Духовидец (Шиллер)/ДО

Духовидец
авторъ Фридрих Шиллер, пер. Фридрих Шиллер

Оригинал: нѣмецкій, опубл.: 1789. — Источникъ: az.lib.ru • Из бумаг графа О***.
(Der geisterseher. Aus den papieren des grafen O***).
Перевод Михаила Михайлова.

Собраніе сочиненій Шиллера въ переводѣ русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ III. С.-Пб., 1901

ДУХОВИДЕЦЪ.

ИЗЪ БУМАГЪ ГРАФА О**

КНИГА ПЕРВАЯ.

Происшествіе, о которомъ я хочу разсказать, большая часть моихъ читателей найдетъ невѣроятнымъ, хотя оно совершилось почти все на моихъ глазахъ. Немногія лица, знакомыя съ однимъ политическимъ фактомъ, котораго не называю, найдутъ здѣсь — если только эти страницы застанутъ еще ихъ въ живыхъ — желаемое объясненіе этого факта; да и для другихъ разсказъ мой будетъ вѣроятно не лишенъ интереса, какъ прибавленіе къ исторіи обмана и заблужденій человѣческаго духа. Нельзя не удивляться смѣлости цѣли, какую въ состояніи избрать себѣ и преслѣдовать злоба; нельзя не удивляться средствамъ, на какія способна она для достиженія этой цѣли. Чистая, строгая истина будетъ водить моимъ перомъ, ибо когда эти страницы явятся въ свѣтъ, меня уже не будетъ, и я никогда не узнаю ихъ судьбы.

На обратномъ пути въ Курляндію, въ 17** году, въ самый карнавалъ, посѣтилъ я въ Венеціи принца**. Мы познакомились на службѣ въ **ской арміи, и тутъ только возобновилось наше знакомство, прерванное миромъ. Такъ какъ я и безъ того желалъ осмотрѣть достопримѣчательности города, а ждалъ только векселей, чтобы отправиться въ **, то ему не стоило большого труда уговорить меня сопутствовать ему и отсрочить мой отъѣздъ. Мы рѣшили не разставаться другъ съ другомъ, пока останемся въ Венеціи, и принцъ былъ такъ милъ, что предложилъ мнѣ поселиться съ нимъ вмѣстѣ.

Онъ жилъ здѣсь въ строжайшемъ инкогнито, желая пользоваться полной свободой и не имѣя возможности поддерживать своимъ небольшимъ доходомъ достоинство своего сана. Вся свита его заключалась въ двухъ приближенныхъ лицахъ, на скромность которыхъ онъ могъ вполнѣ положиться, и въ нѣсколькихъ вѣрныхъ слугахъ. Пышности избѣгалъ онъ не столько изъ бережливости, сколько изъ любви къ простотѣ. Онъ бѣжалъ отъ удовольствій; до тридцатипятилѣтняго возраста устоялъ онъ противъ всѣхъ соблазновъ этого искусительнаго города. Къ прекрасному полу былъ онъ равнодушенъ. Господствующими чувствами были въ немъ глубокая задумчивость, мечтательность и меланхолія. Склонности у него были кроткія, но чрезмѣрно упорныя; выборъ его былъ медленъ и нерѣшителенъ, привязанность — тепла и безконечна; въ шумной толпѣ людской стоялъ онъ одиноко. Заключившись въ свой собственный фантастическій міръ, онъ часто являлся чужестранцемъ въ дѣйствительномъ мірѣ — и, хорошо сознавая въ себѣ недостатокъ наблюдательности, отказывался произносить свои сужденія и черезчуръ дорожилъ чужими. Казалось, онъ былъ рожденъ подчиняться, не будучи въ то же время слабымъ. При томъ онъ былъ неустрашимъ и довѣрчивъ, если разъ въ чемъ убѣждался, и готовъ былъ ожесточенно биться съ признаннымъ предразсудкомъ и умирать за новое заблужденіе.

Какъ третьему принцу царственнаго дома, ему не представлялось вѣроятности быть главою правленія. Честолюбіе въ немъ никогда не шевелилось. Страсти его приняли иное направленіе.

Онъ былъ доволенъ, что не зависитъ ни отъ чьей воли, и никому не навязывалъ, какъ законъ, свою; всѣ его желанія ограничивались мирнымъ затишьемъ непринужденной жизни частнаго человѣка. Онъ много читалъ, но безъ выбора. Небрежное воспитаніе и раннее поступленіе въ военную службу не дали вполнѣ созрѣть его уму. Познанія, которыя онъ пріобрѣталъ потомъ, только увеличивали смутный хаосъ его понятій, потому что не опирались на твердую почву.

Онъ былъ протестантъ, какъ и вся его фамилія — протестантъ по рожденію, а не по выбору; онъ никогда не разсуждалъ объ этомъ, хотя одно время былъ почти фанатикомъ протестантизма. Масономъ, сколько мнѣ извѣстно, онъ никогда не былъ.

---

Однажды вечеромъ мы гуляли по площади Св. Марка, какъ водится, подъ масками и особнякомъ. Становилось уже поздно, и толпа начала рѣдѣть. Тутъ принцъ замѣтилъ, что за нами все слѣдитъ одна мазка. Это былъ кто-то въ костюмѣ армянина. Онъ ходилъ одинъ. Мы участили шаги и старались частою перемѣной дороги сбить его. Напрасно: маска не отставала отъ насъ.

— Ужъ не было ли у васъ здѣсь какой интриги? — спросилъ наконецъ у меня принцъ. — Мужья въ Венеціи опасны.

— Я не знаю здѣсь ни одной дамы, — отвѣчалъ я.

— Сядемте здѣсь и начнемъ говорить по-нѣмецки, — продолжалъ онъ. — Мнѣ кажется, насъ приняли за другихъ.

Мы сѣли на каменную скамью и ждали, чтобы маска прошла мимо насъ. Она направилась прямо къ намъ и сѣла на скамью рядомъ съ принцемъ. Принцъ вынулъ часы и, поднимаясь съ мѣста, громко сказалъ мнѣ по-французски:

— Ужъ десятый часъ. Пойдемте. Мы и забыли, что насъ ждутъ въ Луврѣ.

Онъ выдумалъ это, чтобы сбить маску съ нашихъ слѣдовъ.

— Десятый часъ, — повторила она по-французски же выразительно и медленно. — Пожелайте себѣ счастья, принцъ (и маска назвала его настоящее имя). Въ девять часовъ онъ умеръ.

Маска встала и пошла. Мы въ изумленіи смотрѣли другъ на друга.

— Кто умеръ? — спросилъ наконецъ принцъ, послѣ долгаго молчанія.

— Пойдемте за нимъ, сказалъ я: — и потребуемъ объясненія.

Мы исходили всѣ уголки Санъ-Марка. Маски уже не было тутъ. Недовольные, воротились мы въ свою гостиницу. Принцъ не сказалъ мнѣ дорогою ни слова и шелъ все стороной, одинъ; казалось, въ немъ происходила сильная борьба, онъ потомъ и самъ признался мнѣ въ этомъ. Только когда мы были дома, раскрылъ онъ ротъ.

— Ну, не смѣшно ли, — сказалъ онъ: — что помѣшанный можетъ двумя словами такъ потрясти спокойствіе человѣка!

Мы пожелали другъ другу спокойной ночи, и, прійдя въ свою комнату, я тотчасъ же отмѣтилъ въ своей записной книжкѣ день и часъ, когда это случилось. Это было въ четвергъ.

На другой день вечеромъ принцъ сказалъ мнѣ:

— Не пойти ли намъ на площадь Св. Марка и не поискать ли нашего таинственнаго армянина? Мнѣ бы хотѣлось дойти до развязки этой комедіи.

Я былъ очень радъ. Мы остались на площади до одиннадцати часовъ. Армянинъ нигдѣ не показывался. Мы повторили свои поиски и въ четыре слѣдующіе вечера, но такъ же безуспѣшно.

Когда на шестой вечеръ мы уходили изъ отеля, мнѣ пришла въ голову мысль — сознательно или безсознательно, теперь ужъ не помню — сказать слугѣ, гдѣ мы будемъ, на случай, если кто-нибудь спроситъ объ насъ. Принцъ замѣтилъ мою предосторожность и улыбкой похвалилъ меня. На площади Св. Марка мы застали большую суету. Мы не прошли и тридцати шаговъ, какъ я опять замѣтилъ армянина. Онъ быстрыми шагами протискивался сквозь толпу и, казалось, искалъ кого-то глазами. Мы уже пробирались къ нему, какъ къ намъ подбѣжалъ, запыхавшись, баронъ Ф. изъ свиты принца и вручилъ принцу письмо.

— Оно съ черной печатью, — прибавилъ онъ. — Должно быть спѣшное.

Я былъ какъ громомъ пораженъ. Принцъ подошелъ къ фонарю и сталъ читать.

— Мой двоюродный братъ умеръ! — вскричалъ онъ.

— Когда? — быстро перебилъ я его. Онъ еще разъ взглянулъ на письмо.

— Въ прошлый четвергъ, въ девять часовъ вечера.

Мы не успѣли еще оправиться отъ изумленія, какъ армянинъ стоялъ уже около насъ.

— Васъ узнали здѣсь, — сказалъ онъ принцу. — Отправляйтесь домой. Вы найдете тамъ депутацію сената. Не отвергайте чести, которую хотятъ оказать вамъ. Баронъ Ф. забылъ сказать вамъ, что и векселя ваши получены.

И онъ затерялся въ толпѣ.

Мы поспѣшили въ свой отель. Все было точь-въ-точь, какъ говорилъ армянинъ. Трое побили республики ожидали принца съ привѣтствіемъ; они должны были торжественно проводить его въ собраніе, гдѣ его ожидало высшее дворянство города. Принцъ едва улучилъ минуту бѣгло кивнуть мнѣ головой, давая знать, чтобы я подождалъ его.

Онъ воротился ночью, часовъ въ одиннадцать. Важно и задумчиво вошелъ онъ въ комнату, выслалъ слугъ и взялъ меня за руку.

— Графъ, — сказалъ онъ мнѣ словами Гамлета: — въ небѣ и на землѣ больше вещей, нежели мы воображаемъ въ своей философіи.

— Принцъ, — отвѣчалъ я: — вы, кажется, забываете, что нынче вы заснете съ одною новою надеждой въ сердцѣ.

(Покойный былъ наслѣдный принцъ).

— Не напоминайте мнѣ объ этомъ, — сказалъ принцъ. — И будь мнѣ назначена корона въ настоящую минуту, у меня нѣтъ досуга думать о томъ. Если этотъ армянинъ не просто угадалъ…

— Можетъ ли это быть? — перебилъ я.

— То я готовъ уступить вамъ всѣ мои царственныя надежды за монашескую рясу.

Привожу эти слова въ доказательство, какъ далекъ онъ былъ тогда отъ всякихъ властолюбивыхъ намѣреній.

На слѣдующій вечеръ мы были раньше обыкновеннаго на площади Св. Марка. Внезапный дождь принудилъ насъ зайти въ кофейню, гдѣ шла игра. Принцъ всталъ за стуломъ одного испанца и слѣдилъ за игрой. Я ушелъ въ сосѣднюю комнату и читалъ тутъ газеты. Немного спустя услыхалъ я шумъ. До прихода принца испанецъ былъ постоянно въ проигрышѣ; теперь онъ выигрывалъ на каждой картѣ. Вся игра приняла странный оборотъ, и банку грозила опасность; того и ждали, что его сорветъ понтеръ, становившійся отъ удачи все смѣлѣе. Венеціанецъ, державшій банкъ, сказалъ принцу оскорбительнымъ тономъ, что онъ мѣшаетъ счастью игры и долженъ отойти отъ стола" Принцъ холодно взглянулъ на него и остался; онъ не тронулся съ мѣста, когда венеціанецъ повторилъ свое оскорбленіе по-французски. Банкометъ подумалъ, что принцъ не знаетъ ни того, ни другого языка, и обратился съ презрительнымъ смѣхомъ къ остальнымъ:

— Скажите, пожалуйста, господа, какъ мнѣ говорить, чтобы этотъ франтъ понялъ меня?

Въ то же время онъ всталъ и хотѣлъ взять принца за руку; принцъ вышелъ тутъ изъ себя, схватилъ венеціанца могучей рукой и бросилъ его на полъ. Вся кофейня пришла въ движеніе. Я выбѣжалъ на шумъ и невольно назвалъ принца по имени.

— Берегитесь, принцъ! — прибавилъ я необдуманно: — вѣдь мы въ Венеціи.

Имя принца было какъ будто сигналомъ къ общему молчанію, которое вскорѣ перешло въ шопотъ, показавшійся мнѣ опаснымъ. Всѣ присутствовавшіе тутъ итальянцы раздѣлились на партіи и отошли въ сторону. Одинъ за другимъ, всѣ вышли изъ залы, и наконецъ тутъ остались лишь мы двое, да испанецъ, да нѣсколько французовъ.

— Вы пропали, принцъ, — говорили французы, — если тотчасъ же не уѣдете изъ города. Венеціанецъ, котораго вы обидѣли, настолько богатъ, чтобы нанять браво. Ему будетъ стоить всего пятьдесятъ цехиновъ спровадить васъ на тотъ свѣтъ.

Испанецъ вызвался привести стражу для безопасности принца и проводить насъ до дому. То же хотѣли и французы. Мы еще стояли и разсуждали, какъ дверь отворилась и вошло нѣсколько служителей государственной инквизиціи. Они показали намъ правительственный приказъ, который вмѣнялъ намъ въ обязанность немедленно слѣдовать за ними. Подъ сильнымъ прикрытіемъ довели насъ до канала. Здѣсь ожидала насъ гондола, въ которую мы должны были сѣсть. Передъ выходомъ на берегъ намъ завязали глаза. Насъ вели по большой каменной лѣстницѣ, потомъ по длинному извилистому ходу надъ сводами, какъ я могъ заключить по многочисленнымъ отголоскамъ, звучавшимъ у насъ подъ ногами. Наконецъ, дошли мы до другой лѣстницы, которая свела насъ двадцатью шестью ступенями въ глубину. Здѣсь открылась передъ нами зала, гдѣ у насъ опять развязали глаза. Мы очутились въ кругу почтенныхъ стариковъ въ черной одеждѣ; вся зала была завѣшена чернымъ сукномъ и скудно освѣщена; мертвая тишина господствовала въ собраніи и производила страшное впечатлѣніе. Одинъ изъ этихъ стариковъ, вѣроятно, высшій инквизиторъ, приблизился къ принцу и спросилъ его торжественнымъ тономъ, указывая на подведеннаго къ нему венеціанца:

— Этотъ ли человѣкъ обидѣлъ васъ сегодня въ кофейнѣ?

— Да, — отвѣчалъ принцъ.

Затѣмъ старикъ обратился къ венеціанцу.

— Эту ли особу хотѣли вы велѣть убить сегодня вечеромъ?

Венеціанецъ отвѣчалъ: да.

Кругъ тотчасъ же разомкнулся, и мы съ ужасомъ увидали, какъ голова у венеціанца скатилась съ плечъ.

— Довольны ли вы этимъ удовлетвореніемъ? — спросилъ инквизиторъ.

Принцъ лежалъ безъ чувствъ на рукахъ своихъ спутниковъ.

— Идите, — продолжалъ грознымъ голосомъ инквизиторъ, обращаясь ко мнѣ: — впередъ не судите такъ поспѣшно о венеціанскомъ правосудіи.

Мы не могли угадать, что за таинственный другъ спасъ насъ быстрою рукою юстиціи отъ вѣрной смерти. Пораженные ужасомъ, дошли мы до своей квартиры. Было уже за полночь. Камеръ-юнкеръ Ц. Ждалъ насъ съ нетерпѣніемъ на крыльцѣ.

— Хорошо, что вы прислали! — сказалъ онъ принцу, свѣтя намъ. — Извѣстіе, принесенное домой барономъ Ф. вслѣдъ за вашимъ уходомъ съ площади Св. Марка, повергло насъ въ сильнѣйшій страхъ за вашу безопасность.

— Я прислалъ? когда? Я ничего не знаю.

— Сегодня вечеромъ въ девятомъ часу. Вы велѣли сказать намъ, чтобы мы не безпокоились, если вы будете нынче позже домой.

Принцъ взглянулъ на меня.

— Это можетъ быть вы позаботились, безъ моего вѣдома?

Я ничего не зналъ.

— Сомнѣнья не могло быть, ваша свѣтлость, — сказалъ камеръ-юнкеръ; — вѣдь вотъ ваши часы съ репетиціей, присланные вами для вѣрности.

Принцъ схватился за карманъ. Часовъ дѣйствительно не было, и въ рукахъ камеръ-юнкера были дѣйствительно его часы.

— Кто принесъ ихъ? — спросилъ онъ, пораженный.

— Неизвѣстная маска въ армянскомъ костюмѣ, которая тотчасъ же и удалилась.

Мы стояли и смотрѣли другъ на друга

— Что вы объ этомъ думаете? — сказалъ наконецъ принцъ послѣ долгаго молчанія. — У меня здѣсь въ Венеціи какой-то таинственный соглядатай.

Страшная сцена этой ночи причинила принцу лихорадку, принудившую его не выходить изъ дому цѣлые восемь дней. Въ это время отель нашъ былъ полонъ и чужестранцами, и мѣстными жителями: всѣхъ привлекло въ него открытое званіе принца. Всѣ наперерывъ старались услуживать ему, и мы съ удовольствіемъ замѣчали, какъ одинъ, смѣняя другого, старался заподозрить своего предшественника въ глазахъ принца. Любовныя письма сыпались на насъ со всѣхъ сторонъ. Всякій старался выслуживаться по своему. О происшествіи съ инквизиціей никто и не поминалъ. Такъ какъ **скій дворъ желалъ нѣкоторой отсрочки пріѣзда принца, то нѣсколько банкировъ въ Венеціи получили кредитивы для выдачи ему значительныхъ суммъ. Такимъ образомъ онъ долженъ былъ противъ воли продлить свое пребываніе въ Италіи, и по просьбѣ его я рѣшился тоже отсрочить свой отъѣздъ.

Только что оправился онъ настолько, что могъ выходить изъ комнаты, докторъ уговорилъ его сдѣлать прогулку по Брентѣ, чтобы перемѣнить воздухъ. Погода была ясная, и мы собрались. Мы только что хотѣли садиться въ гондолу, какъ принцъ хватился ключа отъ небольшой шкатулки, въ которой были очень важныя бумаги. Тотчасъ же возвратились мы искать его. Принцъ какъ нельзя вѣрнѣе помнилъ, что онъ еще наканунѣ заперъ шкатулку, а съ этого времени онъ не выходилъ изъ комнаты. Но всѣ поиски оказались тщетными, мы принуждены были оставить ихъ, чтобы не терять времени. Душа принца была чужда всякой подозрительности: онъ объявилъ намъ, что ключъ потерянъ, и просилъ насъ не говорить о немъ больше.

Катанье наше было очень пріятно. Живописная мѣстность, съ каждымъ поворотомъ рѣки старавшаяся, кажется, превзойти самое себя въ богатствѣ и красотѣ; безоблачное небо, казавшееся майскимъ въ срединѣ февраля; пышные сады и изящныя дачи безъ числа, украшавшіе оба берега Бренты; за ними величественная Венеція съ сотнею встающихъ изъ водъ башенъ и мачтъ — все это представляло восхитительнѣйшее зрѣлище. Мы вполнѣ отдались благодатнымъ чарамъ этой прекрасной природы, у всѣхъ было свѣтло на душѣ, и самъ принцъ сбросилъ съ себя свой серьезный видъ и пустился весело шутить взапуски съ нами. Веселая музыка встрѣтила насъ, когда мы вышли на берегъ въ двухъ итальянскихъ миляхъ отъ города. Она раздавалась въ маленькой деревенькѣ, гдѣ была ярмарка: народъ всѣхъ сословій толпился тутъ. Труппа дѣвочекъ и мальчиковъ въ театральныхъ костюмахъ привѣтствовала насъ пантомимными танцами. Изобрѣтеніе было ново; легкость и грація одушевляли каждое движеніе. Прежде, чѣмъ танецъ вполнѣ кончился, казалось, какая то незримая рука мгновенно остановила корифейку, которая представляла королеву. Она стала какъ вкопанная, а съ нею и всѣ. Музыка смолкла. Все собраніе, казалось, удерживало дыханіе, а она стояла, устремивъ глаза въ землю, въ глубокомъ оцѣпенѣніи. Вдругъ она встрепенулась въ изступленіи вдохновенія и дико повела вокругъ глазами.

— Между нами есть король! — вскричала она, сорвала корону у себя съ головы и положила ее къ ногамъ принца.

Всѣ, кто тутъ ни былъ, обратили на него глаза и долго смотрѣли на него недовѣрчиво, будто соображая, есть ли смыслъ въ этой выходкѣ танцовщицы, какъ ни полна правды казалась она по своему серьезному тону. Всеобщія рукоплесканія одобренія прервали наконецъ это безмолвіе. Глаза мои искали принца. Я замѣтилъ, что онъ былъ очень пораженъ и старался избѣгать пытливыхъ взглядовъ зрителей. Онъ бросилъ денегъ дѣтямъ и поспѣшилъ вы-браться изъ толпы.

Едва прошли мы нѣсколько шаговъ, сквозь народъ протѣснился къ намъ почтенный босоногій монахъ и заступилъ дорогу принцу.

— Государь, — сказалъ монахъ: — удѣли Мадоннѣ отъ твоего богатства! Тебѣ понадобится ея молитва.

Тонъ, какимъ онъ сказалъ это, смутилъ насъ. Толпа оттѣснила его.

Свита наша, между тѣмъ, увеличилась. Къ намъ присоединился англійскій лордъ, котораго принцъ видѣлъ уже прежде въ Ниццѣ, нѣсколько купцовъ изъ Ливорно, нѣмецкій пасторъ, французскій аббатъ съ нѣсколькими дамами и русскій офицеръ. Въ физіономіи послѣдняго было что-то совершенно необыкновенное, привлекшее наше вниманіе. Въ жизнь мою не видалъ я столько чертъ и такъ мало характера; столько привлекательной ласковости, соединенной въ человѣческомъ лицѣ съ такой отталкивающей холодностью. Казалось всѣ страсти тѣшились этимъ лицомъ и снова покинули его. Ничего не осталось, кромѣ тихаго проницательнаго взгляда глубокаго знатока людей, пугавшаго всякій встрѣчавшійся съ нимъ взглядъ. Этотъ странный человѣкъ издали слѣдовалъ за нами и, казалось, мало принималъ участія во всемъ происходившемъ.

Мы остановились передъ лавкой, въ которой разыгрывалась лотерея. Дамы приняли участіе; мы послѣдовали ихъ примѣру; принцъ взялъ билетъ. Онъ выигралъ табакерку. Открывъ ее, онъ вздрогнулъ и поблѣднѣлъ. Въ ней лежалъ ключъ.

— Что это такое? — сказалъ мнѣ принцъ, когда мы на минуту остались вдвоемъ. — какая-то. высшая сила преслѣдуетъ меня. Кто-то всезнающій слѣдитъ за мной. Какое-то невидимое существо, отъ котораго не могу укрыться, стережетъ каждый мой шагъ. Мнѣ надо отыскать армянина и потребовать отъ него объясненія.

Солнце склонялось къ западу, когда мы подошли къ гостинницѣ, гдѣ для насъ былъ приготовленъ ужинъ. Имя принца увеличило наше общество: насъ было уже шестнадцать человѣкъ. Къ числу помянутыхъ выше присоединились: виртуозъ изъ Рима, нѣсколько швейцарцевъ и одинъ авантюристъ изъ Палермо; послѣдній былъ въ мундирѣ и выдавалъ себя за капитана. Мы рѣшили провести тутъ вечеръ и отправиться домой съ факелами. Разговоръ за столомъ былъ очень оживленный, и принцъ не вытерпѣлъ, чтобы не разсказать случая съ ключомъ, возбудившаго общее удивленіе. Завязался сильный споръ объ этомъ предметѣ. Большая часть собесѣдниковъ утверждала, что всѣ эти таинственныя искусства оказываются подъ конецъ штуками маленькаго проворства; аббатъ, уже изрядно выпившій, объявилъ битву всему міру духовъ; англичанинъ богохульствовалъ; музыкантъ ограждался крестнымъ знаменіемъ отъ дьявола. Лишь немногіе, и; въ томъ числѣ принцъ, говорили, что объ этихъ вещахъ нельзя произносить рѣшительнаго сужденія; русскій офицеръ разговаривалъ между тѣмъ съ дамами и, казалось, вовсе не обращалъ вниманія на споръ. Въ жару преній никто не замѣтилъ ухода сициліанца. Спустя полчаса, онъ возвратился закутанный въ плащъ и сталъ за стуломъ француза.

— Вы похвастались давеча, что готовы помѣриться со всѣми духами… Не хотите ли попробовать съ однимъ?

— Ба! — сказалъ аббатъ: — отчего жъ, если вы возьмете на себя трудъ добыть мнѣ такого?

— Я добуду вамъ его, — отвѣчалъ сициліанецъ (и при этомъ обратился къ намъ): — когда эти господа и дамы разстанутся съ нами.

— Зачѣмъ же? — вскричалъ англичанинъ. — Благовоспитанному духу нечего бояться веселаго общества.

— Я не ручаюсь за развязку, — сказалъ сициліанецъ.

— Ахъ, ради Бога! не надо! — закричали дамы за столомъ и вскочили съ испугомъ со своихъ мѣстъ.

— Пусть является вашъ духъ, — угрюмо сказалъ аббатъ: — только предупредите его, что здѣсь есть обо что наколоться.

(И онъ взялъ шпагу у одного изъ гостей).

— Это ужъ ваше дѣло, — холодно отвѣчалъ сициліанецъ: — посмотримъ, какъ-то вы будете потомъ храбриться.

Тутъ обратился онъ къ принцу.

— Принцъ, — сказалъ онъ ему: — вы утверждаете, что ключъ вашъ былъ въ чужихъ рукахъ. Можете ли вы предположить, въ чьихъ именно?

— Нѣтъ.

— И никого нѣтъ у васъ въ виду?

— Да, я точно думалъ…

— Узнали ль бы вы эту особу, если бъ увидали ее передъ собой?

— Безъ сомнѣнія.

Сициліанецъ распахнулъ плащъ и поднесъ зеркало къ глазамъ принца.

— Онъ?

Принцъ отступилъ въ ужасѣ.

— Что вы видѣли? — спросилъ я.

— Армянина.

Сициліанецъ опять спряталъ зеркало подъ плащъ.

— И это былъ именно тотъ, о комъ вы думали? — спрашивало все общество.

— Да.

У всѣхъ измѣнились лица, смѣхъ притихъ. Всѣ глаза были съ любопытствомъ обращены на сициліанца.

— Monsieur l’Abbé, дѣло принимаетъ серьезный оборотъ, — сказалъ англичанинъ: и вамъ не мѣшало бы подумать о ретирадѣ.

— Да въ немъ чортъ сидитъ! — вскричалъ французъ и упорхнулъ изъ дому.

Женщины съ крикомъ бросились изъ залы; артистъ послѣдовалъ за ними; нѣмецкій пасторъ храпѣлъ въ креслѣ; русскій сидѣлъ себѣ равнодушно, какъ прежде.

— Вы можетъ быть хотѣли только проучить хвастуна? — началъ принцъ, когда всѣ разошлись: — или можетъ быть вы согласитесь сдержать слово?

— Ваша правда, — сказалъ сициліанецъ: съ аббатомъ я только пошутилъ. Я поймалъ его на словѣ, потому что зналъ, что онъ далеко не пойдетъ по своей трусости. Дѣло, впрочемъ, слишкомъ важно, чтобы имъ только шутить.

— Значитъ, вы все-таки утверждаете, что духи въ вашей власти?

Магикъ долго молчалъ и, казалось, хотѣлъ проникнуть глазами въ самое сердце принцу.

— Да, — отвѣчалъ онъ наконецъ.

Любопытство принца было уже напряжено въ высшей степени. Это было постоянно его любимой мечтой, и со времени перваго появленія передъ нимъ армянина въ немъ опять зароились идеи, которыя такъ долго отвергалъ его зрѣлый разумъ, его болѣе серьезное чтеніе. Онъ отошелъ въ сторону съ сициліанцемъ, и я слышалъ, какъ обстоятельно онъ объяснялся съ нимъ.

— Передъ вами человѣкъ, — продолжалъ, онъ, — который пылаетъ нетерпѣніемъ достичь убѣжденія въ этой важной матеріи., Я обнялъ бы, какъ благодѣтеля, какъ своего перваго друга, того, кто разсѣялъ бы I мои сомнѣнія и снялъ повязку съ моихъ глазъ. Хотите вы оказать мнѣ эту великую услугу?

— Чего вы хотите отъ меня? — спросилъ осмотрительно магикъ.

— На первый разъ лишь опыта вашего искусства. Покажите мнѣ какое-нибудь видѣніе.

— Что жъ дальше?

— Потомъ, познакомившись со мною ближе, вы будете въ состояніи судить, достоинъ ли я высшихъ уроковъ.

— Я васъ высоко цѣню, свѣтлѣйшій принцъ. Таинственная сила вашей наружности, еще неизвѣстная и вамъ самимъ, непреоборимо связала меня съ вами съ перваго же мгновенія. Вы могущественнѣе, чѣмъ думаете. Вы можете безгранично повелѣвать всею моею силою… Но…

— Такъ покажите же мнѣ видѣніе.

— Но я долженъ прежде всего быть увѣренъ, что вы обращаете ко мнѣ это требованіе не изъ любопытства. Правда, незримыя силы подчинены нѣкоторымъ образомъ моей волѣ, но лишь съ тѣмъ, священнымъ условіемъ, чтобы я не злоупотреблялъ своей силой.

— У меня чистѣйшія намѣренія. Я хочу истины.

Тутъ они оставили свое мѣсто и отошли къ отдаленному окну, гдѣ я не могъ уже ихъ слышать. Англичанинъ, слышавшій вмѣстѣ со мною этотъ разговоръ, отвелъ меня въ сторону.

— Вашъ принцъ — благородный человѣкъ: мнѣ жаль его. Головой ручаюсь, что онъ связался съ мошенникомъ.

— Надо посмотрѣть, — сказалъ я, — чѣмъ дѣло разыграется.

— Знаете ли что? — сказалъ англичанинъ: — бѣдняга старается теперь возвысить свою цѣну. Онъ не станетъ показывать своего искусства, пока не услышитъ звона денегъ. Насъ здѣсь девять человѣкъ. Сложимтесь. Это вскружитъ ему голову и можетъ быть откроетъ глаза вашему принцу.

— Я согласенъ.

Англичанинъ бросилъ на тарелку шесть гиней и обошелъ съ нею всѣхъ. Каждый далъ по нѣскольку луидоровъ; русскому чрезвычайно понравилось наше предложеніе, онъ положилъ на тарелку банковый билетъ въ сто цехиновъ… Англичанинъ просто испугался такой расточительности. Мы принесли сборъ принцу.

— Сдѣлайте милость, — сказалъ англичанинъ, — убѣдите отъ нашего имени этого господина показать намъ опытъ своего искусства и принять это слабое доказательство нашей признательности.

Принцъ положилъ на тарелку еще драгоцѣнный перстень и подалъ ее сициліанцу. Магикъ пріостановился на нѣсколько секундъ…

— Господа, — началъ онъ потомъ, — это великодушіе унижаетъ меня… но я уступаю вашему желанію. Я его исполню.

Онъ позвонилъ.

— Что касается этого золота, я лично; не имѣю на него никакого права, и прошу васъ позволить мнѣ передать его въ ближайшій монастырь бенедиктинцевъ на богоугодныя учрежденія. Перстень же оставляю у себя, какъ драгоцѣнную память о достойнѣйшемъ принцѣ.

Тутъ вошелъ хозяинъ, и онъ тотчасъ же передалъ ему деньги.

— А все-таки онъ мошенникъ, — шепнулъ мнѣ на ухо англичанинъ. — Онъ отказывается отъ денегъ, потому что ему теперь главное — принцъ.

— Кого хотите вы видѣть? — спросилъ магикъ, обращаясь къ принцу.

Принцъ задумался на минуту…

— Ужъ лучше сразу великаго человѣка! — вскричалъ лордъ. — Пусть вызоветъ папу Ганганелли. Вѣдь ему это все равно.

Сициліанецъ закусилъ губу.

— Я не могу вызывать помазанниковъ.

— Жаль, — сказалъ англичанинъ. — Можетъ быть, мы отъ него узнали бы, отъ какой болѣзни онъ умеръ.

— Маркизъ де-Лануа, — началъ принцъ, — былъ французскимъ бригадиромъ въ послѣдней войнѣ и моимъ ближайшимъ другомъ. Въ сраженіи при Гастинбекѣ онъ былъ смертельно раненъ; его принесли въ мою палатку, и онъ вскорѣ умеръ тутъ на моихъ рукахъ. Въ предсмертной агоніи онъ подозвалъ меня къ себѣ легкимъ наклоненіемъ головы и сказалъ: «Принцъ, мнѣ ужъ не видать своей родины; и такъ узнайте тайну, къ которой ни у кого, кромѣ меня, нѣтъ ключа. Въ одномъ монастырѣ на фландрской границѣ живетъ одна»… На этомъ словѣ онъ скончался. Рука смерти разорвала нить его рѣчи; я желалъ бы увидать его здѣсь и услышать продолженіе.

— Требованіе не малое, ей-богу! — воскликнулъ англичанинъ. — Я признаю васъ величайшимъ искусникомъ въ мірѣ, если вы разрѣшите эту задачу.

Мы подивились находчивости принца и единогласно одобрили его выборъ. Между тѣмъ, магикъ тяжелыми шагами ходилъ взадъ и впередъ по залѣ и, казалось, въ нерѣшимости боролся съ самимъ собой.

— И больше ничего не оставилъ вамъ умирающій?

— Ничего.

— И вы не наводили дальнѣйшихъ справокъ по этому предмету у него на родинѣ?

— Всѣ справки были тщетны.

— Безукоризненно ли жилъ маркизъ де-Лануа?… Не каждаго покойника могу я вызвать.

— Онъ умеръ, раскаиваясь въ проступкахъ своей молодости.

— Нѣтъ ли у васъ чего-нибудь на память о немъ?

— Есть.

У принца точно была табакерка съ миніатюрнымъ портретомъ маркиза на финифти; она лежала около него на столѣ во время ужина.

— Мнѣ, впрочемъ, этого не нужно.. Оставьте меня одного. Вы увидите покойника.

Насъ попросили удалиться въ другой павильонъ, пока не позовутъ. Магикъ велѣлъ въ то же время вынести изъ залы всю мебель, вынуть окна и наглухо запереть ставни. Хозяину, съ которымъ, повидимому, онъ былъ уже хорошо знакомъ, велѣлъ онъ принести сосудъ съ горячими углями и тщательно залить водой всѣ огни въ домѣ. Прежде чѣмъ мы удалились, онъ съ каждаго изъ насъ взялъ честное слово хранить вѣчное молчаніе о томъ, что мы увидимъ и услышимъ. За нами заперли на ключъ всѣ комнаты въ этомъ павильонѣ.

