Два веронца (Шекспир; Каншин)/ДО

Два Веронца
авторъ Вильям Шекспир, пер. Павел Алексеевич Каншин

Оригинал: англійскій, опубл.: 1594. — Перевод опубл.: 1893. Источникъ: Полное собрание сочинений в прозе и стихах В. Шекспира : в 12 т. / Перев. (в прозе) П.А. Каншина. Биогр. очерк Н.И. Стороженко. Примеч. П.И. Вейнберга и др. — 1-е изд. — СПб.: изд. Добродеева, 1893. — Т. 8. — (Прилож. к журн. «Живописное обозрение»). az.lib.ru

ДВА ВЕРОНЦА.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Герцогъ Миланскій, отецъ Сильвіи.

Валентинъ, Протей, дворяне изъ Вероны.

Антоню, отецъ Протея.

Туріо, нелѣпый соперникъ Валентина.

Эгламуръ, товарищъ Сильвіи въ бѣгствѣ.

Спидъ, слуга-шутъ Валентина.

Лаунсъ, слуга Протея.

Пантино, слуга Антоніо.

Хозяинъ гостинницы, гдѣ живетъ Сильвія.

Разбойники.

Юлія, дама изъ Вероны, любимая Протеемъ.

Сильвія, дочь герцога, любимая Валентиномъ.

Лучетта, прислужница Юліи.

Слуги, Музыканты.

Мѣсто: частью въ Миланѣ, частью съ Веронѣ, частью въ лѣсу на границѣ Мантуи.

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Площадь въ Веронѣ. Входятъ: Валентинъ и Протей.

Валентинъ. Не старайся, мой милый Протей, убѣдить меня: молодость, довольствующаяся семейнымъ очагомъ, всегда нѣсколько ограничена. Если-бы любовь не приковывала твоихъ юныхъ дней къ нѣжнымъ взорамъ прекрасной дамы, которой ты покланяешься, то я бы попробовалъ уговорить тебя посѣтить вмѣстѣ со мною чудеса разныхъ странъ, вмѣсто того, чтобы, сидя дома, скучно и праздно изнашивать свою молодость въ безобразной лѣности. Но если ужь ты любишь, то люби и преуспѣвай въ любви, какъ я и себѣ пожелалъ бы преуспѣвать, когда бы полюбилъ.

Протей. Итакъ, ты рѣшился ѣхать? Ну, такъ прощай, мой милый Валентинъ. Не забывай твоего Протея, когда случайно увидишь что-нибудь достойное вниманія во время твоихъ путешествій; пожелай, чтобы я былъ твоимъ товарищемъ въ счастіи, когда тебѣ посчастливится; и въ опасности — когда подвергаешься опасности. Я буду за тебя молиться, Валентинъ.

Валентинъ. И по любовной книгѣ молись за мой успѣхъ.

Протей. Я буду молиться за твой успѣхъ по какой-нибудь книгѣ, любимой мною.

Валентинъ. По какой нибудь пошловатой исторіи о глубочайшей любви, о томъ, напримѣръ, какъ Леандръ переплывалъ Геллеспонтъ.

Протей. Это — глубокая исторія о любви еще болѣе глубокой, потому что у него было любви по уши.

Валентинъ. Да, это правда; вѣдь ты по уши влюбленъ и однако Геллеспонтъ ты никогда не переплывешь.

Протей. По уши? не вытягивай признаніе за уши.

Валентинъ. И не думаю; тебѣ это ни къ чему не послужитъ.

Протей. Почему?

Валентинъ. Потому, что въ любви покупается пренебреженіе вздохами, скромные взгляды — сердце раздирающими воплями; одно быстро проходящее мгновеніе счастія — двадцатью тяжелыми, утомительными, тягостными ночами. Въ случаѣ успѣха вся твоя прибыль будетъ, можетъ быть, одно несчастіе; въ случаѣ неуспѣха ты будешь жертвой тяжелаго страданія. Во всякомъ случаѣ, это или безуміе, купленное цѣною разума, или разумъ, побѣжденный безуміемъ.

Протей. Итакъ, на твой взглядъ я — безумецъ?

Валентинъ. И такъ, боюсь, что ты будешь имъ.

Протей. Ты издѣваешься надъ любовью, но я не любовь.

Валентинъ. Любовь — твой властелинъ, потому что ты покоряешься ей, а тотъ, кто надѣлъ на себя ярмо безумія, не можетъ быть названъ мудрецомъ.

Протей. Нѣкоторые авторы, однако, утверждаютъ, что, подобно тому, какъ въ прекраснѣйшемъ бутонѣ по временамъ заводится пожирающій червь, такъ и всепожирающая любовь поселяется по временамъ и въ самый свѣтлый умъ.

Протей. Авторы говорятъ также, что, подобно тому, какъ самый ранній бутонъ поѣдается червемъ прежде, чѣмъ онъ распустится, такъ нѣжный, юный умъ становится, благодаря любви, безуміемъ. Онъ еще въ почкѣ увядаетъ: еще съ весны онъ лишается своей зелени и всей прекрасной жатвы надеждъ — въ будущемъ. Но зачѣмъ мнѣ терять время на совѣты тебѣ, рѣшительному поклоннику упоительныхъ желаній? Еще разъ, прощай! Отецъ ждетъ меня на пристани, чтобы проститься со мною передъ моимъ отъѣздомъ.

Протей. Я проведу туда тебя, Валентинъ.

Валентинъ. Нѣтъ, милый Протей, простимся здѣсь. Извѣщай меня письмами въ Миланъ о твоихъ успѣхахъ въ любви и обо всемъ, что случится съ тобою во время отсутствія твоего друга; и я точно также буду посѣщать тебя моими письмами.

Протей. Да снизойдетъ на себя всяческое счастіе въ Миланѣ.

Валентинъ. Также какъ и на тебя дома; итакъ, прощай (уходитъ).

Протей. Онъ охотится за славой, я — за любовью. Онъ покидаетъ своихъ друзей, чтобы больше дорожить ими, я покидаю самого себя, друзей и все — для любви. О, Юлія, ты меня совсѣмъ преобразила; заставила бросить мои занятія, терять попусту время, быть во враждѣ съ добрыми совѣтами превращать міръ въ ничто, истощать умъ праздной мечтой и сердце мучить любовью.

Входитъ Спидъ.

Спидъ. Синьоръ Протей, здравствуйте; не видѣли-ли вы моего господина?

Протей. Онъ только что ушелъ отсюда, чтобы отправиться въ Миланъ.

Спидъ. Двадцать противъ одного, что онъ уже сѣлъ на корабль, а я разыгралъ изъ себя барана, потерявъ его изъ виду.

Протей. Бараны часто теряются, когда пастухъ оставитъ ихъ.

Спидъ. Значитъ, вы думаете, что господинъ мой — пастухъ, а я — баранъ?

Протей. Думаю.

Спидъ. Въ такомъ случаѣ, сплю-ли я, или бодрствую, мои рога — его рога.

Протей. Дурацкій отвѣтъ, достойный барана.

Спидъ. Точно также доказывающій, что я баранъ?

Протей. Конечно; и доказывающій также, что твой господинъ пастухъ.

Спидъ. Ну, это я могу опровергнуть самымъ простымъ соображеніемъ.

Протей. Трудненько; но я, во всякомъ случаѣ, тоже самое докажу тебѣ другимъ соображеніемъ.

Спидъ. Пастухъ бѣгаетъ за бараномъ, а не баранъ за пастухомъ. А въ настоящемъ случаѣ, я бѣгаю за моимъ господиномъ, а не мой господинъ за мною; значитъ, я не баранъ.

Протей. Изъ-за корма, баранъ бѣгаетъ за пастухомъ, но пастухъ изъ-за корма не бѣгаетъ за бараномъ; ты бѣгаешь за твоимъ господиномъ изъ-за жалованья, но твой господинъ не бѣгаетъ за тобой изъ-за жалованья; значитъ, ты баранъ.

Спидъ. Еще одно такое доказательство, и я стану блѣять.

Протей. Однако, послушай: ты отдалъ мое письмо Юліи?

Спидъ. Да, синьоръ; я, заблудшійся баранъ, вручитгь ваше письмо ей, заблудшейся овечкѣ; но она, заблудшаяся овечка, ничего не дала за мой трудъ, мнѣ заблудшемуся барану.

Протей. Это, видишь-ли потому, что пастбище-то уже слишкомъ ничтожно для такого громаднаго количества барановъ.

Спидъ. Если пастбище слишкомъ обременено, то вамъ-бы слѣдовало заколоть овечку.

Протей. Ты и тутъ заблудился: лучше ужь засадить тебя въ хлѣвъ.

Спидъ. Нѣтъ, синьоръ, за передачу письма мнѣ платятъ не меньше фунта стерлинговъ.

Протей. Вотъ, ты опять путаешь. Я говорю не о фунтѣ, а о хлѣвѣ.

Спидъ. Ну, какъ ни складывай хлѣвъ съ гвоздемъ — все будетъ втрое меньше, чѣмъ слѣдуетъ за передачу письма вашей возлюбленной.

Протей. А что она сказала? (Спидъ киваетъ головой). Кивнула головой?

Спидъ. Гм…

Протей. Кивнула? Да? Можетъ быть это означаетъ: дуракъ?

Спидъ. Путаете, синьоръ; я сказалъ: она кивнула, а вы спрашиваете: кивнула-ли она? а я вамъ отвѣчаю: да.

Протей. А все вмѣстѣ выходитъ — дуракъ.

Спидъ. Ну, ужь если вы ихъ соединили въ одно, то и возьмите себѣ это одно за трудъ.

Протей. Совсѣмъ нѣтъ; это слѣдуетъ тебѣ за переносъ письма.

Спидъ. Ну, что-жь, чувствую, что отъ васъ я обязанъ переносить…

Протей. Что переносить отъ меня?

Спидъ. Да хотя-бы ваши письма; и за это, кромѣ слова дуракъ, ничего другого не получаю.

Протей. Однако, чортъ возьми, ты изворотливъ..

Спндъ. Ну, не настолько изворотливъ, чтобъ развязать вашъ кошелекъ.

Протей. Ну, хорошо, хорошо; лучше развяжи свой языкъ, что она сказала?

Спидъ. Да вы лучше развяжите вашъ кошель, такъ чтоб и деньги, и то что она сказала, — все выскочило разомъ.

Протей. Хорошо. Вотъ тебѣ за трудъ. Ну, что-же о, сказала?

Спидъ. По истинѣ, я думаю, что вамъ трудно будетъ сладить съ нею.

Протей. Какъ такъ? Развѣ она дала тебѣ понять это?

Спидъ. Ничего она мнѣ не дала, даже дуката за то, что я принесъ ей ваше письмо. Но если уже она оказалась столь жестока ко мнѣ, когда я передавалъ ей ваши чувства, то, боюсь она будетъ столь-же жестока и къ вамъ, когда примется передавать свои чувства къ вамъ. Давайте ей только камни, потому что она такъ-же тверда, какъ сталь.

Протей. Значитъ, она ничего не сказала?

Спидъ. Ровно ничего; не сказала даже: «Вотъ тебѣ за трудъ». Въ доказательство вашей щедрости, вы надѣлили меня нѣсколькими пенсами, за что приношу вамъ мою благодарность; въ свою очередь, изъ благодарности къ вамъ, могу только посовѣтовать впредь ваши письма носить собственной особой. Затѣмъ, передамъ вашъ привѣтъ моему господину.

Протей. Иди, иди спасти корабль отъ крушенія; пока ты на немъ, онъ не погибнетъ, потому что тебѣ суждено умереть не столь влажно. Надо будетъ пріискать посланца поприличнѣе; боюсь, что Юлія не обратила вниманія на мои строчки потому, что получила ихъ черезъ такого негоднаго посланца (Уходитъ).

СЦЕНА II.

Тамъ-же. Садъ въ домѣ Юліи. Входятъ: Юлія и Лучетта.

Юлія. Теперь мы одни; скажи, Лучетта, совѣтуешь-ли ты мнѣ влюбиться?

Лучетта. Да; при этомъ условіи вы, по крайней мѣрѣ, не рискуете влюбиться совсѣмъ нечаянно, очертя голову.

Юлія. Но изъ всей блестящей свиты синьоровъ, съ которыми я ежедневно встрѣчаюсь, кто, на твой взглядъ, достойнѣйшій любви?

Лучетта. Потрудитесь называть ихъ по имени, а я буду высказывать вамъ о каждомъ изъ нихъ мое мнѣніе, согласно моему простому здравому смыслу.

Юлія. Ну, такъ что ты, напримѣръ, думаешь о прекрасномъ синьорѣ Эгламурѣ?

Лучетта. Я-бы сказала, что онъ прекрасно говоритъ, красивъ, изященъ, но, будь я на вашемъ мѣстѣ, я-бы не увлеклась имъ.

Юлія. А что думаешь ты о богатомъ Меркачіо?

Лучетта. О его богатствѣ думаю много хорошаго, но самъ онъ — ни то, ни се.

Юлія. А что ты думаешь о любезномъ Протеѣ?

Лучетта. О, Господи! Посмотрѣть только, какая глупость управляетъ нами!

Юлія. Это еще что? Что значитъ это волненіе, овладѣвшее тобою при его имени?

Лучетта. Простите, синьора, но было-бы слишкомъ неприлично, если-бы я, такое недостойное созданіе, стала высказывать мое мнѣніе о столь любезныхъ синьорахъ!

Юлія. Но почему ты не хочешь высказать своего мнѣнія о Протеѣ, какъ высказала его относительно другихъ?

Лучетта. Да просто потому, что, на мой взглядъ, изъ всѣхъ прекрасныхъ синьоровъ, онъ — самый лучшій.

Юлія. А почему?

Лучетта. По самой женской причинѣ. Онъ мнѣ кажется такимъ, потому что такимъ кажется.

Юлія. И ты-бы желала, чтобы я отдала ему свою любовь?

Лучетта. Да, если вы полагаете, что отдадите вашу любовь не понапрасну.

Юлія. Такъ знай-же, что онъ менѣе всѣхъ остальныхъ увлекъ меня.

Лучетта. Это потому, что онъ, какъ я думаю, болѣе всѣхъ остальныхъ любитъ васъ.

Юлія. Онъ очень мало говоритъ со мной; это показываетъ, что онъ меня очень мало любитъ.

Лучетта. Чѣмъ сосредоточеннѣе огонь, тѣмъ онъ сильнѣе.

Юлія. Не любятъ тѣхъ, кто не обнаруживаетъ любви своей.

Лучетта. О, не любятъ тѣхъ, кто всѣмъ и каждому показываетъ любовь свою.

Юлія. Я-бы хотѣла знать, что онъ думаетъ.

Лучетта. Прочитайте это письмо, синьора.

Юлія. «Юліѣ» — это отъ кого-же?

Лучетта. Объ этомъ вы узнаете, когда прочитаете его.

Юлія. Нѣтъ, скажи, скажи, кто тебѣ его далъ?

Лучетта. Пажъ синьора Валентина, по порученію, какъ я думаю, Протея. Онъ хотѣлъ передать это письмо лично вамъ, но я его встрѣтила и взяла для передачи вамъ; простите эту дерзость.

Юлія. Вотъ такъ достойная маклерша, клянусь моей скромностью! Ты осмѣливаешься принимать любовныя записки? Ты шушукаешься и торгуешь моею молодостью? Нечего сказать, — прекрасное занятіе, занятіе вполнѣ тебѣ достойное. Для такого занятія ты самое подходящее лицо! Возьми это письмо, позаботься, чтобы оно было немедленно возвращено и никогда больше не показывайся мнѣ на глаза.

Лучетта. Ходатайство за любовь заслуживаетъ лучшаго вознагражденія, чѣмъ ненависть.

Юлія. Уйдешь-ли ты?

Лучетта. Да, уйду, чтобы вы одумались (Уходитъ).

Юлія. Однако, мнѣ-бы хотѣлось заглянуть въ это письмо, но стыдно возвратить ее; это значило-бы совершить вину, за которую я-же и выбранила ее. Какая она глупая! Вѣдь знаетъ-же она, что я дѣвушка! Не сумѣть сунуть мнѣ письмо на глаза! Въ извѣстныхъ случаяхъ дѣвушки всегда, изъ скромности, говорятъ нѣтъ, хотя всегда желаютъ, чтобы нѣтъ было принято за да. Какъ капризна эта любовь! Она точно упрямое дитя, царапаетъ свою няньку и сейчасъ-же смиренно цѣлуетъ рану! Какъ грубо прогнала я Лучетту, а между тѣмъ какъ страстно желала-бы, чтобъ она не уходила! Какъ сердито старалась я нахмурить брови, въ то время, какъ радость заставляла улыбаться мое сердце! Въ наказаніе за это я ворочу Лучетту и попрошу у нея прощенія за совершонную мною глупость… Эй! Лучетта!..

Входитъ Лучетта.

Лучетта. Что вамъ угодно, ваша милость?

Юлія. Скоро подадутъ обѣдать?

Лучетта. Я бы давно этого желала, — вы-бы упражняли тогда свой гнѣвъ на кушаніяхъ, а не на прислужницѣ.

Юлія. Что ты подняла такъ осторожно?

Лучетта. Ничего.

Юлія. А зачѣмъ ты наклонилась?

Лучетта. Чтобъ поднять бумажку, которую уронила.

Юлія. А почему эта бумажка составляетъ для тебя ничего?

Лучетта. Она ничего по отношеніи ко мнѣ.

Юлія. Ну такъ и пусть себѣ лежитъ для того, къ кому относится.

Лучетта. О, синьора, она не будетъ лгать тому, къ кому она относится, если только тотъ, къ кому она относится, не станетъ ее перетолковывать въ дурную сторону.

Юлія. Какое нибудь стихотворное объясненіе въ любви къ тебѣ?

Лучеттa. Но, чтобъ я могла спѣть его, дайте мнѣ напѣвъ: вѣдь, ваша милость большая мастерица сочинять музыку на слова.

Юлія. На такой вздоръ совсѣмъ не умѣю. Возьми напѣвомъ: «Свѣтъ любви».

Лучетта. Онъ слишкомъ тяжелъ для такихъ радостныхъ звуковъ.

Юлія. Тяжелъ? Значитъ онъ съ тяжестью?

Лучетта. Да, онъ мелодиченъ, если вы будете его пѣть.

Юлія. А почему не ты?

Лучетта. Онъ слишкомъ высокъ для моего голоса.

Юлія. Покажи пѣсенку. — Что-же это, милочка?

Лучетта. Только держитесь этого тона, и вы пропоете пѣсенку до конца. И все-таки, говоря правду, этотъ тонъ не нравится мнѣ.

Юлія. Не нравится?

Лучетта. Да, синьора; онъ слишкомъ высокъ.

Юлія. А ты, милочка, слишкомъ дерзка.

Лучетта. Теперь онъ слишкомъ низкій. Вы нарушили гармонію слишкомъ быстрымъ переходомъ. Для полноты гармоніи не достаетъ только тенора.

Юлія. Ты его заглушаешь своимъ безтолковымъ басомъ.

Лучетта. Я пою за Протея.

Юлія. Ну, однако довольно. Это бумажка съ любовными восторгами (раздираетъ письмо). Уходи, а эти клочки пусть лежатъ себѣ на полу. Я разсержусь, если ты будешь подбирать ихъ.

Лучетта. Дѣлаетъ видъ, что пренебрегаетъ письмомъ, а какъ вѣдь хотѣла-бы, чтобы ее разсердили еще другимъ такимъ письмомъ! (Уходитъ).

Юлія. Лучше было бы, если-бы я разсердилась на это письмо! О, гадкія руки! Вы разорвали слова полныя любви! Злостныя осы! Вы питаетесь такимъ сладостнымъ медомъ и убиваете вашими жалами пчелъ, дающихъ его! Въ вознагражденіе за это я поцѣлую каждый клочекъ… Вотъ тутъ написано: Дорогая Юлія!.. Злая Юлія! Въ наказаніе за твою неблагодарность я бросаю на эти грубые камни твое имя и съ презрѣніемъ топчу ногами твое высокомѣріе… А тутъ написано: Раненый любовью Протей! Бѣдное, раненое имя! Моя грудь, какъ ложе, пріютитъ тебя, пока не заживетъ твоя рана; я сдѣлаю тебѣ повязку этимъ всемогущимъ поцѣлуемъ… Но вотъ, два или три раза встрѣчается снова Протей. Успокойся, добрый вѣтеръ, не унеси ни одной буквы изъ этого письма, пока я не соберу ихъ всѣ, кромѣ моего собственнаго имени! Пусть бѣшеный вихрь унесетъ мое имя на отвѣсную, страшно-повисшую скалу и сдуетъ его въ бурное море!.. А вотъ, въ этой строчкѣ его имя повторяется два раза -- бѣдный, покинутый Протей, страстный Протей… прекрасной Юліи. О, это послѣднее имя я сейчасъ же оторву… Но нѣтъ оно такъ мило присоединено къ его печальному имени. Я ихъ сложу другъ на друга… А теперь цѣлуйтесь, обнимайтесь, ссорьтесь, дѣлайте, что хотите…

Входитъ Лучетта.

