Викитека

Домик в Коломне (Пушкин)

← ТазитДомик в Коломне
автор Александр Сергеевич Пушкин (1799 — 1837)		Анджело →
См. Поэмы Пушкина. Дата создания: 1830, опубл.: 1833. Источник: РВБ (1959 — 1962)

Редакции:

Первоначальный набросок вступления

Полный текст:


Домик в Коломне

I

    Четырёстопный ямб мне надоел:
Им пишет всякий. Мальчикам в забаву
Пора б его оставить. Я хотел
Давным-давно приняться за октаву[1].
А в самом деле: я бы совладел
С тройным созвучием. Пущусь на славу!
Ведь рифмы запросто со мной живут;
Две придут сами, третью приведут.

II

    А чтоб им путь открыть широкий, вольный,
Глаголы тотчас им я разрешу…
Вы знаете, что рифмой наглагольной
Гнушаемся мы. Почему? спрошу.
Так писывал Шихматов богомольный;[2]
По большей части так и я пишу
К чему? скажите; уж и так мы голы.
Отныне в рифмы буду брать глаголы.

III

    Не стану их надменно браковать,
Как рекрутов, добившихся увечья,
Иль как коней, за их плохую стать, —
А подбирать союзы да наречья;
Из мелкой сволочи вербую рать.
Мне рифмы нужны; всё готов сберечь я,
Хоть весь словарь; что слог, то и солдат —
Все годны в строй: у нас ведь не парад.

IV

    Ну, женские и мужеские слоги!
Благословясь, попробуем: слушай!
Равняйтеся, вытягивайте ноги
И по три в ряд в октаву заезжай!
Не бойтесь, мы не будем слишком строги;
Держись вольней и только не плошай,
А там уже привыкнем, слава Богу,
И выедем на ровную дорогу.

V

    Как весело стихи свои вести
Под цифрами, в порядке, строй за строем,
Не позволять им в сторону брести,
Как войску, в пух рассыпанному боем!
Тут каждый слог замечен и в чести,
Тут каждый стих глядит себе героем,
А стихотворец… с кем же равен он?
Он Тамерлан иль сам Наполеон.

VI

    Немного отдохнём на этой точке.
Что? перестать или пустить на пе?..[3]
Признаться вам, я в пятистопной строчке
Люблю цезуру на второй стопе.
Иначе стих то в яме, то на кочке,
И хоть лежу теперь на канапе,
Всё кажется мне, будто в тряском беге
По мёрзлой пашне мчусь я на телеге.

VII

    Что за беда? не всё ж гулять пешком
По невскому граниту иль на бале
Лощить паркет, или скакать верхом
В степи киргизской. Поплетусь-ка дале,
Со станции на станцию шажком,
Как говорят о том оригинале,
Который, не кормя, на рысаке
Приехал из Москвы к Неве-реке.

VIII

    Скажу, рысак! Парнасский иноходец
Его не обогнал бы. Но Пегас
Стар, зуб уж нет. Им вырытый колодец
Иссох. Порос крапивою Парнас;
В отставке Феб живёт, а хороводец
Старушек муз уж не прельщает нас.
И табор свой с классических вершинок
Перенесли мы на толкучий рынок.

IX

    Усядься, муза: ручки в рукава,
Под лавку ножки! не вертись, резвушка!
Теперь начнём. — Жила-была вдова,
Тому лет восемь, бедная старушка,
С одною дочерью. У Покрова[4]
Стояла их смиренная лачужка
За самой будкой. Вижу как теперь
Светёлку, три окна, крыльцо и дверь.

X

    Дни три тому туда ходил я вместе
С одним знакомым перед вечерком.
Лачужки этой нет уж там. На месте
Её построен трёхэтажный дом.
Я вспомнил о старушке, о невесте,
Бывало, тут сидевших под окном,
О той поре, когда я был моложе,
Я думал: живы ли они? — И что же?

XI

    Мне стало грустно: на высокий дом
Глядел я косо. Если в эту пору
Пожар его бы охватил кругом,
То моему б озлобленному взору
Приятно было пламя. Странным сном
Бывает сердце полно; много вздору
Приходит нам на ум, когда бредём
Одни или с товарищем вдвоём.

