Железнодорожный разбой (Амфитеатров)/ДО
| Желѣзнодорожный разбой |
| Дата созданія: 1900. Источникъ: Амфитеатровъ А. В. Житейская накипь. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1903. — С. 171. |
Старинный разбой на большихъ дорогахъ умеръ вмѣстѣ съ большими дорогами. Взамѣнъ, народился разбой на желѣзныхъ дорогахъ. То въ Одессѣ женщину прикололи въ купэ, то на нижегородской линіи изранили инженера. Съ послѣднимъ грабители попали впросакъ: думали взять 45.000 руб., которые инженеръ, дѣйствительно, получилъ въ этотъ самый день изъ банка, но сейчасъ же и перевелъ телеграфомъ въ другой банкъ; при немъ, въ купэ, было всего девяносто рублей; ими разбойники и воспользовались, за дешево проливъ кровь человѣческую. Грабителей было двое. Инженеръ лежалъ на подушкахъ, головою къ дверцѣ купэ. Одинъ разбойникъ отворилъ дверцу, а другой въ то же мгновеніе нанесъ ударъ кинжаломъ; раненый приподнялся было, но второй ударъ, съ затылка, свалилъ его замертво.
Лѣтъ семь-восемь тому назадъ, возвращаясь изъ-за границы, я разговорился въ поѣздѣ съ жандармскимъ офицеромъ, весьма любезнымъ и сообщительнымъ человѣкомъ. Не помню на какой станціи, — чуть ли не въ Петроковѣ, — онъ, взглянувъ въ окно, вдругъ возопилъ:
— Ахъ, бестіи!
И стремительно выбѣжалъ изъ вагона.
Я — къ окну: кого онъ тамъ увидалъ? кого побѣжалъ «ташшить и не пушшать»? Однако, вижу: никакихъ насильственныхъ дѣйствій спутникъ мой не проявляетъ, а только прогуливается по платформѣ, но съ какою-то особенною выразительностью, торжественно, словно на показъ прогуливается. Наблюдая далѣе, я замѣтилъ, что прогулка жандарма почему-то совсѣмъ не нравится двумъ молодымъ людямъ, довольно изящно одѣтымъ, атлетическаго сложенія. Они отошли къ лѣтнему буфету, выпили по кружкѣ, пива и, несмотря на второй звонокъ, не спѣшили назадъ въ поѣздъ. Офицеръ, между тѣмъ, стоя на подножкѣ вагона, тихо говорилъ что-то станціонному жандарму, а тотъ держалъ руку подъ козырекъ. Послѣ третьяго звонка, спутникъ мой возвратился и усѣлся на мѣсто, веселый и довольный.
— Видѣли этихъ двухъ негодяевъ? — сказалъ онъ мнѣ, — запомните ихъ въ лицо. Если приведетъ случай встрѣтиться когда-нибудь въ вагонѣ, сейчасъ же переходите въ другой. Опаснѣйшее желѣзнодорожное жулье! Посмотрите, посмотрите: не сѣли въ поѣздъ, остались… ну, въ городѣ-то не нашалятъ: я жандарма предупредилъ, за ними слѣдить будутъ.
— Отчего же, если они извѣстны въ лицо, вы просто не арестовали ихъ?
— На какомъ же основаніи? На нихъ только подозрѣній много, а они даже не судились ни разу. Паспорта у нихъ чистые. Слѣдить за ними я могу приказать, но арестовать — уже превышеніе власти: не оберешься потомъ хлопотъ. Да одинъ изъ нихъ, кажется, еще германскій подданный…
Въ другой разъ, на тереспольскомъ вокзалѣ, въ Варшавѣ, мѣстный старожилъ показалъ мнѣ очень любопытную группу «обывательской самозащиты». Пришелъ брестскій поѣздъ. Толпа пассажировъ, высыпавшихъ изъ вагона, запрудила платформу. Когда она посхлынула немножко, изъ вагона третьяго класса вышелъ огромнаго роста молодой еврей.
— Ба! — сказалъ мой знакомый, замѣтивъ богатыря, — вы сейчасъ увидите интереснаго человѣка.
Слѣдомъ за молодымъ евреемъ показался дряхлый, согбенный старичокъ, почти нищенскаго вида, а за нимъ опять трехъ-аршинный молодецъ, съ плечами Самсона. Вся эта троица шла по платформѣ весьма безпечно, будто бы — чужіе между собою, но старикъ все время держался въ серединѣ, а парни — одинъ — наискось слѣва, впереди, другой — точно также справа, позади, — глазъ съ него не спускали.