Лучетта. Синьора, кушанье подано, и вашъ батюшка ждетъ васъ.

Юлія. Ну, пойдемъ.

Лучетта. Какъ? Неужели же эти болтливые клочки останутся лежать здѣсь?

Юлія. Если дорожишь ими, то подбери ихъ.

Лучетта. Вы побранили меня, за то, что подбирала ихъ… но все-таки я подберу ихъ, а то они, пожалуй, простудятся.

Юлія. Сейчасъ видно, что ты очень ими дорожишь.

Лучетта. Да, синьора, вы можете говорить о томъ, что видите; но вѣдь и я вижу многое, хотя вы думаете, что я ничего не вижу.

Юлія. Ну, идемъ, идемъ! (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Тамъ-же. Комната въ домѣ Антоніо. Входятъ: Антоніо и Лантино.

Антоніо. Скажи мнѣ, Пантино, о чемъ мой братъ разговаривалъ съ тобой такъ серьезно въ галлереѣ?

Пантино. О своемъ племянникѣ Протеѣ, вашемъ сынѣ

Антоніо. Что же онъ говорилъ?

Пантино. Онъ удивлялся, что ваша милость позволяетъ ему расточать свою молодость здѣсь, въ то время, когда столько, гораздо менѣе знатныхъ людей, отправляютъ сыновей своихъ: одни — на войну, пытать счастія, другіе — открывать далекіе острова, третьи — въ ученые университеты. На любомъ изъ этихъ поприщъ, онъ говоритъ, вашъ сынъ Прротей могъ бы отличиться, и наказывалъ мнѣ совѣтовать вамъ не держать его дома безъ дѣла, потому что въ старости, говоритъ, большой помѣхой будетъ ему то, что въ молодости онъ не постранствовалъ.

Антоніо. Тебѣ незачѣмъ надоѣдать мнѣ этимъ; эта мысль вотъ уже цѣлый мѣсяцъ преслѣдуетъ меня. Я и самъ знаю, что онъ теряетъ время, что онъ не будетъ вполнѣ образованный человѣкъ, пока не пройдетъ школу свѣта. Опытъ пріобрѣтается въ дѣятельности и совершенствуется быстрымъ теченіемъ времени. Поэтому, скажи мнѣ, куда бы мнѣ лучше отправить его?

Пантино. Я думаю, вашей милости извѣстно, что юный Валентинъ, товарищъ его юности, состоитъ теперь при дворѣ императора?

Антоніо. Да, я это знаю.

Пантино. Было бы, я думаю, хорошо, если бы ваша милость и Протея отправилъ туда-же. Тамъ онъ научится ломать копья и участвовать въ турнирахъ; ознакомится съ свѣтскимъ обращеніемъ, войдетъ въ сношенія съ вельможами, ему будетъ доступна всякаго рода дѣятельность, свойственная его лѣтамъ и его благородному происхожденію.

Антоніо. Твой совѣтъ мнѣ нравится; ты вполнѣ правильно разсуждаешь. И въ доказательство того, что онъ мнѣ нравится, я его приведу въ исполненіе и при первомъ удобномъ случаѣ отправлю его ко двору императора.

Пантино. Завтра отправляется туда донъ Альфонсо, вмѣстѣ съ другими достойными синьорами, — отправляется, чтобы привѣтствовать императора и предложить ему свои услуги.

Антоніо. Прекрасные товарищи путешествія! Протей отправится вмѣстѣ съ ними. Да, кажется, это онъ и есть. Я съ нимъ сейчасъ-же поговорю.

Входитъ Протей.

Протей. Божественная любовь! божественныя строчки божественная жизнь! Вотъ ея рука, исполнительница желаній ея сердца! Вотъ ея клятвы любви, залогъ ея вѣрности. О, еслибъ наши отцы одобрили нашу любовь и своимъ согласіемъ довершили наше счастіе! — О, небесная Юлія!

Антоніо. Какое письмо ты читаешь?

Протей. Это… это одно или два слова привѣтствій, присланные мнѣ Валентиномъ и переданныхъ мнѣ однимъ изъ нашихъ друзей.

Антоніо. Покажи; увидимъ, что новаго.

Протей. Новаго ничего нѣтъ. Онъ только пишетъ, какъ хорошо ему живется, какъ всѣ его любятъ, какъ императоръ милостивъ къ нему ежечасно, и какъ онъ бы желалъ, чтобы и я раздѣлялъ съ нимъ его счастіе.

Антоніо. Ну, и что-же ты думаешь на этотъ счетъ?

Протей. Я думаю объ этомъ то, что долженъ думать тотъ, кто покоряется волѣ вашей милости и кто не зависитъ отъ собственнаго добраго желанія.

Антоніо. Моя воля вполнѣ согласна съ его желаніемъ. Однако, не думай, что я рѣшилъ это дѣло такъ внезапно. То, чего хочу, значитъ хочу, и кончено я рѣшилъ, что ты проведешь нѣкоторое время вмѣстѣ съ Валентиномъ при дворѣ императора; деньги на твое тамъ содержаніе ты будешь отъ меня получать такія-же, какія получаетъ Валентинъ отъ своихъ. Завтра будь готовъ выѣхать. Не возражай: мое рѣшеніе неизмѣнимо.

Протей. Синьоръ, такъ скоро я не могу собраться; позвольте подумать день или два.

Антоніо. Послушай: все, что тебѣ нужно, будетъ прислано послѣ, но откладывать отъѣздъ нечего. Завтра ты долженъ отправляться. Пантино, ты долженъ позаботиться, чтобы снарядить его какъ можно скорѣе (Уходятъ: Антоніо и Пантино).

Протей. И такъ, я избѣжалъ огня, изъ страха сгорѣть и погрузился въ волны, гдѣ я утопаю. Отцу я не хотѣлъ показать письмо Юліи изъ боязни, что онъ не одобритъ мою любовь и вотъ, изъ предлога, даннаго мною, онъ воздвигъ еще болѣе непреодолимое препятствіе моей любви… О, какъ эта весна любви похожа своимъ обманчивымъ сіяніемъ на апрѣльскій день, когда солнце свѣтитъ во всемъ своемъ блескѣ, но случайно набѣжитъ туча и все исчезло!

Входитъ Пантино.

Пантино. Синьоръ Протей, вашъ батюшка проситъ васъ къ себѣ; у него есть дѣло къ вамъ, и потому, прошу васъ, поторопитесь.

Протей. Да, это такъ! Мое сердце покоряется, но въ то же время, оно на тысячу ладовъ повторяетъ: нѣтъ! (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Миланъ. Комната во дворцѣ Гсрцога. Входятъ: Валентинъ и Спидъ.

Спидъ. Синьоръ, ваша перчатка…

Валентинъ. Не моя; я уже надѣлъ перчатки.

Спидъ. Ну, въ такомъ случаѣ, вотъ это перчатка ваша, потому что она уже надѣта.

Валентинъ. Покажи…Да, это моя. Дивный уборъ, украшающій божественный предметъ! Ахъ, Сильвія, Сильвія!

Спидъ. Синьора Сильвія! Синьора Сильвія!

Валентинъ. Это что еще такое, бездѣльникъ?

Спидъ. Она, синьоръ, не слышитъ.

Валентипъ. Кто-же приказалъ тебѣ звать ее?

Спидъ. Ваша милость, синьоръ; а можетъ быть я ошибся…

Валентинъ. Ну я вижу, что ты всегда будешь слишкомъ суетливъ.

Спидъ. А давно-ли вы бранили мою неповоротливость?

Валентинъ. Ну, хорошо. Лучше скажи; ты знаешь синьору Сильвію?

Спидъ. Ту, которую любитъ ваша милость?

Валентинъ. А тебѣ откуда извѣстно, что я люблю кого-нибудь?

Спидъ. По самымъ несомнѣннымъ признакамъ. Во первыхъ, подобно синьору Протею, вы выучились скрещивать руки на груди, какъ человѣкъ, чѣмъ-либо недовольный; потомъ — напѣвать пѣсенки, точно реполовъ; бѣгать людей, точно зачумленный; вздыхать, точно школьникъ, потерявшій азбуку; завывать, точно дѣвчонка, схоронившая свою бабушку; поститься, точно больной, котораго посадили на діету; не спать, точно человѣкъ, помѣшанный на томъ, что его непремѣнно обокрадутъ; конючить, точно нищій въ день всѣхъ Святыхъ! Въ былое время, когда вы смѣялись, вашъ смѣхъ былъ похожъ на крикъ пѣтуха; когда шли, то шли, какъ левъ; когда постились. — то только вслѣдъ за обѣдомъ, — когда у васъ былъ печальный видъ, то значитъ у васъ не было денегъ. А теперь вы до такой степени перемѣнились, благодаря вашей возлюбленной, что, когда я смотрю на васъ, право, думаю, что вы не мой господинъ.

Валентинъ. Развѣ ты замѣчаешь все это во мнѣ?

Спидъ. Не въ васъ, а внѣ васъ.

Валентинъ. Внѣ меня? Этого быть не можетъ.

Спидъ. Конечно, внѣ васъ. Несомнѣнно, что помимо васъ никто не можетъ быть такъ простъ. Всѣ эти глупости видны внѣ васъ только потому, что онѣ въ васъ самихъ. Онѣ просвѣчиваютъ сквозь васъ, какъ вода въ урильникѣ, такъ что какой-бы глазъ ни увидѣлъ васъ, сейчасъ же угадаетъ, подобно доктору, какая у васъ болѣзнь.

Валентинъ. Но скажи-же мнѣ, знаешь-ли ты синьору Сильвіо?

Спидъ. Ту, на которую вы такъ томно поглядываете, когда она садится за ужинъ?

Валентинъ. А ты замѣтилъ это? Ну, да, ее.

Спидъ. Нѣтъ, не знаю.

Валентинъ. Какъ-же такъ? Ты замѣтилъ, что я гляжу на нее, и не знаешь ее?

Спидъ. Это можетъ быть та, которая такъ нелюбезна?

Валентинъ. Вотъ такъ! Она не такъ прекрасна, какъ любезна.

Спидъ. Синьоръ, мнѣ это достаточно извѣстно.

Валентинъ. Что тебѣ извѣстно?

Спидъ. Что она не такъ прекрасна, какъ любезна вамъ.

Валентинъ. Я хотѣлъ сказать, что ея красота удивительна, но что ея любезность безконечна.

Спидъ. Потому что первая — раскрашена, а вторая не имѣетъ никакой цѣнности.

Валентинъ. Какъ раскрашена? Какъ не имѣетъ никакой цѣнности?

Спидъ. Я хочу сказать, синьоръ, что она такъ краситъ себя, чтобы казаться красивой, что никто и въ грошъ не ставитъ ея красоты.

Валентинъ. Да ты за кого меня принимаешь? Я весьма цѣню ея красоту.

Спидъ. Вы еще не видѣли ея съ тѣхъ поръ, какъ она подурнѣла.

Валентинъ. А съ коихъ поръ она подурнѣла?

Спидъ. Съ тѣхъ поръ, какъ вы влюблены въ нее.

Валентинъ. Я влюбился въ нее съ тѣхъ поръ, какъ увидѣлъ ее, и постоянно вижу, какъ она прекрасна.

Сиидъ. Если вы ее любите, то не можете видѣть.

Валентинъ. Это почему?

Спидъ. Потому, что любовь слѣпа. О, если-бы у васъ были мои глаза, или, если-бы ваши собственные глаза отличались зоркостью, какъ въ то время, когда вы бранили синьора Протея за то, что онъ ходитъ безъ подвязокъ!

Валентинъ. Ну, такъ что-же я-бы тогда увидѣлъ?

Спидъ. Ваше настоящее безуміе и ея будущее безобразіе. Онъ, когда влюбился, забывалъ завязывать подвязки, а вы, когда влюбившись, забываете даже надѣвать штаны.

Валентинъ. Уже не влюбился-ли ты? Вѣдь, вчера утромъ, ты забылъ вычистить мои башмаки.

Спидъ. Истинная правда, синьоръ; я былъ влюбленъ въ свою постель. Весьма вамъ благодаренъ, синьоръ, за то, что вы сдѣлали мнѣ замѣчаніе насчетъ моихъ любовныхъ увлеченій; это придастъ мнѣ смѣлость побранить и васъ за ваши увлеченія.

Валентинъ. Во всякомъ случаѣ, я чувствую, что увлеченъ ею.

Спидъ. Такъ полечитесь, и ваше увлеченіе пройдетъ.

Валентинъ. Вчера вечеромъ она просила меня написать нѣсколько строкъ тому, кого она любитъ.

Спидъ. И вы написали?

Валентинъ. Да, написалъ.

Спидъ. Не безтолково написали?

Валентинъ. Нѣтъ; постарался написать, какъ можно лучше. Но, молчаніе! Она идетъ сюда.

Входитъ Сильвія.

Спидъ. Вотъ такъ кукольный фарсъ! О, чудесная маріонетка! Теперь онъ будетъ болтать за нее.

Валентинъ. Синьора и повелительница! Тысячу добрыхъ утръ!

Спидъ. Почему-бы не одинъ добрый вечеръ? Впрочемъ привѣтствій бываютъ милліоны.

Сильвія. Синьоръ Валентинъ и мой покорный слуга! Желаю вамъ двѣ тысячи.

Спидъ. Проценты слѣдовало-бы уплачивать не ей, а ему.

Валентинъ. Согласно вашему приказанію, я написалъ отъ вашего имени письмо вашему таинственному и безъ имянному другу; я-бы весьма неохотно исполнилъ это, если бы не желаніе угодить вамъ.

Сильвія. Благодарю васъ, любезный покорный слуга, точно клеркъ написалъ.

Валентинъ. Повѣрьте, синьора, не легко оно мнѣ далось. Не зная кому оно предназначено, я писалъ какъ-бы наобумъ и съ большой неувѣренностію.

Сильвія. Можетъ быть, вы думаете, что, положилъ слишкомъ много трудовъ на такіе пустяки?

Валентинъ. Нѣтъ, синьора; если вамъ нужно, я по вашему приказанію еще хоть тысячу напишу. И однако…

Сильвія. Хорошо выраженіе! Конечно, я догадываюсь, что слѣдуетъ затѣмъ: «и однако… не смѣю сказать; и однако… это мнѣ нисколько неинтересно; и однако…» возьмите его… И однако я благодарю васъ и больше утруждать васъ не стану.

Спидъ. И однако, все-таки буду утруждать; и однако, еще какое-нибудь другое однако! (Въ сторону).

Валентинъ. Что желаете вы сказать этимъ, синьора? Вы недовольны письмомъ?

Сильвія. Совсѣмъ нѣтъ, стихи очень милы, но если вы ихъ писали нехотя, то возьмите, возьмите ихъ назадъ.

Валентинъ. Синьора, они принадлежать вамъ…

Сильвія. Да, да, вы ихъ написали по моей просьбѣ, синьоръ, но я ихъ не хочу, они для васъ; я-бы написала ихъ съ большимъ чувствомъ.

Валентинъ. Если вамъ угодно, я напишу другіе стихи…

Сильвія. А когда они будутъ написаны, — читайте ихъ вмѣсто меня. Понравятся они вамъ — прекрасно, не понравятся — и то хорошо.

Валентинъ. Если понравятся мнѣ? Что-же тогда?

Сильвія. Если понравятся, возьмите ихъ въ награду за ваши труды. А теперь, добраго утра, покорный слуга (Уходитъ).

Спидъ. О, видимая, неисповѣдимая, незримая насмѣшка какъ носъ на человѣческомъ лицѣ, или какъ флюгеръ на башнѣ! Мой господинъ вздыхаетъ по ней, а она учитъ его, — ученика-то своего, — какъ сдѣлаться ея учителемъ! Вотъ-такъ ловкая штука! Слыхалъ-ли онъ когда-либо штуку получше? Мой господинъ пожалованъ въ писцы и долженъ писать самому себѣ!

Валентинъ. Ну, что еще? О чемъ ты разсуждаешь съ самимъ собой?

Спидъ. Да, такъ себѣ, обдумывалъ риѳму. Да, вы правы…

Валентинъ. Въ чемъ правъ-то?

Спидъ. Да въ-томъ, что вы посредникъ синьоры Сильвіи.

Валентинъ. Посредникъ съ кѣмъ?

Спидъ. Да съ самимъ собой. Она иносказательно объяснилась вамъ въ любви.

Валентинъ. Какъ иносказательно?

Спидъ. То есть, я говорю — письменно.

Валентинъ. Да вѣдь она ничего не писала мнѣ?

Спидъ. А зачѣмъ ей было писать, если она заставила васъ написать къ самому себѣ вмѣсто себя? Неужели вы не сообразили этой шутки?

Валентинъ. Повѣрь мнѣ, не сообразилъ.

Спидъ. Никакъ не могу повѣрить вамъ, синьоръ. Развѣ не замѣтили вы, сколько хитрости она обнаружила?

Валентинъ. Ничего не замѣтилъ, кромѣ упрека.

Спидъ. Да, вѣдь она дала вамъ письмо.

Валентинъ. Ну да, письмо, которое я написалъ къ ея другу.

Спидъ. И это письмо она вручила по принадлежности, — вотъ и все.

Валентинъ. О, если-бы подъ этимъ не скрывалось чего-нибудь похуже!

Спидъ. Ручаюсь вамъ, что все обстоитъ благополучно. «Ибо, вы часто ей писали, а она, по скромности или по недостатку времени, или изъ боязни посланца, могущаго открыть ея тайну, не могла отвѣчать — и вотъ сама любовь научила ее заставить своего-же возлюбленнаго писать къ самому себѣ». Все это я говорю по печатному, потому что нашелъ это въ печатной книгѣ. Но o чемъ вы думаете? Вѣдь пора и обѣдать.

Валентинъ. Я уже обѣдалъ.

Спидъ. Ну, хорошо; только послушайте, синьоръ: хотя любовь-хамелеонъ можетъ питаться однимъ воздухомъ, я, однакоже, принадлежу къ тѣмъ, которые питаются дѣйствительною пищею, не воздушной, и желаю поѣсть. Не будьте похожи на вашу возлюбленную: сжальтесь, сжальтесь надо мной! (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Верона. Комната въ домѣ Юліи. Входятъ: Протей и Юлія.

Протей. Будьте терпѣливы, милая Юлія.

Юлія. Поневолѣ будешь терпѣлива, когда нѣтъ другаго лекарства.

Протей. При первомъ удобномъ случаѣ я возвращусь.

Юлія. Возвратишься скоро, если не развратишься. Возьми это на память отъ твоей Юліи (Даетъ ему кольцо).

Протей. Хорошо, мы обмѣняемся. Вотъ возьми это.

Юлія. И запечатлѣемъ эту сдѣлку божественнымъ поцѣлуемъ.

Протей. Вотъ моя рука, какъ ручательство моей вѣрности; и если пройдетъ хоть одинъ часъ въ теченіе дня безъ вздоха по тебѣ, Юлія, то пусть въ слѣдующій-же затѣмъ часъ разразится надо мною какое-нибудь ужасное несчастіе, въ наказаніе за мою забывчивость. Отецъ ждетъ меня… Не отвѣчай. Теперь время прилива, но не прилива слезъ; этотъ приливъ задержитъ меня болѣе, чѣмъ нужно (Юлія уходить). Юлія, прощай! Какъ? Ушла не сказавъ ни слова? Да, такова истинная любовь! Она выражается чаще дѣломъ, чѣмъ словомъ.

Входитъ Пантино.

Пантино. Васъ ждутъ, синьоръ Протей.

Протей. Иду, иду! Увы! Разлука дѣлаетъ нѣмыми бѣдныхъ любовниковъ! (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Входитъ Лаунсъ съ собакой на веревкѣ.

Лаунсъ. Да, думаю, что по крайней мѣрѣ часъ времени пройдетъ прежде, чѣмъ я окончу проливать слезы, вся порода Лаѵнсовъ отличается этимъ порокомъ. Я, какъ блудный сынъ, получилъ свою часть этого наслѣдства и теперь съ синьоромъ Протеемъ отправляюсь ко двору Императора. Мнѣ кажется, что Крабъ, моя собака, — самая безчувственная собака, какая только существовала. Моя мать плакала, мой отецъ рыдалъ, моя сестра кричала, наша служанка ревѣла, наша кошка ломала руки въ отчаяніи, весь домъ въ смущеніи, а этотъ безчувственный песъ и слезинки-то не пролилъ! Это — камень, настоящій кремень: онъ безчувственъ какъ собака. Жидъ, и тотъ-бы расчувствовался, если-бы увидѣлъ наше разставаніе. Да что! Даже моя слѣпая бабушка, представьте себѣ, такъ плакала при прощаніи со мной, что чуть не ослѣпла. Да вотъ я вамъ сейчасъ покажу всю эту сцену: этотъ башмакъ будетъ играть роль моего отца… башмакъ съ лѣвой ноги пусть будетъ моимъ отцомъ… а впрочемъ, нѣтъ, башмакъ съ лѣвой ноги будетъ моей матерью… нѣтъ, такъ не годится! а впрочемъ, да, именно такъ: у него подошва поистаскалась. И такъ башмакъ съ дырой — мать, а другой — отецъ. Чортъ возьми, если это не такъ! А вотъ эта палка, синьоръ, — это моя сестра, потому, видите-ли, что она бѣла какъ лилія, но, главнымъ образомъ, тонка, какъ жердь. A вотъ эта шляпа пусть будетъ наша служанка. А я — собака… Нѣтъ, собака пусть остается собакой, а мною собака… О, собака — это я, а я буду самимъ собой… Ну, да, такъ будетъ лучше… И вотъ я подхожу къ отцу: Батюшка, ваше благословеніе!.. Но башмакъ не долженъ вымолвить ни одного словечка, — отъ слезъ; а потому я долженъ поцѣловать батюшку; ну, разумѣется, онъ заливается еще больше прежняго… Тогда я подхожу къ матери (О, если-бы она могла теперь заговорить!..) Но она — точно бревно… Ну, я, конечно, цѣлую ее, — вотъ такъ… Да, это какъ разъ дыханіе моей матери… Теперь, я подхожу къ сестрицѣ, послушайте-ка, какъ она вопитъ! Но собака во все это время не проливаетъ ни одной слезинки, ни одного словечка… А я, посмотрите только, какъ я поливаю пыль моими слезами!..

