Дневник 1825-26/2 (А. И. Тургенев)

Дневник 1825-26 — 2
автор Александр Иванович Тургенев (1784-1846)

21/9 августа — 4 сентября/23 августа 1825

21/9 августа

21/9 августа. Вчера подошел к нам трем цесаревич; мы хотели встать, но он троекратно удержал нас и начал разговор, который кончился через 2 часа с половиною. Мы почти во все время сидели, а он стоял и от одного предмета переходил к другому: начали с газет, а в течение разговора доходило было и до Фотия, до почтеннейших Петра и Ник<олая> Егор<овичей> Свечиных, Есипова, Бориса Юсупова, Нарышкиной (М<арии> Антоновны), до законов уголовных, семеновской истории и убийцы Батурина, потом опять к водам и о Польше и ее духовенстве; словом, о многих и о многом. Он любезен и иногда остроумен. Сегодня из окна опять остановил меня и напомнил вчерашнее и спрашивал о слышанной мною проповеди. ..

22/10 августа

22/10 августа. В книжной лавке встретил я сегодня Вибекинга, geheimen Rath und Ritter, известного своими географическими картами, гидравлическими и механическими работами в разных европейских государствах и, наконец, теоретическо-практическою гражданскою архитектурою, которой первые три части и систематический реестр к оным уже вышли, а скоро выйдет и последняя, 4-я. Я спросил о книге Гете о древностях Рейна и Мейна — и он, вместо книгопродавца, сказал мне о содержании сей книги. Узнав, кто я, он пригласил меня к себе на квартиру показать литографические рисунки гражд<анской> архитектуры и прочесть главу своей книги об истории гражд<анской> арх<итектуры> в России. Я пошел с ним — и не раскаиваюсь, что пропустил прогулку и беседу с цесаревичем. В главе о России нашел я много неверностей исторических и еще более недостаток в местных сведениях и в образе строиться простого народа; но нашел и много нового, для меня неизвестного о архитекторах, бывших в России. Многие и из новейших книг, в коих есть рисунки строений старинных, особливо московских, например Lial описание Москвы, прошедшего года вышедшее, и прочие ему неизвестны; но многое мог бы и русский любитель нестарой старины заимствовать из книги Вибекинга. В чертежах есть и русские, например дворцов и церквей п<етер>бургских, с показанием архитекторов и времени построения или зачатия. {8} Некоторые неизвестны; да вряд ли и в России не забыты уже? — Я пожалел, что наша Академия художеств не знает о сем творении и что государь только на один экз<емпляр> подписался. Напишу в П<етер>бург о заплате В<ибекинг>у за экз<емпляр>, доставленный вел. кн. Николаю Павл<овичу>, который получил только первую часть. Виб<екинг> думает, что гнусные поступки братьев Бадеров причиною тому, что государь не взял большего количества экз<емпляро>в его книги, классической и почти единственной в своем роде, ибо она соединяет историю зодчества в Европе, как-то в Италии, Германии, Англии и Франции, но и вместе и практическую часть сего искусства и представляет вернейшие планы, разрезы и исчисления, так что итальянцы-художники учились в Вибекинге истории построения некоторых зданий, над завершением коих сами трудились. Чего не преодолеет германское трудолюбие — и в этом их гений, и Бюффрн прав, что, впрочем, не должно лишать их права на гений, который, по словам поэта,

Еще до начала сраженья победой увенчан.

Когда буду в Мюнхене, то зайду к нему. Он пригласил, чрез меня, и брата.

Сын его служит в Шпейере по той же части, и он написал мне в сей книжке его адрес — и предворил его обо мне.

Вибекинг служил еще Фридриху Великому, думал о наводнении П<етер>бурга и интересен для нас еще и потому, что трудами его в 1784 году и частию под его руководством в 72 листах сняты планы (военно-топографические картины) с Netzdistricte und Cujavien (nahm selbst auf). Он дал мне и полный каталог трудов его.

Есть ли бы сочинения его об архитектуре всех народов не были так дороги и огромны, то их можно бы было взять с собою в руководство при путешествии в Германии, Франции, Англии, Гишпании и Италии — и они служили бы вернейшим указанием на чудеса зодчества в разных веках и у разных народов. Ничто не образует так и самый вкус — после настоящего созерцания.

Вчера был он у вел. князя и много говорил о наводнении петербургском и о средствах отвратить оное на будущее время; но ни одного из предложенных не одобряет, а своего не предлагает, ибо не знает местного положения, хотя и описывал Кронштадтскую пристань и снял с оной такие планы, коим и государь, который видел его при Наполеоне в Эрфурте, удивился и сказал ему, что не понимает, как он мог достать их — ибо в России, по мнению государя, хранятся они в строгой тайне. Гр. Румянцев в Эрфурте же предлагал Виб<екинг>у взять на выучку 10 русских инженеров; он принял предложение, условие подписано; но он повидался с Сперанским — и из П<етер>бурга написал к нему гр. Рум<янцев>, что ничто не состоялось и что контракт разрушается. — Впоследствии это послужило к счастию Виб<екинга>, ибо что подумали бы вестфальский король и Наполеон, узнав о сношении его с русским правительством.

