Дневник 1825-26/4 (А. И. Тургенев)

Дневник 1825-26 — 4
автор Александр Иванович Тургенев (1784-1846)

1 октября/19 сентября — 12 октября/30 сентября 1825

1 октября/19 сентября

1 октября н. ст. Бонн... Узнав, что Шлегель ректор унив<ерситет>а здесь, я пошел к нему и не раскаиваюсь, что возобновил знакомство с другом m-me Stahl, которого видел с нею в 1812 году в П<етер>бурге. {21}

Он показывал мне свои индийские древности; две рукописи в свитке означенной величины: |_________________|с рисунками, изображающими божества инд<ийские>. Одну из них он напечатал уже. Дал объявление об издаваемой книге, и говорил с большим уважением о нашем бар<оне> Шилинге. {22} Каталог. Он читает и лекции. Прежде еще дал он приказание педелю показать мне древности римские и германские. Я желал видеть и Гюльмана и в библиотеке нашел его и с ним ходил смотреть и музеум; но сам он был для меня интереснее божков и сосудов германских и римских. Мы говорили о новоиздаваемой им книге «Das Stadtewesen des Mittelalters». Он получил из Риги документы - о торговле России в средние века, и полагает, что ни Кар<амзину>, ни Сарториусу они не были известны. Мнение его о книге Галема. — С ним пошел я еще раз взглянуть с террасы на Рейн и на 7 гор. Какая картина! Здесь сливается древность с средними веками: римляне и германцы — Траян, Кесарь - и Наполеон, и колонны ландсвера 1814 года, и наши неустрашимые легионы!..

Едва выехали из Бонна, как на правой стороне увидели верстах в десяти - огромную развалину на высоком утесе, называемую Godesberg, и под нею деревеньку того же имени, в которой и источник целительной воды. - Но вид развалины, насупившейся над Рейном и над веселым ландшафтом под горою - несравненный. Не знаешь, ею ли любоваться, или смотреть вдаль, или назад, или на другую сторону Рейна и на семь гор, из которых каждая представляет что-нибудь замечательное или какую-нибудь особенную прелесть.

Развалина Годесберга еще осталась от римлян, и полагают, что кастель сей построен Юлианом, ибо смысл народного предания некоторым образом на Юлиана указывает; в древности, говорит предание, чуждый король прибыл в сию страну с сильным войском; король был в союзе с злыми духами, коим приносил жертвы и построил храм для поклонения им. - И властию злых духов - владычествовал он в стране сей до пришествия первых христианских апостолов, коим не могли противиться ни злые духи, ни войска его. - Не Юлиан ли отступник в сей сказке — и не должно ли част<ично> искать историю в баснях народных? — Юлиан в самом деле водил здесь легионы свои и имел долго здесь свое пребывание…

2 октября/20 сентября

Бинген. 7-й час вечера <2 октября>. Мы приехали сюда уже в сумерки,, но я успел еще сходить на террасу, близ которой, как кажется, и пристань для судов, по Рейну идущих, — и взглянуть на Рейн, здесь расширяющийся, на противуположные горы, которые завтра увижу во всем великолепии их.

Какой день! От Кобленца сюда, в особенности когда едешь по левой стороне Рейна, сцены беспрестанно переменяются, одна развалина сменяет другую, один городок красивее, живописнее другого; и горы, усаженные виноградниками или чернеющие от шиферного своего состава, попеременно приковывали наши взоры — и Рейн, в величии покойный, с своими островками, напоминающими, кажется, die Insel der Seeligen. И сии церкви готические и византийские, и кастели, и бурги, кажется, взору одному досягаемые. Иногда развалина на одном берегу стоит напротив другой на противуположной стороне, иногда, как die Bruder, две развалины стоят одна подле другой. Часто, несмотря на излучистое течение Рейна, видно более трех или четырех развалин замков в одно время. Памятники двух народов, историю свою переживших; ибо римская уже заключена, а германская хотя еще одним пером не написана, но живет только в хрониках раздробленных отраслей одного великого древа, не в одной Европе корни свои пустившего.

