ тѣнью вѣтвистыхъ липъ и дубовъ, то стоящихъ на вершинѣ пригорка, откуда открывается видъ на живописныя окрестности.
Въ одну изъ такихъ прогулокъ, Николай указалъ Смайку нѣсколько деревьевъ, на которыя онъ, бывало, взбирался, чтобъ посмотрѣть на птенцовъ, сидящихъ въ гнѣздѣ, тогда-какъ маленькая Катя, стоя внизу, дивилась его отважности. Тамъ же былъ еще старый домъ, къ которому они бѣгали всякій день любоваться, какъ заходящее солнце играло на стеклѣ его слуховаго окошка; былъ еще садъ, куда Николай любилъ глядѣть черезъ ограду и откуда онъ принесъ однажды кустъ розановъ, который Катя пересадила къ себѣ своими руками. Далѣе друзья увидѣли прелестную лужайку, Гдѣ Николай и сестра его сбирали вмѣстѣ полевые цвѣтки; увидѣли рощу, гдѣ они другъ отъ друга прятались за деревьями, гору, съ которой они любили сбѣгать взявшись за руки, широкое поле, по которому они носились, какъ бабочки, не зная печали и заботъ жизни. Однимъ словомъ, тамъ не было хижины, луга, куста, дерева, которые не приводили бы Николай) новыхъ воспоминаній, часто ничтожныхъ, пустыхъ, заключающихъ въ-себѣ одинъ какой-нибудь взглядъ, одно слово, улыбку, мимолетную мысль, кратковременный страхъ, или внезапную радость, но воспоминаній свѣтлыхъ и отрадныхъ, которыя была несравненно яснѣе, чѣмъ воспоминанія о послѣдующихъ годахъ его жизни.
Наконецъ они посѣтила кладбище, гдѣ покоился прахъ Николаева отца.
— И здѣсь, сказалъ молодой человѣкъ, пожимая руку больнаго друга: и здѣсь мы съ Катей беззаботно прогуливались, когда еще не знали, что такое смерть, и не думало, чьи кости зарыты у насъ подъ ногами. Мы только дивились молчанію, которое царствуетъ въ этомъ мѣстѣ, и, какъ-будто благоговѣя передъ нимъ, разговаривали между собой вполголоса. Однажды Катя пропала; болѣе часу искали ее вездѣ и наконецъ увидѣли, что она спитъ подъ деревомъ, которое теперь осѣняетъ могилу отца моего. Батюшка поднялъ ее сонную на руки и сказалъ, что онъ желалъ бы, когда умретъ, быть погребеннымъ на томъ мѣстѣ, гдѣ покоилась голова его милой дочери. Ты видишь, Смайкъ, что желаніе его не забыто.
И такимъ-образомъ друзья наши провели цѣлый день; съ ними ничего не случилось; но вечеромъ, когда Николай сидѣлъ у постели Смайка, больной вдругъ поднялся, положилъ свою руку на руку Николая, и сказалъ со слезами;
— Мистеръ Никльби, дайте мнѣ слово исполнить мою просьбу.
— Что такое? спросилъ Николай. Не уже ли ты сомнѣваешься въ моей готовности сдѣлать для тебя всё — всё на свѣтѣ?
— Нѣтъ! я знаю, вы сдѣлаете. Обѣщайте мнѣ, что когда я умру, меня похоронятъ поближе…. какъ можно поближе…. къ тому дереву, которое мы сегодня видѣли.
Николай обѣщалъ. Больной благодарилъ его безмолвнымъ взглядомъ и отвернулся, сказавъ, что хочетъ заснуть. Но еще долго слышались вздохи, которые онъ удерживалъ, и рука его нѣсколько разъ пожимала Николаеву руку, прежде-нежели онъ погрузился въ спокойствіе. Ночью ему сдѣлалось очень дурно. Николай раза два или три поднималъ его съ постели, проводилъ по комнатѣ, потомъ опять сажалъ, обкладывалъ подушками; но движеніе утомляло больнаго и причиняло обмороки, которые были опасны при его слабости. Къ утру стало полегче; въ полдень нашли возможнымъ перенести Смайка въ садикъ, гдѣ онъ любилъ отдыхать послѣ прогулокъ. Тамъ устроили ему спокойное помѣщеніе; онъ легъ, улыбнулся; птички порхали надъ его головой, въ травѣ стрекотали насѣкомыя. Больной съ наслажденіемъ впивалъ бальзамическій воздухъ, любовался смѣющейся картиной прекраснаго лѣтняго дня, и весело разговаривалъ съ Николаемъ. Наконецъ его стала клонить дремота; онъ закрылъ рукою глаза и погрузился въ глубокій сонъ. Николай, утомленный безсонницей, также чувствовалъ нужду въ отдохновеніи; потянулся, опустилъ голову на грудь, задремалъ.
Но не прошло пяти минутъ, какъ вдругъ онъ былъ разбуженъ пронзительнымъ восклицаніемъ, и, вскочивъ, увидѣлъ, что другъ его сидитъ: глаза выкатились, все тѣло трясется, руки протянуты, на лбу дрожатъ капли холоднаго лоту.
— Боже мой! что такое?
Смайкъ не могъ отвѣчать.
— Что такое? повторилъ Николай:. ты видѣлъ страшный сонъ? Испугался?
Больной опять не далъ отвѣта, но взялъ Николая за руку, боязливо указалъ ему на чащу деревьевъ. Николай оглянулся: тамъ не было ничего.
— Тамъ нѣтъ ничего, мой другъ.
— Нѣтъ…… тамъ есть, пролепеталъ Смайкъ вполголоса: тамъ есть!…. О, мой благодѣтель! не отдавайте меня. Я не хочу…. не хочу. Я боюсь. Не отдавайте, не покидайте меня.
— Не покину, отвѣчалъ Николай. Но успокойся: ты видишь, я съ тобою. Раскажи мнѣ, что тебѣ почудилось.
Смайкъ робко осмотрѣлся кругомъ и сказалъ:
— Помните, я говорилъ вамъ про старика, который отдалъ меня въ школу?
— Помню, мой другъ.
— Я видѣлъ его…. Теперь здѣсь, вотъ за этимъ деревомъ: онъ стоялъ и глядѣлъ на меня.
