В странах Средней Азии (Мозер; Тимощук)

В странах Средней Азии
автор Генрих Мозер, пер. В. В. Тимощук

Оригинал: фр. À travers l"Asie Centrale: La steppe Kirghize, le Turkestan Russe, Boukhara, Khiva, le pays des Turcomans et la Perse. Impression de voyage, опубл.: 1885. — Источник: В странах Средней Азии. Путевые впечатления Генриха Мозера. 1882—1883 гг. // Русская старина, №№ 1, 3, 5. 1888. vostlit.info, az.lib.ru

Мозер Генри Путешествие в страны Средней Азии Киргизская степь — Русский Туркестан — Бухара — Хива — Земли туркмен и Персия A Travels l’Asie Centrale. La Steppe Kirghize; Le Turkestan Russe; Boukhara; Khiva; Le Pays Des Turcomans et la Perse

В странах Средней Азии

Путевые впечатления Генриха Мозера 1882—1883 гг.

Предисловие

В конце июня месяца 1887 года, в бытность нашу в Швейцарии, между прочим в Люцерне, мы, осматривая различные достопримечательности этого прелестного города, посетили бывшую там выставку различных произведений средне-азиятских стран. Выставка занимала два довольно большие зала и привлекала к себе путешественников, которые в это время обыкновенно толпятся в Люцерне. Выставлено было много весьма интересных и хороших предметов средне-азиятского быта.

Тут мы видели всевозможные ковры, драгоценное оружие, различные одежды мужчин и женщин, книги, обувь, монеты, сосуды, предметы произрастений и множество весьма хорошо выполненных фотографических снимков с городов, селений, кочевок, караванов, зданий, памятников, типов разных народностей и проч., и проч.

Тут же продавалось, отлично отпечатанное, роскошное издание на французском языке, с 170 гравюрами, 16 гелиотипиями и большою картою, книга, изданная в Париже, под заглавием: «А travers l’Asie Centrale. La steppe Kirghise — le Turkestan Russe — Boukhara — Khiva — le pays des turcomans et la Perse. — Impressions de voyage par Henri Moser». Издано у E. Plon в Париже, в б. 8 д., 464 стр. Книга вышла в свет в ноябре 1885 года.

Книга посвящена «Его превосходительству генерал-лейтенанту Михаилу Григорьевичу Черняеву, как знак признательности».

Мы поспешили приобрести это роскошное издание и быстро заинтересовались, оживленным, вполне интересным, искренним рассказом Генриха Мозера; ему же принадлежало и все собрание им вывезенных предметов средне-азиятского быта, торговли и промышленности, собрание которых мы видели на выставке в г. Люцерне.

Оставя Люцерн, мы проехали в г. Шафгаузен; здесь, в роскошном Швейцарском отеле (Швейцергоф) имели истинное удовольствие встретиться и хорошо познакомиться с Генрихом Мозером, который и был самым любезным и просвещенным сопутником нашим при обозрении достопримечательностей весьма интересного города Шафгаузена, главного города кантона того же имени.

Вот несколько главнейших данных из биографии этого швейцарского путешественника.

Генрих Мозер родился 18-го мая 1814 года в Петербурге. Отцем его был знаменитый в Петербурге часовой мастер, владелец одного из самых лучших часовых магазинов в русской столице. Генрих Мозер-отец нажил себе в России многие миллионы рублей своим искусством часовщика и мастерством своих произведений и торговли.

Пятилетним мальчиком Генрих Мозер-сын был отправлен отцом в Швейцарию, в родной городок этой фамилии — Шафгаузен, где последовательно прошел он курс начальной школы, затем реальной и классической гимназии. Степень бакалавра Генрих Мозер получил в Женеве. После того поступил он на службу в швейцарскую кавалерию, имел чин поручика колоновожатых (1863 г.), был адъютантом главного инспектора всей швейцарской армии (1864 г.). Затем, выйдя в отставку, вернулся в Россию (1865 г.).

К верстаку часового мастера он не имел ни малейшего влечения, равно как вообще ко всей промышленности и торговле своего отца. В Генрихе Мозере-сыне весьма рано развилась страсть к путешествиям и вот в 1867 г. он едет в Сибирь; в 1868 г. совершает первое путешествие в Центральную Азию; в 1869 г. делает второе путешествие, из которого в 1871 г. возвращается в Европу; затем в 1882—1883 гг. совершает третье путешествие в Центральную Азию и сообщает свои путевые впечатления в целом ряде бойко набросанных, весьма интересных, очерков, напечатанных в женевской газете в 1885 г. Эти письма, вновь пересмотренные и обработанные Генрихом Мозером, были изданы в вышеупомянутом роскошном иллюстрированном издания в Париже, у Плона, в ноябре того же года.

Кроме названной книги, г. Мозеру принадлежат статьи по политической экономии и по вопросам о внешней торговле, помещенные в некоторых французских журналах, газетах и отдельными брошюрами.

В одном из заседаний географического общества в Париже, членом которого г. Мозер состоит, было сделано им подробное сообщение о его путешествиях в Азии.

Восемь географических обществ в разных городах избрали его своим почетным членом; почетным же членом он состоит в швейцарском обществе натуралистов.

Г. Мозер — высокий, стройный, сильный мужчина 43-х (в 1887 г.) лет от роду, моложавой наружности, истинный джентльмен в своих приемах, вежливый, предупредительный, многосторонне образованный. Недавно он женился на весьма симпатичной, молоденькой своей племяннице, но нежные узы Гименея не привязали его к родному краю, Шафгаузену: мы нашли его уже, так сказать, почти накануне отъезда из Швейцарии.

В бытность нашу в Шафгаузене г. Мозер предназначил уже к продаже свою прелестную виллу, доставшуюся ему от покойного отца, и, распродав всю свою движимость, он ожидал лишь последнего момента продажи своих владений, чтобы оставить Швейцарию, а затем и Европу, и направиться в Азию, с тем, чтобы проехать (так он тогда, в августе 1887 г., предполагал) чрез русско-азиятские владения в Индию.

Этот швейцарский путешественник хорошо понимает по русски, но почти по русски не говорит; он горячо любит Россию и русский народ. Наш знаменитый путешественник Н. М. Пржевальский считается г. Мозером идеалом всех путешественников, «и физические, и нравственные качества г. Пржевальского как бы слились, по выражению г. Мозера, в ту форму, которая необходима для создания самого отличного путешественника. В самом деле: сильный, здоровый, превосходный стрелок, добродушный, но в то же время твердый в своих отношениях к членам своей экспедиции», г. Пржевальский привлекает все симпатии г. Мозера.

— «А вот другое дело г. Стэнли», говорил нам Генрих Мозер, — «это сибарит, холодный эгоист, скряга, каких мало, заботящийся всегда только об обстановке себя всевозможными удобствами и ни мало не дорожащий ни жизнью, ни интересами своих спутников. Нередко случается, это я хорошо знаю, — рассказывал нам г. Мозер, — когда Стэнли утопает во время путешествий в роскоши и угощается лучшими консервами, запивая их самыми тончайшими винами, — спутники его чуть не умирают с голоду. Таким образом Стэнли — не Пржевальский, который делит последний ломоть хлеба с товарищами своего путешествия, разделяет с ними все тяжести, все иногда непомерные труды и все опасности».

Нравятся г. Мозеру французские путешественники: «их обыкновенно называют авантюристами, но кто из заправских путешественников не суть авантюристы!» Но за то удаль, предприимчивость французов для г. Мозера вполне увлекательны.

Мы передали г. Мозеру о желании нашем сделать извлечение из его книги на страницах «Русской Старины». Швейцарский путешественник, приняв это заявление с величайшим удовольствием, поспешил вам подарить экземпляр своей книги, с весьма любезным автографом^[1] и с необыкновенною предупредительностью предложил нам выбрать наиболее интересные гравюры из тех, которые помещены в его книге.

Мы выбрали десять гравюр и он посветил написать своему издателю в Париж о высылке в редакцию «Русской Старины» всех клише выбранных нами портретов и политипажей.

Извлечения и разбор книги г. Мозера сделаны нашею постоянною сотрудницею Верою Васильевною Тимощук; клише гравюр получены и отпечатаны, и все это является пред читателями «Русской Старины» на страницах нашего издания.

Искреннейше благодарим почтенного г. Генриха Генриховича Мозера за его любезность, оказанную им нашему журналу, и горячо желаем ему полного успеха и счастия в его последующих путешествиях на пользу науки и ко благу человечества.

---

Печатая настоящий обзор книги г. Мозера в «Русской Старине», мы обратились к достоуважаемому генералу Михаилу Григорьевичу Черняеву, живущему в Москве, с просьбою сообщить нам сведения о знакомстве его с упомянутым путешественником.

— "Г. Мозера я знаю настолько, любезно отвечал нам от 30-го ноября 1887 г., между прочим. Михаил Григорьевич. — насколько можно узнать человека, пропутешествовавшего вместе от Москвы до Ташкента и совместно прожившего месяц в одном доме, так как он имел помещение в генерал-губернаторском доме.

«Г. Мозер человек любознательный. Путешествовал он на свои средства, которых у него было достаточно. Книгу его я прочитал, небылиц в ней не встретил… Она имеет интерес, как картинное изображение современного нашего положения в Средней Азии и соседних ханствах. Он много натерпелся в Мервских пустынях и издержал много денег, чтобы составить свою книгу».

Мих. Семевский.

Страны Средней Азии в путевых очерках
Генриха Мозера.

1883 г.

В конце 1885 г., у книгопродавца Плона, в Париже, появилось на французском языке весьма изящно изданное описание путешествия, совершенного швейцарцем г. Мозером в Туркестанский край, Бухару, Хиву и Персию; отпечатанная в количестве 4,000 экземпляров и разошедшаяся почти сполна, книга эта украшена многочисленными политипажами, которые исполнены с фотографий, снятых самим автором во время путешествия, снабжена картою тех стран, которые он посетил, и посвящена генералу М. Г. Черняеву, при любезном содействии коего г. Мозеру удалось совершить это трудное путешествие, за что он питает к генералу чувства живейшей и вполне искренней признательности и вспоминает о нем постоянно в самых теплых и даже восторженных выражениях. Задавшись исключительно целью представить читателю картину тех мест, которые он посетил, и описать нравы и обычаи разных племен и народов, с которыми ему удалось ознакомиться, автор нигде не вдается в область политики и не претендует на научность изложения, но сообщает, между прочим, кое-какие исторические сведения о завоеваниях, совершенных за последние годы русскими войсками в Средней Азии, и рисует прошлое этих стран; рассказ его вполне беспритязателен, местами веселый, местами дышащий грустью, смотря по удачам или невзгодам, испытанным им во время странствований, но за то всегда искренний и правдивый.

Вы не встретите здесь выдуманных происшествий, на которые бывают так щедры иностранцы, говоря о России; не найдете тут описаний каких либо героических подвигов или чего либо необычайного; все рассказываемое автором происходит просто и обыденно и невольно внушает к нему доверие и симпатию, а между тем его путешествие и без прикрас было своего рода подвигом, так как он отважился предпринять его, располагая лишь самыми скудными средствами, и вторично, когда его материальное положение было вполне обеспечено, не задумался вновь оставить родину и всякие денежные интересы и добровольно пошел на встречу всевозможным неудобствам, лишениям и даже опасностям, си коими было сопряжено это путешествие.

Для русской публики, и в особенности для жителей нашей столицы, сочинение г. Мозера имеет еще тот интерес, что имя ее автора хорошо известно всему Петербургу, где его отец, родом швейцарец, приехавший в Россию с живописных берегов Рейна, из г. Шафгаузена, содержал, в течении многих лет, на Невском проспекте часовой магазин, которым он нажил себе миллионное состояние; часовая фирма Мозера пользуется доныне вполне заслуженною известностью.

Но сын трудолюбивого швейцарца не захотел стать за верстак отца, чем последний был крайне недоволен, так что когда молодой Мозер заявил ему, в 1868 г., о своем желании отправиться в Среднюю Азию, то он отказал ему в материальной поддержке, думая удержать этим сына при себе и заставить его заняться своим ремеслом. Недостаток денежных средств не остановил, однако, энергичного юношу, жаждавшего испытать свои силы в борьбе с жизнью; он не побоялся пуститься в дальний путь, имея в кармане всего несколько сот рублей, но за то с богатым запасом энергии и с надеждою создать себе в этих странах независимое положение личным трудом.

Мы увидим, как плохо оправдались надежды молодого путешественника, как много встретил он неудач и препятствий к осуществлению задуманного им дела, и как под влиянием этих неудач остыла энергия и охладели его мечты; однако, неудовлетворенная любознательность и прежняя страсть к путешествию, посеянная в нем в детстве чтением книг, увлекли его вновь, через 13 лет, в те страны Средней Азии, которые с молодых лет так занимали его воображение, и на этот раз он встретил полное сочувствие и содействие со стороны русских властей, в особенности со стороны знаменитого и достойнейшего генерала Михаила Григорьевича Черняева.

Плодом этого второго, более продолжительного путешествия, и явилось то сочинение, о котором мы говорим; несомненные достоинства этой книги побудили нас обратить на нее внимание читателей и представить на стран. «Русской Старины», в нашем извлечении, наиболее интересные эпизоды этого путешествия.

Вера Вас. Тимощук.

I.

В 1868 г., имея всего 20 лет от роду, г. Мозер простился с Петербургом и направился на восток, имея, как мы уже говорили, непреодолимое желание посетить только что приобретенные Россией земли в Средней Азии. Изучение языка и нравов киргиз задержало его несколько месяцев в Оренбурге; наконец, достаточно подготовившись к путешествию и имея прекрасные рекомендации, он вознамерился продолжать свой путь, но генерал Крыжановский, тогдашний губернатор Оренбурга, решительно отказал ему в разрешении выехать из Оренбурга, без соизволения на то военного министра, мотивируя свой отказ тем, что Туркестан находился в то время в военном положении и поэтому не все могли иметь туда свободный доступ.

Не желая терять времени в ожидании разрешения от министра, г. Мозер, под покровом темной ночи, оставил город, в сопровождении нескольких преданных ему друзей, и избегая большего караванного пути, из опасения быть возвращенным погонею от оренбургского владыки, останавливался лишь в аулах кочевников, где ему оказывали везде гостеприимный прием, благодаря рекомендациям, коими снабдили его некоторые султаны в Оренбурге. Путешествуя таким образом, он добрался в четыре месяца до Ташкента.

Генерал-губернатор Туркестанской области, ген. Кауфман, был окружен в ту пору толпою молодых гвардейских офицеров, покинувших Европу с целью стяжать себе славу или загладить некоторые проступки, соделанные на родине, вследствие чего Ташкент получил название «Сибири гвардейских кутил», и жилось в нем, разумеется, весело. Шампанское, не смотря на чудовищную цену, от 15 до 25 р. за бутылку, лилось рекою; дуэли между офицерами были не редкостью, они затевали их, чтобы поддержать в себе воинственный дух, ибо в то время не было никакой экспедиции, которая могла бы удовлетворить жажду деятельности, обуревавшую эту пылкую молодежь.

Вскоре по приезде в Ташкент, кошелек нашего путешественника заметно опустел и ему надобно было подумать о том, чем бы заработать себе денег; ненавидя гарнизонную службу, он отказался от мысли поступить в армию и занялся на первых порах объездкой степных лошадей, которых он продавал офицерам, но вскоре знакомство с одним итальянцем, приехавшим в Ташкент, открыло ему новый источник заработка.

Этот итальянец был торговцем семенами, приехавшим в Ташкент с целью приобрести яички шелковичного червя и доставить их в Италию, где болезнь производила большие опустошения среди этих драгоценных насекомых. Он обратил внимание г. Мозера на огромную будущность, которую могла иметь эта вывозная торговля, так как яички этого червяка обходились в Туркестане по 1 франку унция, а в странах зараженных продавались по 25 франков. С этого момента г. Мозер занялся исключительно этим вопросом и составил статистическую таблицу распространения шелковичного дерева в Туркестане.

"С этой целью я проехал всю страну, говорит он, проник до Кокана и надеялся добраться до Кашгара, но, к сожалению, это мне не удалось, так как Якуб-Бек, отважный татарский искатель приключений, образовавший небольшое владение в западной части Китая, не допускал в свою землю ни одного европейца. Итак я вернулся в Ташкент, с намерением ехать обратно в Европу для выполнения моих замыслов.

"Генерал Кауфман отнесся к моим планам сочувственно и, отпуская меня в Россию, поручил мне лично переговорить об этом с итальянским посланником, который уже неоднократно обращался к нему с предложением начать переговоры с итальянским правительством, желавшим завязать торговые сношения с Центральной Азией.

"В итальянском посольстве, в С.-Петербурге, мне был оказан весьма сочувственный прием; лишь только я заявил о моих планах, ко мне явился уполномоченный от итальянского правительства, которому было поручено вступить со мною в переговоры для организации этой вывозной торговли на широких основаниях, но в то же время я получил запрос по этому поводу из азиатского департамента и мне пришлось иметь первое столкновение с бывшим директором этого департамента, который заявил мне, что никакая международная сделка между туркестанским генерал-губернаторством и европейскими государствами не может быть заключена, без утверждения этого департамента, и что в настоящую минуту я могу считать мои хлопоты бесполезными и неудавшимися.

"Это свидание разрушало все мои мечты, но так как в молодости человек не легко отказывается от своих надежд, то я не унывал.

"Между тем, моими планами заинтересовался канцлер, кн. А. М. Горчаков, и мне удалось доказать, на основании составленных мною отчетов, что этот новый предмет вывозной торговли мог бы приобрести со временем огромное значение и что Центральная Азия будет в состоянии доставлять ежегодно яичек шелковичного червя на 25 миллионов франков.

"Эти ли доводы или какая нибудь иная причина вызвали неожиданный поворот в образе мыслей директора азиатского департамента; как бы то ни было, он вступил в роль моего бывшего покровителя, ген. Кауфмана, и командировал меня в Италию, где мне было поручено непосредственно вступить в переговоры по этому предмету.

"По приезде моем во Флоренцию, там образовалось общество для закупки яичек, которые я обязался доставлять из Туркестана; вступив в компанию с опытными торговцами, располагавшими значительными капиталами, я направился снова на Восток.

"Я и не подозревал, какой прием ожидает меня в Ташкенте, куда я приехал теперь в качестве уполномоченного от азиатского департамента. Генерал Кауфман принял меня довольно холодно и, услыхав о переговорах, веденных мною в Италии, его превосходительство объявил мне, что он воспрещает впредь вывоз яичек шелковичного червя из Туркестана и что мне остается возвратиться в Петербург и объявить моим покровителям, что если они считают себя всемогущими в столице, за то в провинции полновластным хозяином является он.

"Эта аудиенция навела меня на горестные размышления о суете мирской, о единомыслии, существующем между русскими сановниками, и об удивительном единодушии, с коим они трудятся на пользу общества!

"Однако, мне оставалось еще одно средство для достижения моей цели: это было письмо директора азиатского департамента к дипломатическому агенту, состоявшему при генерале К. П. Кауфмане, которого он просил оказать мне содействие в моем предприятии. Я ухватился за это средство. Г. Струве, бывший со мною в очень хороших отношениях, сделал все возможное, чтобы примирить эти две враждовавшие стороны, делавшие мое положение до нельзя щекотливым. К счастию, в то время снаряжалось посольство в Бухару, отправление его было несколько ускорено и мне было оффициально объявлено, что я могу исполнить мои контракты, закупив требуе яички во владениях эмира.

"Но за несколько дней до нашего отъезда чрезвычайный посол, отправлявшийся в Бухару, полковник N (кн. Витгенштейн?), обратился ко мне приблизительно со следующею речью:

« — Любезный друг, желая вам добра, я хочу дать вам добрый совет. Соберите ваши пожитки и покидайте сию волшебную страну. Уезжайте, отказавшись от мысли уладить дело у нас. Его пр--ство поручил мне истолковать вам смысл письма, данного вам в Ташкенте. Если на французском языке возможна игра слов, то и на нашем языке, под пером генерала, может быть высказано много такого, что могло быть для вас непонятным; из этого письма вы заключили, конечно, что вы будете принадлежать к составу нашего посольства, между тем, генерал приказал мне объяснить вам его в том смысле, что вам предоставляется право отправиться в Бухару, одновременно с посольством, не считаясь, однако, оффициально в составе этого посольства. Излишне было бы говорить, что если вы рискнете ехать в эту страну при подобных условиях, то вам угрожает участь тех трех итальянских посланцев, которые пробыли 11 месяцев в плену у эмира, из коих один умер от вынесенных им страданий».

