Въ моемъ сознаньи—дымы дней сожженныхъ,
Остывшій чадъ страстей и слѣпоты.
Я посѣщалъ дома умалишенныхъ,—
Мнѣ близки ихъ безумныя мечты,
5 Я знаю обликъ нашихъ заблужденій,
Достигнувшихъ трагической черты.
Какъ цѣпкіе побѣги тѣхъ растеній,
Что люди чужеядными зовутъ,
Я льнулъ къ умамъ, исполненнымъ видѣній.
10 Вкругъ слабыхъ я свивался въ жесткій жгутъ,
Вкругъ сильныхъ вился съ гибкостью змѣиной,
Чтобъ тайну ихъ на свой повергнуть судъ.
Отъ змѣя не укрылся ни единый,
Я понялъ все, легко коснулся всѣхъ,
15 И міръ возникъ законченной картиной.
Невинность, ярость, дѣтство, смертный грѣхъ,
Въ нѣмой мольбѣ ломаемыя руки,
Протяжный стонъ, и чей-то тихій смѣхъ,—
Просторъ степей съ кошмаромъ желтой скуки,
20 Оборыши[1] отверженныхъ племенъ,
Всѣ внѣшнія и внутреннія муки,—