Может быть, в Италии есть места живописнее, есть замки, есть древности, пред коими бледнеет интерес рейнских, но есть ли в Европе столь обширная полоса земли, соединяющая в себе и вино и древности, и развалины замков и великолепный Рейн, все сие и в картинах столь разнообразных?

Целый день я был в каком-то энтузиазме и жалел только, что память не сохранит впечатлений от беспрерывного, почти утомительного созерцания красот натуры и древностей произведенных.

Счастлив поэт! вместо описания меткого, верного, но всегда растянутого и ослабляющего истину, — он видит Рейн, вспоминает минувшее; века мелькают пред ним; тени римлян и сынов Германа являются в живых образах - и он, в жару души и воображения, восклицает:

                   О радость! Я стою при рейнских водах!
                   И жадные с холмов в окрестность брося взоры,
                      Приветствую поля и горы,
                   И замки рыцарей - в туманных облаках,
                   И всю страну обильну славой,
                   Воспоминаньем древних дней,
                   Где Альпов вечною струей,
                   Ты льешься, Рейн величавый!
                   Свидетель древности, событий всех времен,
                   О Рейн, ты поил несчетны легионы,
                   Мечем писавшие законы
                   Для гордых Германа кочующих племен;
                   Любимец счастья, бич свободы,
                   Здесь Кесарь бился, побеждал,
                   И конь его переплывал
                   Твои священны, Рейн, воды! {23}

Но нам, прозаикам, даны другие законы, и мы осуждены тащиться прозою и тогда, когда вся природа вокруг нас поэзия; когда и история говорит столько же воображению, сколько уму и сердцу…

На повороте Рейна, между дикими и крутыми утесами, Lurley. Здесь почталион наш остановился и начал играть в рожок. Звуки его повторились ясно и громко в скалах — Lurley, — и мы вслушивались в эхо, которое умирало, разбиваясь о скалы Рейна. Здесь жила рейнская ундина….. Читатели… вслушайтесь в эхо — Lurley — и вы скажете: сказка эта — быль (имя Lurley - von Lure, Lauter und Ley, Schiffer). Шрейберг заставляет эхо повторять себя 15 раз, но мы одним, но громким отголоском его удовольствовались. — Ундина, жившая в скале из шифера, голосом своим, о скалы повторенном, увлекала за собою судоходцев — к погибели…

3 октября/21 сентября

3 октября/21 сентября... Рейн в обе стороны к Майнцу и к Кобленцулучшая часть всей картины, и едва воображение остановится с грустию над развалинами, как душа снова расцветет одним взглядом на прелесть здешней природы. Осенняя риза не мешает ею радоваться. Нет, она к прелестям и к богатству красок прибавляет еще изобилие - и когда устремляешь взор на необозримое пространство, спелым виноградом позлащенное, то какое-то благодатное, веселое чувство сменяет другое, из развалин и седых утесов в сердце странника преходящее: летит неумолимое время! (fugit irreparabile tempus!). Оставить его можно только, ознаменовав минуту бытия своего добрым делом или хотя добрым чувством — и вздохом молитвы…

В 6-м часу выехали мы в Майнц; и последние лучи солнца освещали нам берега Рейна до тех пор, пока мы не своротили в правую сторону к Ингельгейму, где нашли первую станцию. В 10-м часу приехали в Майнц. Рано поутру осматривали собор здешний и его древности. Надгробный камень: Frauenlob, коего гроб несли дамы, а венец над головою его в знак торжества поэта; Фастрады — жены Карла Великого. — И другие. — Церковь св. Игнатия Augustiner-Kirche и, наконец, вид с цитадели.