Виб<екинг> сказывал мне также, что еще не доплачено 10 т<ысяч> франков за телескоп дерптский и что художник намерен обратиться к государю (написать к Мойеру о сем).

24/12 августа

24/12 августа. Вибекинг познакомил меня с Шеллингом. Я не ожидал встретить в К<арлобаде первую теперь мыслящую голову в Германии. Он пригласил меня к себе. Я просидел у него с час. Говорили о Бадере, а Шел<линг> рекомендовал мне участь проф<ессора> виленского Голуховского, которого очень хвалит. Я справлялся о нем у гр. Нессельроде и завтра успокою Шеллинга.

Он издает новое сочинение в 3 частях. Теперь живет, но не служит, а только учит, в Эрлангене…

13 августа

25/13 августа. Ввечеру Шеллинг подошел ко мне и с таким добродушием говорил со мною о своей философии, о содержании издаваемой им ныне книги, в которой изложил он всю систему свою, как о трансцендентальной, так и о нравственной философии, и о религии, понятным образом и для дилетантов. Он избрал форму мифологических исследований — для того, что в ней все соединить можно и перейти к началу всего. {9} Обхождение его так ободрило меня, что я спросил у него о причине ссоры его с Якоби, которого люблю и уважаю за некоторые страницы в его Вольдемаре и за понятное изложение нравственной системы Канта. Якоби виноват, ибо начал нападение на Шел<линга> и начал в то время, когда был президентом Академии, коей Ш<еллинг> был только членом, следовательно > почти подчиненный ему. Не называя его, а только ясно обозначая его книгу, он называл его безбожником. Шел<линг> отвечал ему.

Теперь он является снова на поприще интеллектуального мира, с полною системою мнений своих, уже не отрывками и не в облачной терминологии изложенною, но ясно и открыто. Теперь, говорит он, пусть судят меня, мою религию, начала, на коих воздвигаю мою систему.

Я спросил его, задолго ли до своей знаменитости, или до появления первой книги его, был он учеником Фихте, полагая, по изданной о нем биографии, что он у него в Иене учился. Но Шел<линг> отвечал, что он не был учеником Фихте, а только один раз слушал его лекцию, желая воспользоваться блистательным способом преподавания лекций Фихте, что о сем ошибочно сказано было в Conversations-Lexicon и что он не учеником Фихте, а товарищем его был в Иене. Шел<линг> уверяет, что он совсем неожиданно для него сделался начальником филос<офской> партии и произвел в то время такое действие на умы в Германии, дав им новое направление в области метафизики, что теперь почитает он своею обязанностию предложить все начала свои удовлетворительным для всех образом и для того издает свою книгу, которую пришлет ко мне в Париж.

От философии перешли мы к другим отраслям германской словесности и признавали ощутительную скудость оной в наше время. Между историками едва можно поименовать Раумера, но и его книга наполнена рассуждениями поверхностными и полуистинами. Герен давно ничего нового не издал, а книга его о Греции — недостойна старших сестер своих, то есть первых частей его Идей о Европе и Азии. Риттер в географии более всех теперь отличается своим всеобъемлющим взором, но и он сбился на мифологические догадки, в другой книге. Один блистает человеколюбием и обширными сведениями — Нибур, из государственных советников в Берлине сделавшийся профессором в Бонне. Он предпочел Древний Рим — кормилу правления, которое держал неверною рукою. Это явление принадлежит нашему времени. {10}

Расставшись с Шеллингом, я встретил гр. Нессельроде, который увел меня к Зонтагу, высочайшее место из здешних окрестностей. Сперва остановились мы у так называемого Вавилона и заказали шоколад, для возвратного пути. И отсюда виды уже прелестные с обеих сторон: с одной — Карлсбад виден до самого Постгофа, с другой — отлогие горы, испещренные разноцветными нивами, деревеньками, мимо коих пролегает дорога и в Эгру, в Лейпциг и в другие места. 160 сажен еще до трех крестов, кои снизу кажутся весьма в близком расстоянии и от Вавилона и от Зонтага. От трех крестов вид самый разительный и прелестный, хотя Зонтаг около 400 сажен выше их. Они не окружены деревьями, которые заслоняют лучшие точки с Зонтага. Мы пробыли здесь до тех пор, как уже совершенно смерклось и окрестности скрылись от глаз наших: только один огонек блистал вдали и вблизи на различных возвышениях. Взошла луна и осветила нам слабым светом своим возвратный путь наш. Вся прогулка продолжалась около трех часов, а мы отдыхали менее получаса на дороге.

