Дневник 1825-26/3 (А. И. Тургенев)

Дневник 1825-26 — 3
автор Александр Иванович Тургенев (1784-1846)

Источник: 8 сентября/27 августа — 28/16 сентября 1825

8 сентября/27 августа

27 августа/8 сентября. Купил книжку Багезена "Der Karfunkel oder Kling-Klingel Almanach", {16} по рекомендации Куно, который подарил мне свое сочинение, и досадую, что бросил деньги по пустому и потерял 1/4 часа на чтение. Как можно так несчастливо подражать Ж. Полю и написать 100 глупых сонетов в насмешку над сонетистами того времени в Германии (1809 года). В досаде пошел к автору ее. Но страдания его физические удержали меня от упреков; а он, как обыкновенно с автором случается, о худшем своем произведении говорит мне как о примечательнейшем, и полагает, что эта книжка подействовала на вкус той эпохи и удержала сонетистов. Главные из известных осмеянных авторов суть: Тик, Шлегель, Вагнер и проч. Но, кажется, он имел в виду и философов: по крайней мере имена их тут так, как и m-me _Сталь_, под именем m-me _Dacier_. Каламбур, которым автор очень доволен…

9 сентября/28 августа

9 сентября/28 августа...Я встретил Шеллинга на дороге к Постгофу, долго разговаривал с ним о сочинениях St.-Martin; он читал некоторые из них; нашел в них свои мысли — и не хочет читать другие до тех пор, пока не издаст полную систему свою, дабы не мешать развитию собственных мыслей своих, так как он не читает почти ничего из области философии и мистики. Он называет St.-Martin — ein geistiges Cadaver потому, сколько я понял, что в нем много истинного духа; но не развитого, сокрытого в мертвой шелухе. Он не успел или не мог раскрыть все, что было в нем духовного.

Шел<линг> сказал мне, что жалеет, что не может объяснить хода или, лучше, внутреннего развития своей системы, — а я еще более о сем жалею, ибо его словесное объяснение послужило бы мне при чтении книги его в Париже…

113/1 сентября

13/1 сентября. В первый раз ходил к колодцу кислой воды, Sauerbrunnen, который устроен параллельно с дорогою в Постгоф, в итальянском вкусе. Простой народ пьет эту воду вместо квасу, особливо в жаркие дни, и уверяют, что и в жар она не вредит и <не> простужает.

После обеда с Моденом и с Сережей ездили за 2 часа отсюда в Эльбоген, уездный городок, из старой крепости построенный и лежащий в глубокой долине. Старый замок Эйхе, полуразвалившийся, стоит на крутом утесе и почти окружен рекою Эгрою, которая обтекает замок почти со всех сторон, кроме той, по которой выезжают в город. Вокруг крепости идет дорожка. Вид прелестный, и окружность живописная. Мы ходили в ратгауз, где показывали нам аеролит, упадший, как полагают, с неба. Клапрот, Вернер и Мейтербах (!) рассматривали его; отослали часть в Вену; но с цельного сняли слепок, который и сохраняют в здешнем ратгаузе.

Из древнего замка сделали тюрьму, где теперь находятся колодники со всего уезда. Жилища их почти в земле и чистоты неприметно. В одной из комнат замка рыцаря Шенау видел орудие пытки, некогда и здесь бывшей. Лестница с колесом, на которую привязывали страдальца ремнями и вытягивали его так, что кости из суставов выходили. Я сам имею Codex Theresianum (имя женщины-матери украшает законы, кровью и злобою писанные!), где все орудия и все роды пытки изображены. Для богемцев, яко сильнейших по натуре, степени пытки усилены! - Зоненфельс! Я подумал о тебе - благодетель человечества! - увидев сии памятники невежества и ожесточения между древностями, с орудиями хлебопашества. Давно ль восставал ты смелым опровержением закона, который противен человеколюбию и справедливости; ибо основан на слабости человеческой, а не на правосудии и более устрашает слабого и невинного, чем закоренелого и ожесточенного преступника. Мордвинов! Когда кнут будет у нас лежать с древностями, хотя бы и в Грановитой палате, то имя твое перейдет в потомство с именами Говардов и Зоненфельсов; а кн. Л<обановых->Р<остовски>х герб украсится изображением кнута с девизом: близ царя близ кнута! честь применял на кнут?? или иначе: без чести и без кнута и без места. — Историк - ибо и подвиги подлости принадлежат иногда истории - объяснит смысл сего девиза! — Territion — род пытки, только страхом.

