На другое утро, когда Гриша Махмуров проснулся, первой мыслью его было — «надо сказать все Веточке». Затем он подумал: «на что́ же решиться?» потому что знал очень хорошо, что от него вполне будет зависеть окончательная развязка затруднения. Но тут, по привычке людей с слабым или неустановившимся характером, он сказал себе: «посмотрю, что́ скажет Веточка». Несмотря на это заключение, мы однако позволим себе усомниться, не был ли там, в этом таинственном судилище, где невидимо для нас самих зреет решение, вопрос, занимавший Гришу, уже внутренне решен им, хотя еще это решение не было самому ему ясно. Вообще, мы позволим себе думать, что нерешительные люди вовсе не так нерешительны, как это кажется. Действительно, может случиться, что доводы за и против какого-нибудь вопроса, которые собраны пашей памятью и чувствами, так уравновешиваются, что весы нашего решения не знают, на которую сторону погнуться; весьма вероятно, что у нерешительных людей эти весы не так чувствительны, как у других, и не скоро взвешивают доводы; всего чаще нерешительность происходить от недостатка убеждений, от невыбора того закона, которому решаются подчинить свои действия, т. е. слушаться ли обязанностей нравственного долга, честности, делать ли так, как велит сердце, т. е. чувство доброжелательства или недоброжелательства, пли следовать общепринятым обычаям, понятиям о чести и пр. Люди положительные, строго честные, также как и добрые, рабски подчиняющиеся обычаю или своей чувственности — не бывают нерешительны. Но, помимо всего этого, нам кажется, что нерешительные люди так же скоро, как и решительные принимают окончательное решение, но они совестятся перед собою или людьми его прямо высказать, огласить его. Это тайное, внутреннее решение принимается у них только на основании того, что́ им удобнее — оно слишком эгоистично и они это чувствуют. И вот, не объявляя еще ни себе, ни другим этого решения, они ждут, не найдется ли какой-нибудь довод или подходящий случай, который помог бы им показать себе и другим, что их решение не было продиктовано эгоизмом, что оно сделано не в пользу собственной особы, а основано на том или другом, более беспристрастном кодексе.
Как бы то ни было, но громко для самого себя Григорий Махмуров сказал: «посмотрим, что́ скажет Веточка», и после этого стал искать случая увидеться с кузиной без прокурорского и административного надзора её родительницы или доброхотного соглядатайства посторонних лиц. А так как Лиза, едва открыв в постели свои хорошенькие глазки, с своей стороны направила все умственные способности, чтобы достичь той же цели, то желание молодой четы и увенчалось успехом, прежде нежели наступил час завтрака.
Средство нашла, как водится Веточка, ибо несомненно, что когда дело идет о том, чтобы достичь горячо желаемого, то слабое создание оказывается самым сильным, храбрым и находчивым. Отбит только вспомнить, какие препятствия преодолевает и какому риску подвергается всякая женщина, выходящая на свидание с мужчиной, чтобы в этом убедиться, — а подобный риск встречается тысячами ежедневно. Веточка воспользовалась временем, когда её мама́ приступила к одеванию, и, беззаботнейшим по-видимому образом напевая какую-то песенку, порхнула наверх в большие общие комнаты. Гриша, у которого слух был давно напряжен, тотчас услыхал дорогой голосок и немедленно вышел в пустую, в это время, гостиную, где Веточка вертела какую-то, оставленную на случай книгу.
Историческая добросовестность заставляет нас сказать, что молодые люди громко, по обыкновению, поздоровались, торопливо осмотрелись и предварительно всех переговоров обнялись — выражаясь высоким слогом — «слили уста свои в долгий и горячий поцелуй».
— Ну, что? — спросила Лиза, когда её маленький, прелестный ротик получил возможность выражаться словами. — Видел Полярского?
— Видел! — нахмуриваясь, сказал Гриша, освобождая стан кузины для того, чтобы правою рукою взъерошить, как это он имел привычку делать в трудные минуты жизни, свои густые волосы: левая продолжала держать руку Веточки.
— И что же? — трепеща любопытством спросила Лиза, пытаясь высмотреть ответ в глазах Гриши.
