Девятое января (Гуревич)/Глава VII

Девятое января — Глава VII
автор Любовь Яковлевна Гуревич

См. Девятое января. Дата создания: 1925 г., опубл.: 1926 г. Источник: Л. Я. Гуревич. Девятое января. Харьков, изд. «Пролетарий», 1926 г.

Глава VII

Во втором часу дня по тротуарам Невского, как это бывает обыкновенно в ясные праздничные дни, двигалась огромная толпа народа. Но среди обычной городской публики сейчас же бросалась в глаза масса рабочих. Они торопливо шли, кучками и вереницами, в одном направлении, к площади Зимнего дворца. По улице разъезжали отряды казаков. Чем ближе к Адмиралтейству, тем гуще были толпы и тем больше было казаков. В конце Невского движение конок было прекращено. Улица была перерезана отрядом конницы. По Адмиралтейскому проспекту быстро разъезжали, тесня народ к панелям, такие же отряды и группы жандармов. На Дворцовой площади была масса войск, конницы и пехоты. Дворец был окружен пушками. Толпы народа теснились здесь к решетке Александровского сада, с одной стороны, к зданию генерального штаба вплоть до Арки, с другой. Народ все прибывал, размещаясь по обеим сторонам Адмиралтейского проспекта и по углам Невского. Многие вошли в сад и изнутри теснились к его решетке. На ветвях деревьев сидели взобравшиеся туда уличные мальчуганы. В саду, пользуясь редким солнечным днем, играли дети, каталась на коньках беспечная молодежь. Городской люд шел по своим надобностям во всех направлениях и задерживался в саду или на площади необычайным зрелищем. Учащаяся молодежь, интеллигенция, кое-кто из случайной публики смешивались с рабочими.

Настроение было сдержанно-возбужденное. Народ терпеливо ждал появления царя. Между рабочими шли тихие разговоры. Тут были лучшие, самые мужественные из них, добравшиеся сюда через все преграды. Иногда эскадрон конницы проносился с шашками наголо по Адмиралтейскому проспекту или начинал напирать на публику, теснившуюся у стен и решеток сада. Тогда в толпе раздавался громкий негодующий ропот, крики, похожие издали на перекатывающееся «ура». Около 2 часов жандармерия прошлась по Александровскому саду и, небрежно приказав некоторым группам расходиться, заперла все входы и выходы сада, оставив там публику. Толпа начинала, между тем, волноваться: с окраин приходили известия о расстрелах. Но рабочие упорно ждали царя. Кто-то сказал, что царя нет в Петербурге. Большинство не поверило. Изредка в толпе раздавались крики: «Уберите войска! Ведь мы ничего дурного не делаем». В одном месте толстый офицер с красным лицом подошел к толпе и сказал: «Расходитесь! Будут стрелять». Слышавшие это не поверили ему и продолжали говорить между собой: «За что же стрелять!»

К рабочим, стоявшим у штаба, — эта была группа колпинцев, — тоже подошел офицер с предупреждением, что будут стрелять. Ему ответили: «Стреляйте! Мы пришли искать правду». Вскоре из группы пеших войск, занимавших середину площади, выделилась рота Преображенского полка с офицером и выстроилась в две шеренги против Александровского сада. Публика смотрела с недоумением. Заиграл горнист. Наступила тишина. Все переглядывались. Раздались ободряющие голоса: «Это так... Не может быть»... Горнист проиграл еще раз и послышалась команда: «Целься!» Первый ряд преображенцев опустился на колени и взял на прицел. Никто не тронулся с места, но лица побледнели, многие стали креститься. Раздался залп — в народ, стоявший у сада, и прямо в сад, — в любопытных и в играющих детей. Толпа замерла. Некоторые подумали, что залп холостой. Но кругом на площади и за решеткой сада валились убитые и раненые. С деревьев, как подстреленные воробьи, посыпались мальчуганы. Кто-то громко застонал. Часть толпы вдруг скорчилась, согнулась и побежала в сторону. Солдаты сделали полуоборот вправо и дали залп по направлению к Адмиралтейству и к Дворцовому мосту; потом полуоборот влево — и залп по направлению к штабу, в убегающую толпу.