— Это тебѣ такъ показалось, бѣдняжка. Откуда онъ возмется? почему онъ знаетъ, что ты здѣсь? и зачѣмъ ему тебя отъискивать, когда онъ столько лѣтъ не являлся?
— Не знаю…. Но я его видѣлъ…. видѣлъ. Это былъ онъ. Я узналъ-бы его между тысячыя человѣкъ и какъ бы онъ ни переодѣлся….. О! я помню его.
Николай старался всячески убѣдить больнаго, что это явленіе было только мечта; но Смайкъ не поддавался никакимъ доказательствамъ: впечатлѣніе, произведенное на него, было такъ сильно, что онъ твердо вѣрилъ въ дѣйствительность явленія старика, и эта увѣренность имѣла бѣдственное вліяніе на его здоровье. Скоро Николай увидѣлъ, что не остается болѣе жи какой надежды: другъ его гаснетъ, міръ закрывается для несчастнаго. Съ нимъ не было сильныхъ припадковъ, онъ не жаловался ни на какую боль; но каждое утро находило его слабѣе вчерашняго, каждый день въ немъ уничтожалась часть жизни; онъ умиралъ постепенно, безъ кризисовъ. Члены его почти лишились движенія, голосъ пропалъ: едва можно было разслушать, что онъ говорилъ.
Однажды, погода была удивительная, воздухъ напоенъ ароматомъ, небо сіяло прозрачною синевой. Николай сидѣлъ возлѣ постели больнаго, и поглядывая то на него, то въ открытое окошко, сравнивалъ живость и веселость природы съ болѣзненною томностью своего друга. Роковая минута была близка; Николай зналъ это и часто, не слыша Смайкова дыханія, наклонялся къ нему, чтобъ увѣриться, дѣйствительно ли онъ спитъ, а не переселился въ тотъ край, откуда нѣтъ возвращенія.
Вдругъ умирающій приподнялъ вѣки, и веселая улыбка мелькнула на его блѣдномъ лицѣ.
— Вотъ это хорошо, сказалъ Николай: сонъ подкрѣпитъ тебя.
— Я спалъ очень сладко, отвѣчалъ Смайкъ: я былъ счастливъ…… прекрасное сновидѣніе!
— Что жъ тебѣ снилось, мой другъ?
Умирающій взглянулъ на Николая, потомъ возвелъ глаза къ небу и отвѣчалъ: Скоро я буду тамъ.
Нѣсколько секундъ они смотрѣли другъ на друга въ безмолвіи.
— Мнѣ не страшно умереть, продолжалъ Смайкъ: я доволенъ. Мнѣ даже кажется, что если бы я и могъ выздоровѣть, такъ…. начто? Вы часто говорили мнѣ, что современемъ мы будемъ вмѣстѣ, и я теперь чувствую, что это совершенная правда; и потому мнѣ нетяжело оставить васъ.
Слезы и продолжительное пожатіе руки доказывали, какъ искренни были эти слова. Не нужно упоминать, что они глубоко тронули того, къ кому относились.
— Хорошо…. хорошо, мой другъ, сказалъ Николай: я радъ, что вижу тебя спокойнымъ. Повтори мнѣ, — ты вѣдь счастливъ?
— Прежде я долженъ открыть вамъ одну тайну, отвѣчалъ Смайкъ. Вы, вѣрно, не разсердитесь… о! вѣрно, нѣтъ.
— Могу ли я на тебя сердиться…. и…… въ эту минуту!
— Знаю….. не разсердитесь. Помните, вы у меня спрашивали, отчего я перемѣнился и часто сижу одинъ? Теперь и скажу вамъ отчего.
— Я спрашивалъ единственно съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобъ утѣшить тебя, если возможно. Но, ежели тебѣ тяжело открыть тайну, не говори.
— Нѣтъ, я хочу я долженъ.
Онъ заставилъ Николая нагнуться и шепнулъ ему на ухо: Простите меня. Я готовъ умереть для ея счастья; но я не могъ….. у меня сердце разрывалось, когда я видѣлъ какъ она его любитъ!…
Николай не разслушалъ всего, что потомъ говорилъ Смайкъ съ продолжительными разтановками и едва переводя духъ; но ему удалось однако жъ поймать нѣсколько словъ изъ несвязной рѣчи и эти немногія слова открыли Николаю, что бѣдный молодой человѣкъ, со всѣмъ жаромъ подавленной, безнадежной страсти, любилъ сестру его Катю. На груди Смайка висѣла ленточка, которую прежде она носила; въ ней былъ завязанъ маленькій отрѣзокъ ея волосъ. Смайкъ просилъ Николая взять къ себѣ это сокровище, пока его не уложатъ въ гробъ, и потомъ опять надѣть ему на шею, чтобы онъ и въ могилѣ съ нимъ не разстался. Николай на колѣняхъ выслушалъ эту послѣднюю просьбу злополучнаго юноши и поклялся непремѣнно исполнить ее. Они нѣжно поцѣловали другъ друга.
— Ну, теперь я счастливъ! произнесъ Смайкъ.
Наступила роковая минута. Веселая улыбка не слетала съ устъ умирающаго. Онъ говорилъ, что видитъ передъ собой прекрасный садъ, что въ немъ мелькаютъ мужчины и женщины, что лучезарныя лица дѣтей окружаютъ его постель, золотистый свѣтъ озаряетъ безпредѣльное пространство….. наконецъ онъ сказалъ, что это рай, и умеръ.
Отдавъ послѣдній долгъ несчастному другу, герой нашей повѣсти печально воротился домой, и, само собой разумѣется, его свиданіе съ тѣми, кого онъ оставлялъ въ Лондонѣ, не обошлось безъ слезъ и безъ восклицаній при размѣнѣ извѣстій о двухъ столь близкихъ между собою покойникахъ, объ отцѣ и сынѣ, Сманкѣ и старомъ Никльби. Мать Николая, отираясь платкомъ, утверждала, что ее никто не любилъ такъ нѣжно, какъ этотъ молодой человѣкъ, что она потеряла въ немъ лучшаго друга, и что ей теперь никакъ нельзя гулять по саду, потому что тамъ все напоминаетъ о Сманкѣ. Сожалѣніе Кати было молчаливѣе; зато она искренно, изъ глубины сердца вздохнула, когда Николай описывалъ ей послѣднія минуты Смайковой жизни, и обильныя слезы полились изъ глазъ ея въ память несчастному юношѣ. Миссъ Ла-Криви, услышавъ, что Смайкъ скончался, убѣжала въ особую комнату и проплакала тамъ цѣлый день, не внимая никакимъ увѣщаніямъ друзей своихъ.
