ЕЭБЕ/Лесков, Николай Семенович

Лесков, Николай Семенович
Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона

Словник: Лисбон — Ляцково. Источник: т. 10: Ладенбург — Миддот, стлб. 415—418 ( скан )

Лесков, Николай Семенович — известный русский писатель (1831—95). Обыкновенное деление литературной деятельности Л. на периоды не может быть принято без оговорок; в особенности оно едва ли верно по отношению к его взглядам на еврейство. Из детства, проведенного в духовной и дворянской среде Орловской губ., он вынес, с одной стороны, превосходное знакомство с Библией, пополненное впоследствии изучением отцов церкви, а также богословской литературы, Корана и вообще религиозной литературы разных народов, давшее ему глубокое уважение к религиозной мысли евр. народа и превосходное понимание идейной связи между иудаизмом и христианством (Л. всю жизнь был верующим христианином); но, с другой стороны, он тоже в домашней обстановке детства воспринял резкое антисемитское чувство — и эти два чувства своеобразно переплетались в нем, являясь основой для литературных произведений довольно противоречивого характера. Его антисемит. чувство сказывается в очень многих его произведениях, где выступают евреи, почти всегда изображаемые в крайне отталкивающем виде с обычными аксессуарами шаблонной антисемитской литературы. Наиболее ярко это чувство сказалось в одном из его «Святочных рассказов», именно в «Жидовской кувырколлегии» (1882). Здесь старый офицер вспоминает о тех временах при Николае Павловиче, когда евреев стали впервые брать в рекруты; евреи уклонялись от рекрутчины, калечили себя; зачисленные в армию евреи в строю учились хорошо, но ни за что не соглашались стрелять и при команде «пли» — падали наземь. Евреев, конечно, нещадно били, но ничто не помогало. Наконец один хитрый солдатик надоумил офицера: он положил кладку через речку, поставил на нее евреев и заставил их стрелять с этой кладки. Евреи выпалили и, разумеется, не упали. «Что же вы не падаете?» — иронически спрашивает офицер. A они отвечают: «мозе ту глибоко». Весь рассказ, не исключая и сцен битья евреев палками по спине и животу, ведется в тоне издевательства над евреями, которые падают от выстрела, дрыгают ногами, говорят в оправдание явный вздор и т. д. Для усиления соли рассказа вводятся эпизоды, как некоего Лазаря, которого сдавать в рекруты не следовало, сдали сами же евреи и как этот Лазарь в ответ на замечание офицера, что «это бессовестно», отвечает: «какая же у наших жидов совесть». Только несколько фраз о том, как набирали рекрут при помощи шаек присяжных лжесвидетелей, под присягой определявших законный будто бы возраст еврея для отбывания повинности, только эти несколько фраз почти против воли автора дают читателю некоторый намек на то, что евреи имели, по крайней мере, известное нравственное право считать себя особенно обиженными системой отбывания рекрутчины (см. Армия в России, Евр. Энц., III, 160). К несколько более раннему времени (1877) относится «Быль из недавних воспоминаний» под заглавием «Владычный суд», посвященная той же теме, т. е. еврейской рекрутчине эпохи Николая I, но разработанной с другой точки зрения. Раcсказ состоит в описании случая, когда вполне правильно с точки зрения закона и практики того времени, но совершенно вопреки элементарной правде и справедливости был забран в рекруты сын одного переплетчика-еврея; даже чиновники были возмущены явной несправедливостью и сочувствовали горю несчастного отца, но поделать ничего не могли, пока дело не дошло до киевского митрополита Филарета Амфитеатрова, который в него вмешался и спас мальчика и отца. Рассказ ведется, по существу, в том же тоне, что и «Жидовская кувырколлегия»; точно так же евреи изображены в общем и целом исключительно с отрицательной, преимущественно смешной стороны, как они обыкновенно изображаются в шаблонной антисемитской литературе. Весь рассказ написан едва ли не более всего для характеристики Филарета Амфитеатрова, которого Л. ставил очень высоко. Но, вместе с тем, он очень ярко изображает вопиющую несправедливость системы рекрутского набора по отношению к евреям, а горе отца изображено такими сильными и яркими чертами, что за ними совершенно теряются и его курьезно-жалкая наружность, и его заплетающийся язык и т. д. Рассказ производит сильное впечатление и притом безусловно в пользу евреев, как рассказ о грубом издевательстве над целой народностью; но производит его едва ли не вопреки автору, который в несчастном переплетчике и его сыне видит не столько жертву государственного строя, создавшего нелепую систему рекрутчины, сколько жертву еврейского кагала, создавшего шайки присяжников и другие формы насилия и угнетения своих. «И