Грабитель (Аверченко)/ДО

Грабитель
авторъ Аркадий Тимофеевич Аверченко

Изъ сборника «О маленькихъ — для большихъ. Разсказы о дѣтяхъ». Опубл.: 1916. Источникъ: Аркадій Аверченко. О маленькихъ — для большихъ. Разсказы о дѣтяхъ. — Изданіе журнала НОВЫЙ САТИРИКОНЪ, Петроградъ, Невскій 88, 1916. — az.lib.ru

Съ переулка, около садовой калитки, черезъ нашъ заборъ на меня смотрѣло розовое, молодое лицо — черные глаза не мигали и усики забавно шевелились. Я спросилъ:

— Чего тебѣ надо? Онъ ухмыльнулся.

— Собственно говоря — ничего.

— Это нашъ садъ, — деликатно намекнулъ я.

— Ты, значить, здѣшній мальчикъ?

— Да. А то какой же?

— Ну, какъ твое здоровье? Какъ поживаешь?

Ничѣмъ не могъ такъ польстить мнѣ незнакомецъ, какъ этими вопросами. Я сразу почувствовалъ себя взрослымъ, съ которымъ ведутъ серьезный разговоръ.

— Благодарю васъ, — солидно сказалъ я, роя ногой песокъ садовой дорожки. — Поясницу что-то поламываетъ. Къ дождю, что ли!..

Это вышло шикарно. Совсѣмъ какъ у тетки.

— Здорово, братъ! Теперь ты мнѣ скажи вотъ что: у тебя, кажется, должна быть сестра?

— А ты откуда знаешь?

— Ну, какъ же… У всякаго порядочнаго мальчика должна быть сестра.

— А у Мотьки Нароновича нѣтъ! — возразилъ я.

— Такъ Мотька развѣ порядочный мальчикъ? — ловко отпарировалъ незнакомецъ. — Ты гораздо лучше.

Я не остался въ долгу:

— У тебя красивая шляпа.

— Ага! Клюнуло!

— Что ты говоришь?

— Я говорю: можешь ты представить себѣ человѣка, который спрыгнулъ бы съ этой высоченной стѣны въ садъ?

— Ну, это, братъ, невозможно.

— Такъ знай же, о юноша, что я берусь это сдѣлать. Смотри-ка!

Если бы незнакомецъ не перенесъ вопроса въ область чистаго спорта, къ которому я всегда чувствовалъ родъ болѣзненной страсти, я, можетъ быть, протестовалъ бы противъ такого безцеремоннаго вторженія въ нашъ садъ.

Но спортъ это — святое дѣло.

— Гопъ! — и молодой человѣкъ, вскочивъ на верхушку стѣны, какъ птица спорхнулъ ко мнѣ съ пятиаршинной высоты.

Это было такъ недосягаемо для меня, что я даже не завидовалъ.

— Ну, здравствуй, отроче. А что подѣлываеть твоя сестра? Ее, кажется, Лизой зовутъ?

— Откуда ты знаешь?

— По твоимъ глазамъ вижу.

Это меня поразило. Я плотно зажмурилъ глаза и сказалъ:

— А теперь?

Экспериментъ удался, потому что незнакомецъ, повертѣвшись безплодно, сознался:

— Теперь не вижу. Разъ глаза закрыты, самъ, братъ, понимаешь… Ты во что тутъ играешь, въ саду-то?

— Въ саду-то? Въ домикъ.

— Ну? Вотъ-то ловко! Покажи-ка мнѣ твой домикъ.

Я довѣрчиво повелъ прыткаго молодого человѣка къ своему сооруженію изъ нянькиныхъ платковъ, камышевой палки и нѣсколькихъ досокъ, но, вдругъ, какой-то внутренній толчокъ остановилъ меня…

— О, Господи, — подумалъ я. — А вдругъ это какой нибудь воръ, который задумалъ ограбить мой домикъ, утащить все то, что было скоплено съ такимъ трудомъ и лишеніями: живая черепаха въ коробочкѣ, ручка отъ зонтика, въ видѣ собачьей головы, баночка съ вареньемъ, камышевая палка и бумажный складной фонарикъ.

— А зачѣмъ тебѣ? — угрюмо спросилъ я. — Я лучше пойду спрошу у мамы, можно ли тебѣ показать?

Онъ быстро, съ нѣкоторымъ испугомъ, схватилъ меня за руку

— Ну, не надо, не надо, не надо! Не уходи отъ меня… Лучше не показывай своего домика, только не ходи къ мамѣ.

