Девятое января (Гуревич)/Глава I

Девятое января — Глава I
автор Любовь Яковлевна Гуревич

См. Девятое января. Дата создания: 1925 г., опубл.: 1926 г. Источник: Л. Я. Гуревич. Девятое января. Харьков, изд. «Пролетарий», 1926 г.

Глава I

Мы не будем касаться здесь яркой, но зыбкой и еще не до конца ясной личности вождя январского движения, священника Георгия Гапона. Огромная роль его в этом движении несомненна. Но столь же несомненно, что в наиболее решительный и ответственный момент он явился только могущественным рупором того рабочего коллектива, который вскоре составился вокруг него в «Собрании русских фабричных и заводских рабочих С.-Петербурга»^[1].

Общество это, утвержденное в феврале 1904 года, представляло собою одно из «зубатовских» начинаний правительства того времени, т. е. предназначалось им для отвлечения рабочих от всяких политических помыслов, от влияний революционной агитации и пропаганды, и сам Гапон, официальный представитель общества, вынашивая план сплочения рабочей массы для борьбы ее за свои права, как известно, почти до конца поддерживал связь с охранным отделением^[2]. Деятельность первых «отделов» общества, открывавшихся в разных частях города в течение 1904 года, имела сначала самый невинный характер: члены общества, принимаемые туда вначале не иначе, как по рекомендации, и вносившие вступительный и ежемесячные взносы, собирались в «отделы» для отдыха, для беседы о своих экономических нуждах и выяснения средств взаимопомощи. В «отделах» были библиотеки, устраивались лекции, платные музыкальные и танцевальные вечера, привлекавшие в собрание и женщин. Делами общества заведовали выборные из рабочих. Вскоре, несмотря на понятное предубеждение против «зубатовского» общества, туда потянулись ради политической агитации и представители рабочей интеллигенции: кое-кто из партийно окрашенных людей, а также высокосознательные рабочие из прошедших школу партийной пропаганды, но почему-либо не примкнувших к партиям. Они-то и сплотились постепенно вокруг Гапона тесным кольцом, и в их среде, под их непосредственным влиянием, сложился и окреп в сознании самого Гапона тот план, который шел уже прямо вразрез с «зубатовским» назначением «Собрания фабричных и заводских рабочих»^[3].

План этот состоял в том, чтобы так или иначе расшевелить малосознательную рабочую массу, не поддающуюся влияниям революционных партий, и поднять ее на борьбу за свои человеческие права, за свои экономические и политические интересы. Некоторые из наиболее развитых рабочих, приближенных Гапона, почти до самого конца не могли победить в себе какой-то опасливости в связи с вопросом об его отношении к охранному отделению, но он постепенно побеждал это недоверие личным обаянием, искренним товарищеским тоном в обращении и широтою тех планов, которые он выковывал совместно с ними — иногда в долгих разговорах с наиболее близкими, иногда в общих собраниях своего кружка, разросшегося к концу 1904 года приблизительно до 80 человек. Среди этого кружка были восторженные, страстно преданные ему люди, готовые пойти за него в огонь и в воду; были люди и другого типа, — стоявшие значительно выше его по своему политическому развитию, устойчивые в своих взглядах, бдительные, открыто выступавшие иной раз, при обсуждении тактических вопросов, против Гапона и оказывавшие на него в конечном счете огромное влияние. В этой последней группе наиболее видную роль играли муж и жена Карелины^[4].

Со второй половины 1904 года, когда, после смерти Плеве, зашевелилось все русское общество, деятельность Гапона и его кружка в «отделах» приняла более широкий характер. Руководители «отделов» стали затрагивать общие политические вопросы, подходя к ним со стороны, наиболее доступной для малосознательной массы. Один из рабочих, участник январского движения, пишет о характере собраний в «отделах» так: «Говорили все больше об нуждах и интересах народа, еще говорили и о политической стороне, как образование и пр., но очень мало. Ежели же находились люди, которые, не вытерпев, начинали говорить все поголовно, таких людей через два дня забирали и сажали в казематку^[5].