XII


    Тогда блажен, кто крепко словом правит
И держит мысль на привязи свою,
Кто в сердце усыпляет или давит
Мгновенно прошипевшую змию;
Но кто болтлив, того молва прославит
Вмиг извергом… Я воды Леты пью,
Мне доктором запрещена унылость:
Оставим это, — сделайте мне милость!

XIII

    Старушка (я стократ видал точь-в-точь
В картинах Ре́мбрандта такие лица)
Носила чепчик и очки. Но дочь
Была, ей-ей, прекрасная девица:
Глаза и брови — тёмные как ночь,
Сама бела, нежна, как голубица;
В ней вкус был образованный. Она
Читала сочиненья Эмина[5],

XIV

    Играть умела также на гитаре
И пела: Стонет сизый голубок[6],
И Выду ль я[7], и то, что уж постаре,
Всё, что у печки в зимний вечерок
Иль скучной осенью при самоваре,
Или весною, обходя лесок,
Поёт уныло русская девица,
Как музы наши грустная певица.

XV

    Фигурно иль буквально: всей семьёй,
От ямщика до первого поэта,
Мы все поём уныло. Грустный вой
Песнь русская. Известная примета!
Начав за здравие, за упокой
Сведём как раз. Печалию согрета
Гармония и наших муз, и дев.
Но нравится их жалобный напев.

XVI

    Параша (так звалась красотка наша)
Умела мыть и гладить, шить и плесть;
Всем домом правила одна Параша,
Поручено ей было счёты весть,
При ней варилась гречневая каша
(Сей важный труд ей помогала несть
Стряпуха Фёкла, добрая старуха,
Давно лишённая чутья и слуха).

XVII

    Старушка мать, бывало, под окном
Сидела; днём она чулок вязала,
А вечером за маленьким столом
Раскладывала карты и гадала.
Дочь, между тем, весь обегала дом,
То у окна, то на дворе мелькала,
И кто бы ни проехал иль ни шёл,
Всех успевала видеть (зоркий пол!).

XVIII

    Зимою ставни закрывались рано,
Но летом до́ ночи растворено
Всё было в доме. Бледная Диана
Глядела долго девушке в окно.
(Без этого ни одного романа
Не обойдётся; так заведено!)
Бывало, мать давным-давно храпела,
А дочка — на луну ещё смотрела

XIX


    И слушала мяуканье котов
По чердакам, свиданий знак нескромный,
Да стражи дальный крик, да бой часов —
И только. Ночь над мирною Коломной
Тиха отменно. Редко из домов
Мелькнут две тени. Сердце девы томной
Ей слышать было можно, как оно
В упругое толкалось полотно.

XX

    По воскресеньям, летом и зимою,
Вдова ходила с нею к Покрову
И становилася перед толпою
У крылоса налево. Я живу
Теперь не там, но верною мечтою
Люблю летать, заснувши наяву,
В Коломну, к Покрову — и в воскресенье
Там слушать русское богослуженье.

XXI

    Туда, я помню, ездила всегда
Графиня… (звали как, не помню, право)
Она была богата, молода;
Входила в церковь с шумом, величаво;
Молилась гордо (где была горда!).
Бывало, грешен! всё гляжу направо,
Всё на неё. Параша перед ней
Казалась, бедная, ещё бедней.

XXII

    Порой графиня на неё небрежно
Бросала важный взор свой. Но она
Молилась Богу тихо и прилежно
И не казалась им развлечена.
Смиренье в ней изображалось нежно;
Графиня же была погружена
В самой себе, в волшебстве моды новой,
В своей красе надменной и суровой.

XXIII

    Она казалась хладный идеал
Тщеславия. Его б вы в ней узнали;
Но сквозь надменность эту я читал
Иную повесть: долгие печали,
Смиренье жалоб… В них-то я вникал,
Невольный взор они-то привлекали…
Но это знать графиня не могла
И, верно, в список жертв меня внесла.

