День делового человека (Аверченко)/ДО
| ← О детях | День дѣлового человѣка | Грабитель → |
| Изъ сборника «О маленькихъ — для большихъ. Разсказы о дѣтяхъ». Опубл.: 1916. Источникъ: Аркадій Аверченко. О маленькихъ — для большихъ. Разсказы о дѣтяхъ. — Изданіе журнала НОВЫЙ САТИРИКОНЪ, Петроградъ, Невскій 88, 1916. — az.lib.ru |
I
правитьЗа всѣ пять лѣтъ Ниночкиной жизни — сегодня на нее обрушился, пожалуй, самый тяжелый ударъ: нѣкто, именуемый Колькой, сочинилъ на нее преядовитый стихотворный памфлетъ.
День начался обычно: когда Ниночка встала, то нянька, одѣвъ ее и напоивъ чаемъ, ворчливо сказала:
— А теперь ступай на крыльцо, погляди, какова нынче погодка! Да посиди тамъ подольше, съ полчасика, — постереги, чтобы дождикъ не пошелъ. А потомъ приди да мнѣ скажи. Интересно, какъ оно тамъ…
Нянька врала самымъ хладнокровнымъ образомъ. Никакая погода ей не была интересна, а просто она хотѣла отвязаться на полчаса отъ Ниночки, чтобы на свободѣ напиться чаю со сдобными сухариками.
Но Ниночка слишкомъ довѣрчива, слишкомъ благородна, чтобы заподозрѣть въ этомъ случаѣ подвохъ… Она кротко одернула на животѣ передничекъ, сказала:
«Ну, что жъ, пойду погляжу» — и вышла на крыльцо, залитое теплымъ золотистымъ солнцемъ.
Неподалеку отъ крыльца, на ящикѣ изъ-подъ піанино сидѣли три маленькихъ мальчика. Это были совершенно новые мальчики, которыхъ Ниночка никогда и не видывала.
Замѣтивъ ее, мило усѣвшуюся на ступенькахъ крыльца, чтобы исполнить нянькино порученіе — «постеречь, не пошелъ бы дождикъ», — одинъ изъ трехъ мальчиковъ, пошептавшись съ пріятелями, слѣзъ съ ящика и приблизился къ Ниночкѣ съ самымъ ехиднымъ видомъ, подъ личиной наружнаго простодушія и общительности.
— Здравствуй, дѣвочка, — привѣтствовалъ онъ ее.
— Здравствуйте, — робко отвѣчала Ниночка.
— Ты здѣсь и живешь?
— Здѣсь и живу. Папа, тетя, сестра Лиза, фрейленъ, няня, кухарка и я.
— Ого! Нечего сказать, — покривился мальчикъ. — А какъ тебя зовутъ?
— Меня? Ниночка.
И вдругъ, вытянувъ всѣ эти свѣдѣнія, проклятый мальчишка съ бѣшеной быстротой завертѣлся на одной ножкѣ и заоралъ на весь дворъ:
Нинка-Нинѣнокъ,
Сѣрый поросенокъ,
Съ горки скатилась,
Грязью подавилась…
Поблѣднѣвъ отъ ужаса и обиды, съ широко раскрытыми глазами и ртомъ, глядѣла Ниночка на негодяя, такъ порочившаго ее, а онъ снова, подмигнувъ товарищамъ и взявшись съ ними за руки, завертѣлся въ бѣшеномъ хороводѣ, выкрикивая пронзительнымъ голосомъ:
Нинка-Нинѣнокъ,
Сѣрый поросенокъ,
Съ горки скатилась,
Грязью подавилась…
Страшная тяжесть налегла на Ниночкино сердце. О Боже, Боже!.. За что? Кому она стала поперекъ дороги, что ее такъ унизили, такъ опозорили?
Солнце померкло въ ея глазахъ, и весь міръ окрасился въ самые мрачные тона. Она — сѣрый поросенокъ?! Она — подавилась грязью? Гдѣ? Когда? Сердце болѣло, какъ прожженное раскаленнымъ желѣзомъ, и жить не хотѣлось.
Сквозь пальцы, которыми она закрыла лицо, текли обильныя слезы. Что больше всего убивало Ниночку — это складность опубликованнаго мальчишкой памфлета. Такъ больно сознавать, что «Нинѣнокъ» прекрасно риѳмуется съ «поросенкомъ», а «скатилась» и «подавилась», какъ двѣ одинаково прозвучавшія пощечины, горѣли на Ниночкиномъ лицѣ несмываемымъ позоромъ.
