В старом доме (Краснова)/ДО
См. также одноимённые страницы.
I
правитьВсе было тихо.
Тихо сіялъ на зимнемъ небѣ яркій мѣсяцъ; тихо горѣли крупныя звѣзды.
— Постой… Пусти меня, милый… Пусти! Кто-то идетъ…
— Не бойся, моя радость! Это обледенѣвшая вѣточка упала на землю… Это хрустнулъ снѣгъ подъ нашими ногами… Не бойся!
— Мнѣ кажется, я слышу шаги! Кто-то идетъ…
— Мы одни, совсѣмъ одни! Никого нѣтъ…
Никого не было. Только заяцъ пробирался по бѣлоснѣжной полянѣ, бросая черную тѣнь на сверкающій снѣгъ. Только волчьи глаза мелькали красными искрами далеко, далеко за рѣкой, скованной морозомъ.
Высокія деревья окутались кружевомъ инея; поля одѣлись снѣговой пеленой, и все сверкало и искрилось отъ луннаго свѣта. Ледяная бахрома звенѣла отъ дыханія морознаго воздуха; снѣгъ хрустѣлъ подъ лѣнивыми шагами влюбленныхъ.
Они шли, прижавшись другъ къ другу. Онъ крѣпко обвилъ ея станъ могучей рукою. Маленькая и воздушная, она прильнула къ нему, высокому и сильному.
Надъ ихъ головами сплетались хрустальныя вѣтви, образуя сіяющій бѣлый сводъ. Подъ ихъ ногами разстилалась серебряной скатертью широкая дорога, спускавшаяся къ рѣкѣ. А за рѣкой бѣлѣла необозримая степь, поросшая кустарникомъ, окутанная снѣжной пеленой.
Они идутъ, попирая звѣзды на землѣ, любуясь звѣздами надъ головой, любуясь другъ другомъ.
Онъ наклоняется къ ней.
— Ты не озябла? Тебѣ не холодно?
— О, нѣтъ, нѣтъ, мнѣ не холодно!
— Но ты вся дрожишь… Я боюсь, что тебѣ холодно. Морозъ такъ силенъ. Скажи правду — холодно? Тогда мы вернемся.
— Нѣтъ, нѣтъ — право не холодно! Но мнѣ страшно: каждую минуту насъ могутъ хватиться… Посмотри, какъ мы далеко ушли: дома уже не видать за деревьями… Какъ хороши эти деревья! Что за ночь!
Они остановились; они забыли все.
Нѣжнымъ, серебрянымъ звукомъ звенѣлъ надъ ними бѣлоснѣжный сводъ, уходя фантастической аркой въ глубь морознаго неба. Таинственно улыбалась святочная ночь. Она окружила влюбленныхъ блескомъ и молчаніемъ; она сіяла и искрилась.
Заяцъ выскочилъ изъ-за куста, зашумѣлъ обледенѣлыми прутьями шиповника, увѣшаннаго красными ягодами, и промелькнулъ по снѣгу черной тѣнью…
Влюбленные встрепенулись…
— Пора, пора, милый… Вернемся!
— Постой. Надо же придумать, какъ намъ видѣться. Такъ невозможно! Домъ полонъ гостей — ни минуты не пробудешь съ тобой наединѣ. А я не могу… я умру!
Она засмѣялась. Она крѣпче прижалась къ нему.
— Нѣтъ, нѣтъ — живи! Мы устроимъ это какъ-нибудь…
— Одно средство — сказать всѣмъ о нашей…
— Ни за что въ мірѣ! Теперь совсѣмъ не время… Ни за что…
— Ты права; лучше подождать. Особенно пока она здѣсь…
— Лидія?
Она быстро подняла головку. Мѣсяцъ освѣтилъ нѣжное личико съ глазами газели, тонкія сдвинувшіяся брови и озабоченный, вопросительный взглядъ.
— Ну да, Лидія… Нечего такъ смотрѣть на меня. Вѣдь ты знаешь, что этого хотѣлъ только мой отецъ. Я ему ужь давно сказалъ, что никогда я на ней не женюсь!
— Но она сама…
— Что за дѣло? Тебѣ-ли заботиться объ этомъ, мой ангелъ?
Глаза газели загорѣлись огнемъ любви; горячій вздохъ раскрылъ розовыя губки… Онѣ были слишкомъ близко отъ его страстныхъ устъ. Его блѣдное лицо вспыхнуло подъ луннымъ свѣтомъ, онъ наклонился, и опять жаркій поцѣлуй заставилъ ихъ забыть холодъ морозной ночи.