— Цадикъ что ли какой-нибудь? — спросилъ я знакомаго.
— Нѣтъ, но особа немалозначущая. Это — человѣкъ, который, если захочетъ, — завтра же въ Варшавѣ будетъ фунтъ мяса по рублю. Вамъ не разсказывали про тайный синдикатъ, управляющій нашимъ городскимъ продовольствіемъ?
— Говорили мнѣ, но я не вѣрилъ: слишкомъ ужъ сложная стачка.
— Нѣтъ, вы вѣрьте. Этотъ вотъ Маѳусаилъ — казначей ихній. Это онъ — по посадамъ за сборомъ ѣздилъ, векселя на деньги мѣнялъ. Вѣдь у нихъ, чтобы уликъ не было, не ведется никакихъ книгъ и записей: все — на память двухъ-трехъ воротилъ, да на вѣру вотъ этому старику. Дѣйствительно, честнѣйшій человѣкъ: стоитъ вѣры. Распотрошить сейчасъ его халатъ, такъ сотни тысячъ посыплются.
— И не боится онъ ѣздить по желѣзнымъ дорогамъ? Вѣдь, у васъ тутъ идетъ, говорятъ, страшное воровство.
— Батюшка, чтобы его обокрасть, надо его вспороть: въ карманахъ у него грошика мѣднаго не найдется. А, чтобы его вспороть, надо, значитъ, силой напасть, что въ вагонѣ третьяго класса, биткомъ полномъ народа, не слишкомъ-то возможно. И, наконецъ, посмотрите, какихъ слоновъ онъ возитъ съ собою тѣлохранителями… Подковы ломаютъ, двугривенные въ трубу вьютъ. Уже охотились, говорятъ, на него наши промыслители, да отъѣхали, не солоно хлебавъ, съ намятыми боками. Старикъ-то, хотя и сѣдъ, а больше притворяется развалиною: въ случаѣ надобности, и самъ еще поможетъ своимъ слонамъ сдачи дать.
Въ третій разъ, между Краковомъ и Львовомъ, въ наше купэ влѣзъ какой-то неприглядный господинъ съ брильянтовою булавкою. Сидѣвшій насупротивъ меня австрійскій офицеръ покосился на него изъ-за «Neue Freie Presse»[1], потомъ положилъ газету и, обратившись ко мнѣ, заговорилъ по-польски о томъ, какъ теперь много по желѣзнымъ дорогамъ расплодилось всякаго жулья:
— Воткнетъ этакая дрянь себѣ брильянтовую булавку въ галстухъ, и лѣзетъ въ первый классъ высматривать перстни, цѣпочки, не топырится ли карманъ отъ толстаго бумажника…
И пошелъ, и пошелъ. Я ждалъ скандала. Но брильянтовый господинъ только пошевелился слегка на мѣстѣ. А офицеръ не унимался.
— И всегда такіе господа въ брильянтахъ. Ловятъ дураковъ! Опытный-то человѣкъ знаетъ, что — у кого въ дорогѣ брильянты въ галстухѣ, у того, пожалуй, и склянка съ хлороформомъ въ карманѣ.
Брильянтовый господинъ вынулъ сигару и спросилъ, ни къ кому не обращаясь:
— Позволено курить?
— Нѣтъ, — сказалъ офицеръ, — не позволено. Купэ для некурящихъ.
Господинъ покорно вышелъ въ корридоръ и остался тамъ. Офицеръ засмѣялся ему вслѣдъ:
— Ага! Сбѣжалъ!.. И совсѣмъ ему курить не хотѣлось… Отъ меня удралъ.
— Вы ужъ очень жестоки, — замѣтилъ я. — А вдругъ вы ошибаетесь, и это — порядочный человѣкъ?
Офицеръ даже обидѣлся.
— Этотъ-то — порядочный? Оставьте, пожалуйста! Я здѣшній уроженецъ, колешу по краю, изъ конца въ конецъ, по обязанностямъ службы, пятнадцатый годъ, пора мнѣ различать, который здѣсь человѣкъ — порядочный, который — мошенникъ.
Пришелъ кондукторъ. Увидавъ господина въ корридорѣ, онъ выразилъ на румяномъ, пучеглазомъ лицѣ своемъ крайнее изумленіе совсѣмъ не восхищеннаго свойства. Черезъ нѣсколько минутъ между ними завязался крупный споръ, при чемъ кондукторъ кричалъ на пассажира, а тотъ вяло огрызался. На ближайшей станціи брильянтовый господинъ исчезъ. Доѣхалъ ли онъ до мѣста назначенія, или пересѣлъ въ другой вагонъ, не знаю.
