Ганс Христиан Андерсен — Сказки Г. Хр. Андерсена
Издание: Т-ва И. Д. Сытина
Типо-лит. И. И. Пашкова, Москва, 1908 г.
Переводчик: А. А. Федоров-Давыдов
OCR, spell check и перевод в современную орфографию: Праздник который всегда с тобой читать (Читайте «Праздник, который всегда с тобой» Эрнеста Хемингуэя)
Елка
править
В лесу росла хорошенькая, маленькая елочка. Место у неё было удобное, солнечное; расти было просторно, и вокруг поднималось много-много её друзей — и елей, и сосен.
Но маленькая елочка одного только страстно желала — вырасти скорее большой. Не тешило ее ни теплое солнышко, ни свежий воздух, и не было ей никакого дела до деревенских ребятишек, которые плутали по лесу, с веселой болтовней собирая землянику и малину.
Нередко выходили они на полянку, где росла наша елочка, с полным горшочками земляники, с стебельками травы, на которые тоже были нанизаны ягоды; ребятишки усаживались возле маленькой елочки и говорили: — «Ишь ты, какая славная елочка выросла!»… Но деревцо словно и не слышало этих слов.
Через год елка подросла на одну развил инку ветвей; а еще год прошел, и опять она выросла немного, — ведь у елок можно всегда заметить, сколько ей лет, по числу развилин.
— Ох, кабы я была таким же большим деревом, как другие вокруг меня! — вздыхало маленькое деревцо. — Я бы тогда вон как распростерла свои ветви над землей, а своею кроной стала бы смотреть поверх всего леса, что такое на свете белом творится. А птицы стали бы вить гнезда на моих ветвях и под напором ветра я бы могла так же важно и величественно раскачиваться, как вон те рослые ели.
И не тешили её пи солнечные лучи, Ни птички, ни розовые облака, которые парусили над нею и утром, и вечером. Зимой, когда всюду лежал белый, искрившийся снег, выскакивал из чащи леса зайка- прыгун и одним скачком перепрыгивал через елочку. О, это так сердило ее!..
Но прошло две зимы, и елочка поднялась настолько высоко, что заяц теперь должен был обегать елочку стороной.
«Да, да, расти и расти, стать взрослой и потом состариться, — это единственное прекрасное в жизни», думала ель.
Осенью обыкновенно являлись дровосеки и сваливали некоторые из крупных деревьев. Это повторялось из года в год, и молоденькой ели всегда жутко как-то становилось при этом, потому что огромные, роскошные деревья падали с шумом и треском на землю, а им обрубали ветви, и они становились такими голыми, тоненькими, что их положительно невозможно было узнать, и тогда взваливали их на дровни и увозили из лесу прочь.
Куда? Что предстояло им после того?
И вот весной, когда прилетели из-за моря ласточки и журавли, елочка спросила их:
— Не знаете ли вы, куда это увозят отсюда огромные деревья? Вы их не встретили дорогой?
Ласточки ничего знать не знали, но журавль задумчиво посмотрел вдаль, качнул головой и сказал:
— Да, я, кажется, встретил их. Когда я летел из Египта, мне попадались навстречу новые корабли; на кораблях этих были огромные мачты; думаю, что это именно ваши ели и были: я слышал запах ели от них и потому я несколько раз приветствовал их на своем пути. Да, это были они.
— Ох, кабы я была такая же большая; кабы я тоже могла но морю проехаться! Ну, а каково это самое море, какое оно из себя с виду? А?
— Ну, знаете, это объяснять очень долго, — сказал журавль и полетел прочь.
Радуйся своему детству, говорили солнечные лучи, радуйся своему бодрому, быстрому росту, той юной жизни, которая таится в тебе.
И ветер целовал деревцо, и роса горемычная орошала ее своими слезками; но елочка и внимания не обращала на всё это.