Вечеромъ братъ и сестра сошлись одни въ Николаевой комнатѣ.
— Ты не повѣришь какъ я рада, что ты воротился! сказала Катя, цѣлуя брата.
— И я, мой другъ.
— А какъ этому обрадуется еще одинъ человѣкъ; продолжала дѣвушка.
— Кто же это! спросилъ Николай, покраснѣвши.
— Кто?… Развѣ ты не догадываешься? развѣ ты самъ не жалѣлъ о разлукѣ съ Магдалиной?
Николай покраснѣлъ еще больше и, посадивъ сестру возлѣ себя, отвѣчалъ:
— Отъ тебя, Катя, я не хочу скрывать своихъ чувствъ: я люблю Магдалину.
— Такъ!…. такъ! вскричала Катя, весело обнимая, брата: я знала, что ты ее любишь…… О! какъ вы будете счастливы!
— Погоди, мой другъ, сказалъ Николай, бережно вырываясь изъ ея объятіи: ты слишкомъ скоро рѣшила мою судьбу. Выслушай, что я скажу тебѣ.
Катя думала улыбнуться, но важный тонъ, какимъ были произнесены эти слова, и мрачное выраженіе лица Николая, сдѣлали на нее совсѣмъ обратное впечатлѣніе: она присмирѣла и боязливо приготовилась слушать.
— Иногда, началъ Николай, взявъ ее за руку: иногда мнѣ и самому кажется, что современемъ я могъ бы открыть Магдалинѣ любовь свою и честнымъ образомъ предложить ей руку. Но это время такъ отдаленно, мой другъ, до него должно пройти столько лѣтъ, столько лѣтъ, что когда я думаю о томъ хладнокровнѣе, то вижу, что надежды мои нелѣпы и безразсудны. Нѣтъ, Катя! несчастный, котораго мы теперь оплакиваемъ, научилъ меня благородно покоряться судьбѣ. Чувство мое къ Магдалинѣ навсегда останется тайною души моей. Она о немъ никогда, не узнаетъ нѣтъ, никто, никто, кромѣ тебя, добрая сестра моя!… Ты умѣла побѣдить свою привязанность къ Франку: такъ точно и я одолѣю несчастную любовь свою къ Магдалинѣ. Наше положеніе одинаково: мы оба не равны съ тѣми, кого любимъ.
— Нѣтъ, Николай, нѣтъ!… Ты вето, что я: Магдалина тебѣ равна; она также бѣдна.
— То-то и есть, милая! Слѣдовательно мы съ ней будемъ пара нищихъ. Зачѣмъ же мнѣ дѣлать ее несчастною? зачѣмъ вводить ее въ семейство, у котораго нѣтъ куска хлѣба? Можетъ-статься, братья Чирибль найдутъ ей жениха съ состояніемъ. Ежели бы Магдалина любила меня также, какъ я ее, тогда… Но она чувствуетъ ко мнѣ только благодарность за услугу. О, милый другъ! какъ этого мало для взаимнаго счастья! И не долженъ ли я подумать еще о томъ, что введя въ свое семейство жену безъ приданаго, я многаго лишу свою мать и сестру?
— Братецъ! зачѣмъ это говорить? Не уже ли ты не знаешь, что и маменька, и я, откажемся отъ всего на свѣтѣ, лишь бы ты былъ счастливъ?
— Знаю, но на мнѣ лежитъ священная обязанность сына и брата.
— Ты можешь разбогатѣть, братецъ.
— И сдѣлаться старикомъ. Объ этомъ-то ни думалъ, говоря о своихъ безразсудныхъ надеждахъ на будущее. Нѣтъ, Катя! нѣтъ, мой другъ! все это — мечты! Одно, что намъ остается, покорность Провидѣнію. Оно не судило намъ узнать счастія семейной жизни. Нечего дѣлать! будемъ жить въ одиночеству, будемъ любить другъ друга, вмѣстѣ состарѣемся и вмѣстѣ умремъ. Можетъ-быть, со временемъ, сѣдые и дряхлые, вспоминая годы нашей молодости, мы съ благодарностью оглянемся на теперешнія несчастія наши, которыя скрѣпили узы нашей взаимной дружбы и навели насъ на однообразную, но спокойную дорогу, по которой мы тихо дойдемъ до могилы. Можетъ-быть, по сочувствію къ нашему положенію, молодые люди того времени станутъ собираться въ нашъ уголъ; мы будемъ разсказывать имъ свою исторію, и они, со слезами участія, будутъ слушать расказы стараго холостяка и старой дѣвушки, брата и сестры.
Катя улыбнулась сквозь слезы, и братъ съ сестрой обнялись крѣпко, крѣпко, какъ-будто заключая между собою союзъ на вѣчное страданіе и терпѣніе.
На другой день Николай пошелъ къ братьямъ Чирибль.
— А, мистеръ Никльби! поздравляемъ съ пріѣздомъ! вскричалъ Тимъ Линкинватеръ. Мы получили ваше письмо… Смайкъ, бѣдненькій!… Знаете ли, мистеръ Никльби? я почти былъ увѣренъ, что это случится…. да, почти!…. потому что моя канарейка не хотѣла ни ѣсть, ни пить, съ того дня какъ вы уѣхали.
— Въ такомъ случаѣ ваша канарейка гораздо проницательнѣе, нежели какъ я о ней думалъ, сказалъ Николай.
— Не знаю, какъ вы о ней думали, сэръ, отвѣчалъ Тимъ съ важностью: но эта птица — очень странная птица. Съ-тѣхъ-поръ, какъ я ее держу въ клѣткѣ, она только на четырехъ человѣкъ обратила свое вниманіе — на мистера Неда, на мистера Чарльза, на меня и на васъ. Это весьма примѣчательная птица!