«Я пожал руку честному полковнику и на следующий день, с восходом солнца, отправился в путь один, конвоируемый несколькими отважными уральскими казаками, которые согласились сопутствовать мне за большое вознаграждение».

Благополучно отделавшись от нападения фанатичной толпы, осадившей караван-сарай, в котором он укрывался по пути, Мозер добрался до Бухары без особенных приключений и тут, по обыкновению, был объявлен пленником эмира; но все же ему удалось сделать необходимую закупку и по истечении положенного срока он бодро отправился в обратный путь, во главе большего каравана.

«Но бедствия мои этим не кончились, говорит автор, русские готовили мне на своей границе пренеприятнейший сюрприз: все мои товары были конфискованы и я считал, что мне лично настолько угрожала опасность, что я поспешно направился в степь, с целью пробраться в Европу, глубоко возмущенный тем, как со мною тут поступили, и вдобавок совсем больной от усталости и лишений».

Не смотря на столь неудачный результат этого первого путешествия, Мозера постоянно преследовало воспоминание о независимой жизни, которую он вел во время этой экспедиции, преисполненной опасностями и треволнениями, но имевшей для него неотразимую прелесть; вот почему, тринадцать лет спустя, узнав о смерти генерала К. П. Кауфмана, он вновь возъимел желание отправиться в Среднюю Азию. Подобное путешествие, со времен известного Марко Поло, совершил только один европеец, именно венгерец Беженчей (Berzenzcey), который, выехав из Верного в 1874 г., достиг Кашгара и Яркенда и пробрался оттуда в Индию, но об его путешествии имеется весьма мало сведений, так как он скончался вскоре по возвращении в Европу.

Прежде чем отправиться в путь, г. Мозеру надо было заручиться разрешением русских властей; встретив в этом отношении на первых порах некоторые затруднения, он решил обратиться к туркестанскому генерал-губернатору, генералу М. Г. Черняеву, который должен был приехать в Москву на коронацию ныне благополучно царствующего государя императора; заручившись рекомендательными письмами, г. Мозер явился к нему, и с первой же аудиенции дальнейшая участь его путешествия была решена.

— «Поезжайте, сказал ему генерал, вы сами увидите, удобно ли вам будет исполнить ваше намерение, я же с своей стороны готов оказать вам помощь во всем, что от меня будет зависеть».

Ласковый прием, оказанный Генриху Мозеру М. Г. Черняевым, приветливое обращение и содействие, действительно оказанное генералом путешественнику, сделали г. Мозера горячим поклонником Михаила Григорьевича; вот какими чертами описывает он личность завоевателя Туркестана и впечатление, производимое им на окружающих.

"Генералу Черняеву 57 лет (1883 г.); у него чисто военная осанка, черты лица. крупные, взгляд быстрый и властительный; необыкновенная доброта, в соединении с замечательной энергией, составляют отличительные черты его характера; у него есть время для всякого просителя, он готов выслушать всякую просьбу. Эта доступность, эта врожденная приветливость много содействовали его популярности; доброе сердце М. Г. Черняева известно в армии всякому, а его военные подвиги установили за ним славу человека храброго, энергичного, хладнокровного, вообще превосходного боевого генерала; своею известностью и своему быстрому повышению он обязан исключительно самому себе, прошедши все ступени своей блестящей карьеры, не имея покровителя и пробивши себе дорогу исключительно своими собственными силами и обширными военными дарованиями ².

"Произведенный в гвардейские офицеры в 1845 г., Черняев отличился в Крымскую войну, за что получил чин капитана, а в 1869 г. был назначен главным квартирмейстером армии в Терскую область. Впоследствии он занимал место начальника штаба в Оренбурге и, наконец, в 1864 г., во главе отряда, стоявшего в Верном, численностью в 2,000 человек, устремился на покорение новой области, имея в отряде лишь 10 орудий, помнивших еще 1812 год. Первым его подвигом была победа под стенами Чимкента над армией коканского хана, численностью в 40,000 чел., бывшею под командою доблестного воина Алым-Кулы. Дальнейший пут Черняева, от Чимкента до Ташкента, составляет целую эпопею; солдаты, терпя нужду в продовольствии, плохо одетые и вооруженные, шли по совершенно незнакомой местности, как бы на открытие Нового Света. Когда, наконец, Ташкент, ключ всего Туркестана, был уже почти в его руках, Черняев получил неожиданно от военного министра приказание вернуться.

— «Я положил депешу в карман и овладел Ташкентом», рассказывал нам однажды генерал, когда нам удалось добиться от него рассказа о некоторых эпизодах этого похода.

На другой день после решительной битвы под Ташкентом, в которой был убит Алым-Куль, Черняев один, без конвоя, отправился в город, занятый его заклятыми врагами. Этим смелым поступком он приобрел уважение туземцев, которые преклоняются перед всем необычайным и действующим на их воображение.

"Эти военные победы упрочили славу завоевателя Туркестана; о подвигах его войск сложились в степи целые легенды, передаваемые до сих пор (1885 г.) солдатами; даже туземцы прославляют его в своих балладах, под именем Шир-Наипа, что значит львоподобный.

"Столь блестящий поход, столь быстрые победы окончились для героя громовым ударом: он подвергся совершенной опале, должен был удалиться от дел и прожил в безъизвестности, при крайне стесненных материальных обстоятельствах, целых двенадцать лет, т. е. до 1876 г., когда, в качестве главнокомандующего, он принял участие в Сербской войне, а затем, по восшествии на престол ныне царствующего Императора и со смертью генерала Кауфмана, вступил вновь в отправление своих прежних обязанностей.

«Вот в силу какого сцепления обстоятельств, говорит Мозер, я имел счастие познакомиться в то время с этим генералом, образ которого постоянно занимал мое воображение и коим я восхищался не столько за его подвиги, сколько за достоинство, с каким он перенес постигшие его превратности судьбы».

II.

Итак, ободренный обещанием ген. Черняева, г. Мозер сделал все необходимые приготовления к поездке и отправился в Оренбург, где он должен был присоединиться к свите генерала. От Оренбурга до Орска путь их лежал по местности, населенной оренбургскими казаками, за Орском начиналась степь — местожительство киргиз кочевников, их родина, которую они обожают, воспевая ее своеобразные прелести в своих песнях. Только в безграничной степи киргиз чувствует себя счастливо и привольно, хотя в этой степи ему нередко приходится терпеть страшный холод, в особенности зимою во время бурана, который засыпает иногда целый караван ледяным покровом; но за то, кажется, нет в мире народа выносливее киргиза; не смотря на то, что климат степи весьма изменчив и температура колеблется между 30° Р. мороза зимою и 35° тепла летом, их зимняя одежда ничем не отличается от летней и состоит круглый год из вышитых кожаных или бархатных шаровар, бешмета и халата, делаемого из бархата, шелка или бумажной ткани, смотря по состоянию. Голову они бреют, прикрывая ее скуфейкой, сверх которой надевают высокую шапку на лисьем или овечьем меху. Одежда женщин ничем не отличается от мужской; костюм замужней женщины, никогда не показывающей свои волосы, отличается огромным белым шарфом, которым они окутывают голову и нижнюю часть лица. Волосы, составляющие лучшее украшение девушек, заплетаются в длинные косы, которые украшают лентами и монетами, если же они не достаточно длинны, то в них искусно вплетают конский волос. Вышедши замуж, киргизка отказывается от всяких удовольствий, не думает более о своем туалете и предается исключительно заботам о доме и хозяйстве. Когда родится ребенок, мать усердно моет его в течении 40 дней, после чего он считается чистым и всю жизнь не нуждающимся в омовении. До десятилетнего возраста костюм детей обоего пола отличается величайшею простотою: родители считают достаточным брить детям голову и тем ограничиваются все заботы об их одежде; они ходят голые круглый год. Хотя киргизы мусульмане, но в одной и той же палатке редко можно встретить двух женщин; богатые позволяют себе роскошь иметь несколько жен, но держат их в разных аулах, что в случае домашней ссоры дает им возможность искать утешения возле другой супруги.

Наибольшим почетом у киргиз пользуется племя Адаис, кочующее в степях между Каспийским морем и владениями хивинского хана; это единственное племя, сохранившее доблесть и храбрость предков. Баранты или вооруженные набеги не считаются у них чем либо предосудительным, но в настоящее время русские всячески стараются внушить им, что эти прославленные баранты не что иное, как отъявленный грабеж, строго наказуемый законом.

Киргиз, сделавшийся самым верным союзником России, честен, но далеко не так смел и отважен как туркмен, за то он не так фальшив, как сарт, гораздо менее его образован, и хотя мусульманин, но отнюдь не может быть назван фанатиком, поэтому надобно видеть с каким пренебрежением относится к нему сарт, считая киргиза немногим выше верблюда, с которым тот появляется на городских улицах и базарах.

Еще в первую поездку в Среднюю Азию, в 1868 г., Мозеру удалось ознакомиться довольно близко с бытом киргиз, о которых он много говорит в своем сочинении; во время его остановки в Оренбурге с ним познакомился и очень привязался к нему Сулейман султан, владетель Оренбургской степи. Видя, как усердно изучал путешественник киргизский язык, он предложил ему посетить его аул и поохотиться в его владениях.

В киргизском ауле г. Мозер был принят с большим почетом, в юрту султана собралось множество его родственников и после обычных приветствий и омовения рук была подана баранина, мясо молодого откормленного жеребенка и мясо молодого верблюда, которое подается лишь в торжественных случаях; эти блюда сопровождались пилавом. Оставшись с султаном наедине, Мозер угостил его, в свою очередь, наливкой, после чего хозяин стал еще радушнее и, желая оказать ему величайшую честь, какая может выпасть на долю христианина, познакомил его с любимой своей супругой, Фатьмою, которая поразила гостя своею красотою и роскошным нарядом; она охотно позволяла рассматривать себя и с удовольствием выслушивала комплименты, делаемые ей европейцем.

Вернемся, однако, к прерванному рассказу о путешествии Мозера, которого мы оставили по дороге в Орск. Караван, с коим он ехал, состоял из пяти экипажей, запряженных тройками; в первой легкой дорожной коляске ехал М. Г. Черняев, со своим адъютантом, кап. Алабиным; во второй — ген.-ад. кн. Витгенштейн, предложивший Мозеру место в своей коляске; в третьей — полковник Сермет, бывший военный уполномоченный при французском посольстве в С.-Петербурге, и полковник Рихтер, состоявший при генерал-губернаторе; в четвертой коляске сидел ординарец генерала и его секретарь и, наконец, в пятой везли багаж. На всех станциях атаманы казацких селений выходили, по большей части в полной форме, на встречу генерал-губернатору, и сами наблюдали за тем, как перепрягались лошади. Когда же караван миновал Орск, со всех сторон начали сбегаться любопытные киргизы, желавшие взглянуть на проезжавших властей. На протяжении от Орска до Аральского моря находится всего лишь один населенный форпост Иргиз, — небольшое укрепление, выстроенное среди песков; за земляными окопами возвышается несколько хижин, с плоскими крышами, несколько лавчонок и казармы; далее во все стороны тянется беспредельная степь, без малейшего признака растительности.

"За Иргизом мы вступили в область зыбучих песков, говорит автор, в которой имеется всего три станции и где лошади заменяются уже верблюдами; скучный переезд совершается с убийственною медленностью; верблюды идут шаг за шагом, издавая пронзительный крик, который, мало по малу, невыносимо раздражает нервы; хотя генерал запретил устроивать при проезде его какие бы то ни было манифестации, однако, на последней станции нас ожидала оживленная картина: тут собралась толпа просителей и киргизские беи, бывшие помощниками генерала при завоевании; они явились хорошо вооруженные, на своих маленьких степных лошадях, и присоединились к нашему каравану.

"Но вот, наконец, показалась зелень, деревья; это сады, окружающие Казалинск. Это торговый центр степи, куда съезжаются киргизы, чтобы променять свои произведения, сырые кожи, овечью и верблюжью шерсть, на русские или бухарские изделия. Городские власти вышли нам на встречу, поезд остановился, все сошли с коней, чтобы присутствовать, стоя, при поднесении генералу хлеба-соли. Громадная толпа народа приветствовала его восторженными криками: ура! Тут были представители всевозможных типов: на первом плане русские, далее сарты, узбеки и евреи верхами, позади всех киргизы на верблюдах. Трудно описать живописную прелесть этой картины и богатство красок, коими блистали одеяния этой разноплеменной толпы.

"Но что это за группа людей, истощенных, с длинными бородами, бедно одетых, которые стоят уныло и безмолвно, составляя яркий контраст среди веселой, восторженной толпы? Когда Черняев поровнялся с ними, они все пали перед ним на колена, — их было до трехсот человек.

« — Ваше пр--во, сжальтесь над ними, мы добиваемся наших прав!»

"Этот вопль вырвался из всех уст; на лицах просящих запечатлелось отчаяние и они с трудом сдерживали слезы, выступавшие у них на глазах! Это были казаки.

"Всем известны дикие нравы и набеги, которые совершались некогда днепровскими и донскими казаками; их потомки поселились по течению Урала, образовав там оплот против татарских набегов, а сами существовали грабежами и морским разбоем на Каспийском море. Сознавая пользу, которую казаки приносили в то время государству, императрица Екатерина II даровала им некоторые права и привиллегии, которыми они дорожат и гордятся. Впоследствии, в виду административных целей, этих казаков пытались заставить отбывать воинскую повинность, но они энергично восстали против этой меры, ссылаясь на указ, разрешавший им поставлять вместо себя наемных рекрут; отсюда возникли столкновения и серьезные беспорядки, вследствие чего две тысячи наиболее влиятельных уральских казаков были сосланы. Их имущество было распродано и деньги, вырученные за него, поступили в казну, так как ни один казак не захотел получить из оных ни одного рубля; семейства их, впавшие в крайнюю нищету, были отправлены в Туркестан, где шесть лет уже томились в ссылке эти несчастные. Правительство готово было их помиловать; им было разрешено вернуться на родину, но ни один казак не воспользовался этою милостью. Они требуют восстановления своих прав, пересмотра указа, предпочитают ссылку и нищету позору вернуться на родину неоправданными злодеями. Эта геройская черта, проявляемая единодушно такою массою людей, поистине достойна удивления.

«Храбрые степные офицеры в глубине души относились всегда с крайним сожалением и сочувствием к этим жертвам ошибок администрации, встретившей, наконец, препону в твердой воле императора, повелевшего положить этому конец».

ІII.

Перед самым приездом ген. Черняева в Казалинск в этом городке было совершено зверское преступление: плац-адъютант, его жена и семимесячная малютка их были убиты с целью грабежа; топор и железный брусок послужили орудиями в руках убийц. Подозрение пало тотчас на трех солдат местного баталиона, поступивших туда из отставных матросов Аральской флотилии. Надобно заметить, что матросы этой флотилии пользовались в то время самой незавидной репутацией; казенные пароходы, на которых они служили, по причине мелководия Сыр-Дарьи, имеющей местами не более 2 или 3 фут глубины, зачастую садились на мель, вследствие чего их приходилось, разумеется, стаскивать с мели, и так как на это требовалось не мало времени, то матросы, находясь между тем в бездействии, страшно деморализировались и грабили, как настоящие пираты, по прибрежью реки. Следующий факт дает понятие о том, что это были за экипажи; в то время, когда Мозер находился в Казалинске, из 12 офицеров одного экипажа девять были сосланы в Сибирь или находились под судом; в стране боялись этих людей как чумы.

М. Г. Черняев остановился в Казалинске на три дня, чтобы учинить суд над виновными; они вскоре сознались в своем преступлении и были приговорены к расстрелянию: приговор был приведен в исполнение на следующий день.

«Я прибыл на место казни в ту минуту, как преступники исповедывались, говорит Мозер; на груди у каждого из них была дощечка с надписью: „убийца“; возле места казни стояли шпалерами солдаты гарнизона. Я мог рассмотреть осужденных вблизи: никогда еще не приходилось мне видеть лиц более апатичных и равнодушных, повидимому, далеких от всякого раскаяния; они подходили к своим могилам твердою поступью, как идет человек со спокойною совестью. Приготовления к казни показались мне бесконечно длинными; наконец, солдаты, одевавшие на них рубашки, отошли и перед нашими глазами трое осужденных выделились зловещим пятном на желтоватом фоне необъятной пустыни. Забил барабан… Кажется, всю жизнь будет раздаваться в моих ушах залп, произведенный взводом: человеческая справедливость была удовлетворена»….

С удовольствием покинул наш путешественник Казалинск, оставивший в нем весьма тяжелое воспоминание; за Казалинском их ожидали на каждой станции киргизские лакомства: превосходный пилав, шашлык и кумыс; со всех сторон стекались кочевники, кто просто желал увидеть генерал-губернатора, кто являлся с просьбою, кто с жалобою.

"Черняев, со свойственною ему добротою, выслушивал всех я каждого: беков принимал в своей палатке, а тем из них, которые чем либо отличились, дарил халаты; кочевники, с своей стороны, являлись с подарками; приносили грациозных живых газелей, степных орлов, пеликанов замечательной величины; все эти представители степной фауны увеличили коллекцию генерала.

«Киргизы, сопровождавшие караван, предавались по пути своей любимой забаве, состоящей в том, чтобы поднять с земли, на полном скаку, козленка или барана. Этот спорт требует большой мускульной силы и не меньшей ловкости, в особенности твердой посадки: всадник, наклонив корпус вперед, на полном скаку, поднимает с земли эту тяжелую массу, но его нагоняют тотчас другие всадники и стараются отнять у него барана, при чем наездник нередко летит со своей ношей кубарем на песок; но ловкость киргиз так велика, что конь и всадник немедленно встают и уносятся в карьер, поднимая облако пыли».

14-го числа караван прибыл в форт Кармакчи, а на следующий вечер в форт Перовский; не доезжая трех верст от этого пункта, начинаются обработанные поля, которые представляют отрадное зрелище после утомительной белизны степи.

На следующий день по приезде в ф. Перовский, Черняев намеревался отправиться на пароходе по Сыр-Дарье для инспектирования канализационных работ, производившихся, по его мысли, в этой местности.

"Променяв политику на земледелие, победитель Туркестана поставил себе задачею доставить управляемой им стране новые источники богатства. В то время его занимали два вопроса первостепенной важности.

"Первый из них состоял в увеличении количества пахотной земли, посредством устройства новой системы канализации. Местные условия как нельзя более благоприятствовали этому, ибо многочисленные аулы киргиз являлись ежегодно на зимовку на берега Сыр-Дарьи, между Казалинском и Чимкентом, и занимались тут обработкою полей; наблюдения показали, что число кочевников, занимающихся земледелием, возрастает с каждым годом: пока кочевой образ жизни дает киргизу возможность удовлетворять своим нуждам и потребностям своей семьи, до тех пор он предпочитает вести ленивую и привольную жизнь пастуха, но так как падеж скота в последнее время уменьшил чувствительным образом его стада, и новые налоги, а быть может и перемена администрации создали довольно многочисленный класс пролетариев, то масса этих бедных кочевников, некогда столь гордых и смотревших на земледелие, как па постыдное ремесло, были вынуждены обработывать землю, лично для себя или в качестве наемных работников у тех земельных собственников, которые создаются новой администрацией степи, т. е. у волостных писарей.

"Генерал Черняев всеми мерами старался поощрить эти занятия земледелием, которые могут значительно увеличить благосостояние Туркестанского края, создав по течению Сыр-Дарьи целый ряд колоний.

"Другой, не менее важный, вопрос, занимавший генерал-губернатора, было устройство новых путей сообщения, по которым могли бы сбываться в Россию произведения Туркестана.

"Вследствие завоевания Ташкента, бывшего центром средне-азиятской торговли, торговые сношения этой страны с Россией стали быстро развиваться; в настоящее время на рынках Туркестана преобладают русские мануфактурные изделия, откуда они почти окончательно вытеснили английские товары, привозимые из Индии. Однако, медленность, с какою двигаются караваны, проходящие всего 25 верст в день, и обусловленная этим дороговизна транспортировки представляют серьезные препятствия для развития торговли с Россиею. Главною артериею для передвижения войска и караванов служит дорога от Оренбурга до Казалинска, откуда она раздваивается, направляясь в Бухару и Ташкент; этот караванный путь идет по степи, изобилующей колодцами и населенной многочисленными аулами, которые доставляют верблюдов, необходимых для перевозки.

