Государство-город античного мира (Кареев)/Глава II. Составные части государства-города и его образование
| ← Глава I. Общее понятие о городе-государстве | Государство-город античного мира — Глава II. Составные части государства-города и его образование | Глава III. Происхождение общественных неравенств в населении города-государства → |
Опубл.: 1903. Источник: Государство-город античного мира. Опыт исторического построения политической и социальной эволюции античных гражданских общин / Н. Кареев.—3-е изд.—СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича. 1910—XII, 348 с., [2 отд. л. карт] —  Скан. • Текст взят из: Город-государство античного мира / Н.Кареев. - М.: Вече, 2018. - 352 с.: ил. - (Античный мир); Государство-город античного мира : опыт исторического построения политической и социальной эволюции античных гражданских общин. - М., 2014. - (В помощь студенту- историку); — скан в ГПИБ |
Глава II. СОСТАВНЫЕ ЧАСТИ ГОСУДАРСТВА-ГОРОДА И ЕГО ОБРАЗОВАНИЕ править
Рассматривая устройство государства-города в более ранние эпохи его существования, мы встречаемся прежде всего с весьма своеобразным расчленением его на меньшие группы с характером особых общественных союзов. Возьмём для примера лучше других известные нам случаи, именно деление населения Афин и Рима на такие, более мелкие группы. Афинское гражданство, охватывавшее население всей Аттики, делилось на четыре филы (φυλή) с именами гелеонтов, гоплетов, аргадов и эгинореев и с подразделением каждой филы на три фратрии (φρατρεια) с тридцатью родами (γένος) в каждой. В Риме афинским филам соответствовали трибы (tribus), которых было три с названиями рамнов, тициев и луцеров, причём в каждой трибе было по десяти курий (curia), а в каждой курии по десяти родов (gens). Таким образом Древние Афины и Древний Рим представляются нам союзами отдельных родов, которых в одном городе было 360, в другом — 300 и которые входили в состав промежуточных союзов, называвшихся филами-трибами и фратриями-куриями. Симметричность этого расчленения гражданства указывает, по-видимому, на его чисто искусственное установление, но на самом деле, нужно думать, искусственное происхождение имеет именно только эта симметричность, а не самые эти союзы, образование которых следует относить ко временам, предшествовавшим возникновению государств городского типа. Прежде, напр., чем возникло еврейское государство, народ, создавший это государство, делился на двенадцать колен, которые вели свое происхождение от отдельных сыновей Израиля, будучи вместе с тем самостоятельными племенными общинами. Приблизительно таким же образом должны мы понимать и древнейший состав афинской и римской гражданских общин.
Филы, которые существовали не в одних Афинах, но и в других государствах Греции, и трибы — это именно то же самое, чем у евреев были колена; этим последним словом иногда даже переводят оба классические термина. Сами филы-трибы состояли из отдельных, более мелких союзов, носящих характерные названия фратрий и курий. Греческий язык не сохранил общеарийского слова для обозначения брата (санскр. б’ратар, лат. фратер, слав. брат, нем. брудер и т. д.), заменив его другим, но корень слова сохранился в названии фратрии, которое таким образом должно иметь значение братства. Римское название курии имело, по-видимому, аналогичное значение — по крайней мере, в этом слове видят стяжение более древней формы конвирия, что в буквальном переводе значит «соединение мужей», так сказать, «сомужие». Таким образом фратрии-курии представляются нам особыми товариществами отдельных родов, носивших в Греции и Риме родственные названия генос и генс, которые происходят от одного и того же корня ген- с значением рождать.
Все эти филы-трибы, фратрии-курии и роды имели общих начальников или старейшин, общие учреждения и общий религиозный культ. Такие начальники назывались в Греции филобасилевсами и фратриархами, в Риме — трибунами и курионами, и каждая из таких составных частей государства-города представляла из себя до известной степени замкнутую общину или корпорацию, жившую своею особою жизнью. Вопрос заключается в том, должны ли мы понимать это деление по аналогии с нашим, что ли, делением государственной территории на губернии и губерний на уезды или по аналогии с делением еврейского народа на колена, т. е. было ли оно результатом искусственного расчленения единого политического целого на отдельные части, или, наоборот, это целое было результатом соединения между собою более мелких общественных организмов, ведших раньше самостоятельную жизнь.