Былъ уже двѣнадцатый часъ и мертвая тишина царствовала во всемъ домѣ. Когда мы выходили, русскій спросилъ меня, есть ли при насъ заряженные пистолеты.

— Зачѣмъ? — сказалъ я.

— На всякій случай, — отвѣчалъ онъ. — Подождите немного, я поищу здѣсь.

Онъ удалился. Баронъ Ф. и я отворили окно, выходившее насупротивъ того павильона, и намъ послышался какъ будто шопотъ двухъ людей и шумъ словно отъ приставляемой лѣстницы. Это, впрочемъ, было лишь предположеніе, и я не посмѣлъ его выдавать за правду. Русскій возвра; тился черезъ полчаса съ парой пистолетовъ. Мы видѣли, какъ онъ зарядилъ ихъ. Было около двухъ часовъ, когда вновь явился магикъ и объявилъ намъ, что все готово. Передъ входомъ мы должны были снять башмаки и войти не иначе, какъ въ одной рубашкѣ, въ чулкахъ и въ исподнемъ, платьѣ. Дверь за нами, какъ и въ первый разъ, заперли на ключъ.

Возвратясь въ залу, мы увидѣли тутъ начертанный на полу углемъ широкій кругъ, въ которомъ свободно могли помѣститься всѣ мы десятеро. Вокругъ, у всѣхъ четырехъ стѣнъ комнаты, полы были сняты, такъ что мы стояли какъ будто на островѣ. Въ срединѣ круга былъ воздвигнутъ алтаръ, завѣшенный чернымъ сукномъ; подъ нимъ разостланъ красный атласный коверъ. На алтарѣ лежала развернутая халдейская библія и черепъ около нея; серебряное распятіе было крѣпко къ нему придѣлано. Вмѣсто свѣчъ горѣлъ спиртъ въ серебряномъ сосудѣ. Густой дымъ ладана омрачалъ залу, и свѣтъ едва мерцалъ въ немъ. Вызыватель былъ раздѣтъ, какъ и мы, но босъ; на голой шеѣ висѣлъ у него амулетъ на цѣпочкѣ изъ человѣческихъ волосъ; вокругъ стана повязалъ онъ бѣлый передникъ, исчерченный таинственными знаками и символическими фигурами. Онъ сказалъ, чтобы мы взялись за руки и хранили глубокое молчаніе; а главное — ни какъ не обращались съ вопросами къ видѣнію. Англичанина и меня (обоимъ намъ онъ, кажется, больше всего не довѣрялъ) попросилъ онъ скрестить и неподвижно держать на вершокъ надъ его головой двѣ обнаженныя шпаги во все время дѣйствія. Мы стояли полумѣсяцемъ вокругъ него; русскій офицеръ протѣснился къ англичанину и сталъ ближе всѣхъ къ алтарю.

Обратясь лицомъ къ востоку, магикъ вступилъ на коверъ, окропилъ священной водой всѣ четыре стороны и трижды склонился надъ библіей. Минутъ шесть-семь длилось заклинаніе, въ которомъ мы ничего не поняли; окончивъ его, онъ далъ знакъ стоявшимъ около него крѣпко ухватиться за его волосы. Въ страшныхъ конвульсіяхъ онъ трижды назвалъ по имени покойника и въ третій разъ протянулъ руку къ распятію…

Вдругъ всѣ мы разомъ почувствовали какъ бы ударъ молніи, такъ что руки у насъ опустились; внезапный раскатъ грома потрясъ домъ, всѣ замки забренчали, всѣ двери захлопнулись, крышка сосуда упала, огонь погасъ, и на противоположной стѣнѣ, надъ каминомъ, показалась человѣческая фигура въ окровавленной рубашкѣ, блѣдная, съ лицомъ умирающаго.

— Кто призывалъ меня? — послышался глухой, едва внятный голосъ.

— Другъ твой, — отвѣчалъ заклинатель, — который чтитъ твою память и молится за твою душу.

И онъ назвалъ принца.

Отвѣты слѣдовали обыкновенно заоченъ длинными паузами.

— Что ему нужно? — продолжалъ голосъ.

— Онъ хочетъ услышать до конца твое признаніе, начатое тобою, но неоконченное въ этомъ мірѣ

— Въ одномъ монастырѣ на фландрской границѣ живетъ…

Тутъ домъ снова потрясся. Дверь сама собою распахнулась при сильномъ громовомъ ударѣ, молнія озарила комнату, и другой тѣлесный образъ, окровавленный и блѣдный, какъ и первый, но еще страшнѣе, появился на порогѣ. Спиртъ опять самъ собою запылалъ, и въ залѣ стало попрежнему свѣтло.

— Кто есть между нами? — воскликнулъ въ испугѣ магикъ и тревожнымъ взоромъ обвелъ собраніе: — тебя я не звалъ!

Видѣніе подошло величавымъ, тихимъ шагомъ прямо къ алтарю, встало на коверъ, противъ насъ, и взяло распятіе. Первой фигуры мы уже не видали.

— Кто призывалъ меня?-- спросилъ этотъ второй призракъ.

Магикомъ овладѣлъ трепетъ. Страхъ и изумленіе оковали насъ. Я схватился за пистолетъ: магикъ вырвалъ его у меня изъ рукъ и выстрѣлилъ въ видѣніе. Пуля тихо покатилась къ алтарю, и видѣніе показалось безъ малѣйшаго измѣненія изъ дыма. Магикъ упалъ въ обморокъ.

— Что изъ этого выйдетъ? — вскричалъ въ изумленіи англичанинъ и хотѣлъ ударить видѣніе своею шпагой.

Видѣніе коснулось его руки — и шпага упала на полъ. Холодный потъ проступилъ у меня на лбу. Баронъ Ф. признался намъ потомъ, что шепталъ молитву. Принцъ все это время стоялъ безстрашно и спокойно, остановивъ пристальный взглядъ на видѣніи.

— Да, я узнаю тебя! — воскликнулъ онъ наконецъ въ волненіи: — ты Лануа, ты другъ мой… Откуда ты?

— Вѣчность нѣма. Спрашивай меня о прошедшей жизни.

— Кто живетъ въ монастырѣ, о которомъ ты говорилъ?

— Дочь моя..

— Какъ! Ты былъ отцомъ?

— Увы! я имъ не былъ!

— Ты несчастливъ, Лануа?

— Судъ Божій!

— Не могу ли я оказать тебѣ какой услуги на этомъ свѣтѣ?

— Нѣтъ, если не будешь думать о себѣ.

— Какъ думать?

— Узнаешь въ Римѣ.

Тутъ раздался новый ударъ грома. Черное облако дыма наполнило комнату. Когда оно разсѣялось, видѣнія уже не было. Я распахнулъ окно. Было уже утро.

Магикъ пришелъ въ чувство.

— Гдѣ мы? — вскричалъ онъ, какъ-увидѣлъ дневной свѣтъ.

Русскій офицеръ стоялъ какъ разъ за нимъ и смотрѣлъ черезъ его плечо.

— Фокусникъ! — сказалъ онъ, бросая на него ужасный взглядъ: — теперь ужъ не станешь ты вызывать духовъ!

Сициліанецъ поворотился, внимательнѣе взглянулъ ему въ лицо, громко вскрикнулъ и упалъ къ его ногамъ.

Тутъ и мы всѣ посмотрѣли на мнимаго русскаго. Принцъ безъ труда узналъ въ немъ черты своего армянина, и слово, которое онъ только что хотѣлъ пролепетать, замерло у него на языкѣ. Мы всѣ остолбенѣли отъ ужаса и изумленія. Безмолвно и неподвижно смотрѣли мы на это таинственное существо, прозрѣвавшее насъ насквозь взглядомъ тихой силы и величія. Минуту длилось это молчаніе — еще минуту. У всѣхъ замеръ духъ.

Нѣсколько сильныхъ ударовъ въ дверь возвратили намъ наконецъ сознаніе. Выломанная дверь упала въ залу, и въ нее вошли полицейскіе и солдаты.

— Вотъ они, и всѣ въ сборѣ! — крикнулъ предводитель ихъ и обратился къ своимъ спутникамъ. — Именемъ закона! — крикнулъ онъ намъ: — я арестую васъ.

Мы не успѣли одуматься, какъ насъ уже окружила стража. Русскій офицеръ, котораго я опять стану называть армяниномъ, отвелъ въ сторону предводителя сыщиковъ и, сколько могъ я замѣтить въ этой суматохѣ, шепнулъ ему что-то на-ухо и показалъ какую-то бумагу. Сыщикъ тотчасъ же отошелъ отъ него съ безмолвнымъ и почтительнымъ поклономъ, потомъ обратился къ намъ и снялъ шляпу.

— Извините меня, господа, — сказалъ онъ, — что я чуть не смѣшалъ васъ съ этимъ обманщикомъ. Не буду спрашивать, кто вы такіе, но по увѣренію этого господина — передо мною люди, достойные всякаго уваженія.

И онъ сдѣлалъ знакъ своимъ спутникамъ оставить насъ. Сициліанца велѣлъ онъ связать и хорошенько смотрѣть за нимъ.

— Давно пора взять этого молодца, — прибавилъ онъ. — Мы семь мѣсяцевъ его подстерегали.

Несчастный сициліанецъ представлялъ самый жалостный видъ. Онъ совсѣмъ растерялся отъ двойного ужаса, произведеннаго на него вторымъ видѣніемъ и неожиданнымъ арестомъ. Какъ дитя, позволилъ онъ связать себя; вытаращенные глаза его были неподвижны; лицо помертвѣло; по дрожащимъ губамъ пробѣгали легкія судороги; языкъ не издавалъ ни звука. Каждую минуту ждали мы, что онъ упадетъ на полъ въ конвульсіяхъ. Принцу стало жаль его, и онъ рѣшился замолвить о немъ слово полицейскому, причемъ сказалъ о себѣ, кто онъ такой.

— Да знаете ли вы, принцъ, — сказалъ ему полицейскій, — за какого человѣка заступаетесь вы такъ великодушно? Что онъ вздумалъ обмануть васъ — это еще наименьшее его преступленіе. У насъ въ рукахъ его помощники. Они разсказываютъ о немъ ужасныя вещи. Счастье еще его, если онъ однѣми галерами отдѣлается.

Между тѣмъ, мы увидѣли, что по двору ведутъ связанными и хозяина, и его челядинцевъ.

— И его взяли? — вскричалъ принцъ. — Да чѣмъ же онъ-то виноватъ?

— Онъ съ нимъ вмѣстѣ проказилъ и укрывалъ его, — отвѣчалъ главный полицейскій: — помогалъ ему въ его фокусахъ и мошенничествахъ и дѣлилъ съ нимъ добычу. Ваша свѣтлость сейчасъ убѣдитесь въ этомъ.

Онъ обратился къ своимъ спутникамъ.

— Обыскать весь домъ и сейчасъ же донести мнѣ, что будетъ найдено!

Принцъ осмотрѣлся кругомъ, ища глазами армянина; но его уже не было тутъ. Ему удалось уйти незамѣтно посреди общаго замѣшательства, произведеннаго появленіемъ полиціи. Принцъ не могъ утѣшиться; онъ тотчасъ же хотѣлъ разослать за нимъ всѣхъ своихъ людей, хотѣлъ самъ отыскивать его и увлечь меня съ собой. Я поспѣшно подошелъ къ окну; весь домъ былъ окруженъ любопытными, которыхъ привлекла вѣсть о происшествіи. Невозможно было протѣсниться сквозь эту толпу. Я сказалъ это принцу.

— Если этому армянину непремѣнно нужно скрыться отъ насъ, то онъ, разумѣется, лучше насъ знаетъ всѣ лазейки, и сколько мы ни ищи, всѣ поиски наши будутъ напрасны. Лучше побудемъ покамѣстъ здѣсь, ваша свѣтлость. Можетъ быть мы узнаемъ о немъ больше отъ этого полицейскаго. Если я не ошибаюсь, вѣдь онъ открылся ему.

Тутъ мы вспомнили, что мы раздѣты. Мы поспѣшили въ свою комнату, чтобы наскоро одѣться. Когда мы воротились, обыскъ былъ уже конченъ.

Алтарь убрали и въ залѣ подняли полы. Тутъ открыли просторный сводъ, подъ которымъ удобно могъ сидѣть человѣкъ; отсюда маленькая дверь выходила въ узкую лѣстницу, сообщавшуюся съ погребомъ. Подъ этимъ сводомъ нашли электрическую машину, часы и небольшой серебряный колоколъ, который сообщался, какъ и электрическая машина, съ алтаремъ и съ утвержденнымъ на немъ распятіемъ. Въ оконномъ ставнѣ, помѣщенномъ прямо противъ камина, было сдѣлано отверстіе съ задвижкой, чтобы въ него можно было, какъ мы потомъ узнали, вставить волшебный фонарь, который и отразилъ на каменной стѣнѣ требуемую тѣнь; съ чердаковъ и изъ подвала принесли разные барабаны съ прикрѣпленными къ нимъ на шнуркахъ большими свинцовыми пулями, вѣроятно для произведенія грома, который мы слышали. Въ карманахъ сициліанца нашли разные порошки въ коробочкѣ, ртуть въ склянкахъ и баночкахъ, фосфоръ въ стеклянной бутылочкѣ, перстень, оказавшійся магнитнымъ: онъ повисъ на стальной пуговицѣ, къ которой поднесли его; при магикѣ были, кромѣ того, четки, накладная борода, карманные пистолеты и кинжалъ.

— Посмотримъ, заряжены ли, — сказалъ кто-то изъ полицейскихъ, взялъ одинъ изъ пистолетовъ и выстрѣлилъ за каминъ.

— Боже милостивый! — послышался глухой человѣческій голосъ, тотъ самый, какимъ говорило первое видѣніе.

И въ ту же минуту изъ трубы показалось окровавленное тѣло.

— Ты все еще не на отдыхѣ, бѣдный духъ? — воскликнулъ англичанинъ, а мы всѣ отступили въ ужасѣ. — Иди домой — въ свою могилу. Ты казался тѣмъ, чѣмъ не былъ, ты будешь, чѣмъ казался.

— Боже милостивый! я раненъ! — повторялъ человѣкъ въ каминѣ.

Пуля раздробила ему правую ногу. Рану ему тотчасъ же перевязали.

— Да кто ты такой, и какой злой демонъ привелъ тебя сюда?

— Я бѣдный нищій, — отвѣчалъ раненый. — Незнакомый господинъ предложилъ мнѣ цехинъ, чтобы я…

— Произнесъ формулу. Да отчего жъ ты не ушелъ отсюда тотчасъ же?

— Онъ хотѣлъ дать мнѣ знакъ, когда уходить; знака я не дождался, а какъ вздумалъ выбраться, лѣстницы то и не было.

— Ну, а какой формулѣ онъ тебя научилъ?

Тутъ съ нимъ сдѣлался обморокъ и ужъ нечего было разспрашивать его. Между тѣмъ принцъ обратился къ главному полицейскому.

— Вы помогли намъ, — сказалъ онъ всовывая ему въ руку нѣсколько золотыхъ монетъ: — вы спасли насъ отъ обманщика и оказали намъ справедливость, не зная насъ. Вы бы насъ вполнѣ обязали, если бъ открыли намъ, кто этотъ незнакомецъ, которому стоило сказать два слова, чтобы освободить насъ?

— О комъ вы говорите? — спросилъ полицейскій; но по выраженію лица его было видно, что онъ спрашиваетъ о томъ, что знаетъ.

— Я говорю о господинѣ въ русскомъ мундирѣ, который отвелъ васъ давеча въ сторону, показалъ какую-то бумагу и сказалъ нѣсколько словъ на-ухо, послѣ чего вы тотчасъ же оставили насъ.

— Такъ вы не знаете этого господина? — спросилъ опять полицейскій. — Развѣ онъ былъ не съ вами въ компаніи?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ принцъ, — и очень важныя причины заставляютъ меня желать познакомиться съ нимъ ближе.

— Ближе, — сказалъ полицейскій, — и я его не знаю. Самое имя его мнѣ неизвѣстно, и я видѣлъ его сегодня въ первый разъ въ моей жизни.

— Какъ! И въ самое короткое время, нѣсколькими словами могъ онъ заставить васъ признать и его, и всѣхъ насъ невинными?

— Да, однимъ словомъ.

— Какое жъ это слово?.. Признаюсь, мнѣ хотѣлось бы знать его.

— Этотъ незнакомецъ… (И онъ взвѣсилъ на рукѣ цехины). Вы очень великодушны, и я не могу таить отъ васъ… Этотъ незнакомецъ — членъ инквизиціи.

— Инквизиціи!.. Онъ!..

— Да, въ этомъ убѣдила меня показанная имъ бумага.

— Этотъ человѣкъ, говорите вы. Невозможно!

— Скажу вамъ болѣе: по его-то доносу и присланъ я сюда арестовать заклинателя духовъ.

Мы переглянулись въ еще большемъ изумленіи.

— Такъ вотъ отчего, — вскричалъ наконецъ англичанинъ: — вотъ отчего бѣднягазаклинатель такъ всполошился, какъ разглядѣлъ его. Онъ узналъ въ немъ ₁ шпіона и потому такъ завопилъ и кинулся къ его ногамъ…

— Вовсе нѣтъ! — сказалъ принцъ. — Этотъ человѣкъ — все, чѣмъ только захочетъ быть, и все, чѣмъ нужно ему быть въ данную минуту. Что онъ въ самомъ дѣлѣ — не узналъ еще ни одинъ смертный. Видѣли ли вы, какъ дрогнулъ сициліанецъ, когда онъ крикнулъ ему: «Ты ужъ не станешь вызывать духовъ!» Тутъ было что-то необыкновенное. Никто не увѣритъ меня, что можно такъ ужаснуться отъ человѣческихъ словъ.

— Это намъ лучше всего можетъ разъяснить самъ магикъ, — сказалъ лордъ — если этотъ господинъ ('онъ обратился къ предводителю полицейскихъ) дастъ намъ случай поговорить съ своимъ плѣнникомъ.

Полицейскій обѣщалъ, и мы сговорились съ англичаниномъ отправиться къ нему на слѣдующее же утро. Теперь же была пора воротиться въ Венецію.

Чуть свѣтъ явился лордъ Сеймуръ (такъ звали англичанина), да вскорѣ потомъ пришло и довѣренное лицо отъ полицейскаго, чтобы сводить насъ въ тюрьму. Я забылъ, разсказать, что принцъ уже нѣсколько дней не видалъ около себя одного изъ своихъ егерей, родомъ бременца, честно служившаго ему много лѣтъ и пользовавшагося полнымъ его довѣріемъ. Никто не зналъ, что съ нимъ случилось — несчастье ли какое, или его похитили, или же онъ бѣжалъ. Предполагать послѣднее не было вѣроятной причины; онъ всегда былъ смирнымъ и порядочнымъ человѣкомъ, и за нимъ не знали никакихъ пороковъ. Товарищи его могли припомнить только, что онъ былъ въ послѣднее время очень мраченъ и задумчивъ и, какъ лишь могъ удосужиться, отправлялся въ одинъ миноритскій монастырь въ Джудеккѣ, гдѣ у него были знакомые въ числѣ братіи. Это навело насъ на мысль, не попалъ ли онъ въ руки поповъ и не обратился ли въ католичество. У принца было въ то время много терпимости и индеферентизма относительно религіозныхъ убѣжденій, и онъ успокоился на этой мысли послѣ нѣсколькихъ безплодныхъ розысковъ. Тѣмъ не менѣе его огорчала потеря этого человѣка, бывшаго постоянно при немъ въ его походахъ, всегда вѣрно ему служившаго, преданнаго и трудно замѣнимаго на чужой сторонѣ. Въ этотъ день, въ ту минуту, какъ мы уже совсѣмъ собрались выйти изъ дому, принцу доложили о приходѣ его банкира, которому онъ поручилъ постараться пріискать ему другого слугу. Банкиръ представилъ принцу порядочнаго съ-виду и хорошо одѣтаго человѣка среднихъ лѣтъ, бывшаго долго секретаремъ у одного прокурора; онъ говорилъ по-французски и немного по-нѣмецки и былъ хорошо аттестованъ. Принцу понравилась его физіономія, и его тотчасъ же приняли, тѣмъ болѣе, что онъ говорилъ, что принцъ можетъ назначить ему жалованье сообразно со степенью довольства его службой.

Мы нашли сициліанца въ предварительной тюрьмѣ, куда, какъ сообщилъ намъ полицейскій служитель, его пересадили на время, ради желанія принца видѣться съ нимъ, но что потомъ его засадятъ подъ свинцовую кровлю, гдѣ ужъ не будетъ къ нему доступа. Эта свинцовая кровля — ужаснѣйшая венеціанская тюрьма подъ крышей дворца Св. Марка, гдѣ несчастные преступники страждутъ часто до потери разсудка отъ солнечнаго зноя, раскаляющаго свинцовую поверхность кровли. Сициліанецъ оправился уже послѣ вчерашняго происшествія и почтительно всталъ, увидавъ принца. Одна нога и одна рука были у него скованы; но онъ могъ свободно расхаживать по комнатѣ. Только что мы вошли, стража отъ дверей удалилась.

— Я пришелъ, — сказалъ принцъ, — попросить у васъ объясненія на два пункта. Объясненіе одного пункта осталось за вами въ долгу, да и относительно другого вамъ не будетъ бѣды объясниться.

— Я отыгралъ свою роль, — возразилъ сициліанецъ, — и судьба моя у васъ въ рукахъ.

— Только ваша откровенность можетъ ее облегчить.

— Спрашивайте. Я готовъ отвѣчать, потому что мнѣ уже нечего терять.

— Вы показали мнѣ въ зеркало лицо армянина. Какъ сдѣлали вы это?

— Это было не зеркало. Васъ ввелъ въ обманъ просто пастельный рисунокъ за стекломъ, изображавшій человѣка въ армянскомъ костюмѣ. Мое проворство, сумракъ, ваше изумленіе подкрѣпили обманъ. Картинка вѣрно найдется въ числѣ другихъ вещей, отобранныхъ у меня въ гостинницѣ.

— Но какъ могли вы такъ хорошо узнать мои мысли и указать именно на армянина?

— Это было вовсе не трудно. Вы, вѣроятно, не разъ говорили за столомъ, при вашей прислугѣ, о встрѣчѣ вашей съ этимъ армяниномъ. Одинъ изъ моихъ людей случайно познакомился въ Джудеккѣ съ вашимъ егеремъ и мало-по-малу узналъ отъ него все, что было мнѣ нужно.

— Гдѣ этотъ егерь? — спросилъ принцъ. — Онъ исчезъ, и вы навѣрное знаете, куда онъ дѣлся.

— Клянусь, что рѣшительно не знаю. Самъ я никогда его не видалъ и, кромѣ сказаннаго, не входилъ ни въ какія съ нимъ отношенія.

— Продолжайте, — сказалъ принцъ.

— Этимъ путемъ добрался я до перваго свѣдѣнія о вашемъ пребываніи и о вашихъ приключеніяхъ въ Венеціи и тотчасъ же рѣшился воспользоваться ими. Видите ли, какъ я откровененъ! Я зналъ, что вы затѣяли прогулку по Брентѣ, я построилъ на этомъ свой разсчетъ, и только что оброненный вами ключъ далъ мнѣ первую возможность попробовать на васъ мое искусство.

— Какъ! Такъ я ошибся? Штука съ ключомъ — ваше дѣло, а не армянина? Вы, говорите: ключъ я обронилъ?!

— Да, когда вынимали кошелекъ — и я, воспользовался минутой, когда никто не смотрѣлъ на меня, чтобы быстро прикрыть его ногой. Человѣкъ, у котораго вы взяли лотерейные билеты, былъ со мною въ стачкѣ. Вы брали билетъ изъ ящика, гдѣ не было проигрышей, и ключъ лежалъ въ табакеркѣ, прежде чѣмъ вы ее выиграли.

— Теперь понимаю. А босоногій монахъ, что кинулся мнѣ поперекъ дороги съ такими торжественными восклицаніями?

— Былъ тотъ самый человѣкъ, котораго, какъ я слышалъ, вытащили раненаго изъ камина. Это одинъ изъ моихъ товарищей, уже не разъ оказавшій мнѣ большія услуги подъ этой одеждой.

— Но изъ-за чего вы затѣяли все это?

— Чтобы заставить васъ задуматься — чтобы привести васъ въ такое душевное; состояніе, при которомъ вы могли бы поддаться вліянію чудеснаго, задуманнаго мною.

— Но пантомимная пляска, принявшая, такой странный, поразительный оборотъ… Неужто и это ваше изобрѣтеніе?

— Дѣвушка, представлявшая королеву, была научена мною, и вся роль ея — мое дѣло. Я предполагалъ, что ваша свѣтлость не мало удивитесь, увидавъ, что васъ знаютъ въ такомъ мѣстѣ, и притомъ — простите меня, принцъ! — приключеніе съ армяниномъ подавало мнѣ надежду, что вы уже подготовлены къ тому, чтобы пренебречь натуральными соображеніями и устремиться за отвѣтомъ къ высшимъ источникамъ сверхъестественнаго.

— Вы правы, — сказалъ принцъ съ нѣкоторой досадой и съ удивленіемъ и значительно взглянулъ на меня. — Да! — воскликнулъ онъ: — этого я не ожидалъ!^[1]

— Но, — продолжалъ принцъ послѣ долгаго молчанія, — какъ произвели вы видѣніе, явившееся на каменной стѣнѣ?

— Посредствомъ волшебнаго фонаря, приложеннаго къ противуположному ставню, въ которомъ вы, вѣрно, замѣтили и сдѣланное для этого отверстіе.

— Да какимъ же образомъ никто изъ насъ этого не замѣтилъ въ то время? — спросилъ лордъ Сеймуръ.

— Вы забываете, что вся зала была погружена во мракъ отъ густого дыма ладана, когда вы вошли. Къ тому жъ я изъ предосторожности велѣлъ приставить поднятые въ комнатѣ полы именно къ тому окну, въ которомъ была утверждена laterna magica; это помѣшало вамъ обратить вниманіе на ставень. Впрочемъ, фонарь былъ заслоненъ задвижкой до тѣхъ поръ, пока вы всѣ не заняли своихъ мѣстъ, и уже нечего было опасаться, что вы станете осматривать залу.

— Мнѣ показалось, — замѣтилъ я, — будто вблизи этой залы приставляли куда-то лѣстницу, въ то время, какъ я смотрѣлъ изъ окна въ другомъ павильонѣ. Было ли это въ самомъ дѣлѣ?

— Да, это была лѣстница, по которой мой помощникъ взобрался къ окну, чтобы управлять волшебнымъ фонаремъ.

— Въ фигурѣ, продолжалъ принцъ, — какъ мнѣ показалось, было дѣйствительно нѣкоторое сходство съ моимъ покойнымъ другомъ; главная особенность его была сохранена — свѣтлые бѣлокурые волосы. Случайность это, или вы почерпнули откуда-нибудь свѣдѣнія объ этомъ?

— Ваша свѣтлость, можетъ быть, не забыли, что за столомъ около васъ лежала табакерка съ финифтянымъ портретомъ офицера въ **скомъ мундирѣ. Я спросилъ васъ, нѣтъ ли при васъ чего на память о вашемъ другѣ? Вы отвѣчали утвердительно; изъ этого я заключилъ, что можетъ быть это — табакерка. Я хорошо разсмотрѣлъ портретъ за столомъ; рисую я не дурно и хорошо схватываю лица, и мнѣ было не трудно придать фигурѣ замѣченное вами сходство, тѣмъ болѣе, что черты маркиза очень характерны.

— Но фигура, казалось, двигалась…

— Да, такъ казалось; но двигалась не она, а дымъ, озаренный ея свѣтомъ.

— И человѣкъ, сидѣвшій въ трубѣ, отвѣчалъ за нее?

— Да.

— Но вѣдь онъ не могъ слышать хорошенько вопросовъ.

— Да это и не нужно было. Вы помните, принцъ, что я строго запретилъ всѣмъ вамъ обращаться къ призраку съ вопросами самимъ. Мы заранѣе сговорились, что я буду спрашивать и что онъ долженъ отвѣчать; а чтобъ не вышло какого замѣшательства, я велѣлъ ему отвѣчать чрезъ большіе промежутки, считая время по стуку часоваго маятника.

— Вы приказали хозяину тщательно залить водой всѣ огни въ домѣ; безъ сомнѣнія, вы хотѣли…

— Обезопасить моего помощника отъ удушенія въ каминѣ, такъ какъ трубы въ домѣ соединены между собой, и я не былъ въ нихъ увѣренъ.

— Но какъ же вы сдѣлали, — спросилъ лордъ Сеймуръ, — что вашъ духъ явился въ комнатѣ ни раньше, ни позже, чѣмъ вамъ было нужно?

— Духъ мой былъ уже въ комнатѣ, прежде чѣмъ я его вызвалъ; но пока горѣлъ спиртъ, нельзя было видѣть этого слабаго отраженія. Когда я кончилъ формулу заклинанія, я закрылъ сосудъ, въ которомъ горѣлъ спиртъ; въ залѣ воцарился мракъ, и тутъ только можно было замѣтить фигуру на стѣнѣ, давно уже отражавшуюся на ней.

— Но въ ту самую минуту, какъ явился духъ, всѣ мы почувствовали электрическій ударъ. Какъ произвели вы его?

— Вы открыли машину подъ алтаремъ. Видѣли и то, что я стоялъ на шелковомъ коврѣ. Я поставилъ васъ около себя полукружіемъ и сказалъ, чтобъ вы взялись за руки; когда было нужно, я далъ знакъ одному изъ васъ, чтобы онъ взялъ меня за волосы. Серебряное распятіе было проводникомъ, и вы почувствовали ударъ, когда я коснулся до него рукой.

— Вы велѣли мнѣ и графу О**, — сказалъ лордъ Сеймуръ, — скрестить надъ вами двѣ обнаженныя шпаги и держать ихъ надъ вами все время, пока продлится заклинаніе. Къ чему было это нужно?

— Ни для чего болѣе, какъ занять васъ во все продолженіе акта, потому что я вамъ всего менѣе довѣрялъ. Вы припомните, что я сказалъ вамъ, чтобы вы держали шпаги непремѣнно на вершокъ отъ моей головы; не выпуская изъ виду этого предостереженія, вы не могли обратить глазъ туда, куда я не хотѣлъ. Сильнѣйшаго врага своего въ это время я еще не запримѣтилъ.

— Я долженъ признаться, — воскликнулъ лордъ Сеймуръ, — что вы дѣйствовали предусмотрительно! Но зачѣмъ было намъ раздѣваться?

— Только, чтобъ придать всему происшествію болѣе торжественности и еще болѣе распалить ваше воображеніе необыкновеннымъ.

— Второе видѣніе не дало продолжать вашему духу, — сказалъ принцъ. — Что должны мы были узнать онъ него?

— Почти то же, что вы услыхали потомъ. Я не безъ цѣли спросилъ вашу свѣтлость, все ли вы мнѣ сказали, что слышали отъ умирающаго, и не производили ли дальнѣйшихъ розысковъ о немъ на его родинѣ; я считалъ это необходимымъ, чтобы какой-нибудь неизвѣстный фактъ не противорѣчилъ изреченіямъ моего духа. Я спросилъ, намекая на извѣстные грѣшки юности, какъ велъ себя покойный, и на вашемъ отвѣтѣ основалъ свое изобрѣтеніе.

— На все это, — началъ принцъ послѣ нѣкотораго молчанія, — дали вы мнѣ удовлетворительный отвѣтъ. Но мнѣ хотѣлось бы, чтобы вы объяснили главное обстоятельство.

— Если это въ моей власти и…

— Безъ условій! Правосудіе, въ руки котораго вы попались, не стало бы спрашивать васъ такъ кротко. Кто этотъ незнакомецъ, къ ногамъ котораго вы упали? Что знаете вы о немъ? Гдѣ познакомились съ нимъ? Откуда и какъ явилось второе видѣніе?

— Принцъ…

— Взглянувъ внимательнѣе ему въ лицо, вы издали громкій крикъ и упали на полъ. Отчего? Что это значитъ?

— Этотъ незнакомецъ, принцъ…

Онъ остановился, сталъ замѣтно безпокойнѣе и смущеннымъ взоромъ оглядывалъ всѣхъ насъ.

— Да, видитъ Богъ! этотъ незнакомецъ, принцъ, — страшное существо.

— Что знаете вы о немъ? Въ какихъ онъ къ вамъ отношеніяхъ? — Не надѣйтесь утаить отъ насъ истину.

— О! это невозможно… Кто поручится мнѣ, что онъ въ эту минуту не между нами?

— Гдѣ? кто? — вскричали мы всѣ разомъ, и осмотрѣлись въ комнатѣ и съ улыбкой, и со страхомъ. — Какъ это можетъ быть?

— О! этому человѣку — или кто бы онъ ни былъ — возможны вещи, которыя еще непостижимѣе.

— Да кто же онъ такой? Откуда родомъ? Армянинъ или русскій? Что правда въ томъ, за что онъ выдаетъ себя?

— Онъ вовсе не то, чѣмъ кажется. Едва ли есть сословіе или нація, въ маскѣ которыхъ онъ не явился бы. Кто онъ? откуда? куда его путь? — никто не знаетъ. Многіе говорятъ, что онъ долго былъ въ Египтѣ и добылъ тамъ изъ какой-то катакомбы свою таинственную мудрость; этого я не стану ни утверждать, ни отрицать. У насъ извѣстенъ онъ лишь подъ именемъ непостижимаго. Напримѣръ, какъ по вашему мнѣнію — какихъ онъ лѣтъ?!

— Судя по наружности, ему не больше сорока.

— А какъ вы думаете, сколько лѣтъ мнѣ?

— Вамъ подъ-пятьдесятъ.

— Вы угадали. Но что вы вотъ на это скажете? Я былъ еще семнадцати лѣтнимъ мальчикомъ, когда дѣдушка мой разсказывалъ мнѣ объ этомъ чудномъ человѣкѣ: онъ видѣлъ его въ Фамагустѣ въ такомъ же почти возрастѣ, въ какомъ является онъ намъ теперь.

— Это смѣшно, невѣроятно и преувеличено.

— Ни на волосъ. Не держи меня эти оковы, я привелъ бы вамъ свидѣтелей, почтенный видъ которыхъ не оставилъ бы въ васъ ни малѣйшаго сомнѣнія. Достойные всякаго вѣроятія люди вспоминаютъ, что видѣли его въ одно время въ разныхъ частяхъ свѣта. Нѣтъ клинка, которымъ можно бы пронзить его; нѣтъ яду, властнаго надъ нимъ; онъ не горитъ въ огнѣ; сядь онъ на корабль — и корабль несокрушимъ. Самое время какъ-будто утратило надъ нимъ свою власть; года идутъ, не изсушая его соковъ, и старость не можетъ убѣлить ему волосъ. Никто не видалъ, чтобы онъ ѣлъ, никогда не прикасался онъ къ женщинѣ; глаза его не знаютъ сна; изъ всѣхъ часовъ дня есть лишь одинъ, надъ которымъ онъ не властенъ, и въ этотъ часъ никто не видалъ его, въ этотъ часъ не брался онъ ни за какое земное дѣло.

— Вотъ какъ! — сказалъ принцъ: — который же это часъ?

