Нонна де-Пульчи своимъ быстрымъ отвѣтомъ на неумѣстную шутку флорентинскаго епископа заставляетъ его прикуситъ языкъ.
Отвѣтъ и великодушіе Чисти вызвали общія похвалы, когда Пампинея окончила свой разсказъ; слѣдующую новеллу королева поручила разсказывать Лауреттѣ, и та безпечно начала такъ:
— Любезныя дамы! Сначала Пампинея, а теперь Филомена достаточно уже справедливо указали на слишкомъ слабыя наши духовныя силы и на прелесть остроумія. Къ этому нѣтъ надобности возвращаться; только относительно сказаннаго объ остротахъ, я хочу вамъ напомнить еще, что самая природа шутки такова, что должна куснуть слушателя лишь какъ овечка, но отнюдь не какъ собака; а если острота кусаетъ инымъ образомъ, то это ужь не острота, а дерзость. Оно достаточно обнаружилось и въ словахъ Оретты, и въ отвѣтѣ Чисти. Правда, что касается отвѣтовъ, то задѣтый можетъ огрызнуться, какъ собака, если и на него также напали; его нельзя тогда укорять, какъ въ томъ случаѣ, когда этого нѣтъ; а потому надо хорошенько смотрѣть, какъ, съ кѣмъ, когда и гдѣ шутишь. Одинъ изъ нашихъ прелатовъ не обратилъ однажды на это вниманія и получилъ жестокій отпоръ, не хуже, чѣмъ было его нападеніе. Вотъ я и хочу разсказать вамъ это въ небольшой новеллѣ.
Во Флоренціи былъ епископъ Антоніо д’Орсо, доблестный и мудрый прелатъ. Однажды пріѣхалъ сюда и одинъ каталанскій дворянинъ, по имени Дего делла Рата, маршалъ короля Роберта. Онъ былъ очень красивъ и статенъ, и велъ жизнь страшнаго волокиты. Случилось, что между другими флорентинскими дамами понравилась ему одна, которая была красавицей и приходилась внучкой брату помянутаго епископа. Узнавъ, что хотя мужъ ея происходитъ изъ хорошей фамиліи, но былъ чрезвычайно скупъ и гнусенъ, Дего уговорился съ нимъ, что тотъ за пятьсотъ золотыхъ флориновъ позволитъ ему провести ночь съ его женой; между тѣмъ Дего велѣлъ позолотить мелкія серебряпыя монетки, которыя были тогда въ ходу, и взойдя на ложе къ прекрасной дамѣ, хотя и не по ея волѣ, отдалъ эти деньги мужу. Когда повсюду его продѣлка огласилась, то жалкій мужъ, кромѣ убытка, подвергся еще насмѣшкамъ; епископъ же, какъ человѣкъ мудрый, дѣлалъ видъ, что ничего не знаетъ.
Между тѣмъ онъ часто видѣлся съ маршаломъ Дего. И вотъ, случилось разъ, ѣхали они верхомъ вмѣстѣ, въ Ивановъ день, и увидали нѣсколькихъ женщинъ на той дорогѣ, гдѣ обыкновенно бываютъ бѣга. Епископъ подмѣтилъ между ними одну молодую особу, которую унесла нынѣшняя чума; звали ее Нонна де-Пульчи, она была кузиной Алессіо Ринульчи, и вы всѣ, вѣроятно, знавали ее; тогда она была еще свѣжимъ, прелестнымъ созданіемъ, разговорчивымъ и необыковенно сердечнымъ. Незадолго до того она повѣнчалась въ портѣ Санъ-Пьеро. Вотъ епископъ и указалъ на нее маршалу, а затѣмъ, когда они приблизились къ группѣ женщинъ, положилъ руку на плечо Дего и сказалъ:
— Нонна, какъ онъ тебѣ кажется, могла бы ты его загонять?
Ноннѣ показалось, что эти слова задѣваютъ немного ея честь и должны пятнать ее въ глазахъ многихъ, присутствовавшихъ здѣсь и слышавшихъ епископа; поэтому, не за тѣмъ, чтобъ смыть пятно, но чтобы отразить ударъ ударомъ, она быстро отвѣтила:
— Ваше преподобіе, можетъ быть, онъ и не загонялъ бы меня; по во всякомъ случаѣ, я хотѣла бы, чтобъ деньги были настоящія!
Когда маршалъ и епископъ услыхали эти слова, оба почувствовали себя одинаково уязвленными: одинъ, какъ виновникъ безнравственнаго поступка съ внучкою брата епископа; другой, какъ получившій оскорбленіе въ лицѣ внучки родного брата. Не глядя другъ на друга, пристыженные, они молча поѣхали дальше, и не сказали болѣе въ тотъ день другъ другу ни слова. Такимъ образомъ, грубо задѣтой дѣвушкѣ не грѣхъ было и цапнуть забіяку насмѣшкой.