Наука решает этот вопрос во втором смысле, сколько бы ни было искусственности в тех переделках, благодаря которым получилась указанная симметричность в строении древнего государства-города. Если даже и допустить большую искусственность образования фратрий-курий, как полагают некоторые историки, во всяком случае род древнее филы-трибы, а фила-триба древнее государства-города.
Наука давно уже пользуется понятием родового быта для обозначения такой стадии социальной эволюции, когда люди жили отдельными группами, члены которых считали себя связанными узами кровного родства, подчинялись власти одного и того же старейшины, сообща владели землею и не входили в состав более крупной организации. Прежде думали, что каждый такой род был действительно результатом разрастания индивидуальной семьи, состоявшей из одного супружества, но теперь на дело смотрят иначе и в индивидуальной семье, образующейся из мужа, жены и их детей, видят результат разложения более ранней формы — именно семьи патриархальной, которая состояла из нескольких супружеств под управлением одного домовладыки и сама лишь позднее выделилась из рода, бывшего в свою очередь только позднейшей стадией в развитии общества из первобытной орды. Впрочем, каково бы ни было происхождение рода и его отношение к индивидуальной семье, он был исходным пунктом дальнейших образований, которые называются племенами и государствами, и даже в ту эпоху, когда произошло слияние родов в более крупные единицы, эти роды продолжали ещё существовать с остатками своих старых, догосударственных порядков.
Аристотель в своей «Политике» объясняет происхождение государства именно из соединения вместе отдельных семей через промежуточную степень посёлков или ком. «Первая, — говорит он, — естественная форма общежития, не изменяющаяся во всё время человеческого существования, есть семья; членов семьи Харонд[1] называет однокашниками, а Эпименид Критянин[2] — одноочажниками. Затем следует другая форма общежития — посёлок (κώμη); он состоит из нескольких семей, и интересы его не ограничиваются уже пределами обыденных нужд. Всего естественнее, думает Аристотель, смотреть на посёлок как на расселение семьи; членов одного посёлка некоторые называют одномолочниками, таковы дети и внуки… Подобно тому, читаем мы далее, как всякою семьёю управляет старейший в роде, в качестве царя, так и дальнейшее расселение семьи вследствие родства её членов между собою находится также под управлением царя. Изречение Гомера: «каждый властвует над детьми и жёнами — относится именно к эпохе спорадического образа жизни, а так действительно жили люди в древности»[3]. Место из Гомера, на которое ссылается Аристотель, находится в Одиссее и касается киклопов, о которых говорится именно, что
Над женой и детьми безотчетно там каждый
Властвует, зная себя одного, о других не заботясь.
Как это место напоминает нам слова Несторовой летописи о наших предках в те времена, когда «каждый жил с родом своим» и когда, с другой стороны также, «род восставал на род».
О родовом быте греков и римлян мы не имеем непосредственных свидетельств: древнейшие сведения, какие мы имеем о греческом общественном быте, относятся все к тем временам, когда существовали уже маленькие племенные организации, эти зачаточные формы позднейших государств-городов. Но и тогда, впрочем, когда последние уже сложились, во внутреннем быту их граждан всё-таки продолжали ещё существовать многие порядки, сохранившиеся из времён родового быта.