Под самое Рождество в лесу срубали совсем молоденькие деревца, немного старше, а то и одного возраста с елочкой, которая не ведала ни покою, ни отдыха и страстно рвалась вон из лесу. У этих хорошеньких, пушистых елочек ветвей не обрубали, а их так прямо сваливали на сани и увозили из лесу.
— А они куда? спрашивала елочка. — Они, право, не больше меня, и самая большая из них много меньше меня. И почему у них не обрубили ветвей? Куда их увезли?
— Это мы знаем! Отлично знаем! — зачирикали воробушки. — Мы были в городе, мы смотрели в окна. Мы знаем, куда они едут.
— О, они предназначены для величайшего торжества и для роскоши! Мы отлично видели в окна с подоконников, что эти елки сажают посреди горниц и обвешивают сверху донизу чудными вещами, раззолоченными яблоками, медовыми пряниками, игрушками и сотнями свечей.
— Ну, а потом что? — спросила елка, дрожа от волнения всеми ветвями.
— Что было дальше, мы не видели. А это было несравненно хорошо.
— Назначен ли мне судьбой этот светлый, чудный путь? — радовалась елка. — Это, пожалуй, даже лучше, нежели плавать по морям. Ах, я так страдаю в надежде на лучшую жизнь! Ведь я уж выросла большая, я стала не меньше других, которых срубили и увезли отсюда еще в прошлом году. О, только бы мне очутиться на санях, только бы мне побывать в теплой горнице в роскошном убранстве, а там… Ну, а потом, конечно, наступит еще лучшая жизнь, на много прекраснее всего этого; а то ради чего же стали бы так ухаживать за нами и всячески украшать нас?.. Да, будет что-то величественное, грандиозное… Но что? Ох, я так томлюсь ожиданиями! Я просто сама не знаю, что такое со мною творится…
— Ты радуйся на нас, — сказали ей ветер и солнечный луч, — радуйся своей молодости и свободе!..
Однако, елочка ничему этому не радовалась, а только росла и росла. Зиму и лето стояла она зелененькая, даже, скорее, темно-зеленая. И люди, любуясь ею, говорили: «Что за славное деревцо!»…
И вот, наконец, перед Рождеством се срубили прежде всех. Глубоко врезалось в ствол лезвие топора, и дерево упало на землю со вздохом. Елка чувствовала смертельную боль и совершенное бессилие и слабость; она даже мечтать ни о чем не могла; она была удручена горечью разлуки с родиной, с той луговинкой, на которой впервые показалась её стрелка вершинка; она сознавала ясно, что никогда уже не увидит ни дорогих старых товарищей, ни маленьких кустарников, ни цветов вокруг себя, а быть может, и птичек. Отъезд был вообще крайне тяжел и неприятен.
Очнулось деревцо только уже тогда, когда на каком-то дворе вывалили на землю весь воз елок и какой-то человек сказал: — «Вот эта елка пышнее всех. Только такую нам и надо!»…
Ну, вот и явились двое ливрейных лакеев и отнесли нашу елочку в огромную, роскошно убранную залу. Вокруг по стенам были здесь развешаны картины, а на кафельной печи стояли большие китайские вазы с крышками, на которых сидели львы; стояли там и кресло-качалка, и мягкий диван, и большие столы, заваленные книгами и игрушками.
И елку воткнули в кадку с песком, а самую кадку убрали зеленым сукном, и под нее постелили пестрый ковер. Радость и восторг охватили елку необыкновенные. Ну-ка, ну-ка, что-то еще дальше будет? Ливрейные лакеи и девушки стали убирать елку; на её ветвях они развесили маленькие сеточки, вырезанные из разноцветной бумаги, наполненные конфетами; свесились с веток и золоченые яблочки, и орехи, словно они крепко-на-крепко приросли к елке; а затем на всех ветках были воткнуты сотни красных и голубых свечек. Мелькали в зелени ветвей и куклы, так страшно похожие на маленьких людей, а на самой вершинке, на стрелке, ярко сверкала золотая звезда. Это было одно великолепие, — из ряду вон выходящее великолепие!..
