Когда Понократ узнал порочный образ жизни Гаргантюа, он решил иначе обучать его наукам, но на первое время позволил ему вести прежний образ жизни, считая, что природа не терпит внезапных перемен и возмущается против них.
Поэтому, чтобы успешнее приступить к своему делу, он упросил ученого врача того времени, мэтра Теодора, указать, можно ли направить на путь истинный Гаргантюа. Врач закатил ему слабительное по всем правилам искусства и этим путем исправил все уклонения и дурные привычки мозга. Этим же средством Понократ заставил его забыть всё, чему он учился под руководством своих старых учителей, как это делал Тимофей[1] со своими учениками, которые раньше учились у других музыкантов. Для большего успеха, он вводил его в общество людей ученых, находившихся в городе, чтобы соревнование с ними укрепляло его ум и вселяло в него желание хорошо учиться и отличаться. Затем так распределил его занятия, чтобы он не терял ни одного часа во дне, и таким образом всё
его время занято было изучением науки и литературы. Гаргантюа просыпался в четыре часа утра приблизительно. Пока его растирали, ему читали несколько страниц Св. Писания это громко и внятно, и с тем
выражением, какое приличествовало предмету; к этому занятию приставлен был молодой паж, уроженец Баше, по имени Анагност. Под влиянием, го чтения, Гаргантюа часто принимался бить поклоны, славословить, молиться и взывать к Господу Богу, величие и чудесные пути Которого он узнавал из чтения Св. Писания. После того отправлялся в укромные места облегчить кишки от естественных результатов пищеварения. Там учитель повторял ему прочитанное, объясняя самые темные и непонятные места.
На возвратном пути изучали небо: таково ли оно, каким они видели его накануне вечером, и при каких знаках восходит солнце, а также и луна в тот день.
После того Гаргантюа одевали, причесывали, завивали, наряжали и вспрыскивали духами и в продолжение всего этого времени повторяли ему уроки предыдущего дня. Он сам говорил их наизусть и связывал с ними некоторые практические случаи из жизни человеческой. Так занимался он иногда два-три часа сряду, но эти занятия обыкновенно прекращались, когда он был совсем одет. После того в продолжение добрых трех часов учитель давал ему урок.
После того шли гулять, всё время толкуя о прочитанном, и заходили на площадь, где играют в мяч, или отправлялись на луг и там играли в мяч, в лапту или городки для упражнения тела, как перед тем упражняли душу. Игра была без всякого принуждения: они прекращали ее, когда им вздумается, и обыкновенно, когда уставали физически или умственно. После того хорошенько обтирались и растирались, сменяли рубашку и, тихонько прогуливаясь, шли посмотреть, готов ли обед, В ожидании обеда декламировали отчетливо и выразительно несколько сентенций, удержавшихся в памяти из прочитанного.
Тем временем разыгрывался аппетит, и тогда садились за стол. В начале обеда прочитывалось несколько забавных историй о старинных богатырских подвигах, в то время как Гаргантюа пил вино.
После того, как вздумается, или продолжали чтение, или весело беседовали друг с другом, рассуждая о свойствах, особенностях, действии и природе всего, что им подавали за столом: о хлебе, вине, воде, соли, мясе, рыбах, плодах, травах, кореньях, и их изготовлении.
И таким образом в короткое время знакомились со всеми подходящими к этому местами у Плиния, Афенея, Диоскорида, Юлия Поллукса. Галена, Порфирия, Опиана, Полибия, Гелиодора, Аристотеля, Элиана и др.
И во время этих бесед часто, для большей уверенности, приносили вышеупомянутые книги за стол. И Гаргантюа так хорошо запоминал всё сказанное, что не было врача, который бы знал вполовину так много, как он.
После того обсуждали уроки, прочитанные поутру, и заканчивали обед вареньем из айвы. Гаргантюа чистил себе зубы стволом мастикового дерева, мыл чистой водой руки и глаза, благодарил Бога несколькими прекрасными кантами, восхвалявшими Божие милосердие и щедроты.