— Что это за франтъ, съ которымъ вы бранились? — спросилъ офицеръ кондуктора.
Тотъ сердито махнулъ рукою и пробормоталъ:
— А, чортъ съ нимъ, канальею…
Офицеръ бросилъ на меня торжествующій взглядъ:
— Вы видите: я былъ правъ!
Ужасно много хищныхъ проходимцевъ скитается по Ривьерѣ. Ницца и Монте-Карло — очаги, вокругъ которыхъ они вьются. Я — одинъ изъ немногихъ русскихъ путешественниковъ, могущихъ похвалиться, что, побывавъ въ Монте-Карло, не оставилъ тамъ ни гроша, а, напротивъ, еще выигралъ 1,600 франковъ — и тутъ же забастовалъ навѣки, хотя какая-то изъ моихъ сосѣдокъ по игрѣ, француженка, совсѣмъ мнѣ незнакомая, увидавъ, что я передаю мѣсто, пустила за это вслѣдъ мнѣ ругательство, не совсѣмъ удобоповторимое и совсѣмъ не лестное для моихъ мозговъ. Люди въ Монте-Карло интереснѣе, чѣмъ деньги, и не столько при самой рулеткѣ, сколько тѣ, что копошатся въ ея окрестности, ловя крохи отъ стола ея. Боже мой, что за каторжная толпа! Не бывалъ я на Сахалинѣ[2], но думаю, что В. М. Дорошевичъ чувствовалъ себя лицомъ къ лицу съ какимъ-нибудь Полуляховымъ гораздо безопаснѣе, чѣмъ блуждая въ змѣиныхъ красотахъ земного рая, состоящаго на иждивеніи дьявола-рулетки. Для низменной, полуживотной, свирѣпой толпы, подонковъ общества, изобрѣтено много оскорбительныхъ названій, но никогда мнѣ не случалось видѣть людей, болѣе подходящихъ подъ старинное слово, которое лишь въ нашъ вѣкъ стало ругательствомъ, а прежде было просто классовымъ опредѣленіемъ: «сволочь». Международная полуразбойничья, полунищенская шакалья стая, гдѣ каждый мужчина — лишь до случая не воръ и не убійца, гдѣ каждая женщина — лишь до покупателя не проститутка. Страшные элементы! И — тоже все брильянтовые господа, въ сюртукахъ, надѣтыхъ подъ манишечною декораціей, прямо на голое, грязное тѣло.
Люди, хорошо знакомые съ Монте-Карло и нравами Ривьеры, особенно предостерегаютъ противъ шулеровъ, разъѣзжающихъ въ поѣздахъ, обыкновенно, парочками. Завязываютъ разговоръ, вкрадываются въ симпатію, непремѣнно бранятъ игру и рулетку, затѣмъ появляется откуда-то колода картъ:
— Ѣхать еще долго… не переметнуться ли? Такъ — шутки ради, чтобы убить время.
Банкъ заложенъ, а черезъ четверть часа жертва обобрана и воетъ:
— Раздѣли до гола… Даже и для Монте-Карло ни грошика не оставили!
Между этими шулерами попадаются настоящіе Картуши — не только съ ястребиными глазами, но и съ когтями. Улучивъ въ купэ одинокаго пассажира, неподатливаго на соблазны, они, безъ церемоніи, хватаютъ его за горло и грабятъ по всѣмъ правиламъ печальной памяти большихъ дорогъ: la bourse ou la vie[3]! Подобные случаи нерѣдко выплывали на свѣжую воду, а — сколько ихъ «замазано» рулеточнымъ правительствомъ, необычайно трусливымъ, когда пріобрѣтаютъ огласку скандалы, способные отпугнуть отъ Монте-Карло иностранцевъ! Въ Миланѣ я познакомился съ молодымъ журналистомъ. Онъ игрокъ. Въ разговорѣ объ язвахъ Монте-Карло я сообщилъ ему, что на русскомъ языкѣ есть очень сильная статья противъ рулетки Вас. Ив. Немировича-Данченко, имя котораго въ Италіи популярно по многочисленнымъ переводамъ его стихотвореній и нѣкоторыхъ романовъ.
— Есть памфлетъ Немировича-Данченко противъ рулетки?! — обрадовался журналистъ. — Ахъ, какое несчастіе, что я не знаю по-русски!
— А что?
— Вотъ бы — перевести!.. Сразу можно стать богатымъ человѣкомъ!
— Какимъ образомъ?