"В период времени с 1850 по 1869 г. русское правительство перевезло с неимоверными трудностями из Оренбурга в Аральское море несколько судов, построенных в Швеции, Англии и Бельгии, в надежде создать там флот дли перевозки боевых снарядов, а с течением времени правительство полагало увеличить количество судов в интересах средне-азиатской торговли. Но так как эти суда сидели слишком глубоко, то по причине мелководия они не могли принести ожидаемой от них пользы и попытка воспользоваться Аральским морем и Сыр-Дарьей, как путем сообщения, послужила лишь к тому, чтобы выказать все трудности, связанные с осуществлением этого проекта.

"Итак, эти попытки не увенчались успехом; между тем, некто Ванюхин, рыбный торговец, нашел более короткий путь и с успехом провез, неоднократно, свой товар из Аральского моря в Каспийское через Усть-Уртское плоскогорье; это обстоятельство наделало много шума и генерал Черняев поручил полковнику Александрову исследовать это плоскогорье, с целью определить, возможно ли соорудить там дорогу, которая соединила бы Кунград, лежащий по нижнему течению Оксуса, с Яман-Айракты, находящимся при заливе Мертвый Култук, переименованном ныне в залив Цесаревича; выгоды этого пути, сравнительно с прежней оренбургской дорогой, громадны, ибо, отправившись из Оренбурга, караванам приходится ехать до Ташкента 1,705 верст сухим путем, тогда как, направляясь через Усть-Урту, придется ехать сухим путем до Кунграда всего 440 верст, а далее водою, ибо Аму-Дарья судоходна на большей части своего течения.

"Весьма благоприятный отзыв, данный об этом новом пути сообщения полковником Александровым, побудил генерала Черняева лично посетить Усть-Уртское плоскогорье в 1883 году. Полковник Белявский, которому было предложено дать свое заключение на счет проектированной дороги, вполне подтвердил данные, сообщенные его предшественником. Усть-Уртское плоскогорье пользуется климатом здоровым, средняя температура зимою не падает ниже 8°; один из конечных пунктов предполагаемого пути — залив Мертвый Култук имеет довольно значительную глубину, так что пароходы могут свободно приставать в нем, и хотя море замерзает тут с декабря по март месяц, но это не представляет особенного неудобства, ибо для перевозки товаров достаточно остального времени года.

"Создать в Яман-Айракты гавань, с плотинами и маяками, построить через Усть-Урту до Кунграда дорогу, удобную для езды в экипажах, с телеграфом или даже железную дорогу — вот задача будущего; огромное преимущество этой дороги заключается еще в том, что она центральная и примыкает к большой судоходной реке. Уже в настоящее время большие барки, построенные в Ургенче, перевозят товары между Иль-Джиком и Кунградом; они легко могут быть заменены пароходами, так как Аму-Дарья имеет достаточно глубины, а саксаулы, растущие в изобилии на ее берегах, обеспечат этим судам превосходное топливо.

«Таким образом, старинная дорога от Оренбурга до Казалинска будет со временем посещаться гораздо менее, так как она слишком длинна и проходит по бесплодным степям, и главная торговля Средней Азии пойдет по железной дороге, как по наиболее краткому и дешевому пути; хотя постройка этой дороги будет произведена другими лицами, но все же честь и слава ее будет принадлежать ген. Черняеву, и его имя всегда будет связано с этим предприятием».

Итак, на следующий день по прибытии в форт Перовский, Черняев отправился на пароходе по Сыр-Дарье для осмотра вновь сооруженного канала, соединившего маленькое озеро Джала-Кур с Сыр-Дарьей; «канал этот проведен по плану местных инженеров и над ним трудились 400 каракалпаков, прибывших из Хивы; это сооружение поистине изумительное, так как единственный инструмент, которым рабочие туземцы пользовались при нивеллировке, состоял из пузыря, до половины наполненного водою. Система плотин, придуманная генералом Черняевым, также весьма оригинальна и прекрасно приспособлена к местным условиям: она состоит в употреблении старых рыбацких сетей, нагруженных камнями и поддерживаемых столбами; ил, наносимый рекою, образует, по прошествии нескольких месяцев, столь прочную плотину, что она в состоянии направить течение реки к тому пункту, куда этого желают: раз течение установилось, русло канала увеличивается само собою».

Пока генерал инспектировал работы, спутники его охотились по берегам Сыр-Дарьи, изобилующим всякого рода дичью; поэтому пребывание в ф. Перовском, благодаря этой маленькой экскурсии водою, оставило в них самое приятное воспоминание, но так как генерал-губернатора ожидали в Ташкенте, то им не долго пришлось воспользоваться этим приятным отдыхом; впрочем, местность, по которой они ехали от ф. Перовского до Джулека и от Джулека до развалин Сорана, была не так однообразна, как предыдущая дорога, ее оживляла масса всевозможной дичи: фазаны перебегали дорогу под самыми ногами лошадей и путешественники стреляли по ним, не выходя из экипажа. Наконец, показались вдали купола обширной мечети, построенной в самом центре города Туркестана, первого большего сартского города, где Мозеру пришлось остановиться. «Эта мечеть, одно из самых больших и великолепных зданий Средней Азии, построена в XIV веке великим завоевателем Тимуром, чтобы служить могилою его внучке; размеры мечети столь велики, что ее видно в степи за 25 верст; изящные купола этого здания, покрытые некогда изразцами бирюзового цвета, значительно пострадали от времени; мозаики и прочие драгоценности, находившиеся в нем, исчезли вследствие нерадения мулл, приставленных смотреть за мечетью, и можно сказать, что она сохранилась для потомства только благодаря щедрости русского императора. По случаю коронации Александра ІII-го бухарский эмир послал царю, в числе прочих подарков, 100 тычяч рублей золотою монетою; эта сумма была пожертвована государем исключительно на дела мусульманской благотворительности; так, напр., медрессе, построенное в Бухаре благодаря щедротам императрицы Екатерины II, получило в дар 40 тысяч рублей; 15 тыс. руб. ассигнованы на поправку и поддержание Газрети Тимура; остальная сумма назначена на поддержание разных сооружений в Самарканде».

Оседлые жители Туркестана, составляющие коренное население этой местности, — сарты, которые совершенно утратили ныне отличительные черты своего племени и языка от смешения с арабами, индусами и узбеками. Идеал всякого сарта сделаться купцом, только самые бедные из них занимаются земледелием; они лицемерны, лживы и пользуются, за эти качества, всеобщим презрением.

«Сарт бреет себе голову, прикрывая ее вышитой скуфейкой, поверх которой надевается чалма; размер этой чалмы зависит от средств. Бумажные шаровары его наполовину прикрываются бешметом с узкими рукавами, сверх которого надевается халат, с длиннейшими рукавами, и чем богаче сарт, тем большее число халатов он надевает на себя».

Что касается сартской женщины, то ее домашний костюм донельзя прост, и состоит, в теплое время года, из длинной кисейной или шелковой рубашки и шелковых шаровар, стянутых внизу и украшенных вышивкой. Шелковые рубашки, продаваемые в Самарканде, бывают тонки, как паутина, и, сжатые рукою, помещаются в кулаке; не смотря, однако, на столь несложный наряд, сартка постоянно занята своим туалетом; богатые женщины, на которых не лежат заботы о хозяйстве, проводят за туалетом большую часть дня. Молодые девушки носят рубашку, вырезанную на шее и украшенную широкой вышивкой; рубашка замужней женщины имеет разрез, доходящий до пояса и сдерживаемый у шеи металлической застежкой; рукава ее чрезвычайно широкие и, при малейшем движении, обнажают руку по плечо. Зимою женщины надевают поверх рубашки один или несколько халатов.

Женщина-сартка бывает обыкновенно среднего роста; величайшая прелесть ее состоит, бесспорно, в больших глазах, миндалевидной формы, которые она искусно подводит, чтобы придать им более блеска. Чем ближе срослись брови, тем более страстным темпераментом обладает, по их мнению, женщина, поэтому они разрисовывают себе обыкновенно брови так, чтобы они сходились на лбу. Цвет лица у них, по большей части, смуглый, но встречаются также лица замечательной белизны; ноги и руки у них маленькие, но походка чрезвычайно не грациозная. Волосы темного цвета, грубые и жесткие, разделяются правильным пробором посреди лба и на висках и усердно смазываются помадой; молодые девушки заплетают их в пять кос, а замужние женщины в две косы, которые бывают иногда невероятной длины и украшаются монетами, лентами и амулетами; особенным шиком считается красить себе зубы черной краской. Золотые и серебряные украшения, осыпанные бирюзою, изумрудами, рубинами и другими камнями, в большой моде у сартской женщины; на лоб они надевают диадему, изогнутую дугообразно, подражая форме бровей, к которой прикрепляется жемчужина или маленький колокольчик, ниспадающий на нос; все они носят серьги, которые бывают весьма тонкой и изящной филиграновой работы и висят зачастую до плеч; на шее носят ожерелье с подвесками, а руки украшаются браслетами.

«По этому описанию легко составить себе понятие об общем виде сартской красавицы, когда она у себя дома, но в таком наряде европейцу редко удается ее увидеть; когда же она выходит на улицу, то надевает сверх всего „фереджи“, отвратительный балахон, имеющий вид мешка и прикрывающий ее с ног до головы, оставляя открытою лишь часть лица, которая прикрывается, в свою очередь, плотной сеткой из конского волоса».

От г. Туркестана до Чимкента путь идет все по той же однообразной степи, не представляющей для путешественника ничего интересного; только в Икане, неподалеку от Чимкента, обращает на себя внимание «черный деревянный крест, напоминающий собою один из самых доблестных подвигов русского войска, совершенный в эпоху завоевания этого края. Тут 104 уральских казака, под командою эсаула Серова, имея всего лишь одно орудие, держались два дня в открытом поле против 10 тысяч сортов, соорудив себе ограду из своих убитых товарищей и их коней. Комендант Чимкента, узнав об их отчаянном положении, послал им на выручку роту стрелков; более сильного подкрепления он не мог доставить им, опасаясь ослабить свой форт. Но когда офицер, командовавший стрелками, увидел легион врагов, окружавших казаков, то он отступил. Под конец второго дня казаки, не имея съестных припасов, задыхаясь от зловония трупов, за которыми они прятались, не были в состоянии держаться далее и решились, по крайней мере, дорого продать свою жизнь; они сделали вылазку и достигли форта, непрестанно сражаясь по пути, так что из 104 человек достигли Чимкента всего 9 человек, при чем все были ранены».

От Чимкента до Ташкента, столицы края, всего 120 верст; тут местность оживляется, повсюду видна вода и растительность, сартские деревни попадаются беспрестанно. Из Ташкента выехали на встречу генерал-губернатору его адъютанты и чиновники и два посланника от бухарского эмира. Один из них ожидал приезда генерала с апреля месяца, а другой, Рахмет Уллах, весьма важный бухарский чиновник, одетый в парчевой халат, с белою чалмою на голове, только что приехал.

Въезд генерал-губернатора в Ташкент совершился с истинно восточною пышностью. Генерал поместился в своем большом ландо, имея по левую сторону Рахмет Уллаха; все экипажи были окружены ординарцами и джигитами верхами.

«Мы подвигались медленно, окруженные густым облаком пыли, рассказывает Мозер, дорога была окружена экипажами, наполненными дамами, любопытствовавшими взглянуть на Черняева; генерал, по обыкновению, заехал прежде всего в церковь, где он был встречен духовенством, затем в генерал-губернаторском доме его ожидала целая толпа офицеров высших чинов в полной парадной форме. Боже! какие они были чистенькие в своих кителях, в сравнении с приезжими, которые были покрыты желтоватою пылью, делавшею их неузнаваемыми».

Создание современного Ташкента представляет один из тех подвигов, которые под силу только русским и американцам. Представьте себе среди голой степи хорошенький и веселенький городок, с широкими, правильно разбитыми, улицами, окаймленными по обеим сторонам каналами, вдоль которых вы идете в тени дерев, осеняющих тротуары; дома, окруженные садами, бывают нередко двухъэтажные; а некоторые общественные здания достойны занять место в любом городе Европы. Казенные здания отличаются прочностью постройки и красивой архитектурой; военный клуб походит на казино германских курортов; в его роскошных залах даются балы, на которые съезжается от 400 до 500 человек, и в довершение всего, в Ташкенте имеется театр, в котором устраиваются даже маскарады!

«Умственная жизнь чрезвычайно развита в этом степном городе, имеющем библиотеку и две газеты: „Туркестанские“ и „Азиятские Ведомости“, учительскую семинарию и две гимназии. Чтобы дать понятие об успехах, делаемых цивилизацией в крае, заметим, что в 1868 г. в нем было лишь 17 элементарных школ с 737 учениками, а в настоящее время (1883 г.) их насчитывают до 60, и число учеников доходит в них приблизительно до 4 тысяч. В русском Ташкенте есть также русская школа для туземцев, в которую является всегда более желающих, нежели имеется свободных мест».

Чтобы облегчить желающим занятие наукою, известному энтомологу Ошанину было поручено составить естественно-исторический музей, но за недостатком средств эта коллекция находится (1883 г.) в весьма жалком состоянии, за то астрономия составляет излюбленное детище правительства.

Обсерватория г. Ташкента имеет особенное значение в виду того, что из всех существующих обсерваторий она занимает наиболее континентальное положение, будучи отделена от океана пространством земли более, нежели в 4 тысячи километров. В силу этого обстоятельства она находится в самых благоприятных условиях для наблюдений: если сравнить ее в этом отношении, например, с Пулковской обсерваторией, то окажется, что в то время, как в Пулкове едва насчитывают в год 100 дней благоприятных для наблюдений, а следовательно 260 бывают потеряны для науки, в Ташкенте бывает, наоборот, 260 полезных дней и только 100 дней бывают потеряны для наблюдателя.

Прозрачность воздуха в этой местности центральной Азии необычайная; немудрено поэтому, что создателями астрономии были халдейские пастухи. Все эти благоприятные условия сделали бы положение астронома, занимающегося наблюдениями в Ташкенте, крайне затруднительным, если бы этот город был соединен телеграфной проволокой с обсерваториями всех стран света; в таком случае наблюдателю пришлось бы целый день не отрываться от зрительной трубы, но, к счастью для него, Ташкент соединен телеграфом лишь с обсерваториями Москвы и Петербурга.

Ташкентская обсерватория снабжена всеми необходимыми инструментами: в ней есть рефрактор, помещающийся в каменной башне с подвижным куполом, меридианный круг, утвержденный на двух кирпичных столбах для измерения восхождения и склонения звезд, наконец, сисмограф для наблюдения колебаний почвы, которые бывают в Ташкенте весьма часты, хотя и не отличаются особенною силою.

"Можно себе представить, с какими трудностями было сопряжено устройство этой обсерватории, так как все приборы пришлось везти через степь, на верблюдах, а затем перед установкой на место потребовалось исправить их и проверить опытными механиками. Генерал Черняев, готовый оказать поддержку всему, касающемуся науки и развитию человеческого ума, принимал и в этом деле самое горячее участие. Что же касается сартского населения, то оно продолжает смотреть на эту башню и на все происходящее в ней как на дьявольское изобретение; во время лунного затмения, которое было видимо в Ташкенте в 1882 г., все туземное население этого города было объято ужасом и успокоилось, лишь увидев, что луна снова заблистала на небе; даже старик сарт, служащий при обсерватории, не смотря на все объяснения, был до крайности перепуган и полагал, что настал конец мира.

«Мы имели случай посетить обсерваторию, говорит Мозер: прекрасный сад, среди которого возвышается это здание, построенное в 4-х верстах от города, был освещен по этому случаю а giorno; нас встретил директор обсерватории, полковник Померанцев, повел нас на верх башни и посвятил вас в тайны астрономии, показав нам комету, которую нью-иоркские астрономы тщетно искали на небе, подозревая ее существование, и которую ему удалось открыть благодаря неутомимым наблюдениям и прозрачному небу Туркестана. Начальник штаба, генерал Новицкий, уверял нас, что это та самая комета, которая была видима в 1812 году».

Дворец генерал-губернатора представляет собою обширное и роскошное здание, окруженное великолепным парком, в котором можно найти прохладу в самые жаркие дни. У себя дома М. Г. Черняев был также любезен и доступен, как и в России, и каким он был с своими спутниками во время путешествия.

За обедом, который подавался в 6 часов вечера, кроме домашних, присутствовали все офицеры и высшие должностные лица, но на завтрак приглашались лишь самые приближенные лица, с которыми генерал охотно беседовал; эти беседы, по словам нашего путешественника, составляли самое приятное из его ташкентских воспоминаний; «после завтрака мы отправлялись курить в кабинет, рассказывает он; тут генерал показывал нам сабли, подаренные ему хивинским и бухарским ханами; это знаменитые произведения Хорасана, которыми можно разрезать пополам батистовый платок, брошенный на воздух; стоимость этих клинков неоценима, так как их нельзя купить ни за какую цену; ножны их блестят богатыми золотыми и серебряными украшениями, осыпанными драгоценными каменьями, но завоеватель Туркестана особенно дорожит самой простой из этих сабель, той, которая была взята у Алим-Куля, главного вождя туземцев, побежденного и убитого под Ташкентом».

IV.

«Завоевание Туркестана стоило России огромных жертв и затрат, которые не вознаграждаются до сих пор доходами с этих земель. Первою побудительною причиною к этим завоеваниям послужила необходимость обезопасить восточные границы империи от нападений соседних кочевых племен, существовавших только грабежами и набегами. Когда эти племена были покорены и обратились к более мирной жизни, они стали подвергаться в свою очередь нападениям своих неспокойных соседей, с которыми России пришлось воевать, чтобы защитить своих новых подданных, и таким образом, отодвигая постоянно свои границы империи, она очутилась, наконец, у пределов Афганистана».

Положение России в центральной Азии было таково же, как и положение всех цивилизованных народов, приходящих в соприкосновение с кочевыми, полудикими племенами; надобно было положить предел их набегам и с этою целью приходилось время от времени предпринимать экспедиции против неприятеля, неуязвимого в своей социальной организации. Чтобы положить предел этим нескончаемым стычкам, Россия занимала мало по малу в этой стране некоторые укрепленные пункты; при этом наступательном движении русского войска в глубь Средней Азии, воинственный дух русских генералов иной раз ускорял события, опереждая виды дипломатии и намерения правительства.

В 1839 г. император Николай I поручил генералу Перовскому овладеть некоторыми пунктами во владениях кочевников, тревоживших своими нападениями восточные границы империи, укрепиться в этих пунктах и заставить таким образом эти дикие племена уважать Россию.

Первая экспедиция была направлена против хивинского хана, который забирал в плен множество русских подданных, грабил караваны и подстрекал к возмущению киргиз, бывших данниками русского царя; но эта экспедиция окончилась самым плачевным образом: 1,000 человек войска и 9,000 верблюдов погибли от холода и голода в степях, между Аральским морем и р. Эмбою; после этой неудачи русских хивинский хан еще более возмечтал о своей силе.

Не желая вновь пускаться на удачу по Аральским степям, русское правительство решило нанести хану окончательный удар, приняв операционной базой Сыр-Дарью. Надобно было овладеть Коканским ханством, которое бухарский эмир Наср-Уллах присоединил к своим владениям в 1840 г., умертвив его владетеля и уведя сына его в плен, в Бухару.

В 1847 г. было построено в степи несколько фортов; это были первые звенья той цепи, которая должна была со временем соединить Россию с Сыр-Дарьею; в том же году в Оренбурге были сосредоточены большие запасы всякого продовольствия, а на Аральском море появилась и флотилия, и таким образом генер. Перовский мог двинуться вперед, хотя медленными, но верными шагами, строя по пути, в известном расстоянии друг от друга, целый ряд фортов, для защиты киргизских племен от хищников левого берега Сыр-Дарьи.

"Русскими была произведена рекогносцировка вплоть до коканской крепости Ак-Мечеть (Ak Mesdjet) и на следующий год Перовскому удалось провести через степь Кара-Кум довольно многочисленное войско, для осады этой крепости, которая пала, после геройской защиты, в июне 1863 года и была названа форт Перовский.