Сюда буду чаще взбираться и один с книгою или с своими мыслями, с мечтами и с чувствами, которым душа в сих местах так охотно и свободно предается.

Послал сочинения Эберта {11} с гр. Шадурским к Булг<акову>. Писал к нему, к Кар<амзину> и к Путяте, со штафетою вел. княгини к Нефед<ьевой> и к Молово…

26/14 августа

26/14 августа. После обеда опять я долго гулял с цесаревичем и говорил опять много и о многом: военные поселения. Я уступил ему тетрадь о военных пос<еления>х. Кажется он не расположен к ним. Замечания его о полку, который в сражении потеряет половину — и тогда деревня, к которой он приписан, опустеет. Неуравнительность в растрате людей. О семеновской истории. О М. Орлове и о его ланкастерских таблицах. Хвалит Воронцовские и удержал и ввел и употребляет их по сие время у себя. Глинка. Не определен инспектором в Каз<анский> корп<ус>, хотя цес<аревич> и представлял о нем гос<ударю> по желанию Коновницына. Я старался оправдать Гл<инку> и выставить его в настоящем виде, как энтузиаста ко всему доброму, не вмешивающегося в политику. {12} — Лунин. Н. Муравьев. Поездка их в военные поселения. Старался оправдать их, особливо Мур<авьева>. — Андреевский! — Греч, которого цес<аревич> смешивал с однофамильцем его. — О Сперанском. Отзывы о Карамзине. Фовицкий сказывал мне, что читает ему ежедневно его «Историю». Обед в день св. Георгия и в два полковые праздника.

Расставшись с велик<им> кн<язем>, я опять пошел к Зонтагу, но уже прямою дорогою, по тропинке весьма узкой и каменистой. Я с трудом и усталый взобрался по крутизне горы и вышел на дорогу уже между трех крестов и Зонтагом. Не доходя до него, сел отдохнуть на скамью, с которой, чрез деревья, смотрел на заходящее за горы солнце. У трех крестов. Отсюда свободно открывалось предо мною почти полукружие всех окрестностей Карлсбада. Гора одна над другою воздымаются; а вдали кое-где от лесных испарений курился фимиам тому, который висит над головою моею между двумя разбойниками! Здесь, в сии блаженные минуты, я все постигаю и конечно не слабым умом, но чувством и тою душою, которой возношусь над сими горами и падаю к ногам распятого!

Взбираясь сюда я намеревался, отдыхая на скамье, прочесть несколько страниц из Жан-Поля, которого ношу с собою, но что скажет он мне, что бы теперь сильнее не отозвалось в моем сердце!

От трех крестов (386 сажень от Зонтага) спустился я в Вавилон, еще 133 сажени ниже трех крестов. Солнце совсем уже закатилось. Часть неба покрылась ярким пурпуровым цветом. Начинало темнеть и в воздухе распространилась уже вечерняя свежесть. Я дождался у камер-обскуры луны. Она взошла и осветила другим светом потемневшие леса и горы. Все было тихо и в душе моей и в окружавшей меня природе. Я насладился еще несколько минут и сею красноречивою тишиною, и благодатным влиянием прекрасного вечера и неизобразимых теней, рисовавшихся между лесов, долин, и наконец какою-то торжественностию прохладной ночи. — Взор мой старался проникнуть вдаль, но бледный свет луны ему не благоприятствовал. Я пошел в палатку, и добрый чех напоил меня опять шоколадом. В 8 часов я начал по большой дороге спускаться к городу, один, по горам, окруженный дремотою лесов…

29/17 августа

29/17 августа. Сегодня познакомился с Багезеном, датским поэтом автором «Партенанцы» и разных мелких стихотворений, более эротических. Он за 34 года пред сим путешествовал с Карамзиным, помнит его. {13} Знает Блудова, Мих<аила> Орлова. С восхищением, со слезами на глазах говорил о принцессе Ловиц — и теперь, по словам его, закроет глаза навеки, ибо другого, подобного ей ангела, уже более на земле не увидит. Готовит какую-то новую поэму, отдохнув 15 лет после издания последнего своего сочинения. О теперешней нем<ецкой> словесности говорит с сожалением; даже и ученые труды Гете, о которых я ему напомнил, по его мнению не заслуживают той славы, коею возвеличили их литераторы-журналисты, ожидая такой же похвалы и от Гете. 34 года странствует Баг<езен> по Европе и знакомится со всеми; от кедра — до пиона; от Наполеона — до меня…