— Довольно, довольно… милый! Намъ пора! Идемъ скорѣе!
— Но мы такъ и не придумали ничего…
— Знаешь что? Будемъ встрѣчаться въ угловой комнатѣ, наверху? Вѣдь она совершенно пустая?
— Въ самомъ дѣлѣ! Туда никогда никто не входитъ. Она стоитъ запертою съ незапамятныхъ временъ. Только одно…
— Чего же лучше? Развѣ это не блестящая мысль?
— Пожалуй… Хотя, можетъ быть, лучше бы было не тревожить этой комнаты…
— Кому же она нужна?
Онъ не отвѣчалъ; на минуту его блестящіе глаза подъ длинными рѣсницами подернулись задумчивостью. Но ненадолго: безпечная усмѣшка снова освѣтила молодое лицо, и онъ весело отряхнулъ серебристый иней съ темныхъ кудрей.
— Пусть будетъ по твоему! Какъ только выдастся удобная минута — сейчасъ въ уго́льную комнату, и отыскивай насъ, кто хочетъ!
— А теперь домой! Надо торопиться — ужь поздно… Пусти меня… ты меня совсѣмъ задушишь…
— На прощанье!.. Моя радость… Моя звѣздочка…
— Ну, теперь идемъ…
Алмазы неба горѣли надъ ихъ головой; алмазы инея сверкали у ихъ ногъ и сіяли въ воздухѣ на опушенныхъ деревьяхъ.
Они оглянулись еще разъ на волшебное царство зимы и пошли, обнявшись, углубляясь подъ своды бѣлоснѣжной аллеи. А впереди, изъ-за осеребренной чащи столѣтняго сада, старый деревенскій домъ сіялъ безчисленными огнями.
II
правитьДомъ былъ полонъ гостей.
Съ незапамятныхъ временъ этотъ домъ славился своимъ широкимъ гостепріимствомъ. Поколѣнія за поколѣніями собирались праздновать святки въ его патріархальныхъ стѣнахъ. Со всѣхъ сторонъ, на двадцать верстъ въ окружности, спѣшили туда веселые люди въ погоню за весельемъ, и находили его въ старомъ домѣ.
Чудный это былъ домъ.
Онъ стоялъ среди глухой степи со своими безчисленными службами и со своимъ вѣковымъ, огромнымъ садомъ. Кругомъ простиралась степь, и далеко-далеко ничего не было видно, кромѣ гладкой степи. Но усадьба сама составляла цѣлый городъ, а садъ составлялъ цѣлый лѣсъ. Подъ садомъ протекала быстрая рѣка; она катилась и извивалась, и уходила въ голубую даль, пробираясь по золотымъ пескамъ, по разноцвѣтнымъ камнямъ, среди частыхъ кустовъ, обвитыхъ лѣтомъ зеленымъ хмѣлемъ.
Старый каменный домъ со своими колоннами и бельведеромъ, со своими террасами и крытыми подъѣздами, возвышался монументально и величаво между садомъ и обширнымъ дворомъ, обставленнымъ службами и флигелями.
И внутри стараго дома благодатно жилось большой семьѣ: жилось прохладно и привольно знойнымъ лѣтомъ, тепло и уютно холодной зимой. Были тамъ и большія, высокія залы съ хрустальными люстрами въ бѣлыхъ чехлахъ, съ тяжелой штофной мебелью и стариннымъ дубовымъ паркетомъ. Были тамъ и уютныя, смѣющіяся комнатки, гдѣ сладко спалось свѣжей молодости въ бурю и въ мятель, и сладко мечталось ей въ полные аромата весенніе вечера, когда вѣтеръ приносилъ въ открытыя окна благоуханіе сирени и снѣжные лепестки вишневыхъ и яблочныхъ цвѣтовъ.
Прадѣдовскіе портреты въ золотыхъ тяжелыхъ рамахъ охраняли старый домъ и новыя поколѣнія, стерегли ихъ честь и покой.
И теперь, когда глубокій снѣгъ окуталъ всю степь и улегся на крышахъ, когда сѣдой иней опушилъ и осеребрилъ всѣ деревья столѣтняго сада, всѣ колонны и всѣ узорныя рѣшетки огромнаго дома, когда быстрая рѣка присмирѣла подъ толстымъ слоемъ хрустальнаго льда — уютнѣе и теплѣе, чѣмъ когда-либо, жилось внутри стараго дома, и тепло и веселье сіяли сквозь его окна безчисленными огнями.
III
править— Женя! Женя! Наконецъ-то!