— Самымъ чистымъ и непредосудительнымъ. Положимъ, вы поселились въ Ниццѣ и — выпустили брошюру Немировича на трехъ языкахъ: французскомъ, итальянскомъ, англійскомъ.
— Ну?
— Конечно, съ хорошею предварительною рекламою, съ портретомъ, со статьею объ авторѣ… Завтра же — ни одного экземпляра въ продажѣ, и вы печатаете новое изданіе.
— Неужели публика на Ривьерѣ такъ чутка къ печатному слову?
— Нѣтъ, публика не чутка, но администраторы рулетки чутки: они купятъ книгу. Жарьте затѣмъ изданіе за изданіемъ: ни одно не залежится. Ну, въ концѣ-концовъ, конечно, станетъ не въ терпежъ, замолятъ о пощадѣ, придутъ съ разными предложеніями.
— И вы?
— И я благородно прогоню ихъ вонъ: какъ вы смѣли?! Я не торгую своимъ перомъ!.. Я велъ противъ васъ честную войну по убѣжденію, но, если вы осмѣливаетесь кричать, что я шантажистъ, заставляющій васъ скупать мою книгу, такъ вотъ же вамъ: я отказываюсь отъ дальнѣйшей репродукціи и завтра же продамъ право изданія кому угодно, хоть первому встрѣчному! Мнѣ надоѣло возиться съ вашими грязными исторіями…
— И дѣйствительно продадите?
— Конечно!.. Еще бы не продать? Завтра же явится ко мнѣ книгопродавецъ (журналистъ назвалъ мнѣ даже имя, но не вспомню сейчасъ, какое) и начнетъ торговаться, не продамъ ли я свои труды въ его собственность? Я заломлю съ него 100,000 франковъ, онъ предложитъ 10,000, и на пятидесяти мы сойдемся… Я, передавая ему право, дамъ серьезнѣйшій совѣтъ, — не медлить дальнѣйшими изданіями, потому что книга какъ разъ въ ходу; и надо ковать желѣзо, пока горячо. Онъ душевно поблагодаритъ за товарищеское участіе и — аминь: памфлетъ какъ въ воду канулъ. Много они ихъ такъ скупили!
— Позвольте. Но зачѣмъ же вамъ для столь ловкой операціи нужны русскій языкъ и Немировичъ? Развѣ вы не можете добиться такихъ же результатовъ, написавъ свой собственный памфлетъ?
Журналистъ вздохнулъ:
— Имени у меня нѣтъ. Что имъ какой-нибудь Г—ни? Такъ, проигравшійся злецъ, неудачникъ. Кому онъ нуженъ? Ну, дать ему тысячу франковъ на голодные зубы, чтобы молчалъ, не лаялъ. А не захочетъ, — и чортъ съ нимъ… Но имени они боятся. О, имя — великое дѣло! Именемъ можно горы двигать. Вотъ если бы вашъ Толстой написалъ о рулеткѣ! — вдругъ вдохновился онъ, — Боже мой! да вѣдь это — милліоны!..
И такъ у него горѣли глаза, и судорожно сокращались пальцы, что я невольно отодвинулся, подумавъ:
— Однако, братъ, рулетка хороша, но тоже и тебѣ въ лапы попасть — не обрадуешься!
Между желѣзнодорожными пиратами попадаются удивительные ловкачи. Знаменитая Сонька Золотая Ручка еще у всѣхъ въ памяти. А вотъ что мнѣ разсказывалъ хорошій пріятель, недавно пріѣхавшій изъ Вѣны:
— Было насъ въ купэ трое. Вдругъ входитъ четвертый — очень изящный, маленькаго роста, старичокъ, нѣмецъ, съ женскими манерами; въ рукахъ у него маленькій кожаный сачокъ. Онъ очень взволнованъ, руки трясутся.
— Простите, господа, — говоритъ онъ, — я попрошу позволенія пересѣсть къ вамъ изъ моего купэ. Извиняюсь, что стѣсню васъ, но на послѣдней станціи ко мнѣ сѣли какія-то личности, не внушающія довѣрія… А я, къ несчастью, везу съ собою крупную сумму денегъ… Я человѣкъ больной, слабый… со мною все могутъ сдѣлать.