XXIV

    Она страдала, хоть была прекрасна
И молода, хоть жизнь её текла
В роскошной неге; хоть была подвластна
Фортуна ей; хоть мода ей несла
Свой фимиам, — она была несчастна.
Блаженнее стократ её была,
Читатель, новая знакомка ваша,
Простая, добрая моя Параша.

XXV

    Коса змиёй на гребне роговом,
Из-за ушей змиёю кудри русы,
Косыночка крест-накрест иль узлом,
На тонкой шее восковые бусы —
Наряд простой; но пред её окном
Всё ж ездили гвардейцы черноусы,
И девушка прельщать умела их
Без помощи нарядов дорогих.

XXVI

    Меж ими кто её был сердцу ближе,
Или равно для всех она была
Душою холодна? увидим ниже.
Покамест мирно жизнь она вела,
Не думая о балах, о Париже,
Ни о дворе (хоть при дворе жила
Её сестра двоюродная, Вера
Ивановна, супруга гоф-фурьера[8]).

XXVII

    Но горе вдруг их посетило дом:
Стряпуха, возвратясь из бани жаркой,
Слегла. Напрасно чаем и вином,
И уксусом, и мятною припаркой
Её лечили. В ночь пред Рождеством
Она скончалась. С бедною кухаркой
Они простились. В тот же день пришли
За ней и гроб на Охту отвезли[9].

XXVIII

    Об ней жалели в доме, всех же боле
Кот Васька. После вдовушка моя
Подумала, что два, три дня — не доле —
Жить можно без кухарки; что нельзя
Предать свою трапезу Божьей воле.
Старушка кличет дочь: «Параша!» — «Я!»
— «Где взять кухарку? сведай у соседки,
Не знает ли. Дешёвые так редки».

XXIX

     — «Узнаю, маменька». И вышла вон
Закутавшись. (Зима стояла грозно,
И снег скрыпел, и синий небосклон,
Безоблачен, в звездах, сиял морозно.)
Вдова ждала Парашу долго; сон
Её клонил тихонько; было поздно,
Когда Параша тихо к ней вошла,
Сказав: «Вот я кухарку привела».

XXX

    За нею следом, робко выступая,
Короткой юбочкой принарядясь,
Высокая, собою недурная,
Шла девушка и, низко поклонясь,
Прижалась в угол, фартук разбирая.
«А что возьмёшь?» — спросила, обратясь,
Старуха. — «Всё, что будет вам угодно», —
Сказала та смиренно и свободно.

XXXI

    Вдове понравился её ответ.
«А как зовут?» — «А Маврой».— «Ну, Мавруша,
Живи у нас; ты молода, мой свет;
Гоняй мужчин. Покойница Феклуша
Служила мне в кухарках десять лет,
Ни разу долга чести не наруша.
Ходи за мной, за дочерью моей,
Усердна будь; присчитывать не смей».

XXXII

    Проходит день, другой. В кухарке толку
Довольно мало; то переварит,
То пережарит, то с посудой полку
Уронит; вечно всё пересолит,
Шить сядет — не умеет взять иголку;
Её бранят — она себе молчит;
Везде, во всём уж как-нибудь подгадит.
Параша бьётся, а никак не сладит.

XXXIII

    Поутру, в воскресенье, мать и дочь
Пошли к обедне. Дома лишь осталась
Мавруша; видите ль: у ней всю ночь
Болели зубы; чуть жива таскалась;
Корицы нужно было натолочь, —
Пирожное испечь она сбиралась.
Её оставили; но в церкви вдруг
На старую вдову нашел испуг.

XXXIV

    Она подумала: «В Мавруше ловкой
Зачем к пирожному припала страсть?
Пирожница, ей-ей, глядит плутовкой!
Не вздумала ль она нас обокрасть
Да улизнуть? Вот будем мы с обновкой
Для праздника! Ахти, какая страсть!»
Так думая, старушка обмирала
И наконец, не вытерпев, сказала:

XXXV

    «Стой тут, Параша. Я схожу домой,
Мне что-то страшно». Дочь не разумела,
Чего ей страшно. С паперти долой
Чуть-чуть моя старушка не слетела;
В ней сердце билось, как перед бедой.
Пришла в лачужку, в кухню посмотрела,—
Мавруши нет. Вдова к себе в покой
Вошла — и что ж? о Боже! страх какой!