В общем, однако, как уже сказано, пропаганда велась в собраниях сначала чрезвычайно сдержанно и осторожно. Сам Гапон и деятели «отделов» читали вслух и объясняли легальные газеты, заметно оживившиеся в то время, главным образом, «Наши Дни» и «Нашу Жизнь». Когда с ноября 1904 года начался период общественных резолюций, в собраниях читались и обстоятельно истолковывались эти резолюции^[6]. Собрания становились все более популярны. «Рабочие к собранию относились с любовью, — пишет один из свидетелей, — и говорили, что ежели они больше будут ходить и, наконец, соберется большая масса членов, то они могут что-нибудь сделать в свою пользу». О методе, каким руководители «отделов» подводили массу к политическим вопросам, дают представление следующие бесхитростные строки из анкетных документов: «Многие говорили раньше, что нужно сначала выхлопотать экономическую сторону, а уж потом и политическую; но когда им разъясняли, что им не дадут всего, а ежели дадут, то после все равно отнимут, то все большею частью соглашались на это. Гапон говорил все, что мог, чтобы уговорить и показать рабочему правую сторону, и за это народ называл его: один наш батюшка такой, а то все негодяи».

Примечания автора

1. Наиболее полная и беспристрастная характеристика Гапона дана в статье И. И. Павлова: «Из воспоминаний о рабочем союзе и священнике Гапоне» («Минувшие Годы», 1908, №№ 3 и 4). Все, что мне приходилось слышать о Гапоне от его «штабных», главным образом, от В. М. Карелиной, А. Е. Карелина и Н. М. Варнашева, как и то, что было написано последним (см. воспоминания Варнашева: «От начала до конца с гапоновской организацией», «Историко-революционный сборник», Ленгиз, 1924 г., т. 1), полностью подтверждает характеристику, данную Павловым. Много данных для уяснения личности Гапона заключает в себе и его собственная книжка: «История моей жизни», вышедшая в 1905 г. за границей на английском языке и снабженная в недавно вышедшем русском издании авторитетными поправками и примечаниями А. А. Шилова (Изд. «Прибой», Ленинград, 1925). Мне лично удалось говорить с Гапоном только один раз. Это было уже после его возвращения из-за границы, в конце 1905 или начале 1906 года, когда его привела ко мне, желая познакомить нас, В. М. Карелина. Живо помню впечатление от его некрупной фигуры в коротком пиджачке с небольшим цветным галстухом, от его лица — с тонкими и более мелкими чертами, чем они представлялись на распространенном тогда портрете его. Особенно памятно мне впечатление от его глаз, которое я тогда же формулировала и вслед за тем передала одному знакомому в таких словах: «Это глаза человека, словно созданного для того, чтобы быть не вождем, а рупором массы». Во взгляде этих глаз была какая-то бездонность, глубина неоформленной стихии; этот взгляд не был твердым и не выражал чего-то своего, как бывает у крепких волевых натур с определенным идейным содержанием; и он не впивался в глаза собеседника, а как бы впивал его в себя. Во всем облике Гапона, как и в его негромком голосе, и в манере говорить, мне почувствовалось что-то мягкое, искреннее, мятущееся и порывистое. Отчетливо помню только одну часть нашей беседы. Коснувшись вопроса о выборах в I Государственную Думу, Гапон сказал: «Кто бы и что бы про меня ни говорил, одного у меня нельзя отнять: я действительно люблю народ — обездоленных, низшие классы... И вот потому-то в одном вопросе я еретик — расхожусь с партиями и вообще с интеллигенцией: не принимаю целиком четыреххвостки...» И на удивленный вопрос мой сейчас же пояснил: «Всеобщее, равное, тайное — это принимаю, а прямое — нет: не верю, что при прямом голосовании в Думу, или, там, в Учредительное Собрание, если мы до него доживем, пройдут настоящие представители народа, крестьяне и рабочие, люди без имени. Пройдут люди видные, известные, словом — интеллигенты, а я не верю, чтоб они могли по-настоящему чувствовать и знать все интересы рабочих классов. По-моему, среди этих классов есть люди, которые могли бы больше сделать для народа, чем самые значительные интеллигенты. Они и жизнь лучше знают вообще...» И он стал рисовать мне свою систему выборов, в которой, как