После того приносили карты, но не для того, чтобы играть, а чтобы научиться многим новым фокусам и выдумкам, которые все были основаны на арифметике. Этим путем
он полюбил арифметику и каждый день, после обеда и ужина, проводил, занимаясь ею, время гораздо приятнее, чем прежде играя в кости или карты. И скоро он так хорошо изучил арифметику теоретически и практически, что англичанин Тунсталь, который много написал о ней, сознался, что в сравнении с Гаргантюа он был просто неуч.
И не с одной только арифметикой, — так было и с другими математическими науками, как-то: геометрией, астрономией и музыкой, потому что, в ожидании, пока переварится обед, они занимались многими веселыми инструментами и геометрическими фигурами и даже практиковались в астрономических канонах.
Затем упражнялись в пении квартетов с вариациями на излюбленную тему. Что касается музыкальных инструментов, то он учился играть на лютне, на клавикордах, на арфе, на немецкой флейте, на альте и на тромбоне.
Проведя часок в этих занятиях, по окончании пищеварения, испражнялся и затем снова садился учиться в продолжение трех часов и более: повторял утренний урок, читал далее начатую книгу, писал, стараясь красиво выводить готические и римские буквы.
После того выходили из дома в сопровождении: молодого дворянина из Турени, которого звали берейтором Гимнастом и который учил Гаргантюа верховой езде. Переодевшись, Гаргантюа садился на коня, какогонибудь испанского жеребца или берберийскую лошадь, и скакал в карьер, волтижировал, перескакивая чрез рвы и барьеры, делал вольты справа налево и слева направо. Потом ломал, но только не копье, потому что нет ничего глупее в мире, как говорить: «И сломал десять копий на турнире или в сражении», — всякий плотник сделал бы то же самое, — но почетно и славно одним копьем сразить десятерых врагов. И так своим острым, крепким копьем Гаргантюа ломал ворота, пробивал латы, вырывал с корнем дерево, снимал кольцо, скидывал седло, панцирь или железную
перчатку. И всё это производил вооруженный с головы до ног. И никто не мог сравниться с ним в искусстве красоваться на коне и парадировать. Феррарский волтижер был просто обезьяна по сравнению с ним. Удивительно искусно перескакивал он с одной лошади на другую, не касаясь земли. Таких лошадей называли переменными, и он умел, держа копье на отлете, ездить на лошади без стремян и без уздечки и управлять ею по своему усмотрению. Всё это пригодно для военной дисциплины.
В другой раз он упражнялся в искусстве владеть секирой, которую так крепко держал, так ловко вращал и так искусно отклонял ею всякие удары, что в этом отношении мог назваться мастером своего дела.
После того бился на пиках, на обоюдоострых шпагах, на саблях, на кинжалах, то вооруженный щитом, то не вооруженный.
Охотился на оленя, дикую козу, медведя, серну, кабана, зайца, куропаток, фазанов, дроф. Играл в большой мяч и подкидывал его в воздух как ногой, так и кулаком.
Боролся, бегал, прыгал, но не в три приема и не на одной ноге, или, так называемым, немецким прыжком. Гимнаст говорил, что все эти прыжки ни к чему не служат на войне. Нет, он сразу перескакивал через ров, барьер, карабкался на стену и влезал в окно, отстоявшее от земли на высоту копья.
Плавал в глубокой воде на животе, на спине, на боку, рассекая воду всем телом, или одними ногами, подняв одну руку над водой и держа в ней книгу, причем она оставалась суха, переплывал с одного берега на другой, при чём, как Юлий Цезарь, тащил зубами за собою плащ; с помощью одной руки поднимался в лодку, снова бросался оттуда, головой вниз, в воду, погружался на дно, исследовал подводные камни, нырял в колдобины и водовороты, поворачивал лодку, правил ею, быстро гнал ее вперед, замедлял её ход, вел ее по течению, против течения, одной рукой держал весло, другою руль, ставил паруса, карабкался по мачтам, лазил по стеньгам, направлял компас и управлял рулем.