Входитъ Пантино.

Пантино. Лаунсъ, спѣши, спѣши! На бортъ! Твой чемоданъ уже на кораблѣ; тебѣ придется нагнать его въ лодкѣ. Что съ тобой? Ты хнычешь? Спѣши лучше, оселъ. Упустишь приливъ, если еще будешь медлить…

Лаунсъ. Ну, что-же, если и упущу приливъ… Что можетъ быть жестокосерднѣе…

Пантино. Что ты болтаешь? Приливъ жестокосерденъ?

Лаунсъ. Я говорю о Крабѣ, моей собакѣ.

Пантино. Знаешь что, братъ? Я говорю тебѣ: если ты упустишь приливъ, то вмѣстѣ съ тѣмъ упустишь и путешествіе, а упустивъ путешествіе — упустишь своего господина; упустивъ своего господина — упустишь мѣсто, а упустивъ мѣсто… Зачѣмъ ты зажимаешь мнѣ ротъ?

Лаунсъ. Да чтобы ты не потерялъ языкъ.

Пантино. Какъ-же я потеряю языкъ?

Лаунсъ. Болтая вздоръ.

Пантино. Болтая вздоръ?

Лаунсъ. Я упущу приливъ? Путешествіе? Господина? Мѣсто? Да развѣ ты не знаешь, другъ, что если-бы рѣка совершенно высохла, то я способенъ наполнитъ ее моими слезами, а если вѣтеръ упадетъ, — я способенъ гнать лодку моими вздохами!

Пантино. Ну, иди, иди, братъ; меня послали звать тебя.

Лаунсъ. Синьоръ, зовите меня, какъ хотите…

Пантино. Да пойдешь-ли ты наконецъ?

Лаунсъ. Ну, хорошо, хорошо, — иду (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Миланъ. Комната во дворцѣ герцога. Входятъ: Валентинъ, Сильвія, Туріо и Спидъ.

Сильвія. А, покорный слуга!

Валентинъ. Повелительница!

Спидъ. Господинъ, синьоръ Туріо косится на васъ.

Валентинъ. Это отъ любви.

Спидъ. Да только не къ вамъ.

Валентинъ. Ну, такъ къ моей повелительницѣ.

Спидъ. Вамъ бы слѣдовало его отдуть.

Сильвія. Покорный слуга, — вы въ меланхолическомъ настроеніи.

Валентинъ. Да, синьора, я такимъ кажусь.

Туріо. А развѣ вы кажетесь не тѣмъ, чѣмъ вы есть?

Валентинъ. Можетъ быть.

Туріо. Значитъ, вы прикидываетесь?

Валентинъ. Какъ и вы.

Туріо. А я чѣмъ-же прикидываюсь?

Валентинъ. Здравомыслящимъ.

Туріо. Изъ чего вы это заключаете?

Валентинъ. Изъ вашего безумія.

Туріо. А въ чемъ вы видите мое безуміе?

Валентинъ. Въ вашей курткѣ.

Туріо. На мнѣ двойная куртка.

Валентинъ. Ну, такъ я удвою ваше безуміе.

Туріо. Какимъ образомъ?

Сильвія. Вы сердитесь, синьоръ Туріо, измѣняетесь въ

Валентинъ. Оставьте его, синьора; онъ — нѣчто въ родѣ хамелеона…

Туріо. Который предпочитаетъ питаться вашей кровью, чѣмъ быть въ вашемъ обществѣ.

Валентинъ. Вы сказали, синьоръ?

Туріо. Ну. да, сказалъ; и на этотъ разъ кончено.

Валентинъ. Это мнѣ хорошо извѣстно, синьоръ: вы всегда кончаете — прежде, чѣмъ начнете.

Сильвія. Прекрасная перестрѣлка словами, синьоры, энергично произведенная.

Валентинъ. Да, синьора; мы обязаны ею вамъ.

Сильвія. Мнѣ?

Валентинъ. Да, вамъ Вы снабдили насъ огнемъ: синьоръ Туріо черпаетъ свое остроуміе во взглядахъ вашей милости и великодушно расточаетъ то, что заимствовалъ въ вашемъ обществѣ.

Туріо. Синьоръ, если вы будете расточать мнѣ слово за словомъ, то я очень скоро обанкручу ваше остроуміе.

Валентинъ. Знаю, синьоръ, знаю; вы имѣете въ вашемъ распоряженіи цѣлый банкъ словъ, и никакой другой монеты вы, какъ кажется, не даете вашимъ служителямъ; если судить по ихъ жалкой ливреѣ, вы имъ платите только вашими жалкими словами.

Сильвія. Довольно, синьоры… Вотъ мой отецъ.

Входитъ Герцогъ.

Герцогъ. Однако, Сильвія, дочь моя, — ты точно въ осадѣ. Синьоръ Валентинъ, вашъ батюшка здоровъ. А что сказали бы вы о письмѣ отъ вашихъ друзей съ хорошими вѣстями?

Валентинъ. Ваша свѣтлость, — доброму вѣстнику я былъ бы весьма признателенъ за нихъ.

Герцогъ. Вы знакомы съ дожомъ Антоніо, вашимъ соотечественникомъ?

Валентинъ. Да, ваша свѣтлость, я его знаю, какъ человѣка богатаго и весьма достойнаго и по праву пользующагося такой репутаціей.

Герцогъ. У него есть сынъ?

Валентинъ. Да, ваша свѣтлость, у него есть сынъ, достойный чести и положенія такого отца.

Герцогъ. Вы хорошо его знаете?

Валентинъ. Какъ самого себя. Съ самаго дѣтства мы жили и проводили всѣ часы нашей жизни вмѣстѣ. Что касается меня, то я былъ порядочнымъ лѣнтяемъ, тратя драгоцѣнныя минуты даромъ, вмѣсто того, чтобы украшать свою юность ангельскими совершенствами. Но Протей, — такъ его зовутъ, — сдѣлалъ полезное и благородное употребленіе изъ своего времени. Хотя годами онъ и юнъ, но опытностью онъ старъ; у него и пылъ юности, и рядомъ съ этимъ зрѣлость сужденія. Словомъ (потому что его достоинства значительно выше похвалъ, расточаемыхъ мной), какъ въ нравственномъ, такъ и въ физическомъ отношеніи, онъ надѣленъ всѣми доблестями, украшающими дворянина.

Герцогъ. Однако, синьоръ, если онъ дѣйствительно таковъ, какимъ вы его изображаете, то гораздо болѣе достоинъ любви императрицы, чѣмъ быть совѣтникомъ императора. Ну, такъ знайте-же, что этотъ дворянинъ явился ко мнѣ съ рекомендаціями весьма уважаемыхъ вельможъ и намѣренъ провести здѣсь нѣкоторое время. Думаю, что эта вѣсть не огорчитъ васъ.

Валентинъ. Если я желалъ видѣть здѣсь кого-либо, такъ это именно его.

Герцогъ. Ну, такъ примите-же его соотвѣтственно его достоинствамъ. Я это тебѣ, Сильвія, говорю, и вамъ, синьоръ Туріо, потому-что Валентина нечего приглашать къ этому. Я вамъ его сейчасъ-же пришлю (Уходитъ).

Валентинъ. Это, синьора, тотъ самый дворянинъ, который, какъ я вамъ разсказывалъ, непремѣнно-бы пріѣхалъ со мною сюда, если-бы его возлюбленная не приковала его глазъ къ своимъ хрустальнымъ очамъ.

Сильвія. Вѣроятно, она ихъ теперь освободила, — подъ какимъ-нибудь другимъ залогомъ вѣрности.

Валентинъ. Нѣтъ, я увѣренъ, что онъ по-прежнему у ней въ плѣну.

Сидьвія. Этого быть не можетъ, потому-что въ такомъ случаѣ онъ-бы ослѣпъ, а если-бы ослѣпъ, то какъ-бы онъ могъ найти дорогу къ вамъ?

Валентинъ. Говорятъ, синьора, что у любви двадцать паръ глазъ.

Туріо. Говорятъ, что у любви совсѣмъ нѣтъ глазъ.

Валентинъ. Да, для такихъ любовниковъ, Туріо, какъ вы, когда предметъ непріятенъ, любовь закрываетъ глаза.

Входитъ Протей.

Сильвія. Ну, перестаньте, перестаньте, вотъ, кажется, и этотъ дворянинъ.

Валентинъ. Привѣтствую тебя, дорогой Протей! Умоляю васъ, синьора, подтвердите этотъ привѣтъ какою-нибудь особенною милостью.

Сильвія. Его достоинства могутъ ему служить лучшимъ ручательствомъ въ томъ, что его пріѣздъ здѣсь пріятенъ всѣмъ, если онъ дѣйствительно тотъ другъ, о которомъ вы такъ часто говорили,

Валентинъ. Синьора, это онъ; прекрасная дама, позвольте ему быть моимъ товарищемъ въ услуженіи вамъ.

Сильвія. Я слишкомъ недостойная госпожа для такого достойнаго служителя.

Протей. О, нѣтъ, прекрасная дама: служитель слишкомъ недостоинъ, чтобы заслужить даже взглядъ такой благородной госпожи.

Валентинъ. Оставьте разговоръ обо всѣхъ этихъ недостаткахъ. Прекрасная дама, примите его въ число вашихъ служителей.

Протей. Я скажу только, что буду вѣренъ моему долгу

Сильвія. Исполненный долгъ всегда вознаграждается Служитель, васъ привѣтствуетъ недостойная повелительница.

Протей. Я готовъ жертвовать жизнью противъ всякаго, за исключеніемъ васъ, кто мнѣ это скажетъ.

Сильвія. Что васъ привѣтствуютъ?

Протей. Нѣтъ, — что вы недостойная госпожа.

Входитъ служитель.

Служитель. Синьора, герцогъ, вашъ родитель желаетъ поговорить съ вами.

Сильвія. Иду за его приказаніями… (Уходитъ служитель). Пойдемте со мной, синьоръ Туріо. — Еще разъ, позвольте привѣтствовать васъ, мой новый служитель. Оставляю васъ, чтобы вы могли поговорить о вашихъ домашнихъ дѣлахъ, а затѣмъ, надѣюсь, что вы и насъ вспомните.

Протей. Не замедлимъ явиться (Уходятъ: Сильвія, Туріо и Спидъ).

Валентинъ. Ну, а теперь разсказывай, какъ поживаютъ всѣ наши.

Протей. Ваши друзья находятся въ добромъ здоровьи и кланяются вамъ.

Валентинъ. А твои?

Протей. Я всѣхъ ихъ оставилъ въ добромъ здравіи.

Валентинъ. Ну, а твой предметъ? Преуспѣваетъ-ли твоя любовь?

Протей. Мои исторіи любви имѣли свойство въ прежнее время надоѣдать тебѣ. Я знаю, что тебѣ не нравятся разговоры о любви.

Валентинъ. О, Протей, съ тѣхъ поръ все перемѣнилось въ моей жизни. Я лично былъ наказанъ за то, что пренебрегалъ любовью. Всемогущая власть любви наказала меня горькимъ постомъ, стонами раскаянія, присудивъ меня ночью на слезы, днемъ — на тяжкій вздохъ. Въ отмщеніе за мое пренебреженіе любовью, любовь отогнала сонъ съ плѣненныхъ глазъ моихъ и сдѣлала ихъ сидѣлками у ложа страданій моего сердца. О, милый Протей, любовь — всемогущій властелинъ и до такой степени смирила меня, что я сознаю теперь: на землѣ нѣтъ несчастія, которое могло-бы сравняться съ ея карой, нѣтъ радости, которая могла-бы сравняться съ ея милостями. Теперь, у меня нѣтъ другаго разговора, кромѣ разговора о любви; теперь одно простое слово: любовь — замѣняетъ мнѣ и завтракъ, и обѣдъ, и ужинъ, и сонъ!

Протей. Съ меня и этого довольно. Въ твоихъ глазахъ я читаю твое счастіе. Ну, а кумиръ, которому ты поклоняешься, это та, которая только что была тутъ?

Валентинъ. Да, не правда-ли, божественное видѣніе?

Протей. Нѣтъ, но земное совершенство.

Валентинъ. Скажи, что она — божество.

Протей. Не хочу льстить ей.

Валентинъ. Ну, такъ льсти мнѣ, вѣдь любовь упивается: похвалами.

Протей. Когда я былъ боленъ, ты заставлялъ меня глотать горькія пилюли; такимъ-же образомъ и я буду поступать съ тобою.

Валентинъ. Въ такомъ случаѣ, говори одну лишь правду; если она и не божество, то, конечно, высшее земное существо.

Протей. За исключеніемъ моей возлюбленной.

Валентинъ. О, дорогой Протей, безъ всякаго исключенія, если ты не хочешь нанести моей любви исключительное оскорбленіе.

Протей. А развѣ я не имѣю причины предпочитать мою любовь всему на свѣтѣ?

Валентинъ. Я и самъ возвеличу твою любовь. Твоя возлюбленная удостоится величайшей почести нести шлейфъ дамы моего сердца, чтобы низменная земля не лобызала ея одежды, и, возгордившись столь великимъ счастіемъ не пренебрегла позаботиться о благоухающихъ лѣтнихъ цвѣтахъ и не сдѣлала вѣчной суровую зиму.

Протей. Это еще что за бахвальство?

Валентинъ. Ахъ, прости меня, Протей, все, что я могу сказать — ничто въ сравненія съ нею, которой достоинства обращаютъ въ ничто достоинства другихъ. Она — единственна!

Протей. Ну, такъ и пусть ее остается единственной!

Валентинъ. Нѣтъ, ни за что въ мірѣ? Знаешь-ли ты, мой другъ, что она уже моя? и я такъ богатъ, обладая такимъ сокровищемъ, какъ двадцать морей, которыхъ весь песокъ состоялъ-бы изъ жемчужинъ, вся вода — изъ нектара, и всѣ скалы — изъ чистаго золота. Протей, прости меня, что я забываю о тебѣ, когда я мечтаю о моей любви. Мой глупый соперникъ, котораго ея отецъ предпочитаетъ мнѣ исключительно изъ-за его огромнаго богатства, пошелъ съ нею, и мнѣ нужно пойти за нимъ, ибо любовь, какъ ты знаешь, бываетъ ревнива.

Протей. Однако, любитъ-ли она тебя?

Валентинъ. О, да, и мы уже женихъ и невѣста. Даже больше: и часъ нашего вѣнчанія уже назначенъ, вмѣстѣ съ хитрымъ планомъ нашего бѣгства: я долженъ буду взобраться въ ея окно по веревочной лѣстницѣ. Все придумано и распредѣлено наилучшимъ образомъ для торжества моего счастія. Милый Протей, пойдемъ въ мою комнату, ты долженъ помочь мнѣ твоими совѣтами.

Протей. Ступай впередъ. Сперва я долженъ отправиться въ гавань за моими вещами, которыя мнѣ необходимы. И тогда мы внимательно разсмотримъ дѣло.

Валентинъ. Ты скоро справишься?

Протей. Разумѣется (Уходитъ Валентинъ). Подобно тому, какъ одно пламя пожираетъ другое, подобно тому, какъ гвоздь выбивается гвоздемъ, — такъ-же точно и новый предметъ любви вытѣснилъ воспоминаніе о прежней. Мое-ли только восхищеніе ея красотой, восхищеніе-ли Валентина, истинныя-ли ея совершенства или мое вѣроломное непостоянство заставляютъ меня такъ безразсудно разсуждать? Конечно, она прекрасна, но развѣ не прекрасна Юлія, которую люблю… которую любилъ, потому что моя любовь внезапно растаяла, подобно восковой куколкѣ, поднесенной къ огню, и теперь отъ нея не осталось ничего. Мнѣ кажется, что моя преданность къ Валентину уменьшилась и что теперь я его меньше люблю, чѣмъ любилъ прежде. Но его возлюбленную я люблю слишкомъ, и вотъ причина, почему его я теперь люблю меньше. Но какъ безумно я стану бредить ею, когда узнаю ее лучше, если, не зная ея, я могъ полюбить ее. Пока я видѣлъ только ея лицо, она отуманила только мой разумъ, а когда я увижу ея совершенства, то я, конечно, ослѣпну. Если съумѣю преодолѣть эту безумную любовь, то сдѣлаю это; въ противномъ случаѣ, я овладѣю ею во что бы то ни стало (Уходитъ).

СЦЕНА V.

Тамъ-ж е. Улица. Входятъ: Спидъ и Лаунсъ.

Спидъ. Клянусь тебѣ честью, Лаунсъ, ты — желанный гость въ Миланѣ.

Лаунсъ. Не клянись лучше, милый юнецъ; вовсе я не желанный гость здѣсь. Я всегда придерживался мнѣнія, что человѣкъ до тѣхъ поръ не можетъ считаться погибшимъ, пока онъ не погибнетъ; а равно никогда человѣкъ не будетъ желаннымъ гостемъ, пока не уплатитъ нѣкотораго счетца и не услышатъ отъ хозяйки: пожалуйте!

Спидъ. Ну, такъ зайдемъ, сумашедшая ты голова, въ пивную; тамъ за какой-нибудь счетецъ въ какіе-нибудь пять пенсовъ, ты услышишь по крайней мѣрѣ пять тысячъ добрыхъ пожеланій. Однако, плутяшка, скажи-ка мнѣ, какъ разстался твой господинъ съ синьорой Юліей?

Лаунсъ. Ну что-же? Сойдясь въ серьезъ, разстались, очевидно, шутя.

Спидъ. А выйдетъ она за него замужъ?

Лаунсъ. Нѣтъ.

Спидъ. Какъ такъ? Значитъ, онъ на ней женится?

Лаунсъ. Нѣтъ.

Спидъ. Значитъ, поссорились?

Лаунсъ. Совсѣмъ нѣтъ; оба цѣлехоньки, точно двѣ рыбки.

Спидъ. Ну, такъ въ чемъ-же дѣло?

Лаунсъ. Да вотъ въ чемъ: когда она хороша къ нему, она хороша и къ самой себѣ.

Спидъ. Ну не оселъ-ли ты? Рѣшительно не понимаю тебя.

Лаунсъ. Ну, не болванъ-ли ты? Вѣдь моя палка, и та понимаетъ меня!

Спидъ. Что ты болтаешь?

Лаунсъ. Да, болтаю и утверждаю. Вотъ посмотри: я опираюсь на мою палку, и палка меня понимаетъ.

Спидъ. То есть, ты хочешь сказать, что она находится подъ тобою.

Лаунсъ. Да вѣдь пойми: быть подо мною и понимать меня — одно и то же.

Спидъ. Нѣтъ, ты скажи мнѣ правду: состоится-ли бракъ?

Лаунсъ. Спроси мою собаку: если она скажетъ да, значитъ состоится; если скажетъ нѣтъ, — все равно состоится; если завиляетъ хвостомъ и ничего не скажетъ, то и тогда состоится.

Спидъ. Значитъ, въ заключеніе, состоится.

Лаунсъ. Такую тайну ты узнаешь у меня только въ формѣ параболы.

Спидъ. Все равно, лишь бы только я ее узналъ. Однако, Лаунсъ, что скажешь ты насчетъ того, что мой господинъ совсѣмъ ошалѣлъ отъ любви?

Лаунсъ. Другимъ я его никогда и не зналъ.

Спидъ. То есть, какимъ?

Лаунсъ. Да ошалѣлымъ, какъ ты и самъ опредѣлилъ его.

Спидъ. Что ты, сынъ потаскухи, ослина! ты меня не понимаешь.

Лаунсъ. Что ты, болванъ, — не я не понимаю, а твой господинъ ничего не смыслитъ.

Спидъ. Я тебѣ говорю, что мой господинъ пламенѣетъ отъ любви.

Лауясъ. А я тебѣ говорю: совсѣмъ мнѣ не интересно, пламенѣеть-ли онъ или нѣтъ. Если хочешь, пойдемъ лучше въ пивную; если не хочешь, то ты еврей, жидъ и не достоинъ имени христіанина.