Дали ему мѣсто. Пошли взглянуть: что за Ринальдо Ринальдини такіе забрались въ поѣздъ? Дѣйствительно, рожи серьезныя: какъ Щедринъ, знаешь, говоритъ — «цыгане не цыгане, шулера не шулера — иностранцы какіе-то![4]» Словомъ: не то, что ночью въ лѣсу, а и среди бѣлаго дня, вдали отъ городового, встрѣтиться непріятно. А старичокъ дѣйствительно преболѣзненный. Едва усѣлся, какъ вынулъ шприцъ и сдѣлалъ себѣ морфійное или кокаинное впрыскиваніе. Хорошо. Ѣдемъ. Дѣло подъ вечеръ: въ окно туманъ лѣзетъ, міазмы съ болотъ. Старичокъ проситъ закрыть окно. Закрыли. Нѣкоторое время спустя, распространяется въ купэ какая-то гнуснѣйшая вонь. Надо открыть окно. Старичокъ протестуетъ: сырость, ревматизмъ, лихорадки. — Лучше, говоритъ, позвольте мнѣ озонировать воздухъ нашего помѣщенія. Я всегда на таковой случай вожу съ собою пульверизаторъ… Но — только что онъ вытащилъ пульверизаторъ изъ своего сачка, — какъ одинъ изъ нашей компаніи, венгерецъ, здоровеннѣйшій парень, молча, всталъ, взялъ старичка за шиворотъ и буквально выбросилъ его въ корридоръ вагона.
— Что вы дѣлаете? — завопили мы, — за что? какъ можно?
— А то, — говоритъ венгерецъ, — что иначе мы черезъ полчаса всѣ спали бы крѣпкимъ сномъ, а этотъ мошенникъ, съ каторжниками изъ того купэ, очистили бы наши карманы. Эти пульверизаторы — штука извѣстная! Если я не правъ, то плутъ вломится въ амбицію и сдѣлаетъ исторію, а — если правъ, только мы его и видѣли… Пульверизаторъ! Съ какой стати, спрашиваю васъ, у порядочнаго человѣка въ дорогѣ будетъ съ собою пульверизаторъ?
— Но позвольте: у него, вообще, цѣлая аптека. Онъ что-то впрыскивалъ себѣ.
— А почемъ я знаю, что? Можетъ быть, какую-нибудь такую гадость, чтобы не заснуть вмѣстѣ съ нами отъ хлороформа.
Всѣ эти милыя предположенія венгерецъ кричалъ во все горло. Ни старичокъ, ни его компаньоны не откликнулись ни звукомъ.
Должно быть, онъ былъ правъ: никакихъ послѣдствій его грубость не вызвала.
Все это — усовершенствованные виды желѣзнодорожнаго пиратства. Но наши азіатскія желѣзныя дороги подвергаются и самымъ первобытнымъ нападеніямъ. Въ Томскѣ мнѣ показывали хромого кондуктора. Онъ сопровождалъ поѣздъ, шедшій со скоростью… восьми верстъ въ часъ. Таёжники бросились на послѣдній вагонъ, въ надеждѣ вспрыгнуть на конечную площадку, и оттуда ворваться въ поѣздъ. Къ счастію, на площадкѣ стоялъ кондукторъ. Не имѣя никакого оружія, онъ отбивался отъ бѣгущихъ за поѣздомъ разбойниковъ ногами, а тѣ изловчались рубнуть его топоромъ. Наконецъ, взявъ закругленія, поѣздъ прибавилъ ходу и таежная шайка отстала. У кондуктора оказалась обрублена пятка на лѣвой ногѣ. За спасеніе поѣзда его наградили что-то очень щедро: кажется, разорились чуть ли не на всѣ десять рублей. Съ тѣхъ поръ дозволено было кондукторамъ сибирской желѣзной дороги вооружиться револьверами, чего ранѣе, несмотря на множество нападеній, упорно не разрѣшали. Очевидно, случай съ кондукторской пяткой доказалъ, что, какъ человѣкъ ни брыкливъ, а отъ топора не отбрыкаешься!.. Въ Закавказьи поѣзда ходятъ хорошо, но въ еще недавнее время быстрота не спасала отъ грабителей. Закутавъ головы башлыкомъ, привычные къ джигитовкѣ, горцы съ полнымъ успѣхомъ опускались на крыши вагоновъ съ низко висящихъ надъ путемъ, скалъ или вскакивали на подножки, пробѣгали поѣздъ, хватали, что подъ руку попало, и — исчезали такъ же волшебно, какъ появлялись. Иногда этими продѣлками забавлялся даже не организованный разбой, а такъ — хищническое дикое дурачество, удали ради.
Примѣчанія править
- ↑ нѣм. «Neue Freie Presse» — «Новая свободная печать»
- ↑ См. В. М. Дорошевичъ «Сахалинъ»
- ↑ фр. la bourse ou la vie — кошелекъ или жизнь
- ↑ М. Е. Салтыковъ-Щедринъ «Господа ташкентцы»