— Двѣнадцатый часъ ночи. Какъ только прозвучитъ двѣнадцатый ударъ часовъ, онъ уже не принадлежитъ къ живущимъ. Гдѣ бы онъ ни былъ, онъ долженъ удалиться; что бы ни дѣлалъ, долженъ оставить свое дѣло. Этотъ ужасный ударъ колокола вырываетъ его изъ объятій дружбы, отторгаетъ его даже отъ алтаря и вызвалъ бы его изъ смертной борьбы. Никто не знаетъ, куда онъ тогда уходитъ и что дѣлаетъ. Никто не смѣетъ спросить его объ этомъ, тѣмъ болѣе — слѣдовать за нимъ; лишь только пробьетъ этотъ роковой часъ, всѣ черты лица его вдругъ принимаютъ такой мрачный и грозный характеръ, что ни у кого не хватаетъ духа взглянуть ему въ лицо или заговорить съ нимъ. Глубокое, мертвое безмолвіе прерываетъ тогда вдругъ самый оживленный разговоръ, и всѣ, окружающіе его, ожидаютъ съ благоговѣйнымъ трепетомъ его возврата, не рѣшаясь даже подняться съ мѣста или отворить дверь, въ которую онъ вышелъ.

— А замѣтно въ немъ что-нибудь необыкновенное, когда онъ возвращается? — спросилъ кто-то изъ насъ.

— Нѣтъ, онъ только блѣденъ и какъ-будто усталъ, словно человѣкъ, вынесшій мучительную операцію или пораженный ужасной вѣстью. Нѣкоторые утверждаютъ, что видѣли капли крови на его рубашкѣ; но я за это не ручаюсь.

— По крайней мѣрѣ не пытался ли кто-нибудь скрыть отъ него этотъ часъ, или такъ развлечь его, чтобы онъ о немъ не вспомнилъ?

— Однажды, говорятъ, онъ пропустилъ срокъ, лишь однажды. Онъ былъ въ многочисленномъ обществѣ, позднимъ вечеромъ; всѣ часы были нарочно переставлены, и онъ увлекся пыломъ разговора. Когда насталъ роковой часъ, онъ внезапно смолкъ и оцѣпенѣлъ; всѣ члены его остались въ томъ положеніи, въ какомъ засталъ ихъ этотъ роковой часъ, глаза остановились, пульсъ пересталъ биться; всѣ средства привести его въ чувство оказались напрасными, и онъ оставался въ этомъ состояніи, пока не прошелъ часъ. Тутъ онъ снова внезапно ожилъ, открылъ глаза и продолжалъ рѣчь съ того слова, на которомъ она прервалась. Всеобщее изумленіе обличило ему все происшедшее, и онъ сказалъ съ грозной важностью, что счастье еще его собесѣдникамъ, что они отдѣлались однимъ страхомъ. Но городъ, гдѣ случилось это съ нимъ, покинулъ онъ въ тотъ же вечеръ — и навсегда. Вообще думаютъ, что въ этотъ таинственный часъ онъ ведетъ переговоры съ своимъ геніемъ. Нѣкоторые полагаютъ даже, что онъ мертвецъ, которому дано вращаться въ теченіе двадцати трехъ часовъ въ день въ средѣ живыхъ людей; но на одинъ часъ душа его должна возвращаться въ подземный міръ и являться тамъ на судъ. Многіе также считаютъ его знаменитымъ Аполлоніемъ Тіанскимъ; а есть и такіе, что говорятъ, будто онъ ученикъ Іоанна, о которомъ сказано, что онъ долженъ остаться въ живыхъ до страшнаго суда.

— Конечно, не можетъ быть, чтобы такой необыкновенный человѣкъ не возбуждалъ странныхъ толковъ. Но все, что вы сказали теперь, основывается только на слухахъ, а между тѣмъ его обращеніе съ вами и ваше съ нимъ обличали, какъ мнѣ показалось, болѣе близкое знакомство. Не было ли какой особенной исторіи, въ которую были замѣшаны вмѣстѣ съ нимъ и вы сами? Не скрывайте отъ насъ ничего!

Сициліанецъ смотрѣлъ на насъ съ сомнѣніемъ и молчалъ.

— Если дѣло касается отношеній, — продолжалъ принцъ, — которымъ вы не желали бы давать гласность, то я могу увѣрить васъ, отъ имени обоихъ этихъ господъ, въ самомъ ненарушимомъ безмолвіи. Только говорите откровенно и безъ утайки.

— Такъ какъ вы обѣщаете мнѣ, — началъ, наконецъ, сициліанецъ послѣ продолжительнаго молчанія, — не употреблять во зло моей откровенности, то я разскажу вамъ замѣчательное происшествіе съ этимъ армяниномъ. Я былъ очевидцемъ этого происшествія, и оно не оставитъ въ васъ никакого сомнѣнія относительно таинственнаго могущества этого человѣка. Прошу объ одномъ, — прибавилъ онъ: — позвольте мнѣ не называть нѣкоторыхъ именъ.

— Будто это условіе необходимо?

— Да, принцъ: тутъ замѣшана фамилія, которой я обязанъ уваженіемъ.

— Расказывайте! — сказалъ принцъ.

— Лѣтъ пять тому, — началъ сициліанецъ, — въ Неаполѣ, гдѣ я довольно удачно занимался своимъ искусствомъ, познакомился я съ Лоренцо дель М**нте, кавалеромъ ордена Св. Стефана, молодымъ и богатымъ синьоромъ, который принадлежалъ къ одному изъ первыхъ домовъ въ королевствѣ. Онъ осыпалъ меня милостями и, казалось, чувствовалъ большое уваженіе къ моимъ тайнамъ. Онъ открылъ мнѣ, что маркизъ дель М**нте, его отецъ, горячій поклонникъ кабалистики, и что онъ былъ бы очень счастливъ увидать въ своемъ домѣ мудреца (такъ называлъ онъ меня). Старикъ жилъ въ одной изъ своихъ приморскихъ виллъ, миляхъ въ семи отъ Неаполя; почти въ совершенномъ отчужденіи отъ людей оплакивалъ онъ тамъ утрату любимаго сына, отнятаго у него ужасною судьбою. Лоренцо намекнулъ мнѣ, что и онъ и семейство его могутъ даже имѣть серьезную надобность въ моихъ таинственныхъ знаніяхъ: можетъ быть они рѣшили бы нѣчто, оставшееся непроницаемымъ для всѣхъ естественныхъ средствъ. Лоренцо прибавлялъ къ этому многозначительно, что въ особенности онъ будетъ, можетъ быть, имѣть со временемъ поводъ считать меня виновникомъ своего спокойствія и счастія всей своей жизни. Дѣло было вотъ въ чемъ. Этотъ Лоренцо былъ младшій сынъ маркиза, почему и предназначался въ духовное званіе; родовыя имѣнія должны были достаться его старшему брату. Іеронимо (такъ звали его брата) провелъ нѣсколько лѣтъ въ путешествіяхъ и возвратился на родину лѣтъ за семь до происшествія, о которомъ идетъ рѣчь, чтобы вступить въ бракъ съ единственною отраслью одного сосѣдняго графскаго дома, именно К**тти. Союзъ этотъ былъ условленъ обоими домами еще при рожденіи дѣтей, съ цѣлью соединить ихъ значительныя богатства. Хотя союзъ этотъ и былъ лишь дѣломъ родительскаго соглашенія и при выборѣ никто не спросилъ совѣта у сердца обрученныхъ, тѣмъ не менѣе они и сами тайно поклялись другъ другу соединиться. Іеронимо дель М**нте и Антонія К**тти воспитывались вмѣстѣ; на дѣтей съ раннихъ лѣтъ смотрѣли, какъ на жениха съ невѣстой, и обращеніе ихъ между собой ничѣмъ не было стѣсняемо. Это рано развило въ нихъ нѣжную склонность другъ къ другу, которую еще болѣе скрѣпило сходство характеровъ; въ зрѣлыхъ лѣтахъ она незамѣтно превратилась въ любовь. Четырехлѣтняя разлука не только не охладила, а скорѣе распалила ее, и Іеронимо съ такой вѣрностью и съ такимъ пыломъ возвратился въ объятія невѣсты, какъ будто и не разставался съ нею.

"Восторги свиданія не успѣли еще пройти, и кипѣли приготовленія къ свадьбѣ, какъ вдругъ женихъ — исчезъ. Не разъ проводилъ онъ цѣлые вечера на одной приморской виллѣ и любилъ тогда покататься по морю. Послѣ одного изъ такихъ вечеровъ онъ особенно долго не являлся. За нимъ разослали гонцовъ; лодки отыскивали его въ морѣ; никто его не видалъ; слуги его были всѣ дома, стало быть онъ никого не взялъ съ собой. Наступила ночь, а онъ не возвращался. Наступило утро, полдень и вечеръ — Іеронимо все нѣтъ. Ужъ какихъ ужасныхъ предположеній ни дѣлали! Вдругъ узнаютъ, что наканунѣ къ берегу приставало алжирское корсарское судно и нѣсколько прибрежныхъ жителей взято въ плѣнъ. Тотчасъ же снаряжаютъ двѣ готовыя уже къ пути галеры; на одну садится старый маркизъ, рѣшившись освободить сына, съ опасностью собственной жизни. На третье утро видятъ они разбойничье судно,, передъ которымъ у нихъ было преимущество въ болѣе счастливомъ вѣтрѣ; скоро догоняютъ они его; вотъ уже они такъ близко, что Лоренцо, находящійся на первой галерѣ, видитъ какъ будто брата на палубѣ вражескаго корабля; вдругъ буря — и они опять теряютъ другъ друга изъ виду. Съ трудомъ выдерживаютъ ее поврежденныя галеры; добыча ушла у нихъ, и имъ приходится поневолѣ пристать къ Мальтѣ. Вся семья въ неописанномъ горѣ; старый маркизъ рветъ въ отчаяніи свои сѣдые волосы; всѣ опасаются за жизнь молодой графини.

"Пять лѣтъ проходитъ въ безплодныхъ поискахъ. Вдоль всего варварійскаго берега наводятся справки; за освобожденіе молодо то маркиза предлагаютъ несмѣтныя суммы, но не отыскивается ни одного охотника обогатиться. Наконецъ, всѣ остановились на очень вѣроятномъ предположеніи, что буря, разлучившая оба судна, разбила корсарскій корабль, и что весь экипажъ его потонулъ.

"Какъ ни правдоподобно было это предположеніе, все же оно не имѣло цѣны достовѣрнаго факта, и ничто не заставляло совершенно покинуть надежду на возвращеніе Іеронимо. Предположите теперь, что онъ не возвратился: съ нимъ угасаетъ фамилія, или другой братъ его долженъ отказаться отъ духовнаго поприща и вступить во всѣ права перворожденнаго. Какъ ни несправедливо, казалось, было бы это въ отношеніи къ старшему, фамилія не могла подвергнуть себя опасности прекратиться изъ излишней добросовѣстности. Горе и старость приближали стараго маркиза къ могилѣ; съ каждой неудачной попыткой все болѣе терялъ онъ надежду увидать опять пропавшаго сына; онъ видѣлъ погибель своего дома, которую можно бы отстранить небольшою несправедливостью, если бъ только онъ рѣшился осчастливить младшаго сына въ ущербъ старшему. Чтобы исполнить обязательство къ графскому дому К**тти, стоило только перемѣнить имя; цѣль обѣихъ фамилій достигалась одинаково, за кого бы ни вышла Антонія — за Лоренцо или за Іеронимо. Слабая возможность возвращенія Іеронимо не могла имѣть значенія передъ вѣрной и неизбѣжной опасностью, совершеннымъ исчезновеніемъ фамиліи, и старый маркизъ, чувствуя съ каждымъ днемъ сильнѣе близость смерти, нетерпѣливо желалъ умереть хоть безъ этой заботы.

"Болѣе всѣхъ отклонялъ и упорнѣе всѣхъ оспаривалъ этотъ шагъ именно тотъ, кто больше всѣхъ при немъ выигрывалъ — Лоренцо. Его не прельщали несчетныя богатства; онъ былъ нечувствителенъ даже къ обладанію прелестнѣйшимъ существомъ, которое должно было перейти въ его объятія, и съ великодушнѣйшей добросовѣстностью отказывался отнять все у брата: вѣдь онъ можетъ быть еще живъ и со временемъ потребуетъ обратно свою собственность.

" — Судьба моего дорогого Іеронимо, — говорилъ онъ, — и безъ того ужасна; сколько лѣтъ невольничества! А я еще болѣе омрачу ее, лишая его всего, что ему дорого въ этомъ мірѣ! Какъ стану я молить Небо о его возвращеніи, когда жена его будетъ лежать въ моихъ объятіяхъ? Какъ поспѣшу къ нему навстрѣчу, если наконецъ какое-нибудь чудо возвратитъ его намъ? Положимъ, что судьба навѣки отняла его у насъ; чѣмъ намъ лучше почтить его, какъ не оставивъ навѣки незанятымъ то мѣсто, которое смерть его сдѣлала пустымъ въ нашемъ кругу? Не лучше ли будетъ принесть въ жертву на его могилѣ всѣ наши надежды и оставить неприкосновеннымъ, какъ святыню, все, что принадлежало ему?

«Но никакіе доводы, изобрѣтаемые братскою деликатностью, не могли примирить стараго маркиза съ мыслью, что онъ увидитъ конецъ рода, процвѣтавшаго почти девять столѣтій. Лоренцо успѣлъ склонить его лишь на одну уступку: далъ ему еще два года сроку, прежде чѣмъ онъ поведетъ къ алтарю невѣсту своего брата. Въ продолженіе этого времени неусыпно продолжались розыски. Самъ Лоренцо сдѣлалъ нѣсколько морскихъ путешествій, и самъ подвергался не разъ опасностямъ; онъ не жалѣлъ ни трудовъ, ни издержекъ, только бы отыскать пропавшаго. Но эти два года, какъ предшествовавшіе, прошли безплодно».

— А графиня Антонія? — спросилъ принцъ. — Вы не говорите ничего о ея положеніи. Неужто она такъ равнодушно покорилась судьбѣ? Мнѣ не вѣритсяэтому.

"Въ Антоніи происходила мучительнѣйшая борьба долга со склонностью, ненависти съ уваженіемъ. Безкорыстное великодушіе братской любви трогало ее; она чувствовала невольное уваженіе къ человѣку, котораго никакъ не могла любить: самыя противуположныя чувства терзали ея сердце. Но отвращеніе ея къ Лоренцо росло, кажется, по мѣрѣ того, какъ онъ пріобрѣталъ все болѣе и болѣе правъ на ея уваженіе. Съ глубокой скорбью замѣчалъ онъ тайное горе, подтачивавшее ея молодую жизнь. Нѣжное состраданіе незамѣтно смѣнило равнодушіе, съ какимъ онъ прежде смотрѣлъ на нее; но это обманчивое чувство скоро перешло въ пылкую страсть, которая дѣлала ему все тягостнѣе и тягостнѣе до той поры безпримѣрную вѣрность своему долгу. Впрочемъ, онъ наперекоръ любви продолжалъ внимать голосу благородства: онъ одинъ становился въ защиту несчастной жертвы противъ произвола семьи. Но всѣ старанія его были безполезны: каждая побѣда, одержанная имъ надъ своею страстью, возвышала его достоинства въ глазахъ Антоніи, и великодушіе, съ какимъ отказывался онъ отъ нея, сдѣлало почти невозможнымъ, непростительнымъ отказъ съ ея стороны.

"Въ такомъ положеніи были дѣла, когда Лоренцо уговорилъ меня посѣтить виллу. Теплая рекомендація моего покровителя приготовила мнѣ тамъ пріемъ, превзошедшій всѣ мои ожиданія. Я долженъ упомянуть, что нѣсколько крупныхъ удачъ прославили тогда мое имя; это можетъ быть возвысило еще болѣе довѣріе ко мнѣ стараго маркиза и заставило его ожидать отъ меня многаго. Какъ сильно было мое вліяніе, и какими путями я пріобрѣталъ его, я не стану вамъ разсказывать; вы можете судить о томъ изъ моихъ прежнихъ признаній. Я воспользовался всѣми мистическими книгами, какія нашлись въ очень большой библіотекѣ маркиза, и вскорѣ могъ говорить съ нимъ его языкомъ и украшалъ мою систему невидимаго міра самыми удивительными изобрѣтеніями. Скоро сталъ онъ вѣрить во все, что я хотѣлъ, и готовъ былъ клясться связью философовъ съ саламандрами и сильфидами, какъ какимъ-нибудь членомъ символа вѣры. Притомъ онъ былъ религіозенъ, и мистическія наклонности его развивались до крайней степени въ этой школѣ; такимъ образомъ небылицы мои находили къ нему прямой доступъ, и, наконецъ, я такъ опуталъ его мистицизмомъ, что онъ только и вѣрилъ тому, что сверхъестественно. Скоро сталъ я боготворимымъ пророкомъ дома. Обыкновеннымъ содержаніемъ моихъ лекцій были экзальтація человѣческой натуры и связь съ высшими существами; порукой мнѣ былъ непогрѣшительный графъ Габалисъ. Молодая графиня, послѣ потери своего жениха и безъ того жившая болѣе въ фантастическомъ, чѣмъ въ дѣйствительномъ мірѣ, и безъ того съ большею примѣсью меланхоліи въ характерѣ, ловила съ трепетнымъ любопытствомъ мои летучіе намеки; даже прислуга старалась оставаться за какимъ-нибудь дѣломъ въ комнатѣ, когда я говорилъ, чтобы поймать что-нибудь изъ моихъ словъ. Эти отрывки составлялись потомъ любителями на свой ладъ въ одно цѣлое.

"Такимъ образомъ я прожилъ Hâ виллѣ мѣсяца два. Разъ Лоренцо входитъ ко мнѣ въ комнату. Глубокая печаль лежала у него на лицѣ, всѣ черты его были въ тревогѣ; и онъ опустился на стулъ со всѣми признаками отчаянія.

"Капитанъ, — сказалъ онъ, — все для меня кончено. Я долженъ уѣхать. Здѣсь мнѣ не подъ-силу оставаться.

" — Что съ вами? Что случилось?

" — О! эта пагубная страсть!…

"Тутъ онъ быстро вскочилъ со стула и бросился ко мнѣ на шею.

" — Я боролся съ нею мужественно… Теперь не могу больше…

" — Да отъ кого же зависитъ все, какъ не отъ васъ, дорогой другъ? Развѣ не все въ вашей волѣ? Отецъ, семейство…

" — Отецъ! семейство! Что мнѣ въ этомъ?.. Чего хочу я? насильнаго союза или добровольной склонности?.. Развѣ у меня нѣтъ соперника?.. О! и какого еще соперника!… Соперника можетъ быть между покойными! О! пустите меня! Пустите меня! Хотя бъ на край свѣта! Я долженъ найти брата!

" — Какъ? и послѣ столькихъ неудачныхъ попытокъ въ васъ живетъ еще надежда…

" --Надежда?.. У меня въ сердцѣ она давно умерла. А въ ея?.. Что за дѣло, надѣюсь ли я?.. Могу ли я быть счастливъ, пока хоть искра надежды теплится въ сердцѣ Антоніи? Два слова, другъ, могли бы кончить мою пытку… Но напрасно! моя судьба останется темной, пока вѣчность не прорветъ своего долгаго безмолвія и могилы не станутъ свидѣтельствовать за меня.

— Такая увѣренность, значитъ, можетъ сдѣлать васъ счастливымъ?

" — Счастливымъ? Я сомнѣваюсь, чтобы это было когда-нибудь для меня возможно!… Но неувѣренность — ужаснѣйшая казнь!

"Немного помолчавъ, онъ какъ будто успокоился немного и грустно продолжалъ:

" — О! если бъ онъ видѣлъ мои страданія!… Можетъ ли дать ему счастья эта вѣрность, составляющая горе его брата? Неужто слѣдуетъ живому томиться изъ-за мертваго, который непричастенъ земнымъ благамъ!… О! если бъ онъ зналъ мои муки!…

"Тутъ онъ горько заплакалъ и припалъ лицомъ къ моей груди.

" — Можетъ быть… да, можетъ быть тогда онъ самъ привелъ бы ее въ мои объятія!

" — Да развѣ такое желаніе совершенно неисполнимо?

" — Другъ мой? что вы сказали?

"Онъ взглянулъ на меня испуганными глазами.

" — И гораздо менѣе важныя причины, — продолжалъ я, — связывали усопшихъ съ судьбою живыхъ. Неужто все временное счастье человѣка — брата — должно…

" — Все временное счастье! О! я это чувствую! Какъ справедливо сказали вы! Все мое блаженство!

" — Неужто это счастье! и спокойствіе горюющей семьи недостаточно сильный вызовъ? Да, если только какія земныя побужденія могутъ дать право нарушить покой усопщихъ… прибѣгнуть къ силѣ…

" — Ради Бога, другъ мой! — перебилъ онъ меня: — ни слова больше объ этомъ! Прежде — сознаюсь вамъ — я питалъ такія мысли… Чуть ли я и не говорилъ вамъ объ этомъ… Но я давно отвергъ ихъ, какъ ужасныя и гнусныя.

«Вы видите», продолжалъ сициліанецъ, "куда шло дѣло. Я старался разсѣять опасенія Лоренцо, и это, наконецъ, удалось мнѣ. Мы рѣшили вызвать духъ покойнаго. Я выпросилъ себѣ двѣ недѣли срока, чтобы, какъ я говорилъ Лоренцо, достойно приготовиться къ этому дѣйствію. Срокъ наступилъ, машины мои были всѣ наготовѣ, и я воспользовался дождливымъ вечеромъ, когда вся семья была по обыкновенію въ сборѣ вокругъ меня, и выманилъ у нихъ согласіе, или лучше сказать, незамѣтнымъ образомъ навелъ ихъ самъ на мысль просить меня вызвать тѣнь Іеронимо. Упорнѣе всѣхъ была молодая графиня, тогда какъ присутствіе ея было необходимо; намъ помогъ, впрочемъ, грустный порывъ ея страсти, а можетъ быть еще болѣе слабая искра надежды, что считаемый мертвецомъ женихъ ея еще живъ и не явится на зовъ.

Недовѣрія къ моей силѣ, сомнѣнія въ моемъ искусствѣ ни въ комъ не было, и съ этой стороны затрудненія не представлялось.

«Какъ скоро всѣ были согласны, я назначилъ для вызова третій день послѣ этого вечера. Молитвы, которыя должны были продолжаться до полночи, постъ, бдѣніе, уединеніе и мистическія бесѣды, вмѣстѣ съ игрою на одномъ еще неизвѣстномъ музыкальномъ инструментѣ, очень дѣйствительномъ, по моему мнѣнію, въ подобныхъ случаяхъ, были приготовленіемъ къ этому торжественному акту; они оказались такъ согласны съ моими желаніями, что фантастическое одушевленіе моихъ слушателей воспламеняло мое собственное воображеніе и не мало способствовало полнотѣ иллюзіи, къ которой я бывалъ принужденъ напрягать себя въ подобныхъ случаяхъ. Наконецъ ожидаемый часъ наступилъ»…

— Угадываю, — воскликнулъ принцъ, — кто теперь явится!… Но продолжайте! продолжайте!..

— Нѣтъ, принцъ. Заклинаніе прошло благополучно.

— Какъ такъ? А гдѣ жъ армянинъ?

— Не бойтесь, — отвѣчалъ сициліанецъ: — армянинъ явится какъ разъ во-время.

"Я не вдаюсь въ разсказъ о моихъ штукахъ; это завело бы меня слишкомъ далеко. Достаточно сказать, что все оправдало мои ожиданія. При вызовѣ присутствовали: старый маркизъ, молодая графиня съ матерью, Лоренцо и еще нѣсколько родственниковъ. Вы легко поймете, что въ долгое пребываніе мое въ домѣ у меня было довольно случаевъ получить точнѣйшія свѣдѣнія обо всемъ, что касалось покойника. Нѣсколько портретовъ его, находившихся въ виллѣ, дали мнѣ возможность сообщить моему видѣнію самое разительное сходство съ оригиналомъ; притомъ я заставилъ духа объясняться лишь знаками; стало быть и голосъ его не могъ возбудить никакого подозрѣнія. Покойникъ явился въ невольнической одеждѣ, съ глубокою раной на шеѣ. «Замѣтьте», сказалъ сициліанецъ, «что я отступилъ въ этомъ случаѣ отъ всеобщаго предположенія, что онъ погибъ въ морѣ; у меня былъ поводъ надѣяться, что именно этотъ нежданный оборотъ будетъ не мало способствовать иллюзіи; напротивъ, я больше всего опасался добросовѣстнаго естественнаго объясненія».

— Мнѣ кажется, вы разсудили очень вѣрно, — сказалъ принцъ. — Въ ряду необыкновенныхъ явленій, по моему, именно наиболѣе вѣроятное нарушало бы иллюзію; нетрудность понять предлагаемое открытіе могла бы тутъ только уменьшить цѣну способа, какимъ оно добыто; нетрудность изобрѣсть такой фактъ могла бы даже заподозрить его вѣрность. Вѣдь стоитъ ли тревожить духъ мертвеца, если отъ него нельзя узнать ничего, кромѣ того, что можно думать и безъ него, съ помощью лишь обыкновеннаго разсужденія? Поразительная новость и трудность открытія въ этомъ случаѣ служатъ подкрѣпленіемъ самаго чуда, какимъ это открытіе сдѣлало… Кто усомнится въ сверхъ-естественности дѣйствія, если оно представляетъ то, чего невозможно добыть естественными средствами? — Я перебилъ васъ, — прибавилъ принцъ: — продолжайте вашъ разсказъ.

«Я заставилъ», сталъ продолжать сициліанецъ, «обратить къ духу вопросъ, есть ли для него что-либо въ этомъ мірѣ, что онъ можетъ назвать своимъ, и не оставилъ ли онъ здѣсь чего, что ему дорого? Духъ трижды; покачалъ головой и поднялъ одну руку къ небу. Передъ исчезновеніемъ своимъ онъ, казалось, снялъ кольцо у себя съ руки. Потомъ это кольцо нашли на полу, и графиня, внимательно разсмотрѣвъ его, признала въ немъ свое обручальное кольцо».

— Обручальное кольцо! — воскликнулъ въ изумленіи принцъ: — обручальное кольцо ея! Гдѣ достали вы его?

— Я… Это было не настоящее, принцъ… Я его… Это было поддѣльное кольцо…

— Поддѣльное! — повторилъ принцъ, — Но для того, чтобы поддѣлать, вамъ нужно было настоящее; гдѣ жъ вы добыли его? Покойникъ, вѣроятно, никогда не снималъ его съ пальца…

— Это правда, — сказалъ не безъ замѣшательства сициліанецъ, — но по описанію настоящаго обручальнаго кольца, по разсказамъ…

— А кто вамъ разсказывалъ?

— Еще задолго до этого… сказалъ сициліанецъ: — это было самое простое золотое кольцо; кажется, съ именемъ молодой графини… Вы совсѣмъ, однакожъ, сбили меня.

— Что жъ было дальше? — сказалъ принцъ съ очень недовольной и двусмысленной миной.

"Всѣ убѣдились, что Іеронимо нѣтъ болѣе въ живыхъ. Родные на другой же день оффиціально возвѣстили его смерть и оффиціально надѣли трауръ по немъ. Случай съ кольцомъ не оставлялъ ни тѣни сомнѣнія и въ Антоніи и далъ больше увѣренности сватовству Лоренцо. Но сильное впечатлѣніе, произведенное на нее этимъ явленіемъ, причинило ей опасную болѣзнь, которая вскорѣ разрушила навѣки надежды ея новаго жениха. Оправившись отъ болѣзни, Антонія непремѣнно хотѣла вступить въ монастырь и постричься; отъ этого намѣренія могли отвратить ее развѣ только непрестанныя убѣжденія ея духовника, пользовавшагося ея безпредѣльнымъ довѣріемъ. И точно, соединеннымъ усиліямъ этого человѣка и всей родни удалось, наконецъ, вынудить у нея согласіе. Послѣдній день траура долженъ былъ стать днемъ радости, и старый маркизъ намѣревался сдѣлать его еще торжественнѣе передачею всего имѣнія своего законному наслѣднику.

«Наступилъ этотъ день, и Лоренцо всталъ предъ алтаремъ со своею трепещущей невѣстой. День близился къ концу; пышный пиръ ждалъ веселыхъ гостей въ ярко освѣщенной свадебной залѣ, и громкая музыка вторила шумному веселью. Счастливому старику хотѣлось, чтобы весь міръ раздѣлялъ съ нимъ его радость; всѣ двери замка были отворены настежь, и званымъ гостемъ былъ всякій, радовавшійся свадьбѣ. Въ этой толпѣ»…

Тутъ сициліанецъ пріостановился; мы едва переводили духъ въ трепетѣ ожиданія…

"Въ этой толпѣ, — продолжалъ онъ, — сосѣдъ мой за столомъ указалъ мнѣ на францисканскаго монаха, высокаго и худого, съ желто-блѣднымъ лицомъ, который стоялъ неподвижной статуей и не сводилъ съ брачной четы серьезнаго и печальнаго взгляда. Радость, оживлявшая улыбкой всѣ лица вокругъ, казалось, не касалась только одного его; выраженіе лица его оставалось неизмѣнно, какъ лицо изваянія въ средѣ живыхъ людей. Необыкновенный взглядъ его, поразившій меня среди общаго веселья и рѣзко отдѣлившій меня отъ всего, происходившаго вокругъ въ эту минуту, глубоко подѣйствовалъ на меня и оставилъ въ душѣ моей неизгладимое впечатлѣніе. Это впечатлѣніе позволило мнѣ узнать черты монаха въ физіономіи русскаго (вы, конечно, уже догадались, что онъ одно и то же лицо съ нимъ и съ вашимъ армяниномъ). Иначе я едва ли могъ бы узнать его. На свадебномъ пиру я не разъ пытался отвести глаза отъ этой грозной фигуры, но они невольно обращались снова къ ней и всякій разъ находили ее въ прежнемъ положеніи. Я толкнулъ своего сосѣда, сосѣдъ — своего; то же любопытство, то же удивленіе пронеслись по всему столу; разговоръ пріостановился; внезапно наступило всеобщее молчаніе; оно не смутило монаха. Монахъ стоялъ все такъ же, въ той же неподвижной позѣ, и серьезный, и печальный взоръ его все такъ же былъ прикованъ къ новобрачной четѣ. Всѣхъ испугало появленіе этого незнакомца; лишь молодая графиня нашла какъ бы отраженіе своей собственной грусти въ его лицѣ, и смотрѣла съ тихой отрадой на единственный предметъ во всемъ собраніи, который, повидимому, понималъ и раздѣлялъ ея горе. Мало по малу толпы гостей разошлись; было ужъ за полночь; музыка звучала и тише и глуше, свѣчи горѣли темнѣе; наконецъ изъ нихъ только нѣсколько осталось непогасшими; разговоръ становился все тише, тише и перешелъ въ шопотъ… Все безлюднѣе и безлюднѣе становилась тускло освѣщенная свадебная зала; монахъ стоялъ неподвижно, и все тѣмъ же серьезнымъ и печальнымъ взглядомъ смотрѣлъ на новобрачныхъ. Столъ убираютъ; гостей уже нѣтъ; семья смыкается въ болѣе тѣсный кружокъ; монахъ безъ приглашенія остается въ этомъ тѣсномъ домашнемъ кругу. Не знаю, какъ это случилось, но никто не хотѣлъ заговорить съ нимъ; никто не промолвилъ ему слова. Женщины тѣснятся уже около дрожащей невѣсты; она обращаетъ умоляющій о помощи взглядъ на почтеннаго незнакомца; незнакомецъ не отвѣчаетъ на этотъ взглядъ. Мужчины также собираются вокругъ жениха… Въ общемъ безмолвіи чувствуется что-то страшное, будто ожиданіе чего-то…

" — Всѣ мы такъ счастливы, — заговорилъ наконецъ старый маркизъ, который одинъ, казалось, не замѣчалъ между нами незнакомца или вовсе не удивлялся его присутствію: — всѣ мы такъ счастливы, — сказалъ онъ, — и только нѣтъ сына моего Іеронимо.

" — А ты звалъ его, и онъ не пришелъ? — спросилъ монахъ.

"Въ первый разъ произнесъ онъ слово. Мы въ ужасѣ взглянули на него.

" — Увы! онъ ушелъ туда, откуда нѣтъ возврата! — отвѣчалъ старикъ. — Вы не такъ поняли меня, достопочтенный отецъ. Сынъ мой Іеронимо — умеръ!

" — А можетъ быть онъ просто боится явиться сюда при такомъ обществѣ? — продолжалъ монахъ. — Почемъ знать, каковъ онъ на видъ, твой сынъ Іеронимо? — Дай ему услышать голосъ, который онъ слышалъ въ послѣдній разъ! — Попроси сына твоего Лоренцо вызвать его!

" — Что это значитъ? — прошептали всѣ. "Лоренцо поблѣднѣлъ. Признаюсь у меня волосы становились дыбомъ.

"Монахъ приблизился между тѣмъ къ столу, взялъ со стола полный стаканъ съ виномъ и поднесъ его ко рту.

" — Въ память нашего дорогого Іеронимо! — воскликнулъ онъ. — Кто любилъ покойнаго, пусть выпьетъ со мной!

" — Откуда и кто бы вы ни были, достопочтенный отецъ, вскричалъ наконецъ маркизъ, — вы назвали дорогое намъ имя; будьте нашимъ гостемъ! — Друзья мои! сказалъ онъ, обращаясь къ намъ и раздавая полные стаканы: — не дадимъ чужому пристыдить насъ! — Въ память сына моего Іеронимо!

"Никогда, я думаю, не принимались заздравные стаканы съ такимъ стѣсненнымъ сердцемъ.

" — Вотъ еще полный стаканъ… Что же сынъ мой Лоренцо медлитъ и не отвѣтитъ дружескому приглашенію?

"Съ трепетомъ принялъ Лоренцо стаканъ изъ рукъ францисканца… съ трепетомъ поднесъ его къ губамъ…

" — Въ память любимаго брата моего Іеронимо! — пролепеталъ онъ, и съ трепетомъ поставилъ стаканъ на столъ.

" — Это голосъ моего убійцы! — произнесла страшная фигура, внезапно появившаяся посреди насъ, въ окровавленной одеждѣ, обезображенная ужасными ранами.

«Не разспрашивайте меня о томъ, что было дальше!» сказалъ сициліанецъ со всѣми признаками ужаса на лицѣ: «Я лишился чувствъ, едва взглянулъ на видѣніе. То же случилось и со всѣми присутствовавшими. Когда мы пришли-въ себя, Лоренцо былъ въ смертной агоніи; монахъ и видѣніе уже исчезли. Лоренцо перенесли въ страшныхъ конвульсіяхъ на постель; около умирающаго оставались лишь духовникъ его да убитый горемъ отецъ, который нѣсколько недѣль спустя послѣдовалъ За сыномъ въ могилу. Признанія его схоронены въ груди патера, принявшаго его послѣднюю исповѣдь, и никто изъ живыхъ не узналъ ихъ. Вскорѣ послѣ этого происшествія вздумали какъ то очистить колодецъ на заднемъ дворѣ виллы, заросшій дикимъ кустарникомъ и съ давнихъ лѣтъ засыпанный и заваленный щебнемъ; разрывая щебень, нашли въ колодцѣ скелетъ. Домъ, въ которомъ это случилось, уже не существуетъ; родъ дель М***нте угасъ, и въ одномъ изъ монастырей близъ Салерно можно видѣть могилу Антоніи.