Спидъ. Почему?

Лаунсъ. Потому, что у тебя, значитъ, нѣтъ достаточно любви къ ближнему, чтобы направиться къ пиву въ обществѣ христіанина. Пойдемъ, что-ли! (Уходятъ).

СЦЕНА VI.

Тамъ-же. Комната во дворцѣ. Входитъ Протей.

Протей. Оставить мою Юлію — будетъ съ моей стороны большимъ вѣроломствомъ. Любить прекрасную Сильвію — вѣроломство. Измѣнить моему другу — еще большее вѣроломство. Тоже могущество, которое принудило меня къ моей первой клятвѣ, побуждаетъ меня и къ этому тройному вѣроломству. Любовь заставляла меня клясться и любовь-же заставляетъ меня совершать вѣроломство. О, прекрасно-вдохновенная любовь! Если ты была моимъ грѣхомъ, научи меня, твоего соблазненнаго раба, извинить это! Прежде я поклонялся мерцающей звѣздѣ, теперь боготворю божественное солнце. Необдуманныя клятвы могутъ быть нарушены обдуманнымъ рѣшеніемъ; не уменъ тотъ, у кого недостаетъ рѣшимости заставить свой умъ перемѣнить худшее на лучшее. Но стыдись, стыдись, непочтительный языкъ! Какъ могъ назвать ты худшею ту, которой верховную власть надъ собой ты провозглашалъ двадцатью тысячами сердцемъ подтвержденныхъ клятвъ! Я не могу перестать любить и, однако, перестаю любить, но перестаю тамъ, гдѣ долженъ былъ-бы любить. Я теряю Юлію, теряю Валентина… Если я сохраню ихъ, то долженъ погубить себя. Если я потеряю ихъ, то, благодаря этой потерѣ, сохраню вмѣсто Валентина — Протея и вмѣсто Юліи — Сильвію! Я самому себѣ дороже всякаго друга, потому что любовь къ самому себѣ дорога сама по себѣ. A Сильвія, — свидѣтель небо, создавшее ее столь прекрасной, — превратила Юлію въ черную эѳіопку! Я забуду, что Юлія существуетъ, и буду помнить только, что моя любовь къ ней умерла. А Валентина буду считать врагомъ, ища въ Сильвіи еще болѣе нѣжнаго друга. Я не могу быть постояннымъ относительно самого себя, не измѣняя Валентину. Нынѣшнею ночью онъ собирается пробраться черезъ окно въ комнату Сильвіи, съ помощью веревочной лѣстницы… А меня, соперника, онъ сдѣлалъ повѣреннымъ! Ну, хорошо-же! Я сейчасъ же открою отцу ихъ переодѣваніе и предполагаемое бѣгство. Онъ, въ гнѣвѣ, изгонитъ Валентина, потому что хочетъ выдать дочь свою за Туріо. Но какъ только Валентинъ будетъ устраненъ, я быстро остановлю, какимъ-нибудь хитрымъ способомъ, нелѣпыя ухаживанія тупоголоваго Туріо. Любовь, дай мнѣ крылья, чтобы ускорить осуществленіе моего проекта, подобно тому, какъ ты надѣлила меня разумомъ, чтобы придумать его! (Уходитъ).

СЦЕНА VII.

Верона. Комната въ домѣ Юліи. Входятъ: Юлія и Лучетта.

Юлія. Лучетта, милочка моя, посовѣтуй мнѣ, помоги! Заклинаю тебя любовью, тебя, — живую табличку, на которой начертаны и вырѣзаны всѣ мои мысли, — поучи меня, скажи мнѣ, какимъ образомъ я-бы могла, не жертвуя приличіемъ, оправдаться къ моему Протею?

Лучетта. Увы! путь утомителенъ и длиненъ.

Юлія. Истинно-благородный пилигримъ никогда не утомтляется измѣряя царства своими слабыми стопами; въ особенности та, которая окрылена любовью и когда полетъ ея направленъ къ предмету столь дорогому, столь совершенному, столь божественному, какъ синьоръ Протей.

Лучетта. Лучше подождать, когда вернется Протей.

Юлія. Ахъ! Развѣ ты не знаешь, что его взоры — пища души моей? Тронься голодомъ, который я испытываю, столь долгое время лишенная пищи. Если-бы ты только знала всю силу любви, ты-бы предпочла скорѣе развести огонь съ помощью снѣга, чѣмъ пробовать тушить пламя любви словами.

Лучетта. Я не думаю тушить пламя любви вашей, я-бы желала лишь умѣрить его чрезвычайную яркость, чтобы она не переходила за предѣлы разума.

Юлія. Чѣмъ болѣе будешь ты подавлять его, тѣмъ сильнѣе онъ будетъ подыматься. Ты знаешь, тихо-журчащій ручеекъ, какъ только его остановятъ, приходить въ бѣшенство отъ нетерпѣнія; но когда его естественное теченіе не имѣетъ препятствій, онъ поетъ свою прелестную музыку на своихъ гладкихъ камешкахъ, нѣжно цѣлуя каждую тростинку, встрѣчающуюся ему на пути, и, такимъ образомъ, различными извилистыми тропинками онъ устремляется, играя и шутя, къ грозному океану. Поэтому, не удерживай и меня. Я буду такъ же терпѣлива, какъ ручей; изъ каждаго труднаго шага буду дѣлать забаву лишь-бы только послѣдній привелъ меня къ моей любви. И тогда я успокоюсь, подобно тому, какъ успокоивается, послѣ многихъ мытарствъ, душа праведника въ Элизіѣ.

Лучетта. Но въ какомъ костюмѣ думаете вы отправиться?

Юлія. Не въ женскомъ костюмѣ, чтобы избѣжать непріятныхъ встрѣчъ съ наглыми мужчинами. Милая Лучетта, какой-нибудь костюмъ пажа хорошаго дома.

Лучетта. Но въ такомъ случаѣ ваша милость должна будетъ отрѣзать волосы.

Юлія. Нѣтъ, милочка; я заплету ихъ шелковыми снурочками въ двадцать неровныхъ, истинно-любовныхъ узелковъ: фантастическое украшеніе не мѣшаетъ юности, даже болѣе строгой, чѣмъ моя юность.

Лучетта. А какого-же покроя, синьора, сдѣлать мнѣ для васъ панталоны?

Юлія. Это все равно, какъ если бы ты сказала: какой ширины, почтеннѣйшій синьоръ, желаете вы юбку? — Сдѣлай такъ, какъ сама хочешь, Лучетта.

Лучетта. Панталоны необходимо носить съ бантомъ.

Юлія. Ахъ, нѣтъ, это неудобно.

Лучетта. Панталоны, синьора, не стоятъ и булавки, если они не съ бантомъ, въ родѣ банта, замѣняющаго подушку для булавокъ.

Юлія. Милая Лучетта, если ты меня любишь, дай мнѣ-то, что тебѣ кажется самымъ приличнымъ и красивымъ. Но скажи, милочка, что обо мнѣ подумаютъ, когда узнаютъ о такомъ необычайномъ путешествіи? Боюсь, что выйдетъ скандалъ.

Лучетта. Если вы такъ думаете, то оставайтесь дома и не уѣзжайте.

Юлія. Ну, уже это — нѣтъ.

Лучетта. Въ такомъ случаѣ, поѣзжайте, не думая ни о какомъ скандалѣ. Если Протей останется доволенъ вашимъ путешествіемъ, когда вы пріѣдете, то не все ли равно, кто будетъ недоволенъ вашимъ отъѣздомъ; но я боюсь, что онъ нисколько не будетъ доволенъ.

Юлія. Ну, насчетъ этого, Лучетта, я нисколько не безпокоюсъ. Тысячи клятвъ, цѣлый океанъ слезъ, множество доказательствъ безконечности его любви ручаются, что Протей будетъ въ восторгѣ.

Лучетта. Всѣмъ этимъ пользуются и лживые люди.

ІОлія. Только низкіе люди пользуются обманомъ для низкихъ цѣлей! По Протей родился подъ болѣе неподвижными звѣздами; его слова — обязательства, его клятва — оракулъ, его любовь искренна; его мысли — безгрѣшны; его слезы — цѣломудреннѣйшія посланницы его сердца, а его сердце такъ же далеко отъ обмана, какъ небо отъ земли.

Лучетта. Молите небо, чтобы вы нашли его такимъ, по вашемъ прибытіи.

Юлія. О, если ты меня любишь, не оскорбляй его такимъ дурнымъ мнѣніемъ о его искренности; ты сдѣлаешься достойной моей любви только въ томъ случаѣ, когда будешь его любить. А теперь, идемъ поскорѣе въ мою комнату; надо привести въ извѣстность все. что необходимо для этого самаго желаемаго путешествія! Все, что мнѣ принадлежитъ, я оставляю въ полномъ твоемъ распоряженіи, — мое имущество, мои земли, мое доброе имя. Взамѣнъ этого я прошу тебя снарядить меня какъ можно скорѣе. Ну, иди, не возражай мнѣ. Я не выношу всѣхъ этихъ промедленій.

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Миланъ. Комната во дворцѣ Герцога. Входятъ: Герцогъ, Туріо, Протей.

Герцогъ. Синьоръ Туріо, прошу васъ, оставьте насъ на минуту; намъ нужно кое о чемъ поговорить по секрету (Уходитъ Туріо). Теперь, говорите, Протей!

Протей. Свѣтлѣйшій герцогъ, то, что я намѣренъ открыть вамъ, — законъ дружбы заставляетъ меня хранить въ тайнѣ. Но когда я вспомніо о всѣхъ милостяхъ, которыми вы удостоили меня, недостойнаго, мой долгъ заставляетъ меня открыть вамъ то, чего, при другихъ обстоятельствахъ, я не открылъ-бы ни за какія сокровища въ мірѣ. Такъ знайте-же, свѣтлѣйшій герцогъ, что синьоръ Валентинъ, мой другъ, намѣренъ нынѣшнею ночью похитить вашу дочь; онъ самъ мнѣ говорилъ объ этомъ. Я знаю, что вы желаете выдать ее за этого Туріо, котораго ненавидитъ ваша прелестная дочь. Если-бы она была такимъ образомъ похищена у васъ, то, несомнѣнно, это было-бы жестокимъ ударомъ для вашей старости. Вотъ почему, побуждаемый моимъ долгомъ, я предпочелъ разстроить замыслы моего друга, лишь-бы, зная ихъ, не допустить отяжелѣть надъ вашей головой такому бремени несчастій, которыя, возникнувъ внезапно, свели-бы васъ въ безвременную могилу.

Герцогъ. Протей, благодарю тебя за твою честную заботливость; взамѣнъ этаго ты можешь располагать мною, пока я живъ. Я и самъ не разъ имѣлъ случай подмѣтить ихъ любовь, когда они считали меня погруженнымъ въ глубокій сонъ; и часто я намѣревался удалить синьора Валентина отъ моей дочери и даже отъ двора, но, боясь ошибиться въ моей ревнивой подозрительности и, такимъ образомъ оскорбить совершенно невиннаго человѣка (чего я всегда избѣгалъ), я продолжалъ быть съ нимъ любезнымъ, чтобы такимъ образомъ имѣть возможность проникнуть въ его замыслы, о которыхъ ты сообщаешь мнѣ въ эту минуту. А въ доказательство того, что, зная, какъ легко обольщается каждая юность, я опасался этого, — скажу тебѣ, что я устроилъ ей спальню въ высокой башнѣ, ключъ отъ которой постоянно находится при мнѣ. Поэтому похитить ее нѣтъ возможности.

Протей. Ну, такъ знайте, благородный герцогъ, что съ помощью придуманнаго имъ средства, онъ въ состояніи добраться до окна ея комнаты и спуститься съ нею по веревочной лѣстницѣ. Юный любовникъ уже отправился за этой лѣстницей и въ скоромъ времени долженъ вернуться съ нею и прійти сюда, такъ что, если найдете нужнымъ, можете захватить его съ лѣстницей. Но, благородный герцогъ, сдѣлайте это искусно, чтобы онъ не могъ догадаться, кто именно донесъ на него, потому что изъ любви къ вамъ, а не изъ ненависти къ нему, я рѣшился открыть вамъ его замыселъ.

Герцогъ. Честью увѣряю тебя, что онъ никогда не узнаетъ, что именно ты освѣтилъ меня въ этомъ отношеніи.

Протей. Итакъ, прощайте, благородный герцогъ; вотъ и синьоръ Валентинъ (Уходитъ).

Входитъ Валентинъ.

Герцогъ. Синьоръ Валентинъ, куда вы это такъ спѣшите?

Валентинъ. Ваша свѣтлость, простите меня; посланецъ, который долженъ доставить письма къ моимъ друзьямъ, ждетъ меня, и я спѣшу вручить ихъ ему.

Герцогъ. Очень нужныя письма?

Валентинъ. Содержаніе ихъ заключается лишь въ томъ, что я здоровъ и вполнѣ счастливъ при дворѣ вашей свѣтлости.

Герцогъ. Ну, это не особенно важно. Останься на минутку со мною, мнѣ хочется поговорить съ тобою по секрету о нѣкоторыхъ обстоятельствахъ, весьма близкихъ мнѣ. Ты, конечно, знаешь, что я желалъ выдать мою дочь за моего друга, синьора Туріо.

Валентинъ. Это мнѣ извѣстно, благородный герцогъ. Безъ всякаго сомнѣнія, это — прекраснѣйшая партія. Кромѣ того, этотъ молодой вельможа одаренъ всѣми качествами, необходимыми для мужа такой прекрасной дѣвицы, какъ ваша дочь. Но развѣ ваша свѣтлость не можетъ склонить ее къ этому браку?

Герцогъ. Вотъ въ томъ-то и дѣло, что не могу. Она своенравна, упряма, горда, надменна, непослушна, не признающая долга. Она не считаетъ себя моей дочерью и не относится ко мнѣ съ почтеніемъ, какъ съ отцу. Я долженъ тебѣ сказать, что все это окончательно убило мою любовь къ ней и, бросивъ всякую мечту о томъ, что она будетъ моимъ утѣшеніемъ въ старости, я рѣшилъ жениться вторично и оставить ее на произволъ судьбы. Пусть-же ея красота будетъ ей приданымъ, если ужь она такъ пренебрегаетъ мной и моимъ богатствомъ.

Валентинъ. Но какъ могу я быть полезенъ вашей свѣтлости въ этомъ случаѣ?

Герцогъ. Въ Миланѣ живетъ одна молодая дама, въ которую я влюбленъ, но она холодна и недоступна и не обращаетъ ни малѣйшаго вниманія на все мое краснорѣчіе. Такъ вотъ я бы хотѣлъ, чтобы ты былъ въ этомъ случаѣ моимъ наставникомъ (я уже забылъ какъ ухаживаютъ, и кромѣ того, измѣнились и нравы). Научи меня, какимъ образомъ могу я обратить на себя лучезарныя очи.

Валентинъ. Троньте ее подарками, если слова не подѣйствуютъ; очень часто нѣмые драгоцѣнные камни сильнѣе всякихъ самыхъ страстныхъ словъ дѣйствуютъ на женскій умъ.

Герцогъ. Но она пренебрегла подарками, которые я послалъ ей.

Валентинъ. Иногда женщина отвергнетъ-то, что больше всего ей нравится. Пошлите ей другой подарокъ и никогда не отчаявайтесь, потому что пренебреженіе въ прошломъ усиливаетъ любовь въ будущемъ. Если она притворилась сердитой, то не изъ ненависти къ вамъ, а напротивъ того, изъ желанія, чтобы вы еще болѣе влюбились въ нее. Если она броситъ васъ, то это не значитъ еще, что она желаетъ избавиться отъ вашего присутствія, — онѣ приходятъ въ бѣшенство, когда ихъ оставляютъ однѣхъ. Что бы онѣ ни говорили — не отчаявайтесь. Говоря: «уйдите отъ меня», онѣ не хотятъ сказать: «оставьте меня въ покоѣ». Льстите, хвалите, превозносите ея красоту: какъ бы она ни была безобразна, увѣряйте ее, что у ней лицо ангела. Я говорю, что человѣкъ, одаренный языкомъ — не человѣкъ, если съ помощью языка не можетъ плѣнить женщину.

Герцогъ. Но та, о которой я тебѣ говорю, уже обѣщана родителями одному достойному молодому дворянину и за нею такъ тщательно наблюдаютъ, что никакому мужчинѣ нѣтъ къ ней доступа днемъ.

Валентинъ. Въ такомъ случаѣ я бы попробовалъ пробраться къ ней ночью.

Герцогъ. Конечно, но двери такъ крѣпко запираются и ключи отъ дверей такъ тщательно прячутся, что пробраться къ ней ночью нѣтъ возможности.

Валентинъ. Но кто-же мѣшаетъ войти въ ея комнаты черезъ окно?

Герцогъ. Ея комната помѣщается такъ высоко, а стѣны такъ гладки, что взобраться по нимъ, не подвергая жизнь очевидной опасности, — нѣтъ на какой возможности.

Валентинъ. Въ такомъ случаѣ, искусно сдѣланная веревочная лѣстница, привѣшенная къ парѣ хорошо вбитыхъ крюковъ, совершенно достаточна, чтобъ по ней взобраться на башню новой Геро отважному Леандру, который попробуетъ это сдѣлать.

Герцогъ. Ты — дворянинъ хорошей крови; скажи мнѣ гдѣ я могу найти такую лѣстницу?

Валентинъ. Когда вы думаете употребить ее въ дѣло? Скажите мнѣ это, благородный герцогъ.

Герцогъ. Сегодня ночью, ибо любовь, точно дитя, хватается за все, что можетъ достать.

Валентинъ. Къ семи часамъ я добуду вамъ лѣстницу.

Герцогъ. Но, послушай: я отправлюсь туда одинъ: какъ мнѣ доставить ее на мѣсто?

Валентинъ. Она будетъ такъ легка, что вамъ не составитъ ни малѣйшаго труда пронести ее подъ длиннымъ плащемъ.

Герцогъ. Подъ такимъ, напримѣръ, какъ твой?

Валентинъ. Да, благородный герцогъ.

Герцогъ. Позволь мнѣ посмотрѣть твой плащъ; я добуду себѣ плащъ такой-же длины.

Валентинъ. О, всякій плащъ годится для этого.

Герцогъ. Но какъ мнѣ надѣть его? Позволь мнѣ, прошу тебя, примѣрить на себѣ твой плащъ… Это что за письмо?… Какъ «Сильвіи»?.. А вотъ тутъ и лѣстница, о какой мы только-что говорили… На этотъ разъ я позволю себѣ взломать печать (Читаетъ):

"Мои мысли и ночью находятъ пристанище у моей Сильвіи,

И я, дающій имъ полетъ, я считаю ихъ своими рабами.

Ахъ, если-бы ихъ господинъ могъ проскользнуть всюду съ

такою легкостью, какъ онѣ,

Онъ нашелъ-бы убѣжище тамъ, гдѣ пріютились эти

безчувственные!

Мои герольды — мысли покоятся на груди твоей чистой,

А я, ихъ король, отсылающій ихъ туда,

Я проклинаю милость, которою надѣляетъ ихъ эта

божественная грація,

Ибо я бы желалъ для самого себя счастія, которымъ

пользуются мои подданные,

Посылая ихъ туда, я проклинаю себя

За то, что они находятся тамъ, гдѣ долженъ быть ихъ

господинъ.

А это что?

Сильвія, въ эту ночь я освобожу тебя.

Такъ, такъ… А вотъ и лѣстница для этой цѣли. Какъ? ты который не болѣе, какъ сынъ Меропса, ты вздумалъ, подобно Фаэтону, управлять божественной колесницей, и сжегъ міръ своей дерзкой самонадѣянностью! Неужели ты захотѣлъ добраться до звѣздъ, потому только, что они и тебѣ свѣтятъ? Ступай, низкій проныра, дерзкій рабъ, обольщай раболѣпной улыбкой тебѣ подобныхъ! Повѣрь мнѣ, только моему снисхожденію, а вовсе не твоимъ достоинствамъ, обязанъ ты тѣмъ, что можешь удалиться отсюда безнаказаннымъ. Поблагодари меня за это болѣе, чѣмъ за всѣ тѣ милости, которыми такъ безумно я осыпалъ тебя. Но если ты останешься въ моихъ владѣніяхъ долѣе, чѣмъ самая быстрая скорость требуетъ того, чтобы оставить нашъ королевскій дворъ, то клянусь тебѣ небомъ, мой гнѣвъ далеко превзойдеть любовь, которую я когда-либо питалъ къ моей дочери или къ тебѣ. Иди… я не хочу слышать такихъ безполезныхъ оправданій; если дорожишь жизнію — уходи (Уходитъ Герцогъ).