— Почему?

— Мнѣ безъ тебя будетъ скучно.

— Ты, значитъ, ко мнѣ пришелъ?

— Конечно! Вотъ-то чудакъ! И ты еще сомнѣвался… Сестра Лиза дома сейчасъ?

— Дома. А что?

— Ничего, ничего. Это что за стѣна? Вашъ домъ?

— Да… Вотъ то окно — папина кабинета.

— Пойдемъ-ка подальше, посидимъ на скамеечкѣ.

— Да я не хочу. Что мы тамъ будемъ дѣлать?

— Я тебѣ что нибудь разскажу…

— Ты загадки умѣешь?

— Сколько угодно! Такія загадки, что ты ахнешь.

— Трудныя?

— Да ужъ такія, что даже Лиза не отгадаетъ. У нея сейчасъ никого нѣтъ?

— Никого. А вотъ отгадай ты загадку, — предложилъ я, ведя его за руку въ укромный уголокъ сада. — «Въ одномъ боченкѣ два пива — желтое и бѣлое». Что это такое?

— Гм! — задумчиво сказалъ молодой человѣкъ. — Вотъ такъ штука! — Не яйцо ли это будетъ?

— Яйцо…

На моемъ лицѣ онъ ясно увидѣлъ недовольство и разочарованіе: я не привыкъ, чтобы мои загадки такъ легко разгадывались.

— Ну, ничего, — успокоилъ меня незнакомецъ. — Загадай-ка мнѣ еще загадку, авось я и не отгадаю.

— Ну, вотъ, отгадай: «семьдесятъ одежекъ и всѣ безъ застежекъ».

Онъ наморщилъ лобъ и погрузился въ задумчивость.

— Шуба?

— Нѣтъ-съ, не шуба-съ!..

— Собака?

— Почему собака, — удивился я его безтолковости. — Гдѣ же это у собаки семьдесятъ одежекъ?

— Ну, если ее, — смущенно сказалъ молодой человѣкъ, — въ семьдесятъ шкуръ зашьютъ.

— Для чего? — безжалостно улыбаясь, допрашивалъ я.

— Ну, мало ли… Если, скажемъ, хозяинъ чудакъ.

— Нѣтъ, ты, брать, не отгадалъ!

II

Послѣ этого онъ понесъ совершеннѣйшую чушь, которая доставила мнѣ глубокое удовольствіе:

— Велосипедъ? Море? Зонтикъ? Дождикъ?

— Эхъ, ты! — снисходительно сказалъ я. — Это кочанъ капусты.

— А, вѣдь, и въ самомъ дѣлѣ! — восторженно крикнулъ молодой человѣкъ. — Это замѣчательно! И какъ это я раньше не догадался. А я-то думаю: море? Нѣтъ, не море… Зонтикъ? Нѣтъ, не похоже. Вотъ-то продувной братецъ у Лизы! Кстати, она сейчасъ въ своей комнатѣ, да?

— Въ своей.

— Одна?

— Одна. Ну, что жъ ты… Загадку-то!

— Ага! Загадку? Гм… Какую же, братецъ, тебѣ загадку? Развѣ эту: «Два кольца, два конца, а посерединѣ гвоздикъ».

Я съ сожалѣніемъ оглядѣлъ моего собесѣдника: загадка была пошлѣйшая, элементарнѣйшая, затасканная и избитая.

Но внутренняя деликатность подсказала мнѣ неотгадывать ее сразу.

— Что же это такое? — задумчиво промолвилъ я. — Вѣшалка?

— Какая же вѣшалка, если посрединѣ гвоздикъ, — вяло возразилъ онъ, думая о чемъ-то другомъ.

— Ну, ее же прибили къ стѣнѣ, чтобы держалась.

— А два конца? Гдѣ они?

— Костыли? — лукаво спросилъ я и вдругъ крикнулъ съ невыносимой гордостью:

— Ножницы!!.

— Вотъ, чортъ возьми! Догадался-таки! Ну, и ловкачъ же ты! А сестра Лиза отгадала бы эту загадку?

— Я думаю, отгадала бы. Она очень умная.

— И красивая, добавь. Кстати, у нея есть какіе-нибудь знакомые?

— Есть. Эльза Либкнехтъ, Милочка Одинцова, Надя…

— Нѣтъ, а мужчины-то. Есть?

— Есть. Одинъ тутъ къ намъ ходить.