XXXVI

    Пред зеркальцем Параши, чинно сидя,
Кухарка брилась. Что с моей вдовой?
«Ах, ах!» — и шлёпнулась. Её увидя,
Та, второпях, с намыленной щекой,
Через старуху (вдовью честь обидя)
Прыгнула в сени, прямо на крыльцо,
Да ну бежать, закрыв себе лицо.

XXXVII

    Обедня кончилась; пришла Параша.
«Что, маменька?» — «Ах, Пашенька моя!
Маврушка…» — «Что, что с ней?» — «Кухарка наша…
Опомниться досель не в силах я…
За зеркальцем… вся в мыле…» — «Воля ваша,
Мне, право, ничего понять нельзя;
Да где ж Мавруша?» — «Ах, она разбойник!
Она здесь брилась!.. точно мой покойник!»

XXXVIII

    Параша закраснелась или нет,
Сказать вам не умею; но Маврушки
С тех пор как не было — простыл и след;
Ушла, не взяв в уплату ни полушки
И не успев наделать важных бед.
У красной девушки и у старушки
Кто заступил Маврушу? признаюсь,
Не ведаю и кончить тороплюсь.

XXXIX

    «Как, разве всё тут? шутите!» — «Ей-Богу».
— «Так вот куда октавы нас вели!
К чему ж такую подняли тревогу,
Скликали рать и с похвальбою шли?
Завидную ж вы избрали дорогу!
Ужель иных предметов не нашли?
Да нет ли хоть у вас нравоученья?»
— «Нет… или есть: минуточку терпенья…

XL

    Вот вам мораль: по мненью моему,
Кухарку даром нанимать опасно;
Кто ж родился мужчиною, тому
Рядиться в юбку странно и напрасно:
Когда-нибудь придётся же ему
Брить бороду себе, что несогласно
С природой дамской… Больше ничего
Не выжмешь из рассказа моего».

1830

Редакции

править
Первоначальный набросок вступления

Ia

    Пока меня без милости бранят
За цель моих стихов — иль за бесцелье, —
И важные особы мне твердят,
Что ремесло поэта — не безделье,
Что славы прочной я добьюся вряд,
Что хмель хорош, но каково похмелье?
И что пора б уж было мне давно
Исправиться, хоть это мудрено.

IIa

    Пока сердито требуют журналы,
Чтоб я воспел победы россиян
И написал скорее мадригалы
На бой или на бегство персиян,
[А русские Камиллы, Аннибалы
Вперед идут]

Полный текст[10]

править
До изъятий за третьей строфой следовало:[11]

IVa

    У нас война. Красавцы молодые!
Вы, хрипуны (но хрип ваш приумолк),
Сломали ль вы походы боевые?
Видали ль в Персии Ширванский полк?
Уж люди! мелочь, старички кривые,
А в деле всяк из них, что в стаде волк.
Все с ревом так и лезут в бой кровавый,
Ширванский полк могу сравнить с октавой.

Va

    Поэты Юга, вымыслов отцы,
Каких чудес с октавой не творили!
Но мы ленивцы, робкие певцы,
На мелочах мы рифмы заморили,
Могучие нам чужды образцы,
Мы новых стран себе не покорили,
И наших дней изнеженный поэт
Чуть смыслит свой уравнивать куплет.

VIa

    Ну, женские и мужеские слоги![12]
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

VIIa

    Октавы трудны (взяв уловку лисью,
Сказать я мог, что кисел виноград).
Мне, видно, с ними над парнасской высью
Век не бывать. Не лучше ли назад
Скорей вести свою дружину рысью?
Уж рифмами кой-как они бренчат —
Кой-как уж до конца октаву эту
Я дотяну. Стыд русскому поэту!

VIIIa

    Но возвратиться всё ж я не хочу
К четырехстопным ямбам, мере низкой.
С гекзаметром… о, с ним я не шучу:
Он мне невмочь. А стих александрийской?..
Уж не его ль себе я залучу?
Извивистый, проворный, длинный, склизкой
И с жалом даже — точная змия;
Мне кажется, что с ним управлюсь я.

