Дети природы у себя дома (Твен)/РМ 1882 (ДО)
| Дѣти природы у себя дома |
| Оригинал: англ. The Innocents At Home, опубл.: 1872. — Перевод опубл.: 1882. Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на журналъ «Русская мысль», 1882, книга VIII, с. 114—133. |
Дѣти природы у себя дома.
правитьI.
правитьБыли и набобы въ Америкѣ въ ту пору. Я говорю про время обогащенія. Послѣ каждаго важнаго открытія на пріискахъ непремѣнно являлся одинъ такой или два. Я помню еще многихъ изъ нихъ. Это были вообще люди беззаботные, безмятежные и общины пользовались щедрыми дарами отъ ихъ богатствъ.
Два двоюродныхъ брата, извощики, задумали купить небольшой отдѣльный участокъ за 300 долларовъ. Они уступили человѣку постороннему третью долю участка съ тѣмъ, чтобъ онъ открылъ эксплуатацію, а сами опять отправились промышлять извозомъ. Но не надолго. Черезъ десять мѣсяцевъ пріискъ очистился отъ долговъ и давалъ каждому владѣльцу отъ 8 до 10.000 долларовъ въ мѣсяцъ или до 100.000 долларовъ въ годъ.
Одинъ изъ самыхъ первыхъ набобовъ, появившихся въ Невадѣ, носилъ на груди на 6.000 долларовъ брилліантовъ и жаловался на то, что онъ не можетъ тратить своихъ денегъ такими же кушами и столь же быстро, какъ онъ ихъ наживалъ.
Другой невадскій набобъ хвастался, что иногда онъ получаетъ дохода до 10.000 долларовъ въ мѣсяцъ, и любилъ разсказывать, какъ самъ онъ когда-то работалъ на своемъ теперешнемъ участкѣ за пять долларовъ въ день.
Знали въ этой благословенной странѣ и такого баловня судьбы, который изъ бѣдняка сталъ богачомъ почти въ одну ночь. Онъ имѣлъ возможность предложить сто тысячъ долларовъ за высокій оффиціальный постъ, что и сдѣлалъ, только напрасно, потому что его политическіе таланты были далеко не въ уровень съ его свѣдѣніями по части банковъ.
Былъ тамъ еще нѣкто Джонъ Смитъ. Это былъ малый простой, честный, добродушный. Онъ былъ низкаго происхожденія и замѣчательный невѣжда. Смитъ занимался извозомъ и имѣлъ небольшой участокъ земли, который давалъ ему безбѣдныя средства къ жизни. Хотя онъ и собиралъ съ него немного сѣна, но оно стоило на рынкѣ отъ 250 до 300 далларовъ за тонну. Потомъ Смитъ продалъ нѣсколько акровъ земли и купилъ небольшой неразработанный серебряный пріискъ въ Гольдъ-Гиллѣ. Онъ сталъ разрабатывать его и построилъ небольшую, незатѣйливую мельницу о десяти поставахъ. Черезъ 11 мѣсяцевъ онъ совсѣмъ оставилъ торговлю сѣномъ, потому что доходы отъ пріиска достигли почтенныхъ размѣровъ. Одни говорили, будто онъ получалъ по 30.000 долл. въ мѣсяцъ, а другіе доводили эту цифру до 60.000 долл. Во всякомъ случаѣ Смитъ сталъ богачомъ.
Тогда онъ отправился путешествовать по Европѣ. Когда онъ воротился на родину, то конца не было его разсказамъ о породистыхъ свиньяхъ, видѣнныхъ имъ въ Англіи, о крупныхъ испанскихъ овцахъ, о превосходномъ богатомъ скотѣ въ окрестностяхъ Рима. У него голова шла кругомъ отъ чудесъ Стараго Свѣта, и онъ каждому встрѣчному совѣтовалъ путешествовать. По его словамъ, до своего путешествія онъ никогда не воображалъ, чтобы на свѣтѣ могли быть такія диковинныя вещи.
Однажды на бортѣ одного корабля пассажиры собрали 500 дол., въ пользу того, кто вѣрнѣе угадаетъ, сколько миль пройдетъ корабль въ сутки. На слѣдующій день около полудня всѣ записочки въ запечатанныхъ конвертахъ были въ рукахъ эконома[1]. Смитъ былъ веселъ и доволенъ, такъ какъ онъ подкупилъ инженера. Но противная сторона выиграла пари. Смитъ сказалъ:
— Этого не можетъ быть! Онъ ошибся на двѣ мили больше меня.
— Мистеръ Смитъ, — возразилъ экономъ, — вы ошиблись больше всѣхъ пассажировъ. Мы вчера сдѣлали 208 миль.
— Хорошо сэръ, — сказалъ Смитъ, — вѣдь такъ почти и я утверждалъ: я предполагалъ, что мы проѣдемъ 209 миль. Если вы опять справитесь съ моею записочкою, то найдете цифру два и два 0, т. е. 200, — не такъ ли? А потомъ вы найдете и 9 (200 и 9), т. е. двѣсти девять. Я утверждаю, что эти деньги слѣдуетъ получить мнѣ.
Участокъ Гоульдъ и Кьюрри составлялъ всего 1.200 квад. футовъ и принадлежалъ сначала тѣмъ двумъ лицамъ, имена которыхъ онъ носилъ. Мистеръ Кьюрри владѣлъ двумя третями его и говорилъ, что распродалъ его за 2.500 долларовъ съ придачею старой клячи, которая въ 17 дней съѣла сѣна и ячменя больше того, чѣмъ сама стоила. Онъ же говорилъ, что Гоульдъ продалъ свою часть за пару старыхъ одѣялъ и бутылку виски, которая въ теченіе трехъ часовъ положила замертво семерыхъ и что одинъ скромный иностранецъ, откупорившій пробку, болѣлъ всю жизнь. Черезъ четыре года этотъ самый пріискъ стоилъ въ Санъ-Франциско на биржѣ 7.600.000 долларовъ золотомъ.
Около того времени одинъ обѣднѣвшій мексиканецъ жилъ по сосѣдству съ Виргиніей. По его землѣ пробѣгалъ ручеекъ, вытекавшій изъ маленькаго холма. Офирская компанія отрѣзала отъ своего пріиска 100 футовъ и уступила за ручеекъ. Этотъ клочокъ оказался самою богатою частью въ цѣломъ пріискѣ: черезъ четыре года цѣнность его (со включеніемъ мельницы) поднялась, до 1 1/2 милл. долларовъ.