Она встала, повернулась къ оскорбителямъ и, горько рыдая, тихо добрела въ комнаты.
— Пойдемъ, Колька, — сказалъ сочинителю памфлета одинъ изъ его клевретовъ, — а то эта плакса пожалуется еще — намъ и влетитъ.
Войдя въ переднюю и усѣвшись на сундукъ, Ниночка съ непросохшимъ отъ слезъ лицомъ призадумалась. Итакъ, ея оскорбителя зовутъ Колька… О, если бы ей придумать подобные же стихи, которыми она могла бы опорочить этого Кольку, — съ какимъ бы наслажденіемъ она бросила ихъ ему въ лицо!.. Больше часу просидѣла она такъ въ темномъ углу передней, на сундукѣ, и сердечко ея кипѣло обидой и жаждой мести.
И вдругъ богъ поэзіи, Аполлонъ, коснулся ея чела перстомъ своимъ. Неужели?.. Да, конечно! Безъ сомнѣнія, у нея на Кольку будутъ тоже стихи. И нисколько не хуже давешнихъ!
О, первыя радости и муки творчества!
Ниночка нѣсколько разъ прорепетировала себѣ подъ носъ тѣ жгучія огненныя строки, которыя она швырнетъ Колькѣ въ лицо, и кроткое личико ея озарилось неземной радостью: теперь Колька узнаетъ, какъ затрагивать ее.
Она сползла съ сундука и, повеселѣвшая, съ бодрымъ видомъ, снова вышла на крыльцо.
Теплая компанія мальчишекъ почти у самаго крыльца затѣяла крайне незамысловатую, но приводившую всѣхъ трехъ въ восторгъ игру… Именно — каждый, по очереди, приложивъ большой палецъ къ указательному, такъ, что получалось нѣчто въ родѣ кольца, плевалъ въ это подобіе кольца, держа руку отъ губъ на четверть аршина. Если плевокъ пролеталъ внутри кольца, не задѣвъ пальцевъ, — счастливый игрокъ радостно улыбался. Если же у кого-нибудь слюна попадала на пальцы, то этотъ неловкій молодой человѣкъ награждался оглушительнымъ хохотомъ и насмѣшками. Впрочемъ, онъ не особенно горевалъ отъ такой неудачи, а вытеревъ мокрые пальцы о край блузы, съ новымъ азартомъ погружался въ увлекательную игру.
Ниночка полюбовалась немного на происходившее, потомъ поманила пальцемъ своего оскорбителя и нагнувшись съ крыльца къ нему, спросила съ самымъ невиннымъ видомъ:
— А тебя какъ зовутъ?
— А что? — подозрительно спросилъ осторожный Колька, чуя во всемъ этомъ какой-то подвохъ.
— Да ничего, ничего… Ты только скажи: какъ тебя зовутъ?
У нея было такое простодушное, наивное лицо, что Колька поддался на эту удочку.
— Ну, Колька, — прохрипѣлъ онъ.
— А-а-а… Колька..
И быстрой скороговоркой выпалила сіяющая Ниночка:
Колька-Коленокъ,
Сѣрый поросенокъ,
Съ горки скатился,
Подавился… грязью…
Тутъ же она бросилась въ предусмотрительно оставленную ею полуоткрытою дверь, а вслѣдъ ей донеслось:
— Дура собачья!
II
правитьНемного успокоенная, побрела она къ себѣ въ дѣтскую. Нянька, разложивъ на столѣ какую-то матерчатую дрянь, выкраивала изъ нея рукавъ.
— Няня, дождикъ не идетъ.
— Ну, и хорошо.
— Что ты дѣлаешь?
— Не мѣшай мнѣ.
— Можно смотрѣть?
— Нѣтъ, нѣтъ ужъ, пожалуйста. Пойди лучше, посмотри, что дѣлаетъ Лиза.
— А потомъ что? — покорно спрашиваетъ исполнительная Ниночка.
— А потомъ скажешь мнѣ.
— Хорошо…
При входѣ Ниночки четырнадцатилѣтняя Лиза поспѣшно прячетъ подъ столъ книгу въ розовой оберткѣ, но, разглядѣвъ, кто пришелъ, снова вынимаетъ книгу и недовольно говоритъ:
— Тебѣ чего надо?