IXa

    Он вынянчен был мамкою не дурой
(За ним смотрел степенный Буало),
Шагал он чинно, стянут был цезурой,
Но пудреной пиитике назло
Растреплен он свободною цензурой —
Учение не впрок ему пошло:
Hugo с товарищи, друзья натуры,
Его гулять пустили без цезуры.

Xa

    От школы прежней он уж далеко,
Он предался совсем другим уставам.
Как резвая покойница Жоко[13],
Александрийский стих по всем составам
Развинчен, гнётся, прыгает легко —
На диво всем парнасским костоправам —
Они ворчат: уймётся ль негодяй?
Какой повеса! экий разгильдяй!..

XIa

    О, что б сказал поэт законодатель[14],
Гроза несчастных, мелких рифмачей,
И ты, Расин, бессмертный подражатель,
Певец влюбленных женщин и царей,
И ты, Вольтер, философ и ругатель,
И ты, Делиль, парнасский муравей,
Что б вы сказали, сей соблазн увидя, —
Наш век обидел вас, ваш стих обидя.

XIIa

    У нас его недавно стали гнать
(Кто первый? — можете у Телеграфа[15]
Спросить и хорошенько все узнать).
Он годен, говорят, для эпиграфа
Да можно им порою украшать
Гробницы или мрамор кенотафа,
До наших мод, благодаря судьбе,
Мне дела нет: беру его себе.



Сии октавы служили вступлением
к шуточной поэме, уже уничтоженной[16].

Восьмая строфа (с другой редакцией
окончания) имела в рукописи продолжение:

И табор свой писателей ватага
Перенесла с горы на дно оврага.

*1

    И там колышутся себе в грязи[17]
Густой, болотистой, прохладной, клейкой,
Кто с жабой, кто с лягушками в связи,
Кто раком пятится, кто вьется змейкой…
Но, муза, им и в шутку не грози —
Не то тебя покроем телогрейкой[18]
Оборванной и вместо похвалы
Поставим в угол «Северной пчелы»[19].

*2

    Иль наглою, безнравственной, мишурной
Тебя в Москве журналы прозовут,
Или Газетою Литературной
Ты будешь призвана на барский суд, —
Ведь нынче время споров, брани бурной.
Друг на друга словесники идут,
Друг друга жмут, друг друга режут, губят
И хором про свои победы трубят.

*3

    Читатель, можешь там глядеть на всех,
Но издали и смейся то над теми,
То над другими. Верх земных утех
Из-за угла смеяться надо всеми.
Но сам в толпу не суйся… или смех
Плохой уж выйдет: шутками однеми
Тебя как шапками и враг и друг,
Соединясь, все закидают вдруг.

*4

    Тогда давай бог ноги… Потому-то
Здесь имя подписать я не хочу.
Порой я стих повертываю круто,
Все ж, видно, не впервой я им верчу,
А как давно? того и не скажу-то.
На критиков я еду, не свищу.
Как древний богатырь — а как наеду…
Что ж? поклонюсь и приглашу к обеду.

*5

    Покамест можете принять меня
За старого, обстрелянного волка
Или за молодого воробья,
За новичка, в котором мало толка.
У вас в шкапу, быть может, мне, друзья,
Отведена особенная полка,
А может быть, впервой хочу послать
Свою тетрадку в мокрую печать.

*6

    Когда б никто меня под легкой маской
(По крайней мере долго) не узнал!
Когда бы за меня своей указкой
Другого строго критик пощелкал,
Уж то-то б неожиданной развязкой
Я все журналы после взволновал!
Но полно, будет ли такой мне праздник?
Нас мало. Не укроется проказник.

*7

    А вероятно, не заметят нас,
Меня, с октавами моими купно.
Однако ж нам пора. Ведь я рассказ
Готовил — а шучу довольно крупно
И ждать напрасно заставляю вас.
Язык мой враг мой: все ему доступно,
Он обо всем болтать себе привык!..
Фригийский раб, на рынке взяв язык,

*8

    Сварил его… (у господина Копа[20]
Коптят его). Езоп его потом
Принес на стол… Опять! зачем Езопа
Я вплел с его вареным языком
В мои стихи — что вся прочла Европа,
Нет нужды вновь беседовать о том.
Насилу-то, рифмач я безрассудный,
Отделался от сей октавы трудной.