"Крымская война и события в Польше отвлекли на некоторое время внимание русских от этих стран, тем не менее в последующие годы было занято несколько важных пунктов к югу от Сибири и, наконец, в 1854 г. было основано Верное. Между тем в Кокане вспыхнуло восстание и Мозаффар-Эддин, сын Наср-Уллаха, явился во главе армии бухарцев на помощь коканскому хану Кудеяру, освободил его от врагов и разделил его владения на две части, одну из них отдал Кудеяру, а другую оставил себе, назначив туда малолетнего правителя, а себя объявив его опекуном. Это событие имело для Мозаффар-Эддина пагубные последствия; сделавшись верховным владетелем Кокана, он тем самым должен был защищать своего вассала от нападений его врагов и таким образом ему пришлось вступить непосредственно в столкновение с Россией. В 1861 г. был занят Джулек, между тем как отряд, направлявшийся из Семиреченска, медленно подвигался на юг и присоединился в 1864 г. к колонне, действовавшей на Сыр-Дарье. В июне месяце того же года был взят г. Туркестан, а несколько времени спустя ген. Черняев одним ловким ударом овладел Чимкентом; в 1865 г. взят им Ташкент.

"Получив известие об этой победе, бухарский эмир послал Черняеву приказание возвратить завоеванные им области, грозя в противном случае начать священную войну. Так как в это самое время генерал Черняев был отозван из Туркестана, то его преемнику, ген. Романовскому, было поручено отомстить эмиру за оскорбление, нанесенное России в лице его посланника, Струве, который был заключен в Бухаре в тюрьму. Ген. Романовский, во главе 3,600 человек войска, напал на 40-тысячную армию Мозаффара, наэлектризованную желанием истребить неверных. В мае месяце 1866 г., между Самаркандом и Ташкентом, произошло кровопролитное сражение, оказавшееся гибельным для бухарского эмира, который спасся бегством, но не терял надежды современем победить русских и поспешно занялся укреплением Самарканда.

"В это самое время русское правительство, решило упростить администрацию Туркестана, сосредоточив гражданскую и военную власть в этом крае в руках одного лица. Генерал Кауфман, которому был вверен этот важный пост, получил звание туркестанского генерал-губернатора и избрал своим местопребыванием г. Ташкент.

"Неприязненные столкновения с бухарцами, приостановившиеся было на некоторое время, возобновились опять; в мае месяце 1868 года Кауфману пришлось оставить занятую русскими позицию при Таш-Куприуке, лежавшем на Самаркандской дороге, и двинуться с 3,500 чел. войска на встречу бухарцам; они выслали парламентера, предлагая заключить мир, но когда русские, на их требование вывести из страны все войска, отвечали отказом, то завязалось сражение, окончившееся совершенным поражением бухарцев.

"Вечером, в день битвы, победители расположились бивуаком на поле сражения; на следующее утро в главную квартиру явилась депутация из Самарканда, неся ключи крепости. Кауфман потребовал, чтобы ему были открыты городские ворота, русские войска вступили в Самарканд и цитадель его была приведена в оборонительное положение; городское население отнеслось к этому событию, повидимому, совершенно спокойно.

"Оставив боевые снаряды и походные госпитали под охраною гарнизона, численностью в 700 человек, под командою храброго маиора фон-Темпеля, ген. Кауфман вновь нустнлся преследовать неприятеля. Тогда самаркандцы, полагая, что им легко удастся справиться с горстью людей, оставленных в крепости, открыли городские ворота воинственным и фанатичным горцам, которые помогли им осадить гарнизон цитадели, подвергшейся таким образом неожиданному нападению со стороны 9—10 тысячного неприятеля. В течении 6 дней, с 14-го по 20-е июня, маиор Темпель со своим отрядом совершил чудеса храбрости: все русские, бывшие в цитадели, даже больные и ампутированные, дотащились до амбразур, чтобы защищать окопы, тянувшиеся на версту. Выдержав столь упорную осаду, гарнизон не в силах был более защищаться, когда на помощь ему подоспел, наконец, ген. Кауфман, который и рассеял неприятеля.

"Чтобы наказать самаркандцев за измену и дать пример прочим азиатским народам, генерал отдал Самарканд на три дня на разграбление солдатам; эти дни грабежа и кровавой расправы раз навсегда запечатлели в уме сартов, какие печальные последствия может иметь сопротивление их власти русских, а бухарский эмир с своей стороны понял, что прочность его царствования зависит не от доблести его армии, а от снисходительности Белаго Царя, и поспешил поэтому заключить мир, в силу которого русские присоединили к своим владениям среднее течение Зеравшана с Самаркандом и Катта-Курганом.

"Мирный договор, заключенный в июне месяце 1868 г. с бухарским эмиром, заключал, между прочим, следующие условия:

1) Все русские подданные, без различия вероисповеданий, получают право свободной торговли на всем протяжении бухарской территории. Эмир ответствен, в пределах своих владений, за безопасность русских купцов, их караванов и имущества.

2) Русским купцам предоставляется право иметь своих агентов во всех городах Бухары.

3) Русские товары, ввозимые в Бухару, не должны быть обложены пошлиной, превышающей 2 1/2 процента их стоимости.

4) Русские купцы пользуются правом беспрепятственного проезда через Бухару, при следовании их в соседние земли.

"Грозные уроки, данные русскими бухарскому эмиру, не пошли в прок хивинскому хану; вместо того, чтобы жить с своим северным соседом в согласии, он сделал все возможное, чтобы вызвать вооруженное столкновение, и был разбит русскими в 1873 г.; победители присоединили к Туркестану часть ханства, лежавшую на правом берегу Оксуса.

"Наконец, коканцы, выведенные из терпения жестокостью и чрезмерною скупостью своего правителя, обратились к генералу Кауфману с просьбою о помощи; поэтому после блестящей кампании, совершенной М. Д. Скобелевым в 1875—876 гг., он лишил Кудеяр-хана его владений и Кокан был присоединен к русской империи, под названием Ферганской области.

«Итак, в 1866 г. русский Туркестан состоял из двух областей: Семиреченской и Сыр-Дарьинской, в 1868 г. к нему присоединен Зеравшанский округ, отнятый у Бухары, в 1873 г. — Аму-Дарьинская и, наконец, в 1876 г. — Ферганская области».

V.

Туземное население Ташкента относится к европейцам крайне недружелюбно, чтобы не сказать враждебно; причина этого кроется в том, что их вера и обычаи слишком резко отличаются от религии и привычек пришлого населения

«Я поделился этими впечатлениями», говорит Мозер, с одним товарищем, давно уже жившим в Ташкенте.

«Как вы думаете, сказал я, удастся-ли вам побороть это враждебное к вам отношение туземцев?»

— «В этом я твердо уверен, отвечал он, взгляните на всех этих лентяев, которые ничего не делают, не терпя ни в чем нужды; но когда они научатся пить водку, пролетариат будет создан, бедняк продаст свое имущество, чтобы удовлетворить своей страсти к вину и потом уже волей не волей примется за работу; от этого выиграет промышленность и вместе с тем наше влияние упрочится».

Итак, водка явится, быть может, орудием цивилизации в этом крае!!

Вскоре по приезде Мозера в Ташкент, ему удалось присутствовать на больших маневрах, которые происходили в 6-ти верстах от города и воочию доказали, что полки, находящиеся в Туркестане, составляя армию в 26,600 человек, вполне заслуживают название лучшей армии нашей империи.

По окончании маневров, генерал-губернатор отправился в лагерь, чтобы присутствовать на обеде, устроенном для офицеров. За столом М. Г. Черняев обратился к присутствовавшим с речью на французском языке, в которой он высказал свою симпатию к французам и уважение, питаемое им к французской армии. «Господа, произнес генерал, русская армия встретилась впервые на поле брани с армией французов почти сто лет тому назад, в Италии; с тех пор эти две нации не раз сходились на поле битвы как соперницы, но между тем всем известно, что между этими двумя армиями существует симпатия, которую ничто не могло поколебать; симпатия эта вызвана храбростью, великодушием и истинно рыцарскою доблестью французского войска. Я пью, господа, за французскую армию и за ее представителя, полковника Сермета, которого мы имеем удовольствие видеть среди нас».

Полковник Сермет ответил на этот горячий привет тостом за туркестанскую армию; вслед за тем Черняев, со свойственным ему красноречием, обратился к окружавшим его солдатам, напомнив им славные подвиги, совершенные русской армией в этих отдаленных странах, и выразил надежду, что они поддержат славу русского оружия, если им придется снова идти в поход.

Ознакомившись с Ташкентом и со всем тем, что заслуживало в нем внимания, Мозер стал снова готовиться в путь, намереваясь посетить Бухару вместе с русским посольством, отправлявшимся туда, имея во главе кн. Витгенштейна; отъезд был назначен на 4-е октября 1883 года.

"С истинною грустью простился я с генералом Черняевым, говорит Мозер, которого я успел в это время узнать очень близко; благодаря ему мне удалось исполнить мою заветную мечту, побывать в Ташкенте и объехать Среднюю Азию, поэтому немудрено, что сердце мое проникнуто чувством искренней признательности к этому генералу; во время моего пребывания в Ташкенте я мог лично убедиться в том, с какими великими трудностями был сопряжен пост, принятый им от генерала Кауфмана, но я знал, что Черняев стоит на высоте этой задачи, от которой отказались бы многие.

«Пожимая, на прощанье, руку Михаила Григорьевича, я не ожидал, что мне придется услышать вскоре то горестное известие, которое дошло до меня во время моего пребывания в Закавказском крае. Хотя виды высшей власти его отозвали из Азии, но всякий, бывший свидетелем управления Черняевым завоеванной им области, для которой он составлял столь обширные и полезные проекты, невольно чувствует глубокое сожаление по поводу столь поспешного отозвания его с этого поста».

Благодаря доброте и предупредительности генерала Черняева, Мозер, выехавший из Ташкента вместе с бар. Серметом, опередив несколько русское посольство, ехал безостановочно, с удивительною быстротою; на всех станциях для них были заготовлены лошади, так как впереди их ехала эстафета. Миновав так называемую Голодную степь, которая лишена в зимнее время всякой растительности, по мере приближения к Самарканду они встречали все чаще и чаще огромные рисовые поля, прорезанные многочисленными ручейками; благодаря этой превосходной системе орошения ни одна капля Зеравшана не пропадает даром, но содействует обогащению этой плодородной местности; дорога, идущая в долине, осенена деревьями, жилища возвышаются среди рощиц. В то время деревья эти представляли любопытное зрелище: сохранив еще свежую, зеленую листву, они были покрыты снегом, и это свидетельствовало о том, что зима настала тут вдруг; действительно, в этой местности почти не бывает осени и весны, и трудно себе представить как могут туземцы переносить эти резкие перемены температуры, тем более, что жилища их плохо защищены от ветра, и их одежда также мало предохраняет от стужи.

«Русские принесли нам снег и морозы», говорят они; действительно, со времени покорения русскими — зимы стали здесь суровее.

Прибыв в Самарканд, путешественники отправились прежде всего с визитом к губернатору генералу Иванову. «Это старый степняк, не смотря на то, что ему не более 45 лет; он живет уже в этой местности целых 20 лет; украшенный Георгиевским крестом, он представляет собою тип русского военного человека».

От него Мозер отправился на базар, где он встретил старого знакомого — сарта, у которого покупал разные вещи еще в первую свою поездку в Среднюю Азию. Купец тотчас узнал его Отобрав у него некоторые вещи, Мозер начал было торговаться, но тот остановил его с первого же слова.

«Вы, иностранцы, наши гости, сказал он; я был бы плохой мусульманин, если бы я запросил с вас лишнее». Это было сказано с достоинством, спокойно и с чисто восточною вежливостью, не допускавшею возражения, поэтому покупатели заплатили не торгуясь, а в результате оказалось, что сарт жестоко надул их.

В Самарканде заслуживает внимания обширное медрессе (университет), состоящее из мечети, в которой до завоевания русскими показывали знаменитый коран Ходви-Арара. Рассказывают, что этот святой человек получил этот коран в знак особого почтения от одного калифа, и что коран этот писан рукою третьего калифа Османа и запечатлен его кровью, иные же говорят, будто он писан рукою Али, зятя Магомета; книга эта, величиною в квадратный метр, писана на пергаменте, куфическими знаками, без гласных и точек, и принадлежала к числу священных предметов, пользовавшихся особенным почитанием на востоке: в настоящее время она находится в императорской публичной библиотеке в С.-Петербурге.

Кроме медрессе, в Самарканде заслуживает внимания мечеть Амадза, куда летом стекается множество богомольцев, затем мечеть Икрада-хана, построенная Тимуром, и, наконец, Гур-Эмир; гробница этого завоевателя, представляющая собою великолепное осьмиугольное здание, роскошной архитектуры, в которое ведет мраморная лестница и которое увенчано куполом.

Самая древняя часть города занята ныне кладбищем недалеко; оттуда находится могила святого Даниара или пророка Даниила и в нескольких шагах от нее «производились в 1883 г. раскопки, под наблюдением полковника Крестовского. Каждый удар кирки обнаруживал новые сокровища: изразцы, покрытые самыми великолепными рисунками, монеты, урны и проч. Результаты этих раскопок были, по всей вероятности, довольно значительны, так как в 1885 г. из Петербурга был командирован на место профессор Веселовский, для производства дальнейших работ».

Все здания Самарканда, построенные архитекторами персами, поразительны по своим грандиозным размерам и по чудесной окраске; мечети покрыты орнаментами и надписями, которые поражают своею простотою и изяществом: русский археолог Симаков, автор появившегося недавно исследования «Среднеазиатское искусство», пришел к тому убеждению, что персидские орнаменты, считавшиеся до сих пор оригинальными, суть не что иное, как подражание среднеазиатской монгольской орнаментовке.

В Самарканде г. Мозер встретил своего старинного и хорошего знакомого, ген. Королькова, военного старого закала, трудящегося непрестанно над преуспеянием и цивилизацией этих отдаленных стран. Он изучил вполне основательно почву Туркестанского края и условия обработки в нем земли; из его интересных бесед г. Мозер познакомился с следующими любопытными подробностями об этом вновь приобретенном русскими владении.

"Плодородие почвы в Туркестанском крае зависит исключительно от воды: нигде не встретишь столь поразительных контрастов, как в этой стране, где голая степь сменяется оазисами с самой роскошной растительностью; плодородие этих оазисов зависит от замечательной канализации, которую можно сравнить лишь с тем, что мы встречаем в этом отношении в Китае. Эти каналы, ныне отчасти заброшенные и засыпанные песком, были прорыты в глубокой древности самым примитивным способом, так как люди не имели еще в ту отдаленную эпоху никаких понятий о гидравлике и не имели в своем распоряжении тех усовершенствованных орудий, которые находятся к нашим услугам в настоящее время. К тому же эта канализационная сеть, покрывающая всю страну, не устраивалась по какому либо определенному плану и не находилась в ведении сложной администрации; жители каждой деревни сами прорывали и поддерживали «арыки» или каналы, оплодотворяющие их поля, и устроивали где нужно плотины, представляющие собою просто напросто груду глины, поддерживаемую плетнем. Лица, обязанные наблюдать за прорытием и содержанием этих каналов, называются «арык-аксакалы»; избираются они самими земледельцами разных округов и получают вознаграждение за свои труды натурою, смотря по урожаю; они же распределяют по деревням необходимое количество воды; когда она имеется в изобилии, то труд их не велик, но в случае засухи, напр. весною, до начала таяния снегов, когда каждая капля воды ценится земледельцем на вес золота, задача их становится весьма трудною: встречаются местности, где один канал должен оплодотворить пространство земли на протяжении 30 километров и каждая деревня, каждое поле получают воду по очереди, в известные дни и часы; поэтому труд арык-аксакала требует большой опытности и эти лица поистине незаменимы: русское правительство вначале пыталось ввести в это сложное дело некоторое однообразие и подчинить его известным правилам, назначив арык-аксакалам жалование от правительства и превратив их таким образом в чиновников, но эту мысль пришлось вскоре оставить, так как земледельцы умоляли, чтобы им было дозволено по-прежнему самим вознаграждать этих людей.

"Пословица справедливо говорит: «посади в желтую почву степи палку, проведи к ней ручеек и на следующий год у тебя будет деревцо». В этих словах кроется все преимущество земледельца Средней Азии сравнительно с нашим: в Европе урожай зависит круглый год от погоды, совсем иное дело в Туркестане; дожди составляют тут редкость, град почти неизвестен, засухи устраняются орошением и, таким образом, вода вместе с солнцем является единственным фактором плодородия почвы.

"Если каналы содержатся хорошо и воды в них достаточно, то урожай бывает ежегодно одинаково изобилен. Рядом с полями, орошенными только что описанным способом, есть клочки земли, расположенные по скатам гор и получающие влагу лишь от дождей; они дают поэтому лишь самый ничтожный урожай.

"Количество воды в наших европейских реках обыкновенно увеличивается по мере удаления их от истоков, а Зеравшан, напротив того, чем дальше, тем становится мелководнее и арыки, наконец, совершенно истощают его. В Каракуле он представляет собою лишь узенький ручеек, который окончательно пересыхает во время сильных жаров.

"Между Самаркандом и Бухарой на желтоватой почве пустыни выделяются там и сям зеленеющие оазисы, эта лесистая, обработанная и населенная часть степи; все богатство «кишлаков» (деревень) в этой местности зависит от количества воды, приходящейся на их долю.

"Русские, владеющие средним течением Зеравшана, одно из разветвлений которого, Шахри-Руд, доставляет воду г. Бухаре, держат таким образом в своих руках жизнь обитателей этого города и в случае войны между эмиром и русскими последним стоит только запереть Зеравшан плотиной — и неприятель будет вынужден сдаться или погибнуть от голода и жажды.

"Долина Зеравшана представляет ряд кишлаков, как бы один нескончаемой сад; лишь только кончаются земли одного кишлака, тотчас начинаются сады и поля другой деревни. С высоты эта долина имеет вид оживленной зеленеющей ленты, извивающейся среди пустыни. В садах, обнесенных стенами, находится обыкновенно посредине бассейн воды, осененный карачем, среднеазиатской ивой, имеющей тут вид огромного дерева, листва которого защищает от солнечных лучей. Ирригационные каналы обсажены миндальными, персиковыми и др. плодовыми деревьями, вдоль которых вьется виноградная лоза. И что это за виноград! Мусульманские поэты воспевали его уже в древние времена в своих стихах.

«Далее идут поля, засеянные дынями и арбузами; клевер и люцерна, играющие столь видную роль в Европе, разводились здесь еще до Р. X., точно также как хлопчатник, который был известен уже в достоисторические времена; но так как он не отличается особенно высоким качеством, то его стараются заменить в настоящее время „sea island’ом“, который дает превосходные результаты и обещает в будущем такой хлопок, который в состоянии будет соперничать с лучшими американскими сортами этого растения.

„Попытка насадить деревьями окрестные горы Самарканда, произведенная ген. Корольковым, также дает удовлетворительные результаты; на них прививаются сосны, туи и буковые деревья и это сулит в будущем для страны огромное богатство, так как в настоящее время там совсем не имеется строительного леса. В Самарканде существует, кроме того, питомник фруктовых деревьев, заведенный в последние годы, который дал возможность снабдить туземцев около 10 тысяч деревцов лучших европейских видов“.

12-го октября (1883 г.) Мозер выехал из Самарканда; от этого города до Катта-Кургана, небольшого пограничного русского форта, лежащего от него на расстоянии 60 верст, пришлось ехать три станции; на первой из них путешественников ожидал приятный сюрприз: кн. Витгенштейн, выехавший из Самарканда несколько ранее, ожидал их на этой станции, приказав изготовить прекрасный завтрак, с французскими винами. Находясь во главе посольства, отправленного в Бухару, ген.-майор князь Фердинанд Зейн-Витгенштейн-Берлебург во все время путешествия относился к своим спутникам как хозяин и притом как хозяин весьма гостеприимный и радушный; „будучи германец по происхождению, и притом младший сын в семье, он“. должен был поступить на службу в чужую страну и начал свою боевую карьеру в рядах русской армии на Кавказе, в эпоху покорения этой страны, и с доблестью совершил, под начальством кн. А. И. Барятинского, поход против Шамиля. Обладая замечательною физическою силою, князь страстный спортсмен и охотник, что не мешает ему серьезно заниматься изучением нравов и обычаев востока. Это один из немногих офицеров, которые, прибыв в Туркестан уже в значительных чинах, съумели заслужить любовь туземцев, вот почему ему было поручено в третий уже раз вести переговоры с бухарским двором о делах первостепенной важности, тем более, что он пользуется лично особым расположением эмира; таким образом князь Витгенштейн может служить типом военного дипломата, каковой существует только в России».