Одинъ джентльменъ, владѣвшій 20-ю футами въ участкѣ Офирской компаніи, прежде чѣмъ открыты были громадныя богатства этого участка, продалъ его за лошадь, да и то какую-то жалкую. Спустя годъ или около того, когда Офирскій участокъ стоилъ по 300 долл. за футъ, этотъ человѣкъ, у котораго не было ни гроша, обыкновенно говорилъ, что онъ самый видный представитель роскоши и бѣдности, потому что имѣлъ возможность ѣздить на лошади, стоющей 60.000 долларовъ, но не можетъ собрать денегъ на покупку сѣдла, такъ что принужденъ его занимать или обходиться безъ него. Онъ говорилъ, что если судьба еще разъ наградитъ его лошадью въ 60.000 долларовъ, то онъ совсѣмъ разорится.
Молодой человѣкъ 19 лѣтъ служилъ телеграфистомъ въ Виргиніи съ жалованьемъ по 100 долл. въ мѣсяцъ. Онъ разбогатѣлъ благодаря тому, что задерживалъ телеграммы съ пріисковъ, шедшія черезъ его руки, и согласно съ ихъ указаніемъ, при посредствѣ одного пріятеля въ Санъ-Франциско, покупалъ и перепродавалъ участки. Однажды послана была частная депеша изъ Виргиніи, въ которой сообщалось о важной находкѣ на большомъ пріискѣ. Совѣтовали держать это въ тайнѣ до тѣхъ поръ, пока обильные доходы съ пріиска не будутъ обезпечены. Онъ купилъ тамъ участокъ въ 40 ф., по 20 доллж за футъ, а потомъ половину продалъ по 800 долл. за футъ, остальные же вдвое дороже. Черезъ три мѣсяца участокъ стоилъ 150.000 долл., и молодой человѣкъ вышелъ въ отставку.
Другой телеграфистъ былъ уволенъ компаніей за разглашеніе секретовъ. Онъ уговорился съ однимъ капиталистомъ въ С.-Франциско, что сообщитъ ему результатъ процесса, касающагося пріисковъ, черезъ часъ послѣ того, какъ тяжущіяся стороны узнаютъ объ этомъ частнымъ образомъ въ С.-Франциско. За это его соумышленникъ сулилъ ему большіе проценты съ барышей при покупкѣ и продажѣ. Переодѣтый извощикомъ, явился онъ на телеграфную станцію въ горахъ, завелъ знакомство съ телеграфистомъ и изо дня въ день сидѣлъ на станціи, куря трубку и жалуясь на то, что его лошади измучились и ему нельзя двинуться съ мѣста. А между тѣмъ онъ прислушивался къ содержанію депешъ, получавшихся изъ Виргиніи, пока онѣ передавались по снаряду. Наконецъ, пришла и частная депеша, сообщавшая результатъ процесса, и какъ только онъ прислушался къ ея содержанію, тотчасъ же телеграфировалъ своему другу въ С.-Франциско:
«Измучился отъ ожиданія. Продамъ лошадей и повозку и отправлюсь домой».
Это была условная фраза: еслибы тутъ не было словъ, «отъ ожиданія», то это значило бы, что результатъ получился неблагопріятный. Мнимый другъ извощика купилъ часть пріиска, за дешевую цѣну раньше, чѣмъ важная новость стала извѣстна публикѣ, и въ результатѣ было обогащеніе.
Спустя много времени послѣ того, какъ одинъ изъ крупныхъ виргинскихъ пріисковъ былъ присоединенъ въ владѣніямъ штата, около 50 фут. первоначальнаго обзаведенія были въ рукахъ человѣка, который никогда не подписывалъ документовъ о присоединеніи. Участокъ былъ весьма цѣненъ, и дѣлались всяческія усилія отыскать его, но онъ исчезъ, какъ тѣнь. Прошелъ однажды слухъ, что онъ на Бермудскихъ островахъ, и тотчасъ два развѣдчика отправились туда, но его тамъ не оказалось. Потомъ говорили, что онъ въ Мексико, и его другъ, прикащикъ, собралъ небольшую сумму и сталъ его разыскивать, потомъ купилъ его участокъ за 100 долл., а подъ конецъ продалъ за 75.000 долларовъ.
Но къ чему вдаваться въ подробности? Преданія страны серебра полны приключеній въ этомъ родѣ, и ихъ никогда всѣхъ не перескажешь. Я хотѣлъ только дать читателю понятіе объ особенностяхъ богатой поры, которой я не могу изобразить инымъ путемъ. О ней необходимо было вспомнить, чтобъ охарактеризовать эпоху и страну. Я былъ лично знакомъ съ большинствомъ набобовъ, о которыхъ говорилъ, и, на основаніи этого знакомства, такъ описалъ родъ ихъ жизни и занятій, что мѣстное общество не узнало этихъ прежнихъ знаменитостей. Дѣло въ томъ, что они перестали быть знаменитостями; напротивъ, большинство ихъ впало въ прежнюю бѣдность и безъизвѣстность.
Въ Невадѣ переходилъ изъ устъ въ уста разсказъ о приключеніи съ двумя набобами, — истинный или вымышленный, кто знаетъ? Передамъ его, какъ слышалъ. Полковникъ Джимъ достаточно зналъ свѣтъ и его обычаи, а полковникъ Джекъ жилъ въ дальнихъ мѣстностяхъ штата, велъ трудовую жизнь и никогда не видалъ города. Когда оба эти господина вдругъ разбогатѣли, они вознамѣрились посѣтить Нью-Йоркъ. Джеку хотѣлось посмотрѣть на то, чего онъ не видѣлъ, а Джимъ рѣшился предостеречь его, какъ неопытнаго, отъ несчастныхъ случаевъ. Они ночью пріѣхали въ С.-Франциско, а утромъ сѣли на пароходъ. По пріѣздѣ въ Нью-Йоркъ, Джимъ сказалъ:
— Я всю жизнь только слышалъ про кареты, а теперь на самомъ дѣлѣ хочу проѣхаться въ каретѣ. За издержками я не стою. Отправимся.
Они вышли на тротуаръ и Джимъ позвалъ красивый кабріолетъ (barouche). Но Джекъ возразилъ:
— Нѣтъ, сэръ, ни одинъ изъ вашихъ дешевыхъ опрокидывающихся экипажей для меня не годится. Я хочу здѣсь повеселиться, а деньги вещь пустая. Мнѣ надобно самый щегольской экипажъ. А вотъ такой какъ разъ и ѣдетъ сюда. Остановите этотъ желтый экипажъ, разрисованный фигурами, — не безпокойтесь, я плачу за все.
Джимъ остановилъ пустой омнибусъ, и они сѣли. Полковникъ Джекъ сказалъ:
— Развѣ это не весело?… О, нѣтъ, я въ восторгѣ. Подушки, окна, картинки, и вы сидите покойно. Что сказали бы наши дѣти, еслибъ они видѣли, какъ мы здѣсь играемъ большихъ господъ. Клянусь Св. Георгіемъ, — я бы желалъ, чтобъ они могли видѣть насъ.