— Няня сказала, чтобы я посмотрѣла, что ты дѣлаешь.
— Уроки учу. Не видишь, что ли?
— А можно мнѣ около тебя посидѣть?.. Я тихо.
Глаза Лизы горятъ, да и красныя щеки еще не остыли послѣ книги въ розовой оберткѣ. Ей не до сестренки.
— Нельзя, нельзя. Ты мнѣ будешь мѣшать.
— А няня говоритъ, что я ей тоже буду мѣшать.
— Ну, такъ вотъ что… Пойди, посмотри, гдѣ Тузикъ? Что съ нимъ?
— Да онъ, навѣрное, въ столовой около стола лежитъ.
— Ну, вотъ. Такъ ты пойди, посмотри, тамъ ли онъ, погладь его и дай ему хлѣба.
Ни одной минуты Ниночкѣ не приходитъ въ голову, что отъ нея хотятъ избавиться. Просто ей дается отвѣтственное порученіе — вотъ в все.
— А когда онъ въ столовой, такъ придти къ тебѣ и сказать? — серьезно спрашиваетъ Ниночка.
— Нѣтъ! Ты тогда пойди къ папѣ и скажи, что покормила Тузика. Вообще, посиди тамъ у него, понимаешь?..
— Хорошо…
Съ видомъ домовитой хозяйки-хлопотуньи спѣшитъ, Ниночка въ столовую. Гладитъ Тузика, даетъ ему хлѣба и потомъ озабоченно мчится къ отцу (вторая половина порученія — сообщить о Тузикѣ отцу).
— Папа!
Папы въ кабинетѣ нѣтъ.
— Папа!
Папы нѣтъ въ гостиной.
— Папа!
Наконецъ-то… Папа сидитъ въ комнатѣ фрейленъ, близко наклонившись къ этой послѣдней, держа ея руку въ своей рукѣ.
При появленіи Ниночки, онъ сконфуженно откидывается назадъ и говоритъ съ немного преувеличенной радостью и изумленіемъ:
— А-а! Кого я вижу! Наша многоуважаемая дочь! Ну, какъ ты себя чувствуешь, свѣтъ очей моихъ?
— Папа, я уже покормила Тузика хлѣбомъ.
— Ага… И хорошо, брать, сдѣлала; потому они, животныя эти, безъ пищи, тово… Ну, а теперь иди себѣ, голубь мой сизокрылый.
— Куда, папа?
— Ну… пойди ты вотъ куда… Пойти ты… гм!.. Пойди ты къ Лизѣ и узнай, что она тамъ дѣлаетъ.
— Да я уже только была у нея. Она уроки учитъ.
— Вотъ какъ… Пріятно, пріятно.
Онъ краснорѣчиво глядитъ на фрейленъ, потихоньку гладить ея руку и неопредѣленно мямлитъ:
— Ну… въ такомъ разѣ… пойди ты къ этой самой… пойди ты къ нянькѣ и погляди ты… чѣмъ тамъ занимается вышесказанная нянька?
— Она что-то шьетъ тамъ.
— Ага… Да постой! Ты сколько кусковъ хлѣба дала Тузику?
— Два кусочка.
— Эка расщедрилась! Развѣ такой большой песъ можетъ быть сытъ двумя кусочками? Ты ему, ангелъ мой, еще вкати… Кусочка, этакъ, четыре. Да посмотри, кстати, не грызетъ ли онъ ножку стола.
— А если грызетъ, придти и сказать тебѣ, да? — глядя на отца свѣтлыми, ласковыми глазами, спрашиваетъ Ниночка.
— Нѣтъ, братъ, ты это не мнѣ скажи, а этой, какъ ее… Лизѣ скажи. Это уже по ея департаменту. Да если есть у этой самой Лизы этакая какая-нибудь смѣшная книжка съ картинками, то ты ее, значить, тово… Просмотри хорошенько, а потомъ разскажешь, что ты видѣла. Поняла?
— Поняла. Посмотрю и разскажу.
— Да это, братъ, не сегодня. Разсказать можно и завтра. Надъ нами не каплетъ. Вѣрно вѣдь?
— Хорошо. Завтра.
— Ну, путешествуй!
Ниночка путешествуетъ. Сначала въ столовую, гдѣ добросовѣстно засовываетъ Тузику въ оскаленную пасть три куска хлѣба, потомъ въ комнату Лизы.
