Марк Твен- Английская и американская литература на страницах томской дореволюционной периодики.
Томский государственный университет, Томск, 2010.
Перевод: К. В-ков.
В оригинале: М Twain «The Recent Great French Duel», 1879.
Перевод опубликован в «Сибирском вестнике». 1893. № 42 (15 февр.). С. 2-3.
Дуэль Гамбетты
правитьК французской дуэли относятся обыкновенно с какой-то насмешкой, а между тем, могу вас уверить, это самый опасный обычай нашего века! Ведь, надо принять во внимание, что дуэль обыкновенно происходит под открытым небом, не взирая на погоду и что при таких условиях можно весьма легко схватить простуду. Самый известный дуэлист нашего времени, Поль деКасаньяк, так часто бывает жертвой последствий дуэли, что совеем уже расстроил свое здоровье, врачи грозят ему, что если он будет таким рьяным бретером, то в каких-нибудь пятнадцать, двадцать лет эти хронические простуды сведут его в могилу. Да, с дуэлью во Франции шутки плохи! Я расскажу об одной из них, в которой мне пришлось принять выдающееся участие.
Получив известие о том, что между Гамбеттой и Фурту произошло в кабинете министров какое-то весьма резкое столкновение, я сейчас же понял, что дуэль неизбежна. В продолжение многих лет я был дружен с Гамбеттой и хорошо знал его несдержанный, горячий нрав; знал, что в эту минуту сердце его пылает жаждой мщения; вот почему я немедленно же отправился к нему и предложил свои услуги в качестве секунданта. Я застал Гамбетту в полном французском спокойствии. (Должен объяснить, что «французское» спокойствие, это нечто совершенно отличное от того, что мы привыкли разуметь под словом спокойствие).
Гамбетта метался из стороны в сторону среди опрокинутых вещей, обломков мебели и статуй, которые он отбрасывал ногой; минутами он приостанавливался и рвал на себе волосы.
Увидя меня, он бросился ко мне, схватил за шею и прижал к своему животу, по причине моего маленького роста он не мог прижать меня к своему сердцу; потом, облобызав, он бросил меня в кресло. Придя в себя, я немедленно приступил к делу, по которому явился, и объявил, что согласен быть его секундантом, но только, во избежание ответственности, назовусь на это время французским именем. Этим и объясняется, почему в подробных отчетах о дуэли знаменитого Гамбетты секундант его носит французское имя.
Затем мы стали обсуждать условия дуэли. Я уговаривал Гамбетту сделать духовное завещание, не исполнить этого было бы большой непредусмотрительностью. Он согласился и, написав завещание, занялся составлением своей последней речи. «Я умираю за мою религию, умираю за родину, за свободу слова, за прогресс и братство!» — импровизировал Гамбетта. Мне показалось, что это будет немного длинновато для предсмертной агонии; чахоточный, пожалуй, мог бы еще так говорить, но сраженный на поле чести… Гамбетта не соглашался с этим, мы долго спорили и, наконец, остановились на такой фразе: «Моя смерть для жизни Франции». Гамбетта записал ее в свою памятную книжку. Я хотел было посоветоваться с ним относительно выбора оружия, но он был так взволнован, что положительно не в состоянии был сосредоточиться на этом вопросе и предоставил все на мое личное усмотрение. Получив такие полномочия, я написал письмо секунданту г. Фурту следующего содержания:
«М.г.! M-eur Гамбетта принимает вызов m-eur Фурту. Место дуэли — Плесси, оружие — шпаги, время — рано утром, при восходе солнца.
Примите, м.г., и проч.
Марк Твен».
Через несколько минут ко мне вбегает секундант г. Фурту.
— Милостивый государь! Подозреваете ли вы, каков будет исход дуэли на предложенных вами условиях? — грозно обратился он ко мне.
— Горю нетерпением узнать.
— Кровопролитие!
— Но, г. секундант, что же иное предполагали вы пролить во время дуэли?
Этот вопрос немного смутил его и он, желая выйти с честью из своего затруднения, заявил, что он шутил и что, конечно, шпаги были бы прекрасное оружие, если бы они не были запрещены французским кодексом: необходимо выбрать что-нибудь другое.