Онъ высунулся въ оино и закричалъ возницѣ:
— Слушай, Джонни, что идетъ ко мнѣ, идетъ и къ вашимъ, ручаюсь! Беру этотъ экипажъ на весь день. Такъ хочу, старина! Пусть лошади бѣгутъ. Довольно, старикъ! Пусти ихъ, пусть бѣгутъ. Мы съ вами все устроимъ, какъ слѣдуетъ.
Кучеръ просунулъ руку въ отверстіе, гдѣ проходилъ ремень, и попросилъ уплаты. Тогда еще гонги не были въ ходу. Джекъ схватилъ его руку и потрясъ дружески.
— Вы понимаете меня, старый воробей, — сказалъ онъ, — все идетъ ладно между добрыми людьми. Понюхайте-ка этого, какъ вамъ понравится? И онъ сунулъ ему въ руку золотую монету въ 20 долларовъ. Кучеръ сказалъ, что не можетъ размѣнять.
— Что за размѣнъ! Кладите въ карманъ.
Потомъ онъ ударилъ по плечу Джима и сказалъ ему:
— Вѣдь это по-джентльменски? Повѣсьте меня, если я не буду каждый день нанимать такой экипажъ!
Омнибусъ остановился, и въ него сѣла молодая лэди. Джекъ посмотрѣлъ на нее съ минуту въ изумленіи, потомъ толкнулъ локтемъ Джима:
— Не говорите ни слова, — прошепталъ онъ. — Пусть она ѣдетъ, коль желаетъ. Слава Богу, здѣсь мѣста довольно.
Молодая лэди вынула портмоне и подала деньги Джеку.
— Зачѣмъ это? — спросилъ онъ.
— Пожалуйста, передайте кучеру.
— Возьмите назадъ ваши деньги, мадамъ. Мы не можемъ позволить этого. Пожалуйста, ѣздите съ нами, сколько вамъ угодно, вѣдь этотъ экипажъ нанятъ нами и мы не позволимъ вамъ платить ни копѣйки.
Дѣвушка отшатнулась въ уголъ отъ изумленія. Вошла пожилая лэди и тоже вынула деньги.
— Простите меня, — сказалъ Джекъ, — милости просимъ ѣхать, но платить не позволимъ. Садитесь, пожалуйста, и не безпокойтесь. Будьте какъ въ своемъ экипажѣ.
Черезъ двѣ минуты вошли два джентльмена, три толстыхъ женщины и двое дѣтей.
— Милости просимъ, друзья, — сказалъ Джекъ, — не стѣсняйтесь нами. Мѣста свободны.
Потомъ онъ пошепталъ полковнику Джиму:
— Нью-Йоркъ — очень общительный городъ, я убѣжденъ въ этомъ.
Онъ останавливалъ всякую попытку заплатить деньги кучеру и приглашалъ садиться отъ чистаго сердца. Всѣмъ это было пріятно, всѣ прятали свои деньги въ карманы и вознамѣрились позабавиться этимъ приключеніемъ. Вошло болѣе шести человѣкъ.
— О, тутъ пропасть мѣстъ! — сказалъ Джекъ. — Входите и будьте какъ дома. Компанія всегда пріятна. Потомъ на ухо Джиму: — «Не правда ли, какъ добры эти жители Нью-Йорка? Только не холодно ли они относятся къ этому? Нѣтъ ли гдѣ ледниковъ? Я увѣренъ, что они полѣзли бы и въ гробъ, еслибъ онъ попался имъ на дорогѣ».
Вошло еще и еще нѣсколько пассажировъ. Обѣ стороны омнибуса были заняты, и многіе стояли на имперіалѣ, куда направлялись больше съ корзинками и узлами. Всюду слышался полу сдержанный смѣхъ.
— Хорошо здѣсь, такъ чисто, прохладно и никого это не поражаетъ, какъ я вижу, — шепталъ Джекъ.
Китаецъ тронулся въ путь.
— Я усталъ, — сказалъ Джекъ, — остановитесь, кучеръ. Сидите на вашихъ мѣстахъ лэди и джентльмены. Будьте безъ церемоній, — за все заплачено. Кучеръ, катайте этихъ господъ кругомъ, сколько имъ угодно. Это — наши друзья, вы знаете. Катайте ихъ вездѣ, а если нужно еще денегъ, пріѣзжайте въ отель Св. Николая и мы все устроимъ. Добрый день, лэди и джентльмены, — катайтесь, сколько угодно, и это вамъ не будетъ стоить ни копѣйки.
Когда оба полковника вышли изъ омнибуса, то Джекъ сказалъ:
— Это самое общительное мѣсто, какое я когда-либо видѣлъ. Китаецъ отлично насъ каталъ. Еслибы мы еще немножко покатались, то, я увѣренъ, къ намъ явились бы и негры. Клянусь Св. Георгіемъ, намъ придется загородить баррикадою дверь въ комнату на ночь, а иначе, пожалуй, кто-нибудь изъ этихъ молодцовъ явится къ намъ спать.
II.
правитьКто-то сказалъ, что для знакомства съ обществомъ слѣдуетъ наблюдать характеръ погребальныхъ процессій и прослѣдить, какого рода люди хоронятся съ большими почестями.
Я не могу сказать, какой классъ людей погребался съ большею пышностью въ «нашъ вѣкъ обогащенія», замѣчательные ли общественные дѣятели, или же извѣстные негодяи. Вѣроятно, эти два выдающіеся слоя общества хоронили своихъ знаменитыхъ покойниковъ приблизительно одинаковымъ образомъ. И философъ, на котораго я только-что сослался, долженъ былъ видѣть двое торжественнѣйшихъ похоронъ въ Виргиніи, прежде нежели дѣлать свое заключеніе о ея жителяхъ.
Букъ Фаншо умеръ въ славное для себя время. Онъ былъ выдающимся гражданиномъ.
Онъ убилъ «своего человѣка», правда, не въ личной ссорѣ, но защищая посторонняго отъ нападенія сильнѣйшихъ противниковъ. Салоны его отличались пышностью, супруга — франтовствомъ, но онъ съумѣлъ отъ нея отдѣлаться, не прибѣгая въ формальному разводу. Онъ занималъ важный постъ въ пожарномъ вѣдомствѣ и былъ настоящимъ Варвикомъ въ политикѣ.
Когда онъ умеръ, плакалъ весь городъ, но особенно сожалѣли его въ нижнихъ слояхъ общества.
На слѣдствіи выяснилось, что Букъ Фаншо въ припадкѣ изнурительной тифозной горячки отравился мышьякомъ, застрѣлился, перерѣзалъ себѣ горло и, выскочивъ изъ окна четвертаго этажа, сломалъ себѣ шею.