Пошли смотреть галерею картин, где видели многие прекрасные: Dominichino, Рубенса и проч. — Римские древности. - Модель моста на 14 дугах, совершение коего стоило бы 36 миллионов гульденов. 12 миллионов было уже ассигновано в 1814 году. По внутренней части моста должны были проходить скрытно гарнизоны Майнца — и прикрываемы самим мостом. Модель сделана в 1812 Кнолем, план — составлен par le directeur des ponts et chaussees Saint-Ford. Napoleon propose et dieu dispose. Картины подарены городу Наполеоном.

Книжная лавка Купферберга. За 16 гульденов всего Чокке в 24 частях, уютное издание; теперь вышли только 16 частей. Всего Шекспира в одной части 4 gul. 48 kr. в Лейпциге 824.

Здесь теперь 6 т<ысяч> войск: 3 прусского и столько же австрийского. Теперь живут они мирно; но редко сходятся вместе. Казармы розно. Город сам принадлежит дармстадскому герцогу. — Сия разнобоярщина не вредит городу, хотя и не приносит значительной пользы финансам его.

После обеда, в 4-м часу вышли мы на мост и по течению Рейна, с помощию весел, помчались вниз, мимо водяных мельниц, почти во всю ширину Рейна на нем устроенных. И здесь Майн, версты за полторы отсюда в Рейн втекающий, отличается своею желтовато-песочною краскою от зеленоватого Рейна и всегда течет до самого Бингена, где за Бингеном теряет свою краску, отличную от Рейна. Гребцы указали нам на правой стороне майнскую воду и отличили ее от рейнской. Против самого Майнца, на другой стороне Рейна, лежит город Кастель, где в древности римляне уже имели укрепленный лагерь для частых переправ своих чрез Рейн и лая прикрытия моста. Множество найденных близ Кастеля Yotiosteine, которые мы видели сегодня в здешнем собрании римских древностей, доказывает пребывание на сем месте римлян. Полагают, что здесь находилась Mattiscarum отрасли германской, покорившейся римлянам. Близ самого Кастеля, ныне укрепленного, лежит другое укрепление: Fort Montebello.

На противуположной им стороне идет прекрасная аллея из высоких тополей, вдоль по берегу Рейна. Она начинается от бывшего дворца курфюрста, ныне <1 нрзб>, близ коего другой дворец, где жил Наполеон, принадлежащий ныне герцогу дармштадскому, владетелю Майнца и его окрестностей. В третьем большом доме в той же линии на Рейне — арсенал. По другую сторону моста, вдоль по берегу видны мрачные, закопченные здания, из коих четыре определены для тюрем: в одной содержатся военные арестанты, в другой - городские, в третьей — записные прелестницы, нарушившие закон гражданский. Но и с середины Рейна, и с берегов его, и с моста, со всех сторон - соборная церковь, пять раз горевшая и разрушаемая огнем и ядрами, красуется и возвышается над мрачным, черным от черепиц, городом, напоминая своим красивым и стройным великолепием блистательную эпоху Майнца, поднявшего некогда первое знамя против рыцарей-разбойников и возлелеявшего в древних стенах своих Гутенберга (коего дом, сохраненный благодарным потомством, вмещает теперь библиотеку для чтения и казино), коего изобретение переменило нравственное и политическое бытие Европы и распространило благодетельное действие свое и на новый мир, тогда еще не открытый. Так книгопечатание было зарею и вместе залогом (garantie) истинного просвещения, нового гражданского порядка в Европе и ее возрождения (хоть дом Гутенберга и стоял близ гордого костела иезуитов!). Майнц и Витенберг — братья и могут дать друг другу руку через столетие. Как фаросы света, стоят они в летописях мира и из среды Германии, из мрачной монашеской кельи, из-под кровли незначущего гражданина майнского озаряют вселенную светом незаходимым; ибо никакие уже усилия князей тьмы и кровоспросников века сего и властей предержащих не в силах остановить действие открытия одного и смелой деятельности другого. Инквизиция не истребит Библии, Конгресс — идей Германии и Англии. — Есть ли здесь, в пережившей себя Европе, будут одни жертвы, то там, за океаном найдутся алтари и воскурится на них фимиам благодарности за первую печатную азбуку, за первую напечатанную Библию.