Цѣлая толпа дѣвушекъ тѣснится на широкой лѣстницѣ, подымающейся изъ сѣней во второй этажъ. Онѣ перевѣшиваются черезъ перила, смѣются и кричатъ.
— Гдѣ ты была? — Куда ты дѣвалась? — Пора гадать.
— Да откуда ты? Вся въ снѣгу! — кричитъ хоръ веселыхъ голосовъ.
— Я гадала! — сочиняетъ Женя. — Я была въ саду… въ полѣ…
— Одна? Вотъ храбрая! Что же ты выгадала? Что тебѣ вышло? — раздается со всѣхъ сторонъ.
— Вышло все хорошее… самое лучшее!.. — она звонко смѣется.
— Ты спрашивала, какъ зовутъ?
— Какъ его зовутъ?
— Кого ты встрѣтила?
— Смотрите, какъ она покраснѣла!
Дѣйствительно, она вся раскраснѣлась. Ея глаза сіяютъ. Вьющіеся, каштановые волосы выбились изъ-подъ мѣховой шапочки и падаютъ крупными кольцами на плечи и на нѣжный лобъ. Волосы, мѣхъ, бархатъ шубки — все осыпано блестящимъ инеемъ. Смѣясь и отряхивая серебристую снѣжную пыль, она бѣжитъ на лѣстницу, легкая и стройная. Дѣвушки окружаютъ ее съ радостью и поцѣлуями, но она отбивается и хохочетъ.
— Какъ-же мы будемъ гадать? Когда-же мы начнемъ?
— Сними шубу сначала!
— Въ столовую, въ столовую! Тамъ бабушка ждетъ!
— Мы будемъ лить воскъ и олово!
Только красный огонь камина освѣщаетъ рѣзныя стѣны и дубовую мебель столовой, отражаясь въ блестящемъ полу. Дрова ярко пылаютъ, дробятся на красные угли, выпускаютъ синіе и желтые языки, распространяя смолистый запахъ сосны и ели. Другого освѣщенія не должно быть при гаданьѣ.
— Такъ страшнѣе, — говоритъ бабушка.
Сама она сидитъ у камина въ своемъ большомъ вольтеровскомъ креслѣ. Изъ-подъ кружевъ ея бѣлаго чепчика видны ея черные волосы, до сихъ поръ едва тронутые сѣдиной и заложенные на вискахъ колечками, по старинной модѣ. Строгій, красивый профиль бабушки, сохранившій свое изящество, несмотря на то, что ея лицо давно покрылось морщинами и темные глаза утратили свой блескъ, озаренъ краснымъ свѣтомъ камина. Въ молодости бабушка была красавица, и это замѣтно.
Но на Женю видъ ея наводилъ страхъ. Это его бабушка. Что-то скажетъ она, когда узнаетъ? Согласится-ли быть бабушкой и ей?..
На столѣ стоитъ глубокое блюдо со снѣгомъ. Расплавленное олово клокочетъ въ кастрюлькѣ, которую бережно держитъ за деревянную ручку старая няня.
— Барышни! Барышни! Живѣе! Остынетъ… Кто первая выльетъ?
— Я! — Я! — Я! — кричатъ со всѣхъ сторонъ.
Въ столовую врывается толпа молодыхъ людей.
— Прочь! Прочь! Идите вонъ! Бабушка, скажите имъ, чтобы они ушли! Уходите! Нельзя! Мы про жениховъ гадаемъ! — кричитъ веселый хоръ.
— Мы тоже хотимъ гадать! Бабушка, мы тоже! Позвольте намъ…
Страшная суматоха, крикъ и смѣхъ. Женя чувствуетъ, какъ кто-то схватилъ ея руку и сжимаетъ крѣпко, крѣпко, до боли. Ай! Это онъ!
— Володя! — кричатъ его сестры. — Удостоилъ! Какая честь!
Бабушка водворяетъ порядокъ съ своего кресла. Наступаетъ молчаніе.
Склонивши голову на бокъ, затаивши дыханіе, Нина первая выливаетъ олово. Расплавленная струя шипитъ, клокочетъ и застываетъ въ снѣгу. Бабушка и няня надѣваютъ очки и внимательно осматриваютъ причудливую фигуру на тѣни, падающей на стѣну, освѣщенную отблескомъ камина. Всѣ ждутъ.
— Садъ! — объявляетъ няня. — Садъ!.. и, какъ будто, деньги!.. снопъ! Богато будешь жить, матушка!
— Да, садъ, — подтверждаетъ бабушка, кивая чепцомъ.
— И глядите, барыня, словно какъ двое гуляютъ… Двое и подъ однимъ зонтикомъ! — оживляется няня.