— Нынче вечером, — говорили вокруг все, — она вся засияет.
О, — думала елка, — поскорей бы наступил вечер да поскорей бы зажгли свечи! Однако, что же произойдет тогда?.. Как бы не пришли из лесу деревья полюбоваться на меня. Не будут ли воробушки смотреть на меня из-за оконных стекол? А может быть, я стану расти и здесь, как росла в лесу, и буду стоять здесь и зиму, и лето, вот так же пестро и роскошно разубранная…
Да, мечтам её конца не было. Но от долгого ожидания у неё заболела кора, а эта боль так же нестерпимо тяжела для дерева, как для нас — головная боль.
Ну, вот, наконец, и свечи зажгли. О, какой блеск!.. Какая роскошь!.. Всеми ветками дрожала елочка от избытка счастья, так что даже одна свечка накренилась и подожгла хвою, и это было очень больно.
— Ах, ты, Господи!.. — воскликнули барышни и быстро затушили свечку.
Теперь уж дереву нельзя было трепетать. Это было ужасно. Но елке было так жаль и обидно потерять хоть что-нибудь из своих украшений, так что волей-неволей надо было сдерживать себя; елочка была положительно ошеломлена всем этим великолепием.
Вдруг распахнулись двери, и в комнату ворвалась целая толпа детей, с такой стремительностью, как будто они хотели всё дерево опрокинуть. За детьми шли взрослые.
Первое время дети стояли в нерешительности, но только одно мгновение, а затем они зашумели, запрыгали, стали плясать хороводом вокруг елки и срывали с ветвей одно лакомство за другим.
— «Что это они делают? — думала елка. — Что же будет после этого?»
Между тем свечки догорели почти до самых веток, и их потушили. Теперь детям дали полную волю обобрать все игрушки и сласти с елки… Стремительно бросились они на дерево, так что только ветки его затрещали, и если бы елка не была крепко привязана вершинкой к потолку, — они бы свалили ее на землю.
Дети танцевали вокруг неё с сорванными игрушками и сластями… А на нее, на елку, никто уже внимания не обращал, кроме няни, которая высматривала, не осталось ли между ветвями несорванного лакомства или яблока.
— Сказку!.. Сказку!.. — закричали вдруг дети и потащили к елке маленького, толстого человечка, и он сел как раз под ветвями елки.
— Таким образом, мы под сенью дерева, — заметил он, — да, кстати, и елка не без пользы послушает нашу сказку. Но только — чур, я расскажу вам только одну сказку. Какую вы хотите? Про «Иведе и Аведе» или про «Клумпе-Думпе»?
— «Иведе-Аведе»! — закричали одни.
— «Клумпе-Думпе»!.. — откликнулись другие.
То-то был крик, то-то было голошенье!..
Только одна елка стояла молча и думала про себя: «Ну, а я, значит, тут не при чем? Мне, значит, теперь уже делать нечего?»
Да, она была нужна в свое время, и она уже исполнила, что надо было ей исполнить.
И вот маленький человечек начал рассказывать про «Клумпе-Думпе», который хотя и с лестницы свалился, но все же достиг почета и женился на принцессе.
Дети хлопали в ладоши, просили рассказать сказку и про «Иведе-Аведе», но толстый человечек больше рассказывать не стал.
Елочка стояла молча, в Глубокой задумчивости; никогда-то птички не рассказывали ей чего-либо подобного в лесу. «Гм!.. Клумпе-Думпе упал с лестницы, но всё-таки женился на принцессе… Да, да так-то и всё идет на свете белом… — думала елка и воображала, что это правда, потому что сказку рассказывал такой хороший и добродушный толстяк. — Да, да, кто знает, может статься, и я свалюсь с лестницы и получу руку принцессы»…
И елка обрадовалась и с нетерпением ожидала следующего дня, когда ее снова уберут и разукрасят и осветят новыми свечками.
"Завтра я буду гораздо счастливее… — мечтала она. — Я буду наслаждаться своим великолепным убранством… Завтра я снова услышу сказку про «Клумпе-Думпе», а может быть, и про «Иведе-Аведе».
