Александрийская религиозная философия (иудейско-эллинская философия) — название тех философских направлений смешанного (синкретического) типа, которые возникли в последние века дохристианской эры под влиянием встречи на арене всемирной истории двух миросозерцаний — иудаизма и эллинизма. Хотя влияние греческой культуры сказалось и в самой Палестине (партия эллинистов в эпоху Хасмонейских войн и т. п.), однако главная сфера ее влияния находилась во внепалестинской диаспоре, особенно в таких центрах, как египетские Афины — Александрия (см.). Греческий язык стал для александрийских евреев языком повседневным; на нем в синагогах толковалось Пятикнижие; даже сами священные книги стали для большинства непонятными на первоначальном языке. Подлинник был заменен греческим «переводом Семидесяти», который считался таким же боговдохновенным, как и оригинал. Эллинизированные евреи диаспоры были отрезаны от круга мыслей и интересов, которыми жила Палестина, и вращались в кругу совершенно иных интересов и идей. Ежедневное общение и обмен мыслей с греками производили незаметное, но неодолимое действие на все классы; на высшие классы, кроме того, действовало греческое образование, которое получали многие иудеи. Уже во II—III веке дохристианской эры между ними были писатели, писавшие на греческом языке по этике, а также трагики и историки. Наконец, жаждавшие света среди иудеев не могли не признать возвышенности таких греческих философских учений, как учения Платона, стоической этики и т. п. В иудейской религии и в греческой философии II—I века наблюдались течения, которые давали возможность сближения этих двух продуктов разных культур.
В Александрийской философии стали все отчетливее обнаруживаться следующие особенности: 1) сглаживалось резкое разделение школ и все сильнее распространялось убеждение, что все они (исключая эпикурейской) учат, по существу, одному и тому же, различаясь только в мелочах. Наряду с этим самостоятельная разработка проблем философами стала заменяться эклектическим методом, нередко совершенно беспринципным и механическим; 2) границы между философскими учениями и религиозными никогда не были резко проведены в греческой философии: Зороастр, Моисей, индийские брамины и т. д. были для грека «мудрецами варваров», теми же философами; в рассматриваемый же период понятия философской и религиозной мудрости слились совершенно; проявился особый интерес к восточным религиям и мифам, в которых искали тайной мудрости; сама эклектическая философия того времени стремилась стать как бы религиозной системой; 3) к этому присоединилось ослабление веры во всемогущество разума как источника познания и руководителя жизни; веру в разум заменила вера в Откровение; явилось стремление обосновать свое учение либо на авторитете древнего Откровения, либо на Откровении в настоящем, мистическом восприятии. Таким образом, философы стали считаться орудием Божества, сама же философия — божественным наитием. Иудеи-эллинисты, знакомившиеся с понимаемой таким образом философией, еще менее могли отличить ее от чисто религиозных учений. Мировоззрение Моисея в Пятикнижии, — думали они, — есть именно то, что у греков называется философией; Моисеево учение и есть философия истинная, данная в истинном Откровении. При знакомстве с греческими философами иудеи-эллинисты не могли не поражаться нравственной высотой учений этих язычников; они встречали там понятие о едином Боге, об ангелах (δαίμονες), о бессилии человека и т. д.; некоторые философские термины — πνεύμα, λόγος и т. п. — напоминали им употребление этих же терминов в боговдохновенном переводе Семидесяти. Как же все эти данные Откровения проникли к язычникам? Греки сами давали ответ на этот вопрос. У греков существовали предания о том, что мудрецы их учились у мудрецов Востока и оттуда заимствовали свои познания. Конечно, они заимствовали у Моисея; вероятно, существовал особый, утерянный уже древний перевод Пятикнижия. Итак, единственный первоисточник всей греческой философии — иудейские религиозные учения. Таково было, по-видимому, широко распространенное убеждение эллинистов. На почве его скоро сложились легенды; благочестивые авторы не задумывались прибегать к pia fraus, составляя подложные сочинения, приписываемые тому или другому греческому мудрецу древности. Из этих сочинений явствовало, что греческие мудрецы знали Авраама, учились у Моисея и т. п. Это льстило национальному самолюбию народа, встречавшего враждебное отношение, презрение и насмешки над своей религией; с другой же стороны, это служило средством пропаганды, средством внушить уважение к своей истории и верованиям. Навстречу поискам религии со стороны греков и римлян у иудеев начинала находить почву мечта о торжестве иудейской религии как всемирной. Эти же легенды о заимствовании греками мудрости у Моисея служили лучшим средством для сближения библейского мировоззрения с эллинским. К всему этому присоединился внутренний процесс развития в самой религии у эллинистов. Прежнее — буквальное — понимание закона Моисеева уже не могло удовлетворить их. Антропоморфические описания Бога, рассказы о некоторых поступках праотцов, по понятиям того времени явно безнравственных, некоторые обряды и т. п. — все это, если понимать буквально, противоречит