— Двое, двое! — соглашается бабушка.
— Подъ однимъ зонтикомъ! — подхватываютъ всѣ. — Слышишь, Нина? Поздравляю, Нина! Няня, какъ его зовутъ?
Всѣ хохочутъ. Смѣется и Нина, довольная.
Дѣвушки льютъ олово одна за другой. Черныя тѣни принимаютъ въ разгоряченномъ воображеніи самыя разнообразныя формы; бабушка вѣщаетъ съ своего кресла о ихъ таинственномъ значеніи. По потолку движутся другія причудливыя тѣни, тѣни зимней ночи; на стѣнѣ шевелятся тѣни молодыхъ головъ, склонившихся надъ столомъ съ оживленіемъ и любопытствомъ.
Бабушка приказываетъ принести свѣчи, чтобы жечь бумагу и топить воскъ.
— Бабушка, пѣтуха! Велите принести пѣтуха, бабушка! Мы хотимъ пѣтуха!
Няня отправляется за пѣтухомъ. Кто-то идетъ за овсомъ.
— У кого есть кольцо? Кто дастъ кольцо?
Одинъ изъ кузеновъ, надъ которымъ немало смѣются, оттого что онъ носитъ на мизинцѣ бирюзовое кольцо неизвѣстнаго происхожденія, предлагаетъ свои услуги.
— Сашино кольцо! Саша даетъ знаменитое кольцо! — возглашаетъ неумолимая Соня.
Никто не замѣчаетъ, какъ укоризненно смотритъ на него Нина, какъ онъ смѣется и пожимаетъ плечами въ отвѣтъ на ея взглядъ. Няня является съ пѣтухомъ, и испуганный крикомъ и смѣхомъ пѣтухъ хлопаетъ крыльями и мечется по комнатѣ. Его ловятъ, яростно размахивая полотенцами и платками; онъ забивается подъ буфетъ, и оттуда его съ тріумфомъ вытаскиваютъ, причемъ онъ клюетъ руки храброму гусарскому корнету, который взялъ его въ плѣнъ.
— Самый злющій пѣтухъ! — съ гордостью говоритъ няня. — Такъ и клюется: ѣсть хочетъ!
Столъ съ шумомъ и грохотомъ отодвигается къ стѣнѣ. Стулья поставлены полукругомъ; овесъ насыпанъ передъ каждымъ. Няня прячетъ кольцо; всѣ садятся. Негодующій пѣтухъ стоитъ, поджавши одну ногу, и презрительно моргаетъ круглыми глазами. Его поощряютъ и бранятъ. Наконецъ, онъ встряхивается, вытягиваетъ шею, склоняетъ голову на бокъ и гордо двигается въ путь. Вотъ онъ подбирается къ овсу…
— Клюнулъ! Клюнулъ у Володи! — восторженно кричатъ его сестры и кузины.
Сама бабушка въ волненіи приподнимается на креслѣ и не спускаетъ глазъ съ пѣтуха. Всѣ, всѣ, кромѣ Жени, смотрятъ на Лидію, и потому не замѣчаютъ, какъ волнуется Женя.
Пѣтухъ рѣшительно идетъ къ Женѣ и клюетъ у ея ногъ. Что-то звенитъ подъ его клювомъ… Кольцо! Нѣтъ, каково — у Жени! Женю поздравляютъ и дразнятъ; шумный восторгъ наполняетъ столовую. Женя наклоняется, чтобы скрыть свое смущеніе и поднять кольцо. Она наклоняется низко, низко и почти сталкивается своей золотистой головкой съ чьей-то другой темной кудрявой головой. Ея сердце сильно бьется; надъ ея ухомъ раздается знакомый шопотъ:
— Завтра, въ это-же время! Я буду ждать!
IV
правитьСмеркается. На западѣ еще догораютъ пурпуровыя и палевыя полосы, но небо уже темнѣетъ. Бѣлая степь слегка зарумянилась отъ прощальнаго поцѣлуя солнца. Прозраченъ морозный воздухъ.
Подымая цѣлыя облака снѣжной пыли, звеня сбруей и колокольчиками, несутся по степи тройки одна за другой. Синія тѣни бѣгутъ за ними по блестящему снѣгу. Далеко разносятся звонкіе молодые голоса и веселый смѣхъ. Сѣдой иней осыпалъ серебряными звѣздочками бобровые воротники и вьющіяся кудри, убѣлилъ усы и бороды, опушилъ мѣховыя полости, осыпалъ и сани, и лошадей. Все бѣло, все сіяетъ и смѣется. Мчатся тройки и несутъ домой, въ гостепріимную усадьбу, равнодушныхъ и веселыхъ, отверженныхъ и влюбленныхъ.