Народ закричал, заволновался. Громкий ропот понесся по площади, по Адмиралтейскому проспекту, по Невскому. Шальные пули сваливали прохожих у самой набережной и за Александровским садом у Исакиевского собора.

С необычайной быстротой распространился повсюду слух о происшедшем, и холодная толпа петербургских улиц вдруг закипела гневом, забыла всякий страх, забушевала. В то время, как на Дворцовой площади и поблизости от нее подбирали, уносили в соседние дворы и увозили раненых, а по Гороховой тянулись, одни за другими, извозчичьи сани с трупами неизвестных убитых, народ с бешенством набрасывался на случайно проходивших и проезжавших по улице офицеров, стаскивал их с извозчиков, рвал эполеты, вырывал шашки. Повсюду раздавались крики: «Убийцы! Кровопийцы! Палачи! От японцев бежите, а в своих стреляете». По Невскому, по улице Гоголя, по Морской, по Гороховой сновали толпы народа, разгоняемые озверевшей конницей с шашками наголо. Народ бросался бежать, прижимался к стенам, но сейчас же снова смыкался. На всех перекрестках образовались кучки, среди которых говорили случайные ораторы или раздавался громкий ропот, слышались озлобленные голоса: «Пулями угостили!»

По Невскому и Гороховой все еще везут раненых и убитых. Толпа отнимает покойников у полиции и переносит их к Казанскому собору с криками: «Шапки долой!» — «На колени перед мучениками!» В одном месте Невского толпа, отняв три трупа у полицейских, кладет их на снег и, опустившись на колени, поет — «Со святыми упокой». Конница карьером несется на поющих и разбрасывает их в стороны, но они сейчас же опять собираются. В другом месте несут труп рабочего с пением молитвы, сменяющейся революционной песней. Два студента с обнаженными головами везут убитого товарища... А в это время пехота уже дает залп по толпе у Полицейского моста. Околодочный на Гороховой, видя, как народ избивает офицера, стреляет куда попало из револьвера. На Морской, у Арки и на Певческом мосту, кавалерия бросается вперед и рубит народ шашками, раскраивает черепа, не щадя ни женщин, ни случайных прохожих. Стреляют недалеко от городской думы...

Небывалое, невиданное зрелище представлял собою в это время Петербург. И как бы в довершение фантастической картины бунтующего города, на затянувшемся белесоватой мглою небе мутно-красное солнце давало в тумане два отражения около себя, и глазам казалось, что на небе три солнца. Потом, необычная зимою яркая радуга засветилась на небе, а когда она потускнела и скрылась, поднялась снежная буря^[1]. И народ, и войска были в это время в каком-то неистовстве. На Полицейском мосту вновь и вновь раздавались залпы пехоты: стреляли вдоль по Невскому, в ту и другую стороны, в обе стороны по набережной Мойки и даже на лед ее, куда прыгали, спасаясь от пуль, обезумевшие люди. Стреляли и в момент затишья, в небольшую кучку людей, прижавшуюся к дому Строганова, и в толпу, бросавшую камни вслед проезжавшему офицеру. Народ находился здесь в это время в состоянии какого-то трагического разгула. Шиканье, гоготанье, свистки, яростные ругательства войскам неслись со всех сторон. На льду Мойки плясало несколько подростков. Мальчишки кричали: «Урра, победители!.. Урра!..» — и с хохотом бежали вслед за проезжавшим в это время конным отрядом, осыпая его насмешками. Даже выстрелы встречались теперь смехом, руганью и издевательствами. Некоторые, распахивая пальто, подставляли грудь под дула ружей. «Я никогда не видел подобного настроения толпы и не думал, что при таких случаях оно возможно, но в то время я не находил в этом ничего странного», — пишет один свидетель.