божественности Откровения. С другой стороны, иные бесспорно возвышенные и истинные учения греков должны же существовать в еврейском первоисточнике; между тем, их в Пятикнижии не заметно. Эти два обстоятельства вызвали обычный в таких случаях процесс: признание тайного смысла Св. Писания и неразлучный с ним аллегорический метод толкования. И то, и другое возникло, вероятно, вполне самостоятельно на иудейской почве, но широкое развитие у александрийцев они получили, несомненно, под влиянием толкования мифов стоиками, выработавшими соответственные методы. Благодаря аллегорическому методу оказалось возможным вложить в писания Моисея все, что угодно; оказалось возможным понять тайный смысл их так, как позволяли образование и сила ума толкователя. Таким образом находило удовлетворение религиозно-национальное чувство евреев и вместе с тем подкреплялись притязания иудейской религии на роль всемирной религии или всемирной «философии». Такова была почва, на которой возникла александрийская философия.
О времени возникновения александрийской философии существуют две теории: 1) по одной теории, наиболее ярким представителем которой является Дэне (Dähne), основные положения А. ф. были в общих чертах выработаны очень рано, уже со времени перевода Семидесяти (третий век дохр. эры). Эта теория может считаться в настоящее время значительно поколебленной; 2) по второй теории александрийская философия возникла гораздо позже, не ранее первого столетия дохристианск. эры. Решение вопроса в пользу той или другой теории зависит во многом от того, что понимать под термином «александрийская философия». Если понимать под этим термином философскую школу с точно выработанными основными положениями, с определенной системой идей — то вероятнее окажется вторая теория. Можно согласиться даже с утверждением, что вся александрийская философия в этом смысле слова сводится к одному Филону. Но если называть этим именем особое философское движение, возникшее на иудейской почве, подвести под это понятие все философские сочинения, толкования и т. п., появлявшиеся среди александрийских иудеев, то начало А. ф. надо отодвинуть далеко назад. В III—II веке дохрист. эры были в Александрии иудейские поэты (трагики и эпики), были историки; трудно допустить, чтобы греческая философия, игравшая такую громадную роль в тогдашней духовной жизни греков, не нашла среди иудеев поклонников и представителей. Трудно представить, чтобы иудейские апологеты не пользовались широко тем орудием, которое представляла легенда о заимствовании греческой философии от иудеев, и ограничились одними благочестивыми подделками стихов и сочинений великих мудрецов Эллады. Вероятно, иудейские философы существовали; вероятно, они примыкали к разным школам. Ho у них была одна особенность, позволяющая выделить их в отдельную группу, а именно — вера, что истинная философия скрыта в творениях Моисея, что учение греческих философов заимствовано оттуда. Типичным образчиком таких предшественников Филона мог бы служить «перипатетик» Аристобул (см. ниже), толковавший Моисея. Деятельность подобных лиц сводилась к сочинению религиозно-этических рассуждений и, главным образом, к раскрытию «истинной философии», скрытой в учении Моисея. Имена их забыты, творения утрачены. Филон заслонил их для потомства, отчасти благодаря своему таланту, знаниям и трудолюбию, отчасти, может быть, потому, что выступил со своими произведениями в удачный момент и мог заинтересовать обширный круг языческих читателей. Среди иудеев он был так же скоро забыт, как и его предшественники. Весьма вероятно, что это религиозно-философское течение было в связи с соответственным религиозным движением в более широких кругах иудеев. Во многих синагогах Александрии происходило в известных пределах также впитывание элементов греческой мысли; обширный новый материал идей и знаний воплощался в толкованиях Библии при чтениях в синагоге. Быть может, здесь и сказался со всею силою спор об аллегорическом методе толкования, упоминаемый Филоном. Одни — по-видимому, ярые приверженцы старины — признавали лишь буквальный смысл Писания; другие — крайние новаторы — принимали только иносказательное значение текста и даже исполнение на деле обрядов не считали безусловно необходимым, лишь бы исполнялись нравственные заповеди, заключающиеся в них, как в иносказании. Третьи думали, что большинство текстов имеет и буквальный, и аллегорический смысл. Некоторые современные исследователи (Cohn, Freudenthal) допускают существование особого эллинистического Мидраша. Вероятно, между этим движением и философско-религиозными произведениями александрийских философов было живое взаимодействие. Но думать, что Филон, упоминая о своих предшественниках, имел в виду толкования в синагогах, более рискованно, чем допустить, что он имеет в виду специально философские письменные толкования. Вот пример толкований Филона: слово «отцы» в тексте: «А ты отыдешь к отцам своим в мире» (Быт., 11, 15) объяснялось трояким образом: 1) как четыре элемента, 2) как светила небесные, 3) как идеи — два херувима у врат рая — как небо неподвижных звезд и небо планет и т. п. — Такие толкования естественнее в устах специально философски образованных лиц, рассчитывающих на знакомый с наукою и философиею круг читателей.