Во-первых, это — само распределение всех граждан между отдельными родами, так что всё государство являлось как бы союзом родов, а не отдельных лиц или семейств. Каждый род вёл своё происхождение от общего предка, по имени которого и назывался: афинские Алкмеониды были потомками Алкмеона, римские Клавдии вели своё происхождение от Клавза, т. е. это были, употребляя наши патронимические окончания, Алкмеоновичи или Клавзовичи. Отдельные семьи, составлявшие один и тот же род, рассматривали себя как состоящие из сородичей (gentiles, γεννήται), связанных узами общего происхождения, что сообщало им по отношению друг к другу разные права и налагало также на них взаимные обязанности. Во-вторых, важно именно существование этих родовых прав и обязанностей. У каждого рода были свои боги, свой культ, свои праздники, свое кладбище исключительно для членов рода, и это создавало между ними известную религиозно-нравственную солидарность, которая должна была проявляться в разных сторонах общей жизни. В былые времена каждый род являлся вооруженным союзом, оберегавшим каждого своего члена от обид и насилий, и такое значение сохранялось за греко-римским родом даже в эпоху развитого государственного быта. У нас эта функция давным-давно перешла к государству, но было время, когда род был единственной общественной силой, защищавшей личность. Сородичи были мстителями за убийство, и обычай кровавой мести, с течением времени заменявшейся выкупом или вирой, — одно из самых распространённых установлений глубокой старины. В Афинах уже в очень позднюю эпоху само государство не вчиняло дел об убийстве, оставив почин преследования и обвинения убийцы людям, близким к убитому, которые сами, правда, уже не могли мстить, но обязаны были обращаться к суду в порядке частного обвинения. Этими близкими людьми могли быть братья, родные, двоюродные, троюродные, или племянники, т. е. родственники, имевшие общих прадедов и прабабок, а если такой родни у убитого не было, то обязанность возбуждения дела об убийстве падала на весь род убитого, когда же стали разлагаться родовые связи, то в случае отсутствия у убитого сородичей обязанности рода переходили к фратрии. Таковы были следы родового быта в афинском уголовном праве, но они были и в гражданском праве. Когда-то роды владели землёю сообща, т. е. частной собственности не существовало, но по отношению к Греции и Риму мы знаем вообще лишь тот уже порядок, когда земля была распределена между отдельными семьями. Тем не менее в наследственном праве сохранились следы старой родовой солидарности в имущественном отношении. Таков, напр., один из законов римских XII таблиц, по которому в случае отсутствия у умершего сыновей и агнатов, т. е. родственников по мужской линии, естественным наследником должен быть признан сородич (gentilis).
Таковы следы родового быта в греческих и римском государствах-городах. Каждый род, — между прочим, имевший право пополнять себя принятием новых членов извне посредством адаптации, — был некоторым образом особым религиозно-политическим союзом, хранившим в себе кое-что из тех времён, когда выше рода не существовало никакой более крупной политической организации. Такими же религиозно-политическими союзами были фратрии и курии, филы и трибы, внутренние распорядки которых даже прямо сложились по образцу родовых учреждений. Во всём этом, благодаря скудности и отрывочности достоверных свидетельств, много для нас неясного, так что разные объяснения отдельных явлений отличаются спорностью, но несомненно, что в составе городских общин античного мира не только роды, но и более крупные группы, складывавшиеся из отдельных родов, были остатками пережитых общественных форм, сохранивших некоторые черты более древнего быта, чем быт городовых государств уже более поздней исторической эпохи.