Николай согласился съ мнѣніемъ Тима Линкинватера, и добрый старикъ продолжалъ:
— Но вы, я вижу, теперь не тѣмъ заняты, мистеръ Никльби…. да! вы не тѣмъ заняты. Мнѣ, признаюсь, самому бы хотѣлось услышать какія-нибудь подробности объ этомъ бѣдняжкѣ. Напримѣръ, вспоминалъ ли онъ о братьяхъ Чирибль?
— Вспоминалъ, мистеръ Тимъ, вспоминалъ нѣсколько разъ.
— Это съ его стороны очень похвально, сказалъ старикъ, отирая слезы: очень похвально.
— И про васъ вспоминалъ, мистеръ Тимъ, продолжалъ Николай: поручилъ мнѣ сказать вамъ, что онъ васъ очень любитъ и уважаетъ.
— Какъ? не уже ли?… Ахъ, бѣдненькій! онъ не забылъ и меня. Дай Богъ ему царство небесное! Жаль только, что его не въ городѣ схоронили. По-моему, мистеръ Никльби, въ цѣломъ свѣтѣ нѣтъ такого удобнаго мѣста для покойниковъ, какъ Лондонъ, особливо то кладбище, что видно изъ моего окна. Со всѣхъ сторонъ большіе дома, купеческія конторы; въ лѣтній день окна въ нижнихъ этажахъ растворены, и въ нихъ видны конторскія книги, прикащики, дрягели. Превосходное кладбище, могу сказать!
Тимъ Линкинватеръ такъ предался духу хваленія, что и не замѣтилъ, какъ братья, Чирибль вошли въ контору. Они встрѣтили Николая съ обыкновенною ласковостью, и оба изъявили непритворное участю въ его потерѣ.
— Жалко, мистеръ Никльби! говорили они: мы потеряли въ немъ добраго и чувствительнаго молодаго человѣка. Но что дѣлать, мистеръ Никльби!…. Согласитесь, братецъ Чарльзъ, вѣдь нечего дѣлать!… Согласитесь, братецъ Недъ, нечего дѣлать!…. Слѣдовательно, мистеръ Никльби, надобно переносить горе съ мужествомъ и терпѣніемъ. А притомъ разсудите: о чемъ мы. сокрушаемся? Вѣдь мы сокрушаемся о самихъ себѣ, — да, мистеръ Никльби, о самихъ себѣ, потому-что"о Смайкѣ нечего сокрушаться: ему тамъ гораздо лучше, чѣмъ здѣсь… о! гораздо лучше!… и дай Богъ намъ всѣмъ быть тамъ же, гдѣ онъ теперь!…. Вотъ какъ мы думаемъ, мистеръ Никльби! И Тимъ Линкинватеръ, вѣрно, также думаетъ…. Какъ вы думаете, Тимъ Линкинватеръ?
Добрые близнецы до-тѣхъ-поръ разговаривали съ Николаемъ, пока не заставили его улыбнуться. Съ этого дня, жизнь семейства Никльби потекла въ какомъ-то томительномъ однообразіи, безъ всякихъ потрясеній, какъ горестныхъ, такъ и радостныхъ. Смерть стараго Ральфа не сдѣлала большой перемѣны въ судьбѣ ихъ: они только избавились отъ врага, но были по-прежнему бѣдны, потому-что послѣ богатаго ростовщика не осталось никакого состоянія. Николай началъ снова ходить всякій день въ контору братьевъ Чирибль, и оттуда возвращался прямо домой, и проводилъ вечеръ либо одинъ въ своей комнатѣ, либо съ матерью и сестрою. По наружности они казались довольными, но во всемъ былъ примѣтенъ какой-то оттѣнокъ грусти.. Наблюдательный глазъ тотчасъ бы замѣтилъ, что Катя и Николай притворяются, что ихъ гложетъ тайная скука, что съ улыбкою на устахъ, они внутренно переносятъ жестокія мученія.
Однажды убійственное однообразіе ихъ житья было нарушено неожиданнымъ прибытіемъ мистера Тима, который болѣе мѣсяца не посѣщалъ дачи и теперь явился отъ имени хозяевъ своихъ, звать мистрисъ Никльби съ дочерью, съ сыномъ и съ миссъ Ла-Криви на обѣдъ.
— Что это такое? сказала мистрисъ Никльби, когда онъ ушолъ. Мнѣ кажется, Николай, это что-то до крайности странное, непонятное и — смѣю сказать — нелѣпое. Положимъ, они зовутъ насъ, то есть, меня, тебя, Катю; тутъ нѣтъ ничего удивительнаго: мы знакомы съ мистеръ Чарльзомъ и съ мистеръ Недомъ; они нѣсколько разъ пили чай и ужинали у насъ, вотъ въ этой самой комнатѣ. Но звать и миссъ Ла-Криви…. зачѣмъ? начто? для чего… Я конечно увѣрена, что она будетъ вести себя прилично въ домѣ братьевъ Чирибль, и мнѣ очень пріятно, что я доставлю ей случай быть въ такомъ избранномъ обществѣ…… мнѣ очень пріятно: ты не долженъ въ томъ сомнѣваться, мой другъ. Только я всё-таки не могу постигнуть, что за фантазія — приглашать на обѣдъ эту добрую и простую женщину. Хорошо еще, что обѣдъ будетъ черезъ два дня: по-крайней-мѣрѣ я успѣю намекнуть, чтобы она сдѣлала себѣ новую шляпку; а то нынѣшняя ея шляпка чрезвычайно затаскана, да притомъ она и надѣваетъ ее совсѣмъ не такъ, какъ надо. — Но что дѣлать! прибавила мистрисъ Никльби, вздохнувши: мы никогда не видимъ своихъ недостатковъ: таковъ человѣкъ!
И вѣроятно для того, чтобы возвыситься надъ человѣчествомъ, она вступила въ совѣщаніе съ Катей относительно нѣкоторыхъ лентъ, косыночекъ и перчатокъ, которыя, представивъ уму ея вопросъ весьма сложный и требующій большаго вниманія, завели мистрисъ Никльби въ бездну противорѣчій и не дали ей уснуть во всю ночь.