Кроме посланника, в экспедиции принимали участие его адъютант, капитан Алабин, гвардейский офицер, приехавший в Туркестан искать случая отличиться, доктор Эрн, эстляндский уроженец, человек весьма милый и обходительный, переводчик посольства Аслам Бег и один черкес.

В путешествии по Средней Азии самая необходимая для путешественника вещь после лошади — джигит; это нечто в роде средневекового ландскнехта, который нанимается в услужение хорошо вооруженный и с хорошею лошадью; лучшие и наиболее храбрые джигиты бывают из авганцев и туркмен; обязанности их заключаются в следующем; они смотрят за лошадьми, объезжают их и оказывают своему хозяину всевозможные личные услуги, не получая, впрочем, за все это никакого определенного жалованья; джигита кормят также, как его коня и делают ему подарки, когда он чем нибудь отличится; во время путешествия он служить проводником и вместе с тем заменяет вооруженный конвой.

Г. Гродеков упоминает о следующем факте, доказывающем преданность этих людей; один джигит киргиз был послан в Хиву во время известной экспедиции Маркозова, заблудился в степи и умер. Его сыновья отправились на поиски за ним, но им удалось розыскать лишь труп коня несчастного посланца, которого тот вероятно убил, чтобы напиться его крови [Предположение это — основано не более как на легенде в роде той, что в убитом верблюде находят воду и утоляют ею жажду. — Ч.]; однако, бумаги, доверенные ему, не пропали: палка, воткнутая в песок, обозначала место, в котором был зарыт мешок с депешами".

«Весьма любопытно, говорит г. Мозер, что во время путешествия по Средней Азии, в противоположность европейским обычаям, самое важное лицо едет не во главе колонны, а в средине и даже в хвосте колонны; поэтому мы все время наслаждались прелестным и оживленным зрелищем скачущих перед нами лошадей и всадников, что составляло единственное наше развлечение, ибо, вступив на почву Бухары, мы должны были отказаться от быстрой езды, на которую были способны наши прекрасные скакуны; церемониал требовал, чтобы наш поезд двигался с торжественною медленностью; в добавок, лица столь важные, как мы, должны были говорить как можно меньше, никогда не должны смеяться и выказывать нетерпения».

VI.

Первая остановка посольства на бухарской территории была в Ширин-Катуне, небольшом городке, где их встретил сын Заединского бега, долженствовавший сопровождать посольство до самого Заедина. Добравшись до этого города, путешественники отправились прямо к жилищу бега, образующему внутреннюю цитадель города, перед которой был выстроен первый пикет туземных солдат.

"В самой большой комнате, куда нас ввели, пишет Мозер, был накрыт длинный стол; перед ним на почетном конце стояло кресло, обитое бархатом, на которое уселся князь; по правую руку от него стояло два кресла для нас с бароном Серметом, а по левую еще три кресла для прочих членов посольства; все мы уселись с покрытою головою перед этим столом, на котором был подан дастракан, — так называется в Средней Азии угощение, подаваемое в честь приезда какого нибудь лица и служащее знаком гостеприимства, оказываемого посетителю. Перед нами на столе стояло до 50 фаянсовых и металлических блюд с миндалем, виноградом, кишмишем, фисташками, абрикосами и проч.

"Сын бега, исполняющий обязанности хозяина дома, явился с приветствием; князь встретил его сдержанно и передал ему при помощи переводчика, что посольство останется в Заедине до тех пор, пока будет получено от эмира известие о тех распоряжениях, которые сделаны для его приема, о чем он просить сообщить эмиру.

"Князь говорил весьма холодно, ибо, зная правила бухарского церемониала, он ожидал, что его встретит не сын бега, а какой-нибудь высший сановник.

"По окончании обеда, поданного нам вслед за сладким угощением, в залу вошел Карауль-Беги, важный бухарский сановник, со свитою, и почтительно поклонившись князю, тогда как мы стояли с покрытою головою, обратился к нему с речью, в которой он высказал, что эмир удостоил его чести выехать на встречу русскому посланнику и приветствовать его со вступлением на бухарскую почву и что кроме того эмир поручил ему сопровождать посольство до столицы и заботиться вообще о том, чтобы оно ни чем не нуждалось.

"На это приветствие князь отвечал, что он умеет ценить оказанный ему хороший прием, и что ему весьма приятно слышать, что его приезд радует его высочество.

"Церемониал требует, чтобы после этих первых приветствий посланец эмира осведомился у посланника о здоровье императора; князь же в свою очередь должен был осведомиться о здоровье эмира; затем последовал вопрос о здоровье генерал-губернатора, с одной стороны, и Тиура-джан (бухарского наследника) с другой стороны и т. д. Наконец, посланный осведомляется о здоровье самого князя и ему представляют всех членов посольства.

"По окончании всех этих церемоний является целая масса служителей, неся предназначенные для нас подарки; затем Карауль-Беги предлагает нам взглянуть на лошадей, которые дарит нам бег. В пакете, предназначенном для меня, говорит Мозер, я нашел несколько халатов, парчовый, кашемировый, атласный, два бухарских халата и, наконец, два других из «адрасса», туземной полушелковой, полубумажной ткани. Нашим слугам, начиная от джигитов и кончая казаками, также были розданы халаты; вообще заединскому бегу пришлось раздать по этому случаю, по крайней мере, 150 халатов и 7 лошадей; тоже самое мы получали при каждой остановке вплоть до Бухары, а затем и в столице, при каждом официальном посещении.

"На следующий день, перед отъездом, князь вручил подарки, предназначенные бегу с нашей стороны; серебряные вещи русского изделия, револьверы и парчовый халат.

"По мере приближения к столице бухарского ханства местность становится все более и более плодородной, деревни попадаются чаще, везде растет виноградник и хлопчатник.

"Наша кавалькада увеличивается с каждым шагом и в ней насчитывают, наконец, до 200 всадников; одни лошади, полученные нами в подарок, составляют целую вереницу.

"Наконец, нам выезжают на встречу еще два сановника бухарского двора, облеченные в богатые парчовые халаты; им было поручено приветствовать посольство от имени эмира и сопровождать его до резиденции.

"Подъехав к столице, мы должны были ожидать разрешения эмира въехать в город. Один из джигитов отправился возвестить о вашем приезде; наконец, разрешение было получено и мы двинулись по предместьям Бухары, которые весьма обширны и населены более, нежели самый город.

"На следующий день по приезде нашем в столицу Бухары, в дом, отведенный для посольства, явился Рахмет-Уллах, иранец, бывший некогда чрезвычайным послом эмира при генерале Черняеве, и приветствовал нас с приездом. Ему вручили одиннадцать писем, адресованных эмиру и вложенных в портфель, из золотой парчи; содержание этих писем было, кажется, не по душе бухарскому сановнику, так как в них, между прочим, требовалось согласие эмира на проведение телеграфной линии от границы ханства до г. Бухары. Князь Витгенштейн, посетивший Бухару за год перед тем, также в качестве чрезвычайного посла, тогда уже предъявлял подобное требование Мозаффарь-Еддину, но тот отвечал на него уклончиво, ссылаясь на то, что он ничего не может решить без согласия мулл и улемов, всесильных в Бухаре, и что подобное нововведение может послужить поводом серьезных волнений в государстве.

«Вы можете повелеть это своею властью, сказал он князю, так как наша жизнь в ваших руках; лишите нас вод Заравшана — и оазис будет в вашей власти; жизнь моя коротка, я уже стар; да будет воля Аллаха и Белаго царя!!» На этом остановились в то время переговоры и теперь князю Витгенштейну было поручено возобновить их.

"Рахмет-Уллаху было известно о цели посольства еще во время его пребывания в Ташкенте; желая вести переговоры непосредственно с самим министерством, он добивался поста постоянного посланника в С.-Петербург, поэтому все его действия клонились к тому, чтобы переговоры князя не увенчались успехом; тогда, по его рассчету, ведение этого дела было бы поручено ему, что, в свою очередь, повлекло бы назначение его на тот пост, коего он добивался. С этою целью, этот восточный Маккиавели убедил эмира отправить посольство к генералу Черняеву, бывшему в то время в Самарканде, чтобы начать переговоры непосредственно с самим генерал-губернатором, но русское правительство, желая по возможности умалить значение азиатских монархов, решило в принципе вести с ними переговоры лишь через второстепенных своих администраторов, поэтому все домогательства бухарского посольства окончились неудачею и когда оно вернулось ни с чем, тогда только эмир решился начать переговоры с князем Витгенштейном, продержав нас предварительно 17 дней в бездействии и неизвестности. С этой минуты Рахмет-Уллах не принимал более участия в переговорах и дело пошло превосходно.

"18-го октября, во время нашего завтрака, к нам явились «миракур», чиновник, на обязанности которого лежало представить посольство эмиру, и «инак», высший после визиря придворный чиновник, и объявили, что мы будем в тот же день приняты эмиром в торжественной аудиенции. Согласно принятому обычаю, всем лицам, принадлежавшим к посольству, было предложено накануне взять ванну в одном из больших «гамманов» (общественные бани) Бухары, так как, прежде чем явиться монарху, всякий должен подвергнуться предварительно омовению.

"Сановники, присланные Мозаффар-Эддином, осмотрели подарки, привезенные нами для эмира; самым драгоценным из них была великолепная сабля, осыпанная драгоценным камнями, подарок наследнику бухарского престола, затем две вазы, отделанные в серебре, и эмалированный чайник — подарки генерала Черняева эмиру.

"Ровно в час дня мы вышли из дома посольства, предшествуемые инаком, на котором был дорогой бархатный халат, вышитый солнцами, величиною с десертную тарелку; нас окружала толпа придворных джигитов; весь поезд состоял ив 150 всадников, что представляло чрезвычайно красивое зрелище; поезд двигался в следующем порядке: впереди ехало 2 ессаул-бахи, вооруженные палками, чтобы разгонять толпу, за ними наши джигиты, арба с подарками, ннак, миракур, окруженные придворными, наконец, князь в казацкой шапке и полной парадной форме, весь увешанный орденами.

"Все прочие также были в парадной форме и этот раз мне пришлось пожалеть, говорит г. Мозер, что у меня не было мундира. Г. Струве, один из первых русских посланников при бухарском дворе, рассказывал мне, что когда он представлялся эмиру во фраке, то тот посмотрел на него пристально и приказал подать ему халат, чтобы накрыться.

"Эмир назначил посольству аудиенцию в одном из своих летних дворцов; едва вступив во двор этого жилища, инак сошел с лошади и предложил князю сделать то же; заставить посланника сойти с коня как можно далее от тех комнат, где он будет принят монархом, считается особенно желательным, так как эмир, вынужденный подчиняться всем требованиям России, не упускает случая поддержать обаяние своей власти в глазах своего народа, который не в состоянии еще понять, что может существовать власть, сильнее власти его монарха.

"Однако, русские не всегда поддавались этим маленьким комедиям, что свидетельствует ответ одного из русских дипломатов на замечание первого министра бухарского эмира. Удивленный молодостью этого дипломата, Куш-Беги спросил его:

— "Понимает ли Белый Царь все значение моего властителя, что он прислал к нему столь молодого посланника?

— "Если бы император знал эмира, отвечал ему посланник, то он послал бы к нему козла, и то. было бы для него слишком большою честью!

"Во втором дворе, куда мы вступили, стояли телохранители эмира и тут же собрались все высшие сановники бухарского двора, одетые сообразно своим чинам; более мелкие чиновники носят халаты из канауса, шелка всех цветов, атласа, бархата или кашемира, а высшие сановники — парчевые халаты; у всех на голове были белые чалмы; все эти сановники присоединились к нашей свите. Миновав сад, окружающий дворец, мы вступили на террасу, ведущую в покои эмира. Тут нас встретили опередившие нас инак, Рахмет-Уллах и миракур; они шли задом, отвешивая на каждом шагу низкие поклоны. Поровнявшись с ними, мы остановились; инак сделал несколько шагов вперед, бросил взгляд в полуотворенную дверь и, отступив назад, с видом благоговейного ужаса, сделал знак князю, что можно идти далее.

"Эти признаки боязни, эта дрожь в голосе, с какою говорят приближенные эмира в его присутствии, невольно действуют на нервы самого хладнокровного человека, когда вспоминаешь при этом, что недавно еще один взгляд этого монарха мог стоить жизни европейцу.

"Вслед за князем и мы вступили в обширную залу, устланную ковром, в глубине которой восседал на троне эмир Бухары Сейд-Мозаффар-Эддин-хан. На некотором расстоянии от него у стены было поставлено обитое красным бархатом кресло для князя, два стула для капитана Алабина и для доктора, а посреди комнаты, напротив трона, стояли два кресла для полковника Сермета и для меня.

"Сейд-Мозаффар-Эддин-хан, считающий себя по женской линии потомком Чингис-хана, родился в 1823 г. и, будучи назначен 17-ти лет от роду бегом Кархи, жил в совершенном бездействии до 1832 г., когда по смерти отца он вступил на бухарский престол. Как мусульманин и фанатик, он окружил себя с первых же дней своего царствования наиболее влиятельными улемами [законоведы] и управлял своими владениями весьма благоразумно, во всем следуя строго предписаниям корана.

"Набеги туркмен и смелые нападения афганцев, опустошавших левый берег Аму-Дарьи, вывели его из этого религиозного экстаза. В это самое время М. Г. Черняев совершал покорение Туркестана; эмир отправил ему письмо следующего содержания: «Я здоров, требую, чтобы ты отступил, иначе я объявлю священную войну». Генерал Черняев отвечал на это оригинальное послание также весьма лаконически: «Я тоже здоров и с помощью Божиею буду скоро в твоей столице». Последствия этой переписки известны.

"Мозаффар-Еддин, шестидесятилетний старик, значительно постарел с тех пор, как я видел его последний раз; он был некогда замечательно красив и глаза его сохранили до сих пор юношеский блеск; но вообще на лице его отразилось утомление; лицо его кажется весьма симпатичным, когда он улыбается; когда же он молчит, то его взгляд имеет какое-то неопределенное выражение.

"Нас чрезвычайно заинтересовал его костюм; во время прежних аудиенций он надевал халаты, более или менее разукрашенные драгоценными камнями; этот же раз он надел на себя мундир, и, по правде сказать, мундир в высшей степени фантастичный. Представьте себе верхнюю одежду из бархата кирпичного цвета, спускавшуюся ниже колен, из-под которой торчал халат на меху; на груди и на полах этой одежды, в виде треугольников и других фигур, были нашиты широкие генеральские галуны; наконец, на нем красовались густые золотые эполеты, попавшие сюда, вероятно, от какого-нибудь русского генерала; на груди, справа и слева, виднелись звезды св. Станислава и св. Анны, украшенные алмазами, а между ними висела бухарская звезда — орден, учрежденный недавно по случаю коронации русского императора и украшенный брильянтом величиною в голубиное яйцо; над этим орденом были прицеплены еще две звезды того же самого ордена, из коих одна была украшена тремя, а другая четырьмя бриллиантами; наконец, гораздо ниже, на животе красовался целый ряд золотых звезд, все того-же бухарского ордена, представлявших собою настоящую коллекцию драгоценных камней; надевая с пол-дюжины звезд одного и того-же ордена, эмир, очевидно, не имеет ясного представления о значении этих знаков отличия.

"Войдя в тронную залу, князь подошел к эмиру и, пожав ему руку, представил всех нас по очереди; эмир протянул каждому из нас свою тонкую, худощавую руку и благосклонно улыбнулся нам. Когда все уселись, кроме переводчика Аслам-бега, стоявшего возле трона, то эмир, говоря весьма слабым голосом, велел передать князю, что он рад присутствию его в Бухаре, а равно присутствию иностранцев, приехавших столь издалека.

"На это приветствие кн. Витгенштейн отвечал, что он почитает для себя за особое счастие, что император в третий раз назначает его послом в Бухару, присовокупив, что он привез саблю, которую Б. И. В. посылает наследнику, и что хотя сабля представляет собою орудие войны, но в данном случае, по словам государя, она должна служить эмблемою и залогом дружественных чувств.

"Эмир, который по правилам этикета, говорит во время торжественных аудиенций весьма мало, утвердительно кивнул в ответ на это головою; затем в зале водворилось глубокое молчание. Мы сидим минут с пять не шевелясь и не смея взглянуть друг на друга из боязни разразиться смехом. Эмир видимо томится, сидит сложа руки на животе и болтает ногами, которые висят на воздухе, так как его трон довольно высок.

"Наконец, князь велит спросить у его высочества имеет ли он что-либо сообщить ему?

"Тогда эмир все тем-же едва слышным, утомленным голосом спрашивает, кто будет служить переводчиками для иностранных гостей; князь отвечает, что переводчиками будут он сам и Аслам-Бег.

"После нового молчания князь заявляет о своем намерении удалиться, на что эмир отвечает кивком в знак согласия и мы проходим мимо трона и еще раз удостоиваемся рукопожатия эмира, при чем его безучастное лицо вновь озаряется улыбкою.

"В одном из павильонов дворца для нас было приготовлено угощение; тут нам вручили подарки эмира: два коня и кипу халатов для князя, а для каждого из нас по одному коню и по 10 халатов, из коих один кашемировый, замечательной тонкости и цвета.

"Салем или аудиенция у эмира послужила сигналом для целого ряда оффициальных визитов к разным высшим придворным сановникам; эти приемы, делаемые по повелению эмира, должны были также служить для нас знаком его особой милости. Первый наш визит был к Куш-Беги, важному сановнику, занимавшему первое место при дворе эмира. Он жил в Урде или цитадели, представляющей собою как бы отдельный город в стенах столицы и служащей в то-же время резиденцией эмира; тут хранятся, между прочим, в особых магазинах все подарки, полученные эмиром от монархов и от разных посетителей; говорят, что целые комнаты наполнены тут серебряными вещами, оружием и драгоценными предметами; но никто не видал этих сокровищ, собираемых эмиром, который вверил их хранению Куш-Беги, вот почему этот сановник никогда не отлучается из цитадели.

"Когда мы вступили во двор крепости, Куш-Беги вышел нам на встречу, протянув князю в знак приветствия обе руки; это маленький старичок лет шестидесяти, с седой бородою, с взором быстрым и проницательным; он весьма приветлив и льстив, но в сущности человек в высшей степени хитрый.

"Согласно обычаю, для нас был приготовлен дастракан и вслед за ним обед, состоявший из нескончаемого числа туземных кушаний, до которых, впрочем, мы едва дотрогивались, как того требовали правила этикета. Так как Куш-Веги сидел за столом рядом со мною, то я мог вдоволь рассмотреть его. По его манерам никак нельзя было бы сказать, что это бывший невольник и повар эмира; его одежда отлеталась замечательным богатством: громадная чалма была усыпана изумрудами и рубинами, на белом атласном халате, по золотой и серебряной парче, были вышиты всевозможные узоры настоящим жемчугом. Его маленькие, быстрые глаза так и бегали от одного к другому, в них отражались всевозможные чувства; когда же ему вручили наши подарки, то они заискрились от удовольствия. Чрезвычайно нуждаясь в нем для моего путешествия по Аму-Дарье, я привез ему вызолоченную чашу, весом в пять фунтов, весьма изящной работы, наполненную разными мелочами: духами, косметиками и пр. Наше посещение окончилось торжественной передачей нам подарков, состоявших, также как и подарки эмира, из халатов и коней со сбруей, с тою разницею, что лошади, подаренные нам Куш-Беги, были страшнейшие клячи, а халаты были буквально все поедены молью.

"Из бесчисленного множества оффициальных приемов и дастраканов, устроенных в честь нашего приезда, заслуживает упоминания смотр, произведенный, по повелению эмира, в нашем присутствии начальником артиллерии. По правде сказать, мне очень хотелось увидеть вновь бухарских солдат, которые не раз забавляли меня своими учениями во время моей первой поездки в Бухару. Меня чрезвычайно удивил и насмешил тогда один маневр, производившийся солдатами весьма стройно: по данному сигналу они пускались бежать, затем, заслышав вторичный сигнал, бросались спиною на землю и начинали болтать ногами по воздуху. Впоследствии один русский офицер, участвовавший во взятие Самарканда, объяснил мне эту странную военную эволюцию: когда русская пехота перешла в брод Зеравшан, с намерением напасть на бухарцев, расположившихся на противоположном берегу, то у солдат сапоги, разумеется, наполнились водою, тогда они легли на спину и подняли ноги кверху, чтобы дать воде стечь и чтобы им было таким образом легче идти далее. Бухарцы, видевшие все это, приняли это за особый маневр и, будучи побиты русскими, сочли его образцовым и ввели у себя.

