О, Гамлет, поведай нам тайну твоей великой скорби! Скажи, почему подле тебя мы чувствуем такой трепет, словно мы — бесконечное эхо твоей таинственной жалобы? Можно ли это объяснить только тем, что твоего отца убили, а у тебя нет силы отомстить за него? Правда, это судьба трагическая, но судьба исключительная, странная. Она действует на воображение, но она одна не могла бы так волновать наше сердце — не будь в тебе чего-то иного, большего, чем твои воспоминания, видения и клятва.
Гамлет — датчанин! Что нам, нынешним людям, до преступления какой-то королевы, до убийства какого-то короля и гнева развенчанного принца! Мы видели более кровавые драмы, чем та, в которую ты увлекаешь нас своими чарами. В чем же тайна мучительного обаяния, вложенного в твою грудь создавшим тебя поэтом и как бы слитого с твоим именем? Не в том ли, что в твоем дивном, величественном образе сосредоточены страдания чистой души, бьющейся в пучине низменных страстей, обреченной на борьбу против зла, которое охватывает ее со всех сторон и побивает?
Вот роковое в твоей жизни, Гамлет, и бред твой не имеет других причин. Молодой, нежный, доверчивый, с душой, открытой любви и дружбе, ты узнаешь о свершившемся в твоем доме преступлении, и это повергает в прах все твои чувства и верованья. Ты оплакиваешь дорогого усопшего и удивляешься, почему никто из близких не оплакивает его вместе с тобой. В твоей голове промелькнуло какое-то смутное подозрение… и вот это подозрение перешло в уверенность. Страшное видение, быть может, — сон, тебе открыло все, и с этой минуты, точно ошеломленный головокружением, ты чувствуешь, как потрясен твой разум и твоя жизнь превращается в горький и мрачный бред. Ибо ты безумец, Гамлет, и ты не лжешь, говоря:
His madness is poor Hamlet’s enemy.
Нельзя безнаказанно играть в безумие. Даже то, что ты избрал роль сумасшедшего, доказывает, как поработила тебя идея безумия с присущим ей страхом, ужасом и озабоченностью. Ты не притворяешься, подобно Бруту, да ты и не похож на сурового Брута. Поэт и влюбленный, нежный мечтатель и прилежный ученик-- в тебе нет ни одной черты беспощадного и терпеливого заговорщика. Бедный Гамлет, не твоей гордой любящей душе нести бремя затаённого мщенья! И вот, ты вынужден ненавидеть людей, ты, рожденный для того, чтобы их любить, и этот первый удар разбивает тебя безвозвратно. Ужас перед убийством, презрение к лжи, страх пред злом--вот что вызывает внутреннюю борьбу всего твоего существа. О, кто может не жалеть тебя, выброшенного с прямого пути на край бездны! Бедная жертва неправды!
Какою горечью омрачена твоя гармоническая душа! Когда ты философствуешь о жизни и смерти, о тайнах могилы и страхе перед неведомым, кажется, будто к тебе вернулась вся ясность твоего ума… А между тем, мы, внимающие тебе, в эти минуты еще сильнее чувствуем твое несчастие, твое духовное смятение, которого ты сам уже не в состоянии измерить и которое тщетно прикрывается блестящими и торжественными словами. Можно ли думать, что ты принадлежишь себе в те мгновенья, когда душа твоя, исполненная грез, отторгается от земли? Нет, потому что в эти мгновенья — ты забыаешь свои страданья, свои грехи. Все воспоминания словно стираются в твоей ослабевшей памяти, половина твоей души парализована…
Когда ты спрашиваешь самого себя, что значит: быть или не быть?.. умереть или уснуть?.. или мечтать?.. —ты не видишь коленопреклоненной перед тобой Офелии… Глядя на череп Йорика, думая о судьбах Александра и суете славы, ты не помнишь о совершённом тобой убийстве и о твоей возлюбленной, которая из-за тебя сошла с ума… Ты даже не подумал справиться о ее судьбе; ты даже не подозреваешь, что это — ее могилу перед тобою роют. Есть, стало быть, часы, когда твое бедное сердце мертво, и тогда твой ум, витающий в отвлеченных сферах, перестает сознавать собственное несчастие. Можно ли считать здоровым такое состояние, когда человек пребывает в полном забвении своих сердечных утрат? Разве нормален тот, у кого чувство и ум функционируют отдельно и как бы по очереди? Итак, пусть нам не говорят, что ты не сумасшедший, Гамлет! Здоровый — ты был бы отвратителен. Твой гнев и твоя жестокость доставляют нам больше страданья, чем тебе: для нас ясно, что ты уже не сознаешь своих действий.