Какъ бы то не было, когда великій день наступилъ, тоалетъ Кати оказался нимало незатруднительнымъ, потому что она не согласилась употребить въ дало ни одного изъ тѣхъ украшеній, которыя были для нея приготовлены матерью. Зато ужъ сама мистрисъ Никльби нарядилась какъ нельзя лучше. Чтобы не оставить безъ употребленія вещей, отвергнутыхъ Катею, она возложила все это на себя, и такимъ-образомъ явилась въ самомъ великолѣпномъ и поразительномъ видѣ. Въ двѣнадцать часовъ пріѣхала миссъ Ла-Криви съ двумя картонками у которыхъ дно вывалилось, когда она выходила изъ дилижанса. Но хлопотуньи-портретчица успѣла однако жъ выгладить измятое и вымыть замаранное. Все обстояло благополучно, когда спокойная коляска братьевъ Чирибль подъѣхала къ крыльцу. Сѣли и отправились.
Старый слуга почтительно встрѣтилъ-гостей въ сѣняхъ и съ низкими поклонами, приправленными веселою улыбкой, растворилъ передъ ними дверь въ залу, гдѣ были оба брата Чирибль. Мистрисъ Никльби совсѣмъ растерялась отъ ихъ дружелюбнаго пріему, такъ, что забыла рѣшительно все, что хотѣла сказать при представленіи имъ пріятельницы своей миссъ Ла-Криви.
— Вы еще не видались съ Магдалиной, съ-тѣхъ-поръ какъ она здѣсь живетъ? спросилъ братецъ Недъ у Кати.
— Ни разу, сэръ, отвѣчала она.
— И не получали отъ нея писемъ?
— Не получала.
— Такъ видно, Магдалина разлюбила васъ.
— Нѣтъ, сэръ; этого быть не можетъ: она не разлюбитъ.
— Голубушка! нѣжно сказалъ братецъ Недъ, улыбаясь и гладя Катю по головѣ. Послушайте, братецъ Чарльзъ! Магдалина ни разу къ ней не писала, а она и вѣрить не хочетъ, чтобы та разлюбила ее.
Братецъ Недъ присовокупилъ, что Катя сегодня непремѣнно увидится съ своей подругой, и занялся разговоромъ съ мистрисъ Никльби. Между-тѣмъ братецъ Чарльзъ взялъ подъ руку Николая и увелъ его въ свой кабинетъ.
— Франкъ! вскричалъ Николай, увидѣвъ передъ со
бой молодаго человѣка, котораго полагалъ въ отсутствіи.
— Николай! вскричалъ Франкъ, кинувшись ему на шею.
Братецъ Чарльзъ съ удовольствіемъ смотрѣлъ, какъ они обнимали другъ друга, и потомъ, обнявши обоихъ вмѣстѣ, сказалъ:
— Вы прекрасные молодые люди, мистеръ Никльби! прекрасные молодые люди, Франкъ! Дайте мнѣ ваши руки. Вотъ такъ!… Ну, теперь сядемте. Ты, Франкъ, садись съ этой стороны, а вы, мистеръ Никльби, съ этой.
Франкъ и Николай заняли указанныя мѣста по бокамъ братца Чарльза. Онъ нѣсколько секундъ, улыбаясь, повертывался то къ тому, то къ другому; потомъ вынулъ изъ кармана большой запечатанный пакетъ и началъ говорить слѣдующее:
— Вы, друзья мои, не знаете, что у миссъ Магдалины Брей, которую я такъ люблю……….. очень люблю, друзья мои!…. былъ старый дядя по матери, человѣкъ богатый, но страннаго характеру. Онъ, умирая, завѣщалъ ей значительный капиталъ, только не объявилъ о томъ ни племянницѣ, ни отцу ея, а отдалъ документъ на сохраненіе одному пріятелю, съ тѣмъ, чтобы тотъ вручилъ его Магдалинѣ тогда, какъ она выйдетъ замужъ. Видно, у него было на умѣ избавить Магдалину отъ жениховъ, которые ищутъ только приданаго. Но дѣло въ томъ, друзья мои, что пріятель скоропостижно умеръ, и документъ попалъ-въ руки дурныхъ людей. Мы съ братцемъ Недомъ и съ Тимомъ Линкинватеромъ успѣли кое-какъ его выручить, представили куда слѣдуетъ, и вотъ, въ этомъ пакетъ, запечатано предписаніе правительства о выдачѣ Магдалинѣ завѣщаннаго капитала…. Теперь, друзья мои, слушайте со вниманіемъ и дайте мнѣ свои руки. Состояніе Магдалины, конечно, еще не богатое состояніе, но зато она не дѣвушка, а ангелъ… о! она прекрасная дѣвушка!… и сверхъ-того мы всѣ очень любимъ ее: братецъ Недъ любитъ и я люблю; ея сердце стоитъ тысячи такихъ капиталовъ, какой ей достается, и если бы напримѣръ ты, Франкъ, вздумалъ жениться на Магдалинѣ, я не сказалъ бы ни слова…. ни одного слова, Франкъ.
— Нѣтъ, дядюшка, отвѣчалъ молодой человѣкъ: я очень уважаю достоинства миссъ Магдалины, но…
— Да! да! перебилъ братецъ Чарльзѣ съ улыбкою: ты уважаешь миссъ Магдалину, но любишь миссъ Никльби. Знаю…. Мистеръ Никльби! племянникъ мой Франкъ любить вашу сестрицу и предлагаетъ ей свою руку; а что касается до Магдалины, то ея сердце занято, мистеръ Никльби…. занято вами, сэръ, и я, ея другъ, предлагаю вамъ ея руку. Мы съ братцемъ Недомъ давно обдумали этотъ планъ, и Тимъ Линкинватеръ говоритъ, что такъ будетъ очень хорошо. Онъ сказывалъ намъ, что вы любите Магдалину, и мы сами замѣтили, что вы ее любите. Слѣдовательно все будеть хорошо, и Тимъ Линкинватеръ, хоть большой вѣтренникъ, однако онъ въ этомъ случаѣ не ошибся. Вы любите Магдалину: она любитъ васъ; Франкъ любитъ вашу сестрицу: она…. она…
— Она любитъ Франка! подхватилъ братецъ Недъ, входя въ комнату съ мистрисъ Никльби и Катей. Я переговорилъ съ ними, продолжалъ онъ: и все вышло такъ, какъ мы думали. Слава Богу!