«Парад, о котором было упомянуто выше, прошел превосходно; бухарское войско казалось прекрасно дисциплинированным, солдаты были одеты безукоризненно; оказывается, что солдаты уже о детства начинают изучать сигнальные знаки, коих насчитывают до 150; пятнадцати лет они поступают в армию волонтерами и служат до 20-летнего возраста. По окончании парада начальнику артиллерии были переданы от нас подарки: все те-же неизбежные халаты и лошади».

Во все пребывание г. Мозера в столице Бухары ему удалось всего только один раз осматривать город; все остальное время, которое не было занято оффициальными визитами, он проводил в своих покоях, точно также как и все прочие члены посольства; на все их попытки выйти на улицу им отвечали вежливым отказом. Когда, наконец, был назначен день для осмотра города, то они посетили прежде всего Ир-Назар-медресее, построенное на деньги, пожалованные императрицей Екатериной II; "всех медрессе (университетов), коими славится Бухара, насчитывают в этой столице до 100 и множество студентов получают в них высшее образование; богатые являются в них только для слушания лекций, а бедным отводятся помещения в самом здании медрессе. Надобно заметить, что образование чрезвычайно распространено в этой стране; неграмотные составляют тут редкость; в одной Бухаре насчитывают до 1000 элементарных школ, содержимых не казною, а самим обществом; в каждой улице имеется своя школа, в которую учитель избирается родителями учащихся детей и содержится на их счет.

Начальное образование начинается с 5-ти-летнего возраста и продолжается до 7-8 лет; когда ученики усвоят азбуку и научатся немного писать, то они начинают учить отрывки из корана, а когда научатся читать и переписывать Фарзеин и Чар-Китеб, две книги, заключающие в себе все знания, необходимые для человека, то образование их считается оконченным и они могут поступать в медрессе. Школы для девочек также весьма многочисленны.

Покончив осмотр учебных заведений, путешественники посетили базары, которые далеко не так оживлены, как базары Ташкента, купцы показывают свои товары как бы нехотя; главным предметом вывозной торговли в Бухаре является хлопчатая бумага, которая, надобно заметить, во многом уступает американскому хлопку; затем идут шелковые ткани, сарнак или шелковые очески и бараний мех, известный в Бухаре под названием «каракулей».

27-го октября (1883 г.) русское посольство было принято в торжественной удиенции Тиура-джаном, бухарским наследным принцем; это красивый, молодой человек 24-х лет (1883 г.), с черной шелковистой бородою, умными глазами и изящными манерами. Он встретил князя с изысканною вежливостью и с сердечным чувством; однако, было заметно, что он чем-то озабочен. Будучи послан эмиром на коронацию ныне царствующего Императора, он встретил в России весьма радушный прием и, как человек умный, весьма скоро понял, чем отличаются западные державы от его отечества, представляющего собою как бы островок среди песчаной пустыни, и который правительство эмира так долго старалось устранить от соприкосновения с европейской цивилизацией. В России его обласкали и всюду приветствовали как наследника престола бухары; быть может, именно это обстоятельство и вызвало неудовольствие к нему со стороны отца; как бы то ни было, он находится с тех пор в немилости; чувствуя себя окруженным соглядатаями эмира, он был с европейцами не более как вежлив.

"На следующий день посольство было с оффициальным визитом у инака или министра торговых дел (minlstre du commerce), сына Куш-Беги, человека, имеющего в настоящее время наибольшее влияние на дела; с ним беседа шла весьма оживленно; он интересовался равными подробностями о Швейцарии и с своей стороны настаивал на том, что его монарху доставило особенное удовольствие пребывание в его столице иностранца, приехавшего столь издалека.

"1-го ноября (1883 г.) нас посетил наперсник эмира, продолжает свой рассказ г. Мозер; это простой «хаджи», по имени Ходья-Урак; он явился с известием, что мы будем вновь приняты эмиром и что по этому случаю иностранцы, желающие продолжать свой путь, могут откланяться его высочеству.

"Действительно, на следующий день, ровно в 12 часов дня, за нами, в здание посольства, явился почетный караул, предводимый инаком; аудиенция должна была происходить в Шер-Бодине, любимой резиденции эмира, в 3 1/2 верстах от столицы. Посреди огромной залы, одна сторона которой занята окнами, идущими от потолка до пола, стоял трон, на котором восседал эмир; в некотором расстоянии от него, влево от трона, было приготовлено два кресла, для кн. Витгенштейна и его адъютанта; доктор и второй переводчик поместились на стульях; вправо стояли два кресла, для полковника Сермета и для меня. Во всей огромной комнате не было никакой другой мебели, но пол был устлан европейскими коврами. Странная вещь, между тем как у нас стараются безуспешно подражать ковровым тканям востока, здесь, в тронной зале азиатского монарха, встречаются произведения нашей промышленности.

"Мы удостоились поочередно пожать руку эмиру, который этот раз был одет в красный бархатный халат, вышитый драгоценными каменьями; он отнесся к нам с тою же особенною любезностью, как и в первую аудиенцию; осведомился — довольны ли мы пребыванием в его владениях. Лишь только мы уселись, кн. Витгенштейн заявил, что иностранные гости явились к его в--ву с просьбою дозволить им уехать обратно. После нескольких слов, сказанных бар. Серметом, я обратился также к эмиру с речью, в которой высказал ему, что я первый из швейцарцев переступил пределы Бухары и, возвратясь домой, расскажу им о гостеприимном приеме, который был оказан мне во владениях эмира. Затем я обратил внимание его в--ва на то обстоятельство, что между моей родиной и владениями его светлости есть некоторое сходство; ученых в Швейцарии, как и в Бухаре, весьма много и швейцарские медрессе долгое время славились в Европе, подобно тому, как медрессе Бухары славятся во всей Азии.

"Эмир отвечал мне на это уверением, что он весьма рад приезду в его владения иностранных гостей и тому, что я доволен приемом, оказанным мне в Бухаре. «Окажи своему государю», прибавил он, "что я радуюсь тому, что он прислал тебя ко мне; передай ему от меня поклон и скажи ему, что все те, кого он пошлет сюда, также будут желанными гостями.

"Что касается нас, прощальная аудиенция была окончена; мы откланялись эмиру и удалились из залы, оставив там русское посольство. Пройдя несколько обширных зал, мы уселись за предложенное нам, по обычаю, угощение, во время которого я вступил в беседу с «хаджи», наперсником эмира, говорившим немного по русски; оказалось, что он исходил с палкою в руках буквально всю Азию, побывал в Мекке, пять лет прожил в Стамбуле и лично знает многих коронованных особ.

"Во время этой беседы к нам присоединился кн. Витгенштейн и его свита; по лицу князя тотчас было заметно, что он доволен результатом своих переговоров; действительно, эта аудиенция была решительная и эмир согласился, наконец, на главные требования, предложенные ему князем: он изъявил свое согласие на устройство телеграфной линии от границы русского Туркестана до Бухары. Надобно хорошо знать эту страну, чтобы понять какую нравственную победу одержал Черняев над упрямством и фанатизмом бухарцев, добившись этой уступки, которой он придавал особенное значение. Его имя навсегда останется связанным с этою брешью, пробитой им в китайской стене, отделяющей владения эмира от цивилизованного мира.

"Первая мысль и энергичное преследование этой цели принадлежат М. Г. Черняеву, точно также как честь выполнения этого плана принадлежит бесспорно кн. Витгенштейну, выказавшему в этом случае замечательные дипломатические способности.

"Все мы были обрадованы одержанною победою и не могли налюбоваться подарками, полученными нами, которые превосходили великолепием все предшествовавшие.

"Между тем явился инак с приглашением от имени эмира переночевать в Шер-Бодине. Провести ночь под одной крышею с эмиром считается величайшею честью, которой может удостоиться человек: до сих пор ни одному посольству не было оказано этой чести.

"К моему величайшему удовольствию, эмир изъявил свое согласие на то, чтобы я снял фотографические виды его дворца и дозволил даже фотографировать придворных чиновников; снимки удались как нельзя лучше; весьма комично было видеть страх мусульман перед моим маленьким инструментом.

«На следующий день меня ожидал приятный сюрприз: перед нашим отъездом из дворца Хаджи-Урак вручил мне, от имени эмира, на память моего пребывания в его столице, орденские знаки бухарской звезды второй степени; она представляла собою массивную золотую бляху, весом около фунта и величиною с блюдечко; этот крайне оригинальный орден носится натруди и, кажется, из иностранцев я получил его первый».

6-го ноября г. Мозер простился с Бухарой; перед самым отъездом эмир оказал ему еще одно внимание, прислав к нему инака и своего приближенного Хаджи-Урака с пожеланием ему счастливого пути и назначив состоять при нем нового техмендара (оффициального гоффурьера) мирзу Мохамед-Али, коему было приказано сопровождать г. Мозера до Чарджуи. На этом пути все беги были предуведомлены о проезде путешественника, ехавшего как гость эмира; поэтому они выезжали ему на встречу с целой свитой и предлагали угощение. Таким образом он достиг благополучно Чарджуи, резиденции наследного принца, Тиура-Джана; все население города высыпало на встречу приезжему; у городской стены, среди роскошного сада, было приготовлено для него помещение. На следующий день он был принят Тиура-Джаном, который беседовал с ним с пол-часа, был чрезвычайно любезен и много расспрашивал его о Швейцарии и обещал оказать ему свое содействие в дальнейшем его путешествии.

На следующий день г. Мозер получил от принца великолепные подарки: десять роскошных чапанов и превосходного туркменского коня со сбруей: уздечка из чистого золота была усыпана бирюзою, а бархатный чепрак украшен золотыми блестками; кроме того, он прислал ему двух превосходнейших туркменских борзых собак и охотничьего сокола, повелев сказать ему, что этим он обеспечивает ему продовольствие на все время путешествия, так как, имея превосходных лошадей, борзых собак и сокола, всегда будет обеспечен пищею в этой местности, изобилующей всякого рода дичью. Это были, поистине, царские подарки, так как пара подобных борзых собак стоит целое состояние, а хороший сокол равняется ценностью доброму коню.

Левый берег Аму-Дарьи за Чарджуи представляет собою оазис, по которому среди обработанных полой рассеяны жилища, но за Динау начинается область песков, простирающаяся до самой границы Хивинского ханства. У Иль-Джика, лежащего на правом берегу Аму-Дарьи, г. Мозер расстался с конвоем, данным ему Тиура-Джаном, и поплыл на барке по реке, приставая время от время к берегу, чтобы поохотиться; таким образом он добрался до Учь-Учака, последнего бухарского форта, лежащего на правом берегу Аму-Дарьи. Начиная с этого пункта, по правую сторону реки, тянется вновь присоединенная к Туркестанскому краю Аму-Дарьинская область, а по левую сторону начинаются владения хивинского хана. Вплоть до Ак-Камыша, правый берег реки заселен аулами туркменского племени Ата, ныне покорного и смирного, которое управляется волостными старшинами, избираемыми самими туркменами.

"Наконец, после многодневного плавания по реке, я достиг, рассказывает г. Мозер, Петро-Александровска, вновь построенного русского форта, в котором первый раз по прошествии нескольких месяцев я имел удовольствие растянуться на настоящей кровати, застланной чистым бельем, и мог, наконец, снять с себя верхнюю одежду, в которой я спал, не раздеваясь с отъезда из Чарджуи.

"На следующий день неня ожидал радушный прием у генерала Гротенгельма, губернатора этой провинции; хотя я знал этого генерала с давних пор, но все же М. Г. Черняев снабдил меня рекомендательными к нему письмами. В его милом семействе я провел лучшие минуты пребывания моего в этой крепости; меня уговаривали даже поселиться тут навсегда. «Через несколько недель вы сделаетесь тут домовладельцем», убеждали меня; «за 50 рублей здесь можно построить дом и даже весьма уютный».

"Но это предложение не соблазнило меня, я спешил отправиться в Хиву; генерал Гротенгельм поручил консулу хивинского хана, Абас-Ниас-Мехрему, сопровождать меня до столицы ханства. Я хотел сделать ему визит, но генерал отговорил меня от этого: «Я пришлю его к вам, сказал он, с этими людьми нечего церемониться».

«Хотя форт Петро-Александровский существует уже около 10 лет, но в нем нет никаких прочно возведенных зданий: частные дома представляют собою жалкие глиняные лачуги, так и чувствуется, что эта крепостца не более, как временный этап».

Отдохнув в Петро-Александровске и восстановив свои силы, наш путешественник отправился далее; местность, по которой ему пришлось ехать по пути в Хиву, прекрасно обработана; плодородие почвы и тут, как в Бухарском ханстве, зависит от воды, с тою разницею, что здесь она изобилует, так что весною прорывает плотины, и задача земледельца заключается именно в том, чтобы предупредить эти наводнения; эти работы выполнялись некогда невольниками персами, но вот уже десять лет как (1873—1883 гг.) туземцы вынуждены производить эти работы сами и это служит источником нескончаемых жалоб с их стороны на русское правительство; в настоящее время эта местность совершенно спокойная, но до появления в Средней Азии русских туркмены производили свои хищнические набеги до ворот самой Хивы.

VII.

"29-го ноября, в 4 часа пополудни, показались на горизонте минареты и обширные здания Хивы, видимые уже на расстоянии 4-х верст; чем ближе подъезжаешь к городу, тем величественнее и роскошнее кажутся все эти многочисленные постройки; не доезжая одной версты от города, по правую сторону дороги тянется роскошный парк, обнесенный высокою стеною; посреди него возвышается дворец, любимое местопребывание хана; рядом находится сад Ата-Джан-Тиуры, брата хивинского хана, служившего некогда в русской армии на Кавказе. Его дворец, представляющий собою собрание киосков и веранд, отличается от всех прочих дворцов Средней Азии тем, что он двух-этажный и с его крыши открывается роскошный вид.

"Для меня, говорит Мозер, было отведено помещение в доме всемогущего Мат-Мурата, правой руки и советника хана, который велел передать мне, что это жилище наиболее комфортабельное в его столице и наиболее соответствующее привычкам европейца. Действительно, владелец этого дома, Мат-Мурат, проживший в России семь лет, построил его по своему собственному плану, хотя над ним трудились рабочие туземцы. С первого же взгляда на это жилище, меня поразила мебель, обитая трипом, диваны, столы, настоящие створчатые окна, и, о чудо! тут был даже рояль. Рояль этот имеет свою историю: он был подарен хивинскому хану русским императором, а хан, в свою очередь, подарил его своему любимцу, в знак своего высочайшего благоволения.

"В то время, когда русские овладели средним течением Зеравшана и тем, волей-неволей, вынудили бухарского эмира сделаться союзником России, его надменный сосед, хивинский хан Сеид-Мохамед-Рахим-Багадур, считал себя совершенно в безопасности от нападения русских войск, полагая, что его оазис достаточно уединен окружающими степями, которые ни одна русская армия не проходила до тех пор безнаказанно.

"Между тем, поддержка, оказанная в 1869 г. хивинцами разбойничьим шайкам киргиз, совершившим набеги на русскую территорию, и уверенность русских властей в том, что подданные российского императора содержались в плену в Хиве, вынудила с.-петербургский кабинет повелеть поход против этой страны, бывшей центром невольничества и очагом вечных волнений.

"В декабре месяце 1872 г. было окончательно решено предпринять экспедицию в Хиву: план кампании заключался в том, чтобы напасть на оазис одновременно с трех сторон, двинув отряды из Оренбурга, Ташкента и с Кавказа.

"Чтобы легче преодолеть препятствия, с коими был сопряжен переход через степи, эти три отряда были подразделены на несколько колонн. Оренбургский отряд, под командою ген.-лейтенанта Веревкина, должен был сосредоточиться у крепости Емба, к северу от Усть-Уртского плоскогория; Туркестанский отряд был разделен на две колонны: Казалинскую, под командою одного полковника и Джизакскую, под начальством генерала Головачева, которые должны были сойтись у подошвы Букан-Тау, в центре степи Кизиль-Бум; наконец, Кавказский отряд должен был выступить тремя отдельными колоннами из Чикишляра, Красноводска и Киндерлинска, лежащих на берегу Каспийского моря. Последняя колонна, состоявшая под командою полковника Ломакина, получила приказание идти через Усть-Уртскую степь и соединиться в Кунграде с Оренбургским отрядом, между тем как две первые колонны, образовавшие отряд Маркозова, должны были соединиться к востоку от Большего Балкана.

"Генерал Кауфман, которому было вверено главное начальство над этой экспедицией, имел в своем распоряжении всего 60 рот пехоты, 26 сотен кавалерии и 56 орудий.

"Узнав об этих приготовлениях, хивинский хан тщетно искал себе союзников; предоставленный своим собственным силам, ему оставалась одна надежда, что русским не удастся пройти через степь, которая, по словам его советников, должна была послужить могилою его врагам.

"Дзижакская и Казалинская колонны выступили в поход в марте месяце 1873 г.; с первых же дней им пришлось много пострадать от холода и ураганов. Когда ген. Кауфман, находившийся при этой колонне, прибыл к подошве Букан-Тау, то к нему явилось посольство от бухарского эмира с изъявлением полной готовности с его стороны оказать содействие движению русских войск в этих негостеприимных странах.

"24-го марта Казалинская колонна соединилась с Джизакской; между тем температура внезапно изменилась, жара и песчаные ураганы причиняли солдатам невыразимые страдания, к тому-же они стали подвергаться с этих пор нападениям со стороны туркмен. Из 10 тысяч верблюдов, которых отряд имел при своем выступлении, их уцелело вскоре не более 3-х тысяч, так что солдатам пришлось бросить часть своего багажа в этих ужасных степях, где ветер подымал постоянно целые облака мелкого песка, а в колодцах не хватало воды, чтобы напоить этот огромный караван.

"Наконец, авангард отряда, имея всего 1240 верблюдов, достиг 10-го мая подошвы Уч-Утака, где он наткнулся на значительные массы туркмен; на следующий день небольшая русская армия подверглась с трех сторон стремительному натиску со стороны неприятеля; сражение было жаркое, хотя и непродолжительное, туркмены обратились в бегство, оставив победителям дорогу в Хиву открытою. Четыре дня спустя ген. Кауфман вступил в Ак-Камыш, близь Шурахана, переправился с войском через Оксус на понтонах, привезенных из Казалинска, и расположился лагерем в окрестностях Питняка, на берегах Оксуса, где солдаты, имея в изобилии всякого раза продовольствие, позабыли все бедствия, испытанные ими в степи.

"Оренбургский отряд, со своей стороны, выступил в марте месяце; для перевозки его понадобились сани и более 10 тысяч верблюдов; солдатам этого отряда также пришлось испытать много невзгод, так как температура понижалась нередко до 20° ниже нуля; не смотря на это, они достигли благополучно Кунграда, лежащего к югу от Аральского моря, где к ним вскоре присоединился отряд Ломакина, составлявший одну из колонн кавказского отряда, выступившего из Казалинска.

"Двум колоннам Маркозова пришлось с самого выступления претерпеть величайшие затруднения, так как хивинский хан обязал туркмен не доставлять русским ни съестных припасов, ни верблюдов. Маркозов, беспрестанно тревожимый туркменами, жившими по течению Атрека, пустился их преследовать, рассеял их и отнял у них 2,000 верблюдов, что дало ему возможность продолжать свой путь через степь Кара-Кум. Однако, войско терпело на этом пути от жары и жажды; наконец, ему удалось с неимоверными трудностями достигнуть колодца Бала-Ихем, лежащего на полупути к Хиве; но к этому времени почти все верблюды околели или были до того истощены, что не могли двинуться далее, так что пришлось бросить все вещи в степи; сознавая совершенную невозможность идти далее, при подобных условиях, Маркозов дал сигнал к отступлению.

"В то время как этот отряд вступил совершенно измученный в Красноводск, Оренбургский отряд, соединившийся с отрядом Ломакина, двинулся на Хиву, плывя вверх по Аму-Дарье и гоня перед собою неприятеля, оказывавшего весьма слабое сопротивление. Ген. Веревкин, не имея никаких известий от главнокомандующего, подступил с Оренбургской и Киндерлинской колоннами под самые стены Хивы и, когда бомбардировка была уже начата, тогда только он узнал о присутствии ген. Кауфмана и его войска в 16 верстах к востоку от города.