Для рассеяния того мрака неизвестности, которым покрыта история образования античных гражданских общин, для внесения некоторого света в эти доисторические потёмки кое-что даёт нам применение так называемого сравнительного метода. Сходство отдельных явлений, наблюдаемых у разных народов, может объясняться трояким образом, а именно: или общностью происхождения, или прямым заимствованием, или же, наконец, тем, что одинаковые причины, коротко говоря, порождают одинаковые следствия. Когда мы узнаем, наприм., что у разных арийских народов названия членов семьи, т. е. отца и матери, сына и дочери, брата и сестры сходны между собою, мы ищем объяснения этому явлению в том, что эти названия уже существовали у общих предков индийцев, иранцев, греков, римлян, германцев, славян и литовцев. Случай уже совсем другой категории наблюдается нами тогда, когда мы встречаем, напр., один и тот же сюжет в литературных произведениях нескольких народов, и самым естественным предположением является здесь то, что этот сюжет переходил от одного народа к другому, чем то, что здесь мы имеем дело с заимствованиями, делавшимися одними у других. Но бывают случаи поразительного сходства в истории учреждений отдельных народов, когда не может быть речи ни об общем происхождении, ни о заимствовании. Мы только что видели подобное сходство между Афинами и Римом, причём у нас нет оснований думать, чтобы кто-либо у кого-либо заимствовал все эти фратрии и курии, филы и трибы или чтобы афиняне и римляне пользовались государственным устройством, сложившимся ещё в эпоху, когда эллины и италики не выделились из общего арийского корня, унаследованным именно из этой глубокой старины. Всё, наоборот, заставляет думать, что афинское и римское государства сложились каждое самостоятельно и независимо друг от друга, так как и в Греции, и в Италии государства-города явились уже в сравнительно позднюю эпоху и каждое из них приняло ту или другую форму в зависимости от условий чисто местного характера. Если, однако, при всём том мы находим столь поразительное сходство в их строе, то объясняется оно тем, что одинаковые причины приводят к одинаковым следствиям, что одинаковые условия порождают и одинаковые явления. Вот эта последняя мысль и лежит в основе сравнительного метода, широко в настоящее время прилагаемого к обработке исторического и этнографического материала для решения разного рода научных вопросов, а между ними и вопросов, касающихся общих законов социальной эволюции, с одной стороны, а с другой, и вопросов, касающихся частных явлений, когда они требуют объяснения по аналогии с однородными им явлениями, по тем или другим причинам лучше нам известными, нежели те, которые мы хотим объяснить.
Один из известных английских историков, умерший лет десять тому назад (1892), Эдуард Фриман, написал в семидесятых годах XIX в. небольшую книгу под названием «Сравнительная политика», в основу которой положена только что указанная мысль[4]. Фриман вовсе не был изобретателем сравнительного метода или его приложения к истории политических учреждений, и если я здесь указываю на эту книгу, то потому лишь, что в ней сделана попытка осветить происхождение государства у греков, римлян и германцев путём нахождения известных черт сходства и известных черт различия между ними.
Фриман указывает на то, что у классических народов образовались государства-города, тогда как новые народы положили основание государствам-нациям, т. е. разница заключается в том, что древние и особенно греки достигли городского быта очень рано и что он получил у них такое развитие, какого у них никогда, наоборот, не имело национальное единство, германцы же прямо перешли от племенного быта к национальному единству, минуя посредствующую стадию городского быта. Другими словами, у греков процесс образования государства опередил процесс национального объединения, который у германцев шёл, так сказать, рука об руку с первым процессом. Для нас, однако, здесь важна не эта разница, а тот общий путь политической интеграции, который прошли и греки, и римляне, и германцы от родового быта до эпохи возникновения государств-городов и государств-наций.
История, по мнению Фримана, знакомится с германцами на более ранних ступенях социальной эволюции, чем те, на которых стояли греки и римляне, какими они делаются известными в истории, и поэтому легче проследить образование государства у германцев, чем у обоих народов классического мира. Простейшую и первичную политическую единицу у германцев составляла земледельческая сельская община, или марка, наиболее близко стоящая к простому домашнему, семейному общению. Это, конечно, не то же самое, что афинский или римский род, но нечто всё-таки очень ещё близкое к роду или клану, как называются кельтские родовые общины. Между прочим Фриман отмечает и то, что часто такие сельские общины носили названия, несомненно, родового происхождения, указывавшие на то, что вся община вела своё происхождение от одного предполагаемого предка! Совокупность таких марок составляла племя, которое Фриман сопоставляет с афинской филой и с римской трибой. Подобно тому, однако, как между филами-трибами, с одной стороны, и родами, с другой, существовало посредствующее общение фратрий-курий, так и у германцев марка была не непосредственною частью племенной территории, а с другими соседними марками составляла так называемую сотню, которая именовалась в латинских памятниках центеной (centena), а по-германски гундред. Но значение этого посредствующего общения в сравнении с преобладающим значением рода, с одной стороны, и племени, с другой, было очень невелико, и можно сказать, что как из отдельных сельских общин составлялось племя, так из отдельных племён составлялось государство. Таким именно племенам соответствуют названия отдельных округов, на которые делились государства, т. е. названия — гау, шэйры (shire в Англии), по-латыни паги (pagus): это не были подразделения королевств, а сами королевства составились из подобных пагов. Долгое время высшими политическими единицами были у германцев племена, и притом так, что племена одного и того же народа не сливались вместе, а, действуя лишь по временам сообща, каждое племя сохраняло свою независимость. У каждого племени был свой князь или воевода (герцог), и только в исключительных случаях отдельные племена одной и той же народности выбирали временного общего вождя. Как ни отрывочны римские известия о быте германцев, мы можем различить в этом быту более ранний период устройства племенного и более поздний период, когда отдельные племена оказываются уже соединёнными в целые народности с королями во главе.