Валентинъ. Развѣ смерть не лучше жизни мученій? Умереть — вѣдь это разстаться съ самимъ собой; разстаться съ нею — то же, что разстаться съ самимъ собой. Какое смертельное изгнаніе! Какой свѣтъ останется свѣтомъ, если Сильвія будетъ невидимой? Какая радость останется радостью, если Сильвіи не будетъ? Развѣ достаточно только воображать, что она со мною и довольствоваться только призраками совершенства? Ночью, если я не съ Сильвіей, даже въ пѣніи соловья нѣтъ музыки. Днемъ, если я не вижу Сильвіи, я не наслаждаюсь созерцаніемъ дня. Она — моя сущность, и я перестаю существовать, если я не могу быть, благодаря ея дивному вліянію, вскармливаемымъ, озареннымъ, согрѣваемымъ! Я не избѣгаю смерти, избѣгая его смертнаго приговора. Оставаясь здѣсь, я жду смерти, но уходя отсюда, я ухожу отъ жизни.

Входятъ Протей и Лаунсъ.

Протей. Бѣги, парень, бѣги, бѣги и найди его!

Лаунсъ. Эй! Эй!

Протей. Что ты видишь?

Лаунсъ. Того, кого мы ищемъ. На головѣ его нѣтъ ни одного волоска, который бы не былъ Валентиномъ.

Протей. Это ты, Валентинъ?

Валентинъ. Нѣтъ.

Протей. Кто-же, въ такомъ случаѣ? Тѣнь его?

Валентинъ. И не тѣнь.

Протей. Ну такъ кто-же?

Валентинъ. Ничто.

Лаунсъ. А развѣ ничто можетъ разговаривать? Синьоръ, я если я отдую его…

Протей. Кого отдуешь?

Лаунсъ. Да это ничто.

Протей. Болванъ, не смѣй.

Лаунсъ. Но, синьоръ, вѣдь я только ничто отдую; позвольте мнѣ…

Протей. Говорятъ тебѣ, мошенникъ, не смѣй. Другъ Валентинъ, одно слово…

Валентинъ. Мои уши заложены; онѣ не могутъ слышать добрыхъ вѣстей, — до такой степени они полны дурными.

Протей. Въ такомъ случаѣ я похороню свои въ глубокомъ молчаніи, потому что онѣ жестоки, неблагозвучны, дурны.

Валентинъ. Развѣ Сильвія умерла?

Протей. Нѣтъ, Валентинъ.

Валентинъ. Да, дѣйствительно, нѣтъ Валентина для божественной Сильвіи! Измѣнила-ли она мнѣ?

Протей. Нѣтъ, Валентинъ.

Валентинъ. Да, нѣтъ Валентина, если Сильвія ему измѣнила. Какія вѣсти?

Лаунсъ. Обнародовано повелѣніе о вашемъ изгнаніи.

Протей. Да, что ты изгнанъ отсюда. Да, таковы вѣсти. Изгнанъ отсюда, отъ Сильвіи и отъ меня, твоего друга.

Валентинъ. О, я уже напитанъ этимъ горемъ и новый пріемъ его задушитъ меня. Знаетъ-ли Сильвія, что я изгнанъ?

Протей. О, да, да и она пожертвовала этому приговору, который еще не отмѣненъ и сохраняетъ всю свою силу — море тѣхъ растаявшихъ жемчужинъ, которыя иначе называются слезами; она бросила ихъ къ ногамъ суроваго отца, бросившись покорно на колѣни передъ нимъ, ломая руки, которыя точно поблѣднѣли отъ страданія, — такою бѣлизной онѣ отличаются. Но ни ея согнутыя колѣни, ни бѣлоснѣжныя, протянутыя руки, ни тяжкіе вздохи, ни ея глубокія стоны, ни серебромъ — падающія слезы, — ничто не могло тронуть непреклоннаго отца. Но если захватятъ Валентина, то онъ долженъ будетъ умереть! Къ тому-же ея заступничество его до такой степени раздражило, когда она умоляла простить тебя, что онъ приказалъ заключить ее въ дувшую темницу, съ жестокой угрозой оставить ее тамъ навсегда.

Валентинъ. Ни слова болѣе, если только слово, которое тебѣ остается сказать, не будетъ имѣть рокового вліянія на мою жизнь! Если оно таково то, прошу тебя, шепни мнѣ его на ухо, какъ заключительный припѣвъ къ моему безпредѣльному горю.

Протей. Переставь огорчаться тѣмъ, чего нельзя исправить и поищи лучше, какъ пособить тому, что заставляетъ тебя страдать. Время — кормилица и виновникъ всякаго блага. Если ты останешься здѣсь, ты не увидишь твоей любви, оставаясь здѣсь, ты только подвергаешь свою жизнь опасности. Надежда — посохъ любовника; уходи, захвативъ его съ собой и пользуйся имъ противъ внушеній отчаянія. Твои письма могутъ быть здѣсь, хотя тебя и не будетъ здѣсь; будучи адресованы ко мнѣ, онѣ будутъ положены на бѣлоснѣжную грудь твоей любви. Теперь не время напрасныхъ сожалѣній. Пойдемъ, я провожу тебя до воротъ города. Дорогой мы поговоримъ подробно обо всемъ, что касается твоихъ любовныхъ дѣлъ. Изъ любви къ Сильвіи, если не изъ любви къ самому себѣ, будь остороженъ. Пойдемъ.

Валентинъ. Лаунсъ, прошу тебя, если ты увидишь моего слугу, скажи ему, чтобы онъ спѣшилъ и нагналъ меня у Сѣверныхъ воротъ.

Протей. Ступай, болванъ, отыщи его. Пойдемъ, Валентинъ.

Валентинъ. О, дорогая Сильвія! О, несчастный Валентинъ! (Уходятъ Валентинь и Протей).

Лаунсъ. Я, видите-ли, болванъ; однако же, у меня хватило ума сообразить, что мой господинъ нѣчто вродѣ плута, а вѣдь это все равно, что и настоящій плутъ. Никто изъ живыхъ существъ не знаетъ, что я влюбленъ, и однако я, дѣйствительно, влюбленъ. Этой тайны не вытянешь у меня даже цугомъ, — ни того не вытянешь, кто — предметъ моей любви; и однако, предметъ этотъ женщина; но кто эта женщина я не скажу и самому себѣ; и однако, это — дѣвица съ фермы; и однако, она — не совсѣмъ дѣвица, потому что были уже крестины, и все-таки дѣвица, потому что она дѣвица на фермѣ и служитъ изъ жалованія. Въ ней больше качествъ, чѣмъ въ хорошей лягавой собакѣ, что, конечно, много для простой христіанской души. Вотъ списокъ ея качествъ: «Imprimis: она можетъ искать и приносить». Что-жь, вѣдь и отъ клячи не требуется больше; къ тому же кляча даже и искать-то не можетъ; она можетъ только приносить. Значитъ, она лучше клячи. «Item: она можетъ доить». Чудесная добродѣтель, не правда-ли? въ дѣвицѣ, у которой руки чисты.

Входитъ Спидъ.

Спидъ. Ну, что, синьоръ Лаунсъ, какія новости, любезнѣйшій?

Лаунсъ. Любезнѣйшій? — Чѣмъ-же я тебѣ любезенъ?

Спидъ. Ну, такъ и есть. Старая привычка перетолковывать слова? Какія новости начертаны на этой бумажкѣ?

Лаунсъ. Самыя черныя новости, о которыхъ ты когда-либо слышалъ.

Спидъ. То есть, какъ черныя?

Лаунсъ. Да, черныя какъ чернила.

Спидъ. Дай мнѣ прочесть.

Лаунсъ. Ишь, чего захотѣлъ, дурень. Ты и читать-то не умѣешь.

Спидъ. Нѣтъ врешь, умѣю.

Лаунсъ. Ну, подожди, я проэкзаменую тебя. Скажи-ка мнѣ: кто тебя произвелъ на свѣтъ?

Спидъ. Разумѣется, сынъ моего дѣда.

Лаунсъ. О, безграмотный болванъ! Тебя произвелъ на свѣтъ сынъ твоей бабушки. Сейчасъ видно, что ты не умѣешь читать.

Спидъ. Да ты лучше, дуракъ, экзаменуй меня по этой бумажкѣ.

Лаунсъ. Ну, хорошо, да придетъ тебѣ на помощь св. Николай!

Спидъ. «Imprimis: она можетъ доить».

Лаунсъ. Ну, да, это она дѣйствительно можетъ.

Спидъ. «Item: она варитъ прекрасное пиво».

Лаунсъ. Отсюда, видишь-ли, ноговорка: благословенны варящіе хорошее пиво.

Спидъ. «Item: она умѣетъ шить».

Л аунсъ. Важное обстоятельство.

Сиидъ. «Item: онаумѣетъ вязать».

Лаунсъ. Чего еще нужно человѣку, когда у него есть жена, которая можетъ ему вязать чулки?

Спидъ. «Item: она можетъ мыть и катать».

Л а у и е ъ. Совершенно особенная добродѣтель: не мытьемъ, значитъ, такъ катаньемъ.

Спидъ. «Item: онаумѣетъ прясть>.

Лаунсъ. Чегоже лучше, если прялкой она будетъ заработывать себѣ на иропитаніе?

Спидъ. „Item: у ней множество добродѣтелей безъ названія“.

Лаунсъ. Это, видишь-ли, значитъ, что у ней много незаконнорожденныхъ добродѣтелей, такихъ, которыя не знаютъ своихъ родителей, слѣдовательно, и именъ не имѣютъ.

Спидъ. А теперь слѣдуютъ пороки.

Лаунсъ. По пятамъ ея добродѣтелей.

Спидъ. „Item: не слѣдуетъ цѣловать ее на тощакъ, ради особеннаго дуновенья изъ ея рта“.

Лаунсъ. Ну, что-же? это ничего. Этотъ недостатокъ можно исправить завтракомъ. Продолжай.

Спидъ. „Item: она любитъ поѣсть“.

Лаунсъ. Это, значитъ, постоянно исправляетъ дурной запахъ.

Спидъ. „Item; она говоритъ во снѣ“.

Лаунсъ. Ну, это все равно: лишь бы она не спала, когда говоритъ.

Спидъ. „Item: она не словоохотлива“.

Лаунсъ. Вотъ болванъ-то! Считать это порокомъ! Да вѣдь несловоохотливость — величайшая изъ добродѣтелей женщинъ. Прошу тебя: вычеркни ее отсюда и поставь во главѣ главныхъ добродѣтелей.

Спидъ. „Item: она кокетлива“.

Лаунсъ. И это вычеркни. Кокетство оставлено въ наслѣдство нашей праматерью Еввой ея дочерямъ. Отнять это наслѣдство у нихъ нѣтъ никакой возможности.

Спидъ. „Item: она беззуба“.

Лаунсъ. Тѣмъ лучше, ибо я люблю корки.

Спидь. „Item: она сварлива“.

Лаунсъ. Ничего, ибо у ней нѣтъ зубовъ, чтобы кусаться.

Спидъ. „Item: она любитъ выпить“,

Лаунсъ. Такъ что-же? Если спиртный напитокъ хорошъ, то пусть его пробуетъ; а не захочетъ, я и самъ не дуракъ! Какъ-же не пользоваться хорошимъ!

Спидъ. „Item: она слишкомъ щедра“.

Лаунсъ. На слова? не можетъ быть, потому что выше сказано, что она не словоохотлива; на деньги? Не будетъ, потому что кошелекъ будетъ у меня въ карманѣ, а на все остальное — пусть себѣ: ничего не подѣлаешь. Ну, продолжай.

Спидъ. „Item, у ней болѣе волосъ, чѣмъ ума, болѣе недостатковъ, чѣмъ волосъ и болѣе денегъ, чѣмъ недостатковъ“.

Лаунсъ. Ну и довольно, я ее беру. По этой статьѣ, она была и не была моею втеченіе двухъ или трехъ разъ. Повтори-ка это еще разъ.

Спидъ. „Item, у ней болѣе волосъ, чѣмъ ума“.

Лаунсъ. „Болѣе волосъ чѣмъ ума“… Можетъ быть да, и доказать не трудно. Крышка солонки покрываетъ соль, значитъ она — больше соли; волосы покрываютъ умъ, — значитъ они больше ума: содержимое меньше содержащаго. За тѣмъ?

Спидъ. „Болѣе недостатковъ, чѣмъ ума“.

Лаунсъ. Ну, это конечно, чудовищно. Ахъ, если-бы не это…

Спидъ. „И болѣе денегъ, чѣмъ недостатковъ“.

Лаунсъ. Прекрасно, это послѣднее обстоятельство скрашиваетъ всѣ ея недостатки. Рѣшено, я ее беру. А если и будетъ свадьба, такъ какъ нѣтъ ничего невозможнаго…

Спидъ. Что-же тогда?

Лаунсъ. Ну, тогда я скажу тебѣ, что твой господинъ ожидаетъ тебя у Сѣверныхъ воротъ.

Спидъ. Меня?

Лаунсъ. Да, тебя. За кого ты себя принимаешь? Онъ ожидалъ и не такихъ какъ ты.

Спидъ. Значитъ надо идти?

Лаунсъ. Тебѣ, значитъ, бѣжать надо, сломя голову, потому что ты такъ долго зѣвалъ здѣсь, что бѣгомъ не поспѣешь.

Спидъ. Отчего ты мнѣ не сказалъ раньше? Чортъ бы тебя побралъ съ твоими любовными письмами (Уходитъ).

Лаунсъ. Ну, достанется же ему за прочтеніе моего письма! Грубый рабъ, который суетъ свой носъ въ чужіе секреты. Пойдемъ за нимъ. Не безъ удовольствія посмотрю, я какъ ему зададутъ трепку (Уходитъ).

СЦЕНА II.

Миланъ. Комната во дворцѣ Герцога. Входятъ: Герцоіъ и Туріо; потомъ Протей.

Герцогъ. Синьоръ Туріо, успокойтесь; теперь, когда Валентинъ изгнанъ, она полюбитъ васъ.

Туріо. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ изгнанъ, она еще болѣе ненавидитъ, она гнушается моего общества и такъ издѣвается надо мною, что я окончательно потерялъ всякую надежду.

Герцогъ. Этотъ слабый оттискъ любви похожъ на фигурку, вырѣзанную во льду. Довольно и часа тепла, чтобы онъ растаялъ и потерялъ свою форму. Немного тепла распуститъ ея ледяныя чувства, и недостойный Валентинъ будетъ забытъ. — Ну, что, синьоръ Протей? Уѣхалъ вашъ соотечественникъ, согласно нашему повелѣнію?

Протей. Уѣхалъ, благородный герцогъ.

Герцогъ. Мня дочь съ печалью приняла извѣстіе объ его отъѣздѣ.

Протей. Немного времени убьетъ ея печаль.

Герцогъ. Я и самъ такъ думаю, но Туріо не вѣритъ. Протей прекрасное мнѣніе, которое я составилъ себѣ о тебѣ, послѣ всѣхъ доказательствъ преданности, данныхъ мнѣ тобою располагаетъ меня еще разъ посовѣтоваться съ тобой.

ГІротей. Съ той минуты, какъ я измѣню преданности вашей милости, пусть я перестану жить въ обладаніи вашими милостями.

Герцогъ. Ты знаешь, какъ сильно я-бы желалъ заключить союзъ между синьоромъ Туріо и моею дочерью.

Протей. Да, благородный герцогъ, знаю.

Гердогъ. Ты, конечно, знаешь также, что она рѣшительно противится моей волѣ.

Протей. Да, противилась, благородный герцогъ, когда Валентинъ былъ здѣсь.

Протей. Да, но она и теперь продолжаетъ упорствовать. Какъ намъ заставить ее забыть любовь Валентина и полюбить Туріо?

Протей. Лучшее средство, очернить Валентина въ томъ, что онъ вѣроломенъ, трусливъ и самаго низкаго происхожденія, — три недостатка, самые ненавистные всякой женщинѣ.

Герцоцъ. Да, но она подумаетъ, что все это говорится только изъ ненависти къ нему.

Протей. Да, если это будетъ говорить врагъ Валентина. Поэтому, необходимо, чтобы все это было говорено съ представленіемъ доказательствъ кѣмъ-нибудь, кого-бы она считала его другомъ.

Герцогъ. Прекрасно! Возьмите на себя наклеветать на него.

Протей. Мнѣ это противно, благородный герцогъ; это — плохая роль для дворянина, въ особенности, когда клевещутъ на друга.

Герцогъ. Но если ваши похвалы не могутъ помочь ему, то и ваша клевета не повредитъ ему. Такая роль, поэтому, безразлична, — въ особенности по просьбѣ вашего друга.

Протей. Вы одержали верхъ надо мною, благородный герцогъ. Если я могу повліять на нее чѣмъ-нибудь, что я могу сказать къ его невыгодѣ, то она скоро разлюбитъ его. Но предположивъ даже, что мы искоренимъ ея любовь къ Валентину, — изъ этого еще не послѣдуетъ, что она полюбитъ Туріо.

Туріо. Поэтому, когда вы будете разматывать ея любовь къ нему, то, чтобы она не спуталась и не сдѣлалась негодной, постарайтесь наматывать ее на меня. А это можно сдѣлать, возвеличивая меня столько-же, сколько вы будете унижать Валентина.

Герцогъ. И такъ, Протей, мы надѣемся на васъ въ этомъ дѣлѣ, зная черезъ Валентина, что вы въ другомъ мѣстѣ имѣете предметъ вашей любви и что вы неспособны такъ скоро измѣнить вашихъ чувствъ. Успокоенный на этотъ счетъ вы будете допущены бесѣдовать съ Сильвіей вполнѣ свободно. Она груститъ, скучаетъ, сокрушается, но ради вашего друга, она будетъ рада васъ видѣть. Тогда вы въ состояніи будете, благодаря вашимъ доводамъ, расположить ее ненавидѣть Валентина и полюбить моего друга

Протей. Все, что могу, я сдѣлаю. Но вы, синьоръ Туріо, вы недостаточно предпріимчивы. Вамъ-бы слѣдовало удабривать ея желанія нечаянными сонетами, которыхъ риѳмы, хорошо расположенныя, должны быть полны преданности.

Герцогъ. Да, велика власть божественной поэзіи.

Протей. Скажите ей, что на алтарь ея красоты вы приносите въ жертву и ваши слезы, и ваши вздохи, и ваше сердцѣ. Пишите, пока не высохнутъ чернила въ вашей чернильницѣ, а когда высохнутъ, наполните ее вашими слезами. Потомъ составьте нѣсколько чувствительныхъ строчекъ, которыя открыли-бы ей чистоту вашей любви. Орфей имѣлъ на своей лютнѣ, вмѣсто струнъ, нервы поэта; его божественная игра могла смягчать желѣзо и камни, укрощать тигровъ и заставляла громадныхъ левіофановъ выходить изъ неизмѣримыхъ глубинъ и плясать на песчаныхъ отмеляхъ. Послѣ этихъ страшно печальныхъ элегій, отправляйтесь ночью подъ окно комнаты вашей богини съ хорошимъ оркестромъ и пойте на инструментахъ какую нибудь грустную мелодію. Мертвое молчаніе ночи будетъ лучшимъ акомпаниментомъ сладкозвучно-грустной жалобы. Только этимъ вы можете ее тронуть.

Герцогъ. Твои наставленія показываютъ, что ты опытенъ въ любви.

Туріо. Я съ сегодняшняго-же вечера воспользуюсь вашими совѣтами. И такъ, любезнѣйшій Протей, мой учитель и наставникъ, не откажитесь пойти сейчасъ-же со мною въ городъ, чтобы выбрать нѣсколько хорошихъ музыкантовъ. У меня есть сонетъ, который какъ разъ пригодится для начала этой прекрасной программы.

Герцогъ. За дѣло, синьоры!

Протей. Если вашей свѣтлости будетъ угодно, мы оставимъ васъ послѣ ужина и затѣмъ условимся обо всемъ.

Герцогъ. Нѣтъ, лучше принимайтесь сейчасъ-же за дѣло. Я извиню васъ. (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Лѣсъ близь Мантуи. Входятъ нѣсколько разбойниковъ.

1-й разбойникъ. Ну, ребята, на мѣста. Я вижу прохожаго.

2-й разбойникъ. Если-бы ихъ и десять было, не отступать…

Входятъ Валентинъ и Спидъ.

3-й разбойникъ. Стойте, синьоръ; подавайте все, что у васъ съ собой, — не то мы посадимъ васъ и оберемъ силой.

Спидъ. Мы погибли, синьоръ; это — тѣ самые негодяи, которыхъ такъ боится путешественникъ.

Валентинъ. Друзья мои…

1-й разбойникъ. Совсѣмъ нѣтъ, синьоръ; мы враги ваши.

2-й разбойникъ. Молчи, — послушаемъ лучше его.

3-й разбойникъ. Да, клянусь бородой, мы его послушаемъ, потому что онъ, кажется, приличный господинъ.

Валентинъ. Такъ знайте же, что мнѣ почти нечего терять. Я — человѣкъ, преслѣдуемый судьбой. Все мое богатство состоитъ изъ этой бѣдной одежды: если вы теперь отнимите ее у меня, то отнимите и все, что я имѣю.

2-й разбойникъ. Куда вы направляетесь?

Валентинъ. Къ Верону.

1-й разбойникъ. А откуда идете?

Валентинъ. Изъ Милана.

3-й разбойникъ. Долго вы тамъ пробыли?

Валентинъ. Мѣсяцевъ шестнадцать. Я бы остался тамъ и дольше, еслибъ злая судьба не изгнала меня оттуда.