Благородный Гамлет убивает Офелию, убив в своем сердце любовь, и он не понимает, что он ее убил. Он узнает Офелию лишь в гробу, и его сожаления выражают удивление и раскаяние.
Благородный Гамлет сломил безнаказанную дотоле гордыню своей матери, но выполнение этого жестокого долга разбило его собственное сердце, измученное сомнением и жалостью. Благородный Гамлет насмехается и оскорбляет Лаэрта, но тут же раскаивается, обвиняет себя, хотя, по-видимому, не отдает себе отчета в том зле, которое он ему причинил. «Небо мне свидетелем, — говорит он Лаэрту, — что я всегда вас любил». Гамлет во всем благороден и добр и во всем он невменяем. Он во власти безумия: мечтательного и подавленного — когда он наедине с Горацио, бешенного и презрительного — когда он приходит в соприкосновение с глупыми и жестокими мира. Безумие само по себе всегда или ужасно, или настолько печально, что мы невольно отвращаем от него взор. Даже бедная Офелия, такая чистая, кроткая и прекрасная, интересует нас лишь на миг после потери рассудка. Ее бред слишком тягостен, хотя и безобиден. Это совершенно личное страданье. Почему же, о печальный Гамлет, твое безумие нас приковывает и увлекает с начала и до конца? Потому что твое страдание — есть страдание нас всех, и это делает его таким человеческим и правдивым. В тебе иссякли все источники жизни: любовь, доверие, откровенность и доброта. Ты вынужден сказать ужасное «прости» своей совести, своей нежности. Ты поневоле становишься сумрачным высокомерным, ироническим, злопамятным и жестоким.
Беспощадная судьба вооружает против твоего ближнего твою мужественную, честную руку. Даже самая любовь к истине и справедливости — и та обрекает тебя на тупость и злобу. Но ты не можешь быть ни глупцом, ни злодеем — и ты чувствуешь, что сходишь с ума:
They fool me to the top of my bent;
They compell me to play the fool till Ican endure to do it no longer.
Увы, эта горечь твоей жизни, это отчаяние--то бешеное, то мрачное--выливается в один душевный крик, который находит отзвук в нас всех и который можно выразить в мольбе: Господи, зачем среди нас злые? Господи, зачем зло в творении твоем? Да Гамлет, ты весь в этом крике возмущенного против себя человечества. Вот в чем тайна твоих слез, твоего гнева, твоего ужаса. Вот в чем тайна нашей жалости, нашей нежности и нашего страха за твою муку. Кто из нас, измерив скорбь, на которую осужден мир, посмеет сказать, что он будет сильнее, справедливее, терпеливее тебя? Кто из нас, блуждая в сферах метафизики, отдаваясь увлечениям действительности, умственным наслаждениям, юношеским забавам или надеждам любви, — кто посмеет уверить себя, что он не безумец,, не слабый смущенный ум, в котором воспоминание о неизбежном стушевывается, в котором эгоистическое или легкомысленное я душит чувство истины и культ мудрости? Роемся ли мы в книгах, чтобы допытаться, где причина несчастия и бессилия человека, ищем ли ответа на неразрешимый вопрос у мечты, стараемся ли забыть о нем в вихре удовольствий: мы — вечные калеки духа и тела, управляемые не разгаданными тайнами, пугливые до болезненности, забывчивые до упоения, трусы или фанфароны, быстро осушивающие чашу радостей, бистро утомляющиеся в поисках за истиной, жалкие и грустные — всегда и всюду…
Плачь, Гамлет, плачь! Все здесь достойно слез. Но и трепещи также, ибо нет в мире ничего ужаснее нашей судьбы. Убивай и умирай, разрушай и исчезай! Вот удел человека. С колыбели и до могилы, от Адама и до тебя, Гамлет, от твоих дней и до наших, голос земли есть вечное рыдание, теряющееся в вечном безмолвии небес.
Источник текста: Сборник на помощь учащимся женщинам. — Типо-литография Т-ва И. Н. Кушнерёв и Ко, 1901. — С. 80—83.