— Зачѣмъ же онъ ходить?

— Онъ?

Въ задумчивости я опустилъ голову и взглядъ мой упалъ на щегольскіе лакированные ботинки незнакомца.

Я пришелъ въ восхищеніе:

— Сколько стоятъ?

— Пятнадцать рублей. Зачѣмъ же онъ ходитъ, а? Что ему нужно?

— Онъ, кажется, замужъ хочетъ за Лизу. Ему уже пора, онъ старый. А эти банты — завязываются, или такъ уже куплены?

— Завязываются. Ну, а Лиза хочетъ за него замужъ?

— Согни-ка ногу… Почему они не скрипятъ? Значить, не новые, — критически сказалъ я. — У кучера Матвѣя были новые, такъ, небось, скрипѣли. Ты бы ихъ смазалъ чѣмъ-нибудь.

— Хорошо, смажу. Ты мнѣ скажи, отроче, а Лизѣ хочется за него замужъ?

Я вздернулъ плечами.

— А то какъ же! Конечно, хочется.

Онъ взялъ себя за голову и откинулся на спинку скамьи.

— Ты чего?

— Голова болитъ.

Болѣзни — была единственная тема, на которую я могъ говорить солидно.

— Ничего… Не съ головой жить, а съ добрыми людьми.

Это нянькино изреченіе пришлось ему, очевидно по вкусу.

— Пожалуй, ты правъ, глубокомысленный юноша. Такъ ты утверждаешь, что Лиза хочетъ за него замужъ?

Я удивился:

— А какъ же иначе?! Какъ же тутъ не хотѣть! Ты развѣ не видѣлъ никогда свадьбы?

— А что?

— Да, вѣдь, будь я женщиной, я бы каждый день женился: на груди бѣлые цвѣточки, банты, музыка играетъ, всѣ кричатъ ура, на столѣ икры стоитъ вотъ такая коробка, и никто на тебя не кричитъ, если ты много съѣлъ. Я, братъ, бывалъ на этихъ свадьбахъ.

— Такъ ты полагаешь, — задумчиво произнесъ незнакомецъ, — что она именно поэтому хочетъ за него замужъ?

— А то почему же!.. Въ церковь ѣдутъ въ каретѣ, да у каждаго кучера на рукѣ платокъ повязанъ. Подумай-ка! Жду — не дождусь, когда эта свадьба начнется.

— Я зналъ мальчиковъ, — небрежно сказалъ незнакомецъ, — до того ловкихъ, что они могли до самаго дома на одной ногѣ доскакать…

Онъ затронулъ слабѣйшую изъ моихъ струнъ.

— Я тоже могу!

— Ну, что ты говоришь! Это неслыханно! Неужели доскачешь?

— Ей Богу! Хочешь?

— И по лѣстницѣ наверхъ?

— И по лѣстницѣ.

— И до комнаты Лизы?

— Тамъ ужъ легко. Шаговъ двадцать.

— Интересно было бы мнѣ на это посмотрѣть… Только вдругъ ты меня надуешь?.. Какъ я провѣрю? Развѣ вотъ что… Я тебѣ дамъ кусочекъ бумажки, а ты и доскачи съ нимъ до комнаты Лизы. Отдай ей бумажку, а она пусть черкнетъ на ней карандашемъ, хорошо ли ты доскакалъ!

— Здорово! — восторженно крикнулъ я. — Вотъ увидишь, — доскачу. Давай бумажку!

Онъ написалъ нѣсколько словъ на листкѣ изъ записной книжки и передалъ мнѣ.

— Ну, съ Богомъ. Только, если кого-нибудь другого встрѣтишь, бумажки не показывай — все равно, тогда не повѣрю.

— Учи еще! — презрительно сказалъ я. — Гляди-ка!

По дорогѣ къ комнатѣ сестры, между двумя гигантскими прыжками на одной ногѣ, въ голову мою забралась предательская мысль: что, если онъ нарочно придумалъ этотъ спортъ, чтобы отослать меня и, пользуясь случаемъ, обокрасть мой домикъ? Но я сейчасъ же отогналъ эту мысль. Былъ я малъ, довѣрчивъ и не думалъ, что люди такъ подлы. Они кажутся серьезными, добрыми, но чуть гдѣ запахнетъ камышевой тростью, нянькинымъ платкомъ или сигарной коробкой — эти люди превращаются въ безсовѣстныхъ грабителей.

III

Лиза прочла записку, внимательно посмотрѣла на меня и сказала:

— Скажи этому господину, что я ничего писать не буду, а сама къ нему выйду.