все мне становилось жальче и жальче этого бедного жида, в просьбе которого… чувствовалась целая старая история, которая вечно нова в жестоковыйном еврействе», — говорит Л. В том же тоне дешевого антисемитизма написан рассказ «Ракушанский меламед» из жизни евреев на русско-австрийской границе. Как большинство антисемитов, Л. не может, однако, не признавать, что «свои», т. е. русские, весьма нередко бывают «жида ядовитее» (рассказ «Умершее сословие»). Однако у него есть один рассказ, относящийся к последнему периоду (1886 г.) его деятельности, написанный в совершенно противоположном тоне; это «Сказание о Федоре христианине и о друге его Абраме жидовине» — из эпохи первых времен христианства, именно из Константинопольской жизни 4 в. Федор христианин и Абрам жидовин, оба оставаясь в своей вере, но не видя в ней никаких оснований для взаимной ненависти, были друзьями с раннего детства; учились они сперва вместе в школе греческого философа Панфила, который на коварный допрос христианина, како верует, отвечал (подобно Натану Лессинга) такими словами, выражающими основную мысль всего рассказа: «Произволением Творца людям неодинаково явлено, во что верить, и у нас между всех есть много разных вер, и не в этом зло, а зло в том, что каждый из людей почитает одну свою веру за самую лучшую и за самую истинную, а другие без хорошего рассуждения порочит. А как я сам всех вер не знаю, то об истине их во всей полноте судить не могу, и я потому ни одной веры против другой не унижаю и ни одну не превозношу, так как это для меня совсем некасающее». — Затем же, возражает христианин, «ты этак лукаво умствуешь? Это так нельзя… Мы знаем истину и должны ее всем оказать… Надо, чтобы между людьми было по их верам разделение». «Для этого, — отвечает Панфил, — у всякого в своей вере есть наставники, которые всех разделить стараются, а я только о том забочусь, чтоб у детей… больше крепли любовь и согласие». — «Это у тебя нехорошо от ученых рассуждений развилось; надо так, чтобы всякий отрок от молодых ногтей особо себя понимал и жил всяк по своей вере», — отвечает христианин. Школу Панфила, как безбожную, закрыли, Федор и Абрам были разведены по разным вероисповедным школам, которые и сумели внушить им дух нетерпимости и на время сделать врагами. Но когда Федор-христианин однажды увидел, как христиане грабят и бьют Абрама, то он заступился за него; тогда с новой силой воскресла их детская дружба, с тех пор перенесшая целый ряд очень тяжелых испытаний; свои, конечно, ославили каждого из друзей отщепенцем, тайным врагом своей религии и своих единоверцев. Федор объяснял свое самопожертвование в пользу друга исполнением заповедей Иисуса Христа, а Абрам следованием закону Моисея; в один момент проявления их нежной дружбы они заметили: «мы ведь вместе одной молитвой Богу помолились». В заключение друзья основывают приют для «всех бедных детей всех вер без различия, чтобы они с детства друг с другом свыкались, а не разделялись». Рассказ ведется действительно в тоне полного беспристрастия и заключается следующими словами: «Повесть эта не есть баснословие, измышленное досугом писателя. Это есть истинная история, в древние годы действительно бывшая и в давние же годы писаная рукой современного богочтителя и человеколюбца. Ныне она от старых записей взята и в новом изложении подается для возможного удовольствия друзей мира и человеколюбия, оскорбляемых нестерпимым дыханием братоненавидения и злопомнения». Таким образом, к концу жизни Л. его антисемитское чувство все же побледнело перед его действенным христианством, и в изучении религиозных верований разных народов он почерпнул религиозную терпимость, которая сказалась и в его отношении к евреям. В связи с этим особенного внимания заслуживает книга Л. «Евреи в России, несколько замечаний по еврейскому вопросу», выпущенная в 1884 г. анонимно, в количестве 50 экземпляров для представления Высшей комиссии для пересмотра законов о евреях (так называемой Паленской комиссии) и некоторым сановникам; в этой книжке Л. доказывал бесполезность ограничительных законов о евреях, причем он высказал свой взгляд больше на основании житейских наблюдений, чем крупных фактов общественной жизни; содержание книги изложено в передовых статьях «Недельной хроники «Восхода»» за 1884 г., №№ 5, 6; кроме того, Л. написал в тоне вполне добросовестного беспристрастия несколько очерков (Иом-Кипур, новозав. евр. и др.), касающихся религ. жизни евреев; очерки эти, помещенные в «Новостях» и др. изд. 80-х годов, не вошли в собрание сочинений. — Ср.: «Недельная хроника «Восхода»», 1895, № 5; С. Дубнов, «Антиеврейское движение в России в 1881—82 гг.», «Еврейская старина», 1909, вып. I. В. Водовозов.‎8.