Эльбоген, т. е. локоть, точно местоположением своим напоминает фигуру локтя. В 30-летнюю войну была пограничною крепостию. См.: Conv-Lex и Шиллера «Wallenstein».

5 сентября

17/5 сентября...Между тем как в отчизне всякий нищий, каждое поле, худо обработанное, свежие развалины или явная нищета деревни, или слух о злом притеснителе-помещике смущают его <путешественника> душу и располагают ее к какой-то продолжительной внутренней досаде" отравляющей все наслаждения природою и любовию, — в чужом краю те же явления не производят сего действия или по крайней мере оно слабее и умеряется или оказанною помощию, или сравнением с новыми более утешительными явлениями, или при взгляде на божий мир, не обезображенный на ту минуту рукою человеческою! Путешествуя в чужих краях, gazing at mankind хотя и не так, как бы на диких зверей в клетке, то по крайней мере как на собрание редкостей, коим дивимся, не трогая оных — и не будучи тронуты ими! Но в России — кто проезжал в<оенные> п<оселения> и смотрел на них с спокойным духом, <не> помышляя о минутных жертвах настоящего и о ужасах будущего!…. Кто смотрел на развалины екатерининских дворцов, на сии при самом строении развалившиеся памятники необдуманных замыслов в пользу городской промышленности, — и взора горького вперед не обращал! Кто проезжал по Ярославским трактам и не думал о том, куда ведут эти дороги….. Губернатора к почестям, народ к разорению! — И сии деревья, изнеможенною рукою посаженные, и негодованием опять вырванные! - или иссохшие преждевременно как те земледельцы, кои, оставив поля свои необработанными, за сто верст пришли садить их!..

18/6 сентября

18/6 сентября...После обеда ходил я сегодня (в воскресенье) в Schiessengesellschaft близ Kleinversailles и видел здешних стрелков, в цель на 200 и 100 сажень попеременно стреляющих. Общества сии существуют издавна во всей Германии. К здешнему принадлежали из русских: Петр Великий, гр. Ал<ексей> Григ<орьевич> Орлов и кн. Ф. С. Голицын. Сохраняют три меты, в кои державная рука северного героя попадала — и не без благоговения смотрел я на сей памятник забавы его. — Гр. Орлова портрет, в каске, также здесь хранится и щит, в который попал он: на нем изображен лев, с русскою надписью, выражающую неустрашимость русских…..Он жил здесь во время цар<ствования> императора Павла — и укрывал себя и, как сказывают, богатую невесту свою от женихов того времени, сильных при дворе самодержца…..

Петр I подарил стрелкам 20 ведер вина. Кн. Фед<ор> Серг<еевич> Голицын одел всех их на свой счет и угостил - или, лучше, на счет своих наследников…

19/7 сентября

19/7 сентября... Писал сегодня к Жихар<еву> и к Кар<амзину> и послал и гравюры Бруни с Тютчевым… Последнюю ночь проводил в К<арлс>баде. Вечер сидели у нас Моден и Чаадаев. После обеда был я у Тютчева и со слезами умиления слушал его рассказ о подвигах благости несчастного друга моего в Дерпте. Она учредила на 20 человек гошпиталь; ввела обычай поочередно между городскими жителями кормить бедных, коих число, таким образом питающихся, простирается уже до 90. - И все это соединяла с исполнением прочих семейственных обязанностей, дочери, жены, матери. — И все это она взяла в гроб, оставив пример для других, и благодарность, которая усыпает ежедневно могилу ее цветами. — Мир праху твоему, друг милый, блаженная тень, которую и в этом мире видел я только в отблеске ее добродетелей и нежной ко мне дружбы — храни меня до радостного утра!..