— Лиза! Тузикъ не грызетъ ножку стола.
— Съ чѣмъ тебя и поздравляю, — разсѣянно роняетъ Лиза, впившись глазами въ книгу. — Ну, иди себѣ.
— Куда идти?
— Пойди къ папѣ. Спроси, что онъ дѣлаетъ?
— Да я уже была. Онъ сказалъ, чтобы ты мнѣ книжку съ картинками показала. Ему надо все завтра разсказать…
— Ахъ ты, Господи! Что это за дѣвчонка!.. Ну, на тебѣ! Только сиди тихо. А то выгоню.
Покорная Ниночка опускается на скамеечку для ногъ, разворачиваетъ на колѣняхъ данную сестрой иллюстрированную геометрію и долго разсматриваетъ усѣченныя пирамиды, конусы и треугольники.
— Посмотрѣла, — говоритъ она черезъ полчаса, облегченно вздыхая. — Теперь что?
— Теперь? Господи! Вотъ еще неприкаянный ребенокъ. Ну, пойди на кухню, спроси у Ариши: что у насъ нынче на обѣдъ? Ты видѣла когда-нибудь, какъ картошку чистятъ?
— Нѣтъ…
— Ну, пойди, посмотри. Потомъ мнѣ разскажешь.
— Что жъ… пойду.
У Ариши гости: сосѣдская горничная и посыльный — «красная шапка».
— Ариша, скоро будешь картошку чистить? Мнѣ надо смотрѣть.
— Гдѣ тамъ скоро! И черезъ часъ не уберусь.
— Ну, я посижу, подожду.
— Нашла себѣ мѣсто, нечего сказать!.. Пойди лучше къ нянькѣ, скажи, чтобъ она тебѣ чего нибудь дала.
— А чего?
— Ну, тамъ она знаетъ — чего.
— Чтобъ сейчасъ дала?
— Да, да, сейчасъ. Иди себѣ, иди!
III
правитьЦѣлый день быстрыя ножки Ниночки переносятъ ее съ одного мѣста на другое. Хлопотъ уйма, порученій — по горло. И все самыя важныя, неотложныя.
Бѣдная «неприкаянная» Ниночка.
И только къ вечеру, забредя случайно въ комнаты тети Вѣры, Ниночка находить настоящій привѣтливый пріемъ.
— А-а, Ниночка, — бурно встрѣчаетъ ее тетя Вѣра. — Тебя то мнѣ и надо. Слушай, Ниночка… Ты меня слушаешь?
— Да, тетя. Слушаю.
— Вотъ что, милая… Ко мнѣ сейчасъ придетъ Александръ Семенычъ. Ты знаешь его?
— Такой, съ усами?
— Вотъ именно. И ты, Ниночка… (тетя странно и тяжело дышитъ, держась одной рукой за сердце) ты, Ниночка… сиди у меня, пока онъ здѣсь, и никуда не уходи. Слышишь? Если онъ будетъ говорить, что тебѣ пора спать, ты говори, что не хочешь… Слышишь?
— Хорошо. Значить, ты меня никуда не пошлешь?
— Что ты! Куда же я тебя пошлю? Наоборотъ, сиди тутъ и больше никакихъ. Поняла?.
— Барыня! Ниночку можно взять? Ей уже спать давно пора.
— Нѣтъ, нѣтъ, — она еще посидитъ со мною. Правда Александръ Семенычъ?
— Да пусть спать идетъ, чего тамъ? — говоритъ, этотъ молодой человѣкъ, хмуря брови…
— Нѣть, нѣтъ, я ее не пущу. Я ее такъ люблю…
И судорожно обнимаетъ тетя Вѣра большими теплыми руками крохотное тѣльце дѣвочки, какъ утопающій, который въ послѣдней предсмертной борьбѣ готовъ ухватиться даже за крохотную соломинку…
А когда Александръ Семенычъ, сохраняя угрюмое выраженіе лица, уходитъ, тетя какъ-то вся опускается, вянетъ и говорить совсѣмъ другимъ, не прежнимъ тономъ:
— А теперь ступай, дѣтка, спать. Нечего тутъ разсиживаться. Вредно…
Стягивая съ ноги чулочекъ, усталая, но довольная Ниночка думаетъ про себя, въ связи съ той молитвой, которую она только что вознесла къ небу, по настоянію няньки, за покойную мать:
— А что, если и я помру? Кто тогда все дѣлать будетъ?