я отдала себе отчет только в последние годы, было нечто от системы Советов. В качестве некоторого рода материалов к разъяснению не вполне ясного еще вопроса о последних месяцах жизни Гапона и его деятельности в это время, могу только сообщить, что когда в конце марта 1906 года Гапон, уехавший из Петербурга на несколько дней и обещавший вернуться к определенному сроку, не возвращался, такие близкие к нему люди, как В. М. Карелина, хорошо знавшая его отрицательные качества, но не терявшая доверия к его честности и революционной искренности, испытывали страшное беспокойство. Уезжая, Гапон сказал близким ему, что едет в Финляндию за оружием, имея в виду сорганизовать рабочие массы для вооруженной поддержи Государственной Думы. Возможно, что запутываясь в возобновленных отношениях с представителями охранного отделения, он в это же время, действительно, вынашивал план будущих революционных выступлений, которые реабилитировали бы его и в собственных глазах, и перед лицом доверявших ему друзей, и перед историей. Определить свой подлинный удельный вес в ходе исторических событий, развернувшихся после 9 января, он был неспособен, а лишившись бдительного контроля тесно сплоченной рабочей группы, своевременно побудившей его предпринять январское выступление, он легко мог пойти на грубые компромиссы, растеряться и попасть в капкан. При этом даже то разногласие его с представителями партий по вопросу об избирательном праве, о котором он говорил мне, как мне чувствуется, вполне искренно, — могло сыграть гибельную для него роль, заставив его исхитряться в отыскании каких-то особых революционных путей для себя, в отличие от тех путей, какими шли партии, чтобы, в конце концов, невольно соскользнуть на старый путь — общения с охранкой.
2. Наиболее конкретную картину возникновения «Собрания русских фабричных и заводских рабочих» — выделения первоначального небольшого ядра будущих гапоновцев из основанного Зубатовым «Общества рабочих механического производства», первых собраний гапоновского кружка, выработки устава и разрешения «Собрания», освобождения гапоновцев от зубатовцев и т. д. — мы находим в упомянутых уже воспоминаниях председателя собраний первоначальной гапоновской организации Н. М. Варнашева: «От начала до конца с гапоновской организацией» («Историко-рев. сборник», Ленгиз, 1924), а также в автобиографии Гапона «История моей жизни» (Изд. «Прибой», Ленинград, 1925), в главах «Конец зубатовщины» и «Собрание русских фабричных и заводских рабочих», сопровождаемых примечаниями А. А. Шилова, где приводятся и большие выдержки из устава «Собрания». Те же выдержки из устава, извлеченного из архива министерства внутренних дел, напечатаны в составленной А. А. Шиловым книжке «9 января» (Ленгиз, 1925), где имеются и другие материалы по тому же вопросу. Кроме того, ценные сведения о зубатовских и гапоновских обществах имеются в книге В. Святловского: «Профессиональное движение в России» (Спб., 1907, гл. III), в упомянутой работе И. И. Павлова «Из воспоминаний о рабочем союзе и священнике Гапоне» («Минувшие Годы», 1908, №№ 3—4). Из новейших книг по истории зубатовской и гапоновской организаций нужно указать книжку С. Айнзафта: «Зубатовщина и гапоновщина», изд. 3-е, М., 1924 г., и популярный очерк С. Пионтковского: «9 января 1905 г.» («Прибой», Ленингр., 1925). В настоящее время можно считать точно установленным, что начало деятельности гапоновской организации должно быть отнесено к августу 1903 года: 30 августа было законтрактовано для нее помещение (на Выборгской стороне, на Оренбургской ул., д. 23) и при нем была открыта чайная. В сентябре 1903 года Гапон и его кружок были заняты выработкой устава организации; 9 ноября устав «Собрания русских фабричных и заводских рабочих» был представлен градоначальнику, который переслал его 29 ноября в министерство внутренних дел. Устав был утвержден 15 февраля 1904 года, и 11 апреля того же года «Собрание» официально открыло свою деятельность в помещении на Оренбургской ул. В апреле было выбрано правление общества. Первый «отдел» «Собрания», за Нарвской заставой (Петергофское шоссе, 42), был открыт 30 мая 1904 года.