Германцы, как их описал в I в. до Р. X. римский историк Тацит, представляются Фриману стоящими на более низком уровне общественного развития, нежели сродные им народы на двух южных полуостровах, как они изображены в поэмах Гомера и в древнейших преданиях Рима. «Первые сведения о германцах, какие мы находим у Тацита, — говорит Фриман, — рисуют нам картину общественного быта, который значительно ниже состояния ахейцев Гомера. Их состояние скорее соответствует тому состоянию, в каком находились другие племена, на которые ахейцы Гомера смотрели, как на ниже их стоящие по общественному развитию»[5]. Мы сейчас и перейдём к вопросу о быте греков в гомеровскую эпоху, отметив только, что и в Древней Греции не везде из слияния более мелких групп возникало городовое государство и что, напр., Македония является страной, в которой образовалось государство-нация, напоминающее нам первоначальные королевства германцев эпохи переселения народов. Дело в том, что о быте греков многое мы узнаем ещё из той поры, которая предшествовала развитию городского быта. Сведения об этом нам дают известные поэмы Гомера Илиада и Одиссея.
Здесь не место разбирать так называемый «гомеровский вопрос», т. е. вопрос, кто такой был Гомер да и существовал ли он ещё на самом деле, а также когда и как сложились поэмы, носящие его имя. Учёные, занимавшиеся «гомеровским вопросом», пришли к той мысли, что поэмы возникли не в одно и то же время, что Одиссея моложе Илиады и что вместе с тем обе они составлены из частей неодинакового происхождения и в смысле времени, и в смысле места. Илиада и Одиссея — это искусственные соединения отдельных былин, певшихся странствующими рапсодами при дворах князей и знати, соединения, в которых обнаруживаются вдобавок и разные позднейшие вставки. Можно думать, что самые старые места Илиады относятся к XII в. до Р. X., между тем как свою редакцию обе поэмы получили лишь в Афинах VI в., — время, достаточное, чтобы предположить в них существование целого ряда наслоений, рисующих нам разные эпохи и разные места, хотя бы и в окраске одной и той же общественной среды, древней греческой знати, воспевавшейся странствующими рапсодами. Сколько бы ни было, однако, позднейших вставок и разных наслоений в гомеровских поэмах и какие поэтические вольности ни заключались бы в древнейших частях этих поэм, в общем они рисуют нам быт достаточно архаичный, т. е. очень ранние экономические и политические формы, и во всяком случае мы можем пользоваться данными греческого эпоса для характеристики степени общественного развития, на какой находились греки до возникновения государств-городов более поздней эпохи.