„Вы знаете теперь“, продолжалъ сициліанецъ, видя, что всѣ мы стоимъ въ безмолвномъ изумленіи и никто не начинаетъ рѣчи:, вы знаете теперь, съ чего началось мое знакомство съ этимъ русскимъ офицеромъ, или съ этимъ францисканскимъ монахомъ, или съ этимъ армяниномъ. Судите сами, былъ ли у меня поводъ дрожать передъ существомъ, такъ странно и грозно дважды преграждавшимъ мнѣ дорогу».

— Дайте мнѣ отвѣтъ еще лишь на одинъ вопросъ, — сказалъ, вставая, принцъ. — Откровенно ли вы разсказали все, касающееся до Лоренцо?

— Я больше ничего не знаю, — отвѣчалъ сициліанецъ.

— Стало-быть вы дѣйствительно считали его честнымъ человѣкомъ?

— Да, божусь вамъ! — отвѣчалъ тотъ.

— И тогда, какъ онъ вручилъ вамъ кольцо?

— Какъ?.. Онъ мнѣ никакого кольца не давалъ… вѣдь я не говорилъ, что кольцо далъ мнѣ онъ.

— Хорошо, — сказалъ принцъ, собираясь итти, и дернулъ за звонокъ. — И духъ маркиза де Лануа, — спросилъ онъ, еще разъ возвращаясь отъ дверей, — котораго этотъ русскій вызвалъ вслѣдъ вашему духу, вы тоже считаете дѣйствительно-настоящимъ духомъ?

— Я не могу считать его ничѣмъ инымъ, — отвѣчалъ сициліанецъ.

— Пойдемте! — сказалъ принцъ.

Вошелъ сторожъ.

— Мы готовы, — сказалъ принцъ, обращаясь къ нему. — Вы, синьоръ, еще услышите обо мнѣ.

— Вопросъ, обращенный вами на прощаньи къ этому штукарю, принцъ, мнѣ хотѣлось бы предложить вамъ самимъ, — сказалъ я принцу, когда мы снова остались вдвоемъ. — Этотъ второй духъ кажется вамъ дѣйствительно-настоящимъ?

— Мнѣ? нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ.

— Нѣтъ? Но по крайней мѣрѣ онъ казался вамъ такимъ?

— Сознаюсь, съ минуту я былъ увлеченъ настолько, что этотъ обманъ чувствъ; казался мнѣ чѣмъ-то большимъ.

— Желалъ бы я видѣть того, — воскликнулъ я, — кто при такихъ обстоятельствахъ; можетъ отдѣлаться отъ подобнаго предположенія. Но на основаніи чего же вы отказываетесь отъ своего прежняго мнѣнія? Послѣ того, что мы сейчасъ слышали объ армянинѣ, вѣра въ его чудное могущество могла бы скорѣе увеличиться, но ужъ никакъ не уменьшиться.

— Послѣ того, что мы слышали отъ негодяя? — строго перебилъ меня принцъ. — Надѣюсь, вы ужъ не сомнѣваетесь, что разсказчикъ нашъ — негодяй?..

— Нѣтъ, — отвѣчалъ я. — Но развѣ оттого свидѣтельство его…

— Свидѣтельство негодяя — положимъ, другого повода къ сомнѣнію у меня нѣтъ — свидѣтельство негодяя не можетъ приниматься въ разсчетъ противъ истины и здраваго разсудка. Можно ли человѣку, который обманъ сдѣлалъ своимъ ремесломъ, можно ли дать ему вѣру въ такомъ дѣлѣ? Въ этомъ случаѣ, чтобъ заставить повѣрить, и самая прямая любовь къ истинѣ должна предварительно очиститься. Этотъ человѣкъ можетъ быть никогда не говорилъ правды ради правды: такъ какъ же вѣрить ему, когда онъ становится въ свидѣтели противъ человѣческаго разума и вѣчнаго порядка природы? Не все ли это равно, что уполномочить заклейменнаго злодѣя обвинять никогда незапятнанную, никогда неі поруганную невинность.

— Да на какомъ основаніи станетъ онъ приписывать такія неслыханныя качества человѣку, который далъ ему немало поводовъ если не ненавидѣть, то по крайней мѣрѣ бояться себя?

— Положимъ, я не вижу основанія; но развѣ оно поэтому не можетъ существовать? Почемъ я знаю, кто подкупилъ его обманывать меня? Признаюсь, я еще не могу хорошенько разобрать всего сплетенія его обмановъ; но онъ оказалъ плохую услугу дѣлу, которому служитъ, снявъ съ себя передо мною маску и обличивъ себя обманщикомъ, а можетъ быть и чѣмъ нибудь хуже.

— Обстоятельство съ кольцомъ кажется мнѣ подозрительными.

— Оно больше, чѣмъ подозрительно, — возразилъ принцъ: — оно явно преступно. Это кольцо получилъ онъ отъ убійцы, и, принимая его, долженъ былъ вѣрно знать, что беретъ его отъ убійцы. Кто, кромѣ убійцы, могъ снять съ покойника кольцо, котораго тотъ вѣрно никогда не снималъ съ пальца? Во все продолженіе разсказа онъ старался убѣдить насъ, будто самъ былъ обманутъ Лоренцо, и будто думалъ, что обманываетъ его. Къ чему эти оговорки, если бъ онъ не чувствовалъ, сколько потеряетъ, обличивъ свое соглашеніе съ убійцей? Весь разсказъ его очевидно не что иное, какъ рядъ вымысловъ съ вплетеніемъ въ него немногихъ истинъ, которыя онъ считалъ полезнымъ сообщить намъ. Не лучше ли негодяя, пойманнаго мною десять разъ на лжи обвинять и въ одиннадцатый разъ, нежели допустить нарушеніе основного порядка природы, въ которомъ я не замѣ, чалъ еще ни одного диссонанса?

— На это мнѣ нечего возразить вамъ, — сказалъ я. — Но тѣмъ не менѣе видѣнный вами вчера призракъ остается для меня непостижимымъ.

— Для меня тоже, — замѣтилъ принцъ, — хотя мною тотчасъ же овладѣло искушеніе — поискать ключа къ этому явленію.

— Какъ? — спросилъ я.

— Вы помните, что вторая фигура, едва появилась, подошла къ алтарю, взяла въ руки распятіе и стала на коверъ…

— Да, такъ мнѣ показалось.

— А распятіе, по словамъ сициліанца, было проводникомъ. Изъ этого ясно, что она поспѣшила наэлектризоваться. Ударъ шпаги лорда Сеймура не могъ не оказаться недѣйствительнымъ: электрическій ударъ обезоружилъ его руку.

— Шпага, положимъ, могла не подѣйствовать. Но пуля изъ пистолета сициліанца? Мы слышали, какъ она тихо скатилась у алтаря.

— Да навѣрное ли вы знаете, что пуля; эта была изъ этого пистолета?.. Ужъ я не говорю о томъ, что кукла, или представлявшій духа могли быть одѣты въ броню, неподатливую ни для пули, ни для шпаги… Вспомните одно — кто заряжалъ пистолеты?

— Да, ваша правда! — сказалъ я (и внезапный свѣтъ озарилъ меня): — ихъ зарядилъ русскій. Но вѣдь это было на нашихъ глазахъ. Какъ могъ произойти тутъ обманъ?

— А отчего жъ нѣтъ? Развѣ вы чувствовали тогда недовѣріе къ этому человѣку и старались слѣдить за каждымъ его движеніемъ? Развѣ вы осмотрѣли пулю, прежде чѣмъ онъ опустилъ ее въ стволъ? Вѣдь она могла быть ртутная или просто глиняная, выкрашенная. Развѣ вы наблюдали, дѣйствительно ли онъ опустилъ ее въ стволъ пистолета, а не въ руку? Чѣмъ вы поручитесь — предположимъ, что онъ точно зарядилъ пистолеты какъ слѣдуетъ — чѣмъ вы поручитесь, что онъ взялъ съ собой въ другой павильонъ именно заряженные, а не другіе; подмѣнить ихъ было не трудно: никому и въ голову не приходила слѣдить за нимъ, и притомъ мы были заняты — раздѣвались. И развѣ не могла фигура въ то мгновеніе, какъ была закрыта отъ насъ дымомъ пороха, бросить у алтаря другую, взятую на этотъ случай пулю? Все это было возможно.

— Вы правы. Но это поразительное сходство фигуры съ вашимъ покойнымъ другомъ… Вѣдь я тоже очень часто видалъ его у васъ и сразу узналъ его въ образѣ духа.

— И я — не могу и я не сознаться, что иллюзія была въ высшей степени удачна. Но ужъ если этотъ сициліанецъ, послѣ двухъ-трехъ бѣглыхъ взглядовъ на мою табакерку, съумѣлъ придать даже своей копіи сходство, обманувшее и васъ, и меня, то какъ же было не произвести еще полнѣйшаго обмана русскому, который во все продолженіе ужина свободно пользовался моею табакеркой? На сторонѣ его была та выгода, что никто и не думалъ наблюдать за нимъ, и притомъ я ему сказалъ потихоньку, чей на табакеркѣ портретъ. Прибавьте къ этому — что и сициліанецъ замѣтилъ — что характерныя черты лица маркиза легко уловить и въ грубомъ изображеніи, и согласитесь, что въ этомъ явленіи нѣтъ ничего непостижимаго.

— Но содержаніе его словъ? объясненіе, касающееся вашего друга?

— Какъ! да развѣ не сказалъ намъ сициліанецъ, что изъ немногихъ отвѣтовъ моихъ на его вопросы сочинилъ подобную же исторію? Развѣ это не доказываетъ, какъ естественно было напасть именно на такой вымыселъ? Притомъ духъ отвѣчалъ темно, какъ оракулъ, и ему нечего было опасаться, что его поймаютъ на какомъ-нибудь противорѣчіи. Предположите, что у креатуры этого фокусника, представлявшей духа, нѣтъ недостатка ни въ умѣ, ни въ быстротѣ соображенія, и что ей были хоть немножко извѣстны обстоятельства… да этотъ фокусъ можно было растянуть Богъ знаетъ на сколько времени!

— Но подумайте, принцъ, сколько и какихъ затѣйныхъ приготовленій нужно было сдѣлать армянину, чтобы произвести такой сложный обманъ! Сколько времени требовалось на это! Сколько времени нужно лишь на то, чтобы росписать человѣческое лицо сходно съ портретомъ, какъ вы предполагаете! Сколько времени нужно, чтобъ на. учить такого подставного духа, и научить, такъ, чтобы не опасаться какой-нибудь грубой обмолвки! Сколько вниманія требовалось для всѣхъ этихъ неисчислимыхъ мелочей, которыя должны были или помогать, обману, или не ускользать изъ виду, чтобы: какъ-нибудь не нарушить его! А вѣдь русскій, вы знаете, удалился не болѣе, какъ на полчаса. Можно ли въ полчаса устроить даже все то, что было лишь самымъ неизбѣжнымъ? — Право, принцъ, даже ни одинъ драматическій писатель, стѣсняемый тремя ₍единствами Аристотеля, не нагромоздилъ бы въ антрактъ столько дѣйствій, и не посмѣлъ бы разсчитывать на такую сильную вѣру въ своемъ партерѣ.

— Какъ! такъ по вашему совершенно невозможно было сдѣлать всѣ эти приготовленія въ какіе-нибудь полчаса?

— Да, — отвѣчалъ я, — почти невозможно…

— Этого выраженія я не понимаю. Или вы находите противнымъ всѣмъ законамъ времени, пространства и физическихъ дѣйствій, чтобы такой ловкій человѣкъ, какъ этотъ армянинъ, съ помощью своихъ можетъ быть столь же ловкихъ креатуръ, подъ покровомъ ночи, никѣмъ не наблюдаемый, со всѣми вспомогательными средствами, съ которыми люди этого ремесла и безъ того никогда не разстаются, чтобы такой человѣкъ, при такихъ благопріятныхъ обстоятельствахъ, могъ сдѣлать такъ много въ такой короткій срокъ? Или, по вашему, невозможно и нелѣпо думать, что онъ могъ съ помощью немногихъ словъ, приказаній или знаковъ дать своимъ помощникамъ обширныя порученія, отрядить ихъ на обширныя и сложныя операціи, не теряя лишнихъ рѣчей? — И что хотите вы противупоставить вѣчнымъ законамъ природы? Явную невозможность! Вы хотите лучше повѣрить чуду, чѣмъ допустить невѣроятность! лучше опровергнуть силы природы, чѣмъ признать искусную и несовсѣмъ обыкновенную комбинацію этихъ силъ!

— Хотя дѣло и не оправдываетъ такого смѣлаго заключенія, вы однакожъ должны со мною согласиться, что оно много выше нашихъ понятій.

— Я почти готовъ поспорить съ вами и въ этомъ, — сказалъ принцъ не безъ притворнаго хладнокровія. — Какъ любезный графъ? а если бъ, напримѣръ, оказалось, что приготовленія для этого армянина производились не только въ эти полчаса и потомъ не мелькомъ и наскоро, а цѣлый вечеръ и всю ночь? Вспомните, что у сициліанца ушло на его распоряженія почти цѣлыхъ три часа!

— У сициліанца, принцъ!

— А чѣмъ вы мнѣ докажете, что сициліанецъ не принималъ во второмъ явленіи такого же участія, какъ и въ первомъ?

— Какъ такъ, принцъ?

— Что онъ не былъ самымъ главнымъ помощникомъ армянина?.. Однимъ словомъ — что оба не дѣлали вмѣстѣ одного дѣла?

— Ну, это трудно доказать! — вскричалъ я въ немаломъ изумленіи.

— Не такъ трудно, какъ вы думаете, графъ. Какъ! И вы назовете это случайностью, что два эти человѣка встрѣтились въ такомъ странномъ, въ такомъ запутанномъ умыслѣ на одно лицо, въ одно время и въ одномъ мѣстѣ? что въ ихъ обоюдныхъ дѣйствіяхъ оказалась такая поразительная гармонія? что одинъ какъ-будто работалъ въ пользу другого? Предположите, что онъ пустилъ въ ходъ болѣе грубыя пружины, чтобы возвысить потомъ свое значеніе. Онъ создалъ себѣ Гектора, чтобы быть его Ахиллесомъ. Предположите, что онъ устроилъ сперва эти фокусы, чтобы узнать, на какую степень вѣры во мнѣ можетъ разсчитывать; чтобы развѣдать пути къ моему довѣрію; чтобы посредствомъ этого опыта, который могъ, безъ вреда его остальнымъ планамъ, не удаться, ближе познакомиться со своимъ субъектомъ; однимъ словомъ, чтобы этимъ настроить свой инструментъ. Предположите, что онъ сдѣлалъ это, чтобы, умышленно возбуждая и поддерживая мое вниманіе къ одной сторонѣ, усыпить его для другой, болѣе для него важной. Предположите, что ему нужно было собрать кой-какія свѣдѣнія, и онъ хотѣлъ, чтобы они были отнесены на счетъ шарлатана, и тѣмъ отвратили подозрѣніе отъ настоящаго слѣда.

— Что хотите вы этимъ сказать?

— Предположимъ, онъ подкупилъ одного изъ моихъ людей, чтобы получать черезъ него нѣкоторыя тайныя свѣдѣнія, а можетъ быть даже и документы, пригодныя для его цѣлей. Егерь мой пропалъ. Отчего не подумать мнѣ, что виной пропажи этого человѣка армянинъ? Но случай можетъ открыть мнѣ эти происки;перехватится письмо, проболтается кто-нибудь изъ слугъ. Все значеніе его рушится, какъ скоро я открою источники его всевѣдѣнія. Этотъ фокусникъ — его подставное лицо, обязанное производить на меня вліяніе такъ или иначе. Онъ нарочно заранѣе намекаетъ мнѣ о жизни и намѣреніяхъ этого человѣка. Такимъ образомъ, что-бы я ни открылъ, подозрѣніе мое должно пасть на этого шарлатана — ни на кого болѣе: изысканія, производимыя имъ, армяниномъ, будутъ прикрыты именемъ сициліанца. Это кукла, которою онъ заставлялъ меня играть, чтобы тѣмъ временемъ удобнѣе было ему самому, не обращая на себя вниманія и подозрѣнія, опутывать меня невидимыми сѣтями.

— Прекрасно! но въ такомъ случаѣ какъ согласить его намѣреніе съ тѣмъ, что онъ самъ помогаетъ разоблаченію обмана и раскрываетъ предъ глазами непосвященныхъ тайны своего искусства?

— Да что за тайны онъ раскрываетъ? Ужъ, конечно, въ числѣ ихъ нѣтъ ни одной, которую бы онъ собирался примѣнить на мнѣ, Стало быть, профанируя ихъ, онъ ничего не теряетъ… Зато каковъ будетъ, напротивъ, его выигрышъ, если это мнимое торжество надъ обманомъ и шарлатанствомъ внушитъ мнѣ увѣренность и довѣрчивость, если этимъ ему удастся направить мою бдительность въ противуположную сторону, остановить мое еще неопредѣленно-блуждающее подозрѣніе на такихъ предметахъ, которые наиболѣе отдалены отъ настоящаго мѣста нападенія? — Онъ могъ ожидать, что я, рано или поздно, изъ собственнаго недовѣрія или по чужому наущенію, вздумаю доискиваться ключа къ его чудесамъ въ фиглярскомъ искусствѣ. Ему казалось лучше всего сопоставить ихъ самому и дать мнѣ, такъ сказать, масштабъ къ нимъ, и, искусно ограничивъ ими поле моего зрѣнія, тѣмъ болѣе преувеличить или спутать мои понятія относительно его собственныхъ чудесъ. Сколько предположеній уничтожилъ онъ сразу этимъ ловкимъ пріемомъ! Сколько заранѣе опровергъ объясненій, на которыя я можетъ быть напалъ бы впослѣдствіи.

— Такимъ образомъ онъ все-таки дѣйствовалъ очень въ ущербъ себѣ: онъ утончилъ зрѣніе тѣхъ, кого хотѣлъ ослѣпить, и вообще убавилъ въ нихъ вѣры въ чудеса, разъяснивъ такой искусный обманъ. Вы сами, принцъ, лучшее опроверженіе его плана, если только у него былъ какой планъ.

— Онъ можетъ быть ошибся во мнѣ; но отъ этого соображенія его не менѣе остроумны. Могъ ли онъ предвидѣть, что у меня въ памяти останется именно то, что можетъ послужить ключомъ къ чуду? Было ли въ его планѣ позволить своей креатурѣ обнаружить передо мной такія слабыя стороны? Почему знать, не превысилъ ли сициліанецъ своего полномочія?.. Относительно кольца — навѣрное, и преимущественно это-то единственное обстоятельство рѣшительно утвердило мою недовѣрчивость къ этому человѣку. Какъ легко самый утонченный, самый остроумный планъ нарушить вмѣшательствомъ нѣсколько болѣе грубаго органа! Навѣрное, армянинъ не думалъ, что фокусникъ станетъ возвѣщать намъ съ такимъ паѳосомъ о своей славѣ, что онъ станетъ потчивать насъ баснями, которыя не могутъ устоять противъ самого мимолетнаго размышленія. Такъ, напримѣръ, сколько нужно было необдуманности этому шарлатану, чтобы утверждать, что его чудодѣй долженъ прекращать всякія сношенія съ людьми, какъ только пробьетъ двѣнадцать часовъ ночи? Развѣ мы сами не видѣли его объ эту пору въ нашемъ кругу?

— Это правда! — воскликнулъ я. — Онъ вѣрно забылъ объ этомъ.

— Это, впрочемъ, въ характерѣ подобныхъ людей: они обыкновенно пересаливаютъ въ такихъ порученіяхъ и лишнимъ усердіемъ портятъ все, чего прекрасно бы достигъ скромный и умѣренный обманъ.

— Тѣмъ не менѣе я все еще не могу окончательно убѣдиться, принцъ, что все это дѣло не что иное, какъ заранѣе сыгранная комедія. Какъ! ужасъ сициліанца, конвульсіи, обморокъ, все жалкое положеніе этого человѣка, внушившее намъ даже состраданіе — все это лишь заученная роль? Положимъ, что театральная игра можетъ итти даже такъ далеко; но неужто искусство актера можетъ господствовать надъ органами его жизни?

— О, что касается до этого, мой другъ — я видѣлъ Гаррика въ Ричардѣ III… Да и были ль мы въ эту минуту настолько холодны и умѣренны, чтобы оставаться безпристрастными зрителями? Могли ли мы, анализировать чувства этого человѣка, не; владѣя своими чувствами? Притомъ рѣшительный кризисъ даже въ обманѣ такое важное дѣло для самого обманщика, что ожиданіе можетъ произвести и въ немъ такіе же страшные признаки, какіе производитъ изумленіе въ обманутыхъ. Вспомните, кромѣ того, неожиданное появленіе сыщиковъ.

— Оно-то именно, принцъ… хорошо, что вы мнѣ напомнили объ этомъ… Рѣшился ли бы онъ обнаружить предъ лицомъ правосудія такой опасный планъ? подвергнуть вѣрность своей креатуры такому опасному искусу?.. И съ какой цѣлью?

— За это нечего бояться; онъ вѣрно знаетъ своихъ людей. Почемъ знать, что ему не ручаются за скромность этого человѣка какія-нибудь тайныя преступленія?.. Вы слышали, какую должность занимаетъ онъ въ Венеціи… Что стоитъ ему выручить этого молодца, у котораго нѣтъ, кромѣ его, обвинителей?

(И точно, развязка оправдала вполнѣ подозрѣніе принца на этотъ счетъ. Нѣсколько дней спустя, мы справились о нашемъ узникѣ, и получили въ отвѣтъ, что онъ пропалъ безъ вѣсти).

— Съ какой цѣлью, спрашиваете вы? Какимъ инымъ путемъ, кромѣ такого насильственнаго, могъ онъ дать потребовать отъ сициліанца столь невѣроятной и позорной исповѣди, которая была однакожъ такъ существенно необходима? Кто, кромѣ человѣка отчаяннаго, которому ужъ нечего терять, могъ рѣшиться сообщить такія унизительныя о себѣ свѣдѣнія? При какихъ иныхъ обстоятельствахъ могли бы мы повѣрить имъ?

— Соглашаюсь съ вами во всемъ, принцъ, — сказалъ я наконецъ. — Пусть оба явленія просто штуки шарлатановъ; пусть этотъ сициліанецъ разсказалъ намъ не что иное, какъ небылицу, которой научилъ его старшой; пусть оба дѣйствуютъ сообща и съ одной цѣлью; пусть изъ одного общаго источника исходятъ всѣ чудныя обстоятельства, удивлявшія насъ въ ходѣ этого происшествія. Все-таки пророчество на площади св. Марка — это первое чудо, съ котораго начинаются всѣ остальныя чудеса — остается необъяснимымъ; и что намъ въ ключѣ ко всѣмъ остальнымъ, если на объясненія этого перваго у насъ нѣтъ надежды?

— Скажите лучше наоборотъ, графъ, — возразилъ принцъ. — Скажите, что доказываютъ всѣ эти чудеса, если я вижу, что въ нихъ есть хоть одна шарлатанская штука? Пророчество на площади, признаюсь вамъ, не поддается моимъ объясненіямъ. Будь оно одно, заключи имъ армянинъ свою роль, какъ онъ началъ имъ ее, — признаюсь, я не знаю, какъ еще долго былъ бы я въ заблужденіи! Въ этомъ же низкомъ сообществѣ оно мнѣ немножко подозрительно. — Пусть оно объяснится со временемъ или не объяснится; но вѣрьте мнѣ, мой другъ, — заключилъ онъ, взявъ меня за руку съ строго-серьезнымъ выраженіемъ лица: — человѣкъ, которому подвластны высшія силы,: не прибѣгнетъ къ шарлатанству; оно для; него презрѣнно.

Такъ кончилась бесѣда, которую я привелъ здѣсь цѣликомъ, потому что она показываетъ, какъ трудно было овладѣть довѣріемъ принца, и, какъ мнѣ кажется, сниметъ бъ его памяти упрекъ въ слѣпой необдуманности, съ которою будто бы онъ кинулся въ сѣти, разставленныя ему неслыханною, адскою хитростью. Не всѣ, — продолжаетъ графъ О**, — не всѣ тѣ, что смѣются въ ту минуту какъ я пишу это, надъ его слабостью, и въ высокомѣрной самонадѣянности невѣдавшаго борьбы разума считаютъ себя вправѣ бросить въ него камень осужденія, не всѣ они, чего добраго, устояли бы такъ мужественно въ этомъ первомъ испытаніи. Если онъ впослѣдствіи все-таки палъ, несмотря на такое счастливое начало; если все-таки надъ нимъ привели въ исполненіе черный умыселъ, отъ котораго, при самомъ первомъ возникновеніи его, предостерегалъ принца его добрый геній, — то слѣдуетъ не смѣяться надъ его безуміемъ, а изумляться громадности злыхъ козней, передъ которыми не могъ устоять такъ хорошо защищенный умъ. Въ свидѣтельствѣ моемъ не могутъ участвовать никакіе житейскіе интересы; того, кто могъ бы мнѣ быть за него признателенъ, уже нѣтъ на свѣтѣ. Ужасная судьба его кончена, душа его давно очистилась предъ престоломъ истины, да и моя душа въ то время, какъ свѣтъ станетъ читать эти строки, давно уже будетъ тамъ же; но да простятъ мнѣ невольную слезу въ память моего лучшаго друга. Записки мои — дань справедливости: онъ былъ благородный человѣкъ и вѣрно украсилъ бы собою тронъ, къ достиженію котораго злобныя наущенія указали ему путь преступный.

КНИГА ВТОРАЯ.

Вскорѣ послѣ этихъ событій, — продолжаетъ разсказывать графъ О**, — я сталъ замѣчать большую перемѣну въ настроеніи принца; перемѣна эта была непосредственнымъ слѣдствіемъ послѣдняго происшествія, отчасти произошла отъ стеченія нѣсколькихъ случайныхъ обстоятельствъ. До сихъ поръ принцъ избѣгалъ всякаго болѣе строгаго изслѣдованія своей вѣры и довольствовался тѣмъ, что очищалъ грубыя и чувственныя религіозныя понятія, въ которыхъ былъ воспитанъ, лучшими идеями, пріобрѣтенными впослѣдствіи, или примирялъ тѣ и другія, не изслѣдуя основаній своей вѣры. Вообще предметы религіозные всегда казались ему, какъ онъ не разъ признавался мнѣ, очарованнымъ замкомъ, куда нельзя вступать безъ ужаса, и гораздо лучше было, по его мнѣнію, проходить съ благоговѣйной покорностью мимо, не подвергая себя опасности заблудиться въ его лабиринтахъ. Лицемѣрное, рабское воспитаніе было источникомъ этого страха; оно запечатлѣло въ его воспріимчивомъ воображеніи грозные образы, отъ которыхъ онъ не могъ вполнѣ освободиться во всю жизнь. Религіозная меланхолія была наслѣдственнымъ недугомъ въ его родѣ; воспитаніе его и его братьевъ было сообразно этому расположенію ума; съ этой же точки зрѣнія выбирались люди, которымъ ихъ довѣряли, и это были, разумѣется, или мечтатели, или ханжи. Утушать всякую живость въ ребенкѣ подъ тяжелымъ нравственнымъ гнетомъ — было единственнымъ средствомъ заслужить высшее благоволеніе царственныхъ родителей. Вся юность нашего принца прошла среди этого чернаго полуночнаго мрака; веселость была изгнана даже изъ игръ его. Во всѣхъ религіозныхъ представленіяхъ его было что-то ужасающее, и этотъ-то грозный и мрачный ихъ характеръ прежде всего овладѣлъ его живымъ воображеніемъ и дольше всего не разставался съ нимъ. Богъ его былъ страшилищемъ, существомъ карающимъ; его богопочитаніе было рабскимъ трепетомъ или слѣпою преданностью, гасившею всѣ силы и всякую смѣлость. Религія преграждала ему путь во всѣхъ дѣтскихъ и юношескихъ склонностяхъ его, которыя тѣмъ сильнѣе рвались наружу, что онъ былъ крѣпокъ тѣломъ и цвѣлъ здоровьемъ; она враждовала со всѣмъ, къ чему тянулось его юношеское сердце; онъ никогда не видѣлъ въ ней блага, и всегда представлялась она ему бичемъ его страстей. Такимъ образомъ мало по малу закипало у него въ сердцѣ затаенное негодованіе противъ нея, которое образовало самое странное смѣшеніе съ благоговѣйною вѣрою и слѣпымъ страхомъ въ его головѣ и сердцѣ — досаду на владыку, предъ которымъ онъ трепеталъ.

Не удивительно, что онъ ухватился за первую возможность убѣжать изъ-подъ такого тяжелаго ига; но онъ убѣжалъ отъ него, какъ убѣгаетъ отъ своего жестокаго господина крѣпостной рабъ, сознающій въ себѣ и на волѣ чувство рабства. Не по спокойному выбору отказался онъ отъ вѣрованій своей юности; онъ не хотѣлъ ждать, пока его зрѣлый, очищенный умъ исподволь отрѣшится отъ нихъ, и покинулъ ихъ какъ бѣглецъ, на которомъ тяготѣютъ еще права его господина, и потому-то приходилось ему, послѣ столь далекихъ отклоненій, все-таки возвращаться къ нимъ. Онъ вырвался на волю съ цѣпью, и потому долженъ былъ становиться добычею каждаго обманщика, умѣвшаго замѣтить ее на немъ и пользоваться ею. Что такой человѣкъ нашелся, тѣмъ изъ читателей, которые еще не догадались, покажетъ продолженіе этой исторіи.

Признанія сициліанца оставили въ умѣ принца слѣдъ болѣе глубокій, чѣмъ можно было ожидать отъ всего этого дѣла, и небольшая побѣда, одержанная его разсудкомъ надъ этимъ слабымъ обманомъ, вообще замѣтно возвысила въ немъ довѣріе къ своему уму. Онъ, казалось, самъ удивлялся, какъ легко удалось ему открыть этотъ обманъ; истина и заблужденіе еще не разграничились между собой рѣзкой чертой у него въ головѣ, и ему часто случалось смѣшивать ихъ и искать опоры вмѣсто одной въ другомъ; оттого ударъ, разрушившій его вѣру въ чудесное, покачнулъ въ то же время и все зданіе его вѣры. Онъ походилъ въ этомъ случаѣ на неопытнаго человѣка, обманувшагося въ любви или дружбѣ, потому что выборъ его былъ дуренъ, и допускающаго въ себѣ упадокъ вѣры вообще въ эти чувства, такъ какъ простыя случайности принимаетъ онъ за существенные ихъ признаки. Обличенный обманъ заподозрилъ въ глазахъ его и истину, потому что истина опиралась для него на равно шаткія основанія.

Это мнимое торжество было въ такой же мѣрѣ отрадно ему, какъ тяжелъ былъ гнетъ, изъ-подъ котораго оно, повидимому, освободило его. Съ этого времени зашевелился въ немъ духъ сомнѣнія, не щадившій даже самыхъ достойныхъ уваженія предметовъ.

Много обстоятельствъ способствовало оставить его въ этомъ состояніи духа и еще болѣе утвердить его въ немъ. Отчужденіе, въ какомъ онъ доселѣ жилъ, должно было уступить мѣсто разсѣянному образу жизни. Санъ его былъ открытъ. Вниманіе, на которое приходилось ему отвѣчать вниманіемъ, этикетъ, предписываемый людямъ въ его положеніи, незамѣтно увлекали его въ круговоротъ большого свѣта. И званіе, и личныя достоинства его ввели принца въ самые образованные кружки въ Венеціи; вскорѣ онъ сошелся съ самыми свѣтлыми умами республики, учеными и государственными людьми. Это побудило его расширить однообразный, тѣсный кругъ, въ которомъ дотолѣ вращалась его душа. Онъ началъ сознавать скудость и ограниченность своихъ понятій и необходимость высшаго образованія. Обветшалый образъ его мыслей, каковы бы ни были когда-то его преимущества, былъ теперь въ разительномъ контрастѣ съ ходячими идеями общества, и незнаніе самыхъ общеизвѣстныхъ предметовъ нерѣдко ставило принца въ смѣшное положеніе; а онъ ничего такъ не боялся, какъ казаться смѣшнымъ. Общее предубѣжденіе не въ пользу его родной страны, какъ ему казалось, налагало на него обязанность опровергнуть это предубѣжденіе своею особой. Притомъ, по странности характера, онъ постоянно обижался вниманіемъ къ себѣ, какъ скоро приписывалъ его своему сану, а не личнымъ своимъ качествамъ. Особенно чувствовалъ онъ такое униженіе въ присутствіи людей, блиставшихъ умомъ и какъ-бы торжественно признававшихъ большія права за своими личными заслугами, нежели за своею высокой породой. Видѣть себя въ такомъ обществѣ постоянно отличеннымъ, принцемъ, было для него всегда глубокимъ оскорбленіемъ, такъ какъ онъ, по несчастію, думалъ, что самое имя это исключаетъ его изъ всякой конкуренціи. Все это вмѣстѣ убѣждало его въ необходимости дать уму своему образованіе, которымъ онъ до сихъ поръ пренебрегалъ, чтобы догнать образованное и мыслящее общество въ томъ, въ чемъ онъ такъ далеко отсталъ отъ него въ послѣднія пять лѣтъ. Съ этой цѣлью принялся онъ за самыя современныя книги, и принялся съ жаромъ, какъ вообще за все принимался. Къ сожалѣнію, выборъ его былъ неудаченъ, и онъ обыкновенно читалъ то, что мало способствовало къ развитію его ума и сердца. И тутъ руководила имъ его главная наклонность, съ неудержимой силой увлекавшая его къ тому, что выше нашего пониманія. Лишь такіе предметы возбуждали его вниманіе и удерживались у него въ памяти, голова его наполнялась смутными понятіями, а умъ и сердце оставались праздны. Одинъ авторъ увлекалъ его воображеніе блестящимъ стилемъ, другой опутывалъ его разсудокъ діалектическими тонкостями. Обоимъ было легко подчинить себѣ умъ, отдававшійся во власть всякому, кто нападалъ на него съ извѣстной степенью смѣлости. Чтеніе, которому принцъ страстно предавался больше чѣмъ годъ, едва ли обогатило его хотя однимъ здравымъ понятіемъ; напротивъ. оно наполнило ему голову сомнѣніями, и сомнѣнія эти, какъ и всегда бываетъ у людей съ характеромъ послѣдовательнымъ, къ несчастію, нашли путь и къ его сердцу. Короче сказать — онъ пустился въ этотъ лабиринтъ полнымъ вѣры мечтателемъ, а вышелъ изъ него скептикомъ и вскорѣ сталъ рѣшительнымъ вольнодумцемъ.