Я перебрал в своей голове различные роды револьверов, двуствольных ружей, винтовок, но ни на что не получил согласия. Я рассердился и предложил дуэль на кирпичах, расстояние три четверти мили. Каково было мое удивление, когда оказалось, что это мое последнее предложение принято секундантом и что он передаст его г. Фурту. Вскоре он возвратился с таким ответом: m-eurФурту рад драться кирпичами на предложенном расстоянии, но так как такой род дуэли может быть опасен для посторонних лиц, которые могут в это время проходить, то он не может, к сожалению, принять этого предложения.
— Назначайте сами, я ничего уже более не могу придумать, — сказал я.
Секундант г. Фурту просиял. Пошарив в своих карманах и бормоча «да куда же они девались?», он вытащил, наконец, из кармана жилета два крошечные и весьма изящные пистолетика с серебряной оправой; они походили скорее на брелоки, чем на смертельное орудие.
Я молча поглядел на них и затем привесил один из них к своей часовой цепочке. Г. секундант вынул вслед за этим из своего кармана два какие-то микроскопические предмета и подал один из них мне — это были заряды.
На мой вопрос, сколькими же выстрелами обменяются противники, я получил в ответ новую ссылку на французский кодекс, который не разрешает более одного выстрела.
Расстояние между противниками мой товарищ определил в 75 шагов. Ради приличия я настоял до уменьшения его хотя бы до 40 шагов. Секундант г. Фурту драматически произнес: «Я не буду виноват в этом кровопролитии, да падет оно на вашу голову!»
Определив все условия дуэли, которые мне казались унизительными, я со смущением явился к Гамбетте.
— Вижу по выражению вашего лица, что условия ужасны, — сказал он взволнованным голосом, бросаясь ко мне на встречу. — Говорите скорее, какое оружие вы выбрали?
Я показал ему брелок в виде пистолета.
Он взглянул на него и без чувств упал на пол.
Вернувшись к сознанью, он произнес: «Мои нервы слишком напряглись от тех усилий, которые я сделал над собою, чтобы с полным и невозмутимым спокойствием выслушать роковую весть. Теперь я уже вполне овладел собой, долой слабость! Я встречу смерть, как человек, как француз!»
И он принял величественную позу и произнес голосом, преисполненным благородного достоинства: «Говорите все. Я спокоен. Каково расстояние?»
— Сорок шагов.
Гамбетта снова упал в обморок. Я не мог приподнять его массивного тела и ограничился тем, что окатил его водой.
— Сорок шагов, — шептал он побледневшими губами.
И потом, приподняв голову, он продекламировал: «Я умру, и пусть все знают, что рыцарство во Франции еще не прошло и что герои в ней еще не перевелись!»
И он погрузился в раздумье.
— Какое время назначено для рокового выстрела? — спросил он, наконец.
— Завтра, при восходе солнца.
Гамбетта взволновался.
— Но ведь в это время никого еще нет на улицах! — воскликнул он.
— Вот потому-то мы и остановились на нем.
— Оставьте шутки. Идите к m-curФурту и назначьте более подходящее время для дуэли, более поздний час.
Я отправился к противнику Гамбетты, но на лестнице столкнулся с секундантом.
— M-eurФурту не согласен на такой ранний час, — говорил он, запыхавшись. — Он требует непременно изменения времени.
Я поспешил согласиться. Он поблагодарил меня за такую любезность и, обратившись к кому-то, сказал: «Вы слышите, m-eur Нуар, дуэль в половине десятого, имейте это в виду».
— Благодарю за сообщение, — отвечал чей-то голос.
— В виду высокого поста, который занимают противники и тех громких имен, которые они носят, я полагаю, что нельзя ограничиться, как обыкновенно принято, двумя врачами; необходимопригласить несколько знаменитостей из медицинского персонала Парижа. Они явятся в собственных карстах, но вот о чем нам надо позаботиться, это о катафалке. Думали вы об этом?
— Представьте себе, что нет. Я, вероятно, кажусь вам весьма нерасторопным и неловким, но, видите ли, я в первый раз участвую в такой торжественной дуэли.
Поговорив еще немного, мы распрощались.
— Дуэль назначена в половину десятого, — сказал я Гамбетте.
— Вы уж сообщили об этом в газетах?
— Послушайте, — с негодованием сказал я, — неужели вы считаете меня способным на такую низость?