"Устрашенный бомбардировкою и полагая, что настал его последний час, хан поручил инаку Иртасами вступить в переговоры с победителем, а сам, не дождавшись возвращения своего уполномоченного, бежал с диван-беги, Мат-Муратом, стоявшим во главе партии, требовавшей войны.

"Когда город был таким образом покинут его владетелем, то партия, жаждавшая мира, провозгласила ханом Ата-Джан-Тиура, младшего брата исчезнувшего хана, который содержался до тех пор в неволе, так как хан обвинял его в сочувствии к России. На следующее утро вновь провозглашенный хан, в сопровождении своего дяди и нескольких сановников, вышел на встречу ген. Кауфману. Между тем, к северу от города продолжали греметь орудия и Скобелев, во главе осадной колонны, первый проник в Хиву через брешь, произведенную в ее стенах. Город сдался.

"Бывший хан, бежавший к иомудам, получил приказание явиться в главную квартиру; согласившись на все условия, предписанные победителем, он был восстановлен на престоле и по заключении мира должен был уплатить два миллиона двести тысяч рублей военной контрибуции и уступить весь правый берег Аму-Дарьи, образовавший новую русскую область Аму-Дарьи.

"Результатом этой победы русских войск над хивинским ханом было повсеместное уничтожение в его владениях рабства. Вот текст прокламации, которую его вынудили обнародовать:

«Я, Сеид-Мохаммед-Рахим-Бахадур-хан, повелеваю всем моим подданным, из уважения к русскому царю, отпустить немедленно на волю всех невольников моего ханства. С этой минуты рабство на веки уничтожается в моих владениях. Да послужит этот акт человеколюбия залогом вечной дружбы и уважения между моим славным народом и народом великой России».

Эта прокламация навсегда положила предел торговле невольниками и даровала свободу 21 русским и 25 тысячам персов, томившимся в то время в неволе в Хиве. Число русских подданных, попадавших в рабство в Хиву, было довольно значительно во все времена; войны с Россией и неудавшиеся набеги казаков доставляли большую часть этих невольников; уже во времена Петра Великого, Флорио Беневи, проведший несколько лет в Бухаре, сообщил царю, что в Бухаре, Самарканде и их окрестностях находится более трех тысяч русских невольников. Набеги, произведенные на восточные границы России киргизами, в начале XVIII века, в особенности во время Пугачевского бунта, были поистине ужасны и стоили свободы многим русским, даже земледельцы западного склона Уральских гор не считали себя в безопасности и, бросив свои работы, искали убежища в крепостях.

"Ханы брали в виде дани десятого невольника в свою гвардию или артиллерию, считая казаков весьма искусными во владении оружием; этим людям жилось, без сомнения, лучше других невольников; те из них, которые были взяты в плен в детстве, воспитывались в правилах магометанской веры и впоследствии зачислялись в войско. Что же касается женщин, то они редко пользовались таким успехом, какой имели уроженки Кавказа в турецких или персидских гаремах, так как жители Средней Азии женятся на своих рабынях лишь в том случае, если они отличаются особенною красотою.

"Вообще говоря, положение невольников было крайне тяжелое; плохо одетые и полуголодные, они составляли буквально собственность своего господина, который мог казнить их, не давая в том никому отчета, хотя это случалось весьма редко, но за то их жестоко наказывали за малейшую провинность плетьми, отрезали им уши, нос, выкалывали глаза и т. п.

"Однако, пленные не были обречены на вечное рабство; они могли получить свободу, приняв магометанскую веру или дав за себя богатый выкуп; из числа русских, которым не удалось откупиться, многие изменили своей вере, женились на магометанках и повидимому примирились с этим новым образом жизни; что же касается до побега через степь, то об этом нечего было и думать: бежавший неминуемо попадал в руки кочевников, которые продавали его вновь в ту же Хиву, и если он попадал случайно к своему прежнему владельцу, то его без милосердия садили на кол, в назидание прочим.

«Россия с 1720 года старалась, путем дипломатических переговоров, добиться освобождения невольников; каждое посольство, отправлявшееся в ханство, приводило с собою несколько человек этих несчастных, выкупленных с большими затруднениями и за неимоверные деньги. Но что значили эти жалкие результаты в сравнении с громадным числом христиан, томившихся под игом мусульман. Число русских невольников значительно уменьшилось лишь в начале нынешнего столетия, когда киргизы признали русское владычество; так, например, в 1840 г. их было всего 474 человека, которых Аллах-Куль поспешил освободить, напуганный угрозами русских, построивших в то время на берегу Каспийского моря форт Ново-Александровск».

VIII.

Вот что рассказывает Генрих Мозер о своем пребывании в столице Хивинского ханства:

"1-го декабря я отправился во дворец для представления хану; здесь аудиенция происходила гораздо проще, нежели в Бухаре: меня не сопровождал во дворец конвой; я вручил подарки, привезенные мною для хана: большой сундук с полным чайным и кофейным серебряным сервизом, превосходной работы, с эмалированными видами Москвы. Во время проезда моего по улицам и базарам Хивы меня все приветствовали, принимая за русского, и я мог убедиться в том, что народ относился тут ко мне гораздо дружелюбнее, нежели жители той местности, по которой я проезжал по пути в Хиву.

"Дворец хивинского хана не может похвастать особенным великолепием; это просто глиняное здание, с большими дворами, окруженное невзрачными лачугами; тут нигде незаметно и следа той роскошной архитектуры, какою отличаются резиденции эмира бухарского.

"В течении 10 дней, проведенных мною в Хиве, я был пять раз на аудиенции у хана и каждая из этих аудиенций продолжалась часа два — три, оставив во мне самое приятное воспоминание. В хане я встретил человека умного, понимающего с полу-слова такие вещи, которые обыкновенно бывают недоступны для понимания азиата. Аудиенция, начавшись церемонно, оканчивалась всякий раз интимною беседою; хан приказывал подать чаю и курил мои сигары, к которым он привык в России. Разумеется, предметом всех наших бесед был запад: хан чрезвычайно желал познакомиться с европейской цивилизацией, которую он научился ценить во время своего пребывания в Петербурге. Его особенно интересовало политическое состояние Европы, взаимное отношение государств, их военные силы, образ правления и проч.

"Заговорив о моей родине, Швейцарии, он спросил меня, как зовут моего падишаха и находился-ли его представитель в Москве, во время коронации?

"Я ожидал этого вопроса и заранее подготовил моего переводчика к соответствующему ответу; каково же было мое удивление, когда хан, выслушав его объяснение, заметил, что он думал до сих пор, что Америка единственная страна, управляемая самим народом.

"Выслушав с особенным интересом все то, что я сообщил ему о нашей маленькой швейцарской армии, хан неоднократно воскликнул: «я сам взгляну на это, если будет возможно»; он желал предпринять путешествие по Европе и надеялся получить на это соизволение русского императора.

"Услыхав от меня о том, что князю Витгенштейну удалось добиться согласия бухарского эмира на проведение телеграфа между Бухарою и Ташкентом, Сеид-Мохамед-Рахим был весьма озабочен этим известием, так как он не любит своего соседа, Мозаффар-Эддина, и с этой же минуты он возъимел честолюбивую мысль соединить свою столицу телеграфной проволокой с Казалинском.

"Десятидневное пребывание мое в Хиве было интересно для меня во многих отношениях: я осмотрел все достопримечательности Хивы, свободно гулял по городу, осматривал окрестности, а вечера проводил у главных сановников хана; между прочим мне пришлось присутствовать при крайне оригинальном зрелище, устроенном в честь моего приезда, это национальное увеселение — бой баранов; во всяком зажиточном доме ханства вы увидите привязанного к цепи, более или менее рослого, барана, из породы курдючных; эти животные обладают неимоверною силою и за них платят, сравнительно, весьма большие деньги.

"Как раз во время моего пребывания в Хиве, в этот город был привезен из Ургенча баран, пользовавшийся у себя, на родине, репутацией искусного бойца; он должен был сразиться с бараном Мат-Мурата, который до тех пор ни разу не был еще побежден; это сулило весьма интересное зрелище, поэтому во двор, предназначенный для ристалища, собралась огромная толпа любопытных; на возвышенной террассе были разосланы ковры и расставлено несколько стульев; внизу, под террассой, помещались зрители, люди почти все сановные, а перед нами, за загородкой, штук с двадцать баранов было привязано цепями к столбам, врытым в землю.

"Зрелище было живописное. Бараны, горя нетерпением вступить в бой, рыли землю копытами и старались оборвать свои цепи. Лишь только мы прибыли, два огромных барана были отвязаны и выведены на арену; три или четыре человека держали животных за рога и по данному сигналу отпустили их.

"Низко опустив голову, бараны кинулись друг другу на встречу; стук, произведенный их рогами при столкновении, походил на удар молота по наковальне и просто невероятно каким образом их череп не разлетелся от этого удара в дребезги; за первым ударом следовал второй, третий, до тех пор, пока один из сражающихся не отступил; тогда победителя приветствовали громкими криками одобрения. Перед началом состязания, владельцы животных и остальные присутствующие держат между собою пари зачастую на довольно большие суммы.

"Самые интересные борцы, баран Мат-Мурата и баран того богатого купца, который был вызван ханом нарочно для этой цели из Ургенча, должны были выступить на арену последние. Одинаковой величины, прекрасно содержимые и выхоленные, эти два барана могли назваться красавцами. Баран Мат-Мурата, едва завидев своего противника, вырвался из рук людей, державших его за рога, и напал на своего противника; все присутствовавшие, как один человек, вскочили на ноги и впились глазами в борцов; ослепленные кровью, текшею у них изо лба, бараны не сдавались; бой кончился ничем, так как при двадцать седьмом столкновении у ургенчского барана сломился рог и его увели с арены, ибо дальнейшая борьба при подобных условиях немыслима; оставшийся кусочек рога неминуемо пронзил бы соперника на смерть.

«Это оригинальное ристалище сопровождалось поистине чудовищным угощением, на которое были приглашены все присутствовавшие».

8-го декабря г. Мозер оставил Хиву, на следующий день он остановился на ночлег в Ташаусе, крепости, построенной весьма недавно, где его ожидал приятный сюрприз: ему доложили, что двое людей, говорящих по русски, желают его видеть; произношение тотчас обличило в них немцев; можно себе представить радость этих людей, когда путешественник заговорил с ними на их родном языке; "это были менониты, переселившиеся сюда, в числе 400 человек, из Самары; во время переезда через степь они испытали неимоверные страдания и, наконец, после многих невзгод поселились в Кипчаке, на берегах Аму-Дарьи; хивинский хан отвел им небольшое пространство земли, на котором они построили себе жалкие лачушки, но так как они не были знакомы с употреблением ирригационных каналов, то их первые жатвы дали весьма плачевные результаты; едва имея чем существовать, они не теряли, однако, бодрости духа; узнав о приезде европейца, они отправили к нему депутацию, прося его замолвить слово в их пользу; сами по себе в высшей степени миролюбивые, они подвергаются беспрестанно нападениям со стороны туркмен, которые угоняют их скот. И так как они не решаются преследовать грабителей, а обращаются за защитою к властям, то остаются вечно в убытке, ибо разбойники успевают скрыться прежде, нежели дело их дойдет до разбирательства.

"Иеллали — последний форт на границе обработанных земель и в то же время последний кишлак, населенный узбеками; за ним начинается степь, владение туркмен. Трудно определить с точностью число этих туркмен, игравших столь видную роль в истории Хивы; генерал Кауфман определял число их кибиток в 50,000; полагая в каждой кибитке по 6 особ, мы получим цифру 300,000. Туркмены разделяются на две категории: на оседлых и кочующих. Туркмен; подобно киргизу, предпочитает кочевой образ жизни и весьма неохотно предается занятию земледелием; однако, с 1873 г., число оседлых жителей этого племени, а следовательно и количество пахотной земли на границе степи значительно увеличилось; не имея более возможности предпринимать набегов, туркмены утратили вместе с этим источник своего богатства, к тому же налоги, взимаемые ханом, от которых прежде им удавалось нередко отделываться, взимаются ныне весьма правильно.

"Хотя некоторые племена совершенно отказались от кочевого образа жизни, но большинство туркмен находится еще в переходном состоянии; владея на границе степи клочками пахотной земли, на которой они построили первобытные навесы для защиты своих запасов и скота, они помещаются с своими семьями в кибитках, рядом с этими навесами.

"Все эти туркмены, ставшие после кампании 1873 г. данниками хивинского хана, играли некогда в этом ханстве совсем иную роль; из их среды ханы набирали лучшее войско, но за то эти доблестные воины в свою очередь имели значение во всех событиях и составляли таким образом при дворе влиятельную партию, с которой ханам приходилось считаться. Хотя они были плохими плательщиками податей, за то всегда были готовы доставить войско для любой экспедиции.

"Так шли дела до взятия Хивы русскими. Сейд-Мохамед сам объявил генералу Кауфману, что он не будет в состоянии выполнить мирный договор, заключенный с Россией до тех пор, пока туркмены не будут усмирены и не признают его власти.

"Туркменам было повелено уплатить 300 тысяч руб. военной контрибуции и когда они отказались исполнить это требование, то генерал Кауфман решил одним энергичным ударом сломить этих кочевников, не признававших над собою никакой власти. Выполнение этого проекта было возложено на генерала Головачева, который двинулся на Хазават. 25-го Июля 1873 г., в окрестностях Чандира (Tchandir), на него напали значительные массы кавалерии, которые, не страшась орудийного и ружейного огня, врубались неоднократно в самые ряды русских, между тем как их товарищи, обойдя позицию русских с тыла, успели овладеть верблюдами аррьергарда. Однако, огонь, открытый русскими, вынудил их обратиться в бегство и бросить захваченных было верблюдов; но они снова выстроились в боевой порядок, и после неудачного для них вторичного боя, наконец, удалились, преследуемые казаками до поздней ночи.

"Два дня спустя после этого поражения, туркмены напали на заре па укрепленный лагерь русских между Иелали и Кизиль-Такиром.

"Это сражение было особенно кровопролитно; на маленький отряд Головачева напало около 10 тысяч неприятеля, которые сражались с отвагой и энергией, незнакомой дотоле мусульманам Средней Азии. У каждого всадника был за спиною другой воин, босой, одетый в одну рубашку, с засученными рукавами. Подъехав к фронту русских войск, всадники останавливали коней, человек, сидевший позади их, спрыгивал на землю и, прикрыв глаза левою рукою, а в правой держа саблю, кидался с диким воплем на штыки. Разумеется, тотчас завязывалась рукопашная схватка и первые лучи восходящего солнца осветили ужасную картину кровавой резни. Туркмены, со свойственным им фанатизмом и равнодушием к смерти, врезались в самые каре русского войска. Артиллерия должна была смолкнуть, пришлось действовать одним холодным оружием, но дисциплина и хладнокровие, присущие несравненному туркестанскому русскому солдату, одержали, наконец, победу над неприятелем, который был в десять раз сильнее их. Восемьсот туркменов оросили поле битвы своею кровью. С этой битвой, в летописях истории, будет связано воспоминание одного из славнейших подвигов русского оружия.

«В последующие затем дни, герцог Евгений Максимилианович Лейхтенбергский преследовал туркмен и уничтожил их три укрепленных лагеря; при этом погибло туркмен еще до 500 чел.; пять тысяч голов скота, множество верблюдов, большие запасы продовольствия и оружия достались в руки победителя. После целого ряда поражений, туркмены, наконец, совершенно упали духом и, чувствуя себя не в силах долее сопротивляться, изъявили свою покорность».

IX.

11-го декабря, под вечер, г. Мозер добрался до форта Сакис-Атлук, построенного в песках и который бывает занят войском лишь во время сбора податей. Крепость эта представляет собою квадрат, каждая сторона которого имеет в длину около 100 шагов; в нее ведут всего одни большие ворота, вокруг самого форта тянется наружная стена, вышиною около 5 фут, и теперь в этой ограде находился целый лагерь туземной кавалерии. На первом плане около 60 нукеров (хивинские солдаты), только что возвратившихся из экспедиции, далее шелковые бухарские палатки, захваченные вероятно во время набега, масса ковров самых ярких цветов, забранных из какого нибудь туркменского аула и служащих теперь постелью солдатам; возле самой крепости был разложен костер, возле коего суетились повара, приготовляя пилав. Этот оригинальный форт, окруженный безграничною степью, составляет временное местопребывание диван-беги, Мат-Мурата, который объезжает ежегодно обработываемые земли для взимания податей; выехав из Кунграда, этот сановник доезжает до окрестностей Хивы, останавливаясь по пути в подобных маленьких крепостцах, выстроенных на границе пустыни, куда и вызывают всех окрестных жителей, обязанных платить подать; если они не являются, то за ними посылают отряд нукеров; если же они укрываются от преследования в степь, то нукеры угоняют их скот, забирают их кибитки и даже уводят их жен; само собою разумеется, что подобный способ взимания податей зачастую подает повод к вооруженному столкновению.

Во время пребывания в крепости Сакис-Атлук, г. Мозер много охотился в окрестности, изобилующей кабанами, сайгами, антилопами и другою дичью, а вечера проводились в беседе с Мат-Муратом, который живо интересовался его рассказами о современном состоянии европейских государств.

Приготовления к переезду по степи доставили нашему путешественнику массу хлопот. "Я взял с собою из Хивы войлочные палатки, говорит он, а в Сакис-Атлуку надобно было запастись продовольствием; генерал Гротенгельм снабдил меня для моего личного употребления юламейкой, небольшой войлочной палаткой, более легкой и удобной при перевозке, нежели юрта, и которую употребляют обыкновенно в экспедициях русские офицеры. Кроме того, благодаря любезности этого генерала, меня снабдили двумя боченками пресной воды, для моего личного употребления, так как вода, которая набирается караваном в меха, приобретает крайне неприятный вкус от бараньей кожи.

"Последний аул, встреченный мною на границе пустыни, был Уас-аул, в котором жил Медрим-Сердар, сын бывшего диван-беги хивинского хана и начальника иомудов. Он описывал мне живыми красками печальное положение своего народа, страдающего под игом хивинцев и которому приходится завидовать текинцам, платящим дань русским, так как текинцам приходится платить гораздо менее податей. Более всего туркмен огорчает то обстоятельство, что помимо огромных податей, уплачиваемых хану, их жестоко грабят чиновники-узбеки, которых приходится подкупать, иначе они раззорят плательщика до тла.

"Не могли ли бы вы выхлопотать для нас, как милость, говорил мне Медрим-Сердар, чтобы мы уплачивали подати прямо русскому коменданту Петро-Александровска; так как эти деньги поступают в конце концов в руки русской администрации, то мы сберегли бы этим путем те рубли, которые остаются в карманах хана и его сбиров.

"В конце концов, Медрим-Сердар дал мне добрый совет изменить мой первоначальный маршрут и направиться вместо Асха-бада на Кизиль-Арват: "от Хивы до Кунграда все ханство знает о проезде богатого иностранного боярина, сказал он, твои люди рассказали всем, что ты едешь в Асхабад; хотя они и преданы тебе, но что вы сделаете в случае нападения со стороны туркмен; если бы ты носил русский мундир и если бы тебя сопровождало несколько казаков, то, быть может, они не посмели бы напасть на тебя; жители Мерва хорошо знают какие могут быть последствия аламана, предпринятого против русских, в нынешнем году многие из них поплатились жизнью за двух убитых казаков, но ты иностранец, поэтому поезжай лучше двести верст лишних и не подвергай себя неминуемой опасности.

"Разумеется, я с благодарностью принял этот совет и, изменив сообразно с ним мой маршрут, вступил на следующий день в туркменскую степь, известную под названием Кара-Кум (черный песок), которая ограничена Персией и Афганистаном с юга, Аму- Дарьей и Хивинским оазисом с севера и Каспийским морем с запада. Внутренность этой степи совершенно необитаема, только по краям ее живут туркмены.

«Мы подвигались медленно; меня охватывала, мало по малу, неопределенная грусть, дарившая в степи; моя маленькая колонна извивалась змейкой на желтоватом фоне необъятной пустыни, однообразие которой действует на человека самым удручающим образом. Наш первый привал был у развалин старинного форта Кизиль-джа-Кала, близь колодца того-же названия». Затем потянулись однообразные переезды от одного колодца до другого — все те-же картины, те-же однообразные впечатления, не прерываемые никаким событием, которые столько раз были описаны путешественниками, что на них не стоит останавливаться; вовремя 12 дней, проведенных Генрихом Мозером в степи, он повстречал всего два раза текинцев, ехавших с товарами в Хиву, все остальное время в пустыни не было видно ни одного живого существа; 6-го января, на рассвете, караван покинул Демирджен, последний колодезь, и к полудню показались на горизонте горы Кизиль-Арвата.