Выскочив из воды, взбегал на гору и так же легко сбегал вниз, ходил как кошка по деревьям, перепрыгивал с одного на другое как белка, ломал толстейшие сучья, как второй Милон, помощью двух отточенных кинжалов и двух крепких шил взбирался по стене дома, как крыса, и затем спускался сверху вниз так ловко, что не подвергался опасности упасть и расшибиться. Метал дротик, камни, стрелы, копье, алебарду, натягивал тетиву у лука, прицеливался из ружья, наводил пушку, и стрелял в цель, в птицу, сверху вниз и снизу вверх, вперед, сбоку, назад, как парояне.
Привяжут, бывало, канат, на какую-нибудь высокую башню и спустят конец на землю; он взбирается по канату, перебирая руками, затем спускается вниз так быстро и уверенно, точно внизу для него подостлан мягкий ковер. В другой раз приставят толстый шест к двум деревьям, он повиснет на нём обеими руками и передвигается, не касаясь ногами земли, да так быстро, что никакому скороходу его не догнать.
А для упражнения грудной клетки и легких он кричал во весь голос. Я услыхал раз, как он звал Евдемона и крик был слышен на протяжении от ворот св. Виктора до Монмартра. Сам Стентор не кричал так громко в сражении под Троей.
А ради укрепления мускулов для него соорудили две больших оловянных болванки, весом в восемь тысяч семьсот центнеров, которые он называл своими гирями. Он брал их с земли, по одной в руку и поднимал над головой и держал таким образом не шевелясь три четверти часа и долее, что доказывало несравненную силу. Играл в городки с самыми большими силачами. И когда доходила до него очередь, так упирался ногами, что под тяжестью его сгибались те, которые пытались сдвинуть его с места, как некогда это было с Милоном. И, как Милон, он держал в руках гранатовое яблоко и отдавал его тому, кто сможет его у него отнять.
После такого времяпрепровождения он растирался, мылся и переодевался, и все тихонько возвращались домой, а, проходя по лугу или другим поросшим травою местам, осматривали деревья и растения, и проверяли то, что о них написано древними, как Феофраст, Диоскорид, Маринус, Плиний, Никандр, и Гален, и уносили их целые охапки домой, где за ними смотрел молодой паж по имени Ризотом, у которого кроме того находились на хранении лопаты, заступы, садовые ножи и другие инструменты, необходимые в садоводстве.
По возвращении домой, пока готовили ужин, повторяли некоторые места из прочитанного и садились К гл. XXIII.за стол. Здесь надо заметить, что обед был скромный и умеренный, так как ели только для того, чтобы червячка заморить, но ужин за то был обильный и сытный. Гаргантюа ел за ужином ровно столько, сколько нужно, чтобы насытиться и поддержать свои силы. И такова настоящая диета, предписываемая доброй и верной медициной, хотя бы толпа дураков медиков, сбитых с толку софистами, и советовала противное. За ужином продолжался обеденный урок, насколько находили это подходящим, остальное время проводили в ученой и полезной беседе.
Помолившись Богу, предавались музыке и пению: играли на различных инструментах или же занимались фокусами из карт, костей и стаканов; и так приятно проходило время за вкусной едой и развлечениями, пока не наступал час ложиться спать. Иногда же ходили навестить компанию людей ученых или таких, что побывали в чужих краях. Среди ночи, прежде чем разойтись на покой, шли на самое открытое место в квартире и глядели на небо, замечали кометы, если таковые появлялись, фигуру, ситуацию, аспект, противостояние и соединение небесных созвездий.
После того Гаргантюа вместе со своим наставником повторял, на манер пифагорейцев, всё то, что они за день прочитали, видели, сделали и слышали.
И затем молились Богу с коленопреклонением, для укрепления своей веры: славословили Его за неизреченную благость и благодарили за протекшее время, предавая себя Его милосердию на будущее время. После того отходили на покой.
- ↑ Тимофей из Милета, знаменитый флейтист Александра Великого.