Основные черты александрийской философии, вероятно, унаследованы от вырабатывавшегося в тех же синагогах общего религиозного мировоззрения. Возвышение Бога над миром, дуалистическое понимание добра и зла, аскетический взгляд на тело как на бремя, ипостасирование отдельных свойств Божества (Благости, Могущества, Мудрости), стоящее в связи с этим взглядом и верою в ангелов учение о посредниках между Богом и миром, вера в бессмертие души — все это в виде верований или в виде тенденций могло возникнуть частью на общеиудейской, частью на специально-александрийской почве. Иудейские мыслители, считая основною целью раскрытие истинной философии Моисея, по необходимости влагали в свои произведения эти «учения Моисея», приспособляя к ним и греческие доктрины, служившие главным материалом для толкований. Греческий материал мог быть различен, но эти основные тенденции должны были быть общими. В полной мере мы видим их отразившимися в учении завершителя этого движения, Филона. — В деятельности александрийских философов можно отличить две стороны, внутреннюю и внешнюю. С самобытно-иудейской точки зрения они были толкователями Моисеева закона наряду с теми палестинскими толкователями, которые в ту эпоху создавали основы «устного учения», Мишны. От формально-галахического или легендарно-агадического толкования отличались они только своим философским, или теософским, направлением. Сам Филон смотрел на себя лишь как на свыше вдохновенного толкователя, призванного раскрыть тайный смысл истинной, раз навсегда данной философии Моисея. Он, может быть, ужаснулся бы, если бы ему сказали, что он разрабатывает новую, свою или чужую систему философии. Кроме того, у иудейских философов были иные задачи: как верующие иудеи, они стремились показать все превосходство «философии» Моисея перед другими системами, показать путем сопоставления, что греческие учения заимствованы у их законодателя, — наконец, открыть грекам, что истина, которую те ищут, заключается в иудейской религии. Отсюда — стремление к популяризации еврейской религии среди греков и вся эта апологетика иудаизма. Могли быть и исследования этических и других вопросов в стиле и духе греческих философов, но с иудейскими тенденциями. Произведения чисто «толковательного» свойства (за исключением упоминания о толкованиях Аристобула на Пятикнижие, скорее относящихся ко второй группе), а равно и произведения иных видов не дошли до нас. Единственным представителем тех и других является Филон, отметивший последний момент в этом развитии и заслонивший своих предшественников.
Ход этого движения до Филона и после него нам неизвестен. Поэтому приходится говорить об александрийской философии так, как она выразилась в произведениях Филона, т. е. о судьбе его взглядов и стремлений. Среди иудеев он был скоро и основательно забыт. Его учение не могло укрепиться на общеиудейской почве, будучи даже непонятным для незнакомых с греческой философией. У греков судьба этого мыслителя была иная. Там он был понятен философски образованным людям; были знакомы и сущность его учения, и его терминология. Сами изменения, чисто иудейская примесь к греческим учениям и переработка их были не только понятны, но и соответствовали духу времени. Философия Филона была первой религиозно-философской системой. Ею удовлетворялась жажда ознакомиться с «тайным смыслом» загадочной и привлекательной восточной мудрости. Талант и громадная эрудиция автора ставили его высоко во мнении читателей. Наконец, что тоже немаловажно, Филон выступил во время, когда назрел в полной мере интерес к подобного рода теософическим попыткам. Вследствие всего этого сочинения его возбудили большое внимание, значительно повлияв на разработку неоплатонизма, и таким образом мысли его вошли в плоть и кровь дальнейшей философии. Еще больше влияния оказал Филон на разработку христианской теологии.