И всю ночь елка стояла тихо-тихо, погруженная в глубокую задумчивость.
Наутро в комнату вошли слуги и девушка.
«Ну-с, сейчас начнется уборка сызнова… — подумала елка; но люди поволокли ее из комнаты, втащили ее по лесенке на чердак и бросили там, в темном углу. — Что это значит? — подумала ель. — Что же мне здесь делать? И что хорошего я тут услышу?» И она прислонилась к стене и задумалась…
Она думала, и времени у неё на это было куда как много. Проходили дни, проходили ночи, никто не заходил на чердак, а если кто случайно и появлялся здесь, то только за тем, чтобы поставить в углу пустой ящик. А елка всё стояла и стояла, и можно было подумать, что ее здесь забыли совершенно.
«Теперь на улице зима, — размышляла ель. — Земля замерзла, и потому люди не могут посадить меня. Вот потому они и поставили меня на чердак до весны. Как они хорошо это обдумали, и какие люди хорошие!.. Жаль только одно, что здесь так темно и жутко, даже зайчишку единого тут не увидишь… А как бывало зимой хорошо в лесу, когда кругом скатертью ложился снег, и заяц скакал по сугробам и перескакивал через меня! Да, тогда мне досадно было на него… Но здесь на много ужаснее от этого страшного одиночества»…
— Пип-пип!.. — пискнула вдруг мышь и высунулась из норки, а за ней вылезла и другая мышь.
Они старательно обнюхали елку и стали шнырять между её ветвями.
— Ах, как холодно!.. Смерть!.. — ворчали обе мыши. — А то здесь, вообще, хорошо жить. Не правда ли, старая елка?..
— Я вовсе не старая; есть деревья, которые на много старше меня!..
— Ты откуда? — сказали мыши, — и что ты знаешь новенького вообще?..
Они были ужасно любопытны.
— Ну-ка, расскажи нам о разных странах, где ты только побывала. Не бывала ли ты в кладовой, где сыр прямо на досках лежит, а под потолком висят окорока ветчины и где на сале танцуют? Не видала ли ты такой кладовой, куда входят тощими, худыми и откуда выходят жирными-разжирными?..
— Этого я ничего не знаю, — сказала ель, — а знаю я лес, где солнце светит и пташки поют, — это точно… — и поведала она им, как жила она в лесу в своем детстве, а маленькие мыши никогда ничего подобного не слыхали и теперь слушали, затаив дыхание.
— Однако, как много видела ты на своем веку! — сказали они, наконец. Какая ты счастливая!..
— Я?.. — переспросила их ель и задумалась над своим же собственным рассказом. — Да, это были хорошие времена, действительно…
Затем елка рассказала о рождественском вечере, когда ее украшали пряниками и свечами.
— Ай, ай, ай! — разахались мыши.- Какая же ты счастливая, старая елка!..
— Да я совсем не старая, — сказала ель; — меня срубили в лесу только в эту зиму. И к тому же я очень отстала от других в своем росте.
— Как ты хорошо рассказываешь! — заметили мыши.
И в следующую ночь они привели с собою еще четверых мышеняток; им тоже хотелось послушать россказни елки. И чем больше рассказывала елка о своем прошлом, тем отчетливее припоминала она свою прежнюю жизнь и горько думала про себя: «А всё-таки это было славное время! Но ведь оно может вернуться. Вон ведь Клумпе-Думпе и с лестницы свалился, а всё-таки женился на принцессе»…
И деревцо вспоминало маленькую, хорошенькую березку, которая осталась в лесу и которая для него была именно своего рода принцессой.
— А кто это такой Клумпе-Думпе? — спросили маленькие мыши.
И тогда ель начинала рассказывать всю сказку, которую она запомнила от слова до слова, и маленькие мыши с детской радостью скакали по елке до самой вершинки…
На следующую ночь в гости к елке пришло многое множество мышей, а в воскресенье даже пожаловали две крысы. Только им сказка не понравилась, что огорчило маленьких мышей и вместе с тем отбило охоту восторгаться елкой.
