Город женщин (Брюсов)/Urbi et orbi, 1903 (ДО)

[181]
ГОРОДЪ ЖЕНЩИНЪ.

Домчало насъ къ пристани въ часъ предвечерній,
Когда на столбахъ зажигался закатъ,
И волны старались плескаться размѣрнѣй
О плиты бассейновъ и сходы аркадъ.
Былъ берегъ таинственно пустъ и неслышенъ.
Во всей красотѣ златомраморныхъ стѣнъ,
Дворцами и храмами, легокъ и пышенъ,
Весь городъ вставалъ изъ прибоевъ и пѣнъ.
У пристани тихо качались галеры,
Какъ будто сейчасъ опустивъ паруса,
И видѣлись улицы, площади, скверы,
А дальше весь край занимали лѣса.
Но не было жизни и не было люда,
Закрытыя окна слагались въ ряды,
И только картины глядѣли оттуда…
И звукъ не сливался съ роптаньемъ воды.
Насъ лоцманъ не встрѣтилъ, гостей неизвѣстныхъ,
И намъ не пропѣла съ таможни труба,
И мы, проходя близъ галеръ многомѣстныхъ,
Узнали, что пусты онѣ какъ гроба.

[182]


Мы тихо пристали у длиннаго мола,
И бросили якорь и подняли флагъ.
Мы сами молчали въ тревогѣ тяжелой,
Какъ будто грозилъ неизвѣданный врагъ.
Насъ шестеро вышло бродягъ неуклонныхъ,
Искателей дней, любопытныхъ къ судьбѣ,
Мы дома не кинули дѣвъ обрученныхъ,
И каждый заботился лишь о себѣ.
Съ нѣмого проспекта сойдя въ переулки,
Мы шли и стучались у мертвыхъ дверей,
Но только шаги были четки и гулки,
Да стекла дрожали большихъ фонарей.
Какъ будто манили къ себѣ магазины,
И груды плодовъ и бутылки вина…
Но насъ не окликнулъ привѣтъ ни единый…
И вотъ начала насъ томить тишина.

А съ каждымъ мгновеньемъ яснѣй, неотвязнѣй
Кругомъ разливался и жилъ ароматъ.
Мы словно тонули въ какомъ то соблазнѣ
И шли и не знали, пойдемъ ли назадъ.
Все было безмолвно, мертво, опустѣло,
Но всюду, у портиковъ, въ сводахъ, въ тѣни
Дышало раздѣтое женское тѣло, —
И въ запахѣ этомъ мы были одни.
Впивая его раздраженнымъ дыханьемъ,
Мы стали пьянѣть, какъ отъ яда змѣи.
Никто, обжигаемый жаднымъ желаньемъ,
Не могъ подавлять трепетанья свои.
Мы стали кидаться на плотныя двери,
Мы стали ломиться въ рѣшетки окна,
Какъ первые люди, какъ дикіе звѣри…
И мгла была запахомъ тѣла полна.

Безъ цѣли, безъ мысли, тупы, но упрямы,
Мы долго качали затворы дворца…
И вдругъ подломились желѣзныя рамы…
Мы замерли, — сразу упали сердца.

[183]

Потомъ мы рванулись, тѣснясь, угрожая,
Мы вспрыгнули въ залъ, побѣжали впередъ.
На комнаты мгла налегала ночная,
И громко на крики отвѣтствовалъ сводъ.
Мы вкругъ обѣжали пустыя палаты,
Взобрались на верхъ, осмотрѣли весь домъ:
Все было наполнено, свѣжо, богато,
Но не было жизни въ жилищѣ пустомъ.
И запахъ такой же, полнѣй, изначальнѣй,
Въ покояхъ стоялъ, возрастая въ тѣни,
И на полъ упали мы въ шелковой спальнѣ,
Цѣлуя подушки, ковры, простыни.
И ночь опустилась, и мы не поднялись,
И насъ наслажденье безмѣрное жгло,
И мы содрогались, и мы задыхались…
Когда мы очнулись, — ужъ было свѣтло.

Мы шестеро вышли на воздухъ, къ свободѣ,
Безъ словъ отыскали на берегъ пути
И такъ же безъ словъ притаились въ проходѣ:
Мы знали, что дальше не должно итти.
И долго, подъ мраморнымъ портикомъ стоя,
Съ предѣла земли не спускали мы глазъ.
Корабль нашъ качался на зыби прибоя,
Мы знали, что онъ дожидается насъ.
По улицамъ, клича, друзья насъ искали.
Но слыша, какъ близятся ихъ голоса,
Мы прятались быстро въ проходѣ, въ подвалѣ…
И послѣ корабль распустилъ паруса.
Поплылъ въ широту и въ свободное море,
Гдѣ бури и солнце и подвиги есть,
И только въ словахъ баснословныхъ исторій
Объ насъ, для безумцевъ, останется вѣсть.

Товарищи! братья! плывите! плывите!
Забудьте про тайну далекой земли!
О счастливъ, кто дремлетъ въ надежной защитѣ, —
Но, дерзкіе, здѣсь мы не смерть обрѣли!

[184]

Найти здѣсь легко пропитанье дневное.
Нѣтъ, мы не умремъ, — но весь день нашъ унылъ,
И только встрѣчая дыханье ночное,
Встаемъ мы въ волненьи воскреснувшихъ силъ,
И бродимъ по городу въ зломъ ароматѣ,
И входимъ въ дворцы и въ пустые дома
Навстрѣчу открытыхъ незримыхъ объятій —
И вплоть до разсвѣта ласкаетъ насъ тьма.
Въ ней есть наслажденье до слезъ и до боли,
И сладко лежать намъ въ пыли и въ крови,
И счастью въ замѣну не надо намъ воли,
И зримыхъ лобзаній, и явной любви!

Венеція, 1902.