— Да ничего хорошего, — пасмурно отвечал он: — Полярский боится за тебя: он говорит, что если бы мы и решились на брак против воли родителей, то ты не вынесешь всех лишений, неприятностей, может быть нужды, без которых тогда не обойдется.
— О, Гриня! я для тебя все готова вынести, — сказала Лиза, прижимаясь к груди Гриши и как бы наперед ставя себя под его защиту: — но против воли мамы и дяди?.. Это так огорчит их! они так будут недовольны! — Это ужасно.
— То-то вот и есть! ангел мой, — сказал Гриша, и он. нагнувшись к Лизе, снова почерпнул утешение в устах, откинувшейся и смотревшей на него снизу вверх, головки.
— А попытаться? — сказала через минуту разрумянившаяся Веточка, когда её уста снова получили возможность высказываться словами. — Мама и твой папа так любят нас!
— Нет! Это пустые мечты! — сказал Гриша снова будоража свои волосы. — И потом сказать им — не решившись твердо действовать — это только портить дело: они разлучат нас. Теперь, сейчас, нам жениться, конечно, невозможно. А потом твоя мама́ увезет тебя к себе и там, может быть, выдаст за какого-нибудь советника губернского правления! В таком случае уж лучше здесь! Здесь мы можем по крайней мере видеться. «Практическая жизнь всегда наделает тропинок, которыми обходятся препятствия», — невольно припомнилось Грише, хотя он не повторил себе всех слов Полярского.
— Гриня! Но выйти за другого, когда я люблю тебя, ведь это ужасно! — сказала Веточка и снова припала к Грише, но уже затем, чтобы скрыть на его груди полившиеся из глаз слезы.
Мужчины гораздо трусливее женщин в любовных делах и более их самих боятся за них. При виде слез Лизы, Гриша забыл все доводы, он только боялся, чтобы следы слез не выдали Веточки.
— Полно, ангел мой, полно! — сказал Гриша, — ну, еще увидим!.. Еще вед не сватаются за тебя!.. Может, все это обойдется… — говорил Гриша, и как лучшее средство к успокоению, целовал пробор волос и нежный лоб Лизы. — Полно, не плачь! Мама́ заметит! А там я кончу курс, получу место и все может устроиться…
Не знаю, что́ более — слова или пересыпающие их прикосновения подействовали на Лизу, по головка её откинулась и полные слез глаза нежно-нежно глядели на Гришу; она поспешно отерла слезы, бежавшие по щекам, и нежный ротик сказал:
— О! Если бы так, Гриня!
Гриня не отвечал. Он нагнулся и счел за лучшее известным ему способом заставить замолчать этот полураскрытый, приподнятый и обращенный к нему прелестный ротик.
— Тсс!.. — сказал он и как мячик отпрыгнул от Лизы: в соседней комнате слышались шаги. Лиза брала книгу со стола и напевала песенку, когда вошедший слуга сказал:
— Завтрак подан.
Через минуту Лиза одна вошла в столовую. Гриша нашел нужным зачем-то воротиться в свою комнату.
— Где ты была, Вета? — спросила ее Анна Павловна.
— Я книгу брала наверху! — сказала Лиза, показывая матери книгу, которую несла в руке. Анна Павловна ни слова не сказала, но подозрительно посмотрела на глаза Лизы и предательски несколько покрасневший кончик её носа.
Немного погодя, взошел старший Махмуров, а за ним и Гриша. Старший нежно пожал руку кузины, но еще нежнее ручку племянницы.
— Как поживаешь? — спросил он, целуя Лизу в лоб.
— Ничего, merci! маленький насморк схватила, но это пройдет, — отвечала Лиза.
— А ты разве не в университете сегодня? — спросила Анна Павловна племянника.
— Нет! У нас сегодня нет лекций, — сказал Гриша. Но голос его совершенно против воли был как-то нерешителен и он чувствовал, что смущается. Он обратился к столу и пододвинул стул.
Все сели завтракать, а за завтраком, кроме отлично удавшихся поджаренных котлет, ничего занимательного не было.