20/8 сентября

20/8 сентября...Выезжаем в <пропуск> часов. Прости Карлсбад с твоими источниками, с твоими горами, о которых воспоминание сохранится в душе моей вместе с теми впечатлениями, кои имела она, и с чувствами, которые в ней возбуждались прошедшим и настояшим. Первая станция от К<арлс>бада. 3 мили. Взвода… Простившись с Чаад<аевым>, поехали мы в 5-м часу из Взводы, оставив в левой стороне местечко Фолкенау, которого вид сделался с левой стороны еще живописнее и долина его, по которой течет опять и речка Эгра, привлекательна какою-то мирною, безмятежною красотою, пленительною для того, кто на закате бурного дня ищет успокоения…

122/10 сентября

22/10 сентября. Барейт... Потом прошли к Ж.-П. Рихтеру. Жена и дочь его нас приняли. Через три минуты вошел в очках, под глазным зонтиком, худощавый старичок больной наружности, в котором едва ли можно бы узнать Ж. Поля по его портрету и бюсту, в комнате и в нашем трактире стоящим. Шеллинг предварил уже его о моем приходе. Увидев и 2 братьев, сказал он: «Вместо одного — три удовольствия». Говорили о литературе, о Жуковском, о новом издании его сочинений в будущем году, о Багезене, о греках, о России, и радовались свежестию головы его, и бодростию духа в дряхлом, больном теле. Он говорит, как пишет, сказал Ник<олай>, и это правда. Беспрестанно сравнения, уподобления, часто самые разительные своею новостию и неожиданным сходством с предметом разговора. Пробыв у него около часа, — мы расстались, опасаясь повредить его здоровью, ибо старик говорил, а мы более слушали. Он раз удержал нас, и мы остались; но, вспомнив болезнь его, решились оставить его, хотя и желали бы продолжать беседу приятную и любопытную… {17}

25/13 сентября

25/13 сентября... В Ганау приехали мы около двух часов и, отобедав, тотчас пошли смотреть город, а я, несмотря на праздник, зашел в открытую книжную лавку - и что увидел на двери? Портрет З<анда>, дурно выгравированный на нотах любимого им вальца. Первое движение было купить, как достопримечательность, знаменующую дух Германии и расположение умов там, где цензура или полиция не душит их; но подумав, что мой путь еще далек, что могу встретиться с дипломатами всех наций и всякого рода и что дипломатическая деятельность сих тунеядцев может истолковать в другую сторону портрет, который и в моем портфеле может для них не остаться тайною, — я оставил З<анда> на дверях книжной лавки! {18}

Я пошел далее смотреть город: проводник наш привел нас из нового города, Neustadt, в старый, разительно отличающиеся друг от друга. Старый- с узкими и излучистыми улицами; в новом — все чисто, улицы шире и дома другой архитектуры. Последний обязан своим построением - уничтожению нантского эдикта, которое изгнало трудолюбивых реформатов из Франции и населило, обогатило промышленность и в некотором смысле просветило Германию, и распространило и в ней вкуо к языку франц<узскому> или, лучше, моду к нему в городских обществах. Влияние сего варварского ниспровержения данной раз уже привилегии — неисчислимо в последствиях своих. Надобно бы, чтобы, с одной стороны, беспристрастный немец, собрав в путешествии по разным местам северной и южной Германии все сведения о водворении там французских реформатов, при Лудвиге XIV, исчислил благодетельные от сего последствия для Германии, а француз, если можно, также беспристрастный, отвергнув всякого роду национальную гордость, показал бы нам, чего лишили иезуиты Францию, лишив ее лучших, просвещеннейших граждан; но вместе с тем один только француз может представить нам и добрую или по крайней мере выгодную сторону для французов - сего изгнания: оно, может быть, неприметным образом расположило благодарных немцев в пользу соседей их. - Ансильон, потомок выходца реформата и историк Европы, живущий в центре Германии протестантской, должен бы был заняться сим, отложа на время министериальную свою заботливость и снова подружась с музою, которая его возлелеяла и показала путь к прочной известности, если нельзя назвать славою — завоевания его в области, принадлежащей потомству…

Из Ганау поехали мы не прямо в Фр<анк>фурт, но через Вильгельмбад, куда в воскресенье приезжают из Ганау и Фр<анк>фурта. Сад и дом устраивал Канкрин, отец нашего м<инистра> ф<инансов>, который сам некогда был здешним над<ворным> сов<етником>. Мы нашли здесь множество гуляющих в саду; снаружи осмотрели мы die Burg, прекрасную, искусственную развалину, обвитую с одной <стороны> плющом, коего корни и ветви срослись со стеною. Я зашел и в крестьянский трактир, где мужики чинно и плавно вальсировали и пили здешнее вино и пиво.