Они вмѣстѣ. Они не одни въ саняхъ, но никто не обращаетъ на нихъ вниманія. Прижавшись другъ къ другу, они точно замерли, и имъ кажется, что они несутся по серебряной дорогѣ, въ серебряное царство, вмѣстѣ съ блестящими снѣжинками. Дыханіе захватываетъ отъ бѣшеной ѣзды, снѣжная пыль окружаетъ ихъ искристымъ облакомъ, и звенитъ-звенитъ колокольчикъ, и бѣжитъ изъ глазъ, мчится бѣлая степь…
Ахъ, если-бы никогда не кончилась эта безумная скачка!
Они смотрятъ другъ на друга и смѣются. Его темные волосы и усы, его борода и бобровая шапка — все посѣдѣло и побѣлѣло. Еще чернѣе, еще ярче блестятъ его проницательные глаза. Еще краснѣе кажутся изъ-подъ бѣлыхъ усовъ насмѣшливыя, гордыя уста.
— Какой ты смѣшной! — шепчетъ она.
А сама она вся разгорѣлась отъ мороза; легкія пряди волосъ серебряными кольцами падаютъ на лобъ и на плечи. Глаза сіяютъ сквозь серебристую бахрому рѣсницъ. И странно, и весело ему смотрѣть на молодое разрумяненное личико, увѣнчанное снѣгомъ. Они смотрятъ другъ другу въ глаза, и улыбаются, и забываютъ все на свѣтѣ. Онъ наклоняется все ниже и ниже…
— Помни, въ одиннадцать часовъ! Я жду… — слышитъ она, какъ во снѣ…
— Съ нами крестная сила! — кто-то громко вскрикиваетъ.
— Кто? Что случилось?
Блѣдный, какъ полотно, старый слуга, сидѣвшій на козлахъ, оборачивается и указываетъ впередъ дрожащей рукой.
А впереди бѣлѣетъ огромный садъ и виднѣется старый домъ на фонѣ потемнѣвшаго неба.
— Что съ тобой, Емельянъ? Что случилось?
— Развѣ вы не видите, батюшка Владиміръ Николаевичъ? Развѣ вы не видите? Дымъ!
— Что? Горитъ? Пожаръ? — заволновались въ саняхъ.
— Изъ этой трубы! Вѣдь это каминъ уго́льной комнаты! О, Господи! — бормочетъ старикъ.
Влюбленные переглядываются и улыбаются.
— Что-жь такое… затопилъ кто-нибудь.
— Сохрани Богъ!
— Да и не оттуда совсѣмъ дымъ! Не та труба!..
Тройка остановилась. Молодой баринъ первый выпрыгнулъ изъ саней и поспѣшно шепнулъ старому слугѣ:
— Тише! Молчи объ этомъ! — и прибавилъ еще тише, но уже въ другую сторону. — Такъ я жду? Въ одиннадцать часовъ!
Она кивнула и засмѣялась. До одиннадцати ужь недолго!
V
правитьВъ спальняхъ барышень хаосъ и смятеніе. Барышни вздумали наряжаться. Бабушкины старинные сундуки перевернуты вверхъ дномъ; горничныя сбились съ ногъ. Мужчины не отстаютъ: они также требуютъ маскарадныхъ костюмовъ. Этого только недоставало! Положимъ — очень весело, но какъ-же зато и несносно! Вѣдь ничего они сами не умѣютъ; поминутно стучатся у дверей, присылаютъ то за тѣмъ, то за другимъ, угрожаютъ войти, когда… ну, невозможно, рѣшительно невозможно! Соня только начинаетъ одѣваться, Нина и Лиза и на-половину не готовы, а тутъ вдругъ… булавокъ Владиміру Николаевичу! (Ну, зачѣмъ ему булавки!) Анатолій Дмитріевичъ просятъ стараго капота… Скажите на милость — гусарскій корнетъ, и вдругъ — капотъ!! Опять стучатся… Еще что?
— Саша проситъ помады! Саша хочетъ вымазаться помадой! — объявляетъ Соня съ негодованіемъ.
— Не давать ему! — кричитъ Нина изъ-подъ желтой юбки испанскаго костюма, которая пока еще у нея на головѣ.
— Скоро-ли вы? Я сейчасъ войду! — угрожаетъ кто-то изъ корридора, потрясая дверью.
— Нѣтъ, это невыносимо! Держите дверь, не пускайте!