Въ числѣ кружковъ, которымъ удалось: привлечь его, было одно общество, носившее названіе Бучентавро. Общество это, подъ видомъ служенія благородной, разумной свободѣ мысли, служило пріютомъ не обузданнѣйшей вольности мнѣній и нравовъ. Между членами его было немало) духовныхъ лицъ, и во главѣ ихъ стояло даже нѣсколько кардинальскихъ именъ, поэтому принца нечего было долго убѣждать вступить въ число членовъ. По его мнѣнію, нѣкоторыя опасныя истины разума нигдѣ нельзя было провѣрить такъ хорошо, какъ въ кругу такихъ лицъ, которыхъ самый санъ обязывалъ быть увѣренными и которыя пользовались преимуществомъ слышать и разбирать мнѣнія противной партіи. Принцъ забылъ, что распущенность ума и нравовъ въ особахъ этого положенія тѣмъ сильнѣе вліяетъ на окружающихъ, что съ нея снята тутъ еще одна лишняя узда. Точно такъ было и въ Бучентавро. Большая часть его членовъ, своею предосудительной философіей и нравами, достойными такой руководительницы, позорили не только свой санъ, но и самое человѣчество. Въ обществѣ было нѣсколько тайныхъ степеней, и, къ чести принца, я думаю, что онъ никогда не былъ удостоенъ входа въ сокровеннѣйшее святилище. Всякій, вступившій въ это общество, обязанъ былъ, по крайней мѣрѣ на то время, какъ принадлежалъ къ нему, сложить съ себя свой санъ, отказаться отъ своей націи, отъ своей религіозной партіи, однимъ словомъ, отъ всѣхъ условныхъ отличій своихъ, и стать подъ уровень всеобщаго равенства. Попасть въ члены было дѣйствительно трудно; только умственныя преимущества пролагали дорогу въ общество. Оно гордилось своимъ изысканнымъ тономъ и утонченнымъ вкусомъ, и вся Венеція признавала за нимъ эти качества. Какъ эти качества, такъ и кажущееся равенство, господствовавшее въ обществѣ, непреоборимо привлекали къ нему принца. Просвѣщенныя бесѣды, оживляемыя тонкимъ остроуміемъ, поучительные разговоры, соединеніе всего лучшаго изъ міра ученаго и политическаго, какъ въ одномъ общемъ средоточіи, долго скрывали отъ принца, что было опаснаго въ этомъ кругу. Когда мало-по-малу онъ сталъ разглядывать подъ личиной духъ этого учрежденія, да можетъ быть и самимъ членамъ надоѣло, наконецъ, быть постоянно на сторожѣ — отстать отъ общества было уже опасно. Ложный стыдъ и стараніе о своей безопасности принудили принца таить свое внутреннее недовольство. Но уже одно близкое знакомство съ этимъ классомъ людей и ихъ образомъ мыслей, хотя оно и увлекло принца къ подражанію, погубило въ немъ чистую, прекрасную простоту характера и нѣжность нравственнаго чувства! Разумъ его, не опиравшійся на основательныя познанія, не могъ безъ посторонней помощи бороться съ ложными умозаключеніями, которыми его тутъ опутали, и эта страшная порча незамѣтнымъ образомъ подточила въ немъ все — почти все, на что должна была опираться его нравственность. Естественныя и необходимыя опоры своего счастья онъ промѣнялъ на софизмы, которые измѣнили ему въ рѣшительную минуту и тѣмъ заставили его ухватиться за первый произвольный выводъ, предложенный ему.

Можетъ быть рука друга смогла бы еще во-время отвлечь его отъ этой бездны, но, не говоря уже о томъ, что тайны Бучентавро я узналъ лишь долго спустя, когда бѣду нельзя было поправить, въ началѣ этого періода одно неотлагательное обстоятельство отозвало меня изъ Венеціи. Лордъ Сеймуръ, одинъ изъ уважаемыхъ друзей принца, здравый умъ котораго былъ недоступенъ никакого рода обманамъ, могъ бы тоже служить вѣрной опорой принцу, но и онъ разстался съ нами въ это время и возвратился на родину. Я оставилъ принца въ рукахъ, правда, честныхъ, но неопытныхъ и въ дѣлѣ религіи ограниченныхъ людей, которые не отличались предусмотрительностью и не пользовались вѣсомъ въ глазахъ принца. Хитрымъ софизмамъ они не могли противупоставить ничего, кромѣ принятыхъ слѣпо на вѣру, неизслѣдованныхъ текстовъ, которые или сердили, или тѣшили его. Онъ почти не слушалъ ихъ, и его разсудительный умъ скоро заставилъ совсѣмъ смолкнуть этихъ защитниковъ праваго дѣла, какъ читатель ясно увидитъ изъ примѣра, который я приведу далѣе. Другіе, овладѣвшіе впослѣдствіи его довѣріемъ, только о томъ и старались, какъ бы утвердить за собою покрѣпче это довѣріе. Когда на слѣдующій годъ я воротился въ Венецію — все было не похоже на старое!

Вліяніе этой философіи скоро отразилось на жизни принца. Чѣмъ болѣе благопріятствовало ему въ Венеціи счастье, чѣмъ болѣе пріобрѣталъ онъ новыхъ друзей, тѣмъ болѣе сталъ утрачивать привязанность прежнихъ друзей. Я охлаждался къ нему съ каждымъ днемъ; мы рѣже видѣлись, да и вообще съ нимъ было теперь труднѣе видѣться. Потокъ большого свѣта увлекалъ его. Когда онъ былъ дома, проходу не было отъ гостей. Одно удовольствіе смѣнялось другимъ, за пиромъ слѣдовалъ пиръ, за удачей удача. Онъ былъ красавицей, за которою всѣ ухаживаютъ, царемъ и кумиромъ всѣхъ кружковъ. Въ прежнемъ затишьи скромнаго житья шумъ свѣта казался ему ужаснымъ; теперь онъ изумлялся, какъ легко жилось ему въ свѣтѣ. Все стремилось къ нему навстрѣчу; все, что произносилъ его языкъ, было превосходно; молчаніе его было потерей для общества. Какъ искусно умѣли тутъ заставить его высказать съ пріятною легкостью свои мысли! Онъ самъ удивлялся себѣ, не замѣчая тонкой посторонней помощи. Отъ этого, всюду слѣдовавшаго за нимъ счастья, отъ этихъ вѣчныхъ удачъ онъ какъ-будто и въ самомъ дѣлѣ сталъ чѣмъ-то больше, нежели былъ дѣйствительно: въ немъ прибавилось духу и довѣрія къ себѣ. Высокое мнѣніе о своихъ достоинствахъ, развившись въ немъ, заставляло его вѣрить преувеличенному и почти безусловному поклоненію, которое вызывалъ будто бы его умъ, тогда какъ, безъ этой чрезмѣрной и небезсознательной самонадѣянности, поклоненіе это непремѣнно было бы ему подозрительно. Теперь же этотъ всеобщій голосъ служилъ для него только подкрѣпленіемъ тому, что втихомолку нашептывала ему самодовольная гордость, только данью, принадлежащею ему по всѣмъ правамъ. Онъ навѣрное освободился бы отъ этихъ путъ, будь у него время перевести духъ; будь у него спокойный досугъ, чтобы сравнивать свои достоинства съ тѣми чертами, которыя показывали ему въ такомъ льстивомъ зеркалѣ. Но жизнь его была вся постояннымъ опьянѣніемъ, отуманивающимъ похмельемъ, чѣмъ выше ставило его общество, тѣмъ больше требовалось отъ него стараній держаться на этой высотѣ; онъ медленно чахъ отъ этого постояннаго напряженія; самый сонъ его сталъ тревоженъ. Слабыя стороны его были обнаружены, и возбужденная въ немъ страсть разсчетливо поддерживалась. Скоро честной свитѣ его пришлось почувствовать на себѣ, что господинъ ея попалъ въ геніи. Серьезныя чувства и уважительныя истины, къ которымъ прежде такъ лежало его сердце, становились предметомъ его насмѣшекъ; на истинахъ религіи вымещалъ онъ гнетъ, подъ которымъ такъ долго держали его ложныя понятія; но неумѣстный голосъ сердца все-таки возставалъ противъ заблужденій его головы, и потому въ насмѣшкахъ его было больше горечи, чѣмъ ясности духа. Нравъ его сталъ измѣняться; явились капризы. Лучшаго украшенія его характера — скромности — какъ не бывало; ласкатели отравили его доброе сердце. Кроткая нѣжность обхожденія, заставлявшая прежде его свиту забывать о его санѣ, смѣнялась теперь часто повелительнымъ рѣшительнымъ тономъ; этотъ тонъ былъ тѣмъ ощутительнѣе и непріятнѣе, что происходилъ не отъ внѣшнихъ отличій, съ которыми не трудно примириться и которыми мало дорожилъ онъ самъ, а отъ обиднаго убѣжденія въ своемъ личномъ превосходствѣ. Дома ему все-таки случалось вдаваться въ размышленія, которыя были далеки отъ него въ шумѣ общества, и потому домашніе видѣли его почти постоянно мрачнымъ, ворчливымъ и недовольнымъ, тогда какъ въ кругу постороннихъ онъ одушевлялъ всѣхъ своей насильственной веселостью. Съ грустнымъ участіемъ смотрѣли мы на его шаги по этому опасному пути; но въ этотъ круговоротъ, уносившій его, не долеталъ слабый голосъ дружбы; да и не могъ еще онъ понимать его — былъ слишкомъ счастливъ.

Еще въ самомъ началѣ этой эпохи я былъ призванъ ко двору моего государя однимъ важнымъ дѣломъ, которымъ не могъ пренебречь даже ради самыхъ священныхъ интересовъ дружбы. Незримая рука, откры¹ тая мною лишь долго спустя, нашла средства запутать тамъ мои отношенія и распространить обо мнѣ слухи, которые я долженъ былъ спѣшить опровергнуть своимъ личнымъ присутствіемъ. Мнѣ было тяжело разстаться съ принцемъ; зато онъ чуть ли не былъ радъ моему отъѣзду. Съ нѣкотораго времени узы, соединявшія его со мной, ослабѣли. Тѣмъ не менѣе судьба его глубоко интересовала меня, и я просилъ барона Ф** сообщать мнѣ письменно обо всемъ, что случится. Онъ обѣщалъ и добросовѣстнѣйшимъ образомъ сдержалъ свое обѣщаніе. Итакъ, съ этого времени я уже не былъ очевидцемъ приключеній принца; поэтому позволяю себѣ дополнить свой разсказъ извлеченіями изъ писемъ ко мнѣ барона Ф**. Взгляды друга моего Ф** не всегда согласны съ моими взглядами, но я ни слова не измѣнилъ въ его письмахъ. Читатель и самъ легко откроетъ въ нихъ истину.

Баронъ Ф** къ графу О**.

ПИСЬМО ПЕРВОЕ.

Мая 17**.

Благодарю Васъ, многоуважаемый другъ, за Ваше позволеніе продолжать и заочно дружескія бесѣды съ Вами, бывшія для меня лучшимъ удовольствіемъ во время пребыванія Вашего здѣсь. Вы знаете, мнѣ здѣсь не съ кѣмъ поговорить о нѣкоторыхъ предметахъ. — Что бы Вы ни говорили, а этотъ народъ для меня ненавистенъ. Съ тѣхъ поръ, какъ принцъ сошелся съ нимъ, и съ тѣхъ поръ, какъ Вы уѣхали, я чувствую себя одинокимъ въ этомъ многолюдномъ городѣ. Ц** не такъ тяжело: красавицы Венеціи заставляютъ его забыть огорченія, которыя ему приходится дома дѣлить со мной. Да и что горевать ему? Онъ видитъ въ принцѣ лишь господина, котораго вездѣ найдетъ, и больше отъ него ничего не требуетъ. Что же касается до меня… Вы знаете, какъ близки къ моему сердцу и счастье и горе нашего принца и какъ много у меня причинъ къ такой привязанности. Шестнадцать лѣтъ живу я при немъ, живу лишь для него. Девятилѣтнимъ мальчикомъ поступилъ я къ нему, и съ этого времени ничто не разлучало меня съ нимъ. На его глазахъ я выросъ; долгое обращеніе съ нимъ развило меня въ его духѣ; я раздѣлялъ съ нимъ всѣ важныя и неважныя его приключенія. Я живу его счастьемъ. До этого несчастнаго года я видѣлъ въ немъ лишь своего друга, старшаго брата; какъ ясное солнце, согрѣвалъ меня его взглядъ; ни облачко не омрачило моего счастія, — и всему этому пришлось разлетѣться прахомъ въ этой злополучной Венеціи.

Съ тѣхъ поръ, какъ вы уѣхали, все у насъ перемѣнилось. На прошлой недѣлѣ пріѣхалъ сюда принцъ **д** съ огромной и блестящей свитой, и въ нашемъ кругу прибавилось еще больше шуму и суеты. Такъ какъ онъ въ близкомъ родствѣ съ нашимъ принцемъ и теперь они довольно дружны другъ съ другомъ, то вѣрно и будутъ большею частью вмѣстѣ во все его пребываніе здѣсь, которое, какъ слышно, продлится до праздника Вознесенія. Начало сдѣлано хорошо; вотъ уже десять дней, какъ нашъ принцъ отдыха не знаетъ. Принцъ **д** зажилъ сразу очень роскошно, и это ему ничего, потому что онъ скоро опять уѣдетъ; но худо то, что и нашъ принцъ заразился отъ него: ему кажется, что онъ не можетъ отстать отъ гостя, и при особыхъ отношеніяхъ, существующихъ между обоими домами, обязанъ поддерживать всѣми силами оспариваемое достоинство своего дома. Къ тому жъ и сами мы должны черезъ нѣсколько недѣль проститься съ Венеціей; стало быть ему не удастся уже про тянуть дольше эти чрезвычайные расходы. Принцъ **д**, какъ говорятъ, пріѣхалъ сюда по дѣламъ ордена ***, при которыхъ, по его мнѣнію, онъ играетъ важную роль.

Нечего Вамъ и говорить, что онъ тотчасъ же сошелся со всѣми знакомыми нашего принца. Съ особеннымъ торжествомъ ввели его въ Бучентавро, такъ какъ онъ съ нѣкотораго времени старается прослыть остроумцемъ и мыслителемъ, состоитъ въ перепискѣ съ разными знаменитостями во всѣхъ частяхъ свѣта, и его иначе не называютъ, какъ prince philosophe. Не знаю, имѣли ли Вы счастіе видѣть его. У него многообѣщающая наружность, озабоченный взглядъ, тонъ знатока въ искусствахъ, много пріобрѣтенной естественности (извините меня за это выраженіе) и царственнаго снисхожденія къ человѣческимъ чувствамъ; при этомъ онъ исполненъ героической самоувѣренности и все-уничтожающаго краснорѣчія. Можно ли, при такихъ блестящихъ качествахъ, его свѣтлости не пользоваться всеобщимъ уваженіемъ? Впрочемъ, какъ поладятъ съ этимъ гремучимъ совершенствомъ скромныя, бѣдныя словами, но положительныя достоинства нашего принца — покажутъ послѣдствія.

Въ нашемъ образѣ жизни произошло съ этихъ поръ много большихъ перемѣнъ. Мы переѣхали въ великолѣпный домъ насупротивъ новой прокураціи; въ отелѣ стало принцу тѣсно. Свита наша увеличилась цѣлой дюжиной слугъ: пажи, арабы, гайдуки и проч. и проч. Все теперь на большую ногу. Вы, какъ были здѣсь, жаловались на роскошь… Посмотрѣли бы теперь!

Наши домашнія отношенія остаются какъ были; лишь съ тѣхъ поръ, какъ Ваше присутствіе перестало удерживать принца въ границахъ, онъ сталъ, если только это: возможно, еще односложнѣе и холоднѣе съ: нами, и притомъ мы только и видимъ его, когда онъ одѣвается или раздѣвается. Подъ предлогомъ, что мы говоримъ плохо по-французски, а по-италіянски и вовсе не говоримъ, онъ старается не допускать насъ въ большую часть домовъ, гдѣ бываетъ. Что касается лично меня, я не вижу въ этомъ большой для себя потери; но, мнѣ кажется, истинный поводъ у него другой: онъ стыдится насъ… Это мнѣ больно — этого мы не заслужили.

Изъ всей нашей прислуги (Вы хотѣли знать все до мелочей) при немъ почти исключительно одинъ Біонделло, котораго, какъ Вы знаете, онъ взялъ къ себѣ въ услуженіе послѣ исчезновенія нашего егеря, и который теперь, при новомъ образѣ жизни, сталъ ему рѣшительно необходимымъ. Этотъ человѣкъ знаетъ все въ Венеціи и молодецъ на всѣ руки. Подумаешь, у него тысяча глазъ, тысяча рукъ. Онъ говоритъ, что обработываетъ все съ помощью гондольеровъ. Принцъ пользуется его всевѣдѣніемъ, чтобы заранѣе узнавать отъ него всѣ подробности о новыхъ лицахъ, съ которыми встрѣчается въ обществѣ, и секретныя свѣдѣнія, сообщаемыя имъ принцу, всегда оказывались вѣрными. При этомъ онъ прекрасно говоритъ и пишетъ по-французски и по-италіянски, что заставило принца сдѣлать его своимъ секретаремъ. Я не могу не разсказать Вамъ одной черты его безкорыстія и вѣрности, которыя такъ рѣдки въ людяхъ этого званія. Недавно одинъ богатый купецъ изъ Римини просилъ у принца аудіенціи. Предметомъ аудіенціи была странная жалоба на Біонделло. Прокураторъ, прежній господинъ его, слывшій великимъ чудакомъ, жилъ въ непримиримой враждѣ со своими родными, которая должна была даже пережить его самого. Полнымъ и исключительнымъ довѣріемъ его пользовался одинъ Біонделло, которому онъ повѣрялъ обыкновенно всѣ свои тайны; Біонделло долженъ былъ поклясться ему у смертнаго одра — свято хранить ихъ и никогда не обнаруживать въ пользу родныхъ; въ награду за скромность ему оставлялась очень значительная доля въ наслѣдствѣ. По вскрытіи завѣщанія и просмотрѣ бумагъ покойника встрѣтились большія недоразумѣнія и запутанности; разрѣшить ихъ могъ одинъ Біонделло. Онъ упорно утверждалъ, что ничего не знаетъ, предоставилъ наслѣдникамъ все, что завѣщалъ ему покойный прокураторъ, и не выдалъ его тайнъ. Родные дѣлали ему не мало выгодныхъ предложеній, но все понапрасну; наконецъ, чтобы избѣжать ихъ преслѣдованій (они же грозили повести дѣло судебнымъ порядкомъ), Біонделло вступилъ въ услуженіе къ принцу. Къ нему-то и обратился теперь главный наслѣдникъ, этотъ купецъ, и предлагалъ еще выгоднѣйшія, чѣмъ прежде, условія, чтобы только Біонделло измѣнилъ свое рѣшеніе Но и посредничество принца не помогло. Правда, принцу онъ признался, что дѣйствительно покойникъ довѣрилъ ему такого рода тайны; онъ соглашался и въ томъ, что ненависть прокуратора къ роднымъ была уже черезчуръ безпощадна… «Но», присовокупилъ онъ, «покойникъ былъ мнѣ добрымъ господиномъ и благодѣтелемъ и умеръ въ твердомъ убѣжденіи въ моей честности. Я былъ единственный другъ, оставленный имъ на землѣ… Какъ же не оправдать мнѣ единственной его надежды!» Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ далъ замѣтить, что откровенія его не послужили бы къ большой чести покойнаго. Не истинно ли это благородно! Вы и сами поймете, что принцъ не особенно настаивалъ и не хотѣлъ колебать его похвальныхъ убѣжденій. Эта рѣдкая вѣрность въ отношеніи къ умершему пріобрѣла ему довѣріе живого человѣка.

Прощайте, дорогой другъ! Какъ хотѣлось бы воротиться опять къ той тихой жизни, въ которой Вы нашли насъ здѣсь и которую такъ пріятно украсили своимъ присутствіемъ! Боюсь, что свѣтлое время въ Венеціи для меня миновало; хорошо еще, если не то же можетъ сказать и принцъ. Стихія, въ которой онъ живетъ теперь, неспособна сдѣлать его надолго счастливымъ, или меня обманываетъ моя шестнадцатилѣтняя опытность.

Баронъ Ф** къ графу О*'.

ПИСЬМО ВТОРОЕ.

18 мая.

Никакъ я не думалъ, чтобы пребываніе наше въ Венеціи могло еще на что-нибудь пригодиться! Оно спасло жизнь одному человѣку, и я съ нимъ примирился.

Недавно позднею ночью принцъ приказалъ нести себя изъ Бучентавро домой; его сопровождало двое слугъ — Біонделло и еще другой. Не знаю, какъ это случилось, но наскоро собранныя носилки сломались, и принцу пришлось пройти остатокъ дороги пѣшкомъ. Біонделло пошелъ впереди; надо было идти темными, отдаленными улицами; было уже недалеко до разсвѣта, и фонари горѣли тускло, а кое-гдѣ и совсѣмъ уже погасли. Они шли съ четверть часа., какъ вдругъ Біонделло замѣтилъ, что онъ заблудился. Его обмануло сходство мостовъ, и вмѣсто перехода къ Св. Марку они очутились на Сестіере ли Кастелло. Улица была изъ самыхъ отдаленныхъ; нигдѣ ни души; надо было вернуться, чтобы оріентироваться въ одной изъ главныхъ улицъ. Они прошли всего нѣсколько шаговъ, какъ невдалекѣ отъ нихъ изъ переулка послышался крикъ: «разбой!» Принцъ былъ безоруженъ; онъ вырвалъ палку изъ рукъ одного слуги и съ извѣстной Вамъ рѣшимостью и отвагой кинулся въ ту сторону, откуда слышался крикъ. Трое страшныхъ верзилъ готовы уже были свалить четвертаго, который еще слабо защищался отъ нихъ со своимъ спутникомъ; принцъ подоспѣлъ какъ разъ въ пору, чтобы помѣшать смертельному удару. Крикъ его и слугъ смущаетъ убійцъ, неожидавшихъ, что ихъ застигнутъ въ такой дальней части города; нанеся нѣсколько легкихъ ударовъ кинжаломъ своей жертвѣ, они оставляютъ ее и бѣгутъ. Почти безъ чувствъ и утомленный борьбой, раненый опускается на руки принца; проводникъ его объявляетъ принцу, что онъ спасъ маркиза Чивителлу, племянника кардинала А** и. Такъ какъ у маркиза текло изъ ранъ много крови, Біонделло, какъ умѣлъ, наскоро перевязалъ ихъ, а принцъ озаботился, чтобы маркиза перенесли въ палаццо его дяди, до котораго было недалеко и куда онъ самъ проводилъ его. Здѣсь онъ оставилъ его, не сказавъ ни имени своего, ни сана.

Но одинъ изъ слугъ, узнавшій Біонделло, обличилъ его. На слѣдующее утро явился кардиналъ, старый знакомый принца по Бучентавро. Визитъ продолжался часъ; кардиналъ былъ въ сильномъ волненіи, когда они вышли, глаза его были полны слезъ, и принцъ былъ растроганъ. Въ тотъ же день принцъ навѣстилъ вечеромъ больного; докторъ говоритъ, впрочемъ, что опасаться нечего. Плащъ, въ который былъ закутанъ маркизъ, не позволилъ нанести вѣрныхъ ударовъ и глубокихъ ранъ. Съ этого происшествія не проходитъ дня, чтобы принцъ не побывалъ въ домѣ кардинала или кардиналъ у него, и тѣсная; дружба завязывается между принцемъ и этимъ домомъ.

Кардиналъ — почтенный старикъ, лѣтъ шестидесяти, величественнаго вида, веселый, свѣжій и здоровый. Онъ считается однимъ изъ богатѣйшихъ прелатовъ въ цѣлой республикѣ. Несчетнымъ богатствомъ своимъ онъ распоряжается, какъ говорятъ, не очень-то по-стариковски, и, при благоразумной бережливости, не пренебрегаетъ никакими свѣтскими удовольствіями. Этотъ племянникъ — его единственный наслѣдникъ; но онъ не всегда въ ладахъ съ дядей. Хотя старикъ вовсе не врагъ удовольствія, поведеніе племянника способно, говорятъ, вооружить противъ себя и высшую терпимость.

Его свободныя правила и необузданный образъ жизни, къ несчастію поддерживаемый; всѣмъ, что можетъ украсить порокъ и увлечь чувственность, дѣлаютъ его ужасомъ всѣхъ отцовъ и несчастьемъ всѣхъ мужей; и это послѣднее нападеніе, какъ громко утверждаютъ всѣ, навлекъ онъ на себя интригой, которую свелъ съ супругою ***скаго посланника, не говоря уже о другихъ гадкихъ исторіяхъ, отъ которыхъ лишь съ трудомъ спасали его деньги и вліяніе кардинала. Не будь у него такого племянника, кардиналъ былъ бы, по словамъ всѣхъ, счастливѣйшимъ человѣкомъ въ цѣлой Италіи; у него есть все, дающее отраду жизни. Это единственное семейное горе омрачаетъ для него всѣ дары счастія и отравляетъ ему пользованіе богатствомъ, заставляя безпрестанно опасаться, что у него, пожалуй, не будетъ наслѣдника.

Всѣ эти свѣдѣнія доставилъ мнѣ Біонделло. Въ этомъ человѣкѣ принцъ нашелъ истинный кладъ. Съ каждымъ днемъ становится онъ необходимѣе; съ каждымъ днемъ открываемъ мы въ немъ какой-нибудь новый талантъ. На дняхъ принцъ разгорячился и не могъ заснуть. Свѣча была погашена, и никакой звонъ не могъ разбудить камердинера, спавшаго внѣ дома, у одной оперной пѣвицы. Принцъ рѣшается встать самъ, чтобы позвать кого-нибудь изъ своихъ людей. Едва прошелъ онъ нѣсколько шаговъ, какъ ему слышится издали прелестная музыка. Какъ очарованный, идетъ, онъ на ея звукъ и находитъ Біонделло въ; своей комнатѣ, играющаго на флейтѣ; вокругъ сидятъ его товарищи. Онъ не вѣритъ ни ушамъ, ни глазамъ своимъ и приказываетъ ему продолжать. Біонделло съ удивительной легкостью играетъ то же пѣвучее адажіо съ самыми оригинальными варіаціями и со всѣми тонкостями настоящаго виртуоза. Принцъ, Вы знаете, зна токъ въ музыкъ, и онъ утверждаетъ, что Біонделло былъ бы находкой для любого оркестра.

— Мнѣ слѣдуетъ отпустить этого человѣка, — сказалъ онъ мнѣ на другое утро: — я не въ состояніи награждать его по заслугамъ.

Біонделло, слышавшій эти слова, подошелъ къ принцу.

— Ваша свѣтлость, — сказалъ онъ: — если вы сдѣлаете это, вы отнимете у меня лучшую мою награду.

— Ты можешь быть чѣмъ-нибудь лучше, нежели слугой, — сказалъ принцъ. — Я не хочу мѣшать твоему счастью.

— Зачѣмъ вы хотите, ваша свѣтлость, чтобы я искалъ иного счастья, а не пользовался тѣмъ, которое самъ выбралъ.

— Какъ можно пренебрегать такимъ талантомъ?.. Нѣтъ! я не хочу этого допустить.

— Въ такомъ случаѣ прошу вашу свѣтлость позволить мнѣ упражняться по временамъ въ вашемъ присутствіи.

И тотчасъ же все уладили для этого. Біонделло дали комнату рядомъ со спальней принца, чтобы онъ могъ усыплять его съ вечера и будить поутру своею музыкой. Принцъ хотѣлъ удвоить его содержаніе, но онъ отказался, и просилъ, чтобы принцъ позволилъ ему считать эту предложенную ему милость капиталомъ, отданнымъ принцу на сохраненіе, такъ какъ ему, можетъ быть, въ скоромъ времени понадобится милость принца. Принцъ все ждетъ, что онъ вскорѣ явится къ нему съ какою-нибудь просьбой, и что бы онъ ни попросилъ, на просьбу его принцъ заранѣе согласенъ. Прощайте, дорогой другъ. Жду съ нетерпѣніемъ вѣсти изъ К**на.

Баронъ Ф** къ графу О**.

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ.

4 іюня.

Маркизъ Чивителла совсѣмъ оправился отъ своихъ ранъ и на прошлой недѣлѣ дядя его, кардиналъ, представилъ его принцу. Съ этого дня маркизъ слѣдуетъ за принцемъ, какъ его тѣнь. Біонделло разсказалъ мнѣ про него неправду, по крайней мѣрѣ все очень преувеличилъ. Это очень милый и порядочный человѣкъ, увлекательный въ обхожденіи. Невозможно не любить его; онъ покорилъ меня сразу. Представьте себѣ самую очаровательную фигуру, достоинство и нѣжность манеръ, умное, полное жизни лицо, открытый, влекущій взглядъ, ласкающій тонъ голоса, плавную и блестящую рѣчь и пышно-цвѣтущую молодость въ соединеніи со всѣми прелестями самаго утонченнаго воспитанія. Въ немъ вовсе нѣтъ ни мелочной спѣси, ни торжественной важности, которыя такъ невыносимы во всѣхъ прочихъ нобили. Все дышитъ въ немъ юношескимъ чистосердечіемъ, благодушіемъ, теплотою чувства. Разсказы о его распутствахъ навѣрно преувеличены: никогда не видалъ я болѣе совершеннаго, болѣе прекраснаго образа здоровья. Если онъ дѣйствительно такъ дуренъ, какъ говорилъ мнѣ Біонделло, то онъ — сирена, полная для всѣхъ обаянія.

Со мной онъ съ перваго же разу былъ очень откровененъ. Онъ признался мнѣ съ милѣйшимъ чистосердечіемъ, что у дяди онъ не на лучшемъ счету и что, можетъ быть, самъ виноватъ въ этомъ. Но, по словамъ его, онъ серьезно рѣшился исправиться, и этимъ будетъ вполнѣ обязанъ принцу. Онъ въ то же время надѣется, что принцъ помиритъ его опять съ дядей, ибо можетъ дѣлать изъ кардинала, что только захочетъ. До сихъ поръ маркизу, какъ онъ говоритъ, недоставало только друга и руководителя, и ему кажется, что онъ и того и другого нашелъ въ лицѣ принца.

И точно, принцъ пользуется въ отношеніи къ нему всѣми правами руководителя и обращается съ нимъ съ бдительностью и строгостью ментора. Но это-то именно обращеніе даетъ и маркизу нѣкоторыя права относительно принца, которыми онъ очень ловко пользуется. Онъ уже почти не отходитъ отъ него; во всѣхъ выѣздахъ, въ которыхъ участвуетъ принцъ, участвуетъ и онъ; для Бучентавро былъ онъ до сихъ поръ — и это его счастье! — слишкомъ молодъ. Вездѣ, гдѣ бы онъ ни былъ вмѣстѣ съ принцемъ, умѣетъ онъ отвлечь его отъ общества и съ свойственной ему утонченностью занять и обратить его вниманіе на: себя. Говорятъ, никто не могъ обуздать его,; и принцъ стоитъ канонизаціи, если ему удастся совершить этотъ исполинскій подвигъ. Я, впрочемъ, очень боюсь, какъ бы не случилось наоборотъ, и руководитель не попалъ въ ученики къ своему питомцу: повидимому, всѣ обстоятельства клонятся къ этому.

Принцъ **д** уѣхалъ, къ общему удовольствію всѣхъ насъ, не исключая и нашего принца. Что я говорилъ заранѣе, милый О**, случилось какъ по писаному. При такихъ противуположныхъ характерахъ, при такихъ неизбѣжныхъ столкновеніяхъ, это доброе согласіе не могло надолго упрочиться. Немного успѣлъ пробыть принцъ **д** въ Венеціи, какъ уже возникъ здѣсь опасный расколъ въ кругу избранныхъ умовъ, грозившій отнять у нашего принца половину его прежнихъ поклонниковъ. Куда бы онъ ни показался, этотъ соперникъ былъ у него на дорогѣ; пріѣзжій принцъ обладалъ какъ разъ необходимой долей мелкой хитрости и самонадѣяннаго тщеславія, чтобы выставлять на видъ каждое малѣйшее преимущество свое предъ нашимъ принцемъ. Притомъ онъ пользовался всѣми мелкими свѣтскими уловками, браться за которыя нашему принцу не дозволяло благородное сознаніе своего достоинства. Само собою разумѣется, что вскорѣ на сторону принца **д** перешли всѣ слабыя головы, и принцъ сталъ во главѣ партіи, достойной его^[2]. Благоразумнѣе всего было бы, конечно, вовсе не пускаться въ состязаніе съ такимъ противникомъ, и будь это нѣсколькими мѣсяцами раньше — принцъ такъ бы и сдѣлалъ. Но потокъ увлекъ его ужъ слишкомъ далеко, и такъ скоро достигнуть вновь берега было невозможно. Эти мелочи, хотя лишь вслѣдствіе обстоятельствъ, пріобрѣли нѣкоторое значеніе въ его глазахъ; да если бъ онъ дѣйствительно презиралъ ихъ, гордость не позволяла ему отказаться отъ нихъ въ такое время, когда его уступчивость сочли бы скорѣе сознаніемъ въ безсиліи, чѣмъ добровольнымъ рѣшеніемъ. Прибавьте къ этому несчастную передачу туда и назадъ непріятныхъ колкихъ рѣчей съ обѣихъ сторонъ; духъ соперничества, овладѣвшій его партіей, сообщился и ему самому. Такимъ образомъ, чтобы сохранить за собой свои завоеванія и удержаться на зыбкомъ мѣстѣ, разъ отведенномъ ему общественнымъ мнѣніемъ, онъ считалъ необходимымъ искать какъ можно болѣе случаевъ блеснуть и обязать кого-нибудь, а этого можно было достигнуть только царскими издержками; вотъ и начались вѣчные пиры и банкеты, дорогіе концерты, подарки и большая игра. Это дикое безумство сообщилось вскорѣ и свитѣ, и прислугѣ обоихъ принцевъ. Вы знаете, что въ дѣлѣ чести челядь еще щекотливѣе господъ. И нашему принцу пришлось помогать своею щедростью доброй волѣ своихъ челядинцевъ. Вотъ вамъ и цѣлый длинный рядъ жалкихъ случаевъ, неизбѣжнаго слѣдствія одной довольно простительной слабости, которой принцъ поддался въ несчастную минуту.

Отъ соперника мы, правда, теперь избавились; но что онъ испортилъ, исправить не такъ то легко. Шкатулка принца опустѣла; все, что онъ накопилъ годами благоразумной экономіи, прожито; намъ надо поскорѣе уѣзжать изъ Венеціи, а то принцу придется дѣлать долги, отъ чего онъ до сихъ поръ такъ тщательно берегся. День; отъѣзда ужъ назначенъ, и мы ждемъ только новыхъ векселей.

Пусть бы дѣлались всѣ эти издержки, лишь бы принцу была отъ того хоть какая-нибудь радость! Но никогда не былъ онъ менѣе счастливъ, какъ нынче! Онъ чувствуетъ, что онъ уже не тотъ, что былъ прежде… онъ старается возвратиться къ прежнему… онъ недоволенъ собой и кидается въ новыя развлеченія, чтобъ избѣжать слѣдствій предшествовавшихъ развлеченій. Новыя знакомства смѣняютъ одно другое, и онъ все болѣе вдается въ суету. Не знаю, что изъ этого выйдетъ. Намъ надо ѣхать — другого спасенія нѣтъ… намъ, надо уѣзжать изъ Венеціи.