Гомеровское общество является перед нами государством лишь в особых случаях, когда мелкие группы, из которых оно состояло, соединялись вместе только на время ради каких-либо общих предприятий. Когда это нужно, на сцене является целая организация, существенными частями которой следует признать царскую власть, совет старейшин и народное вече, но в обыкновенное время мелкие группы существуют совершенно самостоятельно, и всё в них делается своими собственными силами и средствами. Раз не было какого-либо общего предприятия, царь, старейшины, т. е. главы мелких групп и народ не собирались вместе, и государства, так сказать, не было тогда налицо. Когда божественный Одиссей находился под Троей и потом странствовал по морям и землям, в его царстве на острове Итаке двадцать лет не собирались вместе старейшины и народ, пока сын царя, Телемак, не созвал их для борьбы с наглыми женихами его матери Пенелопы. Но и сам Одиссей был лишь одним из многих царей, существовавших на острове Итаке в то время: он, очевидно, был только князем одного из племён, выдвинувшимся из среды других племенных князей острова и получившим значение главы всего этого соединения племенных групп. Двадцать лет прожили итакийцы без такого царя, без собраний, на которых сходились вместе другие племенные князья и свободные простолюдины.
Мы знаем, далее, из гомеровских же поэм, что греки «героических времен» представляли собою общество, главным занятием которого было скотоводство и земледелие. Гомер рисует нам жизнь небольших социальных групп уже с установившеюся частною собственностью на землю и с неравенством состояний, но ещё пребывающих в периоде натурального хозяйства. Торговый обмен развит ещё очень мало, каждая группа представляет из себя замкнутое, самодовлеющее целое, находящее в себе самом удовлетворение своих несложных экономических потребностей. Эти группы образовывали из себя по тем или иным причинам временные союзы, но это были только случайные комбинации, которые тотчас же расстраивались по миновании в них надобности, да и впоследствии, когда эти комбинации с течением времени делались более постоянными, мелкие группы долго ещё сохраняли в них свою индивидуальность. Одним словом, в гомеровскую эпоху будущее государство только намечается как высшая организация, вырастающая над племенными группами, но ещё весьма непрочная, не имеющая ни постоянных орудий, ни постоянных способов и независимых средств какого-либо воздействия на свои составные части, никоим образом не могущая подойти под понятие государства с его монополизацией принудительного властвования. Защиту отдельной личности давала не эта организация, а родовые связи, и если в племенных группах существовал какой-либо порядок, то поддерживался он не государственным законодательством и стоящей за ним материальною силою правительства, а обычаем с его санкцией в религиозных верованиях группы и в том, что можно назвать её нравственным и правовым самосознанием или её общественным мнением. У государства не было ещё ни органов, ни материальных средств для поддерживания общественного порядка, да и самой идеи о необходимости такой организации ни у кого не существовало: то, что впоследствии делало государство, хорошо ли, дурно ли, но всё-таки исполнялось самими родовыми и племенными группами с их несложным устройством, с их местными властями, не зависевшими от каких-либо постоянных, над ними ещё господствовавших властей.
Нам трудно судить о том, кто выше стоял на лестнице общественного развития, греки гомеровских поэм или германцы, какими их описывают римские писатели первых веков нашей эры, так как и в первом, и во втором случае мы имеем дело с разными ступенями быта в разные периоды и в отдельных частях греческого или германского быта, но во всяком случае и здесь, и там мы наблюдаем процесс возникновения государств как более сложных политических организаций путём срастания более мелких общественных групп, которые мы условно называем племенами, предполагая, что эти группы сами уже были результатом интеграции ещё более простых групп — отдельных родов или сельских общин.