Примечания

править

Поэма написана в 1830 г. в Болдине и окончена 9 октября. Напечатана в альманахе «Новоселье», ч. I, 1833, затем без изменений вошла во вторую часть сборника «Поэмы и повести», 1835. В альманахе датирована «1829», чему противоречат данные автографа и писем Пушкина.

Пушкин жил в той части Петербурга, которая называется Коломной (окраинная часть на правом берегу Фонтанки у ее слияния с Екатерининским каналом), после окончания Лицея до ссылки на юг. Впечатления этих лет и легли в основу поэмы (см. строфы Х и XX).

В рукописи эпиграф из «Метаморфоз» Овидия: Modo vir, modo femina. Ov.[21]

  1. ↑ Строфа из восеми строк, где первая строка рифмуется с третьей и пятой, вторая - с четвёртой и шестой; седьмая строка рифмуется с восьмой. Сложность этой строфы состоит в необходимости подбирать каждый раз не по две (как обычно), а по три точных рифмы, что, по свойству русского языка, нe так легко.
  2. ↑ «Так писывал Шихматов богомольный». — Поэт Сергей Ширинский-Шихматов (1785—1837) писал поэмы религиозного содержания и сам постригся в монахи. Он считал невозможным применение глагольных рифм — рифм с одинаковыми глагольными окончаниями.
  3. ↑ Пустить на пе — карточный термин: повторить ставку.
  4. ↑ У Покрова — у Покровской церкви в Коломне на пересечении Садовой улицы и Английского проспекта.
  5. ↑ Ф. A. Эмин — популярный в мещанских кругах писатель XVIII века, автор романов.
  6. ↑ «Стонет сизый голубочек» — сентиментальный романс И. И. Дмитриева в псевдонародном стиле.
  7. ↑ «Выду ль я на реченьку» — романс в духе народных песен Юрия Нелединского-Мелецкого.
  8. ↑ Гоф-фурьер — старший лакей при дворе.
  9. ↑ «…гроб на Охту отвезли». — На Охте находилось кладбище, на котором хоронили преимущественно бедных.
  10. ↑ С. например «Сочинения и письма А. С. Пушкина» под редакцией П. О. Морозова 1903 г. и более ранние.
  11. ↑ Все существующие сегодня послереволюционные общедоступные издания Домика в Коломне являются урезанными (см. например, Издание ПСС Пушкина под редакцией Б. В. Томашевского 1957 г. и все последующие).
  12. ↑ Как строфа IV основного текста.
  13. ↑ Персонаж модной в 1820-х годах в Париже мелодрамы «Жако, или Бразильская обезьяна».
  14. ↑ Буало.
  15. ↑ Журнал «Московский телеграф», боровшийся против французского классицизма.
  16. ↑ По-видимому, Пушкин собирался напечатать некоторые из этих строф отдельно от поэмы «Домик в Коломне».
  17. ↑ В рукописи сохранился недоработанный вариант этого места:

    И табор свой с классических вершинок
    Перенесли мы на толкучий рынок.
    ∗
        И там себе мы возимся в грязи,
    Торгуемся, бранимся — так что любо,
    Кто в одиночку, кто с другим в связи,
    Кто просто врет, кто врет сугубо.
    Но, муза, никому здесь не грози,
    Не то тебя прижмут довольно грубо
    И вместо лестной общей похвалы
    Поставят в угол «Северной пчелы».

  18. ↑ Намек на выражение в статье <И>. В. Киреевского, которое высмеивали журналы того времени: «древняя муза его (Дельвига) покрывается иногда телогрейкой новейшего уныния».
  19. ↑ Газета, издаваемая Булгариным.
  20. ↑ Владельца ресторана в Москве.
  21. ↑ То мужчина, то женщина. Овидий. (Лат.)
Источник — https://ru.wikisource.org/w/index.php?title=Домик_в_Коломне_(Пушкин)&oldid=5060559