Осмотрев город и окружающие его укрепления с одной стороны моста, мы поехали против воды, вверх по Рейну, до самого впадения в него Майна, и встретили идущую из Фр<анк>фурта водяную дилижансу, ежедневно туда и обратно отправляющуюся.

Ввечеру я был в театре: давали пиесу Коцебу "Die deutsche Hausfrau". Везде та же ложная чувствительность, смешанная с истинною; мораль нечистая и часто отвратительная. Дядя советует племяннице своей, жене мужа-преступника, оставить его на произвол судьбы и, когда повесят его, выйти за генерала, который осудил мужа ее на смерть, хотя и законную. Герой пиесы, адъютант генерала и любовник дочери отца своего, по обыкновению сын любви — и шпион. И никто не нашел отвратительным характер шпиона в любовнике и в храбром, заслуженном офицере. И даже характер der Hausfrau не выдержан. И она не по строгой обязанности и чистой добродетели, но из благодарности только не оставляет мужа в минуту его погибели. Коцебу и не понимал того начала нравственного, которое велит любить добро для добра; истинной бескорыстной нравственности.

5 октября/23 сентября

5 октября/23 сентября... В тумане лежит передо мною Франция. Всю ночь покрывал он нас, и мы въехали в границы французские на рассвете, окруженные густым, непроницаемым туманом. Прекрасной погодой пользовались мы только до Майнца. Простившись с Рейном, который во все время нашего странствия по берегам и на хребте его показал нам себя во всем блеске осеннем, мы расстались и с прекрасною погодою. Теперь она нам и не так нужна будет. Мы спешим к центру королевства и в Шампании — одно вино и сухая земля. Солнце не освещает ни прекрасных развалин, ни позлащенных гор, и с природою переменилась для нас и погода.

В 11-м часу утра проезжали мы Longeville; здесь кончается язык немецкий и начинает французский. Я не могу еще привыкнуть к разговору с почталионами на языке наших салонов, слова, которые там слышал, слышу теперь от мужиков, кои роют картофель и бьют свиней.

В 12 часов солнце проглянуло, туман рассеялся и день почти летний и жаркий.

В правую сторону от дороги лежит большой замок генерала Дербань, обращенный из монастыря. — Здесь дома имеют уже другую физиономию, нежели в Германии. Помещения более похожи на наши. — Но граница Франции незаманчива. Первые городки и деревни нечисты и домы невыкрашены.

В 4-м часу приехали в Мец; за час перед городом окрестности оживились, и виды во все стороны прекрасные. Опять начались виноградники. Вдали видна прекрасная, готическая, сквозная башня соборной церкви. Отобедав в 4 часа, пошли на эсплакаду, видели Palais de Justice. С эсплакады виды из-под тополей на Мозель, и на долину, и на отдаленную высокую гору — прелестны.

В театре давали "La folie", которая напомнила мне П<етер>бург, ибо ничто так не оживляет в памяти и в сердце прошедшего, как знакомые звуки. Они переносят в место, в то время, где и когда их слышал, и, кажется, сближают времена и пространства. — Гарнизон.

7 октября/25 сентября

7 октября/25 сентября. Писал сегодня к Сереже в Лозанну, а в книжной лавке увидел вид Лозанны и обрадовался, как чему-то и мне знакомому. По крайней мере имею понятие о некоторых предметах, на кои и он часто смотрит.