Послѣ надлежащаго совѣщанія, судъ присяжныхъ, огорченный и растроганный, но съ единомысліемъ и ясностью ума, не помраченными горемъ, вынесъ слѣдующую резолюцію о смерти: «Онъ умеръ по волѣ Божіей». О, что бы пришлось дѣлать міру безъ суда присяжныхъ!
Пышныя приготовленія дѣлались для похоронъ. Всѣ городскіе экипажи были наняты, всѣ салоны погружены въ трауръ, всѣ муниципальные флаги вывѣшены, всѣ пожарные должны были явиться въ полной формѣ и привезти свои машины укутанными въ черное.
Замѣтимъ мимоходомъ, что въ страну серебра искатели приключеній собирались изъ всѣхъ странъ земнаго шара. Каждый изъ нихъ вносилъ съ собою свое родное нарѣчіе и смѣшеніе этихъ языковъ обратило жаргонъ Невады въ самый богатый, безконечно разнообразный и изобильнѣйшій, какой когда-либо существовалъ на бѣломъ свѣтѣ, за исключеніемъ развѣ пріисковъ Калифорніи, въ былыя времена. Самый вульгарный жаргонъ сдѣлался языкомъ Невады. Безъ него трудно было произнести проповѣдь и быть понятымъ. Подобныя фразы, какъ: «Давай биться!» «Я не разину рта!» «Ни одинъ ирландецъ не суйся!» — и сотни другихъ сдѣлались настолько употребительными, что совершенно безсознательно сходили съ устъ говорившаго и часто не касаясь даже предмета разговоровъ, такъ что теряли всякій смыслъ.
За слѣдствіемъ надъ Букомъ Фаншо послѣдовалъ митингъ стриженаго братства, потому что ничего не дѣлалось на этомъ мирномъ берегу безъ публичныхъ сборищъ и изліяній чувствъ. Постановлялись чувствительныя резолюціи, учреждались различныя коммиссіи. Между прочимъ былъ отправленъ депутатъ за священникомъ. Требовался мягкій, благородный, идеальный, только-что оперившійся теологъ изъ Восточной семинаріи, еще незнакомый съ обычаями на пріискахъ. Членъ коммиссіи, шотландецъ Бриггсъ, исполнилъ порученіе, и стоило послушать, что впослѣдствіи разсказывалъ о немъ священникъ. Бриггсъ былъ крѣпкаго сложенія. Одежда его при исполненіи оффиціальныхъ обязанностей, какъ, наприм., труды по коммиссіи, состояла изъ слѣдующаго: пожарная каска, красная фланелевая куртка, кожаный патентованный поясъ, изъ-за котораго виднѣлся револьверъ и ключъ (для гаекъ), сюртукъ, наброшенный на руку, и невыразимые, заложенные въ сапоги. Онъ представлялъ рѣзкій контрастъ съ блѣднымъ теологомъ-студентомъ. Бриггсъ обладалъ мягкимъ сердцемъ и горячо привязывался къ друзьямъ. Онъ обыкновенно воздерживался отъ дракъ, если въ этомъ не представлялось особой надобности. При разборѣ дѣлъ о побоищахъ выяснялось, что они не были затѣяны Бриггсомъ, но что онъ, по свойственному ему добродушію, вмѣшивался въ нихъ, стараясь помочь слабѣйшему. Онъ и Букъ Фаншо были задушевными друзьями и много лѣтъ дѣлили вмѣстѣ и горе и радость.
Въ одномъ случаѣ, они, отбросивъ свои сюртуки, приняли сторону побѣждаемаго въ бою между посторонними и, послѣ трудно завоеванной побѣды, замѣтили, что тѣ, кому они помогали, бѣжали съ поля битвы, похитивъ ихъ платье. Но возвратимся къ посѣщенію Бриггсомъ священника. На шотландца была возложена трудная миссія, а физіономія его была олицетвореніемъ горести. Когда его приняли, онъ сѣлъ передъ священникомъ, положилъ свою пожарную каску на рукопись неоконченной проповѣди подъ носъ къ священнику, вынулъ красный шелковый платокъ, отеръ лобъ и испустилъ вздохъ поражающаго отчаянія, выражавшій цѣль его посѣщенія.
Онъ запнулся и пролилъ слезы, но, сдѣлавъ усиліе надъ собой, проговорилъ плачевнымъ голосомъ:
— Вы мелете на евангельской мельницѣ по сосѣдству?
— Какъ вы изволили сказать? Извините, я васъ не понялъ.
Послѣдовалъ новый вздохъ и всхлипыванье. Наконецъ Бриггсъ произнесъ:
— Мы, видите ли, въ горѣ и наши молодцы разсчитываютъ на вашу помощь, если мнѣ удастся захватить васъ, т. е. если я буду имѣть на это право… Вы — главный ученый по части славословія по сосѣдству?
— Я — пастырь по настоянію паствы, ограничивающейся сосѣдствомъ.
— Какой же?
— Духовный совѣтникъ маленькаго общества вѣрующихъ, храмъ которыхъ находится въ этихъ владѣніяхъ.
Бриггсъ почесалъ въ головѣ, задумался на минуту и потомъ сказалъ:
— Вамъ бы лучше держаться меня, голубчикъ, а то намъ такъ не сварить ваши! Выливайте-ка все до дна.
— Прошу извиненія. Я опять не понимаю васъ.
— Вы видите во мнѣ трещину, а по-моему такъ она въ насъ обоихъ. Мы плохо понимаемъ другъ друга. Вотъ, видите ли, одинъ изъ нашихъ молодцовъ спасовалъ и мы желаемъ получше распрощаться съ нимъ. Вся штука теперь въ томъ, чтобы заставить кого-нибудь поиграть намъ на губахъ и спровадить его пошикарнѣе.
— Мой другъ, я все болѣе и болѣе впадаю въ заблужденіе. Ваши объясненія совершенно непонятны для меня. Не можете ли вы разъяснить мнѣ смыслъ вашихъ словъ? Сначала я не терялъ надежды понять васъ, но теперь нахожусь совершенно во мракѣ. Дѣло пошло бы успѣшнѣе, еслибы вы ограничились категорическимъ изложеніемъ факта безъ примѣси сложныхъ метафоръ и аллегорій.
Новая пауза и продолжительное размышленіе.
— Я полагаю, намъ не сговориться! — произнесъ наконецъ Бриггсъ.
— Какъ?
— Вы совсѣмъ взбудоражили меня, голубчикъ!
— Я все еще не могу уловить смысла вашихъ словъ.
— Вашъ послѣдній грузъ слишкомъ тяжелъ для меня — вотъ въ чемъ сила! Я теперь не могу ни козырнуть, ни подобрать масти.