3. Для освещения внутренней жизни «Собрания русских фабричных и заводских рабочих» наибольшее значение имеют названные в предыдущем примечании воспоминания И. И. Павлова, который вел в «Собрании» устройство музыкально-вокальных вечеров, и Н. М. Варнашева, гл. VIII и IX автобиографии Гапона, III глава книги В. Святловского, и, кроме того, воспоминания А. Е. Карелина — краткие, напечатанные в «Петроградской Правде» от 22 января 1922 года, и более полные — в «Красной Летописи», 1922 г., № 1, под заглавием «9 января и Г. Гапон». Более краткая редакция воспоминаний Карелина перепечатана в составленной А. А. Шиловым книжке «9 января» (Ленгиз, 1925). Имеющиеся в воспоминаниях Карелина неточности исправлены в примечаниях А. А. Шилова к «Истории моей жизни» Гапона.
4. Группа рабочих, первоначально сплотившихся вокруг Гапона и организовавших вместе с ним «Собрание», не могла считаться в то время политически зрелою, о чем вполне откровенно говорит в своих воспоминаниях Н. М. Варнашев, являвшийся центральной фигурой в этой группе. К весне 1904 года группа эта разрослась: ответственный кружок, по словам Варнашева, возрос уже человек до 100, «но не ошибусь, если скажу, — говорит Варнашев, — что все они недолюбливали политику и являлись сторонниками мирного профессионального движения» (см. воспоминания Н. М. Варнашева: «От начала до конца с гапоновской организацией», «Историко-рев. сборник», Ленгиз, 1904, стр. 123). Из революционно-настроенных людей Варнашев называет в этом кружке только двух: И. Васильева, по профессии ткача, и обойщика В. Смирнова. И. В. Васильев, выбранный вскоре председателем правления «Собрания» и убитый 9 января, при некоторой смутности своей революционной идеологии, представлял собою яркую и благородную фигуру. Трогательное письмо его к жене перед выступлением 9 января, вместе с некоторыми биографическими сведениями о нем, сообщил в 1923 году в № от 21 января «Правды» Д. В. Кузин, секретарь «Собрания русских фабричных и заводских рабочих». Революционно-настроенным человеком, хотя и не прошедшим еще в то время строгой политической школы, нужно считать самого Н. М. Варнашева, токаря-металлиста, — подвижного, умного, бойкого и способного человека, не лишенного, как видно и по его воспоминаниям, некоторой литературной одаренности и живого юмора. В сохранившихся у меня записях, по его рассказам, выступает его теплая привязанность к Гапону, который, не будучи политически-развитым человеком, имел несомненное влияние на Варнашева в смысле укрепления его в революционных настроениях. В конце 1903 года, т. е. еще до официального открытия «Собрания», на собраниях в кружке Гапона появляются новые люди, не состоящие в партии, но прошедшие школу с.-д. и среди них, на первом плане, муж и жена Карелины: А. Е. Карелин, печатник, работавший в начале 90-х гг. в так называемой «брусневской группе» и причислявший себя к большевикам, и жена его, В. М. Карелина, много работавшая в с.-д. кружках, о чем она сама подробно рассказывает в своих воспоминаниях, напечатанных в «Красной Летописи», № 4, 1922 г., «На заре рабочего движения в Спб.». Весьма понятно, что для людей столь определенных политических воззрений, как Карелины, фигура Гапона с его несколько смутными, но широкими революционными замыслами, представлялась одновременно привлекательной и жуткой, и вступление в члены будущего «Собрания», устав которого носил националистический характер, представляло для них внутренние затруднения, преодолеть которые они решились