Одним из факторов, который сплачивал более мелкие общественные группы в более крупные, была война в её двух видах - нападения и обороны. Некоторые государства возникли путём завоевания нескольких таких групп пришельцами, которые потом и основывались в покорённой стране в виде постоянного военного лагеря, каким была, напр., Спарта, обязанная своим происхождением дорийской военной дружине, занявшей с оружием в руках долину Эврота. На другой, уже более мирный путь образования государства указывает, по-видимому, история Афин. Афиняне всегда настаивали, что их страна никогда не подвергалась завоеванию, и объясняли происхождение своего города из добровольного слияния в одну большую общину нескольких общин меньших размеров. Такое слияние отдельных поселений в один общий город получило название синойкизма, что значит приблизительно «сживание вместе». Некоторые греческие писатели свидетельствуют о том, что в прежние времена эллины жили отдельными посёлками, комами (κατά κώμας), что сохранялось в некоторых частях страны и в более позднюю эпоху. Такие селения вступали между собою в союзы, напр., для взаимной защиты, для общего чествования местных богов и т. п., причём в некоторых отдельных случаях совершалось и слияние отдельных поселений в один общий город. Когда доряне напали на Аркадию, жители одной местности, имевшие девять отдельных, скажем так, что ли, деревень, перебрались в такой пункт, который удобно было защищать, и тем положили начало маленькому городовому государству Тегее. Подобных примеров можно привести несколько. Особенно любопытно возникновение города путём синойкизма уже совсем на глазах истории, когда в 369 г. до Р. X. Эпаминонд для противовеса Спарте создал в Аркадии Мегалополь из нескольких отдельных местечек, занимавших довольно значительную территорию. До образования городов деревенские общины очень часто составляли уже из себя отдельные союзы, даже вступавшие между собою в договорные отношения. Таковы были, наприм., федерации элейских и геройских ком, оставивших после себя письменный союзный договор, который учёные относят к середине VI в. до Р. X. Впоследствии каждая из этих сельских федераций сплотилась в отдельную городскую общину.
В процессе синойкизма, дававшего в результате государство-город, следует различать два особые процесса, которые могли в отдельных случаях и сливаться между собою: одним процессом было превращение федерации сёл в город, другим — образование союза между городом и окрестными посёлками. Город вообще делался центром притяжения для мелких разбросанных посёлков в естественных границах области, если не встречал на пути расширения своего влияния противодействия со стороны другого подобного же центра.
Афины, по представлению самих древних, были обязаны своим происхождением такому синойкизму, положившему начало городу, который потом стал во главе всех остальных селений Аттики. До афинского объединения Аттика состояла из нескольких племенных общин под властью своих князей, и верстах в девяти от того места, где потом был главный город, уже находилось владение элевсинской общины, имевшей совершенно самостоятельное существование. Некоторые из аттических посёлков составляли особые союзы, по три-четыре населённых мест в каждом. По преданию, отдельных самостоятельных общин и союзов в Аттике было двенадцать — число, совпадающее с числом позднейших афинских фратрий. Из этих 12 общин особенно возвысилась одна, которая постепенно объединила вокруг себя все остальные (позже других элевсинскую), и здесь-то именно возник город Афины. В эпоху своего процветания он занимал группу холмов, на которых раньше было три отдельных поселения, собственно говоря, и слившихся в один город.
Самое его название, имеющее форму множественного числа (Αθήναι), указывает, по-видимому, на образование города из нескольких селений. Вероятно, первоначальные Афины не были настолько сильны, чтобы подчинить себе остальные аттические общины, превратить их жителей в своих подданных, но всё-таки имели настолько притягательной силы, что мало-помалу местные власти и правящие классы остальных общин перебрались в общий для всех центр. Этим указанные общины не были уничтожены, а утратили только вследствие этого свою самостоятельность и сделались простыми демами общего городового государства.
Путём такого же синойкизма возник и Древний Рим, по крайней мере из двух первоначально отдельных общин, из которых одна была на Палатине, другая — на Квиринале и около которых, может быть, была ещё третья община, тоже вошедшая потом в состав Рима.
Афины и Рим были особыми, исключительными городами, которым очень рано удалось приобрести значение политических центров для довольно обширных территорий. Большая часть государств-городов древности довольствовалась меньшими размерами своих территорий: не нужно забывать, что таких политически самостоятельных единиц на берегах и островах Средиземного моря были сотни, а потому нам и будут понятны очень малые размеры их территорий, среди которых афинская в 2527 кв. километров или спартанская в 4700 были уже очень крупными величинами. 2527 кв. км составляют около 2200 кв. вёрст, а такую площадь образует правильный четырехугольник вёрст в 50 длины и в 44 ширины.