Из Вильгельмбада отправились мы в 5-м часу в Фр<анк>ф<урт> и встретили богатые экипажи, открытые коляски, пр<инца> Кумберландского, брата курф<юрста> касельского, на Майне в прекрасном замке по дороге к Ф<ранк>ф<урту> живущего. Встречи сии напомнили нам, что мы приближаемся к богатому, многолюдному — и свободному городу! Въехав в его область, сердце брата Н<иколая>, а может быть, и мое сказалось нам каким-то милым ему, приветным, но незнакомым чувством…..

Но мы вспомнили, что мы с берегов Волги и Невы..... и стали снова любоваться прекрасными окрестностями Фр<анк>фур<та>, натурою, для всех одинаковою в дарах своих, кто умеет ими пользоваться, — и Майном, которого струи освещались тихим, вечерним солнцем и отражали в себе сады виноградные и цепь веселых и красивых домиков. В 6 часов мы были уже в стенах Фр<анк>фур<та> и в гостях римского императора; а в 6 1/2 я перенесся уже в Авлиду, видел Ифигению и слушал Глюкову музыку, {19} в Ф<ранк>ф<урте> оживляемую прекрасным и многочисленным оркестром и искусным талантом Добкара в Агамемноне, Низера — в Ахилле и m-lle <1 нрзб> — в Ифигении. Театр был полон. Ни одной праздной ложи, и все места заняты в партере. Хор соответствовал степени совершенству и искусству актеров, и декорации и костюмы хорошие. Бюсты Ифланда и Lux-a стоят по сторонам театра. - Близ театра другая забава; улицы наполнены гуляющими. — До завтра.

26/14 сентября

26/14 сентября. Рано поутру гулял с братом и заходил в Romer, где видели залу, в которой собирается теперь магистрат здешний, когда прежде собирались курфюрсты. Их гербы и места еще сохраняются. Потом были в зале, откуда император смотрел на народ и на фонтан, из коего било вино для народа, и на избу, в которой жарились быки и выдавались народу, во время коронации. Описание сего, кажется, в жизни Гете. Золотой буллы не могли видеть. Нужно прийти между 9 и 12 час<ами>. Я зашел к Маркелову, узнал о приезде Ан<штета>, был у него (о М<аркелове>), а на почте отдали письмо из Нюренберга от Сережи, до глубины сердца меня тронувшее. Отвечал ему в Лозанну и отправил сегодня, до 11 час<ов> письмо туда.

Был в двух книжных лавках, у Вальмана только виды и описание городов и государств с изображением разных мест. Но Бреннер усовершенствовал немецкое книгопечатание и стереотипное дело. Бр<еннер> некогда предлагал выгодный закуп у него библий и новых заветов нашему библ<ейскому> общ<ест>ву — но мы отклонили; ибо сами уже выписали стереотипного анг<линского> мастера. Он дал мне план для издания классических авторов, с примечаниями. Прочту и скажу ему мнение свое о введении сих книг в России. — Новое издание в одном томе Бейрона, им начатое; последует также в одном томе и В. Скотт, но только поэзия его.

Я долго рассуждал с ним или, лучше, слушал его о книжном деле в Германии. <1 нрзб.> надеется перещеголять не только французов, но и англичан в сей отрасли высшей промышленности. Хвалит переводчика греческих классиков, Швенке, уже издавшего перев<од> с греч<еского> и готовящегося издать новый перевод Гомера и превзойти — Фосса! Он учителем в здешней гимназии. Бреннер — племянник книгопродавца сего имени, устроившего сие давно уже известное заведение…

Был опять в театре: давали комедию <пропуск> и играли хорошо. Национальные, классические лица всегда немцам удаются, ибо они списывают их с натуры и подражают ей прекрасно, если только может быть прекрасное в комическом (le bas comique).

