Видишь? Там… далеко… дымки стойбищ
правитьСделав круг над стойбищем, самолет пошел на посадку. Летчик знал — это было рискованное предприятие. Если бы не утренний морозец, укрепивший наст в долине, самолет надолго мог остаться здесь. Описав лыжами полуовал, самолет остановился у одного из костров. Летчик обернулся и крикнул что-то сопровождавшему его спутнику.
Из задней кабины вылез человек в полушубке, и колхозники ахнули от восхищения.
Это был Хойко.
— Торопись, орел, — сказал летчик, — времени мало.
Он хотел еще что-то сказать веселое, но смущенно замолк.
От ближнего чума на носилках несли женщину. Осторожно ее посадили в кабину. Она поманила рукой Явтысого.
— Жди меня. А бинокль я тебе обязательно пришлю. Обо всем мне пишите, ведь я тоже член правления…
Она закрыла глаза и от боли заплакала.
«Не приедет», — подумал Явтысый и покачал головой.
К кабине наклонился Миша Якимов.
— Обязательно на юг, Миша. Ладно? А заедешь в Москву, обо всем…
Она не договорила. Летчик широким ремнем прикреплял ее к сиденью.
— Больше бодрости… Больше… — басом говорил он.
— Жди, Явтысый…
Старик вновь подошел к самолету.
Слабой рукой Тоня обняла его и поцеловала в лоб.
— А тебя, Миша… в Москве.
Летчик уже завел мотор. Самолет плавно сорвался с места, и Тоня посмотрела на толпу, что окружала его.
Это были колхозники «Нгер Нумгы». Сколько огорчений и радости принесли они ей!
Она помахала рукой. Хотела крикнуть что-то бодрое и нежное, но голос осекся, и девушка закрыла глаза.
Самолет сделал три круга над стойбищем, и, когда Тоня посмотрела вниз, он уже летел прямо по курсу, на юг.
Бледно-оранжевая тундра с никелевыми тарелками озер качалась под самолетом, и Хойко от восхищения толкал Тоню локтем. Потом он бережно натянул на ее руки варежки, стер носовым платком слезы с ее щек и, наклонившись к ней, сказал:
— Ты не плачь, все пройдет. Меня окружком комсомола послал за тобой, и я тебя довезу. Только не сердись на меня. Ладно? Хойко тяжело вздохнул.
Тоня улыбнулась бледными губами:
— За что же мне на тебя сердиться?
— Я, понимаешь… тебя… не люблю теперь. Раньше я тебя любил, а стал учиться — и полюбил Лену Семенову, и я не могу без нее жить на свете. Тоня сделала грустное лицо, а глаза стали смешливыми.
— А ты на меня не рассердишься?
— Нет, — печально ответил Хойко.
— Я ведь тебя тоже не люблю, — сказала она.
Хойко повеселел.
— О тебе теперь все газеты пишут, говорят, что ты герой, — сказал Хойко и добавил торопливо: — Да ты чего плачешь? Больно? Да? И, как развлекают ребенка, он стал показывать ей на горизонт.
— Вон видишь? Там… далеко… дымки стойбищ… Вот сколько у тебя друзей… Хорошо!
И от восхищения Хойко зацокал языком.