Соответственных литературных произведений дошло до нас очень много. На первом плане стоят отрывки из Аристобула (в подлинности которых, однако, некоторые ученые сомневаются), относящиеся к времени 181—145 гг. дохристианск. эры. Аристобул, будучи «перипатетиком», убежден, что древние греки почерпнули свою мудрость из еще более древнего откровения Моисея, и в доказательство приводит ранее подделанные цитаты из Орфея, Гомера и других, из которых явствует, что Орфей говорил об Аврааме и Моисее, Гомер почитал седьмой день недели и т. п. Для устранения антропоморфизма из Пятикнижия Аристобул употребляет аллегорический метод, в духе стоиков. Бог, по его учению, превыше мира и постижим только разумом (νους); мир — творение божественной премудрости; между миром и Богом есть посредствующие существа — силы (δυνάμεις), добрые и злые, как бы составляющие свиту Бога; сам Бог творить зла не может; большое значение придается числу 7, и т. д. Вообще у Аристобула отражаются уже основные черты александрийского религиозного воззрения. — К началу первого века относится псевдографическое «Письмо Аристея», рассказывающее о чудесных событиях при переводе Пятикнижия (Септуагинта); его тенденция — показать боговдохновенность перевода. Могущество и власть Божии тут носят оттенок ипостасирования; аллегорический метод значительно развит. Отзвуки умственно-религиозного движения у иудеев заметны в Сивиллиных книгах иудейского происхождения (см.). То же сказывается в апокрифической «Премудрости Соломона», III книге Эзры, III книге Маккавеев. Отчетливо обнаруживается стоическое влияние в т. наз. ΙV книге Маккавеев (см.), в учении о господстве разума над аффектами. Во II книге Маккавеев интересно различие между Богом, пребывающим на небе, и его Силою, пребывающей в иерусалимском храме. Содержится в ней также учение о воскресении тел праведных, не свойственное александрийскому мировоззрению (VII, 9—14; XIV, 4б), и учение о творении мира «из ничего» (VII, 28), мало гармонирующее с греческой философией. Любопытна «Книга премудрости Соломона», возникшая приблизительно около времени жизни Филона, принадлежащая к родственным течениям александрийской мысли, но не стоящая в связи с Филоном. Олицетворение Мудрости — иудейское, но характер описания стоический: приданы материальные черты стоическому πνεύμα. Логос тожествен, по-видимому, с ρήμα θεού, но играет небольшую роль (IX, I; XII, 9, 12; XVIII, 15). Мир образован из предсуществовавшей бесформенной материи; тело — бремя для души; душа существует до рождения в теле (VIII, 19, 20). Критика многобожия проведена в духе эвгемеризма. Любопытно изложение эпикурейских взглядов («жизнь наша пройдет, как след облака… увенчаемся цветами роз, прежде чем они увянут… будем наслаждаться» и т. п.).
Все эти исторические или религиозные произведения показывают, какая работа происходила в религиозном сознании александрийских иудеев под влиянием греческой философии. Специальных же философско-религиозных произведений, в систематической форме, до нас не дошло. В этой области осталась только неестественно одинокая фигура Филона (см.), запечатлевшего свои воззрения в многотомных трудах и являющегося для нас единственным представителем александрийской философии. — Ср.: L. Dähne, Die jüdisch-alexandrinische Religions-philosophie, 1834; A. Grörer, Philo und die alexandrinische Theosophie, II Aufl., 1835; J. Simon, Histoire de l’école d’Alexandrie, 1843; E. Vacherot, Histoire critique de l’école d’Alexandrie, 1846; E. Matter, Essai sur l’école d’Alexaidrie, 1840; Zeller, Die Philosophie der Griechen, том III; Schürer, Geschichte des jüdischen Volkes im Zeitalter Jesu Chr., 1898; J. Drummond, Philo Judaeus or the Jewish-Alexandrian Philosophy, 1881; H. Bois, Essai sur les origines de la philosophie judéo-alexandrine, 1890; E. Herriot, Philon le Juif, Essai sur l’école juive d’Alexandrie, 1898; C. Siegfried, Philo v. Alexandria, als Ausleger des A. T., 1875; Ritter, Philo und die Halacha, 1879; L. Cohn, Philo v. Alexandria, 1898 (Neue Jahrbücher f. d. Klassische Alterthum).
С. Поварнин.2.