А отъ Васъ, дорогой другъ, все еще нѣтъ ни строчки! Не знаю, чѣмъ объяснить себѣ это долгое, упорное молчаніе.

Баронъ Ф** къ графу О**.

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ.

12 іюня.

Благодарю Васъ, дорогой другъ, за память обо мнѣ и за вѣсточку о себѣ, переданную мнѣ молодымъ Б**лемъ. Но о какихъ письмахъ говорите Вы, будто бы полученныхъ мною? Я не получалъ отъ Васъ ни одного письма, ни одной строки. Видно они ѣдутъ ко мнѣ очень окольными дорогами! На будущее время, любезный О**, если Вы вздумаете писать ко мнѣ, посылайте письма черезъ Трентъ, на имя принца.

Наконецъ пришлось-таки намъ, дорогой другъ, сдѣлать шагъ, котораго мы до сихъ поръ такъ счастливо избѣгали. Векселей мы не получили; какъ нарочно, они въ первый еще разъ запоздали именно тогда, когда въ нихъ такая настоятельная нужда, и мы были поставлены въ необходимость прибѣгнуть къ ростовщику: принцъ, конечно, готовъ дороже заплатить, только бы не выдать своей тайны. Хуже всего то, что этотъ непріятный случай отсрочиваетъ нашъ отъѣздъ.

По этому поводу у меня были съ принцемъ кой-какія объясненія. Все дѣло устраивалось чрезъ Біонделло; я и не подозрѣвалъ еще ничего, какъ явился ростовщикъ еврей. У меня сжалось сердце, что принцу пришлось обратиться къ такому крайнему средству; во мнѣ ожили всѣ воспоминанія прошлаго, всѣ опасенія за будущее, и я былъ очень мраченъ и грустенъ, когда ушелъ ростовщикъ. Принца и безъ того уже раздражала предшествовавшая сцена; онъ сердито ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ; свертки золота лежали еще на столѣ; я стоялъ у окна и считалъ окна прокураціи; долго длилось молчаніе; наконецъ онъ не выдержалъ.

— Ф**! — началъ онъ: — я терпѣть не могу около себя мрачныхъ лицъ!

Я молчалъ.

— Что жъ вы не отвѣчаете? Развѣ я не вижу, что у васъ тяжело на сердцѣ и что вамъ хочется высказать свою досаду? Я хочу, чтобы вы говорили. Вы, пожалуй, подумаете, что и Богъ знаетъ какія мудрыя слова этакъ погибнутъ.

— Я мраченъ, ваша свѣтлость, — отвѣчалъ я, — только потому, что вижу, что валѣ не весело.

— Я знаю, — продолжалъ онъ, — знаю, что вы недовольны мной… давно ужъ… что ни одинъ шагъ мой не нравится вамъ… что… Что пишетъ графъ О**?

— Графъ О** ничего мнѣ не писалъ.

— Ничего? Къ чему вы запираетесь? Вы изливаете сердца другъ передъ другомъ — вы и графъ. Я это очень хорошо знаю. Но все-таки признайтесь. Я не стану выпытывать вашихъ тайнъ.

— Графъ О**, — отвѣчалъ я, — изъ трехъ отправленныхъ мною къ нему писемъ не отвѣчалъ еще и на первое.

— Я дурно поступилъ, — продолжалъ онъ. — Не правда ли?

И онъ взялъ одинъ свертокъ со стола.

— Мнѣ не слѣдовало бы этого дѣлать? а?

— Я понимаю, что это было необходимо.

— Мнѣ не слѣдовало ставить себя въ эту необходимость?

Я молчалъ.

— Точно! мнѣ никакъ не слѣдовало давать такой воли своимъ желаніямъ, чтобы они могли довести меня до amour, мнѣ слѣдовало состарѣться такъ же, какъ я дожилъ до мужескаго возраста! А вотъ, какъ я вздумалъ выйти изъ печальнаго однообразія моей прежней жизни и осмотрѣться, нѣтъ ли для меня гдѣ въ иномъ мѣстѣ источника удовольствія… какъ я…

— Если это была лишь попытка, принцъ, мнѣ нечего возражать… За опытность, которую мы могли пріобрѣсть, не было бы дорого заплатить и втрое большею суммой. Мнѣ было горько, признаюсь вамъ, что вы предоставляли мнѣнію свѣта рѣшить вопросъ, какъ быть вамъ счастливу.

— Хорошо, что вы можете презирать мнѣніе свѣта! Я его созданіе, и долженъ быть его рабомъ. Что мы и сами такое, какъ не мнѣніе? Все въ насъ, принцахъ — мнѣніе. Мнѣніе — наша нянька и воспитательница въ дѣтствѣ, наша законодательница и любовница въ годы мужества, нашъ посохъ въ старости. Отнимите у насъ то, что дано намъ мнѣніемъ — и самый худшій изъ самыхъ низшихъ классовъ будетъ лучше насъ: его судьба создала ему хоть какую-нибудь философію его судьбы. Принцъ, смѣющійся надъ мнѣніемъ, самъ себя уничтожаетъ, какъ священникъ, отрицающій бытіе Божіе.

— Тѣмъ не менѣе, принцъ…

— Я знаю, что вы хотите сказать. Я могу перешагнуть черезъ кругъ, описанный мнѣ моимъ рожденіемъ… Но могу ли я истребить изъ своей памяти всѣ дикія понятія, посѣянныя въ ней воспитаніемъ и ранними привычками и все глубже и глубже утвержденныя въ ней сотнею тысячъ глупцовъ изъ вашей же братіи? Всякій хочетъ быть вполнѣ тѣмъ, что онъ есть, а наша доля — казаться счастливыми. Бытъ счастливыми по вашему мы не можемъ; неужто ужъ и вовсе не знать намъ счастья? Мы не можемъ уже черпать радость прямо изъ ея чистаго источника; неужто и не обмануть намъ себя искусственнымъ наслажденіемъ и не принять слабой уплаты отъ той самой руки, которая ограбила насъ?

— Прежде вы находили эту радость въ своемъ сердцѣ.

— Да если ужъ ея нѣтъ тамъ?… О! какъ мы договорились до этого? Зачѣмъ вздумалось вамъ будить во мнѣ эти воспоминанія?… Да не затѣмъ ли бросился я въ этотъ отуманивающій чувства омутъ, чтобы заглушить внутренній голосъ, составляющій несчастіе моей жизни, чтобы угомонить этотъ пытливый умъ, что словно острый серпъ проходитъ по моему мозгу и каждою новою мыслью подрѣзываетъ новую вѣтвь моего счастья?

— Добрый мой принцъ!…

Онъ всталъ и ходилъ въ сильнѣйшей тревогѣ по комнатѣ^[3].

— Все рушится и передо мной и за мной… прошедшее лежитъ позади въ печальномъ однообразіи, словно какъ окаменѣлое царство… въ будущемъ нѣтъ для меня ничего… весь кругъ моего бытія заключенъ въ тѣсныхъ предѣлахъ настоящаго… За что же винить меня, что я хочу заключить въ свои объятія этотъ скудный даръ времени, горячо и ненасытимо, какъ друга, котораго вижу въ послѣдній разъ? что я спѣшу собрать проценты съ этого мимолетнаго капитала, какъ восьмидесятилѣтній старикъ со своей тіары? — О, я научился цѣнить мгновеніе! Мгновеніе — наша! мать, какъ же и не любить его, какъ мать?

— Принцъ, вы вѣрили когда то въ болѣе прочное благо…

О! сдѣлайте прочнымъ облачный призракъ, и я сожму его въ горячихъ объятіяхъ. Что мнѣ за радость счастливить явленія, которыя завтра исчезнутъ, какъ, я? — Развѣ не все убѣгаетъ вкругъ меня? Все мятется и стѣсняетъ сосѣдей, чтобы второпяхъ уловить одну каплю изъ источника жизни и отойти отъ него съ прежнею жаждой. Въ ту минуту, какъ я еще пользуюсь своими силами, новая жизнь ждетъ: уже моего тлѣнія. Укажите мнѣ на существо не гибнущее, и я буду добродѣтеленъ.

— Что же убило въ васъ благодѣтельныя чувства, бывшія наслажденіемъ и путеводною нитью вашей жизни? Насаждать! сѣмена для будущаго, служить высшему, вѣчному порядку…

— Будущее! вѣчный порядокъ!… Отнимите то, что человѣкъ взялъ изъ своей собственной груди и навязалъ какъ цѣль созданному имъ божеству, какъ законъ природѣ… Что останется намъ?

Что было до меня и что будетъ послѣ меня, представляется мнѣ двумя черными непроницаемыми покровами, опущенными на двухъ предѣлахъ человѣческой жизни; и еще ни одинъ изъ смертныхъ не приподнималъ ихъ. Сотни поколѣній стоятъ передъ ними со свѣточами, и думаютъ и, гадаютъ, что бы такое крылось за ними. Многіе видятъ свои собственныя тѣни, образы своихъ страстей, въ увеличенномъ видѣ и въ движеніи на темной завѣсѣ будущаго, и содрогаются передъ самими собою. Поэты, философы и основатели государствъ раскрасили ихъ своими грезами, яснѣе или темнѣе, смотря по тому, свѣтло или хмуро было надъ ними небо; а издали перспектива обманывала. Этимъ всеобщимъ любопытствомъ воспользовалось и нѣсколько шарлатановъ: странными личинами изумляли они напряженныя воображенія. Глубокое безмолвіе царитъ за этой завѣсой; единожды скрывшись за нею, никто не пошлетъ сюда отвѣта; на вопросы отвѣчаетъ только глухой отголосокъ, какъ изъ могилы. Всѣмъ придется быть за этой завѣсою, и всѣ съ трепетомъ прикасаются къ ней, не зная, кто стоитъ тамъ и встрѣтитъ ихъ: quid sit id, quod tantum morituri rident. Бывали, правда, и невѣрующіе, которые утверждали, что завѣса эта только дурачитъ людей, что за нею ничего нѣтъ, и потому никто ничего не видалъ до сихъ поръ; но, чтобы изобличить, ихъ тотчасъ же отправляли туда.

— Заключеніе было слишкомъ поспѣшно, если они основывались только на томъ что ничего не видали.

— Любезный другъ, я и покоряюсь, и, не стараюсь заглянуть за эту завѣсу — и, разумѣется, нѣтъ ничего благоразумнѣе, какъ отогнать отъ себя всякое любопытство. Но по мѣрѣ того, какъ я обвожу около себя этотъ непереступаемый кругъ и заключаю все свое бытіе въ предѣлы настоящаго, все важнѣе становится для меня этотъ маленькій участокъ, которымъ я чуть уже не пренебрегъ, вдаваясь въ суетные завоевательные планы. Для того, что вы называете цѣлью моей жизни, мнѣ нѣтъ теперь ни какого дѣла. Я не могу отъ нея уйти; не могу приблизить ее къ себѣ; но я знаю и твердо вѣрю, что я долженъ достичь и достигаю этой цѣли. И тѣмъ святѣе для меня средства, избранныя природой, чтобы достигнуть мною своей цѣли; эти средства — все, что я могу назвать моимъ: моя нравственность, мое благополучіе. Ничего остального я никогда не узнаю. Я похожъ на посланца, который несетъ къ мѣсту назначенія запечатанное письмо. Ему все равно, что бы ни было въ этомъ письмѣ; онъ долженъ заслужить плату за вѣрную доставку — больше ничего.

— О! на какую нищету обрекаете вы меня!

— Однакожъ мы далеко-таки забрались! — воскликнулъ, наконецъ, принцъ, глядя съ улыбкой на столъ, гдѣ лежали свертки съ золотомъ. — А все-таки не совсѣмъ же сбились съ дороги! — прибавилъ онъ. — Теперь вы найдете можетъ быть прежняго меня и въ этомъ новомъ образѣ жизни. Не такъ-то легко было и мнѣ отвыкнуть отъ воображаемаго богатства и оторвать основы своей нравственности и своего счастья отъ милой мечты, съ которою было такъ тѣсно связано все, что до сихъ поръ жило во мнѣ. Я жаждалъ легкомыслія, дѣлавшаго сноснымъ существованіе большинства людей вкругъ меня. Я былъ радъ всему, что отвлекало меня отъ самого себя. Признаться ли? Я желалъ пастъ, чтобы уничтожить источникъ своего страданія и истощить въ себѣ силу на страданіе.

Тутъ прервали насъ гости… Въ слѣдующій разъ я разскажу Вамъ новость, которой Вы вѣрно не ожидаете послѣ сегодняшняго разговора….

Баронъ Ф** къ графу О**.

ПИСЬМО ПЯТОЕ.

1 іюля.

Такъ какъ время отъѣзда наше изъ Венеціи приближается быстрыми шагами, то эту недѣлю рѣшили посвятить осмотру всего замѣчательнаго по части картинъ и зданій; оставаясь долго въ городѣ, вѣчно откладываешь многое до послѣднихъ дней. Съ особеннымъ восторгомъ говорили намъ о «Бракѣ въ Канѣ Галилейокой» Павла Веронеза въ одномъ бенедиктинскомъ монастырѣ на островѣ Св. Георга. Не ждите отъ меня описанія этого несравненнаго произведенія; въ цѣломъ оно произвело на меня чрезвычайное впечатлѣніе, но я не успѣлъ насладиться имъ вполнѣ. Нужно было столько часовъ, сколько мы простояли передъ нимъ минутъ, чтобы разсмотрѣть эту композицію, въ которой сто двадцать фигуръ и больше тридцати футовъ въ ширину. Можетъ ли человѣческій глазъ въ одинъ разъ обнять столь сложное цѣлое и насладиться всею красотой, расточенной въ немъ художникомъ? Нельзя не пожалѣть объ одномъ: такое высокое твореніе должно бы блистать въ публичномъ мѣстѣ и быть доступнымъ всякому, а оно услаждаетъ теперь лишь нѣсколькихъ монаховъ въ ихъ рефекторіи. Не меньшаго вниманія заслуживаетъ и церковь этого монастыря. Она одна изъ лучшихъ въ городѣ.

Подъ-вечеръ мы переправились въ Джудекку — погулять тамъ по чуднымъ садамъ. Общество было не велико; оно скоро разсѣялось по аллеямъ, а меня увлекъ въ чащу Чивителла, искавшій цѣлый день случая переговорить со мной.

— Вы другъ принца, — началъ онъ, — и онъ ничего не скрываетъ отъ васъ, какъ я узналъ изъ вѣрнаго источника. Сегодня, какъ я подходилъ къ его дому, оттуда вышелъ человѣкъ, котораго ремесло мнѣ извѣстно — и я замѣтилъ неудовольствіе въ чертахъ принца, войдя къ нему.

Я хотѣлъ перебить его.

— Вы меня не разувѣрите, — продолжалъ онъ: — я узналъ этого молодца; очень хорошо. его разглядѣлъ… Да какъ же это было можно? У принца есть друзья въ Венеціи, друзья, обязанные ему жизнью, а онъ обращается при нуждѣ къ такимъ тварямъ! Будьте откровенны, баронъ!… Принцъ въ затруднительномъ положеніи?.. Вы напрасно стараетесь скрыть это. Не скажете вы, такъ я узнаю отъ человѣка, для котораго нѣтъ тайны не продажной.

— Маркизъ…

— Извините меня. Я принужденъ казаться нескромнымъ, чтобы не быть неблагодарнымъ. Я обязанъ принцу жизнью и, что для меня еще важнѣе, разумнымъ направленіемъ жизни. И вы хотите, чтобы я видѣлъ, какъ принцъ рѣшается на такіе, дорого стоющіе ему и унижающіе его достоинство шаги? Я могъ бы не допустить его до этого, и стану смотрѣть хладнокровно!

— Принцъ вовсе не въ затруднительномъ положеніи, — сказалъ я. — Мы ждали векселей изъ Трента, и они запоздали. Конечно, случайно — или потому, что, противъ чаянія, тамъ думали, что принцъ уже уѣхалъ, и ждали новаго приказа. Приказъ посланъ, а до тѣхъ поръ…

Онъ покачалъ головой.

— Не перетолковывайте моихъ намѣреній, — сказалъ онъ. — Нечего и говорить, что я не думаю этимъ отплатить принцу за его благодѣяніе… Всѣхъ богатствъ моего дяди не доставало бы на это! Я желалъ бы только избавить его отъ одной непріятной минуты. У дяди моего огромное состояніе, и я могу располагать имъ, какъ своимъ собственнымъ. Счастливое обстоятельство доставляетъ мнѣ единственный возможный случай быть полезнымъ принцу хоть чѣмъ-нибудь изо-всего, что въ моей власти. — Я знаю, — продолжалъ онъ, — чего требуетъ отъ принца деликатность; но она взаимна-и со стороны принца было бы великодушно позволить мнѣ это ничтожное удовлетвореніе, хоть только для виду — чтобы сдѣлать для меня менѣе чувствительнымъ бремя подавляющей меня признательности.

Онъ не отставалъ отъ меня, пока я не обѣщалъ ему сдѣлать все, что отъ меня зависитъ; я зналъ принца, и потому надежды у меня было мало. Маркизъ соглашался на всѣ условія принца, хотя и признавался, что его глубоко огорчитъ, если принцъ будетъ смотрѣть на него, какъ на чужого.

Въ пылу разговора мы ушли далеко отъ остального общества. Когда мы возвращались, намъ попался навстрѣчу Ц**.

— А я ищу принца… Онъ не съ вами?..

— Мы къ нему-то и шли. Думали, что найдемъ его съ остальнымъ обществомъ.

— Общество все въ сборѣ, а его нигдѣ не могутъ найти. Я не понимаю, какъ мы потеряли его изъ виду.

Чивителла замѣтилъ тутъ, что принцу вздумалось можетъ быть зайти въ ближайшую церковь, про которую маркизъ незадолго передъ тѣмъ говорилъ, какъ про очень замѣчательную. Мы тотчасъ же отправились отыскивать его тамъ. Еще издали замѣтили мы Біонделло у входа въ церковь. Мы были уже близко, когда изъ боковыхъ дверей довольно поспѣшно вышелъ принцъ; лицо у него горѣло; онъ искалъ взглядомъ Біонделло и кликнулъ его. Онъ приказывалъ ему что-то повидимому очень важное и при этомъ безпрестанно взглядывалъ на дверь, остававшуюся незатворенною. Біонделло бросился въ церковь. Принцъ, не замѣчая насъ, протѣснился сквозь толпу и пошелъ поспѣшно къ нашему обществу. Онъ былъ тамъ раньше насъ.

Мы рѣшили поужинать въ открытомъ павильонѣ въ саду; маркизъ, безъ вѣдома нашего, устроилъ тутъ небольшой, очень хорошо составленный концертъ. Особенно восхитила всѣхъ и прекраснымъ голосомъ, и прелестной наружностью одна молодая пѣвица. На принца ничто повидимому не производило впечатлѣнія; взглядъ его былъ спокойно устремленъ въ ту сторону, откуда долженъ былъ придти Біонделло; казалось, въ душѣ его происходила сильная тревога. Чивителла спросилъ, понравилась ли ему церковь; онъ не могъ ничего сказать ему на это. Разговоръ зашелъ о нѣкоторыхъ превосходныхъ картинахъ, которыми эта церковь замѣчательна; онъ ни одной картины не видалъ. Мы замѣтили, что вопросы наши стѣсняютъ его, и замолчали. Проходитъ часъ за часомъ, а Біонделло не возвращался. Нетерпѣніе принца усилилось до крайности; онъ поспѣшилъ кончить ужинъ и сталъ тяжелыми шагами ходить взадъ и впередъ одинъ по отдаленной аллеѣ. Никто не могъ понять, что съ нимъ случилось. Я не смѣлъ спросить его о причинѣ столь быстрой перемѣны; я давно уже не позволяю себѣ обращаться къ нему съ прежнею искренностью. Тѣмъ нетерпѣливѣе ждалъ я возвращенія Біонделло, отъ котораго надѣялся получить разгадку.

Онъ пришелъ часовъ въ десять. Вѣсти, принесенныя имъ, не сдѣлали принца разговорчивѣе. Онъ подошелъ къ намъ въ дурномъ расположеніи духа; послали за гондолой, и вскорѣ мы поплыли домой.

Во весь вечеръ не могъ я улучить минуты, чтобы поговорить съ Біонделло, и мнѣ пришлось лечь въ постель, не удовлетворивъ своего любопытства. Принцъ рано оставилъ насъ; но тысячи мыслей, приходившихъ мнѣ въ голову, не давали мнѣ спать. Долго слышалъ я шаги его надъ своею спальней; наконецъ сонъ овладѣлъ мной. Поздно за полночь разбудилъ меня чей-то голосъ; чья-то рука прошла по моему лицу… Я открылъ глаза. У моей постели стоялъ принцъ со свѣчой въ рукѣ. Онъ сказалъ, что не можетъ заснуть, и просилъ меня помочь ему скоротать ночь. Я хотѣлъ одѣться; но онъ приказалъ мнѣ оставаться въ постели и сѣлъ рядомъ на стулъ.

— Сегодня со мной былъ случай, — началъ онъ, — впечатлѣніе котораго никогда не изгладится изъ моего сердца. Я ушелъ отъ васъ, какъ вы знаете, въ церковь **. Меня заинтересовалъ ею Чивителла, и она еще издали привлекала мое вниманіе. Ни васъ, ни его около меня не было, и я отправился въ церковь одинъ; Біонделло велѣлъ я поджидать меня у входа. Церковь была совсѣмъ пуста… Меня охватилъ таинственный прохладный мракъ, когда я вступилъ въ нее изъ знойнаго, яркаго дневного свѣта. Я очутился одинъ подъ высокими сводами; вокругъ царствовала торжественная могильная тишина. Я всталъ по срединѣ церкви и отдался впечатлѣнію окружающаго: мало-по-малу все яснѣе выступали предо мной геніальныя комбинаціи этой величественной постройки; я забылся въ спокойномъ, отрадномъ созерцаніи. Вечерній колоколъ звучалъ надо мной; звуки его тихо замирали подъ сводами и у меня въ душѣ. Нѣкоторыя украшенія алтаря привлекли издали мое вниманіе, я подошелъ ближе — разсмотрѣть ихъ; незамѣтно прошелъ я всю эту сторону церкви до противуположнаго ея конца. Здѣсь витая лѣстница вокругъ колонны ведетъ вверхъ, въ смежную капеллу, гдѣ въ нишахъ поставлены маленькіе алтари и статуи святыхъ. Я вошелъ въ придѣлъ направо, и мнѣ послышался вблизи нѣжный шопотъ, какъ будто кто-то тихо говорилъ… Я поворачиваюсь въ ту сторону, гдѣ слышится голосъ, и въ двухъ шагахъ отъ себя вижу женскую фигуру… Нѣтъ! я не могу описать ее!… Первымъ чувствомъ моимъ былъ страхъ; но онъ тотчасъ же смѣнился благоговѣйнымъ удивленіемъ.

— И эта фигура, принцъ… Увѣрены ли вы, что это было дѣйствительное, живое существо, а не картина, или не мечта вашего воображенія?

— Слушайте… Это была дама… Нѣтъ, до сей минуты не зналъ я этого пола!… Все было сумрачно кругомъ; вечерѣющій день проникалъ въ капеллу единственнымъ окномъ; солнце, отвсюду исчезши, озаряло только эту женщину. Съ неизъяснимою прелестью полу-лежала, полу-стояла она на колѣняхъ передъ алтаремъ… Позы смѣлѣе, плѣнительнѣе, удачнѣе нельзя вообразить; линій прекраснѣе не создавала природа. Она была въ платьѣ изъ черной матеріи; оно плотно облекало ея чудный станъ и прелестныя руки и падало вкругъ нея въ широкихъ складкахъ, какъ испанская роба; ея длинные свѣтлорусые волосы, заплетенные въ двѣ широкія косы; развернулись отъ тяжести, выбились изъ-подъ вуали и разсыпались въ милѣйшемъ безпорядкѣ по спинѣ… Одна рука лежала на распятіи; на другую, тихо склонясь, опиралась она. Но найду ли я слова, чтобы описать вамъ ангельски-прекрасное лицо, на которомъ, какъ въ святилищѣ своемъ, сіяла во всей своей прелести ангельская душа? Вечернее солнце играло на немъ, и золотые лучи окружали ея голову будто ореоломъ. Помните мадонну нашего флорентинца? — Она была предо мною живая, даже со всѣми неправильностями и особенностями, которыя казались мнѣ такъ непреодолимо-влекущими въ этой картинѣ.

Надо Вамъ сказать, о какой мадоннѣ говорилъ принцъ. Вскорѣ послѣ Вашего отъѣзда онъ познакомился здѣсь съ однимъ флорентинскимъ живописцемъ, приглашеннымъ въ Венецію написать запрестольный образъ для какой-то церкви. Онъ привезъ съ собою три картины, которыя назначалъ для галлереи палаццо Корнари. Эти картины были: Мадонна, Элоиза и Венера почти безъ всякаго одѣянія — всѣ три изумительной красоты и, при всей разности содержанія, равнаго достоинства, такъ что почти невозможно было рѣшить, которой отдать преимущество. Только принцъ ни минуты не колебался: только что увидалъ онъ ихъ, мадонна завладѣла вполнѣ его вниманіемъ; въ двухъ другихъ картинахъ онъ удивлялся генію художника, тутъ же онъ забылъ и о художникѣ, и весь погружался въ созерцаніе его произведенія. Картина произвела на него удивительное впечатлѣніе; онъ не могъ отвести отъ нея глазъ. Художникъ, какъ можно было замѣтить, соглашался въ душѣ съ мнѣніемъ принца; но, по странному капризу, онъ никакъ не хотѣлъ продавать трехъ картинъ своихъ въ разныя руки и просилъ за всѣ полторы тысячи цехиновъ. Принцъ предлагалъ ему половину за одну мадонну; художникъ стоялъ на своемъ, и не знаю, чѣмъ бы кончилось дѣло, если бъ не нашелся рѣшительный покупщикъ. Чрезъ два часа всѣ три картины исчезли; мы ужъ не видали ихъ больше. Вотъ объ этой то мадоннѣ и вспомнилъ принцъ.

— Я стоялъ, — продолжалъ онъ, — и не сводилъ съ нея изумленнаго взора. Она не замѣчала меня, не смущалась моимъ присутствіемъ: такъ была погружена въ молитву. Она молилась Божеству, а я молился ей!… да! я ей молился… Всѣ эти статуи святыхъ, всѣ эти алтари, горящія свѣчи не наводили меня на мысль о молитвѣ; тутъ только въ первый разъ дрогнуло во мнѣ сердце, и я почувствовалъ, что стою въ святилищѣ. Признаться ли вамъ? Я твердо вѣровалъ въ эту минуту въ Того, къ Кому прикасалась ея прекрасная рука. Я читалъ отвѣтъ Его въ ея глазахъ. Ея дивное благоговѣніе осуществило Его передо мною, и я послѣдовалъ за нею въ Его небесныя обители.

.Она поднялась, и тутъ только я снова пришелъ въ себя. Въ робкомъ смущеніи отошелъ я въ сторону; шорохъ моихъ шаговъ обличилъ ей меня. Неожиданная близость мужчины должна была испугать ее; дерзость моя могла ее оскорбить; но ни того, ни другого не было во взглядѣ, брошенномъ ею на меня. Въ немъ было спокойствіе, неизъяснимое спокойствіе и ласковая улыбка озаряла ея лицо. Она снизошла со своего неба — и я былъ первымъ счастливымъ существомъ, вызвавшимъ ея благость. Она была еще на послѣднихъ ступеняхъ молитвенной лѣстницы — нога ея не коснулась еще земли.

«Тутъ послышался мнѣ шорохъ и въ другомъ углу капеллы. За мною поднялась съ церковнаго стула пожилая дама. Я до тѣхъ поръ не замѣчалъ ея. Она была лишь въ нѣсколькихъ шагахъ отъ меня; она могла видѣть всѣ мои движенія. Это смутило меня… Я опустилъ глаза — и платье прошелестило мимо меня».

Относительно послѣдняго предположенія я могъ успокоить принца.

— Странно! — продолжалъ онъ послѣ глубокаго молчанія. — Казалось бы, невозможно, никогда не знавши, никогда не чувствовавши и потребности въ чемъ-нибудь, вдругъ, черезъ нѣсколько минутъ, только и жить что имъ однимъ. Или достаточно одного мгновенія, чтобы раздѣлить человѣка на два столь разнородныя существа? Для меня такъ же невозможно возвратиться къ радостямъ и желаніямъ вчерашняго утра, какъ къ играмъ дѣтства — съ тѣхъ поръ, какъ я видѣлъ ее, съ тѣхъ поръ, какъ ея образъ живетъ въ моемъ сердцѣ. Это живое, могучее чувство одно во мнѣ… Кромѣ ея", говоритъ оно мнѣ: «ты не можешь ничего любить, и никто въ этомъ мірѣ не подѣйствуетъ на тебя сильнѣе!»

— Вспомните, принцъ, въ какомъ воспріимчивомъ настроеніи вы были при этой встрѣчѣ, и какъ все способствовало, чтобы расшевелить ваше воображеніе! Изъ яркаго, ослѣпительнаго дневного свѣта, изъ уличнаго шума вы вдругъ попали въ этотъ мракъ и въ это безмолвіе; вы вполнѣ отдались чувствамъ, которыя, какъ вы сами сознаетесь, возбудила въ васъ тишина, торжественность этого мѣста, обозрѣніе прекрасныхъ художественныхъ произведеній сдѣлало васъ впечатлительнѣе къ красотѣ вообще; притомъ вы были одни; такъ по крайней мѣрѣ вамъ казалось… и вдругъ, неожиданно, вы очутились около женщины, не подозрѣвая, что у васъ есть свидѣтель… Красота ея — въ этомъ случаѣ я вполнѣ вѣрю вашему чувству — казалась еще плѣнительнѣе отъ выгоднаго освѣщенія, отъ удачной позы, отъ выраженія живого благоговѣнія… Неудивительно, что воспламененное воображеніе ваше придало ей нѣчто идеальное, нѣчто небесно-совершенное.

— Да развѣ можетъ воображеніе дать то, чего оно никогда не воспринимало?.. А во всемъ кругу моихъ представленій нѣтъ ничего, чтобы я могъ сравнить съ этимъ образомъ. Цѣлый и неизмѣнный, какъ въ минуту созерцанія, хранится онъ въ моемъ воспоминаніи; у меня нѣтъ ничего, кромѣ этого образа, но я не отдалъ бы его за весь міръ!

— Принцъ, это любовь.

— Будто непремѣнно нужно названіе моему счастью? Любовь! — Не унижайте чувства моего названіемъ, которымъ злоупотребляютъ тысячи слабыхъ душъ! Кто чувствовалъ то, что я чувствую? Такого существа еще не было; какъ же могло названіе существовать прежде чувства? Это новое, отдѣльное чувство, нововозникшее съ этимъ новымъ отдѣльнымъ существомъ и только для этого существа возможное? — Любовь! любви я не боюсь!

— Вы услали Біонделло — безъ сомнѣнія, съ тѣмъ, чтобы онъ пошелъ по слѣдамъ вашей незнакомки и узналъ что-нибудь о ней? Какія вѣсти принесъ онъ?

— Біонделло ничего не открылъ — все равно, что ничего. Онъ нашелъ ее еще у двери церкви. Къ ней подошелъ пожилой, пристойно одѣтый человѣкъ, съ виду больше похожій на здѣшняго гражданина, чѣмъ на слугу, и проводилъ ее къ гондолѣ. Толпа нищихъ разступилась, когда она пошла, и почтительно пропустила ее. Тутъ, по словамъ Біонделло, проглянула ея рука, украшенная драгоцѣнными камнями. Она сказала что-то своей спутницѣ; Біонделло не понялъ, что именно; онъ утверждаетъ, что онѣ говорили по-гречески. До канала было ей не близко, и около нихъ началъ собираться народъ; всѣ останавливались, какъ передъ чѣмъ-то необыкновеннымъ. Никто не зналъ ея; но красота — царица отъ рожденія. Всѣ почтительно уступали ей мѣсто. Она опустила на лицо черный вуаль, который закрылъ и весь станъ ея, и поспѣшно пошла къ гондолѣ. Біонделло не выпускалъ изъ виду гондолы все время, какъ она плыла по каналу Джудекки; но слѣдить за нею дальше помѣшала ему толпа.

— Хоть гондольера-то примѣтилъ ли онъ, и можетъ ли его узнать?

— Онъ говоритъ, что гондольера узналъ бы; но онъ не изъ числа тѣхъ, съ которыми онъ имѣетъ дѣла. Онъ разспрашивалъ нищихъ; но они знали одно только: что синьора, уже нѣсколько недѣль, показывается тутъ обыкновенно въ субботу и всякій разъ даетъ на всѣхъ по золотой монетѣ. Монету Біонделло вымѣнялъ и принесъ мнѣ; это голландскій дукатъ.

— Значитъ, она гречанка и, повидимому, не изъ простыхъ; по крайней мѣрѣ съ состояніемъ и съ любовью къ добру. На первый разъ этого довольно, принцъ, — слишкомъ довольно. Одно странно: гречанка — и ходитъ въ католическую церковь!

— Что же тутъ страннаго? Развѣ она не могла перемѣнить религіи? Притомъ!… Тутъ все-таки есть что-то таинственное… Отчего только разъ въ недѣлю является она? отчего по субботамъ и въ эту церковь, которая, по словамъ Біонделло, въ субботу всегда пуста? — Слѣдующая суббота все разрѣшитъ. Но до тѣхъ поръ, дорогой другъ, помогите мнѣ сократить это время! Впрочемъ, это напрасно! Часы подвигаются лѣнивымъ шагомъ, а во мнѣ все горитъ.

— Ну, настанетъ наконецъ этотъ день — что же тогда, принцъ? Что намѣрены вы сдѣлать?

— Что?.. Я увижу ее. Узнаю, гдѣ она живетъ. Узнаю, кто она. — Кто бъ ни была! то, что я видѣлъ, осчастливило меня; и такъ я ужъ знаю все, что можетъ сдѣлать меня счастливымъ.

— А отъѣздъ нашъ изъ Венеціи? Вѣдь онъ назначенъ въ началѣ слѣдующаго мѣсяца.

— Да развѣ я зналъ, что въ Венеціи есть еще такое сокровище для меня? — Вы говорите о моей вчерашней жизни. Я живу и хочу жить лишь съ сегодняшняго дня.