— Да и такъ не войдетъ, не безпокойся! — спокойно замѣчаетъ Лидія.
Она въ польскомъ костюмѣ. Зеленый атласъ такъ идетъ къ ея рыжимъ косамъ; ея бѣлыя плечи и руки такъ картинно выдѣляются изъ собольей опушки; задорная конфедератка такъ граціозно сидитъ на ея головкѣ… Это ужасно! Женя смотритъ на нее съ отчаяніемъ… Такъ она и знала — онъ непремѣнно влюбится въ Лидію въ этотъ вечеръ! Это ужасно, ужасно!
Сама Женя стоитъ передъ высокимъ трюмо, въ облакѣ серебряной пудры, которою покрываютъ ея каштановыя кудри.
Скорѣе! Скорѣе! Ножки въ атласныхъ туфляхъ танцуютъ отъ нетерпѣнія. Кончено! Слава Богу! Прочь батистовый пеньюаръ… Трюмо отражаетъ игрушечную маркизу въ розовомъ атласѣ, затканномъ серебромъ. Нѣжная шея тонетъ въ старинныхъ кружевахъ и сіяетъ брилліантами. Брилліанты на груди, на маленькой головкѣ, — брилліанты и розы. Она готова. Только еще мушку посадить рядомъ съ ямочкой на лѣвой щекѣ… Нѣтъ, Лидія ужь не такъ эффектна въ своемъ польскомъ костюмѣ! Скорѣе-бы эти одиннадцать часовъ!..
Восклицанія и восторги. Женю находятъ ослѣпительной. Какова испанка вышла изъ Нины! Какъ, эта сумасшедшая Соня одѣлась-таки пажомъ? Какъ не стыдно! Каково, Лиза ужь готова! Вотъ такъ русская боярышня — прелесть! Всѣ? Скорѣе! Кто забылъ вѣеръ? Ну, что тамъ еще такое? Кто стучится въ дверь?
Бабушка прислала домино и маски. Вотъ такъ веселье! Кому розовое? Женя беретъ голубое — прекрасно. Сѣрое — фи, какая гадость! Лидія великодушно выбираетъ сѣрое. Внизъ, внизъ!
Всѣ старшіе въ сборѣ. Вся прислуга у дверей залы. Одна изъ тетушекъ уже сидитъ за фортепіано.
Гусаръ въ капотѣ и чепцѣ возбуждаетъ негодованіе пажа. Пажъ предпочитаетъ гусарскій мундиръ; гусаръ въ восторгѣ отъ пажескаго наряда. Испанка тщетно скрывается подъ капюшономъ краснаго домино отъ взоровъ любопытнаго турка, увѣнчаннаго чалмой изъ бабушкиной турецкой шали.
— Я васъ узналъ по ногамъ, — шепчетъ турокъ.
Подъ краснымъ капюшономъ смѣхъ.
— А помада зачѣмъ понадобилась? — слышитъ онъ оттуда.
Розовую маркизу преслѣдуетъ монахъ въ бѣлой рясѣ; она тщетно стремится къ маркизу. Она въ отчаяніи. Она не терпитъ духовенства, — особенно въ такую минуту. А минута рѣшительная: сѣрое домино совершенно завладѣло маркизомъ, и часовая стрѣлка показываетъ половину одиннадцатаго…
Неизвѣстно откуда, въ залу врывается толпа ряженыхъ. Тутъ преобладаютъ хвосты и рога, носы и колпаки. Все смѣшивается, все кружится и хохочетъ. Тетушка у фортепіано выбивается изъ силъ. Вальсъ грозитъ продолжаться до безконечности. Часы бьютъ одиннадцать…
Маркиза вырывается изъ объятій чорта съ красными рогами и кавалерійскими сапогами, обличающими его происхожденіе. Она оглядываетъ залу. Его нѣтъ. Но и сѣраго домино тоже нѣтъ… Она пробирается къ двери, потомъ черезъ толпу глазѣющихъ слугъ, и бѣжитъ по лѣстницѣ, стуча своими розовыми каблучками. Пусто, никого нѣтъ. Всѣ внизу. Сердце ея бьется. Она бѣжитъ дальше и дальше по корридору — на самый конецъ, туда, гдѣ уго́льная комната. Онъ тамъ, онъ ждетъ! Розовыя губки улыбаются при мысли о поцѣлуяхъ, которые ихъ ждутъ за этой дверью… Она добѣжала, она остановилась, чтобы перевести дыханіе. Навстрѣчу ей дверь отворяется; горячею, удушливою струею вырывается оттуда воздухъ, и вмѣстѣ съ нимъ стремительно выскакиваетъ что-то… Женская фигура въ сѣромъ платьѣ… Что-то неопредѣленное, темное… Сѣрое домино! Это она, она, Лидія… И онъ за ней…
— Кто это? Съ кѣмъ ты здѣсь былъ?