1-й разбойникъ. Какъ, вы были изгнаны?

Валентинъ. Да.

2-й разбойникъ. За какой проступокъ?

Валентинъ. За проступокъ, о которомъ мнѣ непріятно даже вспоминать. Я убилъ человѣка, о смерти котораго я очень сожалѣю; но тѣмъ не менѣе, я убилъ его не измѣннически, а въ честномъ поединкѣ, безъ скрытыхъ преимуществъ и низкой измѣны.

1-й разбойникъ. Если это такъ дѣйствительно было, то вамъ не въ чемъ раскаяваться. Неужели въ самомъ дѣдѣ васъ изгнали за такую малость?

Валентинъ. Да, и радъ еще, что такъ дешево отдѣлался.

1-й разбойникъ. Знаете вы языки?

Валентинъ. Да, я обязанъ этимъ знаніемъ моимъ юношескимъ путешествіямъ; безъ этого я часто находился бы въ затруднительномъ положеній.

3-й разбойникъ. Клянусь голымъ черепомъ жирнаго монаха Робина Гуда, этотъ парень былъ бы прекраснымъ начальникомъ нашей грозной шайки.

1-й разбойникъ. Ну, что-же? возьмемъ его. Эй, товарищи, на одно слово!

Спидъ. Господинъ, сдѣлайтесь-ка разбойникомъ. По всему видно, что это самый почтенный родъ разбойниковъ.

Валентинъ. Молчи, негодяй!

2-й разбойникъ. Скажите-ка намъ, осталось-ли у васъ еще что-нибудь?

Валентинъ. Ничего, кромѣ судьбы.

1-й разбойникъ. Ну, такъ знайте, что нѣкоторые изъ насъ — дворяне, которыхъ необузданная юность выбросила изъ общества почтенныхъ людей. Я и самъ былъ изгнанъ изъ Вероны за то, что пробовалъ похитить одну даму, наслѣдницу и родственницу герцога.

2-й разбойникъ. А я былъ изгнанъ изъ Мантуи за то, что въ гнѣвѣ пронзилъ одного дворянина въ самое сердце.

1-й разбойникъ. И я за такіе-же пустяки. Но къ дѣлу. Мы сознались вамъ въ нашихъ проступкахъ, чтобы оправдать въ вашихъ глазахъ нашъ незаконный образъ жизни. И такъ, видя; что вы надѣлены красивой наружностью, что, по собственнымъ вашимъ словамъ, вы знаете языки, и что вы именно такой человѣкъ, какой намъ нуженъ…

2-й разбойникъ. Наконецъ, что вы изгнанникъ, мы готовы войти съ вами въ переговоры: хочешь быть нашимъ предводителемъ и, покоряясь необходимости, жить, какъ и мы, въ этихъ пустынныхъ мѣстахъ.

1-й разбойникъ. Что ты на это скажешь? Хочешь пристать къ нашей шайкѣ? Скажи: да, и ты будешь начальникомъ надъ всѣми нами; мы будемъ повиноваться тебѣ и, управляемые тобою, будемъ любить тебя, какъ нашего предводителя и короля.

1-й разбойникъ. Но если откажешься отъ нашего предложенія, то умрешь.

2-й разбойникъ. Тебѣ не придется похваляться нашимъ предложеніемъ.

Валентинъ. Я принимаю ваше предложеніе и буду жить съ вами, если вы, однако, не будете обижать ни слабыхъ женщинъ, ни бѣдныхъ путниковъ.

1-й разбойникъ. Нѣтъ, мы гнушаемся такими подлыми и низкими поступками. Ну, идемъ къ нашимъ шайкамъ; мы покажемъ тебѣ всѣ наши сокровища, которые, какъ и мы сами, находятся въ полномъ твоемъ распоряженіи (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Миланъ. Дворъ дворца. Входитъ Протей.

Протей. Я измѣнилъ уже Валентину; теперь я долженъ надувать и Туріо. Подъ предлогомъ защищать его, я имѣлъ возможность подвинуть дѣла моей любви. Но Сильвія слишкомъ совершенна, слишкомъ искренна, слишкомъ божественна, и я не въ состояніи соблазнить ее моими низкими поступками. Когда я говорю ей о моей истинной къ ней преданности, она упрекаетъ меня въ моей лживости по отношенію къ моему другу. Когда приношу въ жертву ея красотѣ мои желанія, она напоминаетъ мнѣ мое вѣроломство относительно Юліи, которую я любилъ. И, однако, не смотря на всѣ эти ѣдкія насмѣшки, изъ которыхъ малѣйшая должна-бы лишить всякой надежды любовника, моя любовь подобна болонкѣ: чѣмъ сильнѣе она отталкиваетъ мою любовь, тѣмъ болѣе она ростетъ и ласкается. Но вотъ и Туріо: теперь мы должны отправиться подъ окно Сильвіи и усладить ея слухъ музыкой.

Входятъ: Туріо и музыканты.

Туріо. Какъ, синьоръ Протей! Вы проскользнули сюда раньше насъ?

Протей. Да, любезный Туріо; знаете, любовь проскальзываетъ тамъ, гдѣ нельзя идти прямо.

Турю. Гм! Надѣюсь, однако, синьоръ, что ваша любовь не здѣсь?

Протей. Здѣсь, синьоръ, здѣсь; въ противномъ случаѣ, меня не было бы здѣсь.

Туріо. Кто-же предметъ вашей любви? Ужь не Сильвія-ли?

Протей. Да, Сильвія, — ради васъ.

Туріо. Примите мою благодарность. — Ну, господа, настраивайте ваши инструменты и сыграйте намъ что-нибудь веселенькое.

Входятъ: хозяинъ гостинницы и Юлія въ мужскомъ платьи. Они остаются въ отдаленіи.

Хозяинъ. Я вижу, мой юный гость, что вы — въ состояніи меланхоліи. Что съ вами?

Юлія. Должно быть, оттого, что я не могу быть веселъ.

Хозяинъ. Э! глупость. Мы сейчасъ развеселимъ васъ; здѣсь вы услышите музыку и увидите того дворянина, о которомъ справлялись.

Юлія. Я звукъ его голоса услышу?

Хозяинъ. Конечно.

Юлія. Вотъ это такъ музыка (Музыканты играютъ).

Хозяинъ. Слушайте! Слушайте!

Юлія. Онъ между ними?

Хозяинъ. Да, но молчите; послушаемъ.

Пѣсня.

Кто-же эта Сильвія? что она,

Если всѣ наши пастушки такъ восхваляютъ ее?

Она божественна, прекрасна, умна!

Небо одарило ее всѣми прелестями,

---

Чтобы всѣ преклонялись предъ нею.

Такъ-ли она добра, какъ прекрасна?

Да, красота живетъ добротой.

Въ ея глазахъ любовь искала

Лекарства противъ своей слѣпоты

И, найдя его, — осталась тамъ.

---

Будемъ-же воспѣвать Сильвію:

Скажемъ, что Сильвія совершенна;

Она превосходитъ всякое смертное существо,

Живущее на этой печальной землѣ.

Принесетъ-же ей гирлянды цвѣтовъ.

Хозяинъ. Я вижу, что вы теперь еще меланхоличнѣе, чѣмъ были прежде. Что съ вами? Музыка, что-ли, не нравится вамъ?

Юлія. Вы ошибаетесь; не музыка мнѣ не нравится, а музыкантъ.

Хозяинъ. Почему?

Юлія. Онъ фальшивитъ.

Хозяинъ. Что-же? струны не въ тонѣ?

Юлія. Нѣтъ не то; но онъ такъ фальшво играетъ, что надрываетъ струны моего сердца.

Хозяинъ. У васъ чувствительное ухо.

Юлія. Да, я предпочелъ бы быть глухимъ; такая игра — истинная пытка для моего сердца.

Хозяинъ. Вижу, что вы не любите музыки.

Юлія. Нисколько; но когда она такъ фальшива…

Хозяинъ. Послушайте! Какой прекрасный переходъ!

Юлія. Ну да, въ переходѣ-то и есть вся бѣда.

Хозяинъ. Вамъ бы, пожалуй, хотѣлось, чтобы они играли все одно и то жe!

Юлія. Я бы только хотѣла, чтобы они играли на одинъ мотивъ. Но, скажите мнѣ, хозяинъ, этотъ синьоръ Протей, о которомъ мы съ вами говорили, часто бываетъ у этой дамы?

Хозяинъ. Скажу вамъ, что слыналъ отъ Лаунса, его слуги: онъ ее любитъ безъ всякой мѣры.

Юлія. А гдѣ Лаунсъ?

Хозяинъ. Онъ пошелъ за своей собакой; завтра, по приказанію своего господина, онъ долженъ отвести ее этой дамѣ въ подарокъ.

Юлія. Тс!.. Отойдемъ въ сторону; общество расходится.

Протей. Не безпокойтесь, синьоръ Туріо. Я такъ буду защищать васъ, что вы сами признаете превосходство моего искусства.

Туріо. Гдѣ мы встрѣтимся?

Протей. У фонтана Святого Георга.

Туріо. До свиданія (Уходятъ Туріо и музыканты).

Сильвія появляется у окна.

Протей. Прекрасная синьора, позвольте вамъ пожелать добраго вечера.

Сильвія. Благодарю васъ за вашу музыку, господа. Кто заговорилъ со мной?

Протей. Нѣкто, прекрасная синьора, котораго вы-бы сейчасъ-же узнали по голосу, если-бы признали незапамятную искренность его сердца.

Сильвія. Синьоръ Протей, кажется?

Протей. Да, благородная синьора синьоръ Протей, вашъ покорный слуга.

Сильвія. Что-же вамъ угодно?

Протей. Быть вамъ угоднымъ.

Сітльвія. Съ удовольствіемъ исполняю ваше желаніе; мнѣ именно угодно, чтобы вы, безъ разговоровъ, отправились домой спать. О, хитрый, вѣроломный, лукавый, фальшивый человѣкъ! Неужели ты думаешь, что я такъ легкомысленна, такъ безразсудна, что обольщусь твоими льстивыми рѣчами, обманувшими уже столькихъ! Отправляйся, отправляйся назадъ и проси прощенія у дамы твоего сердца Что-же касается меня, клянусь этой блѣдной царицей ночи, что я презираю тебя за твое искательство, и что даже теперь я упрекаю себя за эту минуту, которую трачу на разговори съ тобой.

Протей. Сознаюсь, дорогая любовь моя, что я люблю одну даму, но она умерла.

Юлія. Я-бы могла обнаружить всю твою ложь, если-бы только заговорила, потому что, я увѣрена, она не похоронена еще (въ сторону).

Сильвія. Положимъ, что она умерла, но твой другъ Валентинъ живъ еще, а ты знаешь, что я его невѣста. И тебѣ не стыдно оскорблять его своей докучливостью?

Протей. Я слышалъ, что и Валентинъ умеръ.

Сильвія. Ну, такъ представь себѣ, что и я умерла, потому, что, — будь въ этомъ увѣренъ, — моя любовь похоронена въ его гробу.

Протей. Божественная синьора, позвольте мнѣ вырвать ее.

Сильвія. Ступай къ могилѣ твоей дамы, призывай ее или, по крайней мѣрѣ, схорони въ могилѣ свою любовь.

Юлія. Онъ тугъ на это ухо (въ сторону).

Протей. Прекрасная синьора, если ужь такъ ожесточено ваше сердце, то даруйте, по крайней мѣрѣ, моей любви вашъ портретъ, — портретъ, который виситъ въ вашей комнатѣ. Я буду обращаться къ нему съ моими рѣчами, буду передъ нимъ вздыхать, буду передъ нимъ изливать свои слезы; потому, что если сущность вашихъ совершенствъ посвящена другому, то я — не болѣе, какъ тѣнь, и свою вѣрную любовь обращу къ вашей тѣни.

Юлія (въ сторону). Ты навѣрное и самую сущность обманулъ-бы и вскорѣ сдѣлалъ-бы изъ нея такую-же тѣнь, какъ изъ меня.

Сильвія. Быть вашимъ кумиромъ для меня вовсе не лестно, синьоръ, но если ложь ужь такъ прекрасно располагаетъ васъ къ поклоненію тѣнямъ, то пришлите ко мнѣ завтра утромъ, и я вамъ пришлю портретъ. А затѣмъ, покойной ночи.

Протей. Подобно тѣмъ несчастнымъ, которые наутро ожидаютъ смертной казни (Уходитъ Протей. Сильвія удаляется отъ окна).

Юлія. Хозяинъ, пойдемъ и мы.

Хозяинъ. Чортъ возьми! Я, кажется, вздремнулъ.

Юлія. Скажите мнѣ, гдѣ живетъ синьоръ Протей?

Хозяинъ. Разумѣется, у меня. Кажется, и день уже насталъ.

Юлія. Нѣтъ еще; но это самая длинная ночь, когда-либо проведенная мною, и самая тяжелая (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Тамъ же. Входитъ Эгламуръ.

Эгламуръ. Вотъ часъ, когда синьора Сильвія назначила мнѣ, чтобы открыть мнѣ свои намѣренія. Должно быть, она хочетъ поручить мнѣ какое-нибудь важное дѣло. Синьора, синьора!

Сильвія (у окна). Кто меня зоветъ?

Эгламуръ. Вашъ слуга и другъ, ожидающій вашихъ приказаній.

Сильвія. Синьоръ Эгламуръ, тысячу разъ добраго утра .

Эгламуръ. И вамъ столько-же, благородная синьора. Согласно приказаніямъ вашей милости, я такъ рано явился, чтобы узнать, что вамъ будетъ угодно приказать мнѣ.

Сильвія. О, Эгламуръ, ты настоящій дворянинъ (не думай, что я льщу тебѣ; клянусь, что говорю правду), — храбрый, мудрый, сострадательный, безкорыстный дворянинъ. Тебѣ, конечно, не безъизвѣстно, какую нѣжную склонность я чувствую къ изгнанному Валентину, и какъ мой отецъ хочетъ принудить меня выйти замужъ за тщеславнаго Туріо, котораго я ненавижу отъ глубины души. Ты и самъ когда-то любилъ, и я слышала, какъ ты говорилъ, что ничто не потрясло твоего сердца такъ жестоко, какъ смерть твоей дамы, твоей возлюбленной, и что на ея могилѣ ты принесъ обѣтъ вѣчнаго цѣломудрія, Синьоръ Эгламуръ, я-бы хотѣла соединиться съ Валентиномъ, отправиться въ Мантую, гдѣ, какъ я слышала, онъ поселился; но такъ какъ по дорогамъ опасно, то я-бы желала, чтобы ты мнѣ сопутствовалъ, ты, на вѣрность и честь котораго я вполнѣ полагаюсь. Не говори мнѣ о гнѣвѣ моего отца, Эгламуръ, но подумай о моемъ горѣ, о женскомъ горѣ, и о законности такого бѣгства, избавляющаго меня отъ нечестиваго союза, который и небомъ и судьбою будетъ награжденъ чумою. Умоляю тебя, — это желаніе моего сердца, столь-же переполненнаго печалями, какъ море переполнено пескомъ, — будь мнѣ спутникомъ, отправляйся со мной. А если не хочешь, то, по крайней мѣрѣ, скрой отъ всѣхъ то, что я тебѣ сказала, и я рискну отправиться одна.

Эгламуръ. Синьора, сочувствую вашему горю, которое, какъ мнѣ извѣстно, имѣетъ своимъ источникомъ благородную привязанность, а поэтому, я готовъ сопутствовать вамъ, столь-же мало заботясь о томъ, что можетъ со мной случиться, сколь велико мое желаніе сдѣлать васъ счастливой. Когда вамъ угодно будетъ отправиться?

Сильвія. Сегодня-же вечеромъ.

Эгламуръ. Гдѣ мы сойдемся?

Сильвія. Въ кельѣ отца Патрика, къ которому я пойду на исповѣдь.

Эгламуръ. Я не заставлю ждать себя, благородная синьора.

Сильвія. До свиданія, дорогой Эгламуръ (Уходитъ).

СЦЕНА IV.

Тамъ же. Входитъ Лаунсъ съ собакой.

Лаунсъ. Когда имѣешь слугу, который ведетъ себя по собачьи, то дѣло, видите-ли, принимаетъ скверный оборотъ. Собака, о которой я заботился съ самыхъ ея пеленокъ, собака, которую я спасъ отъ потопленія, въ то время какъ трое или четверо ея сестеръ и братьевъ были потоплены; собака, которой я далъ такую выучку, что всякій непремѣнно долженъ сказать: вотъ какую выучку я бы хотѣлъ дать моей собакѣ! А теперь, мнѣ велятъ отвести ее въ подарокъ синьорѣ Сильвіи отъ моего господина, а собака, какъ только мы вошли въ столовую, кидается къ тарелкѣ и подтибриваетъ у ней ножку каплуна! Да, печальное дѣло, когда песъ не умѣетъ себя вести въ порядочномъ обществѣ! Я бы желалъ имѣть такую собаку, говоря по чести, которая бы, такъ сказать, рѣшилась быть порядочной собакой, — собакой на всѣ руки. Если бы я не былъ умнѣе этого пса и не взялъ бы на себя его провинности, то рѣшительно думаю, что его бы повѣсили такъ же вѣрно, какъ я живу, онъ бы пострадалъ за это. Посудите сами: пробрался онъ, видите-ли, въ комнату, въ обществѣ трехъ или четырехъ благовоспитанныхъ собачьихъ сыновъ, подъ столъ герцога; не успѣлъ онъ еще (простите за выраженіе) хорошенько поспать, какъ всѣ ужь и узнали объ этомъ. „Выгнать собаку!“ кричитъ одинъ. „Какой мерзкій песъ!“ — кричитъ другой. „Вонъ его!“ кричитъ третій: „Повѣсить ее!“ кричитъ герцогъ… Но я, узнавъ издали, такъ сказать, этотъ запахъ, сейчасъ же догадался, что напроказилъ мой Крабъ. Вотъ я и отправился къ парню, который имѣетъ должность сѣчь провинившихся собакъ, и говорю ему: „Другъ, ты пожалуй намѣренъ высѣчь эту собаку?“ — „Безпремѣнно“ говоритъ „хочу“. — „Ну, такъ знай“, отвѣчаю ему, „что ты поступишь не по справедливости, потому, что сдѣлалъ это я“. А онъ, безъ дальнѣйшихъ хлопотъ, взялъ да и выгналъ меня изъ комнаты. Много-ли, однако, найдется господъ, которые-бы согласились поступать такъ по отношенію къ слугѣ? Да то-ли еще со мной бывало! Я хоть сейчасъ могу показать подъ присягой, что сидѣлъ въ колодкѣ за пуддинги, которыя онъ же и стащилъ; если-бы не это, то его бы непремѣнно повѣсили. Меня поставили къ позорному столбу за гуся, котораго онъ придушилъ; въ противномъ случаѣ, онъ бы сильно пострадалъ… Теперь-то ты ничего не помнишь, но я помню, какую штуку ты со мной удралъ, когда я уходилъ отъ синьоры Сильвіи. Развѣ я не наказывалъ тебѣ не спускать съ меня глазъ и дѣлать то, что я буду дѣлать? А развѣ, собачій ты сынъ, ты видѣлъ, чтобы я подымалъ заднюю лапу и орошалъ юбку благородной дамы? Видѣлъ ты, чтобы я откалывалъ такія шутки?

Входятъ: Протей и Юлія.

Протей. Ты говоришь, что тебя зовутъ Себастіаномъ? Ты мнѣ нравишься, и я тебѣ сейчасъ дамъ порученіе.

Юлія. Какое вамъ угодно. Сдѣлаю все, что могу.

Протей. Надѣюсь (Лаунсу). Эй, негодяй, сынъ потаскухи, гдѣ ты пропадалъ эти два дня?

Лаунсъ. По вашимъ-же порученіямъ шлялся, водилъ собаку къ синьорѣ Сильвіи.

Протей. А что она сказала, увидавъ мое маленькое сокровище?

Лаунсъ. Да просто сказала, что ваша собака скверный песъ и что собачій лай — лучшая благодарность за такой подарокъ.

Протей. Но все-таки она оставила у себя собаку?

Лаунсъ. И не подумала; я привелъ ее назадъ.

Протей. Какъ? Ты эту собаку предложилъ ей отъ меня?

Лаунсъ. Да, синьоръ; другую бѣлку у меня подтибрили на рынкѣ мальчишки палача. Ну, тогда я предложилъ ей свою собственную собаку, — собаку, которая, по крайности, въ десять разъ больше вашей, такъ что и подарокъ оказался больше.

Протей. Убирайся вонъ и отыщи мою собаку, безъ нея и не являйся мнѣ на глаза. Вонъ отсюда, говорятъ тебѣ! Тебѣ только бы сердить меня! Негодяй который то и дѣло меня срамитъ. (Уходитъ Лаунсъ). Себастіанъ, я беру тебя на службу къ себѣ, отчасти потому, что я нуждаюсь въ молодомъ человѣкѣ, который бы тщательно исполнялъ мои порученія, потому что на этого дурака рѣшительно нельзя ни въ чемъ полагаться, но въ особенности я беру тебя за твое лицо и за твои манеры, которыя, если я хорошій пророкъ, — предвѣщаютъ хорошее воспитаніе, смышленность и преданность. Вотъ за это-то, такъ ты и знай, я беру тебя. А теперь отправляйся, возьми вотъ это кольцо и отдай синьорѣ Сильвіи отъ моего имени; та, которая мнѣ его подарила, очень любила меня.