Мнѣ показалось кстати сдержать тутъ слово, данное мною маркизу. Я представилъ принцѣ, что оставаться въ Венеціи дольше невозможно при настоящемъ положеніи его кассы, и что нельзя больше разсчитывать и на помощь его двора, если онъ продлилъ свое пребываніе здѣсь за назначенный срокъ. Въ отвѣтъ на это я узналъ (чего до сихъ поръ принцъ не говорилъ), что онъ получаетъ отъ сестры своей, царствующей** правительницы ской**, секретно, одинъ изъ всѣхъ братьевъ, значительное добавочное содержаніе, и что она съ удовольствіемъ удвоитъ его, если дворъ поставитъ его въ затруднительное положеніе. Сестра эта, какъ Вы знаете, большая мечтательница и богомолка; она тратитъ чрезвычайно мало на содержаніе своего двора; у нея остаются въ экономіи большія суммы, и она отдаетъ ихъ брату, котораго безгранично уважаетъ за его мудрую благотворительность. Правда, я давно уже зналъ, что между нимъ и сестрой существуютъ близкія отношенія, что они въ постоянной перепискѣ другъ съ другомъ; но до сихъ поръ расходы принца не превышали извѣстныхъ мнѣ источниковъ, и я не подозрѣвалъ еще секретнаго, вспомогательнаго источника. Ясно, значитъ, что у принца были издержки, которыя оставались и остаются для меня тайной; зная его характеръ, я думаю, впрочемъ, что издержки эти могутъ служить лишь къ чести его. А я еще воображалъ, что вполнѣ понялъ его? — Послѣ этого открытія мнѣ уже не казалось неловкимъ сказать принцу о предложеніи маркиза… Къ немалому удивленію моему, принцъ безъ всякихъ отговорокъ принялъ его. Онъ уполномочилъ меня обдѣлать это дѣло съ маркизомъ, какъ я признаю за лучшее, и затѣмъ немедленно покончить съ ростовщикомъ. Самъ онъ хотѣлъ тотчасъ же написать къ сестрѣ.

Принцъ ушелъ отъ меня ужъ на разсвѣтѣ. Какъ ни непріятенъ мнѣ этотъ случай по многимъ причинамъ, но всего для меня досаднѣе въ немъ, что онъ вѣроятно отсрочитъ отъѣздъ нашъ изъ Венеціи. Отъ этой начинающейся страсти принца я скорѣе жду добра, чѣмъ дурного. Можетъ быть она послужитъ самымъ дѣйствительнымъ средствомъ разсѣять метафизическія грезы принца и возвратить его къ обыкновенной человѣческой средѣ; она не обойдется безъ обычнаго кризиса и, какъ искусственная болѣзнь, унесетъ и старый недугъ.

Прощайте, добрѣйшій другъ! Все это описалъ я Вамъ подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ. Почта сейчасъ отходитъ; Вы получите это письмо въ одинъ день съ предыдущимъ.

Баронъ Ф** къ графу О**.

ПИСЬМО ШЕСТОЕ.

20 іюня.

Трудно найти человѣка услужливѣе этого Чивителлы. Въ послѣдній разъ, только что принцъ ушелъ отъ меня, я получилъ отъ маркиза записку съ убѣдительнѣйшимъ повтореніемъ его предложенія. Я тотчасъ же отправилъ къ нему росписку, отъ имени принца, въ шести тысячахъ цехиновъ. Не прошло и получасу, какъ я получилъ ее обратно съ удвоенною суммою, частью билетами, частью золотомъ. Принцъ подъ конецъ согласился оставить за собой всю сумму; но взамѣнъ этого и маркизъ долженъ былъ согласиться взять росписку съ обязательствомъ уплаты всего черезъ полтора мѣсяца.

Вся эта недѣля прошла въ поискахъ таинственной гречанки. Біонделло пустилъ въ ходъ всѣ пружины; но до сихъ поръ было все напрасно. Гондольера онъ, правда, отыскалъ, но толку отъ него не добился. Гондольеръ говорилъ только, что высадилъ обѣихъ дамъ на островъ Мурано; тамъ ждали ихъ носилки, и онѣ сѣли въ нихъ. Онъ думалъ, что онѣ англичанки, потому что говорили на иностранномъ языкѣ и заплатили ему золотомъ. Спутника ихъ онъ тоже не зналъ; кажется ему только, будто онъ зеркальный фабрикантъ въ Мурано. Такимъ образомъ мы узнали хоть то, что намъ слѣдуетъ искать ее не на Джудеккѣ, и что она, по всей вѣроятности, живетъ на островѣ Мурано; по несчастію, описаніе ея, сообщенное принцемъ, вовсе не годилось для передачи третьему лицу. Страстное вниманіе, съ какимъ онъ, можно сказать, упивался ея прелестями, не дало ему хорошенько разсмотрѣть ее; онъ былъ совершенно слѣпъ для всего того, на что всякій другой обратилъ бы преимущественное вниманіе; по его изображенію, ее, казалось, легче отыскать у Петрарки или у Тасса, нежели на венеціанскомъ островѣ. Притомъ эти разспросы должны были производиться съ величайшею осторожностью, чтобы не компрометировать дамы и не возбудить какой-нибудь непріятной сплетни. Кромѣ принца, ее видѣлъ одинъ Біонделло, по крайней мѣрѣ, сквозь вуаль, и развѣ онъ одинъ могъ узнать ее; поэтому онъ долженъ былъ по возможности являться вездѣ, гдѣ только можно было предполагать встрѣтиться съ нею; всю эту недѣлю бѣдняга только и дѣлалъ, что безъ отдыха мыкался по улицамъ Венеціи. Особенно тщательны были розыски въ греческой церкви: но все понапрасну. Нетерпѣніе принца возрастало съ каждымъ обманутымъ ожиданіемъ, и ему наконецъ осталось одно утѣшеніе — ждать ближайшей субботы.

Онъ былъ въ ужасномъ безпокойствѣ. Ничто его не занимало, ничто не могло увлечь. Все въ немъ было въ какой-то лихорадочной тревогѣ; для него не существовало общества, и волненіе его росло въ одиночествѣ. Между тѣмъ его какъ нарочно никогда еще не осаждали безчисленные посѣтители такъ, какъ въ эту недѣлю. Всѣ узнали о скоромъ его отъѣздѣ и тѣснились къ нему въ домъ. Приходилось занимать этихъ людей, чтобы отвлечь отъ него ихъ подозрительное вниманіе; приходилось занимать и его, чтобы развлечь хоть немного его мысль. Въ этомъ затруднительномъ положеніи Чивителла прибѣгнулъ къ игрѣ. Онъ при этомъ надѣялся пробудить въ принцѣ временный интересъ къ картамъ, который вскорѣ могъ бы остановить романическіе порывы его страсти, не дѣлаясь слишкомъ опаснымъ.

— Карты, — говорилъ Чивителла, — предохранили меня отъ многихъ безумствъ, которыя я готовъ былъ сдѣлать, и поправили не одну сдѣланную мною глупость. Не разъ пара прекрасныхъ глазъ лишала меня разсудка и спокойствія, но часто находилъ я и то, и другое за карточнымъ столомъ, и никогда женщины не имѣли надо мной Täкой власти, какъ при безденежьѣ, не позволявшемъ мнѣ играть.

Не стану разбирать, насколько правъ Чивителла; но придуманное нами средство скоро начало становиться опаснѣе самой бѣды, которой мы хотѣли имъ помочь. Только большой рискъ придавалъ игрѣ мимолетный интересъ въ глазахъ принца; вскорѣ онъ готовъ былъ переступить всякія границы. Онъ уже сорвался со своей колеи. Все, что бы онъ ни дѣлалъ, принимало страстный характеръ; ко всему обращался онъ съ порывистымъ нетерпѣніемъ, овладѣвшимъ его душой. Вы знаете его равнодушіе къ деньгамъ; тутъ оно превратилось въ совершенное презрѣніе. Червонцы исчезали, какъ водяныя капли, у него въ рукахъ. Онъ почти безпрерывно проигрывался, потому что игралъ безъ всякаго вниманія. Онъ проигрывалъ огромныя суммы, потому что рисковалъ, какъ отчаянный, игрокъ. Дорогой О**, съ сердечнымъ замираніемъ пишу Вамъ объ этомъ… Двѣнадцать тысячъ цехиновъ — да еще и слишкомъ — принцъ проигралъ въ четыре дня.

Не браните меня. Я и самъ браню себя жестоко. Но могъ ли я помѣшать этому? Принцъ меня не слушалъ. Я могъ только представлять ему свои опасенія — не больше. Я дѣладъ все, что было въ моихъ силахъ, и не могу считать себя виноватымъ.

Чивителла тоже порядочно проигралъ; я выигралъ около шести сотъ цехиновъ. Безпримѣрное несчастіе принца возбудило всеобщее вниманіе; тутъ-то нельзя ему было оставить игру. Чивителла, у котораго на лицѣ написана радость, когда онъ можетъ обязать принца, тотчасъ же далъ ему сумму. Дѣло улажено, но принцъ долженъ теперь маркизу двадцать четыре тысячи цехиновъ. О! какъ бы пріятно было прибѣгнуть къ экономической шкатулкѣ благочестивой сестрицы! — Неужто всѣ государи таковы, дорогой другъ? Принцъ держитъ себя такъ, какъ-будто оказалъ особенную честь маркизу, а этотъ играетъ свою роль, право, не дурно.

Чивителла старался успокоить меня, увѣряя, что именно эта неразсчетливость, это необыкновенное несчастіе — самое дѣйствительное средство образумить принца. По его словамъ, не въ деньгахъ тутъ дѣло. Эта сумма для него ничего не значитъ, и онъ готовъ предложить принцу, когда угодно, втрое больше. Кардиналъ тоже увѣрилъ меня, что племянникъ его дѣйствуетъ вполнѣ искренно, и говорилъ, что хоть сейчасъ поручится за него.

Хуже всего то, что эти громадныя потери не произвели ожидаемаго дѣйствія. Можно подумать, что принцъ по крайней мѣрѣ игралъ съ увлеченіемъ. Ничуть не бывало. Мысли его были далеко, и страсть, которую мы старались потушить въ немъ, находила повидимому лишь новую пищу въ его неудачахъ въ игрѣ. И въ самыя рѣшительныя минуты, когда всѣ съ трепетнымъ ожиданіемъ тѣснились къ игорному столу, его глаза искали Біонделло, чтобы прочесть у него на лицѣ, не несетъ ли онъ какой вѣсти. Біонделло ничего не приносилъ — и карта бывала убита.

Деньги уходили, впрочемъ, въ очень небогатыя руки. Нѣсколько превосходительныхъ особъ, которыя, какъ злобно увѣряютъ въ свѣтѣ, сами ходятъ на рынокъ за скудной провизіей къ обѣду и приносятъ ее домой въ своихъ сенаторскихъ шапкахъ, явились къ намъ въ домъ нищими и оставили его съ полными карманами. Чивителла указалъ мнѣ ихъ.

— Посмотрите, — говорилъ онъ, — сколькимъ бѣднякамъ пользы отъ того, что умному человѣку вздумалось подурачиться! Впрочемъ, это хорошо. Это по-княжески, по-царски! Великій человѣкъ долженъ и въ заблужденіяхъ своихъ доставлять счастье другимъ и, какъ разлившаяся рѣка, орошать сосѣднія поля.

У Чивителлы прекрасная, благородная душа… Но принцъ долженъ ему двадцать четыре тысячи цехиновъ!

Суббота, которой мы ждали съ такимъ нетерпѣніемъ, наконецъ, наступила, и принцъ, разумѣется, не медля ни минуты, отправился въ церковь **. Онъ помѣстился въ той же капеллѣ, гдѣ въ первый разъ увидалъ свою незнакомку, но такъ, чтобы не попасться ей сразу на глаза. Біонделло долженъ былъ стоять часовымъ у церковныхъ дверей и завязать тутъ знакомство съ провожатымъ дамы. Я взялся сыграть роль совершенно посторонняго человѣка и, при возвращеніи незнакомки, помѣститься съ нею въ одной гондолѣ, чтобы идти по ея слѣдамъ, если бы все остальное не удалось. На томъ мѣстѣ, гдѣ, по словамъ гондольера, онъ высадилъ ее въ первый разъ, были приготовлены двое носилокъ; кромѣ того, принцъ приказалъ камеръ-юнкеру Ц** слѣдовать за нею въ особой гондолѣ. Самъ принцъ готовился вполнѣ отдаться созерцанію своей краса

вицы и, если будетъ случай, попытать счастье въ церкви. Чивителла долженъ былъ остаться дома, потому что пользовался дурной репутаціей между венеціанскими женщинами, и могъ, пожалуй, вмѣшательствомъ своимъ возбудить въ незнакомкѣ недовѣріе. Вы видите, любезный графъ, что мы не виноваты, если красавица отъ насъ ускользнула.

Трудно представить желанія пламеннѣе тѣхъ, что одушевляли принца въ церкви, да трудно вообразить и болѣе грустное разочарованіе. До самыхъ сумерекъ ждалъ! принцъ въ капеллѣ… Каждый шорохъ, слышавшійся вблизи, каждый скрипъ церковной двери кидалъ его въ жаръ и трепетъ… битыхъ семь часовъ ждалъ онъ — гречанка все не являлась! Не стану вамъ говорить о состояніи его души. Вы знаете, что такое — несбывшаяся надежда, и приI томъ надежда, которою почти исключительно жилъ человѣкъ въ теченіе семи дней и семи ночей.

Баронъ Ф** къ графу О**.

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ.

Іюль.

Таинственная незнакомка нашего принца напомнила маркизу Чивителла романическое приключеніе, случившееся нѣсколько времени тому назадъ съ нимъ самимъ, и онъ, чтобы немножко разсѣять принца, разсказалъ намъ его. Передаю Вамъ этотъ разсказъ его собственными словами. Изложеніе мое не можетъ передать только той живости, которою онъ умѣетъ одушевлять все, что говоритъ.

«Прошлою весной», — разсказывалъ Чивителла: — я имѣлъ несчастіе возстановить противъ себя испанскаго посланника, который сглупилъ на своемъ семидесятомъ году, женившись на восемнадцатилѣтней римлянкѣ. Мщеніе его преслѣдовало меня, и друзья мои совѣтовали мнѣ уѣхать на время, чтобы спастись онъ него, и ждать, пока рука природы или какая-нибудь полюбовная сдѣлка не избавитъ меня отъ опаснаго врага. Мнѣ казалось слишкомъ тяжко совсѣмъ разстаться съ Венеціей, и потому я поселился въ одномъ отдаленномъ кварталѣ на Мурано, гдѣ нанялъ подъ чужимъ именемъ уединенный домикъ. Днемъ я не показывался, а по ночамъ принадлежалъ друзьямъ и удовольствіямъ.

"Окна мои выходили въ садъ, на за надъ упиравшійся въ стѣну одного монастыря, а на востокъ вдававшійся маленькимъ, полуостровомъ въ лагуну. Садъ былъ прелестный, но его мало посѣщали. По утрамъ, простясь со своими пріятелями, я имѣлъ обыкновеніе, прежде чѣмъ лечь спать, проводить нѣсколько минутъ у окна, встрѣчать восходъ солнца надъ заливомъ и уже затѣмъ, пожелавъ ему спокойной ночи, отправляться въ постель. Если вы, принцъ, не испытали еще этого удовольствія, я рекомендую вамъ это мѣсто, чтобы насладиться великолѣпнымъ зрѣлищемъ. Лучше его, кажется, и нѣтъ во всей Венеціи. Пурпуровая ночь лежитъ надъ водами, и золотой паръ, окаймляющій вдали лагуну, возвѣщаетъ приближеніе солнца. Небо и море исполнены мирнаго ожиданія. Мигъ, и оно явилось во всемъ блескѣ своемъ, и волны горятъ… Это дивное зрѣлище!

"Однажды утромъ, любуясь такимъ образомъ великолѣпною картиною природы, я вдругъ замѣчаю, что я не единственный ея зритель. Мнѣ слышатся голоса въ саду, я смотрю и вижу: къ берегу пристаетъ гондола. Черезъ нѣсколько минутъ въ саду появляются люди и приближаются тихими шагами, какъ гуляющіе, по аллеѣ. Я разглядываю мужчину и женщину и за ними маленькаго негра. Женщина одѣта въ бѣломъ, и на рукѣ у нея блеститъ брилліантъ. Больше пока не могу я ничего различить въ сумракѣ.

"Любопытство зашевелилось во мнѣ. Вѣроятно, это любовное свиданіе влюбленной четы… Но почему же именно здѣсь и въ такую необыкновенную пору? Было всего три часа, и все еще было окутано мутнымъ сумракомъ. Случай этотъ показался мнѣ новъ и представлялъ какъ-будто завязку романа. Мнѣ хотѣлось дождаться конца.

«Я потерялъ ихъ изъ виду въ густой зелени сада и долго ждалъ ихъ появленія снова. Между тѣмъ садъ огласился пріятнымъ пѣніемъ. Это пѣлъ отъ скуки гондольеръ, сидя въ своей гондолѣ; ему вторилъ товарищъ по сосѣдству. Пѣсня была — стансы изъ Тасса; пора и мѣсто гармонировали имъ, и мелодія отрадно звучала среди всеобщей тишины.

День между тѣмъ свѣтлѣлъ, и предметы; обозначались яснѣе. Я сталъ искать глазами свою чету. Они шли рука объ руку по широкой аллеѣ и часто пріостанавливались; но они были обращены ко мнѣ спиной, и аллея шла довольно далеко отъ моего дома. По граціи ихъ походки я заключилъ, что они принадлежатъ къ аристократіи; по благородству и красотѣ стана женщины — что она и лицомъ необыкновенная красавица. Они говорили повидимому мало, но дама все-таки больше, чѣмъ ея спутникъ. Зрѣлище восхода солнца, сіявшаго въ эту минуту во всемъ своемъ величіи, кажется, вовсе ихъ не занимало.

Пока я пошелъ за зрительной трубкой и навелъ ее, чтобы разсмотрѣть, какъ можно ближе, странныхъ гостей сада, они опять вдругъ исчезли въ боковой аллеѣ, и прошло не мало времени, прежде чѣмъ я опять увидалъ ихъ. Солнце совсѣмъ уже взошло; они показались изъ аллеи близко отъ моего окна и шли лицомъ ко мнѣ… Что за небесныя черты увидалъ я!.. Было ли это игрой воображенія, или освѣщеніе производило такой волшебный эффектъ, но мнѣ казалось, что я вижу неземное существо, и я невольно опустилъ глаза, пораженные ослѣпительнымъ свѣтомъ. Сколько величія и при этомъ сколько кротости! сколько души и благородства, и какой пышный дѣвственный расцвѣтъ! Описать вамъ ее нечего и стараться. Съ этой минуты для меня не существовало иной красоты!

Интересъ разговора удержалъ ее неподалеку отъ меня, и я могъ свободно любоваться ею. Но едва взглядъ мой упалъ на ея спутника, даже самая красота ея не могла уже отвлечь его. Это былъ, какъ мнѣ показалось, человѣкъ среднихъ лѣтъ, довольно худой, высокій и стройный; но еще ни разу ни на одномъ челѣ не видалъ я такого отсвѣта ума, такого благородства, такой божественности. Какъ ни былъ я обезпеченъ, что меня нельзя видѣть, а все же не могъ выдерживать пронзительнаго взгляда, сверкавшаго молніей изъ-подъ темныхъ бровей. Въ глазахъ его виднѣлась тихая, трогательная печаль, и лишь кроткое выраженіе губъ смягчало строгую мрачность, лежавшую на всемъ его лицѣ. Характеръ лица былъ не европейскій; какъ это, такъ и одежда, составленная изъ самыхъ разнородныхъ принадлежностей съ неподрожаемымъ вкусомъ, придавали ему оригинальный видъ и усиливали чрезвычайное впечатлѣніе, производимое всѣмъ его существомъ. Что-то дикое во взорѣ заставляло предполагать въ немъ мечтателя, но манеры его и внѣшняя порядочность обличали человѣка, много вращающагося въ свѣтѣ».

Тутъ Ц**, по извѣстной Вамъ склонности высказывать все, что думаетъ, не выдержалъ.

— Это нашъ армянинъ! — воскликнулъ онъ: — нашъ армянинъ! Больше некому быть!

— Что за армянинъ? — спросилъ Чивителла.

— А вы не слыхали объ этой комедіи? — сказалъ принцъ. — Впрочемъ, безъ отступленій! Меня начинаетъ интересовать вашъ незнакомецъ. Продолжайте вашъ разсказъ.

"Въ поведеніи этого человѣка было что-то непостижимое. Глаза его внимательно, страстно покоились на его спутницѣ, когда она смотрѣла въ сторону, и опускались, встрѣчаясь съ ея глазами. Что это за человѣкъ? думалъ я, и готовъ былъ простоять цѣлую вѣчность, наблюдая его.

Они опять исчезли въ кустахъ. Я долго, долго ждалъ ихъ появленія, но напрасно. Наконецъ изъ другого окна я опять увидалъ ихъ.

"Они стояли у бассейна, въ нѣкоторомъ отдаленіи другъ отъ друга, оба въ глубокомъ молчаніи. Вѣроятно, довольно долго уже оставались они въ такомъ положеніи. Ея открытые, выразительные глаза были пытливо обращены на него и, казалось, читали каждую возникающую мысль на его челѣ. Онъ, словно не отваживаясь любоваться ею прямо, украдкой ловилъ ея образъ въ зеркальной водѣ или останавливалъ глаза на дельфинѣ фонтана. Не знаю, долго ли продлилась бы эта нѣмая бесѣда, если бъ дама не прервала ее. Съ прелестнѣйшею нѣжностью подошла она къ нему, обвила рукой его шею, взяла его руку и поднесла ее къ своимъ губамъ. Онъ холодно и небрежно принялъ эту ласку и не отвѣтилъ на нее лаской.

"Въ этой сценѣ было для меня нѣчто трогательное. Именно его было жаль. Казалось, борьба глубокаго чувства происходила у него въ груди; непреоборимая сила влекла его къ ней, а какая-то незримая рука отталкивала. Безмолвна, но мучительна была эта борьба и опасность такъ обаятельна! Нѣтъ, думалъ я, онъ беретъ подвигъ не по силамъ. Онъ падетъ, онъ; долженъ пасть.

"Онъ подалъ незамѣтный знакъ, и маленькій негръ исчезъ. Я ждалъ чувствительной сцены, колѣнопреклоненной мольбы о прощеніи, примиренія, запечатлѣннаго тысячью поцѣлуевъ. Ничуть не бывало.

Этотъ непостижимый человѣкъ вынулъ изъ бумажника запечатанный пакетъ и подалъ его дамѣ. Взглянувъ на пакетъ, она омрачилась, и въ глазахъ ея блеснули слезы.

Послѣ краткаго молчанія бесѣда ихъ кончилась. Изъ боковой аллеи подошла къ нимъ пожилая дама, все время бывшая отъ нихъ въ отдаленіи и только тутъ мною замѣченная. Обѣ женщины тихо пошли, разговаривая другъ съ другомъ; пользуясь этимъ случаемъ, спутникъ незамѣтно отсталъ отъ нихъ. Нерѣшительно и пристально взглянулъ онъ на красавицу, постоялъ и пошелъ, потомъ опять постоялъ — и вдругъ исчезъ въ кустахъ.

"Молодая дама, наконецъ, оглянулась. Ею овладѣваетъ безпокойство, что его нѣтъ позади; она останавливается, повидимому поджидая его. Его нѣтъ. Взоры ея робко обращаются по сторонамъ; она удвоиваетъ шаги. Я тоже осматриваю весь садъ изъ окна, и не вижу его. Его нѣтъ нигдѣ.

"Вдругъ съ канала слышится плескъ весла, и отъ берега отчаливаетъ гондола. Это былъ онъ, и я насилу удержался, чтобы не крикнуть. Теперь ясно — это была сцена разставанья.

"Она, казалось, подозрѣвала то, что я зналъ. Она быстро побѣжала къ берегу, такъ что спутница ея не могла поспѣть за нею. Но ужъ поздно. Гондола летѣла, какъ стрѣла, и только бѣлый платокъ развѣвался вдали. Вскорѣ уѣхали и дамы.

"Проснувшись послѣ краткой дремоты, я невольно посмѣялся надъ своимъ ослѣпленіемъ. Фантазія продолжала это происшествіе во снѣ, и самая дѣйствительность превратилась для меня какъ бы въ сонъ. Прелестная, какъ гурія, дѣвушка, гуляющая до солнечнаго восхода въ отдаленномъ саду передъ моими окнами со своимъ любовникомъ; любовникъ, не умѣющій сдѣлать лучшаго изъ этой поры — все это казалось вымысломъ, способнымъ родиться развѣ въ фантазіи спящаго человѣка. Но сонъ былъ такъ прекрасенъ, что мнѣ хотѣлось бы чаще повторять его, и самый садъ сталъ для меня дороже съ тѣхъ поръ, какъ фантазія моя населила его такими плѣнительными образами. За этимъ утромъ слѣдовало нѣсколько пасмурныхъ дней; они отогнали меня отъ окна; но въ первый же ясный вечеръ я невольно возвратился къ нему. Судите сами о моемъ изумленіи! Глаза мои недолго бродили по саду, какъ имъ мелькнуло бѣлое платье моей незнакомки. Это была она сама. Да, она сама. Значитъ, это былъ не сонъ.

"Съ нею была прежняя пожилая дама; она вела за руку небольшого мальчика. Сама же она шла задумчиво и поодаль. Вмѣстѣ съ спутницей своей посѣтила она всѣ мѣста, ставшія для нея замѣчательными со времени перваго посѣщенія, когда съ нею былъ ея кавалеръ. Дольше всего остановилась она у бассейна, и ея напряженный, неподвижный взглядъ, казалось, напрасно искалъ милый образъ.

"Эта чудная красота увлекла меня въ первый разъ, какъ, я увидалъ ее; въ этотъ разъ она произвела на меня болѣе кроткое впечатлѣніе, хотя и не менѣе сильное. Я могъ уже совершенно свободно любоваться небеснымъ лицомъ; изумленіе первой встрѣчи незамѣтно смѣнилось отраднымъ чувствомъ. Ореолъ ея для меня исчезъ, и я видѣлъ въ ней лишь прелестнѣйшую изъ женщинъ, распалящую мои чувства. Эта минута рѣшила все. Она будетъ моею! сказалъ я.

"Пока я разсуждалъ, сойти ли мнѣ внизъ и приблизиться къ ней, или прежде, чѣмъ рѣшиться на это, навести объ ней справки, отворилась маленькая калитка въ монастырской стѣнѣ, и изъ нея вышелъ монахъ-кармелитъ. Заслышавъ шорохъ, дама оставила свое мѣсто и быстрыми шагами пошла къ нему навстрѣчу. Онъ вынулъ изъ-за пазухи какую-то бумагу. Она порывисто схватила ее, и какъ-будто свѣтлая радость мелькнула по ея лицу.

"Въ эту самую минуту мои обычные вечерніе посѣтители отвлекли меня отъ окна. Я не подхожу къ нему ни на шагъ, чтобы не сдѣлать другихъ участниками въ моемъ открытіи. Цѣлый часъ приходится мнѣ оставаться въ этомъ мучительномъ нетерпѣніи; наконецъ мнѣ удается выпроводить непрошенныхъ гостей. Я подбѣгаю къ окну, но все уже исчезло!

"Садъ совершенно пустъ; я схожу въ него. На каналѣ нѣтъ уже ни одной лодки. Нигдѣ ни слѣда людей. Я не знаю, ни откуда пріѣзжала она, ни куда уѣхала. Я бродилъ по саду, глядя во всѣ стороны, и вдругъ мнѣ мелькнуло въ глаза что-то бѣлое на пескѣ аллеи. Я подхожу. Это бумажка, свернутая въ формѣ письма. Что могло это быть, какъ не письмо, переданное ей кармелитомъ? Счастливая находка! воскликнулъ я. Это письмо разоблачитъ мнѣ всю тайну; оно сдѣлаетъ меня владыкой ея судьбы.

"На печати былъ сфинксъ, на письмѣ не было адреса, и оно было написано цифирью; это меня не испугало, потому что я умѣю разбирать эти таинственные знаки. Я наскоро переписалъ письмо, боясь, чтобы она не хватилась его и не возвратилась въ садъ на поиски. Если она не найдетъ письма, сообразилъ я, она подумаетъ, что въ саду было много гуляющихъ и, пожалуй, уже не заглянетъ сюда въ другой разъ. Тогда всѣмъ надеждамъ моимъ конецъ!

"Какъ я предполагалъ, такъ и случилось. Я только что переписалъ письмо, какъ она явилась съ прежней спутницей своей, и обѣ принялись тревожно искать. Я прилѣпилъ письмо къ куску черепицы, который снялъ съ кровли, и бросилъ его въ такое мѣсто, гдѣ она должна была пройти. Ея плѣнительная радость при находкѣ письма наградила меня за мое великодушіе. Она тщательно осмотрѣла письмо со всѣхъ сторонъ, словно стараясь угадать непосвященную руку, можетъ быть касавшуюся до него; но лицо ея не выражало и тѣни неудовольствія, когда она прятала письмо, и показывало, что она ничего не подозрѣвала. Она пошла; и, обративъ взоръ назадъ, казалось, благодарила боговъ-охранителей сада, что они такъ вѣрно сберегли тайну ея сердца.

«Я принялся разбирать письмо. Я перепробовалъ нѣсколько языковъ; наконецъ остановился на англійскомъ. Содержаніе письма было для меня такъ интересно, что я удержалъ его цѣликомъ въ памяти».

Мнѣ приходится оставить перо. Доскажу въ другой разъ.

Баронъ Ф** къ графу О**.

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ.

Августъ.

Нѣтъ, любезный другъ, Вы несправедливы къ доброму Біонделло. Вы напрасно подозрѣваете его. Я готовъ согласиться съ Вами, что всѣ итальянцы — мошенники; но Біонделло — малый честный.

Вамъ кажется страннымъ, что человѣкъ съ такими блестящими талантами и съ такимъ примѣрнымъ поведеніемъ могъ поступить въ услуженіе, если бъ у него не было при этомъ какихъ-нибудь тайныхъ цѣлей, и Вы думаете, что эти цѣли подозрительны. Какъ? Развѣ есть что-нибудь необыкновенное въ томъ, что умный и даровитый человѣкъ старается понравиться принцу, который можетъ составить его счастье? Развѣ это такъ унизительно? И развѣ не ясно изо всего, что Біонделло лично привязанъ къ принцу? Онъ признался, что у него есть въ запасѣ какая-то просьба къ нему. Можетъ быть у него и есть тайныя цѣли; но отчего же не быть имъ невинными?

Васъ удивляетъ, что въ первые мѣсяцы (когда мы еще пользовались Вашимъ обществомъ) Біонделло скрывалъ всѣ свои высокіе таланты, которые проявляетъ теперь, и ничѣмъ не обращалъ на себя вниманія. Это правда; но былъ ли у него тогда случай отличиться? Принцу еще не нужно было его услугъ; а остальные таланты его открыли мы случайно.

Но недавно онъ представилъ намъ доказательство своей преданности и честности, которое уничтожитъ всѣ Ваши сомнѣнія. За принцемъ слѣдятъ. Собираютъ тайныя свѣдѣнія о прежнемъ образѣ его жизни, о его знакомствахъ и отношеніяхъ. Не знаю, кому, это любопытно. Но вотъ послушайте.

Здѣсь въ ** есть трактиръ, гдѣ часто бываетъ Біонделло; какая у него тамъ приманка — не знаю. Нѣсколько дней тому назадъ онъ заходитъ туда и застаетъ цѣлую компанію: адвокатовъ и чиновниковъ, веселыхъ малыхъ и своихъ знакомыхъ. Всѣ удивляются, всѣ рады, что встрѣтились съ нимъ. Возобновляется старое знакомство; каждый принимается разсказывать свою исторію до настоящей минуты; требуютъ, чтобъ и Біонделло разсказалъ. Онъ передаетъ все въ немногихъ словахъ. Ему желаютъ счастья въ новой должности, говорятъ, что уже слышали о роскошномъ образѣ жизни принца, о щедрости его, преимущественно къ людямъ, умѣющимъ хранить тайны;.всѣмъ извѣстна его дружба съ кардиналомъ А** и его страсть къ игрѣ и проч. Біонделло удивленъ… Надъ нимъ подшучиваютъ, что онъ накидываетъ на себя такую таинственность, тогда какъ всѣмъ извѣстно, что онъ исполняетъ всѣ порученія принца **; два адвоката сажаютъ его между собою; бутылка живо пустѣетъ.. Принуждаютъ пить и его; онъ отговаривается, что не можетъ, но все таки пьетъ, чтобъ казаться пьянымъ.

— а! — говоритъ, наконецъ, одинъ изъ адвокатовъ: Біонделло знаетъ свое ремесло, да еще не совсѣмъ, а только на половину,

— Чего же мнѣ недостаетъ? — спрашиваетъ Біонделло.

— Ты умѣешь, — говоритъ другой адвокатъ, — беречь тайны, а не умѣешь сбывать ихъ съ выгодой.

— А развѣ найдутся покупщики? — спрашиваетъ Біонделло.

Тутъ другіе гости удалились изъ комнаты, и онъ остался съ глазу на глазъ съ двумя адвокатами, у которыхъ развязался языкъ. Короче вамъ сказать, они уговаривали его доставлять имъ свѣдѣнія объ отношеніяхъ принца къ кардиналу и его племяннику, указать имъ источникъ, откуда принцъ достаетъ деньги, и передавать имъ письма, адресованныя къ графу О**. Біонделло сказалъ, что дастъ имъ отвѣтъ въ другой разъ; но по чьему приказанію они дѣйствуютъ — не могъ отъ нихъ вывѣдать. Судя по блестящимъ предложеніямъ, обращеннымъ ими къ Біонделло, они должны быть агентами очень богатаго человѣка.

Вчера вечеромъ Біонделло разсказывалъ обо всемъ этомъ принцу. Принцъ хотѣлъ было тотчасъ же забрать въ руки этихъ шпіоновъ; но Біонделло отговорилъ его. Вѣдь ихъ пришлось бы потомъ освободить, и тогда онъ потерялъ бы между ними всякій кредитъ, да можетъ быть и самая жизнь его подвергалась бы опасности. Весь этотъ народъ за-одно; Біонделло говорилъ, что ему легче было бы быть во враждѣ съ цѣлымъ венеціанскимъ сенатомъ, нежели прослыть между ними за измѣнника, Къ тому жъ онъ не могъ бы ужъ быть полезнымъ и принцу, потерявъ довѣріе простого класса.

Мы думали и гадали, что бы это значило. Кому въ Венеціи такъ важно знать, что принцъ получаетъ и тратитъ, что у него за сношенія съ кардиналомъ А**и, и что я пишу къ вамъ? Ужъ не по порученіе ли это принца **д**? Или не опять ли поднялся армянинъ?

Баронъ Ф** къ графу О**.

ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ.

Августъ.

Принцъ утопаетъ въ любви и счастьи. Онъ нашелъ свою гречанку. Послушайте, какъ это случилось.

Одинъ путешественникъ, проѣзжавшій черезъ Кіоццо, много разсказывалъ намъ о прекрасномъ мѣстоположеніи этого города, и принцу захотѣлось побывать тамъ. Вчера мы привели это въ исполненіе. Для избѣжанія всякаго принужденія и лишнихъ издержекъ, принца должны были сопровождать только Ц** и я, да Біонделло. Принцъ хотѣлъ остаться инкогнито. Туда какъ разъ отходило судно, и мы взяли на немъ мѣста. Общество было очень смѣшанное, но не замѣчательное ничѣмъ, и путь нашъ не представлялъ ничего особеннаго.