27/15 сентября

27/15 сентября... Бреннер водил меня в сад Бетмана, где устроен музей, которого главным украшением Ариадна Даннекерова. Какое совершенство резца! Какие формы! и какое положение главной фигуры и зверя, на котором она покоится. И та и другая из одного куска мрамора. Данискер долго размышлял о положении, в коем он должен представить Ариадну сидящую, и наконец, по долгому размышлению и по сравнении различных, изобретенных им рисунков, он решился посадить ее на льва (!) и, желая сохранить всю благопристойность, одну ногу прикрыть несколько другою. От сего изменения форм тела - они сделались еще мягче, грациознее; и вид не пленяет, не разгорячая воображение и не приводя в волнение чувства, а настраивая душу к какому-то высшему сладострастию, неизъяснимому, но понятному. Свет солнца был самый тихий и падал прямо на Ариадну, которая медленно переворачивалась перед нами и, казалось, постигала движения тела своего и, полная жизни и души, вливала душу и в предстоявших. Тут были некоторые из здешних молодых художников, очарованных сим произведением вдохновенного художника. — Я не мог еще видеть Христа его в Ц<арском> селе. — От 2 до 5 часов ежедневно всякий, здешний и странник, может свободно любоваться сим храмом, посвященным изящному художеству. Тут есть и некоторые слепки, например Лаокоона. Оттуда поехали мимо памятника, фр<анк>ф<уртским>и жителями храбрым <1 нрзб> (гессенцам) и пруссакам воздвигнутого, за неустрашимость, оказанную при изгнании в 1792 году отсюда французов. Груда гранитных обломков, покрытая львиною кожею и <пропуск>.

И приехали в дом общества естествоиспытателей, учрежденном при Сенелберговом заведении. Я нашел в отделении минерального кабинета сына здешнего первого бургомистра Мейера, трудящегося над составлением каталога по новой системе; другие, тоже охотники, составили каталоги по другим отделениям, например орнитологические, ихтиологические и проч. - все из одного усердия к науке и из любви к отчизне. Память Сенелберга здесь чтима, и монумент его поставлен близ места его падения, со строения, которое воздвигал наукам в пользу отчизны. Он не успел кончить плана своего при жизни; но благодарные сограждане довершили мысль его и к анатомическому театру и к клиническому институту и гофшпиталю присоединили музеум нат<уральной> ист<ории>, обогащаемый беспрестанно путешествующим ныне в Египте <пропуск>, здешним уроженцем. Он уже прислал множество зверей, птиц, рыб - и в числе оных весьма редкие. Чучелы сделаны и сохраняются прекрасно…

Гете - место рождения Фр<анк>фурт. Намерение воздвигнуть памятник на острове, в Майне близ Thor образовавшемся, который я видел с большого моста. — Вероятно, после смерти его…

28/16 сентября

28/16 сентября... Во 2-м часу ночи прибыли в Нассау, жилище Штейна, коего жизнь и славу изобразил в одном стихе Клопшток (tont unendlich fort), не думая о нем.

Рано поутру пошел я ходить, но прежде из окна моего трактира увидел я с одной стороны живописные развалины на горе (Schlossberg) die Burg Stein, а с другой-самый замок нынешний Штейна, где патриот, cum otio et dignitate, мечтая о благе отечества, времена минувшие поминает и остатки бессмертных дней своих посвящает бытописателям и дает им новую жизнь, а чрез них и славе Германии.

Переехав реку Лану, я взобрался сперва на Berg-Nassau и на другую сторону горы Schlossberg, откуда новые виды и новые прелести. Ручей Muhlbach извивается по долине, испещренный трудолюбием, а близ нее деревеньки и - тополи, указывающие путь далее. Но вид с развалин Нассау- едва ли с чем сравниться может: в разные стороны - разные виды; амфитеатр гор перед глазами. Горы усажены виноградниками и жатвами и плодовитыми деревьями.

Развалины замка Штейна ниже нассаусских. Глубокий ров, натурою сотворенный, разделяет сии два памятника 11-го столетия. 7 веков здесь фамилия Штейна существует. — Я пошел к его развалинам, другая картина, и не менее прелестная. Вся земля у подошвы сей горы принадлежит Штейну. У подошвы горы течет Лана, а за нею Нассау — и далее горы.