Бродили по городу и зашли в главную церковь: я не ожидал здесь найти такой удивительной и превосходной архитектуры, как сие готическое здание, легкое, прозрачное, как бы только из окон и тонких колонн составленное. Раскрашенные живыми красками стекла с изображением святых - идут во все стены; но с двух концов церкви почти снизу до верху — все в стеклах. Колонны удивительной легкости и тонкости, и я не постигаю то, как купол может держаться на них и на стенах почти a jour построенных. По простенкам висят 16 или 20 больших картин, изображающих страсти господни и называющиеся les stations. Хорошей работы, но, по моему мнению, неуместны, ибо они не отвечают зданию и безобразят колонны, на коих повешены. Глаза на них останавливаются, между тем как взор невольно стремится к вышине купола. От окон во всех стенах — и церковь чрезвычайно светла…

9 октября/28 сентября

Воскресенье. 9 октября/28 сентября. Шато-Тиери. Утро. Отчизна добродушного Лафонтена. Прежде всего пошли мы искать его дом и набрели на памятник, воздвигнутый ему городом прошлого года и поставленный у моста на Марне. Из белого мрамора стоит его изображение во весь рост. В одной руке держит он перо, в другой тетрадку, в костюме того времени и в парике. Памятник окружен четвероугольной решеткой, а по углам растут четыре деревца. Лицом обращен Лаф<онтен> к набережной по реке Марне; но он не смотрит на нее, ибо по берегу посажена аллея орехов, коих ветви обрезаны и натура обезображена. Лафонтен опустил глаза и смотрит в свою тетрадку, где более натуры, нежели в деревьях. Подле его статуи новый кофейный дом — Cafe Jean Lafontaine. На пьедестале с одной стороны написано: «Jean de la Fontaine» с другой:

"donnee
par Louis XVIII
inauguree
sous Charles X
le 6 Sbre 1824".

Нам тотчас показали улицу, где жил Л<афонтен>, и дом, ему принадлежавший. Теперь живет в нем le procureur du roi, но услужливая Француженка сказала мне, что нам охотно покажут его комнаты, и мы позвонили. В самом деле, служанка повела нас в кабинет, в коем занимался Л<афонтен>. Маленькая уютная комнатка, с окном на террасу, также не более комнаты. Дом стоит на возвышенном месте в городе; к нему приделана башня, уже до половины сломанная, с которой Лаф<онтен> любовался окрестностями города, Марною и ее гористыми берегами. Из дома повели нас в садик, где прогуливался Л<афонтен> и беседовал с четвероногими; потом в salon его, в нижнем этаже дома…

Из отчизны Лафонтена отправляемся мы в стадо духовное Боссюета, в Meaux.

2-я станция от Шато-Тиери - городок La Ferte-sous-Jouarre, на Марне, которая преследует нас в живописных берегах своих уже третий день, начиная с Меца. La Ferte-sous-Jouarre чистый, из белого камня построенный городок, между горами. Он изобилует камнем, употребляемым для жерновов, и мы видели кучи оных, отделанных для продажи.

Через три часа приехали мы в Мо и пошли прямо в церковь соборную, оставив коляску в трактире Сирены; в церкви гремели органы и голоса каноников и des enfants du choeur в честь св. Денису, которого сегодня празднуют. Церковь прекрасной готической архитектуры, подобная мецовской. И здесь нашли мы множество женщин; но человек 15 мужчин во всем огромном храме. В правой стороне увидели мы статую Боссюета, сидящего на епископском престоле с надписью от имени города и всей бывшей паствы (grata et mirans). Служил le grand vicaire, с канониками. Les freres des Ecoles chretiennes привели и безденежно обучаемых ими школьников, кои без внимания смотрели в свои молитвенники, между тем как швейцар с странной алебардой выгонял собаку. Мы слушали органы и пение des enfants du choeur и каноников - и кривые рога, их сопровождавшие. — И здесь вандализм не пощадил прекрасной древности храма. Близ церкви и дом Боссюета, старинный, но великолепный.

Над главными городскими воротами, в кои мы въехали сюда, надпись в честь городу, который первый отстал от Лиги и пристал к Генриху IV:

Henricum prima agnovi, Regemque recepi.
Et mihi nunc eadem quae fuit ilia fides.

Вероятно, первая надпись была только из трех первых слов:

Hen pr ag -последние прибавлены после.