— А ты скажешь, что я доскакалъ на одной ногѣ. И замѣть — все время на лѣвой.

— Скажу, скажу. Ну, бѣги, глупышъ, обратно.

Когда я вернулся, незнакомецъ не особенно спорилъ насчетъ отсутствія письменнаго доказательства.

— Ну, подождемъ, — сказалъ онъ. — Кстати, какъ тебя зовутъ?

— Ильюшей. А тебя?

— Моя фамилія, братецъ ты мой, Пронинъ.

Я ахнулъ.

— Ты… Пронинъ? Нищій?

Въ моей головѣ сидѣло весьма прочное представленіе о наружномъ видѣ нищаго: подъ рукой костыль, на единственной ногѣ обвязанная тряпками галоша и за плечами грязная сумка, съ безформенными кусками сухого хлѣба.

— Нищій? — изумился Пронинъ. — Какой нищій?

— Мама недавно говорила Лизѣ, что Пронинъ — нищій.

— Она это говорила? — усмѣхнулся Пронинъ… — Она это, вѣроятно, о комъ нибудь другомъ.

— Конечно! — успокоился я, поглаживая рукой его лакированный ботинокъ. — У тебя братъ-то какой нибудь есть, нищій?

— Брать? Вообще, братъ есть.

— То-то мама и говорила: много, говорить, ихняго брата, нищихъ, тутъ ходитъ. У тебя много ихняго брата?..

Онъ не успѣлъ отвѣтить на этотъ вопросъ… Кусты зашевелились и между листьями показалось блѣдное лицо сестры.

Пронинъ кивнулъ ей головой и сказалъ:

— Знавалъ я одного мальчишку — что это былъ за пролаза — даже удивительно! Онъ могъ, напримѣръ, въ такой темнотѣ, какъ теперь, отыскивать въ сирени пятерки, да какъ! Штукъ по десяти. Теперь ужъ, пожалуй, и нѣтъ такихъ мальчиковъ…

— Да я могу тебѣ найти хоть сейчасъ сколько угодно. Даже двадцать!

— Двадцать? — воскликнулъ этотъ простакъ, широко раскрывая изумленные глаза… — Ну, это, милый мой что-то невѣроятное…

— Хочешь, найду?

— Нѣтъ! Я не могу даже повѣрить. Двадцать пятерокъ… Ну, — съ сомнѣніемъ покачалъ онъ головой, — пойди, поищи… Посмотримъ, посмотримъ. А мы тутъ съ сестрой тебя подождемъ…

Не прошло и часа, какъ я блестяще исполнилъ свое предпріятіе. Двадцать пятерокъ были зажаты въ моемъ потномъ, грязномъ кулакѣ. Отыскавъ въ темнотѣ Пронина, о чемъ-то горячо разсуждавшаго съ сестрой, я, сверкая глазами, сказалъ:

— Ну! Не двадцать? На-ка, пересчитай!

Дуракъ я былъ, что искалъ ровно двадцать. Легко могъ бы его надуть, потому что онъ даже не потрудился пересчитать мои пятерки.

— Ну, и ловкачъ же ты, — сказалъ онъ изумленно. — Прямо-таки, огонь. Такой мальчишка способенъ даже отыскать и притащить къ стѣнѣ садовую лѣстницу.

— Большая важность! — презрительно засмѣялся я. — Только идти не хочется.

— Ну, не надо. Тотъ мальчишка, впрочемъ, былъ попрытчѣй тебя. Пребойкій мальчикъ. Онъ таскалъ лѣстницу, не держа ее руками, а просто зацѣпивши перекладиной за плечи.

— Я тоже смогу, — быстро сказалъ я. — Хочешь?

— Нѣтъ, это невѣроятно! Къ самой стѣнѣ!..

— Подумаешь — трудность!

Рѣшительно, въ дѣлѣ съ лѣстницей я поставилъ рекордъ: тотъ, пронинскій, мальчишка только тащилъ ее грудью, а я при этомъ, еще въ видѣ преміи, прыгалъ на одной ногѣ и гудѣлъ, какъ пароходъ.

Пронинскій мальчишка былъ посрамленъ.

— Ну, хорошо, — сказалъ Пронинъ. — Ты удивительный мальчикъ. Однако, мнѣ старые люди говорили, что въ сирени тройки находить труднѣе, чѣмъ пятерки..