В 10 часов пошли мы в замок к самому Штейну. Он принял нас в башне, построенной им в память 1813, 14 и 15 годов; в среднем этаже башни - его кабинет, и в простенках оного библиотека для древностей германских; украшена портретами героев Германии древних и новых, от Лютера, Максимилиана, Валенштейна и проч. — до Блюхера и Гнейзенау! Тут просидели незабвенные 2 часа в жизни нашей в беседе с мудрецом нашего времени, одним из восстановителей падшей пред Наполеоном Германии. (Не забыть написать к гр. Румянцеву о присылке к нему всех актов, им напечатанных).

Внизу башни - ванна. Самый замок тоже довольно древний; на дверях видел 1621 год, в комнате вырезанный. Здесь живет Ш<тейн> по летам, для вод Эмса. Он водил нас и в сад свой; кажется, как будто окружные горы принадлежат к нему и входят в состав его. И бург его видел. Он подарил нам рисунок с оного, с южной стороны снятый (Тюрнером. 1820).

Его не забудет история.

В башне, воздвигнутой Штейном, вделаны статуи: св. Георга, для России, св. Адальберта, для Пруссии, и на одной двери надписано начало известной духовной песни Лютера: «Eine feste Burg ist unser Gott». И Штейн имеет своего папу, от коего спасло его провидение, и свою Германию и Европу, для коих спасло его провидение. Уединенная жизнь его, посвященная снова отечеству, достойна его деятельной жизни в эпоху министерства в Пруссии, и в другую, для него, для Германии и для человечества славную. О нем можно, может быть, справедливее сказать, чем о Фрид<рихе> Вел<иком> (сказал Мюллер): «Immaculatis fulget honoribus»; а в утешение себе, не видя всех плодов созревшими, может он воскликнуть: «Et voluisse sat est». Но и совершенный им подвиг дает ему право на истинное бессмертие… {20}

Эмс. Не более как за милю отсюда лежит Эмс у берегов Ланы. Мы проехали городок Лангенау — и вся дорога, особливо в правую сторону, была живописною цепью гор. В Эмс приехали к самому обеду. Взглянув на бани и на источники и бросив взгляд по ту сторону Ланы и на миниатюрный мостик, из маленьких судов составленный и чрез Лану лежащий, мы сели обедать со свитою цесаревича, а после обеда пошли к нему и опять более часу беседовали с ним или, лучше, слушали его: о прус<ском> кор<оле>, о других членах кор<олевской> фамилии; о Эренбретенштейне, о прусском параде в Кобленце; о названии его именем части укрепления и проч. и проч. - Я сбирался путешествовать на осле по окрестным горам и въехать на scheme Aussicht; но, проговорив долго с цес<аревичем>, нельзя уже было откладывать поездку в Кобленц, куда мы приехали уже в сумерки и едва застали лучи солнца на позлащенных им горах и на грозных высотах Эренбретенштейна (или Friedrich Wilhelm). За полмили отсюда дорога раздваивается, и одна идет, кажется, на Мюленбах, другая — в Кобленц, и пред сим распутием вдали виден Рейн, излучистый и древний, напояющий несметные села и веси, на пути его усеянные. Солнце уже садилось, и тень покрывала горы, когда я в другой раз в жизни и опять издали увидел тебя, древний поитель племен и градов, и легионов Кесаря и донских полчищ!

Укрепления Эренбретенштейна висят над частию города, им прикрываемого, и я еще не мог насмотреться на крепость и на тонкий, вьющийся виноград у казематов ее, как мы уже очутились на мосту Рейна, который из Эренб<ретенштейна> перенес нас в Кобленц, в час театра, куда я поспешил видеть или хотя выслушать «Jeanne D’Arc» Шиллера. Публика соответствовала труппе, а труппа публике; но Шиллер, но стихи его — перенесли меня в мир вдохновения, из которого пробудило меня явление на сцену катол<ического> архиерея с свитою разноцветных монахов и отправление им обедни; в глубине театра представлен был алтарь церкви кат<олической> — и вместо….. виден был египетский сфинкс! Мальчишки, одетые наподобие тех, кои прислуживают кат<олическим> священникам во время литургии, звонили в колокольчики и, по обыкновению, приседали у алтаря в минуту звона, что у католиков означает возвышение гостии! Я не мог равнодушно смотреть на сию бутафорскую карикатуру католического священнодействия и, не дождавшись 6 акта, - ушел домой пить чай!..