— О! какой день, братецъ Недъ! вскричалъ братецъ Чарльзъ.
Онъ вскочилъ и кинулся обнимать братца Неда, потомъ Франка, потомъ Николая.
— Дайте мнѣ Катю! говорилъ онъ: о! дайте мнѣ Катю, мою племянницу, жену Франка! Я хочу поцѣловать ее. Мнѣ давно этого хотѣлось; когда еще я въ первый разъ увидѣлъ ее, мнѣ тогда же захотѣлось ее поцѣловать; словно я зналъ, что она будетъ моей племянницей.
Катя, краснѣя, упала въ его объятія. Тимъ Линкинватеръ ввелъ Магдалину. Она робко подошла къ матери своего жениха. Мистрисъ Никльби, со слезами на глазахъ обняла ее и не могла выговорить ни слова. Близнецы соединили руки молодыхъ людей. Слезы, улыбки, румянецъ стыдливости и недоконченныя восклицанія, были единственнымъ выраженіемъ чувствъ, кипѣвшихъ въ четырехъ юныхъ сердцахъ. Старики также не отличились особеннымъ краснорѣчіемъ. Ньюменъ Ноггсъ, пыхтя, душилъ въ объятіяхъ Тима Линкинватера; миссъ Ла-Криви прыгала, взявши за руки мистрисъ Никльби; братья Чирибль стояли обнявшись, отирали слезы и прерывающимся голосомъ говорили: Братецъ Недъ, мои милый товарищъ!.. Братецъ Чарльзъ, мой милый товарищъ!
Не нужно говорить, какъ веселъ былъ обѣдъ. Мистрисъ Никльби сидѣла между двухъ братьевъ, женихи возлѣ невѣстъ, а Тимъ Линкинватеръ возлѣ миссъ Ла-Криви, и никто ничего не ѣлъ.
— Вы не выдержали! сказалъ Тимъ братцу Чарльзу: хотѣли немножко помучить молодыхъ людей, а вмѣсто-того все въ одну минуту кончили.
— Вотъ какой злой! отвѣчалъ братецъ Чарльзъ: онъ же попрекаетъ мнѣ, что я все кончилъ въ минуту, а самъ нѣсколько дней приставалъ, чтобы мы скорѣе кончали, тогда-какъ ничто не было приготовлено!
— Да, братецъ Чарльзъ, сказалъ братецъ Недъ: Тимъ Линкинватеръ пренепостоянный человѣкъ; на него никакъ нельзя угодить; онъ ничѣмъ не бываетъ доволенъ, онъ съ норовомъ, братецъ Чарльзъ, Тимъ Линкинватеръ, вы съ норовомъ, сэръ. Ваше здоровье!
Послѣ обѣда, когда двѣ молодыя четы, ворковали по уголкамъ, а мистрисъ Никльби краснорѣчиво поддерживала разговоръ съ Двумя братьями и Ньюменомъ Ноггсомъ, Тимъ Линкинватеръ, по какому-то случаю, очутился опять возлѣ миссъ Ла-Криви, которая сидѣла у окошка и вздыхала.
— О чемъ вы вздыхаете? спросилъ онъ, смотря на свои черные шелковые чулки и новые башмаки съ большими серебряными пряжками.
— Ни о чемъ, мистеръ Тимъ.
— Не вздыхайте.
— Не могу.
— Почему?
— Потому что мнѣ весело.
— И мнѣ весело.
Тимъ Линкинватеръ пристально посмотрѣлъ на миссъ Ла-Криви; она засмѣялась, онъ тоже.
— Они очень счастливы, эти молодыя люди! сказалъ Тимъ.
— Очень счастливы, повторила портретчица.
— Отчего?
— Оттого что они вмѣстѣ.
— Вѣдь и мы съ вами вмѣстѣ.
— Да.
— Отчего же мы не такъ счастливы, какъ они?
— Отчего!…
Миссъ Ла-Криви запнулась на этомъ словѣ: она думала, что на вопросъ Тима легко отвѣчать, но въ практикѣ оказалось противное.
— А я знаю отчего, шепнулъ Тимъ.
— Отчего? спросила миссъ Ла-Криви.
— Оттого что ихъ обвѣнчаютъ и они всегда будутъ вмѣстѣ, а мы съ вами бываемъ вмѣстѣ только на время.
— Можетъ-быть.
— Знаете ли что, миссъ Ла-Криви? Обвѣнчаемтесь, чтобы быть всегда вмѣстѣ.
— Вотъ пустяки!
— Ни мало.
— Да мы съ вами старики!
— Такъ что же?
— Надъ нами всѣ куры станутъ смѣяться.
— А пусть ихъ!
— Полноте, мистеръ Тимъ.
— Полноте, миссъ Ла-Криви. Мы оба люди добрые и веселые. Вы любите посмѣяться: и я тоже; вы любите поработать: и я тоже. Мы будемъ славная пара, мужъ и жена или жена и мужъ, какъ хотите: мнѣ всё-равно. Соглашайтесь, что-ли!
— Нѣтъ, это нелѣпость. И что скажутъ мистеръ Чарльзъ, мистеръ Недъ?
— Что они скажутъ? Да не уже ли вы думаете, миссъ Ла-Криви, что я завелъ эту рѣчь, не посовѣтовавшись напередъ съ Ними?
— Какъ! ужъ вы выболтали?
— А что жъ?
— Мнѣ будетъ стыдно взглянуть на нихъ.
— Вотъ еще! Я у нихъ живу сорокъ лѣтъ: чего ихъ стыдиться?… Давайте-ко руку…. проворнѣе! Мы будемъ отличная пара. Все пойдетъ постарому. Я ужъ сказалъ мистеръ Неду и мистеръ Чарльзу, чтобы они оставили насъ въ той же комнатѣ, гдѣ живу я одинъ. Мы ничего не передвинемъ съ мѣста на мѣсто; у насъ все. будетъ такъ, какъ есть, и все будетъ прекрасно…. комодъ,:диванъ, столъ, горшки съ цвѣтами и дѣти….
— Дѣти, мистеръ Тимъ?