только после длительных бесед с Гапоном. Как бы то ни было, к марту 1904 года (а не 1903, как говорит на стр. 123 своей книги С. Айнзафт) Карелины решились войти в организацию и ввели в нее целый ряд доверявших им рабочих, в числе которых Варнашев в своих воспоминаниях называет Д. В. Кузина, И. М. Харитонова, Я. Иванова, Усанова, В. А. Князева, В. А. Иноземцева. Эта группа лиц составила в интимных собраниях общества так называемую «оппозицию» Гапону: они бдительно следили за его тактикой и оказывали на него огромное влияние (см. воспоминания И. И. Павлова, воспоминания Н. М. Варнашева и примечания А. А. Шилова к книге Гапона «История моей жизни»). Многократные беседы с Карелиными, в 1905 году и позже, несмотря на скромность моих собеседников, тогда же создали во мне совершенно определенное убеждение, что решающую роль в вопросе о январском выступлении сыграла именно эта группа. В своих воспоминаниях («9 января и Г. Гапон» в № 1 «Красной Летописи», 1922) А. Е. Карелин сообщает, что председателем правления официально открытого «Собрания» выбран был И. В. Васильев (Гапон членом правления не был, а считался «представителем» Собрания), секретарем — Дм. Вас. Кузин, казначеем — он, Карелин, членами — Н. М. Варнашев, Сем. Вас. Кладовиков и еще один рабочий, по профессии каретник, и что В. М. Карелина тоже была допущена в правление с решающим голосом, «вроде как бы кооптирована». «Душою всего дела были супруги К. (Карелины), — говорит в своих воспоминаниях И. И. Павлов, — к ним непосредственно примыкали: Х-в (Харитонов), И-в (Иноземцев), Я. И-в (Я. Иванов) и др. Это была прямая оппозиция Гапону вплоть до 9 января... К названным лицам тяготели, как к своим товарищам-рабочим, почти все заметные рабочие организации. Кажется, только Васильев и Кузин были приверженцами Гапона, В-в (Варнашев) иногда бывал с Гапоном, иногда примыкал к оппозиции» (см. «Минувшие Годы», 1908, № 3, стр. 41). О роли Карелиной на закрытых субботних собраниях «штабных», где вырабатывалась тактика общества и подготовлялись выступления на открытых собраниях, И. И. Павлов в своих воспоминаниях на стр. 51—52 говорит так: «К. пользовалась огромным влиянием на все направление и деятельность „Собрания". Я готов утверждать, что влияние К. между „штабными" было ничуть не меньше, чем влияние самого Гапона, пожалуй, даже больше. Ее искренность и непосредственность, ее светлый взгляд на дело создали ей такое положение между „штабными", что они невольно заражались от нее ясностью понимания, в особенности в тех случаях, когда штабные расходились с Гапоном. К. верила в Гапона, как в неизбежный рок, и тем не менее только она одна смело и открыто вступала с Гапоном в состязания и всегда заставляла его соглашаться с защищаемой ею точкой зрения и, следовательно, подчиняться мнению штабных». Полное подтверждение этой роли В. М. Карелиной по отношению к Гапону мы находим в воспоминаниях Н. М. Варнашева. Долгое личное знакомство с этой замечательной женщиной раскрыло мне ее с таких сторон, что я не могла бы ни на минуту усомниться, что такова именно и должна была быть ее роль среди окружавших ее, хотя бы и выдающихся по уму и развитию людей. В. М. Карелина — это крупная, цельная и необычайно благородная натура, человек светлого разума, тонкой интуиции, сердечного чутья и большого, но скрытого, чрезвычайно сдержанного и сосредоточенного темперамента. Ее необычайная скромность, соединенная даже с застенчивостью, проистекающей отчасти из сознания недостаточности