Кіоццо выстроенъ на крѣпкихъ сваяхъ, какъ Венеція, и въ немъ считается около сорока тысячъ жителей. Дворянства здѣсь почти не видать, и на каждомъ шагу рыбаки и матросы. Всякій, кто ходитъ въ парикѣ и въ плащѣ, именуется богачемъ; шапка и епанча считаются признакомъ бѣдности. Мѣстоположеніе города прекрасно, но не послѣ Венеціи.

Мы остались тамъ не долго. Корабль, на которомъ было довольно пассажировъ и кромѣ насъ, долженъ былъ вскорѣ отправиться назадъ въ Венецію, а принца ничто въ Кіоццо не привязывало. Всѣ уже были въ сборѣ, когда мы явились на корабль. Въ первый проѣздъ насъ нѣсколько стѣсняло общество пассажировъ, и поэтому мы взяли на этотъ разъ отдѣльную каюту. Принцъ спросилъ, кто есть еще на кораблѣ. Ему отвѣчали: доминиканецъ и двѣ дамы, возвращающіяся въ Венецію. Принцъ не полюбопытствовалъ взглянуть на нихъ и тотчасъ же занялъ свою каюту.

И въ первый проѣздъ, и на возвратномъ пути предметомъ нашего разговора была гречанка. Принцъ съ жаромъ вспоминалъ о встрѣчѣ съ нею въ церкви; составлялъ разные планы и отвергалъ ихъ; время прошло незамѣтно; мы не успѣли опомниться, какъ были уже въ Венеціи. Нѣкоторые пассажиры съѣхали на берегъ между ними былъ и доминиканецъ. Хозяинъ судна явился къ дамамъ, которыхъ, какъ оказалось, отдѣляла отъ насъ лишь тонкая досчатая стѣна, и спросилъ, гдѣ угодно имъ пристать.

— Къ острову Мурано, — отвѣчали ему, и при этомъ назвали домъ.

— Къ острову Мурано? — воскликнулъ; принцъ, и, казалось, по душѣ его прошелъ трепетъ предчувствія.

Я не успѣлъ отвѣтить ему, какъ вбѣжалъ Біонделло.

— Знаете ли, кто съ нами ѣдетъ?!

Принцъ вскочилъ.

— Она здѣсь! она сама! — продолжалъ Біонделло. — Я сейчасъ говорилъ съ ея провожатымъ.

Принцъ выбѣжалъ изъ каюты. Ему было тутъ тѣсно и душно; тѣсно и душно было бы ему въ эту минуту и въ цѣломъ мірѣ. Тысячи чувствъ кипѣли въ немъ, колѣни дрожали, блѣдность смѣнялась румянцемъ, румянецъ блѣдностью на его лицѣ. Я дрожалъ и самъ отъ ожиданія. Описать это состояніе я не умѣю.

Мы причалили къ Мурано. Принцъ соскочилъ на берегъ. Она появилась. На лицѣ принца прочелъ я, что это она. Взглядъ на нее не оставилъ во мнѣ никакого сомнѣнія. Я никогда не видалъ болѣе чудной красавицы; дѣйствительность помрачила всѣ; разсказы принца. Горячій румянецъ разлился по ея лицу, когда она увидала принца. Она многозначительно взглянула на свою спутницу, словно хотѣла сказать: «вотъ онъ!», и въ смущеніи потупила глаза. Съ корабля спустили узкую доску, по которой должна была она сойти. Казалось, она вступила на нее со страхомъ… Но, мнѣ кажется, она боялась не столько поскользнуться, сколько итти безъ чужой помощи, а принцъ протянулъ уже руку, чтобы пособитъ ей. Смущеніе уступило необходимости. Она подала руку принцу и сошла на берегъ. Принцъ отъ сильнаго волненія оказался не совсѣмъ вѣжливымъ; другая дама ждала отъ него такой же услуги, но онъ забылъ о ней… о чемъ не забылъ бы онъ въ эту минуту! Наконецъ ужъ я помогъ ей, и такимъ образомъ не слыхалъ начала разговора, завязавшагося между принцемъ и молодою дамой.

Онъ все еще не выпускалъ ея руки — вѣроятно въ разсѣянности и вовсе о томъ не думая.

— Уже не въ первый разъ, синьора, я… мнѣ…

Онъ не могъ договорить.

— Я какъ будто помню, — прошептала она.

— Въ церкви***, — сказалъ онъ.

— Въ церкви***, — сказала она.

— Могъ ли я предполагать, что сегодня буду около васъ…

Тутъ она стала слегка высвобождать свою руку. Онъ видимо смутилъ ее. Біонделло, говорившій между тѣмъ со слугою, подоспѣлъ ему на помощь.

— Синьоръ, — началъ онъ, — дамы приказали быть здѣсь носилкамъ, но мы пріѣхали раньше, чѣмъ можно было предполагать. Здѣсь есть по близости садъ, гдѣ вы можете побыть покуда, чтобы избѣжать толкотни.

Предложеніе было принято — и Вы можете вообразить, какъ обрадовался ему принцъ. Мы остались въ саду до вечера. Ц** и мнѣ удалось занять старшую даму, чтобы принцъ могъ, не стѣсняясь, говорить съ молодой. Что онъ съумѣлъ воспользоваться этими минутами, Вы можете судить по тому, что онъ получилъ позволеніе бывать у нея. И теперь, въ то время, какъ я пишу къ вамъ, онъ тамъ. Какъ воротится, я больше узнаю.

Вчера, возвратясь домой, мы нашли и векселя отъ нашего двора, которыхъ ожидали, но при письмѣ, сильно раздражившемъ принца. Его отзываютъ назадъ и вовсе непривычнымъ для него тономъ. Онъ тотчасъ же отвѣчалъ, въ такомъ же тонѣ, и остался здѣсь. Векселей едва достаетъ на уплату процентовъ съ должныхъ имъ капиталовъ. Мы ждемъ не дождемся отвѣта отъ его сестры.

Баронъ Ф** къ графу О**.

ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ.

Сентябрь.

Принцъ разошелся со своимъ дворомъ; мы уже не будемъ получать оттуда никакого содержанія.

Шесть недѣль, по истеченіи коихъ принцъ долженъ былъ заплатить маркизу, миновали; прошло уже нѣсколько дней послѣ срока, а все не было еще векселей ни отъ двоюроднаго брата принца, у котораго онъ снова убѣдительнѣйшимъ образомъ просилъ денегъ, ни отъ сестры. Разумѣется, Чивителла не напоминалъ о своемъ долгѣ; но тѣмъ болѣе заботилъ этотъ долгъ принца. Вчера утромъ получился отвѣтъ отъ царствующаго двора.

Незадолго передъ тѣмъ мы заключили новый контрактъ по найму отеля, и принцъ всѣмъ уже объявилъ, что останется въ Венеціи дольше. Не говоря ни слова, подалъ онъ мнѣ письмо. Глаза у него сверкали; я уже по лицу его угадалъ содержаніе письма.

Какъ вы думаете, дорогой другъ? Въ ** извѣстны всѣ здѣшнія отношенія принца, и клевета сплела изъ нихъ отвратительную ткань всякой лжи."До свѣдѣнія двора дошло", говорится между прочимъ въ письмѣ: «что съ нѣкотораго времени принцъ началъ измѣнять своему прежнему характеру и усвоилъ себѣ образъ поведенія, совершенно противуположный его прежнему похвальному направленію. Какъ слышно, онъ предается самымъ непозволительнымъ образомъ женщинамъ и игрѣ, путается въ долги, водится съ духовидцами и заклинателями, состоитъ въ подозрительныхъ сношеніяхъ съ католическими прелатами и окружаетъ себя роскошью, превышающей и санъ его, и доходы. Говорятъ даже, что онъ хочетъ увѣнчать это въ высшей степени неприличное поведеніе переходомъ въ римскокатолическое вѣроисповѣданіе. Чтобы оправдать себя отъ послѣдняго обвиненія, онъ долженъ, немедленно возвратиться. Одинъ изъ венеціанскихъ банкировъ, которому будетъ передано состояніе его долговъ, получилъ порученіе удовлетворить всѣхъ его кредиторовъ тотчасъ послѣ еіо отъѣзда; ибо, при помянутыхъ обстоятельствахъ, было бы предосудительно дать деньги ему въ руки».

Какія обвиненія и какой тонъ! Я взялъ письмо, прочиталъ его еще разъ, желая найти въ немъ хоть что-нибудь, чтобы смягчило первое впечатлѣніе; но ничего не нашелъ и не понимаю его.

Ц** припомнилъ мнѣ таинственные разспросы, обращенные нѣсколько времени тому назадъ къ Біонделло. Время, смыслъ ихъ и всѣ обстоятельства подтверждали его подозрѣніе. Мы несправедливо приписывали шпіонство армянину. Теперь было ясно, кто устроилъ его. Перейти въ католичество!.. Да кому какая выгода такъ отвратительно и такъ плоско клеветать на принца? Я думаю, что это штуки принца **д**, которому во что бы то ни стало хочется удалить нашего принца изъ Венеціи.

Принцъ все еще молчалъ, неподвижно устремивъ взоръ впередъ. Молчаніе его безпокоило меня. Я бросился къ его ногамъ.

— Ради Бога, принцъ, — воскликнулъ я, — не принимайте никакого крутого рѣшенія! Вы должны получить и получите полнѣйшее удовлетвореніе. Предоставьте это дѣло мнѣ. Отправьте меня туда. Оправдываться противъ такихъ обвиненій несовмѣстно съ вашимъ достоинствомъ; но позвольте сдѣлать это мнѣ. Надо узнать имя клеветника и открыть глаза ***.

Въ этомъ положеніи засталъ насъ Чивителла. Онъ съ удивленіемъ сталъ разспрашивать о причинѣ такой тревоги. Ц** и я молчали. Но принцъ давно уже привыкъ не дѣлать различія между нами и имъ; да къ тому же онъ былъ въ эту минуту черезчуръ взволнованъ и не могъ разсудить дѣла хладнокровно, и потому велѣлъ намъ передать письмо маркизу. Я не рѣшался, но принцъ вырвалъ письмо у меня изъ рукъ и самъ вручилъ его Чивителлѣ.

— Я вашъ должникъ, маркизъ, — началъ принцъ, когда тотъ въ изумленіи прочелъ письмо, — но не тревожьтесь этимъ. Дайте мнѣ только двадцать дней сроку — и вы будете удовлетворены.

— Принцъ! — воскликнулъ въ сильнѣйшемъ волненіи Чивителла: — чѣмъ я заслужилъ это?

— Вы не хотѣли напоминать мнѣ о моемъ долгѣ; я чувствую вашу деликатность и благодарю васъ за нее. Черезъ двадцать дней, повторяю, вы будете удовлетворены.

— Что это значитъ? — спросилъ меня пораженный Чивителла. — Какая тутъ связь? Я этого не понимаю.

Мы объяснили ему, что знали сами. Онъ вышелъ изъ себя и говорилъ, что принцъ долженъ непремѣнно требовать удовлетворенія, что ему нанесена неслыханная обида, а пока умолялъ принца безгранично пользоваться и его состояніемъ, и его кредитомъ.

Маркизъ удалился, а принцъ все еще не произносилъ ни слова. Онъ рѣзкими шагами ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, въ немъ происходило что-то необыкновенное. Наконецъ онъ остановился и проговорилъ сквозь зубы:

— Онъ сказалъ: «Пожелайте себѣ счастья… въ девять часовъ онъ умеръ!»

Мы съ испугомъ посмотрѣли на него.

— «Пожелайте себѣ счастья»… — продолжалъ онъ. — Счастья… Мнѣ желать себѣ счастья.. Кажется, такъ онъ сказалъ? Что разумѣлъ онъ подъ этимъ?

— Какъ это вы вспомнили объ этомъ, — воскликнулъ я: — и для чего?

— Я тогда не понялъ, чего онъ хотѣлъ… Теперь я его понимаю… О! имѣть надъ собою господина — невыносимо тяжело!

— Принцъ!

— Господина, который можетъ дать намъ почувствовать свою власть!.. О! это должно быть пріятно!

Онъ опять смолкъ. Выраженіе лица его испугало меня. Я никогда не видѣлъ его такимъ.

— Жалчайшій изъ народа, — началъ онъ опять, — и ближайшій къ трону принца! Не все ли это равно? Одно только различіе и есть у людей — повиноваться или господствовать.

Онъ еще разъ взглянулъ на письмо.

— Вы видѣли человѣка, — продолжалъ онъ, — который можетъ позволить себѣ такъ писать ко мнѣ. Поклонились бы вы ему на улицѣ, если бъ судьба не поставила его господиномъ надъ вами? Клянусь Богомъ! корона — не шуточное дѣло!

Онъ продолжалъ все въ этомъ тонѣ, а съ устъ его срывались слова, которыхъ не посмѣлъ бы я привести ни въ какомъ письмѣ. Но при этомъ случаѣ принцъ открылъ мнѣ одно обстоятельство, которое привело меня въ немалое удивленіе и безпокойство и можетъ имѣть опаснѣйшія послѣдствія. Мы были до сихъ поръ въ большомъ заблужденіи касательно фамильныхъ отношеній **скаго двора.

Принцъ немедленно отвѣтилъ на письмо, какъ я ни противился этому, и тонъ его отвѣта не позволяетъ уже надѣяться на мирное соглашеніе.

Вамъ, конечно, любопытно, дрожайшій О**, узнать что-нибудь положительное о гречанкѣ; но я до сихъ поръ не могу сказать Вамъ объ этомъ предметѣ ничего удовлетворительнаго. Отъ принца нельзя ничего допытаться, ибо его вовлекли въ тайну и, какъ мнѣ кажется, взяли съ него слово хранить ее. Одно открылось: что она вовсе не гречанка, какъ мы предполагали. Она нѣмка и самаго аристократическаго происхожденія. Судя по слухамъ, дошедшимъ до меня, мать ея — лицо очень высокое, и она — плодъ несчастной любви, о которой не мало было толковъ въ Европѣ. Тайныя преслѣдованія сильной руки заставили ее, какъ думаютъ, искать убѣжища въ Венеціи, и оттого-то происходитъ ея скрытность, не позволявшая нашему принцу узнать ея мѣстопребываніе. Это предположеніе подтверждается, по моему, уваженіемъ, съ какимъ отзывается о ней принцъ, и нѣкоторыми предосторожностями, которыя онъ принимаетъ относительно нея.

Онъ привязался къ ней со всѣмъ пыломъ страсти, и страсть эта растетъ со дня на день. Въ первые дни посѣщенія его были рѣдки; но уже со второй недѣли стали они видѣться чаще и чаще, а теперь дня не проходитъ, чтобы принцъ не былъ тамъ. По цѣлымъ вечерамъ не видимъ мы его въ глаза, и если онъ и не въ ея обществѣ, то все же лишь она одна занимаетъ его. Онъ совсѣмъ какъ будто измѣнился, ходитъ словно въ дремотѣ и не обращаетъ даже мимолетнаго вниманія на то, что прежде интересовало его.

Что изъ этого выйдетъ, дорогой другъ? Я трепещу за будущее. Разрывъ съ дворомъ поставилъ принца въ унизительную зависимость отъ одного человѣка, именно отъ маркиза Чивителлы. Маркизъ владѣетъ нашими тайнами, всею нашею судьбой. Всегда ли будетъ онъ такъ благородно дѣйствовать относительно принца, какъ теперь? Всегда ли останутся прочными эти дружескія отношенія, и хорошо ли дать столько значенія и власти надъ собою одному человѣку, какъ ни будь онъ совершененъ?

Къ сестрѣ принца отправлено еще письмо. О результатѣ надѣюсь сообщить Вамъ въ ближайшемъ моемъ письмѣ.

Приписка графа О**.

Этого письма я не получилъ. Прошло три мѣсяца безъ всякихъ извѣстій изъ Венеціи. Этотъ перерывъ очень хорошо объяснился впослѣдствіи: всѣ письма друга моего ко мнѣ останавливались и перехватывались. Можно судить о моемъ изумленіи, когда наконецъ въ декабрѣ этого года я получилъ слѣдующее письмо, которое лишь счастливый случай (Біонделло въ это время вдругъ заболѣлъ и не могъ удержать его) доставилъ въ мои руки.

"Вы не пишете, не отвѣчаете. Пріѣзжайте — о! пріѣзжайте ради дружбы! Надежда наша погибла. Прочтите прилагаемую записку. Всѣ наши надежды погибли.

"Говорятъ, рана маркиза смертельна. Кардиналъ кипитъ мщеніемъ, и подкупленные имъ убійцы ищутъ принца. Бѣдный, бѣдный нашъ принцъ!… Вотъ до чего мы дожили! Страшный, несправедливый рокъ! Какъ несчастнымъ, приходится намъ прятаться отъ убійцъ и разбойниковъ.

"Пишу вамъ изъ монастыря ***, гдѣ принцъ нашелъ себѣ убѣжище. Онъ лежитъ въ эту минуту близъ меня на жесткой постели и спитъ… Онъ задремалъ, истощенный до послѣдней степени, и дремота подкрѣпитъ его только на новыя страданія. Въ теченіе десяти дней, какъ она была больна, сонъ не смыкалъ его глазъ. Я присутствовалъ при вскрытіи. Найдены слѣды отравы. Сегодня ее будутъ хоронить.

«Ахъ, дорогой О**, сердце у меня изныло. Сцена, которой былъ я свидѣтелемъ, никогда не изгладится у меня изъ памяти. Я стоялъ у постели умирающей. Она скончалась, какъ праведница; и послѣднее предсмертное краснорѣчіе ея истощилось, стараясь обратить ея любовника на путь спасенія, которымъ она шла въ рай. Мы были потрясены до глубины души; одинъ принцъ оставался непоколебимъ, и хотя онъ испытывалъ тройныя муки при ея смерти, но все же сохранилъ настолько силы духа, что не обѣщалъ исполнить послѣдней ея просьбы».

Письмо сопровождало слѣдующая записка:

Принцу** отъ его сестры.

Единая святая католическая церковь, сдѣлавшая столь блистательное пріобрѣтеніе въ особѣ принца**, вѣроятно доставитъ ему и средства продолжать образъ жизни, доставившій ей это пріобрѣтеніе. Я могу плакать и молиться о заблудшемъ, но не стану осыпать своими благодѣяніями человѣка недостойнаго.

Генріэта***

Я тотчасъ же взялъ почтовыхъ лошадей, ѣхалъ день и ночь, и на третьей недѣлѣ былъ въ Венеціи. Поспѣшность моя не помогла. Я ѣхалъ утѣшить и оказать помощь несчастному, и нашелъ счастливца; который уже не нуждается въ моемъ слабомъ пособіи. Ф** былъ боленъ, и я не могъ переговорить съ нимъ, когда пріѣхалъ; отъ него мнѣ принесли слѣдующую записку:

«Уѣзжайте, дражайшій О**, назадъ, откуда пріѣхали. Принцу не нужно уже ни Васъ, ни меня. Долги его уплачены, кардиналъ примирился съ нимъ, маркизъ оправился. Помните армянина, который съумѣлъ такъ опутать насъ въ прошломъ году? Принцъ у него на рукахъ, и вотъ уже пять дней, какъ онъ присутствовалъ на первой обѣднѣ».

Тѣмъ не менѣе я отправился къ принцу, но меня не приняли. У постели моего друга узналъ я наконецъ странную исторію…

М. Михайловъ.

ДУХОВИДЕЦЪ.

Съ полнымъ основаніемъ говоритъ Палеске о «Духовидцѣ»: «Эта поэма носилась въ воздухѣ». И, дѣйствительно, названіе «вѣка просвѣщенія» не мѣшало восемнадцатому столѣтію быть также вѣкомъ суевѣрія. Оно было естественнымъ спутникомъ поверхностнаго невѣрія. Мистическая мудрость средневѣковья отжила въ новой причудливой формѣ, которой способствовали новыя научныя открытія. Не только магнетизеръ Мессмеръ и френологъ Галль имѣли ревностныхъ приверженцевъ, но и столь наглые авантюристы, какъ знаменитые Каліостро и графъ Сенъ Жерменъ, открыто выдававшіе себя за чудотворцевъ. Первый собственно, палермитанецъ Джузеппе Бальзамо, родившійся въ 1743 г. въ Палермо, нашумѣвшій на всю Европу, замѣшанный въ извѣстный процессъ о кражъ ожерелья у французской королевы Маріи Антуанетты и погибшій въ 1789 г. въ темницахъ римской инквизиціи, былъ предметомъ чрезвычайнаго интереса и въ Шиллеровскомъ кружкѣ, такъ какъ исторія съ ожерельемъ разорила родственника близкаго этому кружку ювелира Бассанжа. Нѣкоторыми чертами изъ жизни и облика этого ловкаго проходимца воспользовался Шиллеръ для своего чисто психологическаго романа, не всегда яснаго и противорѣчиваго, подъ конецъ скомканнаго, но и въ этомъ видѣ глубоко интереснаго.

Начало романа появилось въ 1786 году въ «Теліи». Но поэтъ писалъ его безъ плана и скоро разочаровался въ немъ; его раздражала самая мысль объ окончаніи «Духовидца». Лишь для отдѣльнаго изданія (1789 г.) — чтобы выяснить читателямъ суть содержанія романа-Шиллеръ набросалъ заключеніе; даже и въ этомъ видѣ романъ имѣлъ успѣхъ.

Невидимый центръ романа составляетъ тайная, но всемогущая, послѣдовательная и побѣдоносная организація католицизма, неуклонно захватывающаго міръ при помощи своихъ ловкихъ и всесильныхъ агентовъ. Жертвой его въ романѣ является главное дѣйствующее лицо — принцъ. Цѣль католической организаціи здѣсь двояка: во первыхъ, обратить принца въ католичество, во вторыхъ, доставить ему престолъ, на которомъ такимъ образомъ окажется безвольное орудіе іезуитовъ. Въ таинственномъ армянинѣ поэтому комментаторы не безъ основанія рѣшаются видѣть одного изъ важнѣйшихъ дѣятелей тайныхъ организацій католической церкви — быть можетъ самого генерала ордена іезуитовъ. Съ внѣшней стороны въ немъ, несомнѣнно, отразились черты Каліостро, образъ котораго, такъ сказать, раздвоившись въ романѣ, послужилъ также основой фигуры обманщика-сициліанца. — Способы, которыми стараются служители ордена овладѣть волей принца, очерчены въ романѣ ярко и увѣренно. Сперва его здоровую мысль хотятъ затмить суевѣріемъ; несмотря на сложный путь, предпринятый для этого, это не удается, и тогда въ безошибочномъ разсчетѣ на то, что лучше всего предварительно очистить душу принца отъ всякаго слѣда мысли и вѣры, изъ принца дѣлаютъ скептика, отрицателя религіи и въ то же время буйнаго прожигателя жизни. Предполагается, что этотъ не сильный умъ, лишенный и нравственныхъ и научно философскихъ устоевъ, сдастся предъ блестящей діалектикой какого-нибудь іезуитскаго совратителя. Но затѣмъ употребляютъ еще болѣе удобный способъ; раззоривъ принца и поссоривъ его съ его дворомъ, сближаютъ его съ таинственной красавицей гречанкой и возбуждаютъ въ немъ чувство безпредѣльной благодарности къ великодушному католику маркизу Чивителла. Здѣсь, въ сущности, прерывается ровное теченіе романа. Попытка рѣшительно обратить его въ католичество еще не сдѣлана. И лишь послѣдняя страница романа приноситъ нѣкоторое туманное подобіе развлеки. Отравленная кѣмъ-то гречанка тщетно пытается, умирая, склонить возлюбленнаго къ перемѣнѣ вѣры. Но католическая церковь уплачиваетъ громадные долги принца — и это какъ будто является послѣдней каплей. Вновь появляется таинственный армянинъ, скрывавшійся такъ долго, и принцъ окончательно въ рукахъ у него — и у католической церкви.

Собственныя имена, встрѣчающіяся въ романѣ, объяснены — поскольку они принадлежатъ историческимъ лицамъ — въ Словарѣ (т. IV). Нѣкоторые читатели, быть можетъ, зададутъ вопросъ, кто же, собственно, подразумѣвается подъ названіемъ духовидецъ. На это отвѣчаетъ заглавіе одного англійскаго перевода: «Армянинъ или Духовидецъ». Особаго объясненія требуютъ:

Стр. 341. На обратномъ пути въ Курляндію въ 17** году. Дѣйствіе романа происходить между, 1774 (годъ смерти папы Ганганелли, о которой говорится на стр. 348) и 1787 г., когда было опубликовано начало «Духовидца». — Мы познакомились на службѣ въ **ской арміи — во время Семилѣтней войны, въ которой принцъ приникалъ участіе въ рядахъ французскихъ войскъ (см. въ Словарѣ сл. Гастинбекъ).

Стр. 342. Какъ третьему принцу царственнаго дома: не своей семьи, а всей династіи. До него право на престолъ имѣютъ сынъ государя, наслѣдный принцъ, о смерти коего сообщается на стр. 343, и братъ государя, дядя нашего героя. Мы и забыли, что насъ ждутъ въ Луврѣ — вѣрно, какое нибудь увеселительное мѣсто въ Венеціи, названное по знаменитому королевскому дворцу въ Парижѣ.

Стр. 343. Вы найдете тамъ депутацію сената. Венеціанскій сенатъ — учрежденіе изъ 60 человѣкъ, выбранное совѣтомъ представителей наслѣдственнаго дворянства (побили) и состоявшее при дожѣ. — Покойный былъ наслѣдный принцъ. Въ дальнѣйшихъ изданіяхъ было прибавлено: «…и единственный сынъ государя, который, по старости и болѣзни, не могъ разсчитывать на потомство. Теперь между нашимъ принцемъ и трономъ стоялъ лишь его престарѣлы и дядя, равнымъ образомъ лишенный потомства и надежды когда либо имѣть его. Упоминаю объ этомъ обстоятельствѣ, такъ какъ о немъ будетъ рѣчь впереди». — Какъ мнѣ говоритъ, чтобы этотъ франтъ понялъ меня. Въ подлинникѣ Balordo — дуракъ. Балордо — постоянный типъ итальянской комедіи, какъ паяцъ, коломбина и арлекинъ. — Настолько богатъ, чтобы нанятъ браво — наемнаго убійцу, которыми кишатъ разсказы о венеціанской старинѣ.

Стр. 314. служителей государственной инквизиціи. Она состояла въ Венеціи изъ трехъ человѣкъ, творившихъ судъ по государственнымъ преступленіямъ по опредѣленнымъ законамъ, но безъ открытаго слѣдствія. Въ виду этой тайны процесса и множества шпіоновъ, объ инквизиціи, особенно заграницей, ходили преувеличенно страшные слухи, которые здѣсь воспроизводитъ Шиллеръ.

Стр. 346. И одинъ авантюристъ изъ Палермо — родины Каліостро. Послѣдній былъ въ мундирѣ и выдавалъ себя за капитана — также черты, списанныя съ Каліостро.

Стр. 348. Я признаю васъ величайшимъ искусникомъ. Въ подлинникѣ «вторымъ Соломономъ». Какъ извѣстно, въ позднѣйшей восточной литературѣ царь Соломонъ считался владыкой духовъ и всѣхъ тайныхъ силъ природы.

Стр. 350. Узнаешь въ Римѣ — таинственное указаніе, понятное въ виду сокровенной цѣли всѣхъ этихъ католическихъ махинацій.

Стр. 362. У одного прокурора. Въ подлинникѣ «прокуратора»; это названіе (прокураторы св. Марка) носили въ Венеціи девять высшихъ сановниковъ, изъ которыхъ выбирались дожи. Слуга, о которомъ здѣсь идетъ рѣчь — Біонделло, одно изъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ второй части. Мы нашли сициліанца въ предварительной тюрьмѣ. Въ подлинникѣ — «въ частной тюрьмѣ».

Стр. 356. Многіе говорятъ, что онъ долго былъ въ Египтѣ. То-же говорилъ о себѣ Каліостро въ своей защитительной рѣчи въ процессѣ о покражѣ ожерелья.

Стр. 359. Связью философовъ съ саламандрами и сильфидами — духами дня и воздуха въ средневѣковой мистической философіи. — Непогрѣшительный графъ Іабалисъ намекъ на книгу Монфокона «Le Comte de Gabalis ou Entretien sur les sciences secrétes» (1670) — сатиру на суевѣріе, увеличившую однако вѣру въ тайныя науки.

Стр. 360. И вѣрно украсилъ бы собою тронъ, къ достиженію котораго злобныя наущенія указали эму путъ преступный. Дальнѣйшее повѣствованіе не приносить разъясненія заключительныхъ строкъ первой части. Ни объ «ужасной судьбѣ» принца, ни о преступныхъ средствахъ, которыми онъ достигъ трона, мы не узнаемъ ничего.

Книга вторая.

Стр. 372. Бучентавро — очевидно, по имени великолѣпнаго государственнаго корабля Венеціи, на которомъ совершался обрядъ вѣнчанія новаго дожа съ моремъ.

Письмо первое. Стр. 374. не такъ тяжело — вышеуказанный второй придворный изъ свиты принца. Насупротивъ новой прокураціи. Старыя и Новыя прокураціи — великолѣпные дворцы, гдѣ отправляли свои должности прокураторы.

Письмо второе. Стр. 376. Сестіере ди Кастелло. Сестіере (шестерка) — часть города, которыхъ въ Венеціи шесть.

Письмо четвертое. Стр. 381. Будущее! Вѣчный порядокъ! Въ «Таліи» этотъ длинный философскій діалогъ былъ еще гораздо длиннѣе. Въ январѣ 1789 г. Шиллеръ писалъ о немъ сестрамъ Ленгефельдъ: «Эти дни я не* разъ наслаждался работой надъ моимъ Духовидцемъ; но онъ почти поколебалъ мое христіанство, которое, какъ извѣстно, не могли поколебать всѣ силы ада. Случайно мнѣ пришлое^ ввести бюда философскій разговоръ, который необходимъ мнѣ для того, чтобы вполнѣ выяснить свободомыслящую эпоху, которую переживаетъ мой принцъ. При этомъ у меня зародились нѣкоторыя идеи, которыя вы. тамъ легко найдете (ибо избави меня Богъ отъ того, чтобы я думалъ вполнѣ такъ, какъ принцъ въ затменіи своей мысли); думаю также, что изложеніе произведетъ на васъ пріятное впечатлѣніе своей ясностью». — Quid sit id, quod tantum morituri vident: что такое видятъ умирающіе (Тацитъ, Germania, XI).

Письмо десятое. Стр. 400. Послѣ заключительныхъ словъ романа слѣдуетъ въ подлинникѣ подпись: Конецъ первой части. Очевидно, содержаніе второй должны были составить событія, неясно намѣченныя въ концѣ первой. "Шиллеръ предоставляетъ вполнѣ фантазіи читателя создать объясненіе этихъ событій и связь между ними, — говоритъ нѣмецкій комментаторъ. — Особенно непонятно, почему принцъ, отказывая въ предсмертной просьбѣ возлюбленной, не переходитъ «въ католичество — и дѣлаетъ это подъ загадочнымъ воздѣйствіемъ армянина».

Русскіе переводы.

1. Духовидецъ, исторія, взятая изъ Записокъ графа О*** и изданная Фридрихомъ Шиллеромъ. Переводъ съ нѣм. 6 ч. М. 1807. 2-е изд. М. 1818.

2. Переводъ М. Л. Михайлова. Въ Гербелевскомъ изд. соч. Шиллера 1860 г. и позднѣйшихъ.

Объясненія къ рисункамъ.

Рисунки К. Ребера

353. Мы не успѣли еще оправиться отъ изумленія, какъ армянинъ стоялъ уже около насъ

354. Катанье наше было очень пріятно (стр. 345)

355. Онъ трижды назвалъ по имени покойника и въ третій разъ протянулъ руку къ распятію (стр. 349)

356. Мы нашли сициліанца въ предварительной тюрьмѣ. Одна нога и одна рука были у него окованы, но онъ могъ свободно расхаживать по комнатѣ (стр. 353)

357. Принцъ подоспѣлъ какъ разъ въ пору, чтобы помѣшать смертельному удару (стр. 376)

358. Съ неизъяснимою прелестью полу-лежала, полу-стояла она на колѣняхъ передъ алтаремъ (стр. 384)

359. Она явилась съ прежней спутницей своей, и обѣ принялись тревожно искать (стр. 392)

360. Дуэль между принцемъ и маркизомъ (стр. 398)

361. Она скончалась, какъ праведница

---

1. Да, вѣроятно, но ожидала большая часть моихъ читателей. Эта корона, такъ неожиданно и такъ торжественно положенная къ ногамъ принца, и предшествовавшее этому случаю пророчество армянина представляются такъ естественно и безъ всякой натяжки фактами, подготовленными къ извѣстной цѣли, что мнѣ, при первомъ чтеніи этихъ записокъ, невольно пришло на память коварное привѣтствіе вѣдьмъ въ «Макбетѣ»: Слава тебѣ, гламисскій танъ! бытъ тебѣ королемъ! Вѣроятно, и многимъ пришло это на умъ. Стоитъ какому бы то ни было представленію сообщиться душѣ торжественнымъ и необыкновеннымъ образомъ, чтобы ужъ потомъ непремѣнно всѣ слѣдующія представленія, хотя бы весьма мало относящіяся къ первому, примыкали къ нему и становились въ извѣстныя отношенія съ нимъ. Сициліанецъ, повидимому, всею своей продѣлкой хотѣлъ ни больше ни меньше, какъ удивить принца тѣмъ, что санъ его открытъ, а между тѣмъ онъ, самъ того не подозрѣвая, дѣйствовалъ, какъ бы продолжая дѣло армянина. Какъ ни много отнимается интереса отъ этого случая простымъ объясненіемъ, не открывающимъ въ немъ никакой высшей цѣли, ради которой, какъ сначала кажется, онъ произошелъ, я не смѣю нарушить исторической истины и разсказываю фактъ такъ, какъ нашелъ его въ бумагахъ графа О**. Примѣчаніе Шиллера.
2. Какъ здѣсь, такъ и въ нѣкоторыхъ мѣстахъ перваго письма баронъ Ф** произноситъ слишкомъ строгій судъ надъ однимъ изъ просвѣщеннѣйшихъ принцевъ. Всѣ, пользующіеся счастіемъ знать этого принца ближе, найдутъ, вмѣстѣ со мной, сужденіе барона преувеличеннымъ и припишутъ его увлеченію юнаго судьи. (Примѣчаніе графа О**).
3. Я старался, любезный О**, передать Вамъ важный разговоръ, завязавшійся тутъ между вами, какъ можно вѣрнѣе, слово въ слово; но это оказалось для меня невозможнымъ, хоть я и занялся имъ въ тотъ же вечеръ. Чтобы помочь своей памяти, я принужденъ былъ дать бѣглымъ мыслямъ принца нѣкоторую связь, которой у нихъ не было; такимъ образомъ вышло нѣчто среднее между свободнымъ разговоромъ и философскимъ разсужденіемъ, что и лучше и хуже источника, изъ котораго я черпалъ. Впрочемъ, могу увѣрить Васъ, что я скорѣе убавилъ что-нибудь, чѣмъ прибавилъ въ словахъ принца, что мнѣ не принадлежитъ тутъ ничего, кромѣ самаго порядка бесѣды да нѣсколькихъ замѣчаній, которыя вы, конечно, узнаете по ихъ нелѣпости. (Примѣчаніе барона Ф**.).