— Да, дѣти мистеръ Франка и мистеръ Никльби, а мы будемъ — словно ихъ дѣдушка съ бабушкой, или бабушка съ дѣдушкой: я ужъ вамъ сказалъ, что для меня всё-равно. Рѣшайтесь, пожалуйста, безъ дальнихъ околичностей.
Не прошло десяти минутъ, Тимъ Линкинватеръ и миссъ Ла-Криви уже разговаривали между собою какъ мужъ и жена, которые цѣлый вѣкъ жили вмѣсти и ни разу не ссорились. Всѣ отъ души поздравили жениха и невѣсту; миссъ Ла-Криви была въ замѣшательствѣ, а Тимъ Линкинватеръ увѣрялъ, что въ цѣломъ Лондонѣ нѣтъ такой женщины, какъ его будущая жена.
— Скажи, пожалуйста, Катя, спросила мистрисъ Никльби, когда онѣ воротились домой: не уже ли въ самомъ дѣлѣ правда, что давича говорили насчетъ миссъ Ла-Криви и мистеръ Линкинватера?
— Да, маменька, правда: они помолвлены.
— Боже мой, какая глупость! Этотъ Тимъ Линкижватеръ съ ума сошолъ. Жениться въ его лѣта! и на комъ? на такой же старухѣ, какъ онъ самъ! Ужъ если ему захотѣлось жениться, такъ выбралъ бы помоложе…. напримѣръ, женщину моихъ лѣтъ.
Вообще намѣреніе Тима не снискало одобренія почтеннной мистрисъ Никльби, но болѣе всего она возставала противъ самой миссъ Ла-Криви, увѣряя, что ей совсѣмъ неприлично выходить замужъ, и, приводя въ примѣръ свой благородный отказъ джентельмену въ бархатномъ картузѣ, который, говорила она, «но своему уму и образованности, стоитъ десяти такихъ старичищемъ, какъ Тимъ».
Зато всѣ прочіе, кромѣ мистрисъ Никльби, были совершенно довольны счастливой и для многихъ неожиданной развязкой общей судьбы. Николаю смертельно хотѣлось сообщить о томъ Другу своему Джону, и такъ-какъ свадьбы, по Случаю траура Магдалины, были отложены, то онъ, несмотря на непріятность разлуки, рѣшился самъ поѣхать въ Іоркшейръ, чтобы еще больше обрадовать добраго, провинціяла. Братья Чирибль поручили ему доставить Джону искренній ихъ поклонъ, и сказать, что они весьма желаютъ съ нимъ познакомиться. Говорятъ, будто-бы Магдалина тихонько просила Николая поскорѣй воротиться, но мы не ручаемся за достовѣрность этого извѣстія, потому-что она сама о томъ никому не сказывала.
Свиданіе двухъ друзей было довольно шумно. Джонъ Брауди топалъ, кричалъ, хохоталъ. Черезъ пять минуть разговора съ неугомоннымъ іоркшейрцемъ, Николай не походилъ на себя, потому-что тотъ совсѣмъ растрепалъ его своими внезапными и не очень осторожными объятіями.
— Вотъ тебѣ разъ! говорилъ онъ. Ха, ха, ха! Хотѣлъ итти къ намъ въ крестные отцы, да теперь самъ…. А я думалъ-было посылать за тобою, хо, хо, хо!…. Тилли, поди сюда! Видишь, мистеръ Никльби? Ха, ха, ха!
— Я не отрекаюсь отъ слова, сказалъ Николай.
— Не отрѣкаешься?…. Ладно! Ну, давай руку. Такъ! Айда молодецъ! вотъ люблю. Женится! и сестру выдаетъ! Право, молодецъ!…. Ну, а что жъ школьный учитель?
Николай разсказалъ о Сквирсѣ.
— Такъ его въ самомъ дѣлѣ засадили въ тюрьму? вскричалъ Джонъ: славно! Здѣсь ходилъ слухъ, будто бы его засадили, да я не повѣрилъ. А между-тѣмъ ученики начали бунтовать.
— Неужели?
— Да, жены Сквирса не слушаются, на дочь смотрѣть не хотятъ. Надо унять ихъ, пока бѣсенята не провѣдали навѣрно, что Сквирсъ на цѣпи: тогда съ ними и самъ чортъ не управится.
Какъ человѣкъ уважаемый въ околоткѣ, Джонъ Брауди рѣшился лично пуститься въ Дотбойсъ-Голль, для объявленія женѣ Сквирса о печальной участи ея мужа и для предупрежденія всякихъ неистовствъ со стороны учениковъ. Гулъ, визгъ и стукъ, которые онъ услышалъ, подходя къ такъ-называемому «педагогическому амбару», заблаговременно извѣстили Джона, что тамъ дѣло идетъ не на шутку. И подлинно, школа была въ полномъ возстояніи. Нѣсколько учениковъ, стоя на скамейкахъ, кричали во все горло, что они не хотятъ учиться; другіе ломали каѳедру, выбрасывали за окна чернилицы, книги, линейки; третьи, окруживъ мистрисъ Сквирсъ, вымѣщали на ней всѣ пинки, щипки и побои, которые она въ прежнее время такъ щедро раздавала воспитанникамъ.
— Что вы дѣлаете, собаки? загремѣлъ честный Джонъ: какъ вы смѣете самовольничать? Вотъ я васъ!
— Сквирсъ въ тюрьмѣ! Сквирсъ въ тюрьмѣ! былъ всеобщій отзывъ.
— Ну такъ что жъ, что въ тюрьмѣ? возразилъ Джонъ.
— Мы не хотимъ оставаться въ школѣ! отвѣчало нѣсколько голосовъ. Ура!
— Не хотите оставаться?… Разумѣется! на кой чортъ оставаться въ такой школѣ, гдѣ не станутъ учить?… Да зачѣмъ же вы кричите безъ-толку? Ужъ коли кричать, такъ кричать какъ слѣдуетъ. Вотъ, за мной! Разъ — два — три — урра!
— Уррра!
— Дураки! совсѣмъ не умѣете. За мной. Разъ — два — три — урра!
— Уррра!
— Теперь изрядно…. Опять! — Урра!
— Уррра!
— Урра!
— Уррра!