Юлія. Видно, что вы сами не любили ея: если такъ легко разстаетесь съ ея подаркомъ. Она, должно быть, умерла.

Протей. Нѣтъ, кажется, жива.

Юлія. Увы!

Протей. Что значитъ этотъ возгласъ: увы?

Юлія. Мнѣ такъ жаль ея!

Протей. Отчего-же жаль?

Юлія. Потому что, я думаю, что она любила васъ такъ же, какъ вы любите синьору Сильвію. Она мечтаетъ о томъ, кто забылъ ея любовь; вы же бредите тою, которая не обращаетъ вниманія на вашу любовь. Какъ жалко, что любовь бываетъ нераздѣляема. Когда я думаю объ этомъ, то восклицаю: увы!

Протей. Ну, хорошо. Вотъ отдай ей это кольцо и въ то-же время это письмо… Вотъ ея комната. Скажи моей дамѣ, что я присылаю за ея божественнымъ портретомъ, обѣщаннымъ мнѣ ею. Когда исполнишь порученіе, то возвращайся назадъ въ мою комнату, гдѣ ты найдешь меня грустнымъ и одинокимъ (Уходитъ Протей).

Юлія. Много-ли найдется женщинъ, которыя бы взялись исполнять такое порученіе? Увы, бѣдный Протей, ты приставилъ лисицу присматривать за твоими ягнятами. Увы, глупенькая, зачѣмъ жалѣешь ты того, который презираетъ тебя всѣмъ сердцемъ? Онъ презираетъ меня, потому что любитъ другую, а я не могу не жалѣть его, потому что люблю его. Я дала ему это кольцо, когда онъ уѣзжалъ, чтобы заставить его помнить обо мнѣ, а теперь я должна вымаливать то, что я желала бы получить, предлагать то, въ чемъ мнѣ бы хотѣлось отказать, восхвалять его постоянство, которое хотѣлось бы порицать! Я — вѣрная любовница моего господина, но не могу быть вѣрной слугой моего господина, не измѣняя самой себѣ. И однако, я буду ходатайствовать за него, но настолько-же холодно, на сколько — Богъ свидѣтель, — имѣю отвращеніе къ его успѣху.

Входитъ Сильвія въ сопровожденіи служанки.

Юлія. Прекрасная дама, добраго утра! Прошу васъ сказать мнѣ, гдѣ я могу найти синьору Сильвію?

Сильвія. А что вы имѣете ей сказать, если бы я была ею?

Юлія. Если вы — синьора Сильвія, то я прошу васъ выслушать порученіе; которое мнѣ дано къ вамъ.

Сильвія. Кѣмъ?

Юлія. Моимъ господиномъ, синьоромъ Протеемъ.

Сильвія. А! Онъ васъ посылаетъ за портретомъ?

Юлія. Да, синьора.

Сильвія. Урсула, принеси мой портретъ (Урсула приноситъ портретъ). Вотъ, отдайте это вашему господину. Скажите ему отъ меня, что нѣкая Юлія, которую онъ забываетъ, украсила бы гораздо лучше его комнату, чѣмъ эта тѣнь.

Юлія. Синьора, потрудитесь прочитать это письмо… Извините, синьора, по ошибкѣ я подала вамъ письмо, присланное не вамъ. Вотъ ваше.

Сильвія. Позвольте мнѣ взглянуть и на другое.

Юлія. Не могу, синьора; прошу меня извинить.

Сильвія. Ну, такъ возмите-же и это. — Я даже и взглянуть не желаю на строчки, написанныя вашимъ господиномъ; я знаю, что онѣ начинены увѣреніями, переполнены новыми клятвами, которымъ онъ измѣнитъ такъ же легко, какъ легко я разрываю его письмо.

Юлія. Синьора, онъ посылаетъ вамъ это кольцо.

Сильвія. Тѣмъ болѣе позора для него, что онъ посылаетъ мнѣ его; я слышала, какъ онъ повторялъ на тысячи ладовъ, что это кольцо было дано ему его Юліей передъ его отъѣздомъ. Хотя его лживый палецъ осквернилъ это кольцо, но мой палецъ не сдѣлаетъ такого оскорбленія его Юліи.

Юлія. Она благодаритъ васъ.

Сильвія. Что ты хочешь сказать этимъ?

Юлія. Я благодарю васъ, синьора, за то, что вы такъ интересуетесь ею. Бѣдная дѣвушка! Мой господинъ жестоко оскорблялъ ее.

Сильвія. Ты ее знаешь?

Юлія. Почти такъ же хорошо, какъ самою себя. Клянусь вамъ, что размышляя о ея несчастіяхъ, я сотню разъ плакалъ.

Сильвія. Конечно, она предполагаетъ, что Протей измѣнилъ ей?

Юлія. Да, я думаю, что она знаетъ; въ этомъ-то именно и состоитъ ея несчастіе.

Сильвія. Правда-ли, что она хороша собой?

Юлія. Она, синьора, прежде была красивѣе, чѣмъ теперь. Когда она вѣрила въ любовь моего господина, то, по моему мнѣнію, была такъ же хороша, какъ и вы; но съ тѣхъ поръ, какъ она забыла о зеркалѣ и о маскѣ, защищавшей ее отъ солнца — воздухъ помрачилъ розы ея ланитъ и испортилъ лилейный цвѣтъ ея лица до такой степени, что она почти такъ же загорѣла, какъ и я.

Сильвія. Какого она роста?

Юлія. Почти моего роста. Въ Духовъ день, когда давали различныя веселыя представленія, наша молодежь заставила меня взять на себя женскую роль и одѣла меня въ платье синьоры Юліи; по мнѣнію всѣхъ мужчинъ оно пришлось на меня такъ хорошо, какъ если-бы оно было для меня сшито. Поэтому-то я и знаю, что она — такого-же роста, какъ и я. Въ этотъ день я заставила ее серьезно расплакаться, потому-что исполняла чувствительную роль. Видите-ли, синьора, это была роль Аріадны, оплакивающей измѣну и позорное бѣгство Тезея. Я такъ живо передала ея страданія, что моя бѣдная госпожа, тронутая моими слезами, и сама горько расплакалась. О, пусть умру я, если не я перечувствовала всѣ ея страданія въ воображеніи.

Сильвія. Она должна быть тебѣ благодарна, любезный юноша! Увы! Бѣдная дѣвушка! покинутая и несчастная! Я и сама плачу, когда вспоминаю твой разсказъ. Возьми, юноша, этотъ кошелекъ, я тебѣ дарю его за твою любовь къ твоей дорогой госпожѣ (Уходитъ Сильвія).

Юлія. И она поблагодаритъ тебя, если ты когда-либо познакомишься съ нею. Благородная дѣвушка, кроткая и прекрасная! Надѣюсь, что исканія моего господина будутъ приняты очень холодно, если она такъ сильно интересуется любовью моей госпожи. Увы! Почему любовь можетъ такъ ребячески рѣзвиться? Вотъ ея портретъ. Взгляните на него. Мнѣ кажется, что съ этой прической мое лицо было-бы также красиво; и, однако, живописецъ ей немного польстилъ, если я сама себѣ не льщу слишкомъ много. У ней каштановые волосы, у меня — свѣтло-русые. Если только отъ этого различія зависитъ любовь Протея, то я добуду себѣ парикъ этого цвѣта. Ея глаза зеленоватые, на подобіе стекла, и мои — точно такіе-же. Да, но ея лобъ низокъ, а мой высокъ. Что-же любитъ онъ въ ней, чего-бы не могъ любить во мнѣ, если-бы эта бѣшеная любовь не была слѣпымъ богомъ? Ну, пойдемъ, тѣнь, пойдемъ, унеси эту тѣнь, — твою соперницу. О, безчувственная форма! Тебя будутъ лелѣять, цѣловать, боготворить; и, однако, если-бы его идолопоклонничество хоть чуточку имѣло больше смысла, то на твоемъ мѣстѣ, я была-бы его статуей. Съ тобой, однако, я буду хорошо обходиться, ради твоей госпожи, которая хорошо со мной обошлась; если бы не это, то, клянусь Юпитеромъ, я-бы уже выцарапала твои лишенныя зрѣнія глаза, чтобы уничтожить любовь моего господина къ тебѣ (Уходитъ).

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Тамъ-же. Аббатство. Входитъ Эгламуръ.

Эгламуръ. Солнце начинаетъ позолачивать восточную сторону неба, и вотъ теперь приближается часъ, когда Сильвія должна сойтись со мной въ кельѣ брата Патрика. Она не запоздаетъ, потому-что влюбленные никогда не запаздываютъ; чаще всего они являются даже раньше условленнаго времени, до такой степени они нетерпѣливы (Входитъ Сильвія). Ну, да, вотъ и она. Добраго вечера, синьора.

Сильвія. Аминь, аминь! добрый Эгламуръ; пройдемъ черезъ подземный ходъ у стѣны аббатства; боюсь, что за мною слѣдятъ шпіоны.

Эгламуръ. Не бойтесь ничего; до лѣса нѣтъ и трехъ миль; намъ-бы только добраться до него, а тамъ мы въ безопасности (Уходитъ).

СЦЕНА II.

Тамъ-же. Комната во дворцѣ герцога. Входятъ: Туріо, Протей и Юлія.

Туріо. Синьоръ Протей, что отвѣтила Юлія на мои исканія?

Протей. О, Синьоръ, она оказалась гораздо благосклоннѣе, чѣмъ я думалъ; но все-таки она сдѣлала много возраженій, неблагопріятныхъ вамъ.

Туріо. Что-же? Можетъ быть, она думаетъ, что мои ноги слишкомъ длинны?

Протей. Нѣтъ, она находитъ, что ваши ноги слишкомъ тонки.

Туріо. Ну, это ничего; я буду носить сапоги и тогда мои ноги будутъ казаться потолще.

Протей. Но нѣтъ такихъ шпоръ, которыя бы могли понудить любовь къ тому, что она ненавидитъ.

Туріо. А что говоритъ она о моемъ лицѣ?

Протей. Что оно бѣло.

Туріо. Она лжетъ, плутовка, оно смугло.

Протей. Но и жемчуги бѣлы; а по старой поговоркѣ смуглые мужчины, на глаза прекрасныхъ дамъ — жемчужины.

Юлія (всторону). Правда заключается въ томъ, что такія жемчужины смущаютъ женскіе глаза; что касается меня, то я зажмурюсь, лишь бы только не смотрѣть на нихъ.

Туріо. Какъ находитъ она мой разговоръ?

Протей. Никуда негоднымъ, когда вы говорите о войнѣ.

Туріо. Но, конечно, пріятнымъ, когда я говорю о любви и мирѣ?

Юлія (всторону). И еще лучше, когда мирно молчишь.

Турю. Что говоритъ она о моей храбрости?

Протей. О, синьоръ, въ этомъ отношеніи у ней нѣтъ никакихъ сомнѣній.

Юлія (встрону). Конечно, у ней не можетъ быть сомнѣній на этотъ счетъ, зная его трусость.

Туріо. А что она говоритъ о моемъ происхожденіи?

Протей. Что вы человѣкъ хорошаго рода.

Юлія (всторону). Конечно, что вы происходите отъ рода, извѣстнаго своей глупостью.

Туріо. Обращаетъ она вниманіе на мои помѣстія?

Протей. Да, но сожалѣетъ…

Туріо. О чемъ?

Юлія (всторону). Что они принадлежатъ такому ослу.

Протей. Что они заложены.

Юлія. Герцогъ идетъ.

Входитъ Гергцогъ.

Герцогъ. Что новаго, синьоръ Протей? Что новаго, синьоръ Туріо? Кто изъ васъ видѣлъ Эгламура?

Туріо. Я его не видалъ.

Протей. Я тоже не видѣлъ его.

Герцоръ. А видѣли вы мою дочь?

Протей. И ея не видалъ.

Герцогъ. Ну значитъ, правда, что она бѣжала къ презрѣнному Валентину, въ сопровожденіи Эгламура. Это вѣрно, потому что братъ Лоренцо встрѣтилъ ихъ въ лѣсу, по которому онъ бродилъ изъ покаянія. Онъ его прекрасно узналъ, я думаетъ, что съ нимъ была она: но такъ какъ она была въ маскѣ, то онъ въ этомъ не увѣренъ. Кромѣ того, она утверждала, что пойдетъ исповѣдываться нынѣшнимъ вечеромъ въ келью брата Патрика, но тамъ ея не было. Все это подтверждаетъ, что она бѣжала. Поэтому, прошу васъ, не разглагольствуйте, садитесь верхомъ на лошадей немедленно. Я васъ буду ждать при подъемѣ дороги, ведущей въ Мантую. Спѣшите, господа, и слѣдуйте за мною (Уходитъ).

Туріо. Ну, не своенравная-ли это дѣвчонка? Бѣжитъ отъ счастія, когда само счастіе гонится за ней! Пускаюсь въ погоню за ними, больше для того, чтобы отомстить Эгламуру, но вовсе не изъ любви въ взбалмошной Сильвіи (Уходитъ).

Пботей. И я отправляюсь, но больше изъ любви къ Сильвіи, чѣмъ изъ ненависти къ Эгламуру, который сопровождаетъ ее (Уходитъ).

Юлія. И я отправляюсь, но скорѣе помѣшать новой любви Протея, чѣмъ изъ ненависти къ Сильвіи, убѣжавшей изъ любви (Уходитъ).

СЦЕНА III.

Граница Мантуи. Лѣсъ. Входятъ Сильвія и разбойники.

Первый разбойникъ. Ну, подвигайся, подвигайся. Терпѣніе, мы должны свести тебя къ нашему начальнику.

Сильвія. Тысячи болѣе ужасныхъ несчастій заставляютъ меня выносить это несчастіе терпѣливо.

Второй разбойникъ. Ну, веди ее.

Первый разбойникъ. Гдѣ дворянинъ, сопровождавшій ее?

Третій разбойникъ. Онъ быстроногь и бѣжалъ, но Мойсей и Валерій пустились за нимъ въ погоню. Веди ее на западный конецъ лѣса, гдѣ нашъ начальникъ, а мы отправимся въ погоню за бѣглецомъ. Лѣсъ окруженъ, и онъ не ускользнетъ отъ насъ.

Первый разбойникъ. Ну, ступай, я долженъ свести тебя въ пещеру нашего начальника; не бойся, у него — благородное сердце и не таковъ онъ, чтобы обращаться невѣжливо съ женщиной.

Сильвія. О, Валентинъ! Все это я должна перенести изъ-за тебя (Уходитъ).

СЦЕНА IV.

Другая часть лѣса. Входитъ Валентинъ.

Валентинъ. Какъ скоро образуются у человѣка привычки! Это тѣнистое уединеніе, эти пустынные лѣса мнѣ пріятнѣе богатыхъ, многолюдныхъ городовъ. Здѣсь я могу сидѣть одинъ, никѣмъ не замѣченный, и напѣвать на жалобные напѣвы соловья мои несчастія и мое горе. О ты, обитающая въ моей груди, не оставляй своего жилища надолго, если не хочешь, чтобы рухнуло зданіе, не оставивъ послѣ себя даже и памяти о томъ, чѣмъ оно было когда-то! Оживи меня своимъ присутствіемъ, Сильвія. О, прекрасная нимфа, утѣшь твоего несчастнаго пастушка! (Шумъ шаговъ и крики).

Входятъ: Протей, Сильвія и Юлія.

Протей. Да, синьора, я оказалъ вамъ эту услугу, — хотя вы и равнодушны къ вашему покорному слугѣ; — съ опасностію жизни, я освободилъ васъ отъ человѣка, который хотѣлъ обезчестить васъ. Въ вознагражденіе за это, бросьте на меня вашъ ласковый взглядъ. Меньшей награды, я не могу требовать, да и вы, я въ этомъ увѣренъ, не могли-бы удовольствоваться меньшею милостію.

Валентинъ (всторону). Какъ похоже на сонъ все то, что я теперь вижу и слышу! Любовь, даруй мнѣ терпѣніе воздержаться еще на нѣсколько секундъ.

Сильвія. О, я несчастная!

Протей. Вы были несчастны до моего прихода, но своимъ приходомъ я сдѣлалъ васъ счастливой.

Сильвія. Твое приближеніе составляетъ верхъ моего несчастія.

Юлія (всторону). И моего несчастія, когда онъ приближается къ тебѣ.

Сильвія. Если-бы я была схвачена голодными львами, — я-бы предпочла быть завтракомъ звѣря, чѣмъ сознавать, что я спасена лживымъ Протеемъ. О, небо знаетъ, какъ велика моя любовь къ Валентину, жизнь котораго мнѣ также дорога, какъ моя душа; и также велика, — потому что больше невозможно, — ненависть, которую я питаю къ вѣроломному (Протею). А поэтому, уходи и прекрати свои исканія.

Протей. Я-бы отважился на самый отчаянный поступокъ, какъ-бы онъ не угрожалъ мнѣ смертью, изъ-за одного ласковаго взгляда. О, какъ велико несчастіе въ любви, когда женщина не можетъ любить того, кто ее любитъ.

Сильвія. Или, подобно Протею, не любить той, которая его любитъ. Перечитай-же въ сердцѣ Юліи исторію твоей первой любви; чтобы понравиться ей, ты разорвалъ твою честь на тысячи клятвъ и всѣ клятвы обратились въ клятвопреступленіе изъ любви ко мнѣ. У тебя нѣтъ честнаго слова, если только нѣтъ сразу двухъ честныхъ словъ, — что несравненно хуже, чѣмъ не имѣть никакого слова. Да, лучше совсѣмъ не имѣть, чѣмъ имѣть два слова, изъ которыхъ одно лишнее. Ты измѣнилъ твоему другу.

Протей. Но кто-же обращаетъ вниманіе на дружбу при любви?

Сильвія. Всѣ, кромѣ Протея.

Протей. Ну, въ такомъ случаѣ, если васъ не трогаютъ ни горячія мольбы, ни просьбы, то я восторжествую надъ вами, какъ грубый солдатъ, оружіемъ; я буду любить васъ на зло самой природѣ любви, — сдѣлаю насиліе.

Сильвія. О, небо!

Протей. Я заставлю тебя быть моей.

Валентинъ. Прочь, негодяй, не смѣй прикасаться къ ней! Подлый другъ!

Протей. Валентинъ!

Валентинъ. Другъ, потерявшій преданность и любовь! (Такова нынче дружба!) Вѣроломный! Ты обманулъ всѣ мои надежды. И одни только глаза мои могли меня убѣдить въ этомъ! Теперь не посмѣю сказать, что у меня есть другъ: ты изобличилъ бы меня во лжи. На кого же положиться, когда собственная правая рука измѣняетъ сердцу? Протей, я принужденъ сказать, что не могу вѣрить тебѣ болѣе, и вслѣдствіе этого, разрываю всѣ связи съ человѣчествомъ. Рана, нанесенная дерзкимъ человѣкомъ, самая глубокая рана. О, проклятое время! Изъ всѣхъ враговъ, — другъ оказывается самымъ страшнымъ врагомъ!

Протей. Мой позоръ и мое преступленіе уничтожаютъ меня. Прости мнѣ, Валентинъ: если искреннее раскаяніе можетъ быть достаточнымъ выкупомъ за мой проступокъ, то я даю тебѣ его. Испытываемое мною мученіе такъ же велико, какъ и то, что я совершилъ.

Валентинъ. Хорошо, я вознагражденъ. Возвращаю тебѣ честь. Тотъ, кто не трогается раскаяніемъ, не принадлежитъ ни небу, ни землѣ, потому что и земля и небо все прощаютъ. Раскаяніе смягчаетъ даже гнѣвъ Предвѣчнаго. Чтобъ доказать тебѣ, какъ моя дружба къ тебѣ щедра и безусловна, я отдаю тебѣ все, что когда то было моимъ въ Сильвіи.

Юлія, О, я несчастная!

Протей. Посмотри на пажа. Что съ нимъ?

Валентинъ. Что съ тобой, пажъ? Открой глаза, говори…

Юлія. Ахъ, дорогой синьоръ, мой господинъ поручилъ мнѣ передать кольцо синьорѣ Сильвіи, а я забылъ исполнить это.

Протей. Гдѣ это кольцо, пажъ?

Юлія. Оно здѣсь, оно здѣсь.

Протей. Дай посмотрѣть. Какъ? Да вѣдь это кольцо, которое я далъ Юліи.

Юлія. Ахъ, простите, синьоръ, я ошибся. Вотъ кольцо, которое вы мнѣ дали передать Сильвіи (Даетъ другое кольцо).

Протей. Но это кольцо, откуда оно у тебя? Предъ моимъ отъѣздомъ я его подарилъ Юліи.

Юлія. Сама Юлія дала мнѣ его, и сама Юлія принесла его сюда.