О, глупецъ! Онъ даже и не подозрѣвалъ, что тройки попадаются въ сирени гораздо чаще, чѣмъ пятерки! Я благоразумно скрылъ отъ него это обстоятельство и сказалъ съ дѣланнымъ равнодушіемъ:

— Конечно, труднѣе. А только я могу и троекъ достать двадцать штукъ. Эхъ, что тамъ говорить! Тридцать штукъ достану!

— Нѣтъ, этотъ мальчикъ сведетъ меня въ могилу отъ удивленія. Ты это сдѣлаешь, несмотря на темноту?! О, чудо!

— Хочешь? Вотъ увидишь!

Я нырнулъ въ кусты, пробрался къ тому мѣсту, гдѣ росла сирень, и углубился въ благородный спортъ.

Двадцать шесть троекъ были у меня въ рукѣ, несмотря на то, что прошло всего четверть часа. Мнѣ пришло въ голову, что Пронина легко поднадуть: показать двадцать шесть, а увѣрить его, что тридцать. Все равно, этотъ простачекъ считать не будетъ.

IV

Простачекъ… Хорошій простачекъ! Большаго негодяя я и не видѣлъ. Во первыхъ, когда я вернулся, онъ исчезъ вмѣстѣ съ сестрой… А, во-вторыхъ, когда я пришелъ къ своему дому, я сразу раскусилъ всѣ его хитрости: загадки, пятерки, тройки, похищеніе сестры и прочія штуки — все это было подстроено для того, чтобы отвлечь мое вниманіе и обокрасть мой домикъ… Дѣйствительно, не успѣлъ я подскакать къ лѣстницѣ, какъ сразу увидѣлъ, что около нея уже никого не было, а домикъ мой, находившійся въ трехъ шагахъ, былъ начисто ограбленъ: нянькинъ большой платокъ, камышевая палка и сигарная коробка — все исчезло. Только черепаха, исторгнутая изъ коробки, печально и сиротливо ползала возлѣ разбитой банки съ вареньемъ…

Этотъ человѣкъ обокралъ меня еще больше, чѣмъ я думалъ, въ то время, когда разглядывалъ остатки домика: черезъ три дня пропавшая сестра явилась вмѣстѣ съ Пронинымъ и, заплакавъ, призналась отцу съ матерью:

— Простите меня, но я уже вышла замужъ.

— За кого!!!

— За Григорія Петровича Пронина.

Вдвойнѣ это было подло: они обманули меня, надсмѣялись надо мной, какъ надъ мальчишкой, да кромѣ того выхватили изъ-подъ самаго носа музыку, карету, платки на рукавахъ кучеровъ и икру, которую можно было бы на свадьбѣ ѣсть, сколько влѣзетъ — все равно, никто не обращаетъ вниманія.

Когда эта самая жгучая обида зажила, я какъ-то спросилъ у Пронина:

— Сознайся, зачѣмъ ты приходилъ: украсть у меня мои вещи?

— Ей-Богу, не за этимъ, — засмѣялся онъ.

— А зачѣмъ взялъ платокъ, палку, коробку и разбилъ банку съ вареньемъ?

— Платкомъ укуталъ Лизу, потому что она вышла въ одномъ платьѣ, въ коробку она положила разныя свои мелкія вещи, палку я взялъ на всякій случай, если въ переулкѣ кто-нибудь меня замѣтить, а банку съ вареньемъ разбилъ нечаянно…

— Ну, ладно, — сказалъ я, дѣлая рукой жестъ отпущенія грѣховъ. — Ну, скажи мнѣ хоть какую-нибудь загадку…

— Загадку? Изволь, братецъ. Два кольца, два конца а посрединѣ…

— Говорилъ уже! Новую скажи…

— Новую?… Гм…

Очевидно, этотъ человѣкъ проходилъ весь свой жизненный путь только съ одной этой загадкой въ запасѣ. Ничего другого у него не было… Какъ такъ живутъ люди — не понимаю.

— Неужели больше ты ничего не знаешь!…

И вдругъ — нѣтъ! Этотъ человѣкъ былъ рѣшительно не глупъ — онъ обвелъ глазами гостиную и разразился великолѣпной новой, очевидно, только-что имъ придуманной загадкой:

— Стоитъ корова, мычать здорова. Хватишь ее по зубамъ — вою не оберешься.

Это былъ чудеснѣйшій экземпляръ загадки, совершенно меня примирившей съ хитроумнымъ шуриномъ.

Оказалось: — «Рояль».