своего образования, делает ее малозаметною в обыкновенном обществе, но глубокая умственная работа никогда не прекращается в ней, и в решительные моменты она раскрывается во всей своей внутренней одаренности. При этом она никогда не теряет присущего ей острого чувства ответственности за каждое свое слово, за каждый поступок. Эта черта ее очень ясно сказывается и в том письме ее, которое было опубликовано в № 1 «Красной Летописи» (1922 г.) под заглавием «Письмо работницы о 9 января 1905 года». Сохранившаяся у меня запись, с ее слов, ее биографии, которую еще не пришло время опубликовать полностью, позволяет мне сообщить некоторые сведения о ее жизни в дополнение к тем, которые даны в книге «Первая русская революция в Петербурге в 1905 г.» (Ленингр., Истпарт, Ленгиз, 1925, сборн. № 1, стр. 142—143). Она родилась в 1870 году; мать ее была простолюдинка, отец — интеллигентный поляк, высланный из Польши после восстания. Матери ее было всего 18 лет, когда она была брошена, девочка была отдана в воспитательный дом и воспитывалась как «шпитонка» в Ямбургском уезде у суровой умной крестьянки, с самобытной протестантской окраской по отношению к русскому общественному строю. В. М. К. помнит, как она пришла девочкой из школы, заливаясь слезами об убийстве Александра II, и ее приемная мать сурово остановила ее, сказав, что «одного дармоеда убили — найдутся другие», и поставила в укор Александру II, что он освободил крестьян без земли. После смерти приемной матери В. М. была прислужницей в воспитательном доме, видела там ужасные сцены; потом была прислугой в одном родильном доме. Страстно хотела учиться, много читала, готовилась поступить на акушерские курсы. В это время она познакомилась с несколькими с.-д., преимущественно рабочими, и поступила на фабрику ткачихой. Работая там по 15 часов в сутки, находила время заниматься партийной деятельностью. Болезнь заставляет ее бросить фабрику. Она поступает на курсы. В это время она сходится с А. Е. Карелиным, который тоже работает в партии. В 1892 году она проводит полгода в тюрьме, затем ее с мужем высылают из Петербурга. Они живут в г. Сумах, где ее снова сажают в тюрьму на 9 месяцев. Вернувшись в 1895 году в Петербург, она, имея уже маленькую дочь, вновь отдается партийной работе. В 1905 году группа работниц, участвовавших в гапоновской организации, а потом в нелегальных рабочих кружках, выбирает ее в Совет рабочих депутатов. Биография А. Е. Карелина напечатана в той же книге «Первая русск. революция в Петербурге в 1905 г.», сб. № 1, стр. 141—142. Живой портрет этого тихого, сосредоточенного, умного и чрезвычайно начитанного по рабочему вопросу человека дает в своих воспоминаниях Павлов («Мин. Годы», 1908 г., № 3). Характеристика В. А. Иноземцева дана Варнашевым в его воспоминаниях («Ист.-рев. сборн.», Ленгиз, 1924, стр. 199). Краткая характеристика и биография И. М. Харитонова, написанная В. М. Карелиной, напечатана в книге «Первая русская революция в Петерб. в 1905 г.», сб. № 1, стр. 138—139).
5. Карелин в своих воспоминаниях («Красн. Лет.», I, 1922, ст. 108) и Павлов («Мин. Годы», 1908, № 3, стр. 40—41) утверждают, что случаев ареста ораторов, выступавших в «Собрании», не было.
6. О пользовании, для развития массы, передовой легальной прессой в «Собрании» говорит и Павлов («Минувш. Годы», 1908, № 3, стр. 47), и Карелин, и Варнашев, и Святловский. Все они дают также материал, позволяющий с уверенностью признать, что в «Собрании» читались общественные резолюции.