— Скажите, пожалуйста, вы только одну эту историю и знаете? — спросили у елки крысы.
— Да, только одну. Я ее прослушала в счастливейший вечер моей жизни. Но тогда я не сознавала даже, насколько я была счастлива.
— Это в высшей степени сумбурная история… Не знаете ли вы сказки про сало или про сальные свечи?
— Не знаете ли вы историю какой-нибудь кладовой?..
— Нет, — отвечало деревцо.
— Ну, так благодарим покорно, — решили крысы и мигом убрались восвояси. А за ними последовали и маленькие мыши.
— Ах! — вздохнула елка, — как было хорошо даже тогда, когда сидели вокруг меня юркие мышки и слушали мои россказни! Ну, теперь и это прошло… Но я буду вспоминать это и буду счастлива, когда меня опять кликнут для развлечения на свет Божий.
Ну, и когда же это случилось? Это случилось как-то утром; пришли на чердак люди и начали уборку; ящики вытащили оттуда, старую елку швырнули на пол, а дворник стащил ее вниз по лестнице на свет Божий.
«Ну, вот и новая жизнь начинается»… — подумала елка, чувствуя ветерок и тепло ясного солнышка и падая на мостовую двора.
Ей не было времени даже на себя самое посмотреть, потому что вокруг неё было так много нового, невиданного ею. Двор примыкал к садику, в котором всё цвело и благоухало; свежие, благовонные розы перевешивались через изгородь, липа цвела, ласточки реяли вокруг щебеча: «Квирр-виррвить!… Добро пожаловать, муженек!»… Но это относилось не к выброшенному дереву.
«Ну, теперь начинается моя жизнь», — подумало дерево с восторгом, расправляя свои ветки; но — увы! — они все высохли и пожелтели, и бедная елка лежала без движения в углу двора, где росла сорная трава и крапива. А на вершине её всё еще красовалась бумажная вызолоченная звезда, сверкавшая на солнце.
На дворе резвились дети из числа тех, которые на Рождество танцевали вокруг елки и так восторгались ею. Самый младший из них подбежал к елке и сорвал с неё золотую звезду.
— Посмотрите, что еще осталось на этой уродливой елке! крикнул он, топча сухие ветки, которые жалобно хрустели под его ногами.
Посмотрела елка на распустившиеся цветы и свежую зелень сада оглянула себя самое и в ту минуту пожелала одного — снова очутиться в темном уголке на чердаке; там могла она вспоминать о своем детстве в лесу, о веселом Рождестве и маленьких мышатках, которые с таким вниманием слушали её сказки о Клумпе-Думпе.
— Всё прошло, прошло невозвратно… — прошептало искалеченное деревцо. — Мне бы надо было пользоваться жизнью и радоваться, пока еще это было можно. А теперь всё прошло, прошло навсегда…
И пришел дворник, и разрубил елку на маленькие полешки, и набрал целую охапку. Ярко и весело вспыхнули они на очаге под котлом с едой. И горько вздыхало деревцо, и каждый вздох его напоминал легкий выстрел. Услыхали это ребятишки, сбежались к огню и расселись вокруг него. Они любовались им и кричали: — «Пиф-паф!»…
Но при каждом своем вздохе-выстреле елка снова и снова вспоминала о летних днях в лесу, о зимних сумерках, когда над нею по всему небу высыпали мерцающие звездочки. Вспоминала она и рождественский праздник, и «Клумпе-Думпе», единственную сказку, которую она слышала и умела рассказывать, а затем она сгорела.
Малыши играли в саду; самый младший приколол золотую звезду на груди, которая красовалась на вершине елки.
Ну, вот и всё теперь было покончено с нею. И с елкой покончено, и с этой историей тоже покончено… Всё прошло и прошло, и так бывает в конце концов со всеми историями.