30/18 августа

30/18 августа. Сегодня был у меня два раза Багезен. Поутру просидел более двух часов и помешал мне гулять, и с час после обеда. О чем и о ком не говорил он? — О литературе судит здраво и, кажется, беспристрастно. Шеллинга, ни его философию — не любит, и совершенно винит его в ссоре с Якоби, называя последнего немецким Платоном (Статья в Ж. Поле «Jakobi, der Dichter und Philosoph»). Он восхищается нравственным характером Якоби и изображает его мудрецом в жизни и в сочинениях. Я рад, что нашел подобное моему мнение о Якоби. Ж. Поля описывает, как уже отцветшим, сухим и педантом в обращении. Знавал Наполеона, Лафайета, Benj. Constant, Mad. Stahl и отца ее. Долго жил в Париже, но выговор сохранил датский. Обещает издать 15-летний плод трудов своих. Страдает и пишет беспрестанно. Знавал Фихте и рассказал мне любопытное первое знакомство Фихте с Кантом* Он желал представиться германскому Аристотелю и обратить его внимание к себе, приехал в Кенигсберг и прежде, нежели пошел к нему, решил сделаться ему известным произведением оригинальным, заехал в трактир и написал первое свое сочинение: О религии.

Кант прочел, изумился, и Фихте сделался его частым собеседником в пребывание свое в Кен<игс>берге…

1 сентября/19 августа

1 сентября/19 августа. Багезен читал мне свои стихи в ответ на послание к нему шведа Бринкмана. Последнее более мне понравилось. Оно короче ответа и в нем более огня. Баг<езен> напротив утомил меня 36 страницами.

После обеда Вибекинг показывал мне сочинение свое и планы водяным строениям — uber die Wasserbaukunst; {14} тут видел я и доктора Пешмана, которого совету последую завтра.

Я заходил к мюнхенскому еврею — и видел у него шпагу принца Евгения, осыпанную бриллиантами, с французским имперским орлом. Он продает ее за 1500 дукатов. В мантии его, которую он носил, как вице-констабль, в Мюнхене играют на театре, при представлении «Жанны д’Арк» — Sic transit gloria mundi!

Виб<екинг> показывал мне венского ценсора (Рупрехта), который осматривает все книжные лавки в империи; доносит о запрещаемых Меттерниху. Недавно и здесь взято полицией книг на 2 т<ысячи> гульдинов у книгопродавца. Виб<екинг> уверяет, что ни горничная девка, ни камердинер, без совета Рупрехта, к императору не принимаются.

В Париже кланяться от Виб<екинга>-Cuvier и директору des ponts et chaussees <пропуск > и осмотреть институт его в 12 часов.

2 сентября/20 августа

2 сентября/20 августа. Сегодня видел я у Шпруца Шеллинга и - Дюпора, дружно разговаривающих; заметил Ч<аадаев>у расстояние между головою одного и ногами другого; {15} но приятель мой отвечал мне: Есть, однако, между ними нечто общее: Tous les deux ont ete dans les espaces? Дюпор оставил свое ремесло и с блистательной сцены, на которой видела его вся Европа, сошел в мирную долину, близ Вены; купил себе там домик и живет в нем с миловидною женою своею, в полной независимости, благодаря ногам своим. Вот и еще с Шеллингом сходство: в нем практическая философия — в том умозрительная. Кто из них довольнее своею участию? Пантеист ли — или le premier caracoleur de l’Europe, как называет Дюпона Лафероне.

«La religion etant la raison des choses», comme le dit M. de St.-Martin, «aucun developpement interieur ne pourrait etre interdit par elle». Вот ответ обскурантам и всем тем, кои хотят противиться успехам просвещения, ответ католическим правителям, кои думают удержать свет реформации, во все поры во владения их проникающий и никакими заставами, цензорами и военными массами не отразимый. Напротив: в Австрии и в России блеснул он в последнее время со штыками, кои победа вынесла из бурной Франции…

В Байрейте видеть J. Paul. Сказать ему, чтобы не переменял ничего в своих сочинениях при новом издании, чтобы скорее напечатал полное издание; ибо он очень болен и может умереть скоро. Два замечания на его замечания в критике на Mad. Stahl о нем<ецкой> литературе…

4 сентября/23 августа

4 сентября/23 августа. Город пустеет примерным образом. На улице нашей, самой многолюдной, уже мало движения. Только поутру, во время обедни, город оживился. Ввечеру, когда зажглись огни, мало их было видно в окнах. В Саксонской зале обедали, кроме нас, только уже двое. Пасмурная погода и дождь навели грусть и на меня. Гулял мало и, возвратившись скоро домой, принялся читать Державина, который напомнил мне детство, или по крайней мере первую молодость и брата Андрея. Я читал его с ним на берегу Волги и Колмогора. Памятник Герою — памятен душе по первым впечатлениям, им произведенным. Мы читали его в ссылке — прежде нежели знали жизнь Репнина.