Такимъ-образомъ добрый Джонъ возстановилъ порядокъ въ дотбойсскомъ училищѣ. Всѣ ученики разбѣжались. Нѣсколько дней окрестности были наполнены бѣдными, оборванными мальчишками, которые скитались по полямъ и рощамъ, какъ дикіе. Не многіе изъ нихъ добрались до родительской кровли; большая часть погибла жертвою разврата и нищеты; нѣкоторые померли подъ открытымъ небомъ. Одного малютку, лѣтъ семи, нашла мертвымъ въ двадцати миляхъ отъ Дотбойса: онъ несъ съ собой птичку въ клѣткѣ, и когда она околѣла, то потерялъ мужество и умеръ возлѣ своей любимицы. Другой былъ найденъ подъ деревомъ на берегу ручья; долго думали, что онъ спитъ; собака лежала у его груди и не подпускала никого къ мнимо-спящему.
Теперь намъ остается заключить эту повѣсть и раскланяться съ читателемъ, который не полѣнился прочесть ее.
Лишь-только кончился трауръ Магдалины, сыграли три свадьбы вдругъ, и вышло три счастливыя пары. Братья Чирибль оставили торговлю, передавъ всѣ дѣла племяннику. Николай присоединилъ къ ихъ капиталу приданое своей жены, и вслѣдствіе того почтенный домъ теперь носитъ фирму: «Чирибль и Никльби» Старики не могутъ налюбоваться, на свое семейство и нужно ли говорить, какъ они счастливы, видя вокругъ себя столько людей, обязанныхъ имъ своимъ счастьемъ? Тимъ Линкинватеръ взялъ приступомъ мѣсто прикащика въ новомъ торговомъ домѣ, не согласись ни подъ какимъ видомъ вступить въ компанію и оставшись жить въ той же комнатѣ, въ которой жилъ прежде. Единственная перемѣна, какую онъ позволилъ у себя сдѣлать, состояла въ искусномъ помѣщеніи надъ диваномъ двухъ миніатюрныхъ портретовъ, изъ которыхъ одинъ представляетъ серебрянныя очки съ чѣмъ-то въ родѣ человѣческой напудренной головы, а другой — лицо также, можетъ-быть, человѣческое, въ женской шляпкѣ. Мистрисъ Линкинватеръ утверждаетъ, будто-бы первый портретъ есть изображеніе ея мужа; а что касается до послѣдняго, то хотя близкое сосѣдство его къ первому внушаетъ сильное подозрѣніе, что онъ долженъ являть зрителямъ особу самой мистрисъ Линкинватеръ, однако жъ, по замѣчанію нѣкоторыхъ знатоковъ, въ немъ гораздо болѣе сходства съ своимъ сосѣдомъ, нежели съ нею. Какъ бы то ни было, старые супруги, кажется, очень счастливы. Характеры ихъ дѣлаются лучше и лучше. Друзья не могутъ нарадоваться на ихъ согласіе, и вопросъ о томъ, кто изъ нихъ милѣе — Тимъ ли, сидящій на своихъ мягкихъ креслахъ, или жена его, когда она смотритъ на Тима, остается донынѣ неразрѣшеннымъ.
Для удовлетворенія справедливаго любопытства читателя, помянемъ о судьбѣ и другихъ лицъ, являвшихся въ этой повѣсти.
Мадамъ Манталини развелась съ мужемъ и продолжаетъ довольно выгодно торговать подъ именемъ миссъ Негъ. Мосьё Манталини нѣсколько времени шатался по Лондону, но когда одни изъ его модныхъ платьевъ совсѣмъ износились, а другія были проданы или заложены, онъ пошелъ на какую-то фабрику, и тамъ хозяинъ ежедневно наказываетъ его за глупость, лѣность и заносчивость нрава.
Мистеръ Кроммльзъ, совершивъ еще нѣсколько турокъ по тремъ соединеннымъ королевствамъ, отправился съ своей провинціальною знаменитостью въ Америку. Въ послѣдней нью-іоркской газетѣ напечатано, что Феноменъ, миссъ Нинета, вскружила головы всѣмъ нью-іоркцамъ и подала поводъ къ основанію двухъ или трехъ новыхъ сектъ.
Пегъ Слейдерскью пропала безъ вѣсти. — Артуръ Грайдъ умеръ съ натуги, таща изъ банка большой мѣшокъ золота. — Сноли мошенничаетъ потихоньку. — Сквирса сослали въ Ботани-Бей. — Брукеръ кончилъ жизнь въ раскаяніи.
Лѣтъ черезъ пять послѣ женитьбы, Николай, сдѣлавшись довольно богатымъ купцомъ, купилъ и возобновилъ старый домъ отца своего. Семейство его увеличилось, потребовались пристройки и передѣлки; но тѣ комнаты, въ которыхъ жилъ добрый отецъ его, оставлены въ прежнемъ видѣ, какъ были при покойникъ.
Неподалеку оттуда есть другая ферма, принадлежащая Франку. И тутъ тоже надо было пристроивать нѣсколько дѣтскихъ комнатъ.
На лѣтніе мѣсяцы двѣ счастливыя четы удаляются въ свои сельскія убѣжища, поручая дѣла Тиму Линкинватеру, который сохранилъ свое пристрастіе къ городской жизни. Братья Чирибль слѣдуютъ за ними. Мистрисъ Никльби также. Но мудрено сказать, гдѣ живутъ они, потому-что на обѣихъ фермахъ есть назначенныя для нихъ комнаты и близость разстоянія позволяетъ имъ всякій день мѣнять свое жилище, ночуя то у Франка, то у Николая, какъ случится.
На полдорогѣ отъ одной фермы къ другой, выглядываетъ изъ подъ развѣсистыхъ деревьевъ маленькій домикъ, въ которомъ, зимою и лѣтомъ, живетъ сѣдой и худощавый старикъ. Онъ смотритъ за фермами, когда хозяева въ городѣ. Лѣтомъ у него другая забота — играть съ дѣтьми. Не сыщете человѣка, который бы умѣлъ такъ занять малютокъ, и признательныя малютки безъ памяти любятъ Ньюмена.
Часто ихъ видятъ за бѣлой оградой, гдѣ возвышается нѣсколько небольшихъ холмовъ и растутъ прекрасные цвѣты и деревья. Ньюменъ плететъ гирлянды, дѣти украшаютъ ими надгробный памятникъ Смайка.