Священникъ еще глубже подвинулся въ своемъ креслѣ въ совершенномъ недоумѣніи. Бриггсъ облокотился на столъ, положилъ голову на руки и предался размышленіямъ. Лицо его, все еще озабоченное, приняло выраженіе самоувѣренности.
— Ну, теперь я дошелъ, какъ растолковать вамъ! — сказалъ онъ. — Намъ нужно богословскаго козыря. Понимаете?
— Что?
— Богословскаго козыря. Священника.
— Зачѣмъ же вы не сказали раньше. Я — священникъ, пастырь.
— Ну, теперь заговорилъ. Слава Богу, вышли на свѣтъ! Давайте ее сюда! — сказалъ Бриггсъ, протягивая свою черную лапу, и, взявъ маленькую руку священника, онъ сильно потрясъ ее съ выраженіемъ симпатіи и истиннаго удовольствія.
— Ну, теперь все хорошо. Давайте толковать снова. Позвольте понюхать табачку!… Вотъ видите ли, одинъ изъ нашихъ молодцовъ унесенъ потокомъ.
— Какъ?… Куда?
— Унесенъ потокомъ. Проигрался въ пухъ. Понимаете?
— Проигрался во что?
— Отправился къ ангеламъ.
— А!… Удалился въ таинственныя страны, изъ предѣловъ которыхъ нѣтъ возврата.
— Возврата, надѣюсь, нѣтъ, вѣдь онъ умеръ!
— Да, я теперь понимаю.
— Ну, слава Богу! А я ужь боялся, что мы будемъ еще путаться. Вы теперь знаете, онъ умеръ опять.
— Опять?… Развѣ онъ когда-нибудь умиралъ прежде?
— Умиралъ прежде? — Нѣтъ. Развѣ человѣкъ живущъ, какъ кошка?… Но вы можете прозакладывать себя, что теперь онъ умеръ ужаснѣйшимъ образомъ. Бѣдный малый!… Мнѣ лучше бы было не дожить до этого дня. Я никогда не желалъ бы лучшаго друга, какъ Букъ Фаншо. Я давно знакомъ съ нимъ, а если я знаю и люблю человѣка, я стою за него. Переверните его со всѣхъ сторонъ и вы не найдете болѣе смѣлаго человѣка на пріискахъ. Онъ никогда не покидалъ своихъ друзей. Но теперь все кончено, все кончено… Все безполезно… Его уничтожили!
— Уничтожили?
— Да, смерть. Хорошо, хорошо, хорошо, мы должны были разстаться съ нимъ. Да, дѣйствительно, тяжело на свѣтѣ послѣ всего этого. Ну, пріятель, и былъ же онъ буянъ! Стоило только плюнуть ему въ лицо, чтобы заставить его расходиться. А тогда бы вы посмотрѣли, какъ онъ начиналъ лупить и направо и налѣво. Онъ былъ худшимъ сыномъ одного вора, голубчикъ! Да и былъ же онъ ловокъ въ этомъ…
— Въ этомъ — въ чемъ?
— Въ стрѣльбѣ, въ борьбѣ, въ дракѣ, понимаете? Онъ не давалъ спуску никому. Не взыщите, голубчикъ, — вы видите, какія страшныя усилія я дѣлаю въ этой болтовнѣ: мнѣ приходится вытягивать каждое слово, чтобы выразить его помягче. Но мы пришли къ тому, что все кончено, и теперь ничего не подѣлаешь. Дѣло въ томъ, чтобы вы помогли намъ закопать его.
— Сказать надгробное слово? Присутствовать при погребеніи?
— При погребеніи. Такъ. Въ томъ теперь вся задача. Мы хотимъ устроить все пошикарнѣе. Онъ самъ любилъ шикъ и его похороны не могутъ происходить кое-какъ. Массивную серебряную крышку на его гробъ, шесть перьевъ на балдахинъ, на козлы негра, въ широкой шляпѣ, вотъ такъ будетъ важно! Мы позаботились и о васъ, голубчикъ. Мы назначимъ вамъ все, какъ должно. Для васъ будетъ карета и все, что вамъ угодно. Потомъ мы приготовили для васъ каѳедру въ домѣ! Вы смѣло идите туда и трубите сколько вамъ вздумается. Выставьте Бука, голубчикъ, какъ можно лучше, потому что всѣ знавшіе его подтвердятъ вамъ, что онъ былъ лучшимъ человѣкомъ на пріискахъ. Вы не можете слишкомъ пересолить этого. Онъ не выносилъ несправедливости и заботился о мирѣ и спокойствіи города больше всѣхъ. Я самъ видѣлъ, какъ онъ избивалъ четверыхъ въ одиннадцать минутъ. Если нужно было возстановить порядокъ, то онъ не сталъ бы переминаться и подсюсюкивать другихъ, а вламывался самъ и собственноручно водворялъ спокойствіе. Онъ не былъ католикомъ, — напротивъ. Любимая его поговорка была: «Ни одинъ ирландецъ не суйся!» Но за то для него не было различія, если нарушались чьи-нибудь права. Такъ однажды нѣсколько шалопаевъ забрались на католическое кладбище и затѣяли тамъ игру; онъ самъ пошелъ на нихъ. Ну, и почистилъ же онъ ихъ!… я самъ былъ тамъ, голубчикъ, и все видѣлъ.
— Побужденіе его, дѣйствительно, хорошо, хотя самое дѣйствіе должно быть строго воспрещаемо. Существовало ли у него религіозное убѣжденіе? Я хочу сказать, дѣйствовалъ ли онъ въ силу вѣры, или же изъ повиновенія высшимъ властямъ?
Послѣдовало болѣе продолжительное размышленіе.
— Вы ставите меня опять въ тупикъ… Не можете ли вы повторить все снова и какъ можно проще?
— Пожалуй, попробую изложить проще: была ли ему извѣстна, или не принадлежалъ ли онъ къ какой-нибудь секвестрованной организаціи духовной дѣятельности, способной на самопожертвованіе въ интересахъ нравственности?
— О, чортъ побери!… Переставьте-ка слова на другой манеръ.
— Что вы хотите сказать?
— Вы ужь слишкомъ мудрено говорите… Когда вы начинаете выкладывать вашъ запасъ, я сижу, разиня ротъ. Каждый разъ, какъ вы что-нибудь вывезите, вамъ это ясно, а мнѣ такъ положительно нѣтъ на это счастья. Придется начать снова.
— Какъ, опять?
— Въ томъ-то и дѣло.