Протей. Какъ, Юлія?

Юлія. Посмотри на ту, которая была цѣлью всѣхъ твоихъ клятвъ и которая сохранила ихъ въ сокровеннѣйшемъ уголкѣ своего сердца! Сколько разъ ты вѣроломно старался вырвать ихъ! О, Протей! Покраснѣй при видѣ этой одежды. Стыдись что заставилъ меня надѣть такое неприличное платье. Если срамъ живетъ въ переодѣваніи любви, то безчестія меньше, — находитъ скромность — для женщинъ въ перемѣнахъ одежды, чѣмъ для мужчинъ въ перемѣнѣ чувства.

Протей. Чѣмъ для мужчины въ перемѣнѣ чувства! Да, это правда! О, небо! Если бы мужчина былъ постояненъ, то онъ былъ бы совершенствомъ; этотъ одинъ его недостатокъ наполняетъ его пороками и вовлекаетъ въ низкіе поступки. Непостоянство измѣняетъ прежде, чѣмъ возникаетъ. Что нашелъ я въ лицѣ Сильвіи, чего бы я не нашелъ въ лицѣ Юліи, если бы смотрѣлъ на нее глазами постоянства?

Валентинъ. Ну, вотъ и прекрасно! Подайте другъ другу руку. Оставьте мнѣ счастіе заключить этотъ счастливый союзъ. Было бы печально, если бы такіе два друга долго оставались врагами.

Протей. Беру тебя въ свидѣтели, Небо, что всѣ мои желанія осуществились.

Юлія. И мои также!

Входятъ разбойники съ Герцогомъ и Туріо.

Разбойники. Захватъ, захватъ, захватъ!

Валентинъ. Оставьте, оставьте, говорятъ вамъ; это мой повелитель, герцогъ. Ваша свѣтлость, васъ привѣтствуетъ человѣкъ, потерявшій милости, изгнанный Валентинъ,

Герцогъ. Синьоръ Валентинъ!

Туріо. А вотъ и Сильвія, а Сильвія — моя.

Валентинъ. Туріо, отойди прочь или я брошу тебя въ объятія смерти. Держись подальше отъ моего гнѣва. Не говори, что Сильвія твоя; если ты еще разъ скажешь это, то не увидишь больше Милана. Вотъ она стоитъ передъ тобой! Попробуй овладѣть ею хотя бы однимъ прикосновеніемъ. Осмѣлься хотя бы дыханіемъ дотронуться до моей любви.

Туріо. Синьоръ Валентинъ, я ею нисколько не интересуюсь. Дуракъ тотъ, кто рискнулъ-бы собой изъ-за дѣвушки, которая его не любитъ. Я не претендую на нее, а потому она твоя.

Герцогъ. Ты тѣмъ болѣе низокъ и подлъ, что, — прибѣгнувъ ко всѣмъ средствамъ, чтобы обладать ею, — ты отказываешься отъ нея съ такою легкостію. Клянусь честью моихъ предковъ, я одобряю твою отвагу, Валентинъ, и считаю тебя достойнымъ любви императрицы. Знай, я забываю всѣ прежнія непріятности, вычеркиваю всякую вражду и снова призываю тебя къ намъ! Ты имѣешь право требовать новаго возвеличенія за твою несравненную доблесть; я соглашаюсь на твое требованіе: синьоръ Валентинъ, ты дворянинъ и хорошаго рода; возьми-же свою Сильвію, ибо ты заслужилъ ея.

Валентинъ. Благодарю вашу свѣтлость. Этотъ даръ переполняетъ меня счастіемъ. Но теперь, умоляю васъ, ради вашей дочери, не откажите въ милости, о которой я буду просить васъ.

Герцогъ. Ради тебя я не откажу въ этой милости, какова-бы она ни была.

Валентинъ. Эти изгнанники, съ которыми я жилъ, имѣютъ прекрасныя качества. Простите имъ ихъ прегрѣшенія и позвольте имъ возвратиться. Они исправились, вѣжливы, преисполнены добра и могутъ быть полезны на службѣ у васъ, достойный герцогъ.

Герцогъ. Ты побѣдилъ. Я имъ прощаю, также какъ и тебѣ. Располагай ими по ихъ способностямъ, извѣстнымъ тебѣ. А теперь — въ Миланъ. Всѣ наши ссоры мы заключимъ пирами, играми и рѣдкимъ торжествомъ.

Валентинъ. Дорогой, я возьму на себя смѣлость позабавить вашу свѣтлость разсказами о нашихъ приключеніяхъ. Что скажете, вы, благородный герцогъ объ этомъ юномъ пажѣ?

Герцогъ. Я думаю, что онъ прекрасный мальчикъ; онъ краснѣетъ.

Валентинъ. Могу увѣрить васъ, благородный герцогъ, что онъ прекраснѣе всякаго мальчика.

Герцогъ. Что вы этимъ хотите сказать?

Валентинъ. Если вамъ будетъ угодно, я вамъ разскажу, во время нашего путешествія, о событіяхъ, которыя приведутъ васъ въ немалое удивленіе. Впередъ, Протей, — въ наказаніе, ты долженъ выслушать разсказъ о твоей любви. А когда это будетъ сдѣлано, то день нашего бракосочетанія будетъ также и днемъ вашего: одно торжество, одинъ домъ и взаимное счастіе (Уходятъ).

Конецъ. ПРИМѢЧАНІЯ ДВА ВЕРОНЦА.

„Два Веронца“ впервые появились въ изданіи in folio 1623 года, вышедшемъ черезъ семь лѣтъ послѣ смерти Шекспира. Но комедія эта принадлежитъ къ самымъ раннимъ произведеніямъ Шекспира, къ эпохѣ его поэмъ и сонетовъ. Шекспиръ, когда писалъ Двухъ Веронцевъ», всецѣло находился еще подъ вліяніемъ модной въ то время итальянской и испанской литературы новеллъ. Самый мотивъ комедіи: любовь молодой дѣвушки, пользующейся переодѣваніемъ въ мужской костюмъ, какъ средствомъ приблизиться къ молодому человѣку, любимому ею, не бывъ однакоже узнанной имъ, очень часто встрѣчается у итальянскихъ и испанскихъ новеллистовъ. Вполнѣ соглашаясь съ мнѣніемъ большинства критиковъ, указывающихъ на значительныя лирическія красоты комедіи, на ея паѳосъ и юморъ, значительно превосходящій все то, что мы можемъ встрѣтить въ произведеніяхъ англійскихъ поэтовъ того времени, — нельзя однакоже не видѣть, что комедія построена очень неискусно, неумѣлой и неопытной рукой. Грубые пріемы въ мотивировкѣ дѣйствія, отрывочности сценъ и неудачное окончаніе указываютъ на то, что Шекспиръ былъ еще очень неопытный драматургъ, когда написалъ «Двухъ Веронцевъ».

Стр. 4. «Нѣкоторые авторы, однако, утверждаютъ, что подобно тому, какъ и въ прекраснѣйшемъ бутонѣ»… Это-же самое сравненіе два раза встрѣчается въ сонетахъ Шекспира. Въ 70 сонетѣ онъ говоритъ: «Злой червь любитъ самые благоуханные бутоны, да и тѣ предоставляли ему чистую и незапятнанную весну». Въ сонетѣ 35-мъ: «Отвратительный червь живетъ и въ благоуханнѣйшемъ бутонѣ; всѣ люди дѣлаютъ ошибки».

Стр. 5. «Двадцать противъ одного, что онъ сѣлъ на корабль, а я изобразилъ изъ себя барана». Тутъ — непереводимая игра словъ, благодаря созвучію словъ: «shipp’d» — сѣлъ на корабль и «sheep» — баранъ.

Стр. 6. «Какъ ни складывай хлѣвъ съ гвоздемъ»… Опять непереводимая игра словами, благодаря созвучію: «to pound» — загонять въ хлѣвъ, «pound» — фунтъ стерлингъ, «pinpold» — законъ, «pin» — гвоздь, булавка, «pold» — складывать.

Стр. 6. «Можетъ быть это означаетъ: друзей?» — Непереводимая игра созвучіемъ словъ: «nod» — кивать, «I» — я, со словомъ «noddy» — дуракъ.

Стр. 7. «Тебѣ суждено умереть не столь влажно», — намекъ на старую англійскую поговорку: «Кому суждено умереть на висѣлицѣ, тотъ не потонетъ».

Стр. 9. «О, синьора, она не будетъ лгать»… — непереводимая игра значеніями глагола «to lie» — лежать и лгать.

Стр. 10. «Свѣтъ любви», — старинная англійская плясовая пѣсня; она очень часто упоминается старинными англійскими поэтами, изъ чего можно заключить, что она была очень популярна. Шекспиръ упоминаетъ объ этой пѣснѣ и въ комедіи «Много шуму изъ ничего». «Свѣтъ любви» — которая поется безъ припѣва; всѣ ее пойте, а я протанцую ее".

Стр. 10. «Да онъ мелодиченъ, если вы будете его пѣть», — непереводимая игра значеніями слова «heavy» — грустный, печальный, тяжелый, а также созвучіемъ слова «burden» — тягость, бремя, съ словомъ burthen — припѣвъ.

Стр. 14. «Всѣхъ святыхъ». Въ Страфорширѣ нищіе имѣли обыкновеніе ходить въ день «Всѣхъ святыхъ» по деревнямъ и, распѣвая («souling») слезливымъ голосомъ, такъ называемую «Souler’s song», собирали на поминъ душъ особеннаго рода пироги («soul-cakes») и другія подаянія.

Стр. 15. «Потому что любовь слѣпа*. — Этотъ упрекъ въ слѣпотѣ, дѣлаемой Валентину его слугой по поводу его поклоненія смуглой Сильвіѣ, — Шекспиръ дѣлалъ и самому себѣ по поводу своего собственнаго увлеченія смуглой героиней его „сонетовь“. Спидъ говоритъ Валентину: „если вы ее любите, то не можете видать, потому что любовь слѣпа“. Эту мысль Шекспиръ подробнѣе развилъ въ слѣдующихъ стихахъ: „О ты, слѣпой безумецъ, любовь, что дѣлаешь ты съ моими глазами, чтобы они смотрѣли, не видя того, на что они смотрятъ? Они знаютъ, что такое красота, они видятъ, гдѣ она находится, а между тѣмъ принимаютъ за совершенство то, что есть самое несовершенное“ (Сонетъ 137). Это сближеніе тѣмъ болѣе любопытно, что возлюбленная Валентина обвиняется въ томъ, что румянится; въ этомъ Шекспиръ упрекаетъ и героиню сонетовъ: „Ея красота размалевана“ — говоритъ пажъ, намекая на Сильвію». — «Мой злой геній, — говоритъ Шекспиръ въ 144—й сонетѣ, — есть женщина, которая румянится». — Вообще слѣдуетъ замѣтить, что Сильвія комедіи и неизвѣстная дама сонетовъ — чрезвычайно похожи. Это одно и тоже лицо съ одинаковыми чертами характера. Въ сонетахъ оно не названо; въ «Двухъ Веронцахъ» она носитъ имя Сильвіи. То же самое лицо (судя по сходству чертъ характера) появляется у Шекспира и впослѣдствіи: въ комедіи «Какъ вамъ угодно» — подъ названіемъ Розалинды, въ «Потерянныхъ усиліяхъ любви» — подъ именемъ Беатрисы. Кажется, что въ первое время своей поэтической дѣятельности Шекспиръ слѣдовалъ тому-же пріему, который употреблялъ и Рафаэль: его первыя женскія фигуры списаны съ натуры и являются не больше какъ различными, при различныхъ освѣщеніяхъ, портретами той женщины, которую поэтъ любилъ.

Стр. 15. «Вы бранили синьора Протея за то, что онъ ходитъ безъ подвязокъ». Въ комедіи «Какъ вамъ угодно» Розалинда указываетъ на это обстоятельство, какъ на несомнѣнный признакъ влюбленности.

Стр. 16. «Синьоръ Валентинъ и мой покорный слуга». — «Servant» — слуга, «gentle servant» — любезный, покорный слуга, — такъ въ шекспировское время среди дамъ было принято называть своихъ поклонниковъ.

Стр. 20 «Ну что-жь, если и упущу приливъ?» — Непереводимая игра словъ: «tied» — приливъ и «tied» — привязанный.

Схр. 20. «Болтая вздоръ?» — опять непереводимая игра словъ: «tale» — разсказъ и «tail» — хвость.

Стр. 21. «Въ вашей курткѣ» — «На мнѣ двойная куртка». — Jerkin или jacket — куртка, doublet — двойная куртка. Обыкновенно куртка надѣвалась поверхъ двойной куртки, но иногда двойная куртка надѣвалась и одна, и во многихъ случаяхъ принималасъ за простую куртку. Какъ простая куртка, такъ и двойная были съ рукавами или безъ рукавовъ, смотря по модѣ. Изъ документовъ XVI столѣтія мы видимъ, что очень часто рукава были отдѣльными частями одежды и привязывались къ простой курткѣ (jerkin), двойной (doublet), кафтану (coat) и даже къ женскому платью, при помощи снурковъ и лентъ, по усмотрѣнію каждаго. Двойныя куртки и панталоны синяго бархата, вышитые золотомъ, а также двойные панталоны и куртки краснаго бархата вошли въ употребленіе въ царствованіе Генриха VIII. Въ 1635 году куртка краснаго бархата съ красными шелковыми рукавами, вся вышитая «венеціанскимъ золотомъ», была поднесена королю сэромъ Ричардомъ Кромвелемъ.

Стр. 26. «Палка меня понимаетъ». — "То есть ты хочешь сказать, что она находится подъ тобой, " — непереводимая игра словъ; «understand» — понимать и «stand under» — стоять, находиться подъ чѣмъ нибудь.

Стр. 28. «Если я потеряю ихъ, то, благодаря этой потерѣ сохраню вмѣсто Валентина — Протея и вмѣсто Юліи — Сильвію». То же самое казуистическое оправданіе измѣны находили мы и въ одномъ шекспировскомъ сонетѣ (42): «Если я тебя потеряю, — говоритъ поэтъ своему другу, — эта моя потеря будетъ прибылью моей возлюбленной, а если я ее потеряю, то эту потерянную овечку найдетъ мой другъ; если я потеряю васъ обоихъ, то вы оба найдете другъ друга, но вы заставляете носить меня этотъ крестъ для моего-же блага». Мы дѣлаемъ это сближеніе съ цѣлью показать, что сонета и «Два Веронца» — произведевіе одной и той же эпохи шекспировскаго творчества.

Стр. 28. «Заклинаю тебя любовью, тебя, живую табличку, на которой начертаны всѣ мои мысли». — Тоже самое сравненіе мы находимъ въ 122 сонетѣ: поэтъ, обращаясь къ своему таинственному другу, говоритъ: «Твои таблички — мой мозгъ, гдѣ начертаны повсюду прочныя воспоминанія». "Table-books, или «tables» были дощечки для записыванія, — памятныя книжки. Гамлетъ, между прочимъ, говоритъ: «My tables, — meet it is, I set it down» Онѣ обыкновенно дѣлались изъ слоновой кости или изъ аспиднаго камня.

Стр. 34. «Мои герольды — мысли покоятся на груди твоей чистой». — Выраженная здѣсь мысль была полнѣе развита Шекспиромъ въ двухъ сонетахъ. Въ 44-мъ сонетѣ онъ говоритъ: «Если бы мысль была сущностью моей грубой плоти, то обидное разстояніе не остановило бы моего движенія, потому что тогда, несмотря на пространство, я бы переносился съ самыхъ отдаленныхъ границъ туда, гдѣ ты находишься». А въ 27-мъ сонетѣ: «Мои мысли изъ того мѣста, гдѣ я нахожусь, предпринимаютъ ревностное пилигримство къ тебѣ».

Стр. 37. «На бѣлоснѣжную грудь твоей любви». Въ XVI столѣтіи дамы носили на передней части корсета маленькіе карманы, гдѣ прятали разныя вещи, какъ, напримѣръ, деньги; но эти карманчики предназначались по преимуществу для любовныхъ записокъ. Намекъ на эти карманчики мы находимъ и въ «Гамлетѣ»: «these to her excellent white bosom».

Ctp. 37. «Вотъ списокъ его способностей». — Въ подлинникѣ вмѣсто слова «списокъ» стоитъ Cate-log, т. е., кошачій логъ, — такъ называлась марка бѣга корабля; это слово Лаунсъ употребляетъ вмѣсто catlog — каталогъ, списокъ.

Стр. 38. «Да придетъ тебѣ на помощь св. Николай». — св. Николай почитался покровителемъ ученыхъ и студентовъ. Въ одной «Жизни св. Николая», написанной французскими стихами Уассомъ, капеланомъ Генриха II, разсказывается, что св. Николай былъ признанъ покровителемъ ученыхъ вслѣдствіе того, что открылъ убійство трехъ студентовъ, отправлявшихся въ школу, и своими молитвами возвратилъ ихъ души въ ихъ тѣла. По статутамъ школы св. Павла (st. Paul’s school), всѣ ученики обязаны были присутствовать на богослуженіи въ лондонской церкви св. Павла въ день св. Николая. Понятно, почему приходскіе клерки Лондона имѣли своимъ покровителемъ св. Николая, но почему во время царствованія Генриха IV воры назывались клерками св. Николая? Уэрбортонъ думаетъ, что они такъ назывались вслѣдствіе смѣшенія Николая съ старымъ Никомъ. Но это едва-ли такъ. Другой объясненіе болѣе вѣроятно: изъ распоряженія противъ бродяжничества мы можемъ заключить, что студенты считались большими любителями путешествій. Эти распоряженія признаютъ за ними право просить милостыню; но ихъ сажали въ тюрьмы, если они не могли предъявить оправдательныхъ билетовъ за подписью канцлера того университета, въ которомъ они числились. Нѣтъ ничего невѣроятнаго, что нѣкоторые изъ этихъ многочисленныхъ студентовъ, шлявшихся по селамъ и деревнямъ, таскали, но временамъ, съѣстные припасы и деньги, когда они «плохо лежали»; вслѣдствіе этого и воровъ вообще съ теченіемъ времени прозвали «клерками св. Николая».

Стр. 39. «Крышка солонки покрываетъ соль». — Въ шекспировское время солонка, подававшаяся за столомъ была большая серебряная посуда съ массивной крышкою. Только одна такая солонка и ставилась на столъ. Она находилась на верхнемъ концѣ стола; лица, садившіяся на этомъ концѣ стола, близъ солонки, считались болѣе почетными гостями, чѣмъ другія.

Стр. 44. «Клянусь голымъ черепомъ жирнаго монаха Робина Гуда». Въ этомъ мѣстѣ третій разбойникъ вспоминаетъ веселаго монаха Тука, который, если вѣрить одной старой англійской балладѣ, былъ вмѣстѣ и исповѣдникомъ, и товарищемъ знаменитаго англійскаго разбойника Робина Гуда. Въ пьесѣ Пиля одно изъ дѣйствующихъ лицъ говоритъ: «Мы будемъ жить и умремъ вмѣстѣ, какъ Робинъ Гудъ, братъ Тукъ и дѣвственница Маріанна».

Стр. 47. «У фонтана св. Георгія». — Единственный случай, когда Шекспиръ упомянулъ о такъ называемыхъ священныхъ фонтанахъ, хотя, нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, вѣра въ цѣлебныя свойства воды, взятой изъ священнаго фонтана была свойственна Шекспиру. Фонтанъ св. Георга, гдѣ должны встрѣтиться Протей и Туріо, должно быть взято изъ какого-нибудь описанія итальянскихъ городовъ, потому что эти фонтаны находились обыкновенно среди великолѣпныхъ зданій, построенныхъ какимъ-нибудь набожнымъ богатымъ человѣкомъ.

Стр. 49. «На ея могилѣ ты принесъ обѣтъ вѣчнаго цѣломудрія». Сэръ Эгламуръ былъ избранъ Сильвіей, какъ товарищъ ея путешествія, не только потому, что онъ «джентльмэнъ», но также и потому, что его любовь была похоронена въ могилѣ его дамы. Стивенсъ говоритъ, что въ шекспировскія времена вдовы и вдовцы очень часто приносили обѣты цѣломудрія. На этомъ основаніи многіе изъ комментаторовъ полагали, что сэръ Эгламуръ былъ или вдовецъ, или-же принесъ обѣтъ, о которомъ упоминаетъ Сильвія, послѣ смерти той, съ которой онъ былъ помолвленъ.

Стр. 54. «Какъ она забыла о зеркалѣ и о маскѣ». Стеббесъ въ своей «Anatomies of Abuses», вышедшей въ 1595 году, слѣдующимъ образомъ описываетъ женскія маски временъ Елисаветы: "Когда онѣ ѣздили верхами, онѣ надѣвали на лица маски, сдѣланныя изъ бархата которыми покрывали себѣ все лицо; въ этихъ маскахъ, противъ глазъ, были сдѣланы отверстія, черезъ которыя онѣ смотрѣли.

Стр. 54. «Я добуду себѣ парикъ каштановаго цвѣта». Женщины носили фальшивые волосы гораздо раньше изобрѣтенія париковъ