"Трудно представить себе впечатление, которое производит обитаемая земля после стольких дней, проведенных среди безмолвной степи, говорит автор, — и невозможно описать в каком жалком виде мы совершили въезд в Кизиль-Арват: в течении двенадцати дней мне удалось вымыться всего лишь один раз; лица наши загорели, потрескались от ветра, были грязны до невероятия. К сожалению, я не имел в этот город ни к кому рекомендательных писем и поэтому с трудом нашел себе приют.

"Из Кизиль-Арвата я хотел направиться через горы прямо в Асхабад, но от этого плана пришлось отказаться, ибо по ту сторону Атрека, между Чикишляром и Астрабадом, происходило волнение между туркменами, иомудами и другими племенами и сообщение было окончательно прервано. Поэтому я решил направиться на Асхабад и, если удастся, на Мерв, а оттуда пробраться в Персию.

"Русские упрочили свое владычество на восточном берегу Каспийского моря впервые в 1869 году, когда ген. Столетов основал военную станцию Красноводск, на месте бывшей казацкой деревни. В 1871 г. русские овладели Чикишляром, лежащим при устье Атрека, но этот пункт был вскоре оставлен, по причине окружающей его нездоровой и бесплодной местности. К тому же чикишлярский рейд не представлял собою удобного якорного места; тем не менее он послужил исходным пунктом для отряда ген. Лазарева, которому было поручено в 1878 г. предпринять экспедицию против текинцев, производивших разбойничьи набеги до самых стен Красноводска.

«Русские, игнорировавшие численность и храбрость неприятеля, укрепившегося за стенами Геок-Тепе, были разбиты. Чтобы не посрамить славу русского оружия, надобно было во что-бы то ни стало овладеть этою крепостью; эта трудная задача была возложена на М. Д. Скобелева». Все подробности и отдельные эпизоды этого похода хорошо известны публике, но вот некоторые не безъинтересные подробности, относящиеся до этого похода, сообщаемые г. Мозером из письма одного из его соотечественников, швейцарца, служившего офицером в русской армии.

"Предвидя трудности, сопряженные с походом по степи, Скобелев разделил свой отряд на две колонны, из коих одна должна была выступить из Чикишляра, а другая из Михайловской бухты, с тем чтобы соединиться около Бами, текинской крепости, стоявшей на границе Ахальского оазиса; хотя движение по железной дороге, строившейся от Михайловской бухты до Кизиль-Арвата, открылось лишь в сентябре 1881 г., но Михаил Дмитриевич воспользовался некоторыми уже оконченными ее участками, для перевозки снарядов и войска. 10-го июня, авангард, под командою самого Скобелева, овладел Бами; укрепив этот пункт и снабдив продовольствием, генерал с 400 войска и 16 орудиями произвел в июле месяце рекогносцировку под самые стены Геок-Тепе, но ему удалось обложить эту крепость лишь в декабре месяце (1880 г.) Геок-Тепе представляла собою четыреугольник, имевший в окружности 8 верст. Довольно толстые глиняные стены этой крепости имевшие в вышину до 7 метров, были окружены рвом, в значительной мере наполненным водою. Подступ к нему был защищен тремя выдвинутыми фортами, в которых засели превосходные стрелки, между тем как с северо-востока над всей местностью господствовал холм, в виде кавальера. Внутри этой крепости, которою командовал знаменитый Токма-Сердар, текинцы разбили до 9 тысяч палаток, куда укрылось население оазиса, так что, в момент осады, в Геок-Тепе находилось от 30—40 тыс. человек; кроме того, ее защищал отряд в 7 тысяч всадников. Скобелев с первого же взгляда понял, как трудно будет овладеть этой крепостью штурмом и решился вести правильную осаду. В это время русские захватили в плен двух текинцев, которым генерал позволил вернуться в крепость, поручив им склонить гарнизон к сдаче или, в случае отказа, убедить его вывести стариков, женщин и детей. Ответ не замедлил: Токма-Сердар отослал генералу в мешке головы обоих посланцев, приложив к ним письмо, полное ругательств.

"Однажды, осматривая вблизи неприятельские укрепления, Скобелев был осыпан градом пуль: несколько конвойных солдат были ранены. В ответ на замечание некоторых офицеров, советовавших ему не подвергать столь неосмотрительно свою жизнь опасности, Скобелев приказал подать себе стул и стакан чаю, и усевшись на расстоянии 300 метров от неприятеля, продолжал внимательно изучать местность, куря и отпивая чай, в то время, как вокруг него свистали пули; но когда текинцы начали стрелять из толстого единорога, стоявшего на кавальере, и одно ядро врезалось в землю в нескольких шагах от его стула, то Скобелев отвесил поклон артиллеристам и медленно возвратился в свою палатку.

"Вскоре началась бомбардировка; траншеи подвигались быстро, не смотря на частые вылазки со стороны осажденных; когда русскими было сбито, наконец, орудие, то текинцы с ожесточением кинулись на пехоту, перепрыгивая через трупы, одною рукою хватали ружья русских, а другою рубили их с такою яростью, что земля была усеяна головами, руками и ногами. Ничто не может быть ужаснее этой рукопашной схватки, в которой слышится только лязг холодного оружия, глухие стоны, проклятия и раздирающие душу крики и время от времени громкие: «Аллах» и «Ура»! Говоря об этой достопамятной осаде, Скобелев рассказывал следующий факт:

— "Текинцы, во время своих ночных нападений, взбирались на брустверы моих траншей и, находясь таким образом над головами моих стрелков, стоявших во рвах, рубили их сверху, при чем не было никакой возможности защитить их; однажды вечером, обходя аванпосты, я услышал как один солдат говорил своему товарищу: «Генерал напрасно ставит нас ночью во рвы, так как текинцы взбираются на брустверы и рубят нас в то время, как мы не можем защищаться; если бы он ставил нас шагов на десять позади, так текинцам пришлось бы спускаться в траншеи, где мы могли бы без опасности истребить их». Это было откровением для меня, говорил Скобелев, и на следующее утро, сотни неприятелей лежали во рвах. Солдат, подавший Михаилу Дмитриевичу эту блестящую мысль, был награжден георгиевским крестом.

«Когда траншеи достаточно подвинулись, было решено штурмовать крепость. 12-го января 1881 г., по утру, артиллерия начала свое разрушительное действие. Стены обваливались во рвы, между тем как защитники крепости затыкали бреши мешками, наполненными землею; когда бреши были уже достаточно велики, то артиллерия превратила внутренность крепости в настоящий ад. После отчаянной защиты и кровопролитной рукопашной схватки, текинцы оставили позицию, преследуемые казаками, рубившими их без милосердия. Вечером, внутри крепости было подобрано 6 тысяч трупов: 1500 раненых женщин и детей, оставшихся в живых, бродили, объятые ужасом, по этим развалинам. Взятие этой крепости произвело во всем оазисе такое впечатление, что самое дикое и непокорное племя туркмен изъявило свою покорность победителю и сам защитник Геок-Тепе, Токма-Сердар, присягнул на верноподданство в главной квартире».

Во вновь присоединенном к России Ахальском округе, с главным городом Асхабадом, насчитывают до 60 тысяч кибиток, в которых живут текинцы (козы), получившие это прозвище, вероятно, вследствие той быстроты, с какою они взбираются на своих конях по крутым склонам гор, граничащих оазис с юга. Подобно туркменам, текинцы разделяются также на оседлых, чомрис, и кочующих, чарвасов; все богатство этих последних составляют стада; они разводят больших, сильных верблюдов и прекрасную породу овец, но особенной славой пользуются, даже за пределами Средней Азии, их кони, отличающиеся замечательною смышленностью и необыкновенною кротостью; впрочем, они отличаются не столько породой, сколько работой, которую от них требуют. Аламан (вооруженный набег) создал текинскую лошадь и развил ее чудесные качества; когда эти набеги перейдут в область преданий, и когда текинцам не придется более приучать своих коней к этим продолжительным экспедициям, то порода их наверно измельчает.

Будучи нрава дикого и неукротимого и имея могучего союзника в своем коне, туркмен стал грозным разбойником, наводящим ужас на своих трусливых соседей персиян. Аламан составлял цель его жизни, единственное средство приобрести богатство и известность: аламанщик, которого в ином месте просто окрестили бы названием разбойника, не только не пользовался общим презрением, но воспевался даже поэтами, как храбрый рыцарь. Эта охота на людей доставляла победителю скот и пленных, за которых они получали нередко весьма значительный выкуп. Из своих набегов на соседние страны, как, напр., на Персию, аламанщики возвращались, ведя с собою целые толпы кизильбахов (презрительное прозвище, даваемое ими персам), которые наполняли невольничьи рынки Средней Азии.

Число всадников, принимавших участие в аламане, колебалось обыкновенно от одной до трех тысяч человек. Туркмен, не признающий в своем ауле над собою господина, во время набега слепо повинуется избранному им вождю; знание дорог, колодцев умение повелевать и личная храбрость — вот качества, которые были необходимы для того, чтобы сделаться сердарем (начальником экспедиции). Всякий туркмен, принимавший участие в этих экспедициях, должен был иметь хорошего коня, оружие, быть храбрым и не бояться смерти.

"Жаркое время года прекращало на время набеги туркмен, но текинцы не знали отдыха круглый год и своею жестокостью и зверством наводили на всю окрестность такой страх, что их нападения почти всегда венчались успехом; население того местечка, на которое они нападали, по большей части ночью, объятое ужасом, не имело обыкновенно мужества защищаться и текинцы, раззорив и разграбив их жилища, уводили их в плен без малейшего с их стороны сопротивления. Подробности этих разбоев, передаваемые курдами, превосходят всякое воображение. До взятия Геок-Тепе, большая дорога, шедшая из Мешеда в Тегеран, была до такой степени наводнена текинцами, что караваны отправлялись из Шахруда под конвоем пехоты, кавалерии и даже артиллерии.

"Совершив более или менее удачный набег, аламанщики спешили домой, чтобы воспользоваться добычей, и тут-то благополучное возвращение зависело главным образом от быстроты их коней. Дети и молодые и красивые женщины привязывались к седлу позади всадника и лошадь с этой двойной ношею должна была пробежать иногда без остановки несколько сот верст до аула ее хозяина. Здоровые мужчины, которым надевали на шею железный ошейник, с длинной, тяжелой цепью, привязанной к седлу аламанщика, бежали за ним до изнеможения, подгоняемые ударами его хлыста. Если разбойникам надобно было скрыться очень быстро и пленный не имел сил бежать довольно скоро, то удар сабли прекращал его страдания.

"Чувство сострадания, по-видимому, совершенно незнакомо туркмену: невольник, в его глазах, не что иное, как товар; его грубость и жестокость не имеют границ. Возвращение аламанщиков домой, возвещаемое особым гонцом, всегда сопровождалось празднествами; все жители аула выходили им на встречу, чтобы полюбоваться скорее этими храбрыми воинами и их богатой добычей.

"17 января я покинул скучный Кизиль-Арват, пишет г. Мозер, и направился к Асхабаду, через степь Ахал, совершив этот путь в 5 дней, делая по 50—60 верст в день; каждый вечер я останавливался на ночлеге в какой ни будь крепости или в текинском ауле, где туркмены всегда встречали нас радушно.

"Асхабад, со своей небольшой крепостцою, с церковью и с белыми домами, выстроенными в русском стиле, имеет чистенький и веселенький вид.

"Не без волнения направился я, на следующий день по приезде, к дому губернатора Закаспийской области, задавая себе вопрос, как я буду принят этим всемогущим человеком, к которому я не имел официальных рекомендаций, и который, насколько мне было известно, находился не в особенно хороших отношениях с моим покровителем, М. Г. Черняевым. Одно слово с его стороны и мне пришлось бы вернуться назад, так как без его разрешения весьма трудно переехать границу, через которую, по крайней мере в этом пункте, насколько мне известно, не переступал еще ни один турист. Но к счастию, я встретил в лице генерала А. В. Комарова человека весьма ученого, замечательного археолога и энтомолога и в то же время истинно русского боярина, гостеприимного и радушного. В его доме собиралось все образованное общество Асхабада и в его семействе я провел лучшие минуты моего пребывания в этом городе. Археологические коллекции, которые ген. Комаров начал собирать на Кавказе, содержат настоящие сокровища. Не смотря на многочисленные занятия, так как во время моего пребывания в Асхабаде совершалось весьма серьезное дело: мирное присоединение Мерва, он нашел, однако, время показать мне свои сокровища и заняться со мною фотографированием разных предметов. Я был свидетелем первых успехов, вызванных движением отряда Муратова, перешедшего границу Баба-Дурмы, что вызвало присылку большой депутации из Мерва в Асхабад; но мне было суждено присутствовать при зрелище, еще более интересном.

"Я преспокойно обедал, однажды, у начальника местного эскадрона, поручика Лопатинского, и мы успели уже опорожнить несколько бутылок прекрасного Кахетинского вина, когда его ординарец, черкес, доложил о прибытии 40 туземцев, служивших в его эскадроне, которые привели с собою кул (невольников) из Мерва. Нас ожидало любопытное зрелище: перед домом поручика выстроился взвод, только что прибывший из оазиса; это были все отважные наездники, — верхом на своих конях, в живописном туземном одеянии, вооруженные с головы до ног и покрытые, от дальней дороги, пылью, они представляли весьма красивую картину. У семнадцати из них сидели за спиною живые существа, измученные, истощенные, с блуждающим от страха взором; в числе их были женщины и дети. Перед нами были последние персидские невольники, захваченные во время набегов мервцами осенью 1883 года, на границе персидского Хорасана, и возвращенные русскому правительству по требованию генерала Комарова. Эти несчастные не отдавали себе отчета в том, что с ними происходит; взятые в плен туркменами, затем отобранные у них и привезенные в Асхабад другими туркменами, они лишь тогда поняли, что их бедствия кончаются, когда им принесли пищу и роздали им одежду.

"Я оставил Асхабад в самый интересный момент, когда туда ожидалось прибытие вышеупомянутой депутации; А. В. Комаров снабдил меня рекомендательными письмами к русскому агенту в Буджнуре и к персидским властям. Так как еще в Асхабаде я дал себе слово не оставлять этой страны, не познакомившись с кап. Стеценко, имя которого было тут у всех на языке и о котором ходили самые невероятные рассказы, то я направился прежде всего в Геок-Тепе, где жил капитан.

«Стеценко было в то время 26 лет; родом малоросс, он считал себя прямым потомком гетмана Мазепы; красивой наружности белокурый, росту выше среднего, с изящными манерами и прекрасной осанкой, вся фигура его, в блестящем мундире кубанских казаков, дышала силой и отвагой; он представлял собою замечательный тип запорожца, коих храбрость и удальство вошли в пословицу; будучи всего 26 лет от роду, он успел уже получить семь ран, и его грудь была украшена всеми русскими орденами с мечами и Георгиевским крестом. Но при том это человек в высшей степени горячий: будучи поручиком, он застрелил перед фронтом полковника кн. О…., назвавшего его дураком, стрелял в другого своего начальника и убил ударом кинжала одного из своих друзей. Так как вследствие его горячности, Стеценко неудобно держать в большом гарнизоне, то его послали с сотней в горы, на границу Персии; как истый казак, он страстный и смелый охотник, отваживающийся, между прочим, на охоту на страшного дикого кабана, водящегося в Копет-Даге, что сопряжено с большими опасностями».

Проведя некоторое время в Геок-Тепе и поохотившись там вдоволь Генрих Мозер отправился далее, в Персию, через земли курдов поселения коих составляют военный кордон между персидским Хорассаном и землями, населенными туркменами. У них везде понастроены крепосцы и вся их жизнь проходит в борьбе с этими неспокойными соседями да в обработке своих жалких полей. Население этих крепостей принимает русских с распростертыми объятиями, как своих избавителей, и оно, по свидетельству г. Мозера, было бы весьма радо, если бы их земли были включены в черту русской границы, которая в этом пункте определена еще не вполне точно. За то их ханы много потеряли от соседства с русскими; с тех пор как текинцы покорены силою русского оружия и аламаны их прекратились, курдский военный кордон значительно утратил свое значение. В прежние времена, курдские ханы, отлично понимая как велики услуги, оказываемые ими Персии, не обращали особенного внимания на приказания, получаемые из Тегерана, и действовали самостоятельно, не платили никакой подати, говоря, что содержание курдских кавалерийских полков поглощает все их доходы, но со времени занятия русскими Ахала персидский шах снова захватил над курдами власть, и ханы, бывшие до той поры независимыми владетелями, обратились в простых управителей, подчиненных персидским властям.

29 января Мозер достиг Буджнура, резиденции хана, владетеля провинции того же названия, где он встретил гостеприимный прием у Иагиа-Бег-Таирова, русского дипломатического агента, который был извещен генералом А. В. Комаровым о проезде г. Мозера через Буджнур. Отдохнув в этой крепости и подкрепив свои силы, он двинулся в Персию, перебравшись с неимоверными трудностями через цепь Ала-Даг, где его застиг страшный снежный ураган, едва не стоивший ему жизни.

"Среди этих диких, почти неприступных гор, лежит курдская крепостца Гассор, построенная на южном склоне скалистого хребта; ее четыреугольные стены, построенные из глины, возвышающиеся амфитеатром одна над другою, походят на исполинскую лестницу; над ними возвышается самая цитадель, увенчанная коническими башнями. По другую сторону оврага тянется громада скал, называемых курдами Кугу-Салик, коих главная вершина имеет не менее 10 тысяч фут вышины и покрыта вечным снегом.

«Все население деревни вышло путешественнику на встречу и все говорили ему единогласно, что до него ни один европеец не бывал в этой мало доступной горной местности».

После утомительного, 25-ти дневного путешествия, Генр. Мозер достиг, наконец, Тегерана, совсем разбитый и больной, и тут окончательно слег в постель и прохворал несколько недель; у него сделалась жаба и страшный упадок сил; однако, медицинская помощь и молодость взяли верх над недугом; больной оправился, мог, наконец, осмотреть город и явиться на аудиенцию к шаху.

Те страницы рассматриваемой нами книги, которые посвящены описанию столицы Персии, местных нравов и обычаев, хотя написаны столь же правдиво и интересно, как и все сочинение талантливого и энергического швейцарца, тем не менее рассказ его о Персии не заключает никаких новых исторических данных или любопытных личных впечатлений, тем более, что автор оставался в Тегеране не особенно долго; так как все то, что автор говорит здесь об обычаях персов, о положении женщины, и пр., хорошо известно читающей публике, то было бы излишне останавливаться на этих подробностях. Скажем только, что автор вспоминает в этих строках с живейшею благодарностью об участии, оказанном ему во время его болезни всею местною европейскою колониею, которая распадается на два кружка: на кружок русских и англичан. Во главе русского общества, во время пребывания Мозера в Тегеране, стоял русский посланник, г. Мельников, с супругою, «люди в высшей степени гостеприимные и любезные, соединявшие в своем доме несколько раз в неделю всю русскую колонию, жившую в столь добром согласии, что она, по свидетельству нашего путешественника, производила впечатление как бы одной семьи».

Из Тегерана Мозер отправился через Баку, Тифлис и Батум в Константинополь, причем посетил проездом южный берег Крыма; этим путевым впечатлениям посвящена последняя глава его объемистого сочинения; не вдаваясь тут ни в какие этнографические и бытовые подробности, он дает лишь беглый очерк этих, всем знакомых и много раз описанных, местностей и городов и заканчивает описание своего путешествия приездом в Константинополь.

Голубые воды Босфора и роскошная прелесть Золотого Рога с его дивными красотами произвели на путешественника чарующее впечатление; он вспоминает с восторгом о немногих днях, проведенных им в Стамбуле, и этому городу посвящены последние страницы его интересного и замечательно добросовестного сочинения.

КОНЕЦ.

Извл. и перев. В. В. Тимощук.

---

1. Вот эта надпись автора на подаренном им в экземпляре его книги: «А monsieur М. J. Semewsky. Cet essai litteraire m’a procure le bonheur de Vous servir de cicerone a travers un pays aussi peu connu dans Votre patrie, que ne l’est l’Asie Centrale chez nous, puissiez Vous garder de la petite republique et canton de Schaffhouse un aussi bon souvenir, que celui auquel est echu l’honneur de Vous servirde guide. Schaffhouse, 10 Aout, 1887. H. Moser».