Онъ ничего не отвѣчаетъ. Его лицо блѣдно, какъ полотно. Онъ весь дрожитъ, — должно быть, отъ волненія. Его глаза неподвижно, дико устремлены въ глубь корридора — туда, гдѣ скрылась сѣрая фигура…
— Ты не отвѣчаешь? Ты даже не оправдываешься? Такъ это была она?
Въ ея голосѣ звучатъ слезы.
— Не спрашивай меня… Молчи, ради самого Бога!
Она быстро откинула на плечи свой голубой капюшонъ. Ея глаза засверкали гнѣвомъ. Брилліанты переливались на груди, подымавшейся отъ волненія.
— Скажи мнѣ сію минуту, кто былъ съ тобой въ этой комнатѣ! — произнесла она, задыхаясь. — Скажи сію минуту, или…
Онъ схватилъ ее въ свои объятія и крѣпко прижалъ къ груди, точно боялся, что ее отнимутъ у него. Его руки были холодны, какъ ледъ. Она вырвалась и оттолкнула его.
— Ты не хочешь говорить…
— Женя, уйдемъ отсюда! Не спрашивай меня никогда, никогда…
— Такъ я и знала! Ну, и люби ее… Люби! — закричала она въ отчаяніи. — Оставь! Не подходи, не говори со мной!.. Я не хочу больше ничего, ничего…
Голосъ ея прервался. Она повернулась и бросилась отъ него по корридору, шурша атласомъ платья. Онъ рванулся за ней. И вдругъ… Въ глубинѣ корридора показалась сѣрая фигура, странно закружилась на мѣстѣ и устремилась къ розовой бѣглянкѣ. Онъ вскрикнулъ. Женя оглянулась на его крикъ.
— А, такъ она еще подсматривала! — прозвенѣлъ ея негодующій голосъ, и быстрые каблучки застучали, спускаясь по лѣстницѣ.
Онъ пошатнулся, схватился за перила; огненные круги завертѣлись у него передъ глазами, и онъ лишился чувствъ.
VI
правитьДолго спалъ старый домъ, утомленный безсонной ночью.
Странныя вѣсти встрѣтили его пробужденіе: бабушка не ложилась совсѣмъ и провела всю ночь у постели старшаго внука. Его принесъ въ спальню бабушки старый Емельянъ, который нашелъ молодого барина лежащимъ на полу, въ верхнемъ корридорѣ.
Старикъ не могъ привести его въ чувство и долженъ былъ перенести безчувственнаго, съ помощью другихъ слугъ. Пораженный этимъ печальнымъ случаемъ, старый Емельянъ еще постарѣлъ и сгорбился въ одну ночь, хотя все обстояло благополучно къ полудню. Эти странныя вѣсти заставили пріуныть всю молодежь, собравшуюся въ столовой къ позднему чаю. Тутъ были всѣ, кромѣ Жени: она не выходила изъ своей комнаты, у нея болѣла голова.
День прошелъ тихо и печально въ старомъ домѣ. Но молодость и святки взяли свое. За обѣдомъ всѣ развеселились, особенно когда оказалось, что бабушка заняла свое обычное мѣсто въ вольтеровскомъ креслѣ, а за нею появился и молодой хозяинъ дома, блѣдный и немного томный, но совершенно похожій на самого себя. Его встрѣтили радостью и любопытными взорами; но разспросы сами собой не сходили съ любопытныхъ устъ. Со своего мѣста онъ отыскалъ глазами Женю. Глаза ихъ встрѣтились. Она отвернулась.
Она не видала, какъ его взглядъ постоянно останавливался на ея блѣдномъ личикѣ, непонятно сіяя неизреченнымъ счастьемъ…
VII
правитьБольшая темная зала тонула въ вечернемъ сумракѣ. Отблескъ камина игралъ въ хрусталѣ люстры и зажигалъ золотыя искры въ массивныхъ рамахъ прадѣдовскихъ портретовъ. Слабо потрескивали угли, слегка подернутые пепломъ… Черныя тѣни скользили по лѣпному потолку и карнизамъ. Таинственно и жутко было въ большой залѣ. Всѣ оробѣли и притихли.
— Давайте играть въ-прятки! — закричалъ кто-то.