— Что вы, что вы! — успокаивал меня Гамбетта. — Простите, если я обидел вас. В самом деле, я слишком злоупотребляю вашей любезной услужливостью. Я напишу об этом сам репортеру Нуару. Мы с ним в отличных отношениях.
— Нуар уже знает о дуэли. Секундант Фурту сообщил ему об этом.
— Ах, этот Фурту! Никогда он не упустит случая, чтобы не популяризировать своего имени и не выставить себя на вид, — произнес Гамбетта.
На следующий день, ровно в половине десятого, мы приближались к месту дуэли.
Процессия была грандиозная: впереди в карсте ехал я с Гамбеттой, вслед за нами Фурту со своим секундантом, затем следовали в своих экипажах ораторы, врачи, журналисты, репортеры, катафалк и, наконец, целая толпа народу пешком, верхами, в экипажах.
Настоящий торжественный выезд.
Гамбетта ехал молча и только от времени до времени раскрывал свою записную книжку и твердил: «Моя смерть для жизни Франции».
Прибыв на место дуэли, мы отмерили определенное расстояние и указали места противникам.
— Я готов, — произнес Гамбетта глухим голосом, выпрямляясь при этом во весь свой рост. — Пусть заряжают оружие.
Мы зарядили хорошенькие брелоки. Затем я подошел к Гамбетте и к моей досаде увидел, что он совершенно растерялся. Я стал его ободрять:
«Право, нам бояться нечего, опасность совсем не так велика, как вы воображаете. Примите во внимание размер оружия, расстояние, отделяющее вас от противника и густой туман, от которого почти совсем темно, к этому надо еще добавить, что один из противников близорук, а другой с одним только глазом и что французский кодекс запрещает обменяться более чем одним выстрелом. Нет, смею вас уверить, исход дуэли не будет роковым. Надежда на то, что вы оба останетесь живы, очень велика и потому не падайте духом».
Слова мои, видимо, несколько успокоили неустрашимого Гамбетту. Он выпрямился и громко сказал, протягивая руку: «Давайте оружие!»
Я вложил миниатюрный пистолет в его огромную руку.
Он вздрогнул.
— Я боюсь не смерти, а уродства, — прошептал он.
Я снова стал ободрять его. Он попросил меня не покидать его в эту тяжелую минуту и стать позади него.
Я направил его руку с пистолетом в ту сторону, где, по моим соображениям (в тумане ничего нельзя было разглядеть) находится противник.
— Раз, два, три!
Раздались два щелчка, и в тот же момент на меня навалилось что-то грузное. Я не мог устоять на ногах и упал на землю.
— Моя смерть, — слышал я, несмотря на то, что был страшно ошеломлен случившимся. "Моя смерть для… для… чего, черт возьми? Да, для жизни Франции, — прочувствованным и глухим голосом произнес Гамбетта. Врачи обступили Гамбетту и подвергли его самому тщательному осмотру. К общей радости, не было найдено ни одной царапины. Тогда оба противника, рыдая, упали в объятия друг другу. Это было зрелище и умилительное, и назидательное. Мы с секундантом также обнялись.
Врачи, журналисты, ораторы, полицейские, публика — все обнимались, плакали, ликовали, все сияло радостью. И я понял в тот момент, что быть героем французской дуэли — выше всего в мире.
Когда первые торжественные минуты прошли и волнение несколько стихло, обратили внимание и на меня и произвели медицинский осмотр моей особы. Повреждения оказались ужасными. Конец сломанного ребра уперся в легкое. Левая рука в двух местах была переломлена, а нос сплющился и походил на лепешку. Нельзя сказать, чтобы я выглядел красавцем. Ко мне подходили все тс же журналисты, ораторы, репортеры и вся многочисленная публика и выражали мне свое беспредельное восхищение и участие, и говорили, что счастливы видеть это небывалое зрелище — человека, раненого на французской дуэли.
Я был торжественно возложен на катафалк и во главе всей пышной процессии доставлен в больницу. Вскоре я получил орден Почетного Легиона — честь, избежать которую достается очень немногим.
В заключение этой правдивой истории я скажу только одно: отныне я охотно стану сто раз против французского дуэлиста, но никогда уж более не решусь быть позади него.