Становилось уже темно. Буйство толпы сосредоточилось в центре города. На окраинах было тихо, и кучки казаков и улан, шпионов и городовых набрасывались на студентов, избивали и топтали их ногами; хватали, колотили шашками и тащили в участок рабочих. На Васильевском Острове, по Малому проспекту, сооружались неискусные баррикады. На четвертой линии баррикады, на которых развевалось красное знамя социалистов-революционеров, были уже разобраны: отряд пехоты быстро рассеял соорудившую их толпу и сбросил ударом штыка одинокого мужественного оратора-студента, пытавшегося произнести речь к солдатам^[2]. Борьба была здесь слишком неравная. Маленькие кучки рабочих восторженно кричали: «Товарищи! умрем за свободу!» — и подставляли себя под пули.

Положение наиболее сознательных и, особенно, партийных рабочих, так же, как и интеллигенции, не сливавшейся с бунтующей народной стихией, было в это время поистине трагическим. В редакции «Сына Отечества», куда, словно по сговору, ежеминутно притекала с Невского все новая публика и приходили из разных частей города рабочие за справками о том, что происходит, виднелись воспаленные измученные лица, и все говорили вполголоса. Вошедший с улицы хорошо одетый рабочий молча озирался некоторое время, потом обратился к группе литераторов: — «Позвольте попросить у вас совета, — сказал он, — что делать интеллигенции?» — «Интеллигенции? Как?» — «Да, да, рабочей интеллигенции, нам. Все измучились. По домам, что ли, расходиться?» — Литераторы смутились и не нашли подходящего ответа.

Вечером было большое шумное собрание интеллигенции в помещении Вольно-Экономического Общества. Читалось вслух воззвание «К офицерам, не принимавшим участия в бойне 9 января» и собирались подписи под ним. Максим Горький прочел письмо Гапона к рабочим. Говорили о вооружении, о митингах, послали людей в театры с требованием закрыть их. Но и здесь чувствовалось душевное смятение, растерянность, отсутствие объединяющего лозунга.

А толпа не спрашивала, что ей делать. Рабочие, пережившие страшный день, уже разбредались по своим окраинам, но на Невском было шумно до позднего вечера. В одном месте зажгли киоски, в другом ломали фонари. Кое-где слышались революционные песни. Во дворце Сергея Александровича били камнями стекла. Кавалерия помчалась опять разгонять толпу, — карьером взад и вперед. Толпы ремесленников, мастеровых, мальчишек встречали и провожали ее дружным ревом, вылетавшим словно из одной груди: «Братоубийцы! Братоубийцы!» Подростки гнались за конницей и бесстрашно шныряли под самыми лошадьми^[3].

На Петербургской стороне и Васильевском Острове хулиганы беспрепятственно громили магазины. Разъезды гонялись на Острове за маленькими кучками народа и одиноко идущими людьми, рубили шашками, стреляли в спины бегущим, избивали детей, врывались в частные квартиры.

Ночью город производил впечатление завоеванного неприятелем. На площадях расположились пикеты. Пылали яркие костры. На улицах царила мертвая тишина.

Примечания автора

1. Явления эти наблюдались мною, когда я была на Невском, уже в период стрельбы. Не доверяя собственным восприятиям ввиду чрезвычайно взволнованного состояния, я проверила их в тот же день при встрече с В. О. Лихтенштадтом-Мазиным, который отличался особенно строгим контролем над своими восприятиями и был образованнее меня в естественно-научном отношении. Он тоже видел эти явления.
2. На баррикадах погибла, по сообщению В. И. Невского, с.-д. Бердичевская. Имя студента, поднятого на штыки, — Брейтермана, — сообщает Авенар («Кровавое воскресенье», Госиздат Украины, 1925, стр. 119). Об этом эпизоде говорится и в воспоминаниях, напечатанных в сборнике «Первая русская революция в Петербурге» (см. сборн. I, стр. 36 и сб. II, стр. 40). О красном знамени на баррикадах, по сообщению В. И. Невского, говорилось и в донесениях петербургского градоначальника.
3. Это изображение Невского в 11 часов вечера 9 января записано мною в тот же день со слов В. О. Лихтенштадта-Мазина, как и многие другие подробности, виденные им на улицах в опасных местах.