— Милые мои, довольно вы набѣгались и навозились за эти дни, — ласково промолвила бабушка. — И завтра вамъ опять хлопоты — елку будете убирать. Посидите-же смирно хоть одинъ вечерокъ! Я вамъ сказку разскажу, по-святочному.
— Сказку! Сказку! Вотъ отлично, бабушка! Пострашнѣе!
— За этимъ дѣло не станетъ. Да нечего далеко ходить — я вамъ настоящую страсть разскажу, не выдуманную. Только не мѣшайте…
— Не будемъ! Не будемъ! Разсказывайте, бабушка! — раздалось со всѣхъ сторонъ.
— Сейчасъ, дайте срокъ, не торопите. Женичка, сядьте около меня, — сказала старушка.
Удивленная Женя повиновалась. Бабушка оглянулась кругомъ, ласково кивнула старшему внуку, который стоялъ недалеко отъ ея кресла, и начала тихимъ, ровнымъ голосомъ:
— Надо вамъ сказать, что не только въ сказкахъ, но и въ жизни бываютъ очень странныя, необыкновенныя вещи, — такія, что и не вѣрится сначала. Вотъ такъ было и въ той семьѣ, въ которой случилось то, что я хочу разсказать…
— А, такъ это въ самомъ дѣлѣ было? Это правда, бабушка?
— Не перебивай, Соня. Да, было. Я хорошо знала эту семью… Странные разсказы ходили про нее… Говорили, — и солидные люди говорили, не то что кто-нибудь, — что всѣ члены этой семьи, а особенно старшіе въ родѣ, одарены несчастной способностью видѣть страшныя привидѣнія… иногда. Являлась имъ сѣрая сгорбленная старуха, съ огненными глазами, съ синими волосами, вся сѣрая съ головы до ногъ, и такая страшная, что нѣкоторые разсудка лишались или умирали, встрѣтившись съ ней…
— Бабушка! Отчего-же она имъ видѣлась?
— А Богъ ее знаетъ, другъ мой, съ чего. Видѣлась, и говорила съ нѣкоторыми… «Милости просимъ, старшій въ родѣ!» — скажетъ — ну, и такъ страшно, такъ страшно, что выдержать нельзя. Впрочемъ, другіе и выдерживали. Только послѣ озирались черезъ плечо, — такую привычку на всю жизнь имѣли. Да…
Бабушка задумалась и покачала головой.
— И являлась эта старуха, милые мои, не однимъ членамъ семьи, а иногда и другимъ. Старымъ преданнымъ слугамъ, напримѣръ. И еще… если вступала въ эту семью дѣвушка, вступала съ истинной, глубокой любовью, и она получала роковую способность видѣть фамильный призракъ…
Тутъ бабушка взглянула на Женю и, не спуская глазъ съ ея мертвенно-блѣднаго лица, продолжала:
— Являлось видѣнье, какъ разсказываютъ, и днемъ, и ночью. И замѣтили, что выходитъ оно всегда изъ одной и той-же комнаты, и прослѣдили, будто-бы, что является старуха, если затопить старинный каминъ въ этой уго́льной…
Страшный крикъ прервалъ бабушку. Откинувшись назадъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, Женя устремила дикій взоръ въ топившійся каминъ. Всѣ взоры обратились по тому-же направленію, но кромѣ углей, подернутыхъ пепломъ, никто ничего не увидалъ. Одинъ только человѣкъ, кромѣ нея, видѣлъ, какъ поднялся пепелъ сѣрой кучей, зашевелился и задвигался; какъ выросла изъ него сгорбленная фигура сѣрой старухи, выскочила и беззвучно понеслась по комнатѣ, какъ листъ жженой бумаги, гонимый вѣтромъ. Синіе волосы вырывались изъ-подъ сѣраго капюшона, глаза сверкали, какъ раскаленные угли. Простирая сѣрыя руки, точно собираясь ловить кого-то, она пронеслась и задѣла Женю краемъ пепельной одежды. Женя глубоко вздохнула и упала, какъ подкошенная, къ ногамъ бабушки.
— Володя! — сказала бабушка дрожащимъ, но громкимъ голосомъ, — помоги мнѣ привести въ чувство твою невѣсту!
VIII
правитьШире, чѣмъ когда-либо, распахнулъ свои гостепріимныя объятія старый домъ: со всѣхъ сторонъ собирались веселые люди праздновать веселую елку, отложенную до новаго года по болѣзни Жени, нареченной невѣсты молодого хозяина. И вмѣстѣ съ елкой старый домъ торжествовалъ другое радостное событіе: помолвку влюбленныхъ.
И радость, и веселье наполняли старый домъ, и онъ сіялъ безчисленными огнями…