— Хорошо. Былъ ли онъ хорошимъ человѣкомъ и…
— Вотъ тебѣ и на!… Хорошій человѣкъ, говорите вы? — Голубчикъ, развѣ это настоящее имя? Онъ былъ такимъ человѣкомъ, котораго вы бы стали обожать!… Никто, какъ онъ, подавилъ возстаніе на послѣднихъ выборахъ, прежде, чѣмъ оно успѣло перейти въ бурю; и каждый говорилъ, что только одинъ онъ могъ это сдѣлать. Онъ расхаживалъ съ куркомъ въ одной рукѣ и съ тромпетомъ въ другой и засадилъ четырнадцать человѣкъ на запоръ менѣе чѣмъ въ три минуты. Онъ усмирилъ этотъ бунтъ и не давалъ никому возможности затѣять его снова. Онъ всегда стоялъ за миръ и водворялъ его, потому что не выносилъ сумятицы. Это большая потеря для города!… Ужь какъ бы вы угодили нашимъ молодцамъ, еслибъ отчеканили его въ такомъ родѣ и воздали ему должное!… Вотъ также, когда однажды толпа начала бросать камни въ окна воскресной школы методистовъ, Букъ Фаншо, по собственному внушенію, заперъ свои салоны, взялъ деѣнадцать стрѣлковъ и поставилъ ихъ караулить воскресную школу. «Ни одинъ ирландецъ не суйся!» — сказалъ онъ, — ну, они и не думали. А какъ онъ былъ ловокъ въ горахъ, голубчикъ! Бѣгалъ скорѣй всѣхъ, прыгалъ выше, дрался сильнѣе и вмѣщалъ въ себѣ большее количество виски, нежели кто-либо во всѣхъ девятнадцати провинціяхъ Англіи. Упомяните объ этомъ, голубчикъ, — нашимъ молодцамъ это понравится больше всего! Потомъ вы можете сказать, что онъ никогда не встряхивалъ свою мать.
— Никогда не встряхивалъ свою мать?…
— Ну, да! Это вамъ могутъ подтвердить всѣ.
— Но зачѣмъ же онъ сталъ бы прибѣгать къ подобнымъ пріемамъ?
— Вотъ это и я говорю; но вѣдь другіе же дѣлаютъ.
— Развѣ только люди не заслуживающіе никакого уваженія.
— Ну, среднимъ числомъ, ихъ довольно много.
— По моему мнѣнію, человѣкъ; подвергающій насилію свою собственную мать, достоинъ…
— Ну, вы опять заблудились. Я хочу сказать, что онъ не встряхивалъ ее съ своей шеи, понимаете? Въ самомъ дѣлѣ, нѣтъ. Онъ давалъ ей домъ, пропасть вещей и денегъ и постоянно пекся и заботился о ней. Когда она лежала въ оспѣ, онъ самъ няньчился съ ней и просиживалъ ночи у ея постели. Вы обращаетесь со мной, какъ съ джентльменомъ, и я долженъ вамъ платить тѣмъ же. Я васъ считаю честнымъ. Я увѣренъ въ вашей справедливости. Я люблю васъ, голубчикъ, и отколочу каждаго, кто не дѣлаетъ того же. Я изобью его такъ, что онъ не узнаетъ самого себя! Упомяните же и объ этомъ.
Опять послѣдовало братское пожатіе руки и Бриггсъ наконецъ удалился.
Похороны превосходили всѣ желанія. Такого торжества и великолѣпія не запомнятъ въ Виргиніи. Балдахинъ, украшенный перьями, похоронная музыка, закрытіе магазиновъ и прекращеніе другихъ занятій, вывѣшенные флаги, медленно идущая процессія, мундиры разныхъ обществъ, войско и пожарное вѣдомство, задрапированныя въ трауръ пожарныя машины, общественныя кареты, граждане въ экипажахъ и пѣшкомъ — все это привлекало цѣлыя толпы зрителей на тротуары, окна и крыши домовъ.
И даже много лѣтъ спустя степень торжества на какомъ-нибудь общественномъ празднествѣ опредѣлялась не иначе, какъ сравненіемъ съ похоронами Фаншо.
Шотландецъ Бриггсъ, какъ близкій покойному и главный распорядитель на похоронахъ, занималъ видное мѣсто въ процессіи. Когда священникъ произнесъ послѣднія слова проповѣди, онъ отвѣтилъ глухимъ и полнымъ чувства, голосомъ: «Аминь, и ни одинъ ирландецъ не суйся!».
Такъ какъ отвѣтъ, по своему содержанію, не относился къ дѣлу, то вѣроятно это былъ послѣдній долгъ памяти усопшаго друга, «утекшаго отъ нихъ», по выраженію самого Бриггса.
Бриггсъ сдѣлался впослѣдствіи учителемъ въ воскресной школѣ. Нѣтъ ничего удивительнаго, что его классъ шелъ успѣшнѣе другихъ. По крайней мѣрѣ, я такъ думаю. Онъ говорилъ съ маленькими піонерами на понятномъ для нихъ языкѣ. Пользуясь особою привилегіей, я имѣлъ возможность, за мѣсяцъ до его смерти, слышать, какъ онъ разсказывалъ дѣтямъ прекрасную исторію «Іосифа и его братьевъ», не заглядывая въ книгу. Предоставляю читателямъ судить, на что это было похоже, когда изъ устъ степеннаго и строгаго учителя вылетали фразы, пересыпанныя мѣстнымъ жаргономъ, а маленькіе ученики слушали его съ жаднымъ вниманіемъ, относясь такъ же безсознательно, какъ и ихъ наставникъ, къ искаженію священной истины.
III.
правитьВъ первыхъ 26-ти могилахъ на кладбищѣ въ Виргиніи похоронены убитые. Такъ всѣ говорили и вѣрили и такъ всегда будутъ говорить и вѣрить. Причина же, почему такъ много убійствъ, та, что въ новомъ округѣ пріисковъ преобладаетъ дикій элементъ населенія, никому не оказываютъ уваженія до тѣхъ поръ, пока онъ не убьетъ своего человѣка. Такое именно выраженіе было тамъ въ ходу.
Если являлся незнакомый человѣкъ, то справлялись не о томъ, насколько онъ способенъ, честенъ, дѣятеленъ, а о томъ, убилъ ли онъ своего человѣка. Если не убилъ, то онъ имѣлъ лишь права данныя природою и считался личностью ничтожною; а если убилъ, то радушіе, съ которымъ его принимали, соразмѣрялось, съ числомъ его жертвъ. Тяжело было добиваться почетнаго положенія съ руками не обагренными кровью. Но если кто являлся съ руками запятнанными кровью шести убитыхъ, его авторитетъ сразу признавался и всѣ искали его знакомства.
Въ то время въ Невадѣ адвокатъ, издатель, банкиръ, атаманъ разныхъ сорви-головъ, игрокъ и герой салоновъ занимали одинаковое положеніе въ обществѣ, именно самое высокое. Самое же простое и самое легкое средство сдѣлаться вліятельнымъ человѣкомъ и снискать уваженіе въ обществѣ было стоять за стойкою, носить брилліантовую брошку и продавать виски. Я, впрочемъ, увѣренъ, что герой салоновъ стоялъ въ обществѣ выше всякаго другого члена. Его мнѣнію придавали особую цѣну. Онъ первый рѣшалъ вопросъ о томъ, какъ должны идти выборы. Никакое сильное общественное движеніе не могло имѣть успѣха безъ направляющаго участія салоннаго героя. Считалось большимъ счастіемъ, если такой человѣкъ соглашался служить на поприщѣ законодательномъ или быть ольдерменомъ. Но юношеское честолюбіе рѣдко влекло въ эти высокія сферы — юридическую, военную и морскую.
Быть героемъ салоновъ и убить человѣка — то и другое одинаково вѣнчало славою. Поэтому пусть читатель не удивляется, что въ Невадѣ не одинъ человѣкъ былъ убитъ безъ всякаго повода: убійца нетерпѣливо хотѣлъ пріобрѣсть репутацію и занять почетное положеніе въ обществѣ. Я зналъ двоихъ молодыхъ людей, которымъ сильно хотѣлось убить своихъ людей именно только ради этого и которые подъ-конецъ сами убили себя, мучимые неудачей.
«Вотъ идетъ человѣкъ, который убилъ Билля Адамса!» Выше этой похвалы не было, и для слуха людей подобнаго рода она звучала пріятнѣе какой угодно другой похвалы.
Люди, убившіе первыхъ 26 обитателей виргинскаго кладбища, остались безнаказанными. Почему?… Альфредъ Великій, изобрѣтшій судъ присяжныхъ, зналъ, конечно, что онъ въ немъ далъ отличную опору для правосудія своего времени, но не зналъ того, что въ девятнадцатомъ вѣкѣ порядокъ вещей такъ радикально измѣнится. Вѣдь предположимъ, что онъ даже всталъ бы изъ гроба и измѣнилъ бы устройство суда, согласно съ условіями настоящаго времени. Это оказалось бы самымъ вѣрнымъ средствомъ въ уничтоженію правосудія, какое только могъ придумать человѣческій умъ.
Какъ онъ могъ думать, что мы, простаки, сохранимъ его формы суда послѣ того, какъ иныя условія жизни доказали ихъ безполезность? Скорѣе могъ онъ допустить, что мы будемъ пользоваться его первобытнымъ способомъ измѣрять время гореніемъ свѣчи, хоть и изобрѣтенъ хронометръ. Въ его время извѣстія не могли быстро передаваться, и потому ему легко было образовать составъ присяжныхъ изъ людей честныхъ и образованныхъ, которые еще не слыхали о случаѣ, отдававшейся на ихъ судъ. Но въ эпоху телеграфовъ и газетъ мы должны набирать присяжныхъ въ средѣ глупцовъ и негодяевъ, потому что при этой системѣ вовсе нѣтъ доступа людямъ честнымъ и умнымъ.
Я вспоминаю объ одномъ прискорбномъ фарсѣ, продѣланномъ въ Виргиніи съ судомъ присяжныхъ. Одинъ извѣстный головорѣзъ убилъ мистера Б., честнаго гражданина, самымъ нахальнымъ и хладнокровнымъ образомъ. Всѣ газеты подробно сообщали объ этомъ и всѣ читали. Всѣ не глухіе и не совсѣмъ лишенные смысла толковали о событіи. Былъ составленъ списокъ присяжныхъ, и мистеру Б. Л., крупному банкиру и всѣми уважаемому гражданину, былъ заданъ прямой вопросъ:
— Слышали ли вы объ этомъ убійствѣ?
— Да.
— Имѣли ли вы разговоръ объ этой личности?
— Да.
— Составили ли вы себѣ или выражали ли мнѣніе объ этомъ дѣлѣ?
— Да.
— Читали ли вы газетное сообщеніе о немъ?
— Да.
— Намъ васъ больше не нужно.
Министръ — человѣкъ умный, честный и всѣми уважаемый, коммерсантъ — человѣкъ высоконравственный, извѣстный своею честностью, надсмотрщикъ за пріисками — джентльменъ, образованный и съ незапятнанною репутаціей, содержатель мельницы, пользующійся отличнымъ положеніемъ — всѣ они были спрошены точно такъ же и всѣ устранены. Каждый изъ нихъ сказалъ, что толки въ обществѣ объ этомъ дѣлѣ и газетныя сообщенія не повліяли особенно на ихъ умъ и показанія свидѣтелей подъ присягою они поставятъ выше личнаго мнѣнія, заранѣе составившагося. А это дастъ возможность произнести приговоръ безъ предубѣжденія, согласно съ фактами. Но такимъ людямъ, видно, нельзя довѣрять подобнаго дѣла. Лишь одни ничего незнающіе могутъ быть истинными судьями.
Когда всѣ присяжные были отведены, то былъ набранъ новый составь въ числѣ 12 человѣкъ, и они поклялись, что не слыхали, не читали, не говорили и не выражали своего мнѣнія объ убійствѣ: о немъ знаетъ лишь скотъ на пастбищахъ, индійцы въ своихъ шалашахъ, да камни на мостовой. Въ составъ присяжныхъ входили два головорѣза, двое политиковъ изъ пивной лавки, трое прикащиковъ, двое неграмотныхъ поселянъ и еще двое ословъ въ человѣческомъ образѣ.
Оказалось потомъ, что одинъ изъ этихъ послѣднихъ принималъ кровосмѣшеніе и поджогъ за одно и то же преступленіе.
Приговоръ ихъ былъ: «Невиновенъ». Да и чего иного можно было отъ нихъ, ожидать?
Такой порядокъ выбора присяжныхъ не даетъ мѣста уму и честности, а всѣ преимущества отдаетъ невѣжеству, глупости и лжи. Стыдно намъ продолжать ту безобразную систему только потому, что она была хороша тысячу лѣтъ тому назадъ. Въ нашъ вѣкъ, когда джентльменъ съ хорошимъ общественнымъ положеніемъ, образованный и честный, присягаетъ въ томъ, что рѣшеніе его будетъ не зависимо отъ уличныхъ и газетныхъ толковъ, основанныхъ просто на слухѣ, одинъ стоитъ ста присяжныхъ, которые будутъ присягать въ томъ, что они — дураки и невѣжды, и правосудіе будетъ надежнѣе въ рукахъ первыхъ, чѣмъ послѣднихъ. Почему бы уставъ о присяжныхъ не измѣнить такъ, чтобъ онъ давалъ уму и честности хоть одинаковыя права съ глупцами и людьми не заслуживающими довѣрія? Основательно ли оказывать расположеніе къ одному классу людей и осуждать на бездѣйствіе другой — въ странѣ, которая гордится свободой и равенствомъ своихъ гражданъ? Я — кандидатъ на участіе въ законодательствѣ. Я хочу напасть на уставъ о присяжныхъ и измѣнить его въ такомъ смыслѣ, чтобъ онъ давалъ привилегію уму и благородству и оградилъ составъ присяжныхъ отъ идіотовъ, невѣждъ и вообще такихъ людей, которые не читаютъ газетъ. Но, разумѣется, меня побьютъ и всякое мое усиліе ко благу страны кончится неудачей.
Начиная эту главу, я хотѣлъ сказать нѣсколько словъ о головорѣзахъ (desperado) въ Невадѣ, въ пору обогащенія. Пытаться вѣрно изобразятъ эту эпоху и эту страну, умолчавъ о крови и убійствахъ, все то же, что умолчать о полигаміи, говоря о мармонахъ. Desperado расхаживалъ по улицамъ болѣе или менѣе нахально, смотря по числу совершенныхъ имъ убійствъ, и одного одобрительнаго взгляда его было достаточно, чтобы сдѣлать скромнаго его почитателя счастливымъ на всю жизнь. Уваженіе къ головорѣзу съ сильною репутаціей, «который устроилъ особое кладбище», какъ тогда говорилось, выражалось знаменательно. Когда онъ шелъ по тротуару въ своемъ кафтанѣ съ необыкновенно длинною таліей, въ блестящихъ сапогахъ съ тупыми носками, въ красивой маленькой шляпѣ, надвинутой на лѣвую бровь, то разная мелкая сошка давала дорогу великому человѣку. А когда онъ приходилъ въ ресторанъ, то прислуга оставляла банкировъ и коммерсантовъ и окружала его. Когда же онъ пробирался къ стойкѣ, то всѣ разступались передъ нимъ, даже извинялись, что мѣшаютъ. Онъ бросалъ на нихъ леденящій взглядъ, а въ это время кудрявый и щеголеватый прикащикъ весело смотрѣлъ изъ-за конторки, гордясь тѣмъ, что знакомство дозволяло ему завести съ нимъ фамильярный разговоръ въ родѣ слѣдующаго:
— Какъ вы поживаете, старый пріятель Билли? Радъ васъ видѣть. Чего вы хотите, прежняго?
Подъ «прежнимъ» онъ разумѣлъ, конечно, его обыкновенный напитокъ. Самыя извѣстныя фамиліи на невадской территоріи принадлежали къ этимъ рослымъ героямъ револьвера. Ораторы, директора разныхъ учрежденій, капиталисты и руководящіе люди въ сферѣ законодательной пользовались извѣстностью, но ихъ извѣстность была лишь мѣстная и ничто въ сравненіи съ славою такихъ людей, какъ Самъ Броуна, Джекъ Уильямъ, Билли Мюдинганъ, фермеръ Пизъ, Шёгарфутъ Майкъ, Покъ-меркетъ Джекъ, Эль Дорадо Джонни, Джекъ Макъ Неббъ и другіе. Мы не приводимъ всего длиннаго списка ихъ. Это были безстрашные люди, не останавливавшіеся ни передъ какими опасностями. Надобно отдать имъ справедливость, что если они и убивали, то подобныхъ себѣ, и рѣдко трогали мирныхъ гражданъ. Они были того мнѣнія, что мало славы убить человѣка не изъ стрѣляковъ, какъ они выражались. Они убивали другъ друга по малѣйшему поводу и того же ожидали и себѣ, потому что считали всякій другой родъ смерти позорнымъ.
Я помню, какъ въ одномъ случаѣ головорѣзъ выразилъ презрѣніе къ такой пустой игрушкѣ, какъ жизнь мирнаго гражданина. Однажды я поздно ужиналъ въ одномъ ресторанѣ съ двумя репортерами и типографщикомъ Броуномъ. Вошелъ незнакомецъ съ длинной таліей и, не замѣтивъ шляпы Броуна, лежавшей на стулѣ, сѣлъ на нее. Броунъ вскочилъ и сталъ ругаться. Незнакомецъ улыбнулся, расправилъ шляпу, подалъ ее Броуну, сильно, но иронически извиняясь, и просилъ Броуна не тревожиться. Но тотъ снялъ сюртукъ и вызывалъ его драться, ругалъ его, грозилъ, смѣялся надъ его трусостью и требовалъ, даже умолялъ драться. Но незнакомецъ съ насмѣшливымъ испугомъ просилъ нашего заступничества. Потомъ онъ сказалъ серьезнымъ тономъ: «Хорошо, джентльмены, если мы должны драться, то и должны, я полагаю. Но не кидайтесь опрометчиво въ опасность и не говорите потомъ, что я васъ не предостерегъ. Я готовъ стоять противъ всѣхъ васъ, если меня къ тому вынуждаютъ».
Столъ, за которымъ мы сидѣли, былъ въ длину около пяти футовъ и необыкновенно громоздокъ и тяжелъ. Онъ просилъ насъ поддержать съ минуту два блюда, одно изъ нихъ было широкое, овальное, и на немъ лежало жареное. Онъ сѣлъ, приподнялъ конецъ стола, поставилъ ножки къ себѣ на колѣни, потомъ взялся за край зубами, отнялъ руки и толкнулъ столъ внизъ такъ, что онъ опять сталъ горизонтально со всѣми блюдами и другими вещами, бывшими на немъ. Онъ говорилъ, что можетъ зубами поднять боченокъ съ гвоздями. Онъ взялся зубами за край толстаго стакана и выкусилъ изъ него полукругъ. Потомъ удалецъ открылъ грудь и показалъ намъ раны, сдѣланныя ножомъ и пулями, также множество ранъ на рукахъ и лицѣ. Онъ сказалъ, что у него столько пуль въ тѣлѣ, что онъ можетъ вылить изъ нихъ цѣлаго поросенка. Герой былъ вооруженъ съ головы до ногъ. Въ заключеніе онъ замѣтилъ, что онъ мистеръ Карибу, имя извѣстное, и мы подали другъ другу руки. Я хотѣлъ публиковать это имя, но боялся, что онъ придетъ и убьетъ меня. Наконецъ, онъ спросилъ: «теперь жаждетъ ли Броунъ крови?» — Броунъ съ минуту подумалъ, а потомъ пригласилъ его ужинать.
Съ позволенія читателя, я намѣренъ въ слѣдующей главѣ сгруппировать нѣсколько типовъ героевъ и обрисовать жизнь маленькой деревни въ горахъ въ старое время поножовщины. Я былъ тамъ въ то время. Читатель замѣтитъ нѣкоторыя особенности нашего оффиціальнаго общества, а также и то, какъ поколѣніе головорѣзовъ производило на свѣтъ другое такое же поколѣніе.
- ↑ Завѣдывающаго обыкновенно деньгами на кораблѣ.