После обеда, перед театром, бродил я по городу и вышел на булевар, который сделан из старого крепостного валу, и встретил много гуляющих, особливо женщин. В 7 часов начался театр. Труппа не здешняя, а приезжая, и, кроме старого Савояра, все актеры не годились бы и на нашем провинциальном театре. Публика шумная и простонародная. Мальчики шумят, дети плачут, взрослые зрители перекликаются с одного конца театра на другой. После второго акта 1-й пиесы я пришел теперь домой - отдохнуть и не знаю, возвращусь к двум другим пиесам? Публика для меня любопытнее пиесы и актеров. Мы за три почты от Парижа, и завтра я там обедаю.

Не знаю, отчего жизнь, из одних наслаждений и удовольствий, хотя и весьма суетных, составленная, пугает меня. Я не привык жить для себя самого, хотя и прежде мало жил для других. Какой-то голос говорит мне: не здесь твое отечество, не здесь твои привычки, твои ближние. Я слыл любителем шумного света и долго сам думал в нем находить рассеяние; но какой свет более Парижа шумен, а меня ничего не влечет туда, хотя и сам чувствую, что он будет для меня не без прелести! но главной прелести жизни - дружбы - для меня там не будет; и где я найду дружбу и семейство Карамзина!

10 октября/ 29 сентября

10 октября. Первый выход сегодня был опять в церковь, где я списал, надпись с памятника Боссюету:

JACOBO BENIGNE BOSSUET
Meldensium praesuli
Hoc monumentum
Dedicovit. Meldensis civltas
At que propitio Rege
Et famulantibus vicinarurn urbium
Majestatibus et populis
Posuit.
Grata et mirens.
Anno R. I. 1820.

По двум сторонам гербы, кажется, города и Боссюета.

Оттуда в книжную лавку, где купил историю Мо, и на рынок, о котором говорится во всех описаниях; но мы нашли только одну деревянную галерею под кровлею на небольшой площади. Хотелось видеть дом Боссюета; но в нем живет сам епископ.

Здешний архитектор, один из тех, коим поручено рассмотреть собор и означить починки его, уверяет, что простенки с колоннами, где стоит памятник Б<оссюету>, хотят закласть и что тогда памятник перенесется. Он, конечно, стоит не у места. Боссюету должно греметь и из мрамора на средние церкви, в открытом месте, где бы все могли видеть и слышать красноречивого оратора и законодателя галликанской церкви, а тут он как бы скрывается от потомства и стыдится, что не перед кем ему проповедовать...

После Clay последняя станция от Парижа - Бонди. Мы переезжали канал de l'Ourcq, который должен снабжать Париж водою, тщательно отделанный, но не знаю, еще конченный или нет.

Бонди - местечко весьма оживленное своим соседством с Парижем. Здесь замок с парком и близ города лес Бонди, во время революции много вырубленный и некогда славный разбойниками, но ныне бесстрашный для путешественников.

Но не доезжая еще Бонди, любовались мы влево идущею с дороги прекрасною тополевою аллеею к замку Kainey и проехали деревню Livig, где прежде была некогда крепость, принадлежавшая шампанским графам.

Недалеко отсюда m-me Sevigne писала свои классические по стилю письма к Полине своей.

Едва выехали мы из Бонди, как атмосфера парижских окрестностей удушила нас. Вонь нестерпимая с полей, и, казалось, самые деревья и все нас окружавшее исторгает одно зловоние.

Мы проехали Pantin, где русские 30 марта 1814 года запечатлели кровию вход в Париж. Сражения были между Pantin и воротами Парижа. В правой стороне увидели мы город Монмартр (с его мельницами). Театр мученического торжества патрона Франции и св. Дионисия и другого торжества святого мщения нашего времени.

И наконец Париж. В 10 минут второго ночи были мы у его заставы и въехали в faubourg St. Martin, который распространяется и отстраивается.

Не знаю, что я чувствовал, въезжая в Париж; но не равнодушно увидел я этот город, где должен приготовить себя к порядку в жизни и устроить его и согласить наслаждения ума и чувства с требованиями души и сердца и с тем, что я предположил себе к пользе службы и моего назначения. Нашли квартиру за 160 fr. в месяц в Rue Traversiere, hotel d'Autriche.

Я побежал за письмами к Шредеру и нашел их от Св<ечиной> и Бул<гакова>. Выспросил у него наставления и записал адресы; он тут же хотел представить меня послу, выждав папского нунция, но я отклонил это предложение до другого дня. У 2 банкиров ничего не нашел. У Roug еще не был.

В 5-м часу, исходив несколько улиц, пришел в Palais Royal, к Rivet, обедать, где нашел уже и брата. - Я сначала стыдился спрашивать, куда пройти в P Royal, но вежливость французов не давала мне чувствовать стыдливости или по крайней мере необыкновенности моих вопросов.

После обеда я с удовольствием бродил по Пале-Роялю, уже освещенному и освещаемому яркими лампами лавок... В 10 часов я возвратился домой. Лавки были еще освещены, и я не чувствовал усталости, проходив по мостовой целый день. - Жизнь парижская началась!..

11 октября/30 сентября

11 октября... Мерьян пригласил нас объехать с ним часть города и окружностей. Мы выехали в Champs-Elysees, и в первый раз увидел я Париж с того места, на котором Нап<олеон> затевал палаты для короля римского, а ныне строят памятник Трокадера. Мы остановились над Марсовым полем, - и все, что это название напоминает в новейшей истории, все сильно подействовало на мое воображение, и я терялся в воспоминаниях и в созерцании обширного поля, в виду всего города, который видел отсюда в блеске своем.

Мы проехали по булевару смотреть Europa Rama - и с Марсова поля перенеслись к Кремлю, в зимней его одежде, довольно верно изображенному в панораме. Французы и француженки друг другу объявляли виды Москвы и Кремля и не всегда с историческою точностию. Хозяин Europa Ram'bi также толковал значение Кремля и его истории. - Там же видел Реймскую церковь во время коронации Карла X, башню св. Стефана в минуту процессии la Fete-Dieu; Вильгельмсгазе кассельскую. Гамбург и несколько других видов.

Отобедав в Palais Royal и заплатив 3 fr сверх цены за билеты аи Theatre Francais, я увидел Тальму в Августе Корнельева "Цинны". Во все время я был в восхищении от игры его. Лицо и жесты его и игра его физиономии (мимика) меня еще более обворожили, нежели слова его. Он играл Августа, Лафон - Цинну, Эмилию - m-me Paradol. Какая гармония в их искусстве; даже Firmin в Максиме мне очень понравился; но Тальма, Тальма! Я еще не знал тебя, не знал до какого совершенства довел ты мимику!-Ты оживил мою душу, ты вселил в нее римское чувство, ты заставил меня постигнуть величие Корнеля.

"Les plaideurs", в которой я увидел нашего старого Гранвиля, также хорошо играна.

О Тальма! Я видел тебя!

12 октября/30 сентября

12 октября/30 сентября. Был в канцелярии посла и получил письмо от Кар<амзина>. Перед обедом таскался по лучшим магазейнам Пале-Рояля и Rue Vivienne и заходил на минуту взглянуть на игроков в cafe, где они целый день, с утра, собираются. Ввечеру был в театре de Madame и видел четыре пиесы: "Le sourd ou l'auberge pleine", где Le Grand играл роль Danieres и смешил каламбурами и глупостями публику. "Le secretaire et le cuisinier", где Perlet мастерски представлял mr. Soufflet. "La quarantaine"', где все очень хорошо играли, но не было ни одного отличного, ибо Перле не играл, и наконец "L'artiste, avec une scene nouvelle", где опять Перле принимал разные роли и кончил англичанином, приехавшим в Париж закупать картины. Кто видел одного из них, худо говорящего по-франц<узски>, тот не мог